Где был бог, когда я рождался...

«ГДЕ БЫЛ БОГ, КОГДА Я РОЖДАЛСЯ»

Ф р а г м е н т   к и н о с ц е н а р и я...


                Все, что Вы увидите в этом фильме, будет монохромным. Во всяком случае - большая его часть. Пестрота не допустима. Но и без цвета, похоже, не обойтись. В фильме он будет маркировать то, что принято называть - душами, ангелами, демонами. Цвет - это их стихия, но особый, выморочный цвет, о котором нельзя с точностью сказать, что он есть, или - что его нет. И о монтаже. Он будет дробным. Поскольку семилетний мальчуган, о котором пойдёт речь, страдает «синдромом пляшущих глаз». Есть такой недуг. Но мы не станем превращать фильм в научно-популярный рассказ о болезни и способах её преодоления. Наша задача иная. Наша цель - представить публике еще один взгляд на мир, ещё одну ОПТИКУ - ни хуже и не лучше той, с которой мы имеем дело. Поэтому там, где режиссёр демонстрирует взгляд большинства, камера выступит в роли рассказчика, ведущего не торопливый разговор с залом. Там же, где публике предстоит погрузиться в пучину сознания ребёнка, увидеть мир ЕГО глазами - в дело вступит рваный монтаж. При этом ум малыша, острие его мысли, как повар нарежет реальность тонкими ломтиками, чтобы затем, с присущей только ЕМУ логикой, соединить эти кадры (общие, средние, крупные, деталь) в причудливую последовательность. Таким образом, мы расскажем о ДУШЕ, представив зрителю не только её содержимое (грёзы, фантазии, образы), но и то, как работает эта ВНУТРЕННЯЯ ИМПЕРИЯ, как устроен её кровоток…

           И ещё. Мы откажемся от громоздких камер в пользу зеркальной фотокамеры Canon EOS 5D Mark III со съёмной оптикой и матрицей Full HD.  Эти аппараты, соединённые в пучок из 6-10 механизмов, с объективами на: 8, 22, 35, 50, 75, 120, 200 и 250 мм, будут снимать одновременно, что позволит увидеть МИР глазами ребёнка. 

           Действительность, таким образом, предстанет перед зрителем в виде «осколков китайской вазы». Тот, кто смахнул её со стола, знал, чего хотел: МИР раскололся. И воссоздать его фрагменты из праха у БОГА нет желания, а у ребёнка - сил…




                ПРОЛОГ

       Глаз метался под опущенным веком, как ребёнок под простынёй. А вот и он сам - две ладошки и рожица. Упёрся в веко. Приник щекой. И не поймёшь сразу - зрачок это или человечек?
       Голос мальчика лет семи:
       - Наверное, я урод. В смысле - особенный. Ведь только уроды помнят, где и как родились. А я помню. Всё помню. И как был зачат. И где был бог, когда я рождался…


                МАРКА СТУДИИ
 

     Веко рухнуло на глазное яблоко и вновь соскользнуло, обнажив выпуклую синеву роговицы с нервно пляшущим зрачком в центре сферы.
       - Ну, моряк, колись,  - усатый толстяк в белом халате раздвинул шторки на таблице с буквами и с лукавой улыбкой посмотрел в камеру, как если бы вместо неё он увидел мальчугана лет семи, переминающегося с ноги на ногу, - кто тебе в глаз дал?
       - Петарда, - прозвенел за кадром мальчишеский голосок и зрачок, закрывавший собой весь экран, сузился до размера спичечной головки. - Я хотел… Я поджёг… А она – баааах!!!
       - Опять ты за своё, Глеб? - с укором посмотрела в киноаппарат блондинка в круглых очках в чёрном приталенном костюме. - Подрался, так и скажи… Мальчишки… Им только повод дай… 

        Окулист вперил в дамочку суровый взгляд. Он был холеным и тучным, со свисающими, как у бобра, щеками и двумя узкими щёлками хитрых глаз, шпионивших из-под толстых стёкол. Вернее, таким видел его голубоглазый: то удаляющимся, то приближающимся к зрачку, словно в причудливом танце, в который были вовлечены и стол, и кушетка, и стеклянный шкаф со стерильными инструментами, и чёрный мичманский китель с двумя золотыми звёздочками на отливавших синевой погонах, висевший на гвоздике с угольного цвета фуражкой с кокардой в виде якоря, оплетённого золотыми листьями.

       - Так подрался? Или подорвался? - прохрипел военврач и включил подсветку на таблице с буквами.
       - Да не дрался я, говорю же, - глаз даже прослезился от обиды. - Я петарду сушил… Вымокла она…      
       Блондинка кинула в камеру взгляд полный возмущения и покачала головой.
       - Вот как…Сушил, значит, - по-отцовски строго произнёс военврач и посмотрел в объектив. - Спичками, что ли сушил?
       - Зажигалкой, - глаз потупился.

       Военврач вымыл руки. Вытер толстые, стянутые перстнями, пальцы бумажным полотенцем.
       - Что же Вы, мамочка, пиротехнику даёте в руки? - вяло, без всякого интереса, сказал он, комкая полотенце. - А если бы он глаза себе выжег, петардой этой, китайской?
       Окулист бросил комок бумаги в ведро, вышел на середину кабинета, упер руки в бока. Точнее было бы сказать - впрыгнул на передний план, чтобы затем вновь очутиться на среднем, общем и сверхкрупном.
       - Ну, артиллерист, - окулист смотрел в камеру сверху вниз, как Циклоп на припозднившуюся овцу. - И в каком глазу, говоришь, черти гуляют?
       - В этом, - детская ладошка закрыла левый глаз. - И в этом, - закрыла правый. - А еще пляшут…
      Окулист нагнулся к камере, отчего лицо его выросло до размера гигантской тыквы.
       - Что, и – дома?
       - И дома…
       - И машины?
       - И машины…
       - И мама с папой?
       - И мама… - тут глаз подпрыгнул, точно кулак, занесённый над обидчиком. - Только папы у нас никакого нет…  А ещё я не смотрю мультики... И так всё, как в «Томе и Джерии»: прыг-скок, прыг-скок…

      Блондинка нервно усмехнулась, пожала плечами, замотала головой - мол, фантазии, да и только.

      - Что ж, посмотрим, - военврач поставил стул. Рухнул в него. Достал из кармана фонарик и направил его острый, как бритва, луч в объектив. - Роговица чистая… Зрачок  подвижный…Ни петард, ни осколков в нём я не виииииииижу ….
      Последнюю фразу окулист пропел, растягивая буквы с явным удовольствием. 
      - Выдумщик ты, братец, - объявил он в каком-то приподнято-весёлом настроении, выключил фонарик и похлопал по щеке мальчугана лет восьми с вытянутой мордашкой, упрямо сложенными губками, торчащими ватрушками ушами, и тонкой, как тростинка, шеей над впалой грудью. -  Даже и не знаю, каналья, что с тобой делать…
      Тут он повернулся лицом к дамочке, хитро подмигнул ей и сказал доверительно: - Я бы, на Вашем месте, выпорол его, как следует... А лучше, поставил бы на горох – часа эдак на два…      


