На что бессилен бес иной,
По силам женщине порой.
Эту ночь он после, когда уже ехал в машине, ещё некоторое время вспоминал в задумчивости, как бы анализируя всё, что произошло с ним.
Тогда, в темноте и в состоянии сильного возбуждения, он не понял, почему очаровательная фея, подняв в нём бурю страстного огня, до самого жгучего момента ликования, вдруг завязала глаза и ушла. Оставшись наедине, в томном ожидании удовлетворения страстного желанбесия, он ждал её — и напрасно: она больше не появилась. Однако в полной темноте, с прикрытыми наглухо глазами не понял, что вошедшая вместо неё Анна утолила его возбуждённую душу, дав ему и желанное общение, и нежность. В пылу колдовской страсти, но скорее всего под действием чистого гипноза, он совершенно не заметил, что в этом процессе с завязанными глазами женщины умышленно подменили друг друга. Он, находясь под магическим воздействием страсти, не заметил, да и не мог в состоянии бессознательности заметить их подмены.
Истомлённый мучительным сексуальным ожиданием, он, почувствовав женщину, спешно вошёл в неё, и ему сразу стало легко. Душа будто поднялась над миром. Он хватал воздух ликования взахлёб, как утопающий. Она сочувственно обтирала испарину страсти на его лице.
Всё проходило в таком темпе, в котором он себя никогда не знал. Даже первый случай познания женщины не мог сравниться с этим наслаждением. В его жилах бурлила не кровь, а кипело шампанское страсти, и он не узнавал себя. Естественно, кончил быстро, как мальчишка, но тут же возбудился и продолжал снова, и это уже, казалось, длилось бесконечно долго. В полной темноте он не видел её лица и выражения глаз, он ощущал только трепет тела, переходящий в стон, и ласковую благодарность её губ.
Даже тогда, когда она осмелилась говорить, он не понял, что с ним не та женщина, которая его возбудила и только что покинула его.
— Не спеши, не спеши, — шептала гостья. — Со мной несложно и легко, но и быстро не получится. Чувствуй меня. Прижми мне попку, чтобы я тебя почувствовала, у меня кунка не «мышиный глаз», как у некоторых девочек, которых сразу не проткнёшь и без смазки не войдёшь. Я также не отношусь к мгновенно кончающим женщинам, которых может удовлетворить любой мужчина.
Он её бред не слушал или, скорее, не слышал, а был в каком-то неземном состоянии. Она тем временем что-то продолжала говорить, довольная тем, что он один раз уже закончил свой акт, но снова продолжал. Этого первого раза ей уже было достаточно для зачатия. Однако она, решив перестраховываться, стала содействовать его страстному желанию. Оно льстило её женскому самолюбию.
— Есть женщины, у которых матка близко, её и пальчиком можно достать, — с усмешкой в пылу его страсти пыталась рассуждать она. — У других она если недалеко, то может находиться сзади, справа, слева, поэтому у каждой своя любимая сексуальная поза. Куночки внешне тоже разные, у кого лобок и внешние губки массивней, у кого наоборот, и вся эта прелесть может быть и выше, и ниже в промежности ног. Всё зависит от конструкции бёдер. Эти мелочи красоты женского тела — их самый сокровенный секрет и тайная изюминка. Хотя в принципе все женщины, несмотря на размеры, в целом одинаковы, как и мужчины, и даже кунка молодой ничем не отличается с возрастом от пожилой. К каждой женщине надо привыкнуть и найти свой подход. У меня матка далеко и клитор работает плохо, и его возбуждения я не имею, так что и не мучайся, — просила она и в то же время делала уже другое, что и не воспринималось им полностью на слух и в ощущениях.
Так она просила и просила то то, то другое, и просьбам не было конца. То ей не хватало нежности, то не хватало грубости, то злости, то вульгарности. Он по-прежнему почти не слышал ни её просьб, ни её сексуального бреда, но подчинялся, как во сне, какому-то гласу свыше, и получалось именно так, как хотела она. Эта его неосознанная управляемость и её ощущение полной власти над мужчиной возбуждали её не меньше, чем её внутреннее ощущение мужчины в себе. Для неё любовный акт и любовь поклонения всегда были песней, исполняемой душой, для пробуждения воображения партнёра. Оседлать страсть и возбудить его воображение своим бредом и действиями для неё значило подвести мужчину к излому чувств и ощущений. Это вдохновляло его, и к вихрю захвативших его фантазий она нагоняла воображение, создавая любовный раж меж ним и собой.
Он в те же мгновения не понимал, что его неописуемое возбуждение исходит не от физического ощущения женщины, а от какого-то безудержного наваждения, подчинившего всё его сознание и исходящего как бы извне, как будто от какого-то духа, охватившего его сознание. Бороться с ним было невозможно, и он безвольно отдавался полностью этой гипнотической власти. В этой огненной страсти он не пытался снять с глаз повязку, так как с ней не чувствовал глазной боли.
И даже несмотря на то, что он слабо ощущал обжим своего тела в ней, он всё равно инстинктивно подчинялся её просьбам и действиям рук. Как голубь, подбирающий крошки с её рук, он то прижимал пальчиками ей попку и живот, то готов был и сам с головой спрятаться у неё меж ног. Она стремилась дать максимальное количество удовольствия ему, а он ей. Всё эти ощущения были не только мгновениями наслаждения, а были чувственным отражением одного в другом.
Когда он прижимал ягодицы, то чувствовал, хоть и слабо, как его орган нижней частью головки ощущал нежность её внутреннего тела, и оно то хотело втянуть его в себя всё больше и больше, то наоборот.
Эти чувственные ощущения пульсирующего проникновения наконец её возбудили. Он тут же внезапно почувствовал сильный обжим своего тела. От этого она, слегка вцепившись в его грудь зубами и со стоном наслаждения наконец как будто провалилась в нирвану, кончила. Боли от её зубов он не почувствовал, так как тоже почувствовал оргазм, который вырвался с сильным стоном, и она с испугу даже прикрыла его рот ладошкой. В конце рассмеялась и, извинившись за прикус, сказала, что получила большое моральное и физическое удовольствие.
— Вот видишь, как даже малоподходящие физически друг другу люди, при определённых условиях, могут получить массу наслаждений, — произнесла она и, откинувшись на постель, стала читать какой-то стих:
Гуди-буди, буди-гуди,
Ой, какой массаж на груди.
То губами, то руками,
Вот по шее с волосами.
Что-то ищут, вот уж ниже,
Ну, помягче, ну, потише,
За пупком, в ногах карнизе.
Чем нежнее, к душе поближе.
Сласть сердечная внутри,
Выше, ниже, подожди
И опять давай люби.
Порыв счастья, как беда,
Закрутил вихрем меня.
Я расслабилась слегка,
Отдаваясь ему вся,
И как будто без ума.
То оттолкну, а то ласкаюсь,
То поддаюсь, то не решаюсь
И в наготе стесненьем маюсь.
Ну вот уже огонь во мне,
И ноги не свести вообще.
Ну, ещё, ещё немножко,
И я кусаюсь, где-то больно.
Ещё немножко,
Ещё чуть-чуть,
Гуди-буди, лаской будь.
Кипенье страсти, бьётся суть.
Ура! и в стоне бьётся грудь.
Ещё, блаженство, со мной побудь
И поласкай истому чуть.
Лежу в оцепенении,
Уходит чувств кипение.
Как хорошо, и благодать,
И всё опять хочу начать.
Так зародилась жизнь во мне
И стала радостью судьбе.
Великий грех свершила я,
Но благодарна жизнь была.
Так я продлила жизнь свою
И этот миг благодарю.
Для счастья жизни на земле
Я грех ласкала на себе.
Счастье и грех, как это странно,
Но жизнь зачата, и прекрасно.
Бог, не грозите мне перстом,
Прекрасней стала жизнь вдвоём.
Ну ладно, ладно, отмолю
Я первородный грех в раю.
И обратно гуди-буди
Попрошу, как счастья люди.
Любите все, а не стреляйте,
Кровью жизнь не поливайте.
Тысячи способов жизнь есть убить
И лишь в порыве страстей возродить.
* * *
Он её не слышал или слышал очень слабо. Свалившись обессиленным снопом навзничь, он, парализованный томительной негой наслаждения, тоже лежал в астральной истоме. Сорванная уже с глаз повязка валялась рядом. Однако он продолжал лежать с закрытыми глазами и ничего не хотел видеть, и больше не от того, что не мог их открыть, а от какого-то блаженства, связавшего всё тело. Она достала из-под подушки маленькое полотенце и заботливо в темноте на ощупь стала обтирать его прелести. Он не сопротивлялся. Сильный пол лежал обессиленным трупом в этой полной темноте и с закрытыми глазами, выражая своё высшее блаженство жизни многозначительным молчанием.
«Ну вот, я всё-таки справилась с этой непокорной мужской плотью», — подумала она и подложила себе подушку под зад, чтоб мужское семя не отрыгнула её плоть. После чего тоже успокоилась.
Молчала она недолго.
— Вот видишь, мы всё-таки дружно добежали до канадской границы. Ты оказался сильным мужчиной, раз справился с моим оргазмом. Я как будто вновь возвратилась к жизни, на такое и не рассчитывала, это предположить было трудно. Как правило, кончаю только с одним мужчиной, ты оказался вторым. Вот и выходит, что даже при отсутствии физической совместимости и даже без страсти любовь, по большому счёту, сотворить всё равно можно.
— Повторим? — прошептал он томно, сквозь дремоту отречённости.
— Мне больше не надо. Я своего добилась.
«Может быть, наконец, забеременею», — надеждой осенила её мысль, но вслух этого не произнесла. Она знала, что беременности на стороне мужики страшатся, как чёрт ладана, так как это становится для них ненужным бременем и ответственностью, даже если женщины готовы это скрывать и не обременять их сознание этим фактом.
— Теперь, мой господин, тебе нужен полный покой и большой отдых, — с заботой произнесла вслух она. — Только после этого твоя тряпочка превратится опять в уважаемую вещь. Даже если поставить пистолет и сказать ему стоять, он уже не скоро встанет.
До сих пор он не давал себе отчёта, что с ним лежит не та женщина, которая взбеленила его кровь, и обратился, как будто к Шаманке:
— Проверим твоё убеждение? Такая, как ты, зажигалка заставит подняться даже труп, но ты ещё и благодарная натура, эгоистка никогда не позаботится о мужчине после полового акта. Эту заботу она предоставляет ему самому.
Он протянул руку, чтобы нащупать её и приблизить к себе, но она уже отодвинулась и собралась уходить. В темноте рука только коснулась какого-то большого мокрого пятна на простыне.
— Тут мокро. Это что?
Она, усмехнувшись, сказала:
— Это так расплескалось моё море счастья, когда ты в нём купался, а вообще, я так кончаю. Но тебе это видеть не надо. Спи. Приду, — и, быстро сдёрнув простыню, скрылась в дверном проёме.
Он действительно мгновенно уснул, так и не дождавшись её.
Проснулся он от нежных поцелуев. Открыл глаза. В комнате было светло. Перед ним сидела Анна.
— Ну как спалось, герой? Уснул за чтением «Пустыни» али как? — улыбаясь, спрашивала она, указывая на альбом, а сама, скорее, пыталась узнать реакцию на проведённую ночь и понял ли, с кем переспал.
— Какая оказия, — ответил он и замолчал, внимательно рассматривая её, потом, чтоб не раскрывать случившегося ночью, рассмеялся. — Это предположить было трудно, — выдерживая паузу, чтобы сообразить, ответил он и кивнул на альбом. — Ты что та дивчина Дайбай из этого альбома, которая ползла по пескам и глотала капли собственного пота, чтоб не умереть от жажды?
Она не стала ему отвечать, и он, не дождавшись ответа, продолжил, обращаясь к ней на «ты»:
— Да, я его читал с большим интересом, но не успел дочитать и хотел бы услышать от тебя его конец.
— Фу, как грубо, — так же на сначала на «ты» отреагировала она. — Обижаешь. Хоть это была и как будто не совсем я, а дама, чем-то напоминающая меня, но всё равно не отзывайся так обидно. Подобный случай познакомил меня со своим мужем. Он в этой истории был тогда похожим на попутчика у водителя-узбека. После этой истории, когда мы вернулись из поездки от буровых в город, стали жить вместе. Он ухаживал за мной после обезвоживания тела, так что посредников для знакомства не потребовалось. Мужики, которые знали его, всегда спрашивали, как я его терплю, и они докучали своим любопытством больше всего. Мне же только его и было надо, чтоб я сексуально успокоилась, но неприятно было то, что наши интимные особенности были открыты, и мы, чтоб скрыть память обо всём, уехали.
— Да, я бы вряд ли мог справиться и удовлетворить такую даму, как вы, — удивляясь и уже перейдя на «вы», сказал, почёсывая свой затылок, Арабес. — В ваше отсутствие приходила и лечила любовью некая красавица, или ваша подруга, ну, настоящая шаманка, она и сотворила чудо.
— Выкиньте эти мысли из головы, забудьте, и больше не сомневайтесь, и не думайте так, — заявила она, делая вид, что о истине произошедшего ничего не знает. — В эту ночь я наверняка могла бы получить удовольствие и от вас, без участия моей подруги. Вы же оказались сексуально бессильным, на вас лежало какое-то заклятье. Однако убедилась, что чудеса в моём доме живут и всё возможно. Главное в нашем деле — сильно захотеть, что даёт повод думать, что чудо всё-таки случилось, как я и обещала, вам вернулось сексуальное «могу», хоть вы его, казалось, и потеряли.
Он посмотрел в зеркало, висевшее против кровати, с нескрываемым удивлением воскликнул:
— Ячменя на глазу нет. Ура! О, прекрасная дама действительно ведьмушка, ведь и правда вылечила. Поразительно, но факт, и это уже действительно чудо.
— Это одна из моих девчонок. Тут зона рядом, и поселение осуждённых недалеко. Мои девчонки обслуживают и их, и тех, кто на бесконвойном режиме, иногда даже в рабочую зону заходят, чтоб обслужить. Правда, расчёты идут через меня. У нас здесь на поселении общий друг с зоны был, он с мужем практически всё это и организовал. Сейчас одного нет, откинулся и уехал к себе, и прежней крыши не стало, а без неё сейчас опасно. Вот и пытаюсь бизнесу новую крышу найти, но даже с ней он считается сомнительным. — Она задумалась и, особо не озадачиваясь тем, что обращалась к нему, когда ей удобно, и на «вы», и на «ты», продолжала: — Может, тоже уехать? Не знаю только, куда. Хочешь, к тебе в Москву? Организуем там твой храм любви. Девочки будут центровые. Для этого дела у них есть всё, внешний лоск, и даже душевное очарование будет, хотя это им скорее помеха. Оно создаёт привязанность, откровенность, а это в борделе тоже не нужно. Женщины-роботы с внешним блеском и красота мяса, вызывающая страсти, но с гробовой душой — вот коммерческий идеал дела для мимолётного наслаждения.
— Храм любви, как и ранее утверждал, это всё-таки громко сказано, — повторил опять он, вспомнив прежние с ней беседы. — Всё связанное с ним должно приводить к святому порядку и чуду. Особо если мы имеем в виду сексуальные свободы, то не разгул должен быть в нём, а скорее забота о любви и служение продолжению человеческой жизни в новых категориях святой морали семьи без имущественных оков. Только в этом смысле необходим не храм любви, а храм семьи-любви. Только в этом, видимо, и есть смысл жизни, — то ли разъяснил, то ли осмысленно намекнул ей о чём-то существенно новом, о чём они говорили раньше, когда он только появился в её доме, но как-то обошли сущность проблем семьи.
— Я думаю, можно считать и думать о моём салоне и как о храме семьи. Смысл любой свободы в том, чтобы высвободить энергию сердца, как песню, которая должна возвышать узаконенное соединение между мужчиной и женщиной. А если вы хотите это видеть только в рамках семейных понятий, то тут проблем нет. Это даже интересней, я смогу перестроиться и на оформление длительных гражданских связей, с проведением как традиционных, так и нетрадиционных свадеб, и контрактных семей на некоторое оговорённое время. Я вам объясню позже, что понимаю под такими контрактными семьями.
Тут она замолчала и предложила перейти в другую комнату. В этой комнате, заметил он сам себе, он ещё не был. Сев за маленький, как будто бы уже знакомый ему сервированный столик, увидел, что посередине комнаты опять появился такой же, с изображением сердца, шарик, один из которых с надписью «Хочу» он по неосторожности хлопнул прошлой ночью. Подобный шарик стал кататься по комнате, то увеличиваясь в размере, то уменьшаясь. В полумраке зазвучала приглушённая музыка, и по стенам побежали такие же мигающие огоньки, какие он уже тоже видел. Анна поманила шарик к себе, и он подкатился к ней.
Арабес, увидев это загадочное явление, покачал головой, произнеся задумчиво:
— Я, кажется, ещё сплю, хотя вроде и проснулся, тогда здесь витает волшебный дух.
Хозяйка подняла шарик на коленки и погладила, как кота, после чего он опять соскочил на пол и покатился в угол.
— Вас опять удивляет «уко». Это говорит лишь о том, что здесь скоро может появиться шаманка, которая вылечила вас от больного глаза и любовного сглаза. Это её призрак духа любви, который она на время подарила в подчинение мне.
— Чудеса и только, как в сказке, — произнёс Арабес. — Я не знаю, какое её настоящее имя, но если шаманит и чудеса творит, то пусть Шаманкой по кликухе и будет.
— Ну вот, а вы сомневались, что моя хата не храм любви. Чудеса есть и кудесники, а вы сами сказали, что они могут происходить только в храме.
— Надо полагать, — ответил он, — но это, скорее, не храм любви, а храм расставаний с одиночеством, где интимные отношения могут быть только как следствие заказанной надежды на досуг любовного общения. В предлагаемом храме должна быть рядом с чудом ещё и душа. Где же только отношения «товар — деньги», души не будет. Если здесь только развлечения, то это же чистой воды бордель, а я говорю о храме как развитии и охране семьи.
— Здесь надо определиться, — возразила она, — что и как называть. Правильное определение может быть только подсказано жизнью, а не иначе. Вот «уко» любви, как ваше «хочу-могу», которое вы хлопнули прошлой ночью, есть этот шарик. Он остался и, прижившись у меня, будет жить и дальше как «уко» духа любви. Не каждое женское тело и душа так приживается к сути мужчины, и не всегда женщина становилась храмом его души. В ней, а точнее между ними, должно летать такое же «уко», как загадка очарования. — Она оттолкнула подкатившийся к ней шарик и продолжала излагать своё мнение: — Для женщины храмом всегда была любовь, и забота мужчины о ней и о её детях — это основа семьи.