       Дверь отворилась. Чопорная медсестра, худая, с клубком седых, собранных в пучок, волос, вывела в широкий, заполненный детьми, холл Глеба в полосатом свитере и коротких шортах.
       - Тут побудь, - она усадила мальчика на свободный стул, похлопав его по плечу убитыми артритом пальцами. - Только, чур, глазок не открывать, - пригрозила пальцем.
       - А долго?
       - Пока лекарство не расширит зрачок…
       - А зачем?
       - Ну, чтобы увидеть, что там внутри…
       - А что там внутри?
       - Вот это мы и узнаем минут через десять…
       Старуха улыбнулась. Морщины на её лице плясали, точно паутинки на осеннем ветру… 


       Блондинка в черном приталенном костюме схватила с вешалки зонтик и плащ.
       - Я же говорила, доктор, правду из него и клещами не вытащить, - она направилась к двери, натыкаясь поочерёдно то на стул, то на шкаф, то на кушетку.   
       - Хотите диагноз? - прогремел ей вдогонку окулист.
       - Хочу, - она обернулась.
       - У мальчика синдром пляшущих глаз, - вскользь, о чём-то думая, сказал военврач и раздвинул чёрные тяжелые портьеры, занавесившие окно. - Хотя, - тут он заложил за спину толстые, как лапы варана, ладони, и посмотрел во двор, - возможны и другие объяснения…
       - Другие? -  блондинка подошла. - И… какие же?
       Окулист обернулся, чтобы насладиться испугом в глазах женщины.
       - Холодность… Черствость… Неразделённая любовь, - он словно высек дамочку по щекам, прошёл мимо неё, свалил на стул все свои жировые складки и стал что-то быстро черкать в медкарте.
       - Что-то ни припомню таких болезней, доктор, - истерически взвизгнула блондинка и с несчастным видом опустилась на кушетку - губы её дрожали, а длинные, костлявые пальцы нервно теребили зонт.
       - А Вы представьте, - окулист снял с переносицы очки, бросил их на столешницу и выкатил на дамочку два бычьих глаза. - Каждый третий ребёнок готов умереть, лишь бы привлечь внимание… Они мечутся в бреду, терпят боль, теряют в весе - и всё это, чтобы выжать хотя бы капельку ЛЮБВИ из скупых на чувства папаш и мамаш…Скажете – бред! Скажете, нельзя подхватить коклюш, скарлатину или полиомиелит по собственной воле? Увы, должен огорчить…Дети заболевают раком, аллергией или диабетом с такой же лёгкостью, как если бы ели мороженое, - он все более горячился,  покрываясь липким потом. - А один мальчуган, - продолжил окулист, - даже ОСЛЕПИЛ себя, чтобы только не видеть, как отец крутит шашни с соседкой… Сам подхватил менингит…Дождался, когда вирус выжрет роговицу…И лишь после этого, на ощупь, добрался до спальни, где и объявил папаше, что видеть его не желает…
        Последнюю фразу окулист прокричал, точно оратор в толпе.               
        Блондинка тупо смотрела перед собой, глотая слёзы. Её бил озноб.
        -  Зачем Вы?… - промямлила она, скривив рот в несчастной улыбке. - Зачем Вы мне всё это рассказываете?
      Окулист молчал. Он сверлил дамочку взглядом - наглым, холодным, как ланцетный нож.
        - У Вас нет кольца на правой руке, - мягко и тихо произнёс он, точно и не было никакого монолога с пеной у рта. -  Разведены?.. Вдовствуете?
        Блондинка побелела. Она тяжело и часто задышала, мотая головой от бессилия и ярости.
        - Если бы я вдовствовала, - крикнула она, резко протянув к лицу окулиста левую руку с широко растопыренными пальцами, - я бы надела кольцо на эту...
 
 

        Дверь с шумом распахнулась. Из кабинета выбежала блондинка, держа в охапке плащ, зонт и сумочку.         
        - Мы уходим, - на ходу она накинула плащ. -  Ну же, Глеб, поднимайся! Доктор очки  велел купить... А что, прямо сейчас пойдём и купим…
        Мальчик открыл глаза.
        - А как же десять минут? - щурясь от света, он кивнул на дверь с плакатом Минздрава на стене.
        -  Уже истекли…
        Мальчик с недоверием посмотрел на мать, согнул в локте правую руку с массивными командирскими часами на хрупком запястье:
        - Мааа, а на моих прошла только минута…   
        Блондинка метнулась к сыну.
        - Ты что же, решил меня в гроб вогнать? - она достала из сумочки сложенный вчетверо платок и вытерла ему слёзы. - Ну почему, Глеб, ты вечно, вечно со мной споришь?
        Блондинка тряхнула сына за плечи. 
        Глеб высвободился. Резко повернулся спиной к матери.
        - Ладно, - она сжала всю свою волю в пружину, готовую вот-вот выпростаться. - Хочешь к нему? К этому коновалу? Выслушивать его бредни? – Иди…А с меня довольно!
        Блондинка вытряхнула содержимое сумочки себе на колени. Выхватила сигареты, зажигалку.
        Затем, спотыкаясь на высоких каблуках, она вспорола, - точно нож картон, - стеклянный холл,  и хлопнула дверью. 


       Глеб обернулся. Щурясь от рези в глазах, посмотрел в след матери.


       Блондинка стояла под козырьком, как ножка бледной поганки под ажурной ядовитой шляпкой. Нервно курила.
       Грянул гром. Струи дождя забарабанили по стеклу. Они хлестали блондинку по лицу, груди, но она продолжала курить, тупо глядя перед собой.

       Глеб запихнул вещи в сумочку, встал и  поплёлся к выходу.

       Вокруг сновали дети, что-то щебетали, но все звуки куда-то запропастились,  -  все, кроме гула дождя и шагов мальчика. 
       Когда в кадре появлялся Глеб, камера отступала, сопровождая его проход.

       Когда в кадре было то, что видел мальчик - стеклянная дверь, унылый пейзаж, курящая мать, - крупный, средний и общие планы в рваном монтаже сменяли друг друга.
       Голос Глеба:
       - Это ты, Па, довёл её до ручки... Теперь она хлопает дверью, когда злится. Все эти семь лет хлопает… С того дня, как меня оставили родители. На каталке оставили. Для отказников… Всамделишные, а не понарошку…Они оставили, а Мааа подобрала. Это её и злит…
        Глеб остановился у стеклянной двери, за которой в сизой дымке лежал порт с кораблями у пирсов и заводскими трубами, чадящими на горизонте. Мать стояла под дождём, спиной к предбаннику с широкими вставными стёклами, покрытыми копотью. 
        - Скажи, чтобы обернулась, - Глеб приник лбом к стеклу. - Ты ведь можешь ей приказать? 

        Блондинка вскользь, мельком, посмотрела на Глеба и вновь уткнулась в пейзаж. Но тут же, спохватившись, резко повернулась всем корпусом к сыну и отбросила окурок в сторону.

        Глеб уткнулся глазами в пол и вновь исподлобья посмотрел на мать.
        - Круто, - сказал он про себя и добавил с укором: - И это всё, Па, на что ты горазд?

        Блондинка тотчас же улыбнулась сыну, но скупо, одними только кончиками губ. 

        - Ну и улыбочка… -  Глеб отвернулся, проскакал, балансируя руками, метр на одной ноге и вновь посмотрел на мать. - Телескоп нужен, чтобы разглядеть…А помнишь, как год назад я легко считал зубы у муравья-солдата…Или находил монетку, ну, ту, что закатилась, и лежит себе орлом кверху, решкой – книзу, - Глеб подошёл к двери, распластался ладонями по стеклу и упёрся в него лбом. - Но то было год назад... А сейчас я слепну, а тебе, Па, хоть бы хны...Ни разу не зашёл...Ни разу не  взъерошил мне волосы... О подарках молчу – не нужны мне твои подарки... Можешь забрать...Все до одного...Хоть сейчас...

        Глеб вскинул глаза на мать. 
        Блондинка опустилась на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с мальчиком, очертила на мокром стекле контур его лица.
        Глеб дунул.
        Стекло запотело, скрыло его черты за мутно-серой пеленой.
        Когда пелена сошла, на влажном стекле, корявые, точно выведенные рукой ребёнка,  проступили титры: «ГДЕ БЫЛ БОГ, КОГДА Я РОЖДАЛСЯ»



      
      Мячик, влетевший в холл со стороны пустыря, вышиб стекло, на котором были начертаны титры. Проскакал по коридору, усыпанному осколками, и был остановлен ногой, обутой в кроссовку.
      Рука поднял мячик, повертела в ладони и положила на казённое сидение, скреплённое из четырёх стульев.
      Подросток лет 14-ти с круглыми, как у Гарри Поттера, очками и томиком Селинджера в руке, вновь уткнулся в книгу.
      Томик этот был зачитан до дыр, но портрет мальчишки - коротко остриженного, опиравшегося о дверной косяк, кисти Эндрю Уайта - всё также меланхолично смотрел с обложки.
       Девчонка лет четырнадцати, в мини-юбке, полосатых гольфах и с огненно-рыжими плетками на лбу, сидевшая напротив паренька с книгой, косо поглядывала в его сторону, пытаясь угадать название книги и её автора. Из любопытства, она даже отложила свой гаджет, и в упор уставилась на соседа. 

       Голос Глеба:
       - А началось с того, что ты провёл меня вокруг пальца. Обещал, что я выберу себе отца и мать. Как все дети. А сам подсунул мне этих двоих… Рыжую и очкарика…


      Глеб - в шортах и в полосатом свитере - вошёл в кадр и, опершись о дверной косяк, как подросток на картине Эндрю Уаета, уставился на подростков. 

      - Сколько? - рыжеволосая с наглой улыбочкой вырвала книгу из рук паренька.   
      - Ч-чего? - тот опешил. 
      - Диоптрий, спрашиваю - на очках? - она пролистнула книгу, захлопнула её и вернула хозяину.
      - Ну… минус три, - парень поддел очки кончиком указательного пальца.
      - А у меня минус пять, - девчонка распустила косички, собрала волосы в пучок и скрепила заколкой. - Терпеть не могу оправ. Они меня старят. А тебе, я вижу, идут. Ты в них на Ленона похож. На Джона. И зачем только он взобрался на эту чёртову лестницу? - тут она запрокинула голову и стала массировать себе виски, точно пытаясь припомнить, где же всё это могло произойти. - Там ещё Йоко слово приклеила. К потолку. Дурацкое слово. Но прочесть его можно было только в лупу. Вот Джон и полез…
      -  Зачем?
      - Чтобы прочесть, - она развела руками. - Это ведь была затея Йоко. Она так женихов отваживала… Полезет - лох, а не полезет – трус… Но Джон не был ни тем, ни другим... Он был особенным…
     Парнишка кивнул. Поддел пальцем очки, сползшие с переносицы, и спросил:
     - Аааааа… что это было за слово?  Ну, там, на потолке?
     - «Да!» - сказала девчонка.
     - «Дааааа?»
     - Вот именно, - она вынула наушники из рюкзака. - Потому что, если бы там было «Нет!», они бы не поженились… А Марк Чепмен никогда бы не выстрелил в спину Джону пять раз…
     Сказав это, девчонка прикрепила наушники к планшету и стала слушать, покачиваясь в такт музыки. Она потеряла всякий интерес к пареньку. И даже глаза зажмурила, чтобы только его не видеть.
     Пацан тоже зарылся в книгу, покраснев от стыда и захлопав ресницами.
     Нога девицы, заложенная за другую ногу, раскачивалась в такт, гремевших в наушниках барабанов,  и взгляд паренька, брошенный поверх страницы, уперся в её бедро.

     Глеб, в шортах и в полосатом свитере, сел на краешек стула и с брезгливостью уставился на обоих.   
     - Они трещали, но о чём - я так и не понял… А ещё мне стало стыдно…Ну, что я не знаю ничего: ни об этом Марке, ни об этом Джоне. Я готов был сгореть от стыда… А ты, Пааа… Ты стоял рядом, и даже руки мне не протянул…

      Где-то вдали зловеще хлопнула дверь.
      Крепкие женские ножки, обутые в черные без каблуков туфельки, засеменили по коридору.
      Подростки сидели с окаменевшими лицами, точно кролики, брошенные в вольер к питону.
      Туфельки остановились в метре от них. В руке блеснула папка. Толстые, стянутые кольцами, пальцы извлекли из нее листок.
       - Артемьева ты? - низкий, прокуренный голос принадлежал крепко сбитой бабе в синем пиджаке прокурорского работника. 
       - Ну, и чё?
       - А это, стало быть, Стрельцов?
       Парень привстал. 
       - Похож, - с осуждением в голосе произнесла баба, точно вынесла приговор. - Сопровождающие есть? - она загрохотала по коридору, не дожидаясь ответа.
       - У…у-меня нет, -  мальчишка  выронил  книгу, поднял, и в три прыжка догнал великаншу.
       - А у «моих» крыша поехала, - крикнула вдогонку рыжеволосая и поплелась следом. - Как узнали, что у меня БАБЛА куры не клюют, так третьи сутки не спят, не едят. А в глазах такая алчность, что и смотреть тошно…
       - Вертихвостка ты, Артемьева, - баба остановилась, точно конь, вспахавший борозду. - В наследство еще вступить нужно. А будешь трещать о нем, как сорока, и без МИЛЛИОНОВ останешься и - без ГОЛОВЫ... 
       Сказав это, женщина-танк ткнула рыжеволосую пальцем в лоб и загрохотала по итальянской плитке.


      Глеб высунулся из-за угла. Он с любопытством смотрел в след кавалькаде, удалявшейся вглубь коридора.


       - А-к…кого нам, это, в опекуны? - спросил Стрельцов и даже поправил очки для пущей важности.       
      - Ты что, упал, парень? - осекла его женщина-работник. - Опекунов назначают тем, кому нет 14-ти. А Вам по 15-ть, значит, выделят ПОПЕЧИТЕЛЕЙ… А с ними и койко-место.
      - Койко ЧТО? - Артемьева аж подпрыгнула от возмущения и преградила дорогу Гуливерше: - А если я спать на нем не смогу?
      - Сможешь, - великанша смахнула девчонку со своего пути, точно муху. - А нет, так сдам в интернат, - бросила она, ускорив шаг, и добавила: - ОБОИХ! 
      - А-а меня-то, за что? - назойливо кружил вокруг бабы Стрельцов, точно овод, вкусивший лошадиной крови.
      - Мать твоя в тюрьме, а отец в бегах - вот и думай…
      Законница распахнула настежь какую-то дверь, но прежде, чем вломиться в неё, ещё раз сурово посмотрела на обоих.
       - Таааак, сироты, - сказала она, словно упустила что-то важное. - Кафе направо... Туалет налево… Слушания в 12-ть... И попробуйте ОПАЗДАТЬ…
      Хлопнула дверью.
      Артемьева дёрнула ручку двери, но та не поддалась.
       - Койко-место! - она стукнула изо всей силы кулаком в дверь и рванула по коридору, задев плечом юношу.
      Селинджер выпал из его рук. Стрельцов поднял книгу, отряхнул и сунул в карман. Он посмотрел в след рыжеволосой, и поплёлся в другую сторону, понурив голову.