Арабес, не соглашаясь с ней полностью, стал возражать, произнеся, задумавшись:
— Я опять невольно вхожу с вами в дискуссию, хотя хочу взглянуть на всю вашу затею по-другому. Сомневаюсь только, что у вас другое что-то получится, а дом терпимости как ни называй и кровати в нём ни меняй, если порядки в нём останутся прежними, дамы ангелами не станут.
Это её возмутило, и она раздражённо ответила:
— Проститутка, продавая своё тело, делает его храмом страсти, где отдыхает душа мужчины. Однако, если надо, можем продавать любовь для семьи, это благородней, чем продавать только тело. Насыщение телом достигается в мгновениях доступности и очень быстротечно. Насыщение любовью всегда более продолжительно, а иногда и бесконечно. Творить и учить дарить любовь — это удел храмов, и только им под силу ею вершить жизнь, и что бы и как бы это ни было, на время или на всю жизнь, — зависит от человеческой души и её желания. Вечная любовь всё-таки не истина, и для такой гармонии в обществе нужно соответствие мужчин и женщин. Так как такое невозможно, нужна и мораль пострига в одиночество счастливого общества одиноких.
Она излагала свои мысли, а шарик, ем временем медленно выкатился из угла, куда он закатился от неё, и раскатывался посередине комнаты, будто всю комнату слегка покачивало из стороны в сторону. То ли это была его иллюзия, вроде обмана зрения, в ощущениях покачивания в голове, то ли его действительно качало, Арабес понять не мог. Она тем временем продолжала:
— В жизни зачастую имеет место безнравственный обман надежд из-за душевного несоответствия. В отношениях преобладает борьба у одних с желанием завладеть телом или деньгами с кощунством над душой, что является властной любовной игрой, у других — охота за мигом любви, как развлечение купленной деньгами.
Почему нельзя предложить блюдо любви, и получить деньги за качество заказанного блюда, и просто страховать заказанные отношения? Даже Пушкин утверждал, что если нельзя продать вдохновение, то рукопись можно, и почему нельзя застраховать купленное и согласованные намерения, а придёт или родится вдохновение любви — это уже другая, божья проблема. Тут главное — застраховать и соблюсти формальность условий согласия и тем самым создать на застрахованный период отношения любви. Это значит, можно иметь застрахованную и морально согласованную семью. Страховки такого рода станут камнями всевластия на земле и сменят власть мира физического насилия.
— Ну, это опять громко сказано, хотя страховка отношений может быть интересной формой брачных уз, — заметил он.
Она же в подтверждение сказанному рассказала ему стих «Семья»:
Барыня легла и ждёт,
Когда барин к ней придёт.
«Почто радость его ожидает,
Он же Милашку в конюшне ласкает,
Видно, мёд она ему,
Совсем забыл про госпожу», —
На ушко доложил слуга
И улёгся под бока.
Вот вам старая семья,
Что в разводах не жила.
Современная семья
Далеко ль от ней ушла?
Но разводами богата.
Может, в этом она свята?
У бога вновь вопрос встаёт.
Страховать мораль зовёт,
Чтоб после этого семья
К разводам была тяжела.
* * *
— Вот-вот, и опять прежний компот. Страховка же снова имущественный гнёт.
Она возразила, сказав, что страховку можно получить любому, и необязательно с денежной ответственностью, но и под гарантию доверенных лиц. Для этого нужно только создать обряды посвящения в ту или иную форму застрахованных отношений, которые могли бы разрешать тот или другой согласованный дух семьи на какое-то время вместо ничем не гарантированных ныне гражданских семей сожительства. Без храма религии — это сложно.
— Помню одного нашего морячка, рассказывал, будто вышел в каком-то иностранном порту прогуляться, увидел: дама красивая у дома стоит и улыбается. Стал заигрывать, а она «нельзя» говорит: «У меня контракт с одним мужиком, нарушу — неустойку платить буду. Через три дня кончится, и я свободна». Пришлось ждать.
А разве не об этом тоже говорилось в фильме «Пятьдесят оттенков серого»? Там между главными героями был заключён контракт на любовный союз с определёнными условиями отношений. Только там договор заключает фирма главного героя, а я считаю, его должна оформлять специальная служба ЗАГСа или даже любое юридическое лицо, если не группа лиц, выступивших гарантами перед ЗАГСом. Иначе, пустив всё общество на панель неформальной стихии свободной любви, можем потерять его моральные ориентиры. Разве нельзя допустить какие-то формы семьи на таком моральном контракте в пробном или гостевом браке, не отрицая возможности перерасти этим отношениям в традиционную семью? Как вариант полигамных отношений может быть и контракт соответствующего брачного союза, не допускающего развода. Не будет полного разрушения семьи, а получится какие-то новые и дополнительные её узаконенные образования.
Она замолчала, и в разговоре образовалась пауза. Тут, воспользовавшись ей, она усадила его уже за сервированный угощениями стол.
Выдержав паузу, Арабес прервал тишину, уже попивая непонятный ему напиток, похожий на кофе:
— Вот я и думаю: почему же застрахованный моральный контракт согласия с любой одинокой женщиной не может быть не только узаконенной формой сексуальных отношений, но и некой временной семьёй? В этом виде она неким образом может быть образом новой жизни и тем же поясом святости. Мне нравится такой, хоть и весьма спорный подход.
— Более того, — подхватила его мнение она, — гостевой контракт с таким общением может быть профинансирован, заказан и даже навязан женщиной. В таких отношениях можно допускать любой эксперимент свободного счастья.
Он покачал головой то ли от несогласия, то ли наоборот, то ли ещё от чего. Поковырялся в закуске, стоявшей на столе, и наконец, выпив вина, сразу налил себе ещё и произнёс иронически:
— Эту мысль надо запить, с такой надеждой легче жить.
Она усмехнулась на его реакцию, не понимая, то ли он поддерживает её, то ли нет, но составить ему компанию отказалась и, подойдя к установленному шесту, что используют для исполнения эротических танцев, стала иронически имитировать кружение вокруг него. Проделав некий моцион танцовщицы, всё-таки решила продолжать свою мысль, которую, ей показалось, он принял как не совсем абсурдную.
— Более того, молодым девчонкам и женщинам до тридцати сексуальные контрактные отношения должны оформлять в обязательном порядке. От тридцати до сорока за неоформление и необоснованный отказ от сексуальной жизни, когда ей предлагают претендентов, нужно вводить штрафные санкции. Мужчинам за сексуальные связи с этой возрастной группой женщин надо делать какие-то доплаты от тех денег, которые могут быть получены от конкуренток раннего сексуального возраста. Только вот такое невозможно, а я бы женщинам свыше сорока дала бы полную свободу, чтоб они свои сексуальные отношения даже могли нигде не святить и не узаконивать никак, — продолжила мысль она. — А вот девочек, которые к серьёзным отношениям не готовы, а бредят только развлечениями, для пробных сексуальных отношений могут устроить пробные контрактные семьи. Пробную связь можно и венчать голубыми кольцами надежды, и все побегут под это кольцо, как тараканы под плинтус. Негласный гостевой брак на какой-то период с такими дамами вполне мог бы устроить многих мужчин. К сожалению, в жизни таковых юридических форм пока нет.
Высказавшись опять столь категорично, она оставила шест и, вновь поймав свой шарик, попыталась катать его по рукам. Он, однако, вдруг соскочил с её рук и покатился по полу в сторону от неё. Арабес с изумлением молчал, наблюдая за этим. Шарик, словно дух любви, возбуждённый таким мнением, вдруг как будто даже сдулся и снова стал кататься из стороны в сторону, будто вся комната опять потеряла равновесие. Только это его уже не удивляло, а больше всё-таки его возмутило её суждение, и он возмущённо заявил:
— О, дух любви негодует, ему не хватает внутри святого благодатного огня, — и опять с улыбкой заметил, указывая на «уко» любви: — Видите, откатился. Значит, всё-таки будет согласен со мною, если несогласен с вами. Выходит из вашего утверждения, что даже обоюдное согласие по моральному контракту не покончит, а лишь может узаконить неравенство сексуальных, брачных и прочих любовных связей, и по божьему велению, и по любому узаконенному велению. Кроме всего, моральные отношения как контролировать? Это внеправовая категория.
Анна усмехнулась и хотела что-то сказать в своё оправдание, но он её опередил:
— Значит, для полного ощущения счастья вы готовы продавать если не тело и даже не застрахованную любовь, как в беседе прошлой ночью, а страховку свободных форм брака. Это же та самая интимная свобода с гарантией во времени, обусловленном своеобразным моральным контрактом согласия отношений. Только кто же это право готов контролировать? Ведь в групповом браке, видимо, будет необходимо устанавливать и контролировать период верности каждой жене, так, что ли?
— Может быть, и так, только на этом поле не должно быть места обману и разрушению традиционной семьи как высшей ценности, — уточнила она.
— Удивляюсь не тому, как всё сложно, а тому, как вы быстро меняетесь от одного абсурдного видения к другому. Как бы там ни было, это всё та же завуалированная свобода вашей свободы с продажей любви под видом временной контрактной семьи-любви, как вы назвали. Любые свободные товарные отношения в интимной сфере всегда развращали цивилизации. От этого погибла Римская империя. Общество вновь может постигнуть участь Содома и Гоморры, если бог не увидит в нём ни доли праведности, — заметил он, дополнив: — Со мною можно соглашаться или не соглашаться, но это уже другой вопрос.
— Да не кудахтайте вы. Может быть, и так, но вот и пусть всё старое летит в тартарары, и чем скорее оно гавкнется, тем лучше. Только на обломках старого может вырасти новое. В моём варианте это не хаос, а уже согласованная, контролируемая и управляемая ситуация.
— Вы считаете страховку отношений временных форм брака с моральным контрактом чем-то новым?
— Подумайте, подумайте сами, — отвечала она ему. — Мир придуман не вами и не мной, имущественные контракты есть, так почему не могут быть моральные и без заключения традиционного брака? В этом мире если нельзя продавать женщин и их любовь, то почему нельзя продавать право на любовь и новую форму семьи? Даже неразделённую любовь, как дар за влюблённость, лучше иметь по любовному контракту со страховкой. Это можно как считать продажей в собственность на время, так и не считать таковой, а лишь приобретением в ограниченное пользование, если не в рассрочку. Контракт — это как аренда отношений и права на взаимное любовное общение с доступом к телу, а может и без — платоническое. Выдача же замуж традиционно была тоже чистой продажей, с обязательным доступом к телу, но уже с правом полной собственности. Недаром сваты говорили: «У вас товар, у нас купец, пришли мы сватать под венец». Калым, приданое — это уже явная узаконенная скрытая сделка купли-продажи. Жена как движимое имущество мужчины — разве это не узаконенный Содом? Потому и ревность в институте собственности развивается оттого, что идёт от чувства эгоизма и потери собственности.
Только в подходе на контрактных моральных связях мы можем укротить хаос и стихию интимного разгула. Главное в том, чтоб все улыбались и радовались в законной свободе, а не плакали от осуждения. Кто, когда, где и почём — это уже вторично, хотя женщины всегда продавались с возраста, когда уже шапкой сбить было нельзя. Однако даже проданные так или иначе за калым или полученные с приданым в замужестве себя собственностью считать не желали. У нас на Руси женщин даже в жертву богам приносили, а при татаро-монгольском иге дань порой девками отдавали, так и откупались. Они на них очень уж падки были.
— Да вы в этом уже повторяетесь, и это неудачное объяснение. В разные времена по-разному были оценки вынужденных поступков. Может быть, я устарел? По закону ныне никто уже не продаётся, но закон уже вроде как старается получить права вмешиваться в личную жизнь. Только зачем и по какому случаю это он должен делать, сказать сложно. Святая святых — отношения полов. Кому какое дело, почему так, а не иначе человек решил получать наслаждение от общения и жизни? Однако были времена, когда и царь, и барин своим подданным совместно с церковью давали или не давали права на и брак, и развод, а то и принуждали к тому или другому, карая за нетрадиционные отношения. Вы тоже желаете поучаствовать в этом процессе с целью иметь свой материальный, а не божий интерес, хотя прикрываетесь необходимостью всеобщего счастья.
Анна с загадочной ухмылкой молчала в ответ, то ли не хотела оправдываться и возражать, то ли посчитала лучше промолчать. Видимо, это было её правильным поступком, оттого что поняла: он не выдержит её молчания и будет дальше обвинять или размышлять на эту тему. Он действительно что-то в этой связи вспомнил и продолжил:
— Если на заре советской власти теория стакана воды предполагала секс между комсомольцами простым утолением жажды, как глоток воды, то никакой коммерции, ни контроля не предполагала. Во времена же Пол Пота в Камбодже, когда было раздельное проживание полов, в одной деревне мужчины, в другой женщины, и им разрешались свидания с рекомендуемыми дамами за трудовые успехи, то это был сексуальный контроль, и своеобразная селекция народонаселения, и своеобразный стимул к труду. Дети при этом являлись собственностью государства, и воспитанием намеревалось заниматься оно. Институт личной собственности ни на детей, ни на дам, ни на мужчин не распространялся. Что-то было недодумано и оттого абсурдно. Где истина, надо соображать. Может быть, действительно лишить всех права личной собственности и разрешать её только по лицензии? Вместе с лицензиями на право пожизненного или временного пользования дамой давать лицензии и на воспитание, и даже на любовь и секс?
Она наконец от души рассмеялась, и огоньки, скрытые в стенах, интенсивно замигали разными цветами в такт её смеху. В это время ему показались они тоже управляемыми, как и движение шарика. Их мигание, как такое же мигание прошлой ночью в другой комнате, изменяющее изображение картин, ныне уже напоминало другое. Ему показалось, что всё это: и мигание лампочек, и движение шарика — связано с какой-то неуловимой энергией витающих мыслей или дамских действий. Они будто влияли на шарик и сами как-то реагировали на то или иное высказывание. Когда Анна сказала, что нужно допустить кому возможность полной собственности, а кому только возможность влияния через патронаж, шарик покатился к ней. Уже когда, лаская его, говорила о том, что запрещать любить нельзя никому, ни детей, ни возлюбленных, в любых формах и случаях обожания, то шарик будто стал даже больше. Для неё любовь была песней души, которую убивать как душевную собственность нельзя, какой бы она ни была, так как считала её даром богов. Утверждала, что сексуальную связь всё-таки контролировать необходимо и нужно и не путать её с любовью, как и не путать мух с котлетами.
Арабес слушал и воспринимал её по-разному. Для него любовь была просто состоянием души. Понимал, что её можно приобрести только поступками, и только ими можно приобрести женщину в собственность как жену, на всю жизнь. Вот как и за что её законно получить во временное пользование, если не покупать по моральному контракту, для его теоретического склада ума было не совсем ясно. Он то так, то иначе начинал думать и искал оправдания то тому, то другому мнению. «Если бы была такая возможность с оформлением семьи на любое время в один час, а не с месячным ожиданием, то, кто-то бы, считал он, и отдал, наверное, предпочтение этим возможностям. Была бы она тогда партнёрской сделкой с ограниченной собственностью или чем-то другим, он не мог для себя уяснить. Собственность, как чемодан без ручки, нести всегда тяжело и бросить жалко, а тут закончился контракт — и свободны, а нет охоты — пролонгируй его, если, конечно, будешь иметь право и обоюдное желание. Постоянство же должно повышать социальную значимость каждого на получение тех или иных удовольствий, почётных званий и продления жизни в вечность. Вроде бы в уме всё срасталось, но тогда нужно и собственность на детей отменить или как?» — мысленно спрашивал он себя и, махнув в конце на эти думы, подхватил подкатившийся шарик, прижав его к груди, стал гладить, как живое существо. Тут ему показалось, что он издал знакомый голос ночной Шаманки и как будто даже запел её голосом. От неожиданности он оттолкнул от себя шарик, и он покатился по комнате. Судорожно помотав головой, попытался освободиться от этого явления, как от наваждения. Знакомый голос сразу перестал звучать.
Анна не обращала внимания на его странные отношения с шариком и его почти шоковое состояние и продолжала:
— Однако сексуальную стихийную торговлю как порочное явление моральный контракт в любом виде семьи точно упразднит, — продолжала настаивать она, восстанавливая нить их беседы, будто отвечала на его размышления.
Арабес, понимая всю нелепость своей ситуации, на её утверждение о моральном контракте как спасительном круге в бушующем мире любовных и семейных отношений, произнёс в своём раздумье:
— А хорошо ли всегда и во всём иметь определённый контроль? Особо отдаваться любой возможности контроля отношений, наверное, не стоит. Такое, допустим, уже в отношениях с нетрадиционной ориентацией, наверное, неуместно? Ведь если нельзя без разрешения входить в дом и лезть под юбку и в штаны, то насколько будет морально оправдан такой контроль во всём?
Отреагировав так неуверенно на её замечание, он как будто освободился от своего минутного наваждения, которым пытался скрыть свою растерянность от загадочного голоса и поведения шарика. Скорее всего, это было оттого, что не знал, как всё-таки воспринимать подобные чудеса.
Усмехаясь над его поведением, Анна тем временем продолжала:
— Не заморачивайтесь этой проблемой, это будет мешать вам быть самим собой. — Успокаивая так его, она то ли отвечала на его замечание, то ли предостерегала от излишней реакции на проделки шарика.
— По моему женскому скользкому понятию, — продолжала она, — институт парного брака, который формировался на всю жизнь с имущественным обременением, уже устарел, и его надо дополнять чем-то более существенным, отвечающим условиям мобильной жизни. Эта мобильная жизнь требует и соответствующей морали, хотя для стабильности условий исключать традиционный подход нельзя. Государство ныне в интимном хаосе, и его мораль давно на его распятии. Так или иначе оно погрязнет в бессмысленной борьбе с ним. Я считаю, что оно сдуру упускает свои деньги от свободы отношений, и потому они являются левой вульгарной наживой, работающей против него. Нам нужно с умом подойти к этому, а не открывать откровенные бордели и преследовать их. Любой моральный контракт, даже оплаченный односторонне, может дать какие-то гарантии и регламентировать эти отношения, за нарушение которых можно требовать неустойку с обеих сторон. Мало того, что это может дисциплинировать отношения, но и в неузаконенном гражданском сожительстве дать гарантии женщине, где ныне гарантия — только совесть. Если же неузаконенное сожительство, но по обоюдному согласию признавать нарушением морали, то женщины любые свои отношения будут всё-таки стараться узаконить, хотя бы неким гражданским контрактом. Многих может устроить даже тайный моральный контракт с женатым мужчиной, а это уже не аморальное б… ство, а скорее полигамность, а многожёнство у нас законом уже не преследуется.