      Глеб провел обоих взглядом. Затем стал прыгать на одной ноге, балансируя руками, чтобы не упасть.            
      - Я скакал на одной ноге… Я не знал, что сказать… А когда дети не знают, что сказать, они скачут на одно ноге… 
 

      Трижды ударил молоточек. 
      Двое конвоиров в черных униформах, фуражках с кокардами и глянцевых плащах в накидку подвели к металлическому стулу человека, сняли балахон.   
     - Ваше имя и фамилия? - Спросил Председательствующий, высокий, с кривым галльским носом старик, морщась от тяжелых грозовых капель, барабанивших по его лицу.
     По обе стороны от него за гнилой столешницей с письменным прибором и чернильницей с откидной крышкой в форме бульдога сидели еще двое Судей в мокрых от дождя мантиях.
     - Санин, - произнёс мужчина лет сорока, и закрылся рукой от бьющего в глаза света. Он был лысым, в приплюснутых очках и с бородкой в форме иероглифа. - Санин Владислав Юрьевич…
     - Литератор? - с иронией в голосе поинтересовался Правый Судья - маленький, юркий старикашка, с живыми нахальными глазками, оттопыренными ушами и обвисшей губой.
     - Если угодно, - Санин с любопытством оглядел полузатопленный подвал с низко висящими лампами в жестяных абажурах и книгами, плавающими в мутной жиже. - Хотя, признаться, слово «романист» стилистически куда ближе. Нет, конечно, и литераторы порой пишут романы. Но романистами не становятся. Вот, скажем, звонарь. Вот он романист. А всё потому, что держит в руке пучок верёвок. И каждая - это колокол…А все вместе – БЛАГОВЕСТ. - Тут Санин театрально развёл руками.
     Судьи многозначительно переглянулись.
     - Вы знаете, сколько длится Ваша смерть, Санин? - Вдруг строго осёк лысого Левый Судья - тучный мизантроп с каменным лицом и следами оспы на коже.
     - Минуту, кажется, - Санин призадумался, извлек из воды размокший фолиант, перевернул страницу. - Да. Точно. Я сидел за рулём, а эти книги... Они лежали в «бардачке», когда всё произошло…      
     - А что случилось? - Подался вперед правый Судья, раскрыл гроссбух и взял перо, готовясь записывать.
     - ДТП, - Санин рассек воздух ладонью изящным взмахом руки. - Я выехал на «встречку», чтобы успеть НАВСТРЕЧУ с читателями. - Тут он  чему-то усмехнулся и преувеличенно скорбно добавил: - Спешил на презентацию, а угодил в некролог…
     Санин театрально развёл руками, раскланялся, точно артист, удостоившийся оваций, и сам же себе зааплодировал, но не громко, а лишь чисто символично.
     Чопорная машинистка, с ярко белым лицом, в пиджаке, кашне и с высокой, как у Марлен Дитрих, челкой над головой занесла слова литератора в протокол, стуча не глядя по клавишам «Континенталя».


     Рыжеволосая, с тонкой, как струна, фигурой несла на подносе булочку и кефир.
     - Жрачка отстой! - объявила она и подсела к подростку с очками, как у Ленона. - Звать-то как?
     - Ну, Максимом…
     - А я вот 14-лет, как все в Фёклах хожу…
     Максим поправил очки. Если бы ни стеклышки с тремя диоптриями, ни узкие с впалой грудью плечи, как у дистрофика, его вполне можно было считать красивым.
     Девчонка выпила залпом кефир, вытерла губы ладонью и уставилась на парня.
     - А за что твоя мать чалится?
     - Чё?
     - Да ни чё… отбывает, спрашиваю, за что?
     - За убийство на почве ревности! 
     - Вау! - Она всплеснула руками. - А ты не врешь?
     - А чё мне врать, - Максим с аппетитом принялся за салат. - Двенадцать ножевых ранений... Не считая гематом…
     - Криминально, - рыжеволосая расплылась в довольной улыбке и посмотрела на парня, широко распахнув глаза.



     Глеб остановился у входа в кафе. Прижался к дверному косяку, как тот подросток в голубой рубахе с короткой стрижкой, которого написал Эндрю Уайет, а предусмотрительный издатель поместил на обложку Селенджера.


     - А ты чё, дочь олигарха, или так тусуешься? - спросил Максим.
     - Мышь я церковная, - Фёкла тяжко вздохнула.
     - Это как?
     - Да так… Мать умирал. Отец - тоже. Остались только я да миллионы, - тут Фёкла подалась вперед, посмотрела по сторонам и добавила по секрету, - Куча бабла, прикинь, которого мне не видать, как своих ушей...               
     - Это почему же? - он отстранился.      
     - Да попечительницы, скважины, все ключи отняли…От дома, от банковских ячеек... Это, говорят, для твоего же блага... Жвачку? - она протянула Максиму вскрытую упаковку.   


     Глеб подсел за соседний столик, опустил голову на столешницу, точно ребёнок, желающий вздремнуть.


     - А ты, гляжу, без конвоя? - Фёкла вонзила в Максима свои зеленые с янтарной крошкой глаза.
     - Если бы, - он вздохнул. - Ходит тут - рюкзак с ушами. Книжки, говорит, читать научу. А сам, гад, на задницу мою пялится... 
     Фекла сочувственно кивнула, достала из пакета яблоко и протянула Максу. Тот надкусил и вернул яблоко. Она тоже надкусила. Оба весело захрустели.


      Глеб подошёл к столику Максима и Фёклы, сел между ними. Он смотрел по очереди то на неё, то на него, точно пытаясь понять, что за люди - эти его отец и мать.
     - Они грызли яблоко, точно их морили голодом... Он откусит… Потом - она… Зубы в зубы…Я бы побрезговал… А им хоть бы хны… Умяли в два счёта… Хорошо, хоть без косточек...
      Максим вынул из своего рта черную косточку от яблока и протянул Фекле. Она достала из своего рта такую же, и положила себе на ладонь.
      Оба улыбнулись. Затем каждый стал выплёвывать косточки из своего рта прямо на пол.      


     Трижды ударил молоточек. 
     Конвоиры подвели к стулу женщину, сняли балахон.
     - Ваше имя, отчество и фамилия? - сухо начал Председательствующий.
     - Панова, - брюнетка лет тридцати убрала с лица дождевые капли, а другой рукой одернула черное обтягивающее платье с глубоким вырезом на груди. - Панова Александра Игоревна.
     - Как случилось, Панова, что Вы оказались в одной машине с Саниным? - спросил Левый Судья.
     - Влад… Он сам меня пригласил, - Панова метала испуганные взгляды то на Судей, то на  конвоиров. - Сказал, что скучает… К тому же был повод… Ему вручали Буккера…
      - И Вы отправились на церемонию? - полюбопытствовал Левый Судья.
      - Да…
      - Несмотря на развод? - Правый судья нашёл строчку в гроссбухе. – Тут сказано, что два года назад вы развелись?      
      - Два года, три месяца, и четыре дня, Ваша честь, - Панова смущённо опустила голову.
      - Вы считали? - удивлённо осведомился Председательствующий.
      - Это не трудно…
      - Выходит, Вы всё ещё его любите? - не унимался Правый.
      - Не знаю…Не думаю, -  тут Панова взглянула на Санина. Тот восседал на стуле за высоким барьером справа от столешницы и с нагловатой улыбочкой ловил каждое ее слово.
      - Влад сказал, что без меня ему худо, - она отвернулась, потупила взор. - Он всегда поддевал меня на этот крючок…
     Санин изобразил на лице крайнее удивление, а затем закрыл глаза ладонью, как человек, потерявший всякий интерес к происходящему.
      - Скажите, Панова, - с какой-то маниакальной дотошностью уставился на нее Правый Судья, сняв при этом очки и обтерев лицо носовым платком. - А что Вы почувствовали в момент удара?
      - Холод, - Панова вдруг встрепенулась и стала ощупывать свое горло дрожащими пальцами. - Да, да… холод...  Кажется, осколком мне перебило артерию…Только - вот где? - она вновь с мольбой посмотрела на Санина. 
    

     Трижды ударил молоток. 
      - Дело закрыто, - старуха с рябым лицом и в черной мантии поверх белого кашне обвела рыбьим взглядом Фёклу, девушку-секретаря и трех женщин в черных приталенных костюмах. 
      - Решение Суда можно обжаловать в течение десяти дней, после того, как я подпишу его. 
      - Вопрос, - Фёкла вскинула руку.
      - В протокол он не попадет...
      - А мне плевать, - Фёкла встала.
      - Будешь грубить, девочка, оштрафую, - Судья вышла из-за стола, взяла папку и сунула  в портфель.
      - Валяйте! - сказала Фекла. - Только денежки мои верните!
      Она указала пальцем на трех женщин с каменными лицами: - Ограбили сироту и еще лыбятся...
      - Успокойся, Фёкла, - Судья подошла. - Никто тебя не грабил. В восемнадцать получишь свои миллионы. А пока делай то, что скажут попечители...
      - И не подумаю! - Фёкла отошла, скрестив на груди руки.      
      Судья усмехнулась, направилась к двери, но у самого порога обернулась, чтобы дать наставление:   
      - Хочешь избавиться от опеки - замуж выходи...
      - В 14-ть-то лет? - усмехнулась Фёкла. - И кто же меня возьмет? 
      Женщина в строгом приталенном костюме поднялась и подошла к девушке.
      - Тот, кто надует твой живот, милочка, - твердым голосом сказала женщина и повернулась лицом к Судье. - Но этого не случится, Ваша честь, пока я председатель Попечительского Совета.


      Из-за высокого кресла судьи, над которым возвышался Российский герб с двуглавым орлом, вышел Глеб. Всё это время он прятался за спиной у судьи и осмелился выглянуть только, когда старушка скрылась за дверью.   
      - Бедняжка, - Глеб подошёл к Фёкле, которая плакала навзрыд, уткнувшись лицом в спинку скамьи. - Мне так захотелось обнять её, расцеловать… Я готов был умереть, только бы успокоить её… Положить голову к ней на грудь, обхватить руками шею и сказать тихо-тихо: «я люблю тебя, мамочка!» 


    Молоточек вновь застучал.
    Четверо конвоиров с трудом усадили на стул здоровяка.
    - Адвоката! - зарычал мужчина в рваной майке и с бычьим лицом, когда двое служивых  сорвали балахон с его головы. - Я требую адвоката!
    - Требуете? - Председательствующий поднял глаза от бумаг и усмехнулся. - Все, что Вы можете, Гришечкин, так это рассказать, как Вы умерли.
    Правый и Левый Судьи бросили брезгливые взгляды на трясущийся от злобы кадык громилы. 
     - Что? Зажмурился, говорите? - здоровяк нахмурил брови, а затем залился гомерическим хохотом. - А я то, лох, решил, что меня в кутузку.
     Тут он закашлялся, застонал и зажал горло ладонью.
     - Бар у меня, гражданин судья... А тут этот мент, со своим питбулем: «Купи, да купи!» Всю кровь выпил, сучара… Пес, говорит, бойцовый, обученный. А не пристроишь, говорит, закрою твой рассадник к чертовой матери…
     - И Вы купили?  - оторвал глаза от гроссбуха Правый судья.
     - А что было делать? - Гришечкин развёл руками. - Пусть, думаю, сторожит. А он, дьявол, цап меня за ногу… Повалил, значит…А сам, бес, в морду мне дышит…Глаза, как у свиньи…И клыками, клыками…
     Тут он поднес к кадыку огромную пятерню:  - Вот за это место!
     Председательствующий участливо кивнул. А Правый и Левый Судьи даже привстали, чтобы лучше разглядеть.
     - А может Вы его били, Гришечкин? - осведомился Правый судья.
     - Пальцем не трогал! - обиделся здоровяк, сплюнул в мутную жижу и добавил,  тяжело вздохнув: - Ну, разве что разок… Для острастки…
     Судьи разом посмотрели на Председательствующего.
     Тот лишь умиленно покачал головой.


    Фёкла и Максим плелись в вечерней толпе, высыпавшей на Проспект.
    - Ты когда переезжаешь? - Она передала ему банку с водой. - Ну, к своему?
    - Завтра, - он сделал глоток и вернул банку. 
    - А я сегодня, - Фёкла отхлебнула. - Короста, прикинь, девственность мою блюдет. Только зря. Быть невинной в 14-ть так же глупо, как старухой - в 40-к...
    Тут она преградила путь подростку и уперла ему грудь свой указательный палец: - И в этом вопросе, Макс, ты мне должен помочь…
    Он резко остановился. Глаза округлились:
    - По-помочь? - В чём?
    - С дефлорацией, глупенький, - она с улыбкой похлопала его по плечу.
    - Ноооо…. Почему я?
    - Очки у тебя прикольные, - Фёкла нырнула в толпу, точно потеряла всякий интерес к разговору. - И потом,  ты ведь женишься на мне? - Бросила она на ходу.
    - А это обязательно? - Максим догнал девушку, чтобы не упустить ничего важного.
    - Послушай, - она резко обернулась и крепко схватила его за плечи. - Если ты поможешь мне, я помогу тебе. А откажешься… Будешь подставлять гомику свой тощий зад за каждую двойку в дневнике...
    - Еще чего...
    - Тогда по рукам?
    Она протянула ему руку и он робко вложил свои пальцы в её ладонью. Затем Фёкла стала разъяснять детали своего плана, пяться по ходу движения.
    - А теперь слушай….Мы заключим фиктивный брак.  Сечешь?
    - Нуууу…
    - А через месяц, два, дадим пинка: ты своему извращенцу, я - Коросте. Ну, что скажешь?
    - Круто! - одобрил Максим. - Только браки  регистрируют с 18-ти.
    - Это верно, - Фёкла погрустнела. - Но с УГРОЗОЙ, - она вдруг оживилась, точно нашла ключ от банковской ячейки, - могут расписать и в 15-ть…
    - С угрозой? - Максим встал, как вкопанный.
    - Ну, да… угрозой выкидыша, -  Фёкла весело подскочила к нему, сняла с моргающих глаз очки и протерла кончиком собственной майки каждое стеклышко. - Ну, это когда плацента рвется. Понимаешь? И Гитлеру - КАПУТ.
    Фёкла водрузила очки на переносицу Максима. Тот глядел в пустоту, в ужасе сглатывая слюну и учащенно моргая.
    - В общем, так, - Фёкла ухватила парня за руку и поволокла в толпу. - Распишемся и разбежимся: ты - к своей мамочке, я - к своим миллионам...
    - А ре-ребенок? - ухватился Максим за эту мысль, точно утопающий за хворостинку. - Что бу-будет с нашим ре-ребенком?
    Фёкла призадумалась. Но быстро нашлась:
    - Чики-чики, - а потом, сверкнув горящими от гнева глазами, добавила. -  Или ты хочешь, чтобы я умерла при родах? 
    Максим стоял ни живой ни мёртвый.
    Быстро проехавшая машина окатила толпу грязной водой из лужи. Фёкла и Максим отбежали в сторонку. Стали отряхиваться.