— Кто виноват и что делать? Извечный русский вопрос, — риторически произнёс он. — Узаконить полигамность в браке — христианство не пойдёт, но других юридических форм, кроме как контрактным согласием с узаконить полигамную семью и секс, пока нет. Между тем даже расторжение традиционного брака раньше осуждалось строго. В советское время расторжение позорили объявлениями в газетах. Юридический абсурд. Женщины всегда нарушали это единственное право и гуляли напропалую, рожая незаконных детей, хотя морально они рожать без осуждения не могли, и скоро эту мораль стали считать безрассудством. Может, и ныне что-то нужно посчитать безрассудством.
— Когда войны вырезают мужчин, человеческие законы против природы бессильны, — поддержала его мысль она. — Совесть мужчины всегда в ответственности перед новой жизнью и богом, это единственная их гарантия для поддержки. Полной правовой и моральной ответственности нет, и в случае обмана надежда у дам только на себя и свои силы.
— Если жизнь — это божий кредит времени, выданный каждому человеку на реализацию своих талантов, продолжение рода и утоление сердечных мук, то чья вина, — опять задал он, будто уже себе, вопрос, — если в рамках обезличенных человеческих законов он не может реализовать этот кредит счастья как хочет?
— Вот вы и сами задумались над тем, кто же будет за этим всем следить и беспокоиться. А ведь когда я говорила о храме семьи, кажется, уже предлагала решение.
— К сожалению, оно не предполагает механизма решения, и необходима соответствующая идеология, — отвечал он. — Ведь если даже возродить пионерские и комсомольские организации, мораль любовной сферы им будет чужда, а до религии дорога далека.
— Если невозможно, но очень чешется, то и кобыла с ослом поженятся, — иронически заметила она. — Под божьим оком можно контролировать отношения любой юной увлечённости. Эти отношения можно формировать так, чтобы все были хорошими хозяйками, кавалерами и отцами. Нужна соответствующая задача и работа исходя из того, что хочет иметь общество, не попирая социального счастья. Переход границ дозволенного происходит потому, что нет моральных кодексов чести и табу недозволенного. Если хотите, я бы страховала девичью честь и невинность до посвящения их в женщины. И почему какие-то моральные скрижали нельзя контролировать и воспитывать в ризах святости?
— Однако это только оригинальная мысль. Нужен мессия и помазанник божий, чтоб в его моральных канонах можно было это творить.
— Не надо с таких высот желать решения этих желаний. Если государство неспособно решать эти задачи, то нужно создать своё сообщество и обосновать свою мораль, как преступное сообщество, им и карать за отступления от имени своих богов.
— Это абсурд, государственная машина сотрёт в порошок, и в истории от вас останется что-то подобное картине Сурикова «Боярыня Морозова».
— Наше государство пытается решить проблему счастливого общества, но предлагает решать её в противогазе запутанных рассуждений нравственности, под зонтиком аскетической морали. Притом старается, чтобы люд чувствовал страсть и красоту любви в перчатках нашего обезличенного равенства. Это всё равно, что стараться мацать даму в перчатках, не почувствуешь прелести тела. — Высказавшись таким оригинальным образом, она сама усмехнулась над тем, что сказала, и решила подтвердить сказанное более образно: — Сухов в фильме «Жёлтое солнце пустыни» пытается дать свободу дамам гарема, а дамы к этой свободе вроде как и не стремились, им как будто было всё равно, кто их муж — Саид или Сухов. Каждая из них с вожделением ждала возможности стать любимой женой в момент его хотения, чтобы наконец получить миг любви хозяина, а кто хозяин в данный момент, их даже не волновало. Не надо навязывать единых свобод тем, кто их не ищет и ощущения счастья в них не получит. Если право на счастье не определяет повелитель, свобода становится средой вражды. Так что свобода, равенство вместе с братством, к которому стремился привести гарем Сухов, превращается в блеф. Без ощущения любви и индивидуальной значимости личного счастья не бывает.
Он, обдумав сказанное, вроде как согласился с ней, но сделал замечание, что фильм — не «Жёлтое солнце пустыни», а «Белое». Потом, подумав, решил уточнить:
— А как же с всеобщим счастьем? Неужто его нельзя сотворить или делать как говорите?
— Это Сухов повёл их в утопию счастья, как и всеобщего равенства. Для того чтоб кто-то ощущал себя счастливым, нужно, чтоб кто-то был несчастным. Это чувство приходит в сравнении.
— Значит, и ответственность должна быть разной. Только государство и право, на котором сегодня стоит мир, не знают, как создать границы морали и права свободной любви. Если мораль у всех будет разная, то и свобода и право должны быть таковыми. Где должна кончаться свобода одних и начинаться свобода других? Кто должен быть судьёй и как судить? Вопрос непростой, и я себя спрашиваю, нужна она или нет, и в чем её смысл, — закончил он и замолчал, словно задумался.
К нему подкатился шарик. Он решил его опять поймать, но он неожиданно откатился в сторону. Тогда он с досадой продолжил:
— Я тоже, как этот шарик, готов отскочить или страусом засунуть голову в песок и на этот важный вопрос морали в любви, а значит и на понятия человеческого счастья, не реагировать. Право на разные моральные нормы посредством их согласования, видимо, нужно оставить будущему обществу, его общественным судам и общественным представителям, с которыми эти моральные нормы будут согласованы, тогда всё будет в ажуре.
Она, весело похлопав ему за сказанное, предложила всё-таки за это выпить. Когда он налил, она, отпив глоток от переполненных краёв бокала, уселась за пианино. Проиграв неизвестный напев, снова сделала глоток вина и, поймав шарик «уко», подкатившийся к ней, капнула на улыбающееся на нём сердечко вином. «Уко» будто выскользнул из её рук, как захмелевший от валерьянки котёнок. Она усмехнулась и с досадой продолжила его мысль:
— Вы как будто говорите о некоем будущем правовом обществе, которое должно разрешать разные моральные нормы, и вот я, подыгрывая вашим рассуждениям, спрашиваю: почему же не могут существовать согласованные и застрахованные свободы прав на плотские и прочие союзы уже сейчас? Просто государство ныне заниматься этим не хочет или не может, если не считает дурятиной.
— А я согласен с этим и думаю, что могут быть разные свободы, чтобы только не хаос и стихийный их разгул. Однако даже те свободы, которые вам кажутся истиной, при системных услугах могут опустошить любому душу. Если даже вы имели бы такую вольную жизнь, то вам пришлось бы быстро возненавидеть и забыть её, как свои скитания по свободе любви. В конце их любой обязательно придёт к необходимости семьи на традиционной истине, с душевной гармонией.
— А я так и создала свою семью и считаю, что семья, созданная божьими ангелами небес, должна возродить мир семьи с заботой о общем, чтоб иметь любовь к себе. Ради этого можно лечь даже и на стреляющую амбразуру. Только государство об этом не думает и считает, что только законами можно управлять народом, или в правящей элите тямы не хватает свободы другим правом утверждать. Право же спокон веков тоже цену имело и в свободе от рабства, и в свободе от барщины, да и в прочих свободах чего-то стоило.
Божьими ангелами небес можно узаконить, но только моральные свободы. У меня здесь и икона висит в виде кормящей Мадонны, это для семьи, а для любви можно в иконы превратить все картины художника Гойи. Молитвами могут стать и стихи о любви, если их канонизировать. Танцы в некоторых странах тоже канонизированы, и каждое движение в них может нести сакральный смысл, помогающий людям войти в небесные владения любви. В каждом храме были жрицы для знати и простых людей, и они право своё для того и другого тоже должны заслужить трудом.
— Мне также не всё понятно, но «я не я и это хата не моя, или только с краю она», — в этой позиции обвинять государство тоже нельзя. То ли в институтах прозрения не хватает, то ли догмы перешагнуть крепостное сознание мешает. Спрашивается: а на каких правах государство распоряжается свободами народа и его достоянием? Если признать, что руководитель массами — их собственник, как был царь, то это одно, а если глава его и вся свита управляет на предоставленных народом правах оперативного управления, то это совсем другое. Мы кажется, об этом уже говорили прошлой ночью. Добавлю только, что воля как свобода каждого из нас должна быть согласована с волей учредителей государства, а таковыми могут быть только те, кто внёс больший вклад в его развитие.
Она не стала спорить с его утверждением, а припомнила ему опять фильм «Пятьдесят оттенков серого»:
— Вот в нём свобода определена согласием их контракта, и он должен расставлять границы дозволенного и возможного. Только этим заниматься должны не частные фирмы, а храм семьи и любви Гименея и Эроса — законной и свободной любви, — подытожила она. — Если общество создаст в них службу морали, которую можно было бы назвать религией любви, оно сможет контролировать и регулировать эти отношения, предлагая ту или иную мораль отношений как товар. Можно уже с этой моралью страховать отношения любви и не продавать дам? Здесь право на ту или иную мораль, как на свободу, должна дариться богом за божьи дела или за божье подношение по душевному воздаянию.
Он опять выразил удивление по поводу её постановки и решения любовного вопроса.
— Этого я точно не знаю и не могу сказать, что этим достигнете своей цели, но именно ради этого выяснения я повторно после вчерашнего вечера завёл этот разговор. Вы, женщины, всегда оригинальны, — отметил он, — и имеете своё эксклюзивное мнение. Хоть и живёте в фантазиях и думаете впечатляюще возвышенно, что даёт вам право считать, что если мужчина признался в любви, значит это навечно. Мораль любви, однако, ни купить, ни продать нельзя. Однако согласен: заслужить в дар от богов во имя спасения и продолжения жизни можно, как и за божье жертвенное подношение.
— К сожалению, пока это не так. В нашем мире продаётся и покупается всё, и цена определяется возможностями и желаниями. Если покупают судей и право, то мораль как слуга права покупается в нагрузку к нему с совестью, душой и любовью. Перефразируя известную поговорку охотников, скажу: без денег нынче ни тела, ни души, как ни пуха, ни пера.
— Мудрое государство сделало бы так, чтоб не допускать такого. Умное искало бы выход, дурное пускает всё на самотёк, — изрёк он почти то, чего она не отрицала.
Она незамедлительно продолжила:
— В верхах не понимают, что только основной инстинкт и формы его реализации, через любовь или иначе, по существу должны являться двигателем прогресса и условием репродуктивной системы человеческой, как и счастья. Иначе религия должна управлять миром счастья, но для этого она должна стать частью государства, общества и учредителем его права на душевное счастье или контролем его исполнения.
Арабес вздохнул, будто на него взвалили огромной тяжести груз, и он даже крякнул, но собрался с мыслями и ответил:
— Соглашусь с вами в том, что в этом деле какой-то и нужен, но не абсолютный контроль, и может быть даже только религиозный. Однако мне кажется, что эти официальные возможности — только иллюзии. Вопреки всем надеждам в жизни зачастую, а может быть и потому, отношения любви катятся к обману и их разрыву не потому, что нет контроля, а потому, что нет и сложна ответственность. Это не потому, что кто-то из влюблённых подлец, а потому, что не всегда люд может бороться со своими чувствами и желаниями. Ввиду этого и гарантировать их сложно. Однако он или она некоторое время могут качественно врать, изображая любовь, и это качество точно можно и даже, может быть, нужно страховать, как вы говорили ранее.
Он подчеркнул интонацией эту мысль и подошёл к расположившейся у стенки детской горки из роликов с навешанными на неё сувенирными замками-сундучками.
— Это для чего здесь стоит, да ещё и рядом с пианино, похожим на то, какое я видел в той комнате, в которой стояли бильярд и аквариум?
— Эта горка — развлечение для детей, но как раз и является символом любви. Ведь человек в юности, как только становится личностью, сознательно лезет в гору жизни, явно пытаясь найти или почувствовать высоту своих чувств. С этой высоты он, обхватив свою возлюбленную, уже несётся по отрезку жизни вниз. Иногда эта горка превращается в спираль, наподобие русских горок, со взлётами и падениями. В конце спуска спутницы или спутника может рядом и не оказаться. Тогда каждый снова лезет на такую горку, но сил каждый раз становится всё меньше и меньше, и если очередной спуск оказывается неудачным, он начинает задумываться, стоит ли снова лезть на эту горку любви. Замки на ней каждая влюблённая пара оставляет как гарантии и надежды того, что всё будет нормально.
— Значит, замок — это как страховка их пожеланий, которые могут находиться под этим замком-сундучком, — Арабес усмехнулся при этом и, отойдя от неё, подошёл к танцевальному шесту. Покрутившись вокруг него, он резюмировал дальше смысл стоящей конструкции и замочных традиций. — Это символичное явление; значит, на любой спуск можно дать страховку и надеяться на замочную гарантию?
Она, поняв в прозвучавшем его вопросе иронию, стала пытаться разъяснять:
— Любые моральные гарантии могут даваться только на какое-то, оправданное уверенностью человека время. Каждый, кто понимает свои внутренние возможности, может только на этот период гарантировать моральным контрактом свои отношения. Так легче приспосабливаться и упрощать свою жизнь. Была бы моя воля, я бы в законе даже право по договору на полигамный и негласный брак прописала. Институт многожёнства и даже многомужества в некоторых странах существует, но он из-за религиозной консервативности не может стать разновидностью интернационального брака. Поэтому моральный контракт может быть явлением узаконенной свободной, но согласованной гостевой семьи и её морали, ведь за многожёнство у нас не преследуют. В каждом контракте должна быть своя мораль, приемлемая для всех его участников. Сейчас мы живём в мире единой морали, а в контрактных браках у каждого будет своя с учётом общественной и социальной значимости того или иного партнёра. Такой контракт может даже не требовать расторжения основного брака и при определённых правах может создаваться параллельно. В таком виде получится вроде как полигамная партнёрская семья, где согласованы будут права всех сторон смешанного союза с узаконенным их моралью сексом, а потому он уже не может являться безнравственным.
— Я, кажется, уже согласился с этим ослепительным явлением потерянной святости, но бывают случаи, когда со временем мужчина или женщина по темпераменту изменяются и кто-то из них уже не может выполнять свои сексуальные обязанности, а расходиться не хотят, уважают друг друга и порознь существовать не могут. Воспитание детей тоже требует совместного проживания. В этом случае как ни крути, ничего не поделаешь, и в таких случаях можно оправдать договоры для партнёрских полигамных отношений и возможность платонической семьи. Только какова будет социальная ценность такой семьи? Я, наверное, опять задаю неудобные вопросы, но, поверьте, не хочу поставить в тупик, а просто интересует ваше мнение.
Она махнула рукой и ответила с улыбкой:
— У меня хорошее настроение, и я готова на любые вопросы, потому что осуществила то, что казалось неосуществимым. Что касается ценности, то что думать, но не бросать же и не закапывать женщин в могилу, как раньше закапывали с погибшими воинами одну из их жён. При предлагаемом подходе должны потерять смысл и церемонии разводов, они должны уйти в забвение: если осуществлять договорные отношения, то при непродлении их можно без церемонии развода считать партнёров свободными или продолжить отношения на новом контракте. Так можно даже давать какие-то гарантии благополучия тем и другим при наступлении окончания договорных отношений. Поверьте, сейчас многие неофициально живут в незаконном гостевом браке, и эти тайные отношения их устраивают, так что правильнее будет эти отношения как-то узаконить. Мир из-за этого уже забыл такое украшение женской гордости, как цветущая ветка чистоты и ясности, обозначающая её моральную невинность. Необходимость признания гостевого и пробного брака уже стучит дятлом по голове в студенческой среде с надеждой на какие-то гарантии. Для некоторых уже сложившихся семей это тоже выход, так как многожёнство многими не воспринимается, да и проблемы психологической совместимости в полигамных браках велики.
То же самое касается пробных, или смешанных, форм браков для молодых. На заре Советов власть пыталась предложить нереальную теорию свободной любви, где секс, как стакан воды в жару, некой А. Колантай на большее мозгов не хватило. Развитие социальной жизни мы уже не сможем изменить, а выживать и приспосабливаться к новым условиям надо всем, — убедительно твердила она.
— Нет же, конечно, я больше за страховки таких отношений, только кто согласится страховать, когда контроль сложен, а ответственность за пределами платёжеспособности?
Вот если каждый гражданин с рождения был бы обществом наделён некой общественной экономической гарантией, тогда другое дело, а пока только уголовная ответственность, что под моральную ответственность подгонять только курам на смех, неразумно.
— Значит, придётся всё-таки продавать красавиц и создавать фонд спасения семьи. Им уже кредитовать неимущих и формировать их правовую значимость с возможностью лишения права пользования развлекательными мероприятиями и заведения знакомств. Хотя контрактные отношения, как я уже говорила, это не прямая торговля любовью, а всего лишь реализация некой семьи-любви, с гарантией в страховке верности по достигнутому согласию.
— Значит, в любом случае страховка контракта намерений, так, что ли? А если мужчина или дама с несостоявшеюся любовью вынуждены будут нарушить условия их морального контракта? Допустим, кто-то из них вдруг влюбился на стороне. Здесь может быть что угодно. Страховка будет принуждать к вранью с наигранностью чувств или к необходимости выплаты денежной неустойки. Так, что ли? — закончил своё умозаключение он.
— И так, и, может, хуже. Жизнь моральных обещаний и гарантий всегда должна идти в пределах духовной жизни чувств, питающих взаимные отношения. По мере износа чувств моральные отношения могут изменяться, но люди даже при утрате прежних чувств всегда некоторое время их могут гарантировать. С течением времени одним людям начинает не хватать любви, другим секса, третьим ещё чего-то. Тогда неустойку по контракту может нести лицо, склонившее партнёра к поступкам, нарушающим контракт, и то когда никаких последствий для него и неё не будет. Это значит, что может существовать и моральный божий суд, который только и может учесть всё.
«Это опять режущий сознание подход», — подумал он. Ему было ясно, что при таком подходе придётся учитывать и психические, и биохимические процессы личности. Любвеобильным донжуанам в рамках единой морали невозможно запретить грешить, и их гарантии могут быть относительно непродолжительны. Их чувства скоротечны, но и многим любвеобильным женщинам долгая привязанность может быть тоже томительной обузой, и как всё это учитывать? Больше даже его волновал вопрос «зачем», если мимолётные увлечения, как и временная необходимость в гостевых периодах, может заменить некое подобие секс-забегаловок любви. Так размышляя, он это понимание довольно смутно выразил ей.