    У тротуара, резко затормозив, остановилась машина. Дверца отварилась. Из машины вышел Глеб. Он стоял весь в слезах и смотрел на Феклу и Максима. С грозным личиком стоял, насупив бровки. 
    -  Я обдал их водой… Я не знал, как ещё остудить их пыл… Убить ребёнка? Убить, даже не родив? Я готов был ко всему , Пааа, но только не к такому…


    Три раза ударил молоточек.
    Конвоиры усадили на металлический стул крепко сбытую бабу, сняли  балахон.
     - Ваше имя, - спросил Председательствующий.
    Коротко остриженная девица не отвечала, тупо смотрела в одну точку и капли дождя хлестали ее рябое, не красивое, со злобным блеском в глазах лицо. 
     Председательствующий перевел взгляд на Судью Слева.
     - Вероника Осипова, - прочел тот, глядя в протокол. - 21 год, приехала в Санкт-Петербург из Мурманска...
     - Причина смерти?
     - Метро поезд, - сказал Судья Справа. - На станции «Невский проспект» девушка подошла к краю платформы и, очевидно, оступилась...
     - Ложь, - глаза Осиповой сверкнули. - У меня хороший вестибулярный аппарат…    
     - Ах, да, - заглянул в бумаги Правый Судья, - чемпионка Мурманска по прыжкам в воду, награды, призы…
     - Значит, суицид, - сделал вывод Председательствующий. - А причина?
     - Изнасилование, - сказал Левый Судья, - Судя по материалам дела, их было четверо.
     Осипова завыла: тихо, протяжно, как белуга.
     - Их ублюдок, - она, наконец, взяла себя в руки. - Он забрался в меня, как вор… Я хотела лишь вырвать его... С корнем… Как чертополох…
     Тут она опустила голову, давая слезам стечь по щекам, и вновь вскинула глаза. Но теперь ее взгляд был твердым,  а голос отдавал сталью:
     - И не Вам, уроды, меня судить! Слышите? НЕ ВАМ!
     Тут Осипова бросилась к столешнице, за которой восседали Судьи, но конвоиры с трудом оттащили бунтарку, а затем усадили на стул рядом с Саниным и Пановой.
     Судьи взволновано переглянулись. На их лицах был испуг. Правый Судья даже встал из-за стола и, плюхая по воде, подошёл с толику, чтобы налить воды в стакан из графина, а потом выпить большими жадными глотками.
      - С-сумасбродка, - сказал Судья, утерев ладонью дождевые капли с лица и поставив стакан на поднос дрожащими пальцами.


    Максим открыл ключом входную дверь.
    Это была питерская коммуналка: шкафы, велосипеды, шеренги водочных бутылок.
     - А если нас застукают, - Фёкла робко вошла, оглядываясь по сторонам.
     - Кто? - Макс закрыл входную дверь.
     - Да соседи, кто-кто, - пояснила Фёкла. - Приставят уши к стене, а я ведь могу и закричать…             
     - А ты не кричи, - Максим вёл её за руку.
     - А я всегда кричу, когда ЭТИМ занимаюсь! - громко объявила Фёкла, чтобы все слышали, и рассмеялась.
     Максим зажал рот девушке ладонью: - Ты же клялась, что ещё девственница?
     Фёкла оттолкнула его:
     - А ты корчил крутого, а у самого ни кола, ни двора…

     Из комнат по обе стороны коридора по очереди стали высовывать головы соседи. Типичные для коммуналок лица: с оплывшими глазами, не бритые, всклоченные, злые с каким-нибудь проклятием на языке, готовом сорваться с него в любую секунду.
    

     Дверь отворилась. Фёкла и Максим вошли в широкую комнату с высоким потолком, украшенным лепниной. В центре потолка - люстра с хрустальными подвесками. 
     - Вааау, - Фёкла швырнула рюкзак на широкую, как ложе Одиссея, кровать с витой ажурной спинкой и хромированными набалдашниками,  - Ну и конура…
     В простенке, между окнами, висел, прикреплённый скотчем, плакат. Это было «Фальшивое зеркало» Рене Магритта: белые кучевые облака в гигантском, как зенитный прожектор, зрачке.   
     - Если душ хочешь… П-принять…Так он тут, -  Максим раздвинул клеёнку в углу комнаты, где ютилась убогая кабинка. - Я его драил, с порошком…
     Фекла заглянула из любопытства в «душ», но тут же с брезгливостью на лице отошла в сторону.
     - Спасибо, я грязный секс предпочитаю, - она присела на правый угол кровати, упершись на обе руки. 
     - Круто, - Максим сел на левый угол. Оба с опаской поглядывали друг на дружку.

     Из душевой кабинки, откину шуршащую клеёнку, вышел Глеб и сел на кровать между двумя подростками. 
     - Я должен был помешать им… Ну, чтобы не целовались. И всё такое… А ещё я был против того, чтобы меня выскабливали из чрева… И я решил, что не дам им себя зачать…

     Фёкла, улыбнувшись, стала пододвигаться к Максиму. Он - к ней.  Ближе. Ещё ближе. И ещё.
      Глеб с беспокойством следил за их манёврами. Когда оба подростка почти вплотную приблизились к Глебу, мальчику не оставалось ничего другого, как выскользнуть из тисков.
     Он лежал на полу, на спине, приподнявшись на локтях, и с испугом смотрел на парочку.
   
     Фёкла смело стянула с Макса очки.
     - А без них ты даже ничего, - она взъерошила парню волосы. Быстро и нежно поцеловала в губы.
     Макс отнял очки у Фёклы. Надел. Она сорвала очки. Он попытался выхватить их, но девушка ловко завела руку за спину и весело рассмеялась.

     Глеб заполз под кровать, откуда вся комната была видна, как на ладони.


     Здесь следует сделать отступление. Секс в кино обычно сводится к набору поз и движений, где к борьбе обнажённых тел, сопровождаемой не хитрым набором слов, просто нечего добавить. И дело тут не в отсутствии фантазии. Сама киногения сопротивляется выставлению на показ природы. И, зная это, мы не станем испытывать судьбу. И на то есть свои причины.
      Во-первых, мы считаем, что ИНТИМНОСТЬ, как часть душевной жизни, не сводится к актам, съёмки которых ничего не добавляют к раскрытию характеров действующих лиц.
      Во-вторых, показ откровенных сцен ссужает аудиторию, оставляя за дверью кинозала детей и подростков, которые, собственно, и составляют костяк зрителей.
       Как же быть? Очевидно, следует прибегнуть к фигуре умолчания, к эвфемизмам, позволяющим режиссёру говорить об интимности, но не напрямую, а с помощью аллегорий и символов.
       Речь даже скорее об атмосфере, где актам противостоят ожившие натюрморты, как бы подсматривающие за любовниками; речь о воздухе, наэлектризованном их телами, и как бы вылепливающим формы этих тел, но лишь с помощью света и тени.
      В камеру, таким образом, попадёт лишь предметный мир, на время обретший дар говорения, а также диалоги, охи и вздохи тех, кого мы намеренно оставили за кадром. В каком то смысле сцены эти относятся к жанру детектива, - эротического, я бы добавил, - где интимность, а вернее чувства, мысли и поступки, ей сопутствующие, воссоздаются по тем  уликам, которые любовники оставили на «месте преступления».
       Но что это за улики? Простыни, сжатые побелевшими от напряжения пальцами; гримасы складок; лукавые взгляды фотографий, картин, настенных календарей; ухмылки детских игрушек; предательские телодвижения в шкафах; ужимки солнечных зайчиков; шпионский полёт пера над силуэтом разгорячённых тел…и т.д. и т.п. Таков в общих чертах наш режиссёрский замысел…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...