Ей не очень хотелось конкретно отвечать на это незначительное его замешательство по поводу её представления о широте возможностей морального контракта, и она решила отмахнуться уклончивым рассуждением:
— Ответственность за последствия мимолётной любви по инициативе женщины она уже брать должна только на себя, даже тогда, когда рождается ребёнок. Участие в воспитание ребёнка мужчина может иметь право не принимать, тут уж как бог ему на душу положит, так и будет. Только такая моральная свобода может дать необходимое право на её активность с рождением ребёнка для себя. Только ребёнок, рождённый для себя, является и жизнью для его самого и общества, в котором он живёт. Узаконив такую свободу моральным манифестом или кодексом, а любовные отношения — моральным контрактом согласия, мужики могут освободить себя от алиментов или определить их участие заранее. У ребёнка папа-мама могут быть и в одном лице, или обществу нужно развивать институт крёстных отцов, как и мам, на несколько неполных семей или даже для детских домов. Есть и женщины-кукушки, которые готовы рожать, но не готовы и не умеют воспитывать, а есть и такие, для которых воспитание — смысл жизни.
Собеседник понимающе кивал головой, давая понять, что и здесь вроде как согласен, а она, увлечённая своими полётом логики и представлениями, продолжала:
— Любовь со временем в семье сводится либо к супружеским обязанностям без любви, либо совсем не волнует семейные отношения. Убеждение, что поживут и слюбятся, ныне уже не оправдывает себя. Не только женщины от этого могут становиться фригидными, но и браки бесплодными. Ангелы счастья уже не спустятся к ним в любовное ложе. Культура свободы и соблазнения в семьях по этическим соображениям умалчивается. Религия считает, что всё приходит с годами и говорить об этом — богохульство. С годами стихия страсти из людей уходит, а приходит лишь осознание необходимости социального бытия, диктующее человеку свои условия любви. Это говорит лишь о том, что наша религия неспособна вести справедливые суды любовной и семейной чести, если таковые могут стать необходимостью.
С этими словами шарик «уко» стал подкатываться к ней, и она попыталась его опять поднять на колени, но он не подчинился ей, а откатился к центру. Она взяла с пианино дудочку и, насвистывая в неё, вдруг будто заставила шарик кататься вокруг шеста, как танцовщицу заставляют танцевать деньги. Арабес смотрел с удивлением на это представление и не знал, верить своим глазам или принять всё за галлюцинации. Он попросил её прекратить наигрывать в дудочку, и шарик прекратил своё катание вокруг шеста. Когда она снова заиграла в неё, шарик опять стал кататься вокруг шеста. Он обхватил своими ладошками свою голову и замотал ею из стороны в сторону, как будто подтверждал невероятность происходящего. Она прекратила насвистывать и включила слабую музыку, звучащую из спрятанных от взора динамиков. Шарик совсем не прекратил кататься, но откатился от шеста и стал проявлять слабые колебания, изображая некий покой.
Наблюдая за реакцией Арабеса на происходящее, она как ни в чём не бывало, продолжала, по сути, твердить сама себе что-то отвлечённое, но отчего-то вновь возвращалась к смыслу неустоек за нарушения согласованных моральных условий: «Нет, эти мысли мне как напутствие богоискательской сути в порочном». Говорила она как с собой. Арабес будто улавливал ход её мыслей, и как только наступило томительное молчание, спросил:
— Сколько же должен платить богу грешник за нарушение контракта и клятвы перед ним, что всегда будет верен своей жене или сексуальной партнёрше? Возможна ли вообще какая-то моральная мера значимости личности, которой виновник может искупить измену и вину? — заметил он, уже не удивляясь чудесам с шариком, проделанным Анной.
— А что? Я бы даже без суда за каждую измену мужиков заставляла платить деньги за измену жене и также другой женщине за представление этих услуг. Однако как сделать так, чтоб экономическая ответственность влияла на значимость личности, а семья не страдала, но рейтинг свой теряла, пока не знаю, но, думаю, придумать можно.
— Похоже, такой меры для грешников ныне в законе нет, и может ли вообще быть? Если только не в каком-то моральном договоре, где такая ответственность может согласовываться. Однако и семейного рейтинга не существует, чтоб семья по нему дополнительные права имела или их лишалась и каждый член семьи этим дорожить мог.
— Я бы как дама хотела, чтоб в контрактных семьях зависимость за каждый грех между супругами становилась больше, а права на свободы — меньше. Какую неустойку за нарушение верности должен требовать современный брак и в каких случаях? А в каких случаях нет, кто может сказать? Неустойка семейным партнёрам всегда должна быть как индивидуальной, так и их общей семейной, но не экономической потерей.
— Выходит, если будет совместный семейный счёт или рейтинг, то в зависимости от него и личные права каждого члена семьи можно будет корректировать. Однако, как я понял, если семью так сплотить удастся, то сохранить любовь — вряд ли.
— Да, безусловно, но это, скорее, риторический вопрос. Из двух зол надо выбирать меньшее, тогда большее умрёт. Возможны и такие случаи, когда измена, как и прочие грехи, может быть ненаказуема. И жёны могут быть виноваты, и мужья. Брак — это тяжкое бремя, которое надо осознавать и тащить на себе, даже если полного ощущения счастья он не даёт. Современная молодёжь поэтому к нему не очень-то и стремится. Статистика говорит: чем дольше пары живут совместно, тем реже они занимаются сексом. Таким образом, и полного личного счастья в парном современном браке достичь невозможно, а значит, никогда не построить счастливого общества. Институт устоявшегося брака, чувствую (и не только я), — это не очень правильная стратегия общественной жизни, но отрицание его — тоже не решение. Наверное, должно быть отведено время и на согласованный застрахованный брак и право на него по значимости личности, хотя только любовь уравнивает всех в правах, в социальной значимости, с единой ответственностью перед богом.
Шарик неожиданно подкатился к ней и стал раскатываться возле ног. Она оттолкнула его ногой.
— И это ваше действие, как и понимание, не лишено смысла, — заметил он на действие ногой и её высказывание. — Хотя на Руси, да и в других культурах, женщины права на выбор своего суженого не имели никогда, как и равенства. Выбор за них делали родители, девки только имели право на согласие с любовью. Таким образом, неравенство прав имеет давнюю историю, и, считаю, оно может иметь и половую значимость через созидательную деятельность. В прошлом девушки даже стеснялись говорить о своих желаниях и из принцесс превращались лишь в собственность мужчин, как всё движимое имущество, а рыцари любви превращались в рабов семейных забот. Ещё более обострено это в полигамных браках.
— В этом мире кого-то не устраивает моногамия, кого-то — полигамия, и надо создавать множественность системы, устраивающей всех. Где-то читала: некие лица пытались создать общину на свободной любви. На любви в ней создавали пары, и только ревность как выражение собственности была оружием, сохраняющим парный брак. У некоторых племён малочисленных народностей ревности не существует вообще. Читала, будто бы приглашённые на свадьбу гости могли предъявлять право на близость с невестой, а сам жених мог оказаться последним в очереди к ней в первую брачную ночь.
— Эту традицию ни запить, ни заплясать, ни умом не понять. Даже прочитав работу Энгельса о происхождении государства и семьи, объяснения такому не найти. На Руси всегда пред богом чтили святость невесты и жены.
— Что так, то так. Я даже читала о некой телегонии, когда плоть женщины запоминает гены с признаками первого и, может быть, даже любого сексуального партнёра. Не потому ли чистота дамы на Руси в чести и была? Другие считают, что телегония — полная ерунда, и им это по барабану, с кем была до свадебного дня невеста, и воспринимают даму такой, какой в ощущениях богом дана. Некоторые северные народы дорогого гостя укладывали со своей женой с целью получения качественного потомства. В африканских племенах дорогому гостю могут сразу предложить женщину на выбор, чтоб он не был в одиночестве. Если же считать, что все мы от одной матери Евы, то так или иначе все мы кровные братья и сёстры, вышедшие из одной семьи и мамы. Так какую же мораль нужно выбирать для счастья, чтоб греха не знать?
— Внутренний голос мне говорит, что мне надо в чём-то соглашаться с вами, — заметил он. — Однако какая мораль во всех этих случаях необходима, он что-то тоже сказать не хочет.
— Какой у вас разумный внутренний голос. Пусть он вам скажет, что только согласие и его страховка отношений должны быть основной морали и формой сохранения и становления новой семьи. В этом подходе кого-то могут устроить и семейные коммуны в современной жизни на общественной собственности, включая и жён, с общими духовными ценностями и соответствующими отношениями. Такие, в общем, коммунистические образования могли бы вместо родителей давать право детям на те или другие формы любви и семьи. Однако для этого им понадобится своя религия, чтобы узаконивать их браки. Естественно, община как дальнейшее развитие семьи может действовать сообща и отпускать своим старейшинам право на разрешение им сватовства и венчания членов общины в те формы брака, которые будут допустимы моральным кодексом общины.
Он не понимал, зачем это, но в целом осознавал, что такие общины могли бы быть в современной действительности, но расспрашивать не стал и лишь напомнил, что в феодальном строе тоже право первой ночи в крестьянском браке отдавалось барину как собственнику и хозяину деревни, которая была своеобразной его общиной. А раз существовала в них такая дикость, то никаким образом благо подобных общин возносить нельзя, хотя некое общественное образование как социальное гнездо семьи и личности с экономической связью между ними и допускал. Некая экономическая ответственность этой семьи в виде коллективной гарантии и поручительства для отдельной семьи могла быть рациональной мерой, убивающей бесконтрольный произвол. Она же, как в японских и других коммунах, могла быть и гарантией воли женщины, и её контролируемой формой. Только в таком варианте любое личное желание может не прогибаться перед общественным порядком, а согласовываться с родовым устоем, если им это право будет дано. Высказав что-то из этих мыслей, он как бы поддержал её утверждение.
Анна наблюдала за ним и чувствовала, что здесь он с ней почти полностью согласен, а не как до прошедшей ночи, когда его возмущало всё. Так, удовлетворённая всем, она ждала появления Шаманки, и ей было всё равно, чем занимать время, но не хотела нарушать стихию сложившейся беседы. Чтобы не удаляться от занимающей его и её душевной темы, она продолжила:
— Если те или иные порядки и обычаи не уродуют души, то возможно всё, и стихия, воспитанная социальным окружением, и его влияние могут сформировать любое сознание, если оно преследуется моралью бога, — заметила она. — Вот как этот шарик «уко», который свободно гуляет у меня по комнате под неким божественным влиянием. В моём доме может жить только прекрасное. Как говорится, в здоровом теле жить может только здоровый дух. Поэтому для полного счастья в моём доме нужна религия тела, она должна подчинить религию души, которой мы сейчас поклоняемся. Бороться с телом не надо, — опять заметила она, и он отметил про себя, что это она уже произносила, но напоминать об этом не стал, и она продолжала: — В больном теле счастливая душа не живёт. Христова религия объёмна и масштабна, но привязывает человека к вечной любви в стагнирующей форме брака…
Она говорила что-то ещё и ещё. Стальная её логика мутила его сознание, как сексуальная страсть, и требовала покорного принятия её как дань необходимости. Он, как прежде, почувствовал свою неспособность противоречить ей, и её как будто прорвало. Она выплёскивала страсть своей логике и неслась, как взбесившаяся лошадь, тащившая его за своими понятиями, хотя где-то и повторялась. Она практически гипнотизировала его убийственной логикой своих понятий и рассуждений, и он с трудом ей мог возражать. Порой, ошеломлённый и сбитый с ног своих предположений, он снова вставал и, стиснув зубы, как удила, бежал дальше за её логикой, пытаясь вышибить её из седла своих убеждений. Остановить и опровергнуть топот её аргументаций было очень непросто. В конце концов у него осталась только одна мысль — нет, не остановить, а как будто заставить разродиться её чем-то новым. При этом он не хотел потерять способность поддерживать беседу рассуждений и вымазать себя своей бесцветной тупостью. Это было бы для него страшным зрелищем, явившим поражение, воспринималось бы которое им уже как поцелуй с того света. В последний момент ему показалось, что голос её дрогнул в каких-то сомнениях, и она замолчала, как вставшая на дыбы лошадь перед пропастью бессмыслицы. Однако, призадумавшись, она продолжила, будто кто-то хлестнул её кнутом новой логики, и она, поднявшись над ней, старалась не упустить смысл того, с чего начала, чтобы наконец закончить свой бег убеждений:
— Эта нынешняя религия — скорее, религия отрешённости, призывающая отказываться от чувственных благ действительности, — продолжала утверждать она. — Если следовать её заповедям, то можно прийти к монашескому образу жизни. Недаром некоторые фанатики кастрируют себя, чтобы быть ближе к богу. Хотя у самого Христа в его мобильной жизни была спутница Мария Магдалина, дарящая ему женское начало по зову сердца, но к лику святых она не представлена. Его мораль поддерживает идеальный брак, где имущественная связь является её скрепой. Такие формы брака были определены условиями выживания старого мира, а новому миру, как уже говорила, нужны новые формы брака. И возможно, именно такие, которые я бы хотела видеть, не исключая свободную семью.
Она подошла к книжным полкам, которых в комнате было необыкновенно много.
— Вы посмотрите, какая у меня здесь библиотека. Вот книги о любви, а вот о религии. Среди этой массы книг не много книг, которые могли бы ответить на то, о чём мы с вами говорим. Но есть и книги, которые могут подсказать, как создать свою религию. Основная масса рассказывает о тех или иных историях любви в тех или иных условиях жизни. Из опыта своей и чужой жизни я могу утверждать, что моральный контракт возможен и в свободных отношениях любви, и как основа свободной семьи.
Она показывала свои книги и, не расслабляясь, старалась доказать безупречность своего убеждения, хоть, похоже, понимала, что во многом с кондачка это осуществить невозможно. Главным считала для себя перешагнуть патриархальное сознание, которое мешает перевернуть устои социальной жизни, втиснутые в штаны патриархальной семьи.
— Значит, вы всё-таки за свободные отношения, обусловленные моральным семейным контрактом, где инициатива условий может быть и за женщиной. Это похвально, но это не значит, что отношения вроде как свободной семьи-любви могут стать палочкой-выручалочкой для формирования общественного счастья и нужного демографического развития, — стал уточнять вслух он. — Здесь есть страх растереть современную парную семью. Семья — это всё же родовое древо морального, исторического и прочего формирования человеческого и общественного лица. В ней главными вряд ли будут чувства, хотя без них ощущения своего личного счастья достичь нельзя. К сожалению, если мужчины добиваются этих чувств до свадьбы, то после вообще не то что не принимают в расчёт, но и порой они ставят им в укор потому, что они по какому-то мужскому праву стараются доминировать во всём даже тогда, когда это не дано.
Моральный застрахованный контракт это, похоже, может и исправить, и стать гармоничной реальностью взамен или в дополнение к имущественному. Необходимость нового в семейных отношениях, исключающих имущественную скрепу, — мысль сама по себе интересная, но, скорее, пока нежизненная. Нужен механизм системы контроля и ответственности, а его нет и создавать некому. Ваш храм с подобной задачей не справится, берите задачи попроще. Поймите: я не против, но сам сталкивался с подобной сложностью и был уличён в нереальности таких замыслов, потому остановился на самом простом варианте.
Анна тяжело вздохнула и с каким-то сожалением продолжила настаивать на своём утверждении, упрекая его в том, что у него нет такой деловой хватки, как у неё, потому что хочет начинать со святости, а нужно идти от греха к святости.
— Свободные отношения — это и временные семейные союзы, и не отрицание современной семьи, — утверждала она, с усмешкой наблюдая за ним. — Это, как ни крути, лишь дополнение, и одно другого отрицать не должно. Более того, они будут поднимать значимость традиционной семьи и контроль, а точнее — регулирование, свободных гражданских связей. Надо всем в этом должна быть гармония, а не стихия хаоса. Жизнь покажет, что приемлемее, и всё в хозяйстве может пригодиться, если не мешать такому развитию.
— А вы не боитесь, что разрешённая, хоть и контролируемая свобода даже параллельно традиционной семьи может перерасти в систему согласованного морального и сексуального извращения и разгула? А чтобы это не осудили, а глаза прикрыли, нужно очень лохматую лапу иметь в верхах и упрямые факты своей мудрой святости.
— Смотря как к этому подойти, — всё-таки стояла она на своём. — Есть же поговорка: лучше Настя в лодке, чем колбаска в лукошке; это говорит лишь о том, что любовь всегда была выше значимости жрачки. Излишками её счастья не достичь, есть пределы насыщения, а любовью даже при скромной жрачке можно достичь многого, главное — чтоб и силовики были сыты, и святые божьим дождём омыты. Тогда счастье не затеряется в лабиринте жизни и найдёт выход к общему столу упоения и блага.
Она усмехнулась над тем, что сказала, и добавила:
— Это не совсем серьёзно, но если магией или микстурой здоровья всех в вечность позвать, то самые могучие за этой спиной могут стать. Продление и развитие сексуальной жизни и её возможностей ради душевного торжества и значимости личности есть сотворение счастья жизни. Пусть любят люди себя и друг друга как хотят и сколько хотят, только бы не убивали друг друга, сея страх и насилие за свободу любить. Значимость того или другого образа жизни, как и формирование той или иной семьи, должно определяться без насилия. Однако если человек создаёт, допустим, полигамную семью, то должен понимать, что он должен положить на алтарь святости свою производственную и общественную значимость как жертву за отступление от идеального образа жизни. Калым у мусульман — это тоже право, как и приданое у христиан за законность жизни в любви, а не в одиночестве.
Теперь уже он тяжело вздохнул и погрузился в задумчивое молчание, как будто вспоминал, что бы это ему напоминало или значило; наконец, собравшись с мыслью, ответил:
— Если, конечно, значимость социальных ценностей личности сделать скрепой семьи, то, наверное, можно прийти к новым её формам образования. В этом случае значимость личности может поднимать значимость и семьи с формированием семейных свобод. Только как, кем и за что должна определяться значимость личности, что это такое и с чем её едят, в этом мире никому и совсем пока непонятно. Не будет ли это похоже на армейские чины, когда с одним званием тебе разрешено то, с другим разрешено это? Пока — к сожалению ли, к радости — общество наше обезличено и перед законом мы все равны, а это в одних случаях хорошо, в других плохо, но точно пока не может определять такой подход и доход, как и право доступа к тем или иным видам услуг.
— Значимость, значимость, значимость, — произнесла она, как будто в этом слове был заложен некий сакральный смысл. — Святая значимость личности — видно, в этом ваш святой удел. Считаете, видимо, что поступки должны определять чин значимой святости и по скрижалям поклонения духу любви вести к совершенству души. Хорошо бы было, если бы значимость личности давала право на смену любовных партнёров, на тот или иной тип семьи, на тот или иной вид морального контракта и так далее. Однако института значимости дел и личностей нет, и, наверное, считаете, что это поставит на моей затее крест.
— Видимо, действительно так, и только через значимость сможется всё. Выполнил тот или иной святой обет по согласованному кодексу своей морали — и возносись в небесной дали до наречённой значимости. Воздавая значимость святому, каждый и сам будет в её поиске. Это и даст право вымоленной морали семейной веры с послушанием и смирением. Так, грызя сухарь своей гордыни и совести, каждый может открыть глаза на истину жизни с милостью и прощением к себе и себе подобным для ощущения в этом счастья.
— Однако для формирования счастья жизни через значимость нужна религия любви, где будет формироваться духовная значимость семьи как формы тела любви. Идолом этой семьи и её значимости, видимо, придётся считать верховную силу Золотой бабы, которая идёт от силы огня, почему и поклонялись ей древние славяне. Придётся её как часть мировой культуры, искореняющую распри, вознести в ранг божества, а меня наместницей её в этом доме счастья считать.
Арабес возмутился и, слушая её, подойдя к полкам с книгами, заявил, что таким наместником он бы сделал Шаманку, которая его посещала ушедшей ночью и чей дух таинственным образом в виде шарика «уко» катается здесь, наводя на него если не ужас, то чудо явления. Анна не стала реагировать на сказанное, чтобы не раскрывать своей тайны. Он начал разглядывать книги и увидел глянцевый журнал; взяв его, стал перелистывать. Наткнувшись на некую статью, которая его заинтересовала, начал молча читать. Так неожиданно, пробежав по тексту, который касался темы их разговора, стал перечитывать его вслух:
— «Имущественными отношениями исковеркали смысл чувственного счастья. Они стали коммерческим посредником, чтобы продать или купить счастье любви». — Смакуя текст, он поудобней уселся опять в кресло у стола; заметив, что суть текста похожа на ход её мыслей и их общей беседы, вопрошающе замолчал. Анна попросила продолжать.
— «Не кажется ли нам, что исходя из этого нам ныне нужен переход от имущественной значимости личности к её правовой значимости, за внутреннее единство общественного и личного, как душевного и телесного, выраженного теплотой добра? Можно ли в действительности законодательно утвердить некие правовые, не обезличенные равенством свободы личности? Кто или что сможет определять общественную значимость личности с той или иной мерой свобод и насколько это моралью оправдано, если пренебречь имущественной значимостью личного расслоения? Если равенство считать утопической мечтой коммунистов — не только всех перед законом, но и в имущественных отношениях, — то обезличенное общество может ли быть счастьем для всех? Любовь всегда преклонялась перед значимостью личности, с преклонением перед кумирами масс. Если считать, что значимость должна утверждаться богами или общественным сознанием, то по каким их критериям можно будет решать, кому оставить право на свободную любовь, кому на многожёнство или многомужество и повторный брак, а кому нет и так далее?». Это же как будто ваши мысли и продолжение нашей беседы, — заметил он.
Она молчала, словно не слышала его слов или раздумывала над прочтённым отрывком из статьи, и он продолжал чтение:
— «Обществу необходимы нравственные критерии значимости личности, построенные не на личном богатстве, а на благородности. Одним словом, то, на чём можно формировать различные права и контролировать их выполнение и дарить внимание с почтением как выражение общественной любви. Продавать различные права или раздавать их за заслуги гражданам пусть останется на совести общества и религии, славящей дела и по ним права. Если право всё-таки считать формой выражения общественной любви к человеку, вытекающей из религиозной морали как божье явление, то скрижали для благих дел должны формироваться богом или как? В зависимости от ответа возникнет или не возникнет необходимость считать религию частью правовой системы государства или отделять от государства. Однако другой формы выражения своей любви к личности у государства и общества нет, и иначе общество любви и человеческого счастья не построишь».
Арабес закрыл журнал и замолчал, положив его на место. Ему показалось, что он уже читал что-то подобное, если не эту статью, и он в молчании обдумывал, что сказать по этому светлому лику человеческого счастья, о котором упоминалось в ней.
Анне захотелось прервать эту томительную тишину первой.
— Скажите же, наконец, что вы думаете, не молчите, — обратилась она к нему. — Ну вот хотя бы ответьте, можно ли в правовом обществе будет делиться любовным правом, как капиталом? И уж согласны ли вы с тем, что значимость может стать стимулом или правом для рождения и воспитания детей, как и условием для новой любви? Ведь в этом, кажется, скрывается мощный рычаг управления движением к высшему смыслу жизни и прочим радостям, а при снижении статуса значимости ниже норматива может стать уже и карой.
— Похоже, может быть таковым и даже стать культурой или институтом счастья и коллективной карой в правовом или экономическом плане. Я когда-то вроде как читал уже эту статью, и тут у меня двоякое впечатление.
— Вот те на, и так ха-ха, и так хи-хи. Значит, читали. Тогда скажите: значимость можно божьим даром считать?
— Наверное, да, но на бога надейся, а сам не плошай, и даже рождение детей можно рассматривать как таковой дар, но по его правовому велению, а без его правового сотворения — неблагочестивым явлением. Может, это и не так, но как понял.
— Выходит, чем больше у мужика будет благих детей, тем статус его выше и благородней будет и больше ему может прощаться? — отозвалась, усмехаясь, она — то ли над своим убеждением, то ли над его разъяснением.
Он не стал обращать на это замечание должного внимания и, как будто пропустив его мимо ушей, заметил:
— Скорее всего, эту статью написал какой-то чудак, очень похожий на нас с вами. Что-то похожее на эти убеждения уже летают в воздухе, как ваш шарик «уко». Более того, начинаю считать так же, как вы, что значимость личности, олицетворённая в той или иной величине статуса, может действительно определять какое-то право или ограничивать равное. В частности, уже соглашаюсь с вами и со статьёй, что всем мирянам можно будет определять кому право на традиционный брак, а кому и на пробный брак, чтоб сексуальные отношения были гармоничны и регулярны. Некий другой его уровень мог бы давать право и на полигамную семью, и на дополнительный гостевой брак и так далее, до прочих контрактов и льгот. Это я уже развиваю и вашу мысль, и ту, которая просматривается в этой статье, с ограничениями в моей голове, — заметил Арабес.
— Значит, всё клёво и жизнь будет ладком, как у Аннушки под пупком, как сказал бы мой любимый. Выходит, и полигамный брак, и прочие формы, если они смогут быть образом существования, с определённым социальным статусом значимости. Выходит, естественно, и страховка согласия сердец должна быть, не допускающая ни измен, ни любого морального обмана, а для этого без контроля не обойтись. Будем считать, что вы и его допускаете, только непонятно с некой светской религией, поклоняющейся природе как духу плоти или как-то иначе?
— Выходит всегда хорошо, заходит порой плохо, но всё поправимо, — с иронией заметил он.
— Не ёрничайте, — отозвалась она. — Если долго мучиться, то что-нибудь получится. Естественно, надо всегда правильно начинать, а мы с вами по-разному к началу подходим. Сначала надо умом помучиться, тогда и невероятное случится, и всегда вовремя кончать, чтоб проклятья не поймать. Со страховкой любовного общения такое развитие: как с маслом в жизнь войдёт и богу аллилуйю споёт.
В это время она в пылу убеждений, видно, что-то задела рукой, и по комнате побежали мигающие огоньки, и от них стала исходить другая музыка, похожая на популярный вальс Свиридова.
— Это крутой драйв, как в прошлой беседе, поднимаете мне гормоны радости? — разведя руками, заявил он, указывая на освещение.
Она же приняла его реакцию больше как реакцию на своё высказывание.
— Но, видимо, если смотреть с вашей колокольни, для вас это неубедительно, — отреагировала она. — Хоть по логике я и права, как и вы, даже в последнем высказывании мы вроде и в согласии были.
Он не стал спорить, а сначала привстал, а потом, обратно сев на место, указал на огоньки:
— Вот что меня удивляет и восхищает, а с вашим мнением я, наверное, согласен.
Он, уже прислушиваясь к музыке, попытался уточнить своё мнение, как будто произошедшее световое явление отшибло ему память. Она ему вновь изложила суть его высказываний, и он продолжил:
— Ну, если у нас уйма времени и больше заняться нечем, то я, так и быть, продолжу и уточню по сказанному с другой колокольни. Конечно, страховка и контракт по значимости — это интересное решение. Только должен опять заметить, что раз ни в обществе, ни в существующих религиях нет ни должной оценки, ни ценностей, значимости личностей, то сколько куку ни кричи, истины здесь не найти. Ныне значимость дарят деньги, которые не пахнут благородством, и она пока зависит только от совести. Оценку совести как душевной святости боги не продумали.
Осуждение в таких условиях не всегда может быть оправданно, и тогда оно теряет общественную силу позора и страха. Грех становится нормой, а свобода мыслей и дел несёт людей во все тяжкие, без осуждения. Личные интересы становятся превыше всего, а общественная мораль осуждения становится неубедительной. Создаётся ситуация множественной морали, как и многополярного мира. Как системно поставить её в зависимости от некой общественной субстанции добра, понятия тоже нет, так как неофициальная мораль постоянно меняется от меняющихся социальных условий. А раз они не везде одинаковы, то отрицать различие моральных устоев нельзя, тем более в историческом развитии. Более всего нет механизма зависимости разных социальных ценностей от общественной необходимости. Если дерево познают по его общественной пользе, то в жизни оценки дел и личностей, задействованной с правом, нет, да и права как формы оценки и выражения общественной любви нет. Сельское патриархальное хозяйство как социальное условие не стало основой существования. Учёба и профессиональное продвижение уже не требуют раннего брака, как раньше, когда основным позывом была необходимость помощника в хозяйстве. Ныне, когда этот посыл исчез, а плоть требует какого-никакого, а регулярного сексуального общения, оно становится основным посылом с необходимостью душевного единения. Это душевное единство тем сложнее, чем сложнее душевная аура соискателей общения. Значит, душевная значимость должна стать любовной скрепой семьи вместо имущественной значимости денег.
Исправить это можно только тогда, когда богатство будет зависеть от ценностей морали, а не наоборот, а сама мораль будет служить гармоничному развитию чувств и страстей в определённых социальных условиях. Как сотворить такую обратную зависимость, никто не знает. Так что из вашего храма света божьей милости может получиться только монастырь страстей.
— Это существенно, — заметила она. — Может, с организации его и надо начинать? Если поставить на ваше, то если б от количества созданного зла и общественного неодобрения поступков вдруг богатство уменьшалось, было бы великолепно. В некоторых странах есть понятие рейтинга того или иного человека, а вот как рейтинг превратить в статус значимости с влиянием на социальное благополучие и права, пока никто не думает. Может ли это стать скрепой семьи, тоже большой вопрос.
— Ну вот, нашла коса на камень. Естественно, это непростой вопрос, и, похоже, даже ваша религия как абсолютное бесправие, с которой вы хотите сделать мир чище, ничего не изменит.
Чтобы мир стал чище, действительно нужна религия, которая сможет признать абсолютное частное присвоение вне зависимости от общественного блага абсолютным бесправием, в том числе и на женщину, как и наоборот, иначе любое дело помрёт от пустых забот.
Это как легло сейчас мне на думу и сердце, так и говорю. Размышляя на эту тему ранее, пришёл к мысли, что всякую деятельность и свободу человека со временем будут стимулировать не только собственностью, но и общественным правом пользования. Пусть не будет в этом тупого и недалёкого сознания мира, которое могло бы стать порукой такому начинанию. Ведь в зависимости от вклада в общественное достояние как дара на божественный алтарь не будут создавать антагонистических противоречий ни внутри семьи, ни внутри общества, так как вносит один, а воздаётся всем, и это право ни украсть, ни присвоить иначе нельзя. Право на пользование или на звание жены и мужа, как и право на воспитание детей, нужно будет всегда поддерживать и бояться потерять, и этот застрахованный страх с чувствами, а не собственность, должен быть семейной скрепой.
Ведь и ныне родители на детей со временем теряют все права, а порой даже на любовное общение, хотя некоторое время считали их своей собственностью. Возможно, такое будет являться мировой революцией. Хотя тогда уже не деньги, а мораль по праву созидания человеческого счастья как диктатура любви должна править миром.
Он с трудом выразил эту мысль и, боясь, что она его не поймёт, задумался.
— Это для моего понимания слишком сложно, — объявила она, прервав молчание. Тут какую-нибудь свободу морали, вне зависимости от общественной, вы допускаете?
— Если ваш храм любви будет всё-таки служить построению семейного счастья, а не свободе любви, то без преследования необходимой демографической миссии в нём не будет смысла. Именно это и должно стать общей взаимозависимой с христианской и прочими религиями моралью. Когда же любовная свобода будет через договорное право определяться деяниями и свершениями и это как-то будет регулироваться некой храмовой службой, я, наверное, с такой свободой соглашусь, только не в храме любви, а семьи-любви, где любовь — высшая форма выражения природы.
— Ну, ведомо, семьи. Хотя всё одно, что это, что то, семья только, как говорила, новой должна быть. Вам всё-таки с таким вашим пониманием, наверное, будет странным представить возможность свободной семьи моего понимания. В это понятие можно вместить и сексуальные отношения между семьями наподобие шведской и полигамной модели. Разве нельзя допустить, что у женщины может быть круг мужчин, с которыми она на законных договорных отношениях может иметь сексуальную связь? Почему и это нельзя считать семьёй, как и такую же свободу мужчин? Такая свободная семья всё лучше, чем свобода случайных стихийных связей.
— Да и я, знамо, соглашусь, что лучше, но как тогда формировать отношения детей и родителей? В старом мире чем больше детей в семье, тем больше помощников, с ними легче было выжить. В наши новые времена всё наоборот: чем больше детей, тем трудней жизнь. Рождение детей ныне определяется только инстинктом продолжения себя, хорошего, и рода. Не все родители ещё правильно могут воспитывать детей, если они их даже не раздражают. По-моему, ребёнок должен воспитываться в коллективах со своими сверстниками, а потому даже однодетная приёмная семья — это неидеальная среда для их воспитания. Так что если храмы возьмутся за воспитание и как-то помогать, то в первую очередь детям одиноких мам и вышедших в тираж жриц любви, ну и, конечно, сиротским домам, куда свободной любви красотки кидают нагулянных детей. Без этого услуги храмов полезными в полном смысле быть не могут, а может и святой смысл жизни потеряться.
— Сиротский дом, получается, тоже будет вынужденным следствие свободной любви, — заметила она. — Однако если не делать этой свалки детей, то не только храмы, но могут существовать совместные с одинокими пенсионерами социальные дома. Те и другие могут быть рады друг другу и счастливы даже в гостевом общении. Одни будут замаливать грехи, другие — получать внимание. Старые будут радоваться оттого, что ещё кому-то нужны, другие рады будут тому, что их любят. Уважение к старшим тоже надо воспитывать. Ныне не каждая молодая мама способна подарить ребёнку даже любовь. Учёба, работа, развлечения требуют много времени, и убивать на детей свою молодость им жаль, старым это просто необходимо, и времени у них больше, и опыта достаточно, и любовью поделиться хочется, да и благодарность получать — тоже радость.
— В таких заботах, полагаю, нужна точно новая светская религия, воспевающая семью на гармонии чувств и общих интересах как партнёрскую семью счастья, где отношения с детьми тоже будут согласовываться и страховаться. Можно ли этого добиться путём застрахованного морального контракта в свободной семье и возможно ли, чтобы он стал полноценной скрепой семьи взамен нынешнего? Если эта страховка станет таковой, то к этому нужно готовить сознание, — рассуждал далее он, как будто с самим собой. — Надо, чтобы женщин у нас в основном готовили служить семье и мужчине: куда иголочка, туда и ниточка, — а наше воспитание этим не занимается. Прогресс и ныне будет вытеснять людей с производства, и нужно, чтоб это в первую очередь касалось женщин.
Но, опять же, женщины могут деградировать при таком подходе. Раньше мужчины служили царю. Царь служил богу и народу, иначе — своему государству. Чем лучше каждый служил царю и отечеству, тем в большем почёте был. В этом и честь знали, и за измену ему карали. Царь был крепостным своей страны и своего народа, люд — крепостными царя. Всё это понимание жизни было логической конструкцией одной семьи, одного дома. Самое большое количество детей было у русских, русским бабам и рекорд по рождению детей принадлежит. Сейчас всё поменялось, но какая философия должна служить этому новому миру?
Анна терпеливо выслушала его и, похвалив его за неугомонность в поиске своей истины, успокоила его, выключив ранее включённую иллюминацию комнаты. Уже почти в полумраке молвила, допивая, как успокоительное зелье, некий напиток, стоящий на столе:
— В том, что ныне времена изменились, перестройка виновата. Все как с цепи сорвались, стараются всё больше ухватить, и служить только себе, и жить для себя, но если ради мамоны жить, то чувства быстро можно убить. Я, как дама, уверена, что надо создавать оговорённые условия всем. Ныне уже непонятно, кто кому должен служить: то ли бабы мужикам, то ли мужики нам.
Оттого что дамы ныне удобней для работодателей на производстве, на них повышен спрос с повышенной оплатой, из-за этого и в семьях стали меняться отношения. У кого так, у кого эдак, то ли диктатура мужика в семье, то ли диктатура свободной любви. Бабы рожать разучились. Все пьют коктейль безбрачия и живут в таком же коктейле жизни. Может, действительно необходимо систематизировать этот коктейль свободных отношений по значимости личностей в обществе?
То, что эту значимость можно сделать основной скрепой семьи, я тоже считаю возможным. Если женщина способней мужчины и её значимость выше, то ей и наливать больше прав, и пусть мужчина служит ей. Только эту значимость необходимо как-то фиксировать и учитывать в неких моральных договорах как контрактах отношений, о которых и говорила.
— И в этом тоже есть доля правды, — согласился он с её вопросительным монологом. — Но разве не вы, если я не путаю, говорили, что любовь всех равняет?
— Неравенство может сохраняться, если оно будет согласовано и не будет убивать их любовь, — отреагировала она. — Многие к равенству и не стремятся, только его надо соблюдать моральными нормами гармонии. Если мужик хочет чистой любви, то должен равнять даму с собой.
— Это уже другой компот, — восклицал он. — Только кто и как будет определять эту неравную значимость личности? Собственно, разве не об этом я говорил? Может быть, как и говорил, по служению обществу, как и богу, определять социальный статус и правовую значимость каждого. Его можно было бы использовать как право на свободу ошибок в любви, с возможностью его понижения или наоборот. Эта мера могла бы быть рычагом влияния в системе контроля и управления правом на любовь. Может иметь место и налог за отступления от норм принятой обществом морали. Только вот в семье, а не на производстве, если женщина будет только заниматься семьёй, то как быть со статусом и определять его? Это выглядит смешно, но, похоже, без общественной деятельности значимость личности — это утопия.
— Да, в этом есть какая-то сложность, однако успехи детей и успехи мужа, ради которого жена жертвует собой, могут быть частью и её достояния, и это тоже может стать условиями контракта согласия в любой форме семьи. Вот определять статус и контролировать соблюдение допустимого по нему пока действительно некому, — уточнила она его соображение. — Поэтому полезная значимость семьи и личности в ней может определяться и религией по родительской, божественной и общественной полезности.