МАТЕРИАЛЫ К СЦЕНАРИЮ...

Но, прежде, чем приступить к работе над фильмом, я должен, как минимум, ответить на вопросы:

1. Когда Душа прикрепляется к телу: в момент зачатия (соединение мужских и женских половых клеток) или на стадии эмбриона?

2. Душа дается нам в готовом виде или формируется какое-то время, как человек, проходящий стадии морфогенеза? И если - да, то, какие это стадии?

3. Душа и Личность идентичны, или стоят особняком друг от друга, как Микрокосм и Макрокосм?

4. Душа планируется Богом или является Его импровизацией без предварительной подготовки и каких либо расчетов?

5. Какова Природа Души? Есть ли у Неё органы, и что из себя представляет Душа на клеточном уровне?

А вот, что думет об этом рабби Элиягу Эссас

"Когда капля семенной жидкости попадает в предназначенное для зачатия место в женском организме, она привносит только духовную энергию (на иврите — хают), данную ей Всевышним. На соединение с женской яйцеклеткой (зачатие) отводится три дня, в течение которых хают сохраняется естественным путем.

Три дня символизируют три духовных качества — хохма, бина и даат, что в переводе с иврита означает, соответственно — интеллект, интуиция и стремление к высшей цели, то есть к единению с Творцом (объяснение привожу крайне упрощенное).

2. После зачатия (соединения) еще 37 дней уходит на то, чтобы две «объединенные» клетки создали некий духовный «пар», «туман». Как бы взвесь капелек, которые постепенно соединятся и создадут сосуд для получения души.

Этот «пар» («туман») на иврите называется — hэвель. Гематрия, то есть числовое значение этого слова — 37.

Отметим попутно, что так звали брата Каина, который, после известной истории, так и не «построил» сосуд для создания человеческого рода.

Это позволяет нам разъяснить знаменитое высказывание царя Шеломо (Соломона) в книге Коэлет: «суета сует, все — суета». В его основе — слово hэвель, и поэтому приведенную фразу следует понимать так: «Все — только туман, только потенциал. Главное же — что человек совершит с этим (паром, туманом) потенциалом (Танах, книга Коэлет, начало и конец книги).

3. После сорока дней сосуд готов получить душу.

Число «сорок» (в буквенном выражении оно обозначается буквой мем) связано со словом маим (вода), что всегда символизирует Тору, а точнее — получение Торы, Мудрости Творца. Поэтому Моше, когда получал Тору,;пробыл на горе Синай сорок дней.

С этого момента уже можно говорить о возникновении человеческого плода. Начинается процесс течения беременности, то есть — формирования человека до его появления на свет. Этот процесс называется ибур, что в сущностном переводе означает — «переход».

4. В общей сложности весь процесс ибура продолжается (в норме) примерно девять лунных месяцев. Это символизирует девять ступеней формирования качеств души человека. Потому что фундаментальных, базовых качеств — десять (по числу путей проявления Творца в Мире, называемых сефирот — множественное число от слова «сефира»).

К сороковому дню плод уже получает «задание» от Творца. В данном контексте это задание находится в первой, высшей сефире. Остальные девять выстроятся в душе плода за девять месяцев. Потому что лунный месяц на иврите — ходеш (обновление, новизна). За девять месяцев душа формируется, получает все недостающие, новые для нее девять ступеней. И человек готов появиться на свет.

Если роды — преждевременные, процесс формирования продолжается и после рождения ребенка. Но в таком случае завершение этого процесса сопряжено с физическими трудностями. Поэтому младенцу на весь «недоношенный» срок требуется особое внимание. Ему все это время нужны тишина и покой.

5. Никакого «смешивания» с душой матери не происходит. Душа ребенка формируется, как самостоятельное явление. Но духовное питание все эти девять месяцев плод получает от души матери. Точнее, душа матери становится каналом, по которому с Неба к ребенку нисходит, условно говоря (очень условно!), духовная энергия для построения, формирования души. Эта энергия «окрашивается в оттенки» канала, по которому она поступает, то есть — души матери (поэтому, отметим попутно, еврейство определяется по матери).

И в заключение еще раз подчеркну, что все, о чем здесь говорилось — весьма упрощенная модель того, что происходит на самом деле. Многие понятия и принципы устройства миров, необходимые для более глубокого понимания темы, остались за пределами ответа.

http://www.evrey.com/sitep/askrabbi1/q.php?q=otvet.htm

Вопреки знатоку ТОРЫ, Архиепископ Лука (Войко-Ясенецкий), по сути, отождествляет психику и Душу... Душа в его понимании - совокупность волевых актов, интенций, феноменов, но вовсе не то Единое, как понимал душу, скажем, Плотин.

"Итак, душу можно понимать как совокупность органических и чувственных восприятий, следов воспоминаний, мыслей, чувств и волевых актов, но без обязательного участия в этом комплексе высших проявлений духа, не свойственных животным и некоторым людям. О них говорит апостол Иуда: Эти люди душевные, не имеющие духа (Иуд. 1, 19)." (Архиепископ Лука, Глава 5)

http://www.wco.ru/biblio/books/luka1/Main.htm

Но самое авторитетное мнение о Душе в Православной Святоотеческой традиции принадлежит Иоанну Дамаскину.

"Душа есть сущность живая, простая и бестелесная, не видимая по своей природе телесными очами, бессмертная, одаренная разумом и умом, не имеющая определенной фигуры или формы. Она действует при помощи органического тела и сообщает ему жизнь, возрастание, чувства и силу рождения. Ум, или дух, принадлежит душе не как что-либо другое, отличное от нее самой, но как чистейшая часть ее. Душа есть существо свободное, обладающее способностью хотения и действования. Она доступна изменению со стороны воли".