Он как будто опять не был полностью согласен, но не стал возражать, а встал, и медленно начал ловить вновь появившийся рядом с ним шарик «уко», и, не поймав, с досады произнёс:
— Какой абсурд этот шарик, а вот живёт, как чудо этих стен, в невероятности. Может, — не поймав, с досады произнёс он, — наша религия этим заниматься будет, но, думаю, тоже только по большому чуду. Однако всё может быть, и если вдруг случится такое же чудо, то всё возможно. Вот дамы-кукушки могли бы ею преследоваться за отказ от воспитания своих детей. Однако даже такая же аморальная роль птицам дана самим богом, и как тут быть с осуждением? Если птиц карать за это бог не берётся, знать, они за свою полезность этому миру прощение имеют, а потому нельзя. Значит ли это, что за это надо карать дам? Это хорошо, что они аборты не делают, а просто оставляют детей в роддомах и уходят, бездетным они спасение. Надо учитывать законы природы. Поэтому соглашусь с возможностью и религиозной, и прочей оценки значимости, но для этого она всё-таки должна стать религией природы.
— Не всё, что есть в природе, обязательным должно быть для людей, — возражала она. — Если в дикой природе убивают друг друга, а самец льва, победившего главу прайда, убивает его потомков, то это не значит, что люди должны делать то же самое. У людей есть язык и дары природы, чтобы они не охотились друг за другом, а пользовались её дарами и находили согласие.
— Естественно, и тут главное отличие только в том, что люди могут жертвовать своей жизнью во имя спасения других, а не поедать друг друга, и это являет значимость человека над всей дикой природой. Звание человека этим и определяется.
Она высказалась и вдруг, обернувшись к нему, подала руку. Он в растерянности машинально взял её за запястье, не зная, что делать дальше.
— Вам мои мурашки не перешли? — спросила она его.
Он покачал головой в знак отрицания.
— А во мне они будто бегают под кожей. Порой мне кажется, что со мной говорит другой человек с чужими глазами и мозгами другого понимания. Он потрясает меня своей собранностью рассуждений, отчего у меня даже мурашки ползут по телу. Иногда мне кажется, что с вами говорю не я, а та жертвенная натура, бросающая мне логику для общения с вами.
— Способность жертвовать жизнью во имя того или другого всегда говорит о значимости личности, — продолжил он её намёк на жертвенность некой её внутренней натуры и всего смысла любви и семьи как смысла их беседы. — Правда, не все это осознают, но даже образование семьи — это жертвенность родителей во имя детей. Однако не только каждый человек, а и каждая моральная общность своей полезностью, видимо, должна быть способна иметь и формировать общие статусы значимости, чтобы иметь влияние на своих членов и жертвовать своей значимостью во имя спасения или поддержания своих членов, как и государства своих граждан.
Так, право жертвовать ими и делиться правом свобод в определённых пределах своей значимости, возможно, когда-то будет определять формы свобод каждого как выражения к ним любви их моральной общности. Практически иметь право значит пользоваться чем-то или кем-то как собственностью, пока это право не будет подтверждаться значимостью личности. Только с таким подходом алчность не убьёт благородство, а наоборот.
Только тут он, размышляя над тем, что говорит, стал сомневаться в простоте своего изложения. Ему показалось, что опять говорит сложным и недостаточно доступным ей языком. Как сказать проще, он не знал и стал раздумывать. Однако, не найдясь в своих поисках, признался:
— Я говорю сложно, и если вы не поняли меня, извините и не реагируйте на сказанное. Эта жертвенность хоть и необычна по сути современных отношений, но, может быть, интересна будет когда-то в будущем. Вы же думаете о подобном или вас только интересуют деньги и то, как благородно прикрыть свой доход, с мифическим намерением построения рая на земле, создавая его иллюзии?
— Я вас поняла, не переживайте, но с этим опять я не согласна, но не обижаюсь на вас, — возразила она. — Такая уж я зараза, что думаю порой почти так же, как вы, а порой наоборот, но уверена: то и это можно и сегодня, если осторожно. Ведь по праву значимости можно и ныне построить право не только на любовь, но и на искусственное продление жизни или на посещение некоторых закрытых элитных заведений, путешествий и так далее. Если же значимость будет формироваться не по полезному вкладу в общественное благо, а по пожертвованию богам, то тогда она может определяться святыми от религии любви. Они такой статус значимости могут определять и для отдельного человека, и также для семьи, и даже для какого-то человеческого анклава и клуба, формирующего и поддерживающего мораль того или иного союза. Ими может определяться и значимость морального братства, и их мера коллективной моральной ответственности. Она может быть выражена неким правом, отражённым на различных платёжных карточках. Они могли бы определять доступность к тому или другому виду услуг, и уже не деньги, а право будет определять меру свобод и возможностей.
Он не дал ей высказаться до конца.
— Ну, это почти то же самое, к чему я подвожу вас, хотя может показаться крутой фантазией. Внутренний голос мне говорит, что это не утопично. Один за всех и все за одного! Не этот ли лозунг мушкетёров и коммунистов вы хотите претворить в жизнь, говоря о некой общей ответственности союзов и семей? В развитие этих отношений потребуются моральные общественные суды, а это возможно только в исключительных случаях и в маленьких коллективах с какой-то круговой порукой. Однако это не частная возможность решения данного направления.
Опять же безработная жена, занимающаяся воспитанием и домашним хозяйством, при невозможности какой-то общественной оценки её значимости иметь её не сможет и перед богом по вере. Это может понизить общую оценку семьи, хотя успехи детей и мужа могли бы стать условием для таковой. Таким образом, по логике коллективной ответственности, наказывать за проступки одного придётся и родителей, и детей правами на получение тех или иных благ. Этично ли за нарушение одного наказывать всех, включая детей? Они этого не поймут. Наказывая взрослых, мы так или иначе наказываем и детей, а если за проказы одного наказываются остальные дети, это может спровоцировать спонтанную и неоправданную агрессию детской толпы с необходимостью переноса наказания или поощрения на персональное влияние.
— Сдуру можно и лоб разбить, если кирпичом крестить, — с усмешкой отреагировала она. — Всё надо делать с толком, и все такие девичьи страхи возникать не будут. Да и вообще, зачем нужны эти общественные суды и их решения? По скрижалям предполагаемой некой семейной религии любви, уровень женской значимости может определяться и по значимости мужа. Он и она — одна сатана, потому любовь и семья должна их уравнивать во всех имущественных и моральных правах, когда иное не оговорено моральными контрактами.
— В имущественных правах это и ныне существует, а в моральных это надо уточнять и разъяснять, что, для многих это тёмный лес вопросов, — уточнил он.
— Люд со временем найдёт много способов оценки и ответственности тех и других за моральный ущерб. Почему чувства и поступки не могут быть мерилом совместно всего, если при совместной жизни супруги даже становятся похожими друг на друга? Цена обмана порой может равняться стоимости жизни, и не одной. В конце концов, размер страховки может определять и стоимость обмана и совместной ответственности.
Только заставить женский мир не стесняться наготы легче, чем заставить официально сплотиться в сообщество на некое братство с какой-то единой ответственностью, тем более с ответственностью за мужа. Женщины по своей сути в любви не братские особи, и я хоть и говорю о такой возможности, надеюсь только на силу чувств, способных их толкнуть на жертвенность и солидарность.
— Вот и выходит, что это сложно сделать и в каком-то даже будущем мире, хотя за поступки своих детей родители сообща несут ответственность и ныне, — отреагировал он и стал искать глазами куда-то исчезнувший из виду шарик «уко». Его как будто действительно не было нигде в комнате. — Вот видите, — заметил он, — даже ваш чудо-шарик скрылся от нас, наверно от чувства бессмысленности нашей беседы.
Она успокоила его:
— Не волнуйтесь, как исчез, так и появится снова. Мне снился сон, — продолжала она, — будто любовь в образе дамы стоит перед пещерой чувств, а сзади пропасть одиночества. Над пещерой надпись: «В этой темнице затворены и царь, и бог любви для свершения высшей кары и милости судом небес». Дама стоит в наручниках и произносит слова: «Сим-сим, откройся», слова ей не помогают. Она начинает кричать: «Помогите!» Тут перед ней спускается облако и говорит, что оно облако страсти, и чтоб оно открыло пещеру, требует от неё жертву — промолвить: «Обними, поцелуй и отдай сердце мне, и я выпущу царя и бога твоего». Она исполняет просьбу, и тут ударяет молния в облако, отчего вместо горы с пещерой в одно мгновение возникает божественный храм. Она входит в него и становится в нём повелительницей.
Странный, конечно, сон, но он будто бы мне говорит, что храмы любви со своими святыми и ангелами могли бы взять помощь в этом на себя и влиять на значимость людей любого морального братства. Нужно, чтоб от такой значимости могла зависеть их конкретная социальная свобода любви и проклятия. Ввиду того, что этого понимания и воли в обществе и его элите нет, надо нарушать законы, которые существуют. Пока необходимость такого понимания в сознании масс не возникнет, мир будет кувыркаться между правдой, истиной и кривдой. Раньше был закон и судили за многожёнство, но пришло понимание, и этот закон отменили, как и другие законы сексуального преследования, и поэтому в этом подходе надо всё упрощать и находить пути обхода.
Закончив свою мысль, она опять направилась к пианино и, сев за него, стала выстукивать незамысловатую мелодию. Он прислушивался к её мелодии и думал, стоит ли продолжать этот затянувшийся диспут. Ему нетрудно было уловить скрывающееся за её словами возмущение с неким разочарованием и призывом к своему пониманию, о чём напоминала даже музыка. Вспоминая прежние с ней беседы, он в уме с усмешкой отметил, что с её логикой можно дойти до абсурда и даже необходимости сексуального бизнеса и участия в нём семейных пар.
Чтобы не раздражать ни себя, ни её, отогнал от себя эти мысли и с долей намеренной отстранённости продолжил беседу.
— Я тоже осуждаю это растопыренное и разобщённое частным обогащением человеческое единство. Поклонение золотому тельцу, что, как уже упоминал, ведёт к антагонистическим противоречиям собственников, в коих обезличивается право по добродетельным заслугам, а поощряется только то, что несёт деньги, — медленно, потягивая некий свой винный напиток, он продолжал разговор, стараясь уяснить то, что пока не понимал сам. Он всё ещё надеялся, что она со всей своей необъяснимой логикой может выдать то, чего ему даже и не снилось. Это его заставляло вновь и вновь то так, то эдак поднимать и ставить вопросы ребром её и своему сознанию.
— Почему в нём облечённые единым правом проститутка, вор и наркоман с героем имеют равные социальные права? Видимо, потому как деяния их не отражаются на их общественной значимости и не изменяют её в правах перед законом. Более того, вор с большими деньгами получает почёт и может глумиться над честностью и праведниками.
Как организовать учёт благородной значимости человеческих деяний, я не совсем понимаю и считаю, что религия сделать это по-настоящему тоже не сможет. Сколько богам ни жертвуй, святым всё равно не станешь. Любые пожертвования — это тоже вроде как покупка или откуп грехов. У нас церковь ныне провожает в последний путь воров в законе, как святых, на самых почётных могильниках. Какой оценки значимости личности от церкви можно ждать? Вот если бы деньги накапливались не от прибыли, а от социальных благ, сотворённых людьми, то тогда бы было всё окей. Кроме того, если бы в каждом заведении висел моральный кодекс чести и за нарушение его спускался гром чести, играя панихиду святости с сокращением её значимости, то в этих условиях каждый задумывался бы над своими деяниями. Тогда бы проститутки, сутенёры, наркоманы и прочие гонцы за наживой любым путём подумали бы о своём месте в обществе и о своём праве как чести в нём по значимости от дел своих. Все низменные интересы и дела стали бы нищим уделом. Извините за такое мнение.
— Ну вот, больной вопрос почти сами решили, а говорили, что ни системы учёта, ни оценки наказания или поощрения сотворить нельзя.
— Да я, как Санчо Панса из известного романа Сервантеса, всё пытаюсь на своём длинноухом осле раздумий догнать скакуна ваших мыслей и, может быть, опять в этом суждении даю очередной спотыкач? Как бы там ни было, но я спрашиваю сам себя об этом, и мой внутренний голос опять говорит: «А почему бы вместе с правом пользоваться имуществом, по значимости не могут передаваться и социальные права, как право личности, определяя этой значимостью расширение прав на дополнительное и бесплатное потребление или на дополнительные свободы в браке и любви? Может ли такое быть действенным в условиях нашей жизни в виде какого-то контракта, о котором говорите вы? Если допустить, что все связи вне его будут преследоваться как незаконные, то насколько это будет разумно оправданным?
— Тут я сейчас завою, как объевшийся волк под столом в известном мультике от перенасыщения, — оторвавшись от игры по клавишам, реагировала она. — Ваш внутренний голос из ослика Санчо Пансы, похоже, превратился в Конька-Горбунка, а он умел летать и спотыкач не знать. Если уж невозможно сделать божественные пожертвования благородными деяниями, определяющими значимость личности, то я бы просто каждый повторный пробный или гостевой брак делала дороже, а за брак и рождение детей в нужном возрасте выдавала премии и пособия, чтоб рожали по первому кличу родины. Точно и то, что если нетрадиционные связи как право на свободу счастья не осуждать, то уж их семьи создавала бы за элитные цены и кодекс поведения каждой прописала. То же самое право по значимости, о котором ты говорил, на коммерческий поток поставила, тогда бы дело зажило. Нам, не гордым, одно: что в бордель подгонять, что из борделя выгонять, лишь бы деньги получать. Без жировых накоплений и ни туда, и ни сюда. Обезжиренные господа ни на что не способны будут и ценность и спрос потеряют. Раз в этом мире всё продаётся и покупается, то почему нельзя продавать по договорам согласия право на ту или иную мораль? Точнее, должна быть плата за моральные договоры в зависимости от ценности меры согласия. Мораль же — это кровь совести, а любая кровь — это общественная ценность, а потому должна иметь цену и никакого разврата вдали от ада.
В это время в комнате опять появился шарик «уко» и как будто подкрался к Арабесу. Он опять попытался его подхватить, но тот отскочил к Анне. Она также хотела его подхватить, но он опять отскочил к нему. Это повторилось несколько раз, и когда они рассмеялись, он снова как будто бы исчез с глаз.
— Похоже, он не подчиняется вам, а, как будто оценивая те ли иные доводы, поощряет своим вниманием то вас, то меня. Он как будто не дух Шаманки, а некий посланец небес, метит ответственность за сказанное. Не удивлюсь, если призовёт к покаянию за неугодное небесам.
— Всё может быть, так что вы бойтесь. Чудеса, которые я обещала, продолжаются.
— А я и так боюсь. Попал из огня да в полымя и мучаюсь в тумане трахача.
Ещё и этот шарик, как посланник небес, загадкой то ли ожидания кары, то ли спасения, непонятно только, кому. Официально если будете продавать даже не женщин, а юридические услуги для ангельского общения, да ещё и с контролем, бога не пытайтесь заменить — может не простить. Найдутся и такие, у которых эта химия вызовет и сомнения, и вам всё равно скажут нельзя, — сказал он так, будто с досадой, то ли оттого, что не поймал шарик, то ли от её принуждения к какому-то циничному понятию и подходу, в правильности которого она хотела убедить его.
Она же не унималась и продолжала:
— Но если даже нельзя, но если очень хочется, то можно продавать, и не только отношения влюблённости через некий семейный контракт, но и сексуальные забавы с телом в некой скрытой семейной форме.
— Только, похоже, в семейной форме любые эротические и сексуальные отношения влюблённости между полами — это уже высшая глупость. Если вы сейчас скажете, что их тоже готовы видеть под амурным продажным контролем, то ваш «уко» возмутится и от этого лопнет.
— Я от всего сердца готова с вами согласиться, но в делах — как получится. — Она предложила ему бокал, чтобы он выпил за её компанию. Он кивнул головой в знак согласия и, взяв бокал, намеревался выпить, но задумался, а она продолжала: — Как бы там ни было и куда бы это ни шло, то, о чём я думаю и что делаю, всё же может быть лучше существующего хаоса в мире любви. И не чешите свой затылок от моих назойливых утверждений.
Любой обман нужно преследовать если не насилием, то принуждением к условиям запрета. Человечество без контроля над сексом, без разрешительного права на любовь может иметь не очень здоровую социальную картину и наследственность. Не потому ли без этого мы ныне и тянем здоровье поколений за уши по этому свету, чтобы всё-таки оно выросло, а в результате получаем ещё худший по здоровью генофонд? Затрачиваем на это большие деньги, а результат — недееспособная нация от хаоса любви. Мы же без лекарств сейчас уже и не выживаем. В развивающихся странах слабая медицина и выживают сильнейшие представители. Они скоро разойдутся по всему миру и заменят искусственно выращенных, не способных создавать здоровое потомство представителей.
— Это точно результат хаоса оттого, что женщины получили бесконтрольную свободу любви и бесконтрольное право на аборты. Стремясь к равенству с мужчинами в карьерных достижениях, они и забывают о своём бабьем деле — рожать и воспитывать детей.
Если вы хотите поставить секс-контроль над людьми, как некоторые шаманы Африки, то надо создавать целую индустрию магии любви с некой энергией чёрной луны. Тогда вам придётся научиться и вызывать любовные галлюцинации, и творить амулеты, танцевальные обряды, проклятья, заклинания с ворожбой над образами и клеймением образами любви. Дойдёте до того, что заставите пить кровь негрешных младенцев, класть брошенных дам в могилы, чтоб они кричали заклинания и привораживали избранников, если не поедать ради любви мертвечину. Только, поверьте, сразу появятся и силы, которые будут таких, как вы, разрезать на куски за прелюбодействия, это удел всех чёрных колдунов. Неужто вы готовы уподобиться им, или это в виде шарика «уко» уже существует здесь? — он с неким изумлением развёл руками, оглядывая стены.