Из статьи «Эмбрионы без царствия небесного» Умберто ЭКО http://www.litmir.me/br/?b=206042&p=1
«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». Итак, согласно Библии, сначала Бог сотворил тело, а потом вдохнул в него душу – и это стало официальной доктриной Церкви, известной как креационизм.
Если душа не передается с семенем, то когда же она внедряется в зародыш?
Взгляд святого Фомы на формирование зародыша весьма биологичен: Бог влагает в него душу только после того, как он последовательно приобретает душу растительную и затем душу чувственную. Только после этого, в уже сформировавшемся теле, оказывается сотворена душа разумная («Сумма теологии», I, 90). Таким образом, эмбрион обладает только чувственной душой («Сумма теологии», I, 76, 3)
.
.
.
Я пишу сценарий, где пытаюсь задать ряд вопросов, касающихся зачатия, вынашивания и рождения ребёнка. Он будет называться "Где был Бог, когда я рождался?" Став отцом, я прояснил кое-что для себя, что дало мне повод считать себя сведущим в данной теме. Но, увы, я оказался слишком самонадеянным. И, похоже, вопросы, которые я задаю, будут только множиться...
.
ИТАК: Как параллельно биогенезу (речь о 9-ти месячном периоде созревания плода) протекает Душегенез?
.
Из каких - заимствованных у отца и матери ландшафтов Душевных Миров - складывается география будущей Души ребенка?
.
Правомерно ли, в связи с этим, говорить о влиянии на неокрепшую еще Душу ребёнка ментальной сферы: мыслей, чувств, душевных порывов, исходящих от родителей, воздействие которых, очевидно, сопоставимо с влиянием протуберанцев, вырывающихся за пределы Солнечной короны?
.
И еще пару мыслей на туже тему:
.
Бог Сотрудник, Со-работник в Творении Душ на равне с родителями...
.
Бог Законодатель, но не судебный пристав... Душа - согласно Писанию - творится единожды, чтобы, не зная смерти, пройти все мытарства...
.
Бог Советчик, но не рукой-водитель...
.
Бог создает ЖЕЛЕЗО (Прото-Душу), родители одухотворяют его (БИОС), наполняют КОНТЕНТОМ...
.
Зачатие сначала ментальное, а затем только клеточное...
.
Помыслы - суть шорохи Души, колебания ее складок, вздутие на ветру ее незримого Полога...
.
Окормление, или питание Души, сродни литейному искусству. Вспомним, как лили колокола в старину: каркас из ивовых прутьев, обмазанный глиной - то, что дает Господь; расплавленная медь, заполняющая форму - то, чем "потчуют" родители Прото-Душу, пока Она не "оформится", не "затвердеет"...
.
Душа и Личность не совпадают, как трубы разного диаметра...
.
Я, моя Личность, мое Эго ничего не знают о Душегенезе, поскольку сам Акт Творения не от мира сего...
А в т о к о м м е н т а р и й
1.
Одни считают, что Душа - труд отца и матери, дающих духовный толчок, импульс психики ребенка...При этом некоторые даже выносят сам акт Творения за скобки биогенеза, считая, что духовное соитие родителей, само мгновение их Небесного Брака, а вслед за ним и мысли о собственном чаде, являются точками отсчета в его ментальной биографии. Душа малыша, как считают сторонники такого подхода, рождается в умах обоих родителей - в их Душах.
.
Другие отдают предпочтение теории эволюции, видя в становлении Души лишь отражение психической и социальной стратификации. Ну, а там, где речь заходит об эволюции, рукой подать и до вульгарного марксизма - вспомните, хотя бы, дискуссию между Ильенковым и Дубровским о том, что есть ИДЕАЛЬНОЕ, в контексте более широкой полемики (Психика и Мозг, или Мозг и Психика).
.
А кто-то считает Душу синонимом слова Единое, как оно понималось еще Плотином, а затем и его последователями. Разумеется, в этом случае, ни о каком морфогенезе речь не идет. Душа лишь разворачивает себя, как потенцию, оставляя за человеком свободу в принятии решения. А, значит, Душа - та часть Божественного Замысла, в которой, как в ДНК, заложен, как Путь ко Спасению, так и возможность для "отпадания".
.
Отсюда понятно, что Душа и Личность вещи разного порядка. Личность - это "ансамбль человеческих отношений" (Эвальд Ильенков). Душа же - это Соборное собеседование всех, когда-либо живших в мире людей, на территории конкретного человека, в его уме, рассматриваемом Богом, как вместилище всех когда-либо принятых им мыслей, чувств и желаний других людей, принятых, чтобы взвалить всё это на плечи, как крест Спасителя.
.
ТЕЛО Души - что это? Очевидно, та духовная Энергия, о которой писал еще Григорий Палама. Состоит ли Она из некоей духовной избыточности: молитв, подвигов благочестия, которые совершали и совершают Ангелы и Святые, или в основе Ее лежит другой принцип? - не ясно...
2.
Если человек умрет в возрасте одного дня, его Душа ничем не будет отличаться от Души старика, с той лишь разницей, что Она будет безгрешной, молодой и не опытной... То есть, рост такой Души крайне не значителен, но отрицать или ставить под сомнение полноту ее духовных качеств все же не стоит...
3.
Очевидно, Душа не появляется в момент зачатия, а:
1) творится родителями, Богом и самим человеком на протяжении всей его жизни...
2) является делом не только моего Я, но и Соучаствующих в "Рождении" Души членов Церкви, Соборно присутствующего во мне, как Мистическое Тело Христово...
.
Соборность, к слову, - это и способ церковного строительства, своего рода законодательные акты, подразумевающие, что каждый наш поступок, каждое душевное движение наше должно совершаться в правовом поле, то есть учитывать все институции, все церковные практики, когда либо имевшие место в той или иной традиции...
.
Душа от Бога, а стало быть все люди наделены Ею в равной степени...Другой вопрос Познание Бога.... Тут не все так просто: одни "Знают" Его "лучше", другие - "хуже"... Но знание или незнание Бога не влечет за собой отсутствие или присутствие Души в человеке....Душа не предмет торга, не награда за соучастие...
Итак, все, что было высказано в данной теме, верно, но лишь отчасти.
Во-первых, не раскрытым по-прежнему остается сама Душа.
Во-вторых, аргументы в пользу предсуществления, рождения или творения Душ не кажутся мне убедительными, во всяком случае, настолько, чтобы отдавать предпочтение хотя бы одному из них. По-прежнему не ясно, что служит импульсом к возникновению Души, где Она пребывает до зачатия и можно ли говорить о Ее формогенезе?
Наконец, за скобками остался, и вопрос о Природе Души (Ее физике, химии, биологии?), и вопрос об ареале Ее земного пребывания (Сердце, Мозге, Ментальной сфере?)
ИТАК: Душа не монолитна, а состоит из частей, или "органов", каждый из которых создается на определенном этапе формогенеза...
"Прото-Душа" - избранный сосуд, готовый принять в себя мир, сосуд, наполнить который ещё только предстоит...(С первой мысли о зачатии и до слияния ядер сперматозоида и яйцеклетки с образованием диплоидной зиготы, содержащей генетический материал обоих родителей)
.
"Душа-1" - то, чем "окормляют" родители Душу будущего ребёнка, формируя его Личность, Я и Эго: мысли, чувства, поступки отца и матери, выраженные в ментальных актах...(С момента биологического зачатия и до изгнания)
.
"Душа-2" - церковный Мир, обряды, догматы, молитвы святых и подвижников благочестия, Соборно присутствующих в Личности верующего, после принятия им крещения и евхаристии...(С первого окунания новорожденного в Купель со святой водой и до последнего вздоха человека)
.
"Душа-3" - Душа, испытавшая на себе Любовь и Молость Творца, позволившего ей пройти через все мытарства, чтобы обрести наконец вечное Прощение или Наказание...(С момента кончины человека и до Второго Пришествия Христа)
Таким образом, в период латентного развитя Души, т.е. от первых мыслей о деторождении и до изгнания, родители лепят Душу своего чада из того "бреновения", которое обычно именуют ментальным миром... И мир этот ежесекундно порождается нами (Ноосфера Вернадского) и окутывает Души тех, кто вверен нашему попечению густым туманом или взвесью, разумеется, не материального характера. Но, разумеется, это лишь мои догадки. А как оно обстоит на самом деле - одному Богу известно)))