Она, усмехаясь над его реакцией, продолжала гнуть свою линию:
— Может быть, может быть, но как бы всё ни было, я ради дела любви, чтобы оно жило, готова на всё. Цель оправдывает средства. Во всяком деле нужно иметь доход и меру. Главное здесь даже не доход, его нельзя делать основной целью. Все существующие религии, как ни крути, это тоже коммерческие организации. Ватикан ныне, я думаю, самая богатая организация, но где деньги прячет и для чего, неизвестно. Обидно, что ни один верующий не имеет ни цента, как манны с небес от бога за веру в него, а только несёт и несёт на алтарь спасения, и в этом эти религии слабы. Будущее за единой религией, которая будет награждать людей. Эти награды должны быть как манна с небес за совершенствование души и сотворение добра. Ныне им приходиться жить на податях мирян за спасение от страхов перед страданиями, а нужно, чтоб страх перед страданиями и светлое ощущение жизни наступали как день и ночь. На такой смене стать владыками душ и двигать жизнь, даря, как день, манну с небес, кому больше, кому меньше, и ночь как отливы этих благ, и опять кому всё, кому немного, как и право на продление жизни. Это должно чередоваться и зависеть от степени служения во славу владыке счастья и выполнения заповедей светской религии любви и благодати. Как это сделать — вопрос времени и сознания.
Он было уже решил выпить и за её согласованную свободную семью, за её религию и даже за женщин досуга, но, вспомнив ею высказанную мысль, что ради денег можно пойти на всё и дать свободу всему, приостановился.
— Значит, вы, как фанатики прошлых революций, можете пойти на любые жертвы и по-прежнему за свободные отношения, за свой храм свободной любви, с такой же религией? — вопросил он. — Если это так, то я пить не буду.
— Да пейте и не бойтесь за тот храм любви, который может быть и храмом семьи-любви, если семья будет строиться на застрахованных отношениях любви. Любое согласие всегда будет освящено перстом морального благословения от небес любви. Ведь я же ещё хочу, чтобы подать была не храму, а он подавал людям. Беда же нынешних божественных небес ещё и в том, что существующие религии заботой о материнстве и женщине не блещут. Все они — мужские религии патриархата. Женщину они дискриминируют, и в алтарь они не пускают, да и священники в ней одни мужчины, они неспособны понять женщину. Проповедь душевной добродетели человеколюбия, в их бесполом смысле, — это гуманизм, но это противоречит разумному сотворению счастья. По-моему, любое бесполое добро, как и любовь, не всегда разумно.
— Что тут верно, что скверно, можно не разобраться, — заметил он.
— Я как женщина если буду следовать заветам этой религии, то не представляю райского общества, в котором секс был бы грехом. Непротивление злу насилием — эта заповедь может быть выгодна лишь богатым и сильным, а в религии чести и любви этот божий закон будет ли приемлем?
Он снисходительно усмехнулся и, потерев свой нос, произнёс:
— Ну да, религия разума и сердца точно для счастья человечества потребует уже другого устройства мира. Каким он будет? Это мой риторический вопрос, но в том, что она должна стимулировать радости не только общего блага, а поставить в зависимость от него и личное счастье мирян, и их карманы, я не сомневаюсь.
— Судя по тому, о чём говорят по телеящикам и что обсуждают, похоже, никто об этом не задумывается. Хотя я так же, как вы, считаю, что у нас, женщин, должна быть своя религия сердца и мораль счастья, исходящая из действительных социальных условий, в которых нам приходится жить. Если это общество лишит женщин работы и средств существования, загоняя в домохозяйки, а при отсутствии семьи выгонит на панель, значит должна быть и соответствующая этому мораль, защищающая образ её жизни. Пусть работают мужики, прогресс нас рано или поздно вытеснит как лишних людей, и мы так или иначе будем только их обсуживать. Хоронить женщин, даже морально, вместе с погибшим воином, как это делали раньше, чтоб они не пополняли ряды проституток, не дело. Такая мораль должна умереть. Без соответствующей морали в нынешних социальных условиях мы будем как порядочные дамы вымирать, как вымерли динозавры, освобождая землю для каких-нибудь клонов.
Она снова себе налила в рюмку и, не предлагая ему, выпила сама с собой и повторила, как говорила в таких случаях: «Пью сам на сам». Когда поставила рюмку, продолжала:
— Если женщин в обществе будет больше мужчин, то меж нами будет конкуренция за сердца мужчин. Они должны уметь дарить счастье своим избранникам в любое время, и это вечно. Мораль и вера женщин должна служить счастью мужчины и спасать их от вражды между собой. Этим новая мораль должна отличаться от современной религиозной морали всеобщего платонического и святого счастья. Ради этого я бы пошла на ограбление любого банка с нарушением любого закона и существующей морали.
Он, смотря на её запой, захотел тоже наполнить бокал и, подвинув свой прибор к её, намекнул об этом. Снисходительно усмехнувшись то ли над её высказыванием, то ли над своими мыслями и догадками, решил её высказывание, вроде как интригующее, обсудить.
— Ну, это очень уж круто закручено, хоть и восхищаюсь такой решительностью. С вашими способностями и активностью можно смело идти на банк. Самая благородная цель, оправдывающая всё, не должна вызывать ненависти и недоверия, но как быть с совестью? Что женщин на планете должно больше, чем мужчин, я вроде согласен, но чтобы они не стали пополнять ряды безнравственных особ, действительно необходима какая-то система, узаконивающая их внебрачную сексуальную жизнь или свободную семью, а не хаос связей.
— Значит, нас может спасти только религия отношений меж мужчинами и женщинами с поклонением красоты во имя конкретного счастья, и пусть она существует параллельно с существующей религией, и разве это не вполне возможно? Видимо, такая религия должна быть избирательно толерантной к каждой личности и наполненной терпимостью ко всем религиозным концессиям. За это давай тоже выпьем.
Высказавшись, она наконец приняла его намёк и снова разлила в стоящие рядом приборы свой коктейль любви и надежды. Было видно, что она вроде как захмелела.
— И не знаю, что сказать, — раздумывая, отвечал он, поднимая свой бокал, к которому она прикоснулась трижды.
— Бог любит троицу и так являет чудо, — объяснила она своё тройное чоканье и добавила: — Помни своего друга, то есть бога. Пусть молитва твоего языка будет молитвой твоего сердца. Так, кажется, говорил некий Абд аль-Халик. — Кто и что он за личность, она ему не объяснила, а спрашивать об этом он посчитал неуместным и продолжил слушать её уже хмельную логику. — Вот про мир раньше, и не случайно, считали, что он держится на трёх китах. Давай ещё трижды перекрестимся.
Она так и сделала, он повторил её действия. Они выпили, и она, как бы в оправдание своих поступков и просьб, прочла ему стих о троице:
Бокал подними, делай, как я.
Сделай глоток, слушай меня.
Сделай второй, иди за мной.
Вечно хочу быть я только с тобой.
Счастье закажем,
Горю откажем,
Этим явлением радость восславим.
Чокнись со мной, ну раза три.
Бог любит троицу, и ты люби.
Мало-помалу, много ль помногу,
Выпьем по полной и во славу бога.
На брудершафт выпьем вдвоём
И поцелуем закусим потом.
Также целуй меня ты раза три,
Нам, бог, за троицу счастья спусти.
В этом явлении нас обвенчай,
Ангелов с неба и рай обещай.
Мы с пониманием этим живём.
Счастья помазанник, стань нам отцом.
Мало-помалу, много ль помногу,
С этим осилим по жизни дорогу.
Трижды на день будем славить тебя,
Трижды молиться, и трижды всегда
В Троицу тостом желать всем добра.
Мы своё счастье поделим потом
С всеми, кто с нами споёт за столом.
И помалу, и помногу
Вновь помолимся мы богу.
А беды в проклятьях пусть горят огнём,
Мы уже в молитвах их после отпоём.
Троица, троица,
Земля добром покроется.
С этим мы, боже, идём за тобой,
В этом явлении наш спас и покой.
И повторяет им голос святой:
«Бокал поднимите, делать, как я.
Сделать глоток, слушать меня.
Сделать второй, идти за мной.
С третьим явлением образ родной
В яви пребудет желанной мечтой.
И пусть воют черти у зависти огня,
Повторяйтесь троицей, не придёт беда».
________________________________________
* * *
— Говорят, что и влюбляться можно трижды, а значит, три жены и семьи. Первая — романтической страсти, следующая — деловая и последняя — душевной гармонии, и все они могут быть следствием того или иного вида любви. Но если сексуальное общение сделать частью культурного развития нации и личности, то ему точно нужно не только учить, как плаванью, но и установить поплавки спасения и буйки, за которые заплывать нельзя, — продолжала она, и после некоторого её раздумья он дополнил её мысль:
— Это естественно, чтоб некоторые неопытные пловцы не заплывали за буйки и не занимались убийством своего счастья в возможной свободе, нужны будут божьи соглядатаи — спасатели.
Тут он увидел, что вновь появившийся шарик «уко» уже не катился по полу, а парил в воздухе, как будто его кто-то подвесил. Он, уже без удивления следя за его парением, только усмехался. Она, заметив его реакцию на «уко», как бы успокаивая, махнула рукой.
— Это возвращается овеществлённое чудо вашего прошедшего счастья.
— Счастье всегда относительно и обычно находится между возможным и невозможным явлением. Так кажется мне, — заметил он. — Сейчас я вижу только невозможные фантазии явления в виде «уко».
— Естественно, у меня всё и я сама невозможные, и даже наша встреча, и наша беседа. Вы раньше и не предполагали, наверное, что кто-то из случайных ваших знакомых будет вам рассказывать о возможности как моногамной, так и полигамной семьи и других её форм.
А о том, что кто-то кроме вас может думать о некоем храме, как и вы, с женской епархией, с формированием душевной значимости прихожан, вам никто не мог даже в бреду сказать. Однако если продолжить мысль нашей беседы, то я также могу утверждать: чем нетрадиционней семейный союз, тем ниже может быть духовная значимость такой семьи. Может быть, эта значимость, как статус семьи и величина страховки, как духовные и право-экономические формы её значимости, может заменить имущественную скрепу в новой форме семьи.
Она высказалась и, как будто повторив то, что уже говорила и утверждала ранее, с шумом поставила бокал на стоящий поднос. Опять поманила странным жестом к себе шарик, и он неожиданно стал медленно подплывать по воздуху к ней. Она замысловато улыбнулась этому и продолжила своё изъяснение:
— Пусть мои рассуждения и дела выглядят немного странными, но они предполагают счастливый и свободный мир любви. Условия верности в таких контрактах могут оговариваться и формировать уже новые формы семьи. За нарушение в них застрахованных моральных условий могут следовать не только неустойки, но и понижение и духовной значимости совместного союза, и отдельно супругов. Может быть, в этом вы усмотрите обычную коммерцию, но это может исключить проституцию и даже в негласных любовных связях партнёрам, особо дамам, гарантировать какие-то права.
Как тайну исповеди религия при негласных связях должна гарантировать и тайну интимных отношений. — С этими словами паривший над ней шарик, как святой дух, словно отдав свою блаженную энергию чуда, спустился к её ногам. Она, подняв его, поцеловала, и он снова откатился. Помахав ему рукой, она продолжала: — Это душа вашей ночной гостьи и нашего общения. Он как будто согласился со мной. Вот поэтому я могу сколь угодно утверждать, что с каждого договора на пробный брак и на любой амурный контракт десять божьих процентов с залога или ещё чего всегда можно взять. Эти деньги могут идти и на счастливое детство детей, но не я вершу законы. Кто контракт не блюл бы, с того деньги и в пользу партнёра могут браться, хотя они могли бы пополнять и детские фонды. Я думаю, со временем и пробный гражданский брак, и амурный контракт станут модными. В таких отношениях должно быть меньше ошибочных брачных союзов, освящённых церковью, и измен в них. Тогда будет всё тип-топ.
— Всё как в притче: и я к барина жене хожу, деньги беру, и барин к моей жене ходит, деньги даёт. И оттуда деньги, и отсюда деньги, — повторил он уже, видимо, когда-то произнесённую им прибаутку. — Я говорю так, потому что об этом тоже думал и даже говорил. Однако всё сложно и с наскока, как вам кажется, этого не решишь. Хотя на основе застрахованных моральных контрактов о храме любви и о храме семьи можно говорить как о едином целом, если всё это устремить к созиданию относительного душевного счастья.
— Да вы мой душевный паинька, то укрепляете меня в мыслях, то наоборот, да и радость дельности той благодати, которую вы оплодотворили своим явлением и своим предложением на семейную переориентацию развития храма и моего рода.
Он не уловил истинный смысл того, на что в сказанном намекала она, так как и сам тоже слегка захмелел, но, воодушевлённый её похвалой, продолжал:
— Это громко сказано, но вы подняли мой дух и убеждённость в мыслях и, главное, быстро переориентировались сами. Ведь ранее говорили о свободе любви, а теперь о свободной семье. Это всё потому, что вы гибкий человек и готовый на компромисс для выживания, при этом остаётесь верной себе. Тем не менее всё, что вы, мадам, сумели раскрыть и в чём-то убедить меня, похоже, как я уже сказал, на то, что я только смутно представлял. Считал, что в таких заморочках я такой один, ан нет. Неужто это то самое, что взамен амурной службы предлагаете сейчас вы, тогда мы в таком подходе не очень-то отличаемся друг от друга, хотя всё похоже на сказку. Я тоже иногда люблю помечтать и верю в новое, но таким, как вы, представить храм семьи мне всё равно сложно. Видимо, необходимо не только правильно всё подать, но как-то и финал предугадать, чтоб человечеству в целом от этого не страдать.
— Да, наверное, мы похожи, а люди всегда тянутся к похожим на себя. Я согласна и с последним, потому возникает необходимость соответствующей морали с видами обрядов от священников любви. Чтобы это можно было сделать, нужен штат порядочных людей с официальным разрешением и пробными шагами в этом направлении. Тут вы, наверное, опять скажете, что эта милая надежда мне не светит и частным путём не решается и нужно что-то проще.
— Ну зачем всё так утрировать? Мне теперь уже кажется, что мысль о том, что в семейных и интимных отношениях необходимы изменения, летает в воздухе так же, как ваш шарик «уко». Однако истина может быть только в том, что приносит человеку счастье без ощущения какого-то нарушения. Без признанного регулирования и всё-таки некоего контроля всех ваших временных брачных союзов как упрощённой регистрации сексуального общения как всё откроется, так и закроется.
Должна быть и официальная нормативная база, и праводопускающие показатели к применению. Может ли это явление предполагать рождение детей, если будет преследовать только развлекательный или пробный характер семейных уз эротического характера? Здесь много вопросов, и непонятное грешит с желаемым.
Арабес на мгновение как бы отключился от высказанного собой последнего предположения. Усевшись в кресле поудобней, он стал думать, правильно ли выразил мысль, скорее случайную, подхваченную на лету, в некоем своём сомнении. Тут между прочим заметил, что дух любви в виде шарика «уко», ползающего по полу, сам по себе, как кот, незаметно куда-то исчез. Он высказал это своей собеседнице. Она оглянулась и подтвердила исчезновение.
— Это значит только то, что его хозяйка вот-вот появится здесь сама.
— Вы говорите о Шаманке?
— Да.
— Это уже что-то. Воистину, может быть магический выход. Мне нужно привести себя в порядок.
Анна принесла ему отглаженные брюки. Смотря на него, стала успокаивать.
— Ну да ладно, не суетитесь и не придавайте этому удивительного значения, но если появится, то необычность её явления мы точно ощутим. Это только её дух любви может появляться и исчезать незаметно и неожиданно, как и сама любовь, а Шаманка, как вы её называете, явится, как положено, с явлением храмового чуда. Что-то вы разволновались?
В Анне как будто проснулась ревность, и если не она, то некое женское самолюбие, и чтобы подавить его, она решила вернуть беседу в прошлое русло.
— Не зацикливайтесь на этом, подумайте о том, о чём мы всё-таки говорили, — заметила она. — Ведь я не просто так утверждала, что наши священники Христа не могут вести контроль и управлять всеми любовными вопросами, а храм семьи и любви должен иметь такую религиозную службу, без которой его существование будет невозможно.
Арабес то ли усмехнулся в озабоченности над её утверждениями, то ли, наоборот, удивился, как она настойчиво свой храм свободной любви превращает в храм Гименея, и, озадаченно думая о шаре и Шаманке, продолжил довольно серьёзно:
— Тут точно без соответствующей религии, если не магии, то ли от духа храма любви, то ли ещё от чего, о чуде, которое произошло со мною ночью, да и продолжается сейчас в виде шарика «уко», говорить не приходится. Похоже, без такого подхода серьёзных проблем не решить. Я уже почти согласен с вами, если бы ваш храм смог регулировать семейные и демографические проблемы, а ещё бы стал стимулировать общественную деятельность каждого, чтобы человек хотел работать, как ребёнок играть, и всегда по любви рожать здоровый и прекрасный генофонд планеты. Генетикой животных мы занимаемся, а генетикой людей нет, а угроза перенаселения неполноценными детьми в обществе растёт. Так скоро останутся одни дебилы, так как они более приспособлены к жизни, и во власти и политике такие любят править балом, иначе мы бы страну не потеряли. За границей, чтобы дибилизм власти массы не замечали, массам не дают даже должного образования. То там, то тут ведут войны. Такие же наши бездарности развалили державу, уничтожили тысячи предприятий, а новых взамен не создали, нацию пустили под нож алкогольно-сексуального беспредела. Однако что говорить о стране, весь мир на таком же пути. Другого, видимо, эта система предложить не может. В том, что работы, кроме ваших услуг, в округе нет, подтверждение этому, а раньше работа была у всех и безработных как тунеядцев судили. Вот потому в нынешнем хаосе отношений все дамы ищут для красивой жизни только спонсоров и оплаченной любви, а не работы и семьи, так как содержать жену и детей ныне не каждый мужик может. Нерегулярный секс при вынужденном затягивании холостяцкой жизни тоже не ведёт к сексуальному здоровью и воспроизводству, а современная религия в этом не помощник.
Не успел он ещё закончить своё утверждение, как в комнате появился опять шарик «уко». Он задержался у шеста и стал медленно крутиться и раздуваться. Удивительно быстро превратился в большой шар. Когда он стал размером с рост человека, в нём появился девичий силуэт. Силуэт взмахнул руками, и шар лопнул. Раздался резкий хлопок, и погас весь мигающий свет. При свете маленького ночника он услышал, как то ли хлопнула дверь, то ли молния со скрипом сверкнула вдоль шеста. Через мгновение у него силуэт девушки превратился в реальную девушку в лёгком платье. Она повторила взмах силуэта, что он видел внутри шара, и сразу поднялся фейерверком салют искр, а под ним и побежавшим с миганием по всей комнате огонькам явившаяся дама пустилась в танец.
— А вот и явившееся чудо, о котором я упоминала. Такие, как она, действительно могут создать невероятное и быть штыком любой интимной революции желаний. Остроту этого штыка вы уже испытали на себе ночью. Если хотите, могу продать эту мадам «желай», деньги у вас сейчас есть али как? Подарить?
В приглушённом свете комнаты зазвучала музыка, и в пустившейся танцевать даме Арабес наконец действительно разглядел недавно соблазняющую его Шаманку.
— Не надо меня ни дарить, ни продавать, денег пока нет таких, на которые меня можно было бы обменять навсегда, — молвила она, продолжая танцевать. — Вы, кажется, здесь развели дискуссию о семье, и интимной вере, и любовной игре? Вот и танцуйте с этим по душе.
— А ты что, подслушивала? — вопросил Арабес.
— Мой агент здесь ползал в виде шарика. Так вот, я предлагаю создать сейчас свободную гостевую платоническую семью чувственных желаний. Семья «де плато»: захотели вы сегодня пообщаться со мною, позвонили и трижды прокричали: «Жду, желаю!» — и я пришла. Захотели, чтоб к вам пришли две, — придём на пару. Я думаю, Анна будет согласна создать такую семью. Каждому человеку не всегда нужен секс, а чаще общение с любимым человеком, и таких желанных и платонически любимых может быть не один. Отдых в кругу любимых может быть узаконен по-любому, и как семья, где секс без ревности или только эротика общения — это уже будущее, как бог пошлёт, кому так, кому иначе, на любой вкус и цвет, по желанию.
— Вы что, предлагаете семейную партнёрскую коммуну? Интересно, и с общей собственностью и общими духовными ценностями? Вы, кажется, об этом уже говорили, но вряд ли Анна согласится.
— Да-да, не каждая, даже такая, как я, будет с этим согласна, — возразила Анна. — Это дуристика, даже дружественная семья — блеф, а вот платоническая семья эта, так скажем, возможна, но тоже на любителя, для ведения делового и какого-то общего интереса.
— Ну почему, если вы уж предполагаете свободу морали, то нужно допускать всё, и не только семью на дружественном контракте, — поддержал танцующую Арабес. — Если неофициальное сожительство существует, как и дружба, без контракта, то почему нельзя эти отношения выделить из существующих семейных отношений? Говорят, что между мужчиной и женщиной дружбы быть не может, а я сомневаюсь; кто-то дружит семьями, и посредством контракта можно даже это узаконить. Вот я бы с вами такую семью отдыха и душевных встреч создал.
Анна посмотрела на Арабеса, оценивая предложение, и после некоторых раздумий, вздохнув, ответила:
— А что, сейчас его и состряпаем. Святых, правда, нет, и душевная святая семья не получится, да и мне этого всё-таки не нужно, как и ему, а иначе тоже было бы возможно. А вот лучше скажи: если все женщины по красоте были бы одинаковы, вы, мужики, как бы их выбирали?
— По душевным качествам, — ответил он.
— А если и по душе и красоте тоже одинаковы, как близнецы?
— Тогда бы ревность, которая существовала всегда в гаремах, заставила женщин чем-то всё-таки отличаться друг от друга, и ненависть за право быть желанной заставила бы их уродовать друг друга.
— Я знаю выход из этого, — заявила Шаманка. — Разве нельзя застраховать и то и это? Чудачить так чудачить. В мире существует премия за самые абсурдные научные открытия, так почему не создать премию за самые абсурдные страховки отношений? То же можно сделать с правом на рождение детей, застраховав в контракте сексуальных отношений их появление и наоборот. Такие отношения могут легализовать всё, а некоторые связи — только с определённого возраста. Одиночества ни в юности, ни в старости не должно быть. Застраховать можно и молчание, и честность, и девственность, даже неразглашение неузаконенного секса или, наоборот, обязательное его проявление от супругов в тех или других отношениях и даже проявление страсти.
— Нет, страховку от страсти может дать только бог и врач, — возразил Арабес. — Если не идти на теловредительство, как это описано Толстым, когда священник отрубил себе палец, чтобы убить страсть и не согрешить, то тут если на цепь не сажать, то, как за границей, браслеты от страсти надевать.
— А вот от бессознательного секса под действием гипноза или магических сил и чар любви, как было прошлой ночью, ничего не поможет, — заметила Шаманка. — Вы ещё и сейчас находитесь под воздействием этой магии.
С этими словами Шаманка подошла к Арабесу и, проведя загадочные действия вокруг его головы, слегка ударила его по лбу.
— Бог с вами, — промолвил он. — Если это так, то тут никакой контракт и страховка верности с соблюдением обещаний, расписками не поможет, явление точно неотвратимо.
— А вот сейчас вы свободны от магии и любви, — услышал в ответ и закрыл глаза рукой.
Что-то прошептав, махнул кистью и как будто освободился от некоего наваждения.
— Продвинутые вы дамы. Страшно, аж жуть, и глаз вылечили, и соблазнили. Куда я попал, где мои вещи? — риторически вопрошал он с оттенком юмора.
— Ну разве мы страшные? Вы посмотрите на нас. Если Анна говорила здесь о какой-то согласованной дружественной семье, то мы и без контракта здесь почти семья общего дела и вашего несчастья, иначе бы вам не помогали. Вы же настоящая жертва любовных отношений. Следуя своей религии, мы просто обязаны вам оказать помощь. Считайте, что мы застраховали ваши любовные неприятности.
— Страховка любовных отношений вроде тоже сложна, но вот уж, кажется, возможна. Только про семью со страховкой отношений, думай не думай, частным образом не решишь. О таком подходе даже Ленин с Марксом не решились заявлять. Если марксисты проблем любви разрешить не смогли, то вы зачем дёргаетесь? Писающим против ветра авария известна. Бездарные узколобые и выродившиеся коммунисты кроме теории стакана воды в лице Коллонтай, которую мы с Анной уже здесь проклинали, родить ничего не смогли. Практического применения она не имела, и они были вынуждены опереться на патриархальную семью. Храм любви с религией семьи-любви при предлагаемом вами социальным фонде им мог только сниться.
Шаманка, не стараясь разбираться во всём, что он наговорил, вернулась с танцем к шесту, промолвив:
— Фу, как заумно. Вам не надоело и до меня, и сейчас истины полоскать? Остановитесь. В общем, всё оказывается просто и дёшево. Значит, это и не будет сердито. Если свобода любви с религией и фондом будет слита и любовью народной и божьей покрыта, то она и ада грехом не будет залита.
— Ну вот и пообщайся с ним, ему всё равно деваться некуда и время убить надо, а я отдохну и на вас посмотрю, — заключила Анна.
— Я сейчас вашу пластинку заумную дискуссии трахну вдребезги. Вы же два сапога пара. Всё у вас тары-бары растабары, и всё как бы по-пустому. Я так считаю, что мораль этого мира тоже надо красиво трухнуть и усиленно разлагать до дна Содома и Гоморры. Пусть грянет божий гром. Ведь пока гром не грянет, ни власть, ни мужик не перекрестятся и не задумаются. Сейчас покручусь на шесте ещё немного, а вы можете сексу кости продолжать мыть, и ты не вздумай спать.
— Во характер. В этом она вся. Оставила меня опять на вас. Вы ей про одно, а ей плевать на всё. Однако не только ей, а всему миру не до нашей беды с заботой и пониманием необходимости религии и храма любви. Ей бы крест мучений превратить в крест любви и крутиться на нём до Луны и забраться с него на неё, чтобы станцевать уже с её высоты, — заметила Анна, мило помахав подруге рукой своей.
— По-моему, практичнее всего, чтобы мы жили в любви и без беды. Будем продавать отношения меж мужчинами и женщинами, как цветы, — отозвалась, уж танцуя, Шаманка, и добавила: — Легально, нелегально — не имеет значения. Деньги слева, деньги справа, для успеха их лишь надо. Они не пахнут.
— Вот видите, мы с Шаманкой одной крови и одного мнения и беды, — разведя с усмешкой руками, молвила Анна. — Этим и будем заниматься. — Эту фразу послав ей, добавила: — О неких возможных отношениях по значимости можно пока лишь рассуждать, пытаясь с истиной поиграть.
— Эти рассуждения — всего лишь ваши лирические отступления и массаж воображения, — почти прокричала им Шаманка, крутясь вокруг шеста.
— Да ты помолчи, крутишь ногами и крути или выпить с кухни неси, надо же нам отметить твоё сказочное появление. Явилась, как с неба свалилась, а мы не ждали и эти фантастические рассуждения, как кто хочет и сколько сможет, отодвинем пока, чтоб не ломили бока оттого, что нельзя.
Высказавшись, она замолчала и, откинувшись на кресле, закрыла глаза сразу после того, как подруга ей сказала: «А ты, хорошо, как хотела, поспи». Воцарилась тишина. Шаманка тоже исчезла и появилась из кухни нескоро, но уже с подносом.
Поставив поднос на столик, рядом положила журнал.
— Тут я подобрала с пола журнальчик — видно, упал с полки — и, посмотрев на кухне, заметила, что в нём есть как раз статья по вашу душу и тему. Может быть, вам будет интересно? «Важно знать», так она называется.
— Мы уже её смотрели и даже читали кое-что из неё, — ответил Арабес.
— Дайте я всё-таки кое-что из неё вам зачитаю, иначе меня загрызёт червь неопределённого любопытства, — взяв и развернув журнал, воскликнула она.
Расхаживала после по комнате, как бы находясь в танце, так как Анна вдруг как будто отключилась, ожидая, пока Шаманка придёт с подносом. Она показала Арабесу из журнала картину, где на рисунке были скованны одной цепью обнажённые мужчина и женщина. Они прикованы ею к кресту, были охвачены огнём, а некий ангел с неба летел над ними и сыпал в огонь цветы. Картинка его не удивила, так как он уже её видел. Она чем-то была похожа на его картину, которую он разместил на подготовленной к продаже кассете песен Надежды. Разница была лишь в том, что у него был изображён один мужчина как единственный объект казни. Арабес только усмехнулся, а Шаманка стала зачитывать некоторые выдержки из статьи:
— «Может, обществу и правда легализовать сексуальное рабство проституции как свободную любовь? Если наше свободное общество сегодня действительно фикция и, находясь в плену денег, погрязло в моральном поругании христианской морали, то, возможно, свободная любовь — это выход. Говорят, что даже высокая любовь и брак — это всегда добровольное и желанное счастливое рабство. Чтобы соответствовать свободному обществу, ей, видимо, наконец необходимо оторваться от пуповины христианской морали. Только оторвавшись от неё, человеческое счастье любви как приложение к ней не будет жить на задворках этой жизни. Даже идеально подходящие друг другу пары, как лебеди, зачастую из-за имущественных противоречий не достигают счастья в своей жизни.
Сегодня некоторые думают, что подходящая сексуальная самка должна стать мужчине деловым товарищем и душевным другом, сочетая в себе достойную мать, хозяйку и красавицу. Однако из-за такого нагромождения сложных обязанностей её в этой жизни королевой счастья представить трудно. У богатых оно разбивается либо о чрезмерную свободу, либо о деловую занятость, у бедных — о низкий уровень предоставляемых бытовых услуг. Любовь очарования в узаконенных рамках долго не живёт нигде. Она требует большой внутренней энергии при сопротивлении соблазнам. В этой парадигме жизни теряет смысл любовь как высшая ценность. Может, нам искоренить любовь как пережиток наивного сознания? Слишком много она отбирает полезного времени, эмоций и чувств, а в результате одни трагедии. Создаётся ощущение бессмысленных забот и эмоциональной работы цивилизации. Вечная любовь — это почти исключение. Учёные доказали, что чувства живут не более четырёх лет, а дальше действуют привычки и имущественная, как и душевная, зависимость».
— Ну, это и без этого писаки известно всем, — заметил Арабес.
— Естественно; вам, наверное, известно и кто написал это, или, может быть, вы её сотворили?
Я когда ворожила над вашей головой, то подобную картину видела, с некоторой разницей. Вы на той картине были без дамы, а она где-то снизу смотрела на вас. Когда мужчина в огне, это к плохому явлению.
Она магически поводила рукой над журналом и после над его головой, промолвила:
— Уж очень статья вашими мыслями, и немало, заряжена.
Арабес поднялся и, взяв из её рук журнал, бегло взглядом пробежал по странице.
— Я с таким же успехом могу сказать, что это написала Анна. Ты же сказала, мы два сапога пара. Вдумайся в смысл изложенных хотя бы вот здесь соображений.
Он, ткнув пальцем в текст, зачитал:
— «На смену уходящей хозяйственно-бытовой семье должна прийти партнёрская по интересам семья, где общие интересы будут её скрепой, а всё остальное будет являться социальной заботой общества. Религия и общее хозяйство в прошлом определяли скрепу традиционной семьи. Значимость супругов в новой семье должна определяться божьим послушанием, общими интересами и душевной гармонией. Этим и будет выполняться социальный заказ общества на плановое воспроизводство населения. Нужен ли в такой семье традиционный муж и отец, большой вопрос, если все хозяйственные заботы по быту и воспитания могут взять социальные службы. Напрашивается соблазн даже заменить и мать, и отца гостевыми родителями».
Ну, эти рассуждения разве не ваши? Я с ними почти един, но вы же первой говорили о партнёрском браке. Так что к чьему авторству отнести, большой вопрос. Просто, как я уже говорил Анне, идея эта летает в воздухе. Тут и автор обозначен как некая Надежда Бел.
— Ну это, скорее, псевдоним, — заметила Шаманка. Забрав у Арабеса снова журнал, она извинилась, заметив, что характер текста не предполагает того, что он принадлежит перу женщины. — Можете убедиться, — продолжала она. — Вот слушайте, как пишет:
«Низкая оплата женского труда лишает их независимости от мужчин, и свободу чувств любви утверждать рискованно. Даже обвенчанные любовью, но обречённые на поиск материальных благ люди зачастую пренебрегают любовью или косвенно продают её за блага. Так, может, сразу готовить женщин только к жертвенной любви и материнству, так как прогресс всё равно рано или поздно вытеснит какую-то часть населения в безработные, и то, что ими окажутся женщины, будет социально оправданным и мотивированным их необходимостью в семье? В противном случае более способные женщины вытеснят мужчин из производства, а государство будет вынуждено заниматься воспитанием. Мужчины в семье не смогут заменить женщину, и будут потеряны для семьи, и станут балластом для общества, если к этому времени традиционная семья не изживёт себя совсем».
— Ну не знаю, это могли написать и мужчина, и женщина. Ничего не подчёркивает ни женское, ни мужское перо, хотя мужчина вряд ли взял женский псевдоним.
Шаманка усмехнулась, то ли выказывая недоверие сказанному, то ли ещё чему.
Тут ему в сознании, как комок к горлу, подкатился ком воспоминаний. Он вспомнил перед первым отъездом слова Рушави о том, что он неудачно пытался в каких-то журналах опубликовать рекламную статью о возможности создания некоего храма любви как её музея. Тогда он сетовал на слишком дорогую стоимость. А может, попытка удалась позже? Тогда, может, автора зовут Надежда Бел Желанная? Он отогнал эти мысли и решил стоять на своём.
— Не надо смеяться, — остановил её Арабес. — Я вроде как читал эту или подобную статью раньше и абсурдом не считаю. Может быть, эта статья и общение с Анной в какой-то мере сформировали и моё близкое этому понимание. В ней дана попытка нематериального подхода к стимулированию жизни и любви. Над этим можно думать, а не беситься лукавыми усмешками, как ты, юная божественная леди.
— Да выкиньте вы эти мысли из головы, я не издеваюсь, а, наоборот, радуюсь словам божьим. Анна, как Коперник, пытается останавливать Солнце и толкает Землю, то есть сознание, которое считает, что свобода любви и семьи — это блуд. Именно грех надо считать святостью и счастьем, но мир в своём заблуждении пока считает всё наоборот, как и считал раньше, что Солнце вращается вокруг Земли. Несмотря на то что вы отказываетесь от авторства, я отныне вас буду звать Арабеск Бел, ведь рассуждения прямо ваши. Если автор всё-таки женщина, то она точно ваша чудная половинка.
Это сравнение Шаманки вновь толкнуло его к мысли с прежними догадками, но он опять их отогнал.
— Ты как Анна, ту убеждал в обратном, теперь то же приходится повторять с тобой. Читай статью с начала, в ней же говорится об отрицании любви, а я не могу отрицать её. Для меня она высшая ценность жизни, а потому автором её быть не могу.
— А любовь здесь и в упрощённом виде не отрицается и рассматривается через право, ну чем не ваше толкование? Вы же тоже склонны рассматривать право как проявление общественной любви к человеку, а так как любить всех одинаково нельзя, вы ратуете и за неравное право. В этом странном суждении не исключаю вашего абстрактного авторства или соавторства, — подчеркнула иронической интонацией своё мнение Шаманка.
Арабес решил больше не оправдываться перед ней и задал встречный вопрос, который мог бы заставить её забыть об этом.
— Почему ты к моему имени вдруг добавила «Бел»? — удивлённо спросил он.
— Аура и энергия у вас такая светлая. Я её вижу, да и статья в этом журнале имеет такую же энергетическую ауру и подпись: Бел. Кажется, что это ваше, и всё. Видитесь-то вы мне военным и не раз рисковали своей жизнью ради чего-то светлого.
— Заглядываешь в прошлое?
— И не только, — ответила она, продолжив: — Арабес — это не ваше имя. Видимо, с военных лет за вами эта кличка идёт. Как гражданскому вам больше подошёл бы псевдоним Арабеск Бел. или «Вел», что характеризует величие, а арабеска — красоту, но за вами идёт военная чёрная часть кармы.
Она взяла его ладошку и, посмотрев на неё, задумчиво произнесла:
— Берегите себя и будьте осторожны. Ваша дорога жизни идёт в никуда, как в пропасть. Отныне вы всё же будете для меня Бел. Может, я вам и оберег дам.
— Ну что же, тогда обмоем моё новое погоняло, или, иначе, псевдоним.
— Вы же мне тоже кликуху дали. Шаманкой меня никто кроме вас не называл. Я, правда, не против неё, так что обмывать надо обе.
— Значит, обмоем и ту, и эту, пока Анна отдыхает.
— Да выпейте, и поскорее, а то так же, как Анна, я проявлю заботу, чтобы и вы отдыхали.
— Даже так? Да уж, да уж, но в такое возможное чудо от такой, как ты, уже верю и за это тоже выпью. Это всё значимо, ведь глаз мой вылечила. А по псевдониму говорят, и недаром, что как корабль назовёшь, так и поплывёшь.
Шаманка, похлопав ему в ладоши, дополнила:
— Мой псевдоним к вам, как клеймо, пусть прилипнет и будет значимостью личности вашей.
— Неужто? Это как повезёт. Вот Анна говорила, что избранным по вере тоже дают святые имена поклонения, как звания военным, тоже клеймо значимости, но тогда их давать должны боги. Если же я от тебя и оберег получу, то тоже, как богу, поклоняться начну.
— Может быть, и начнёте, неизвестно, но точно такую другую нигде не найдёте. Я же могу и к любви приговорить, и любовь отговорить. Бойтесь меня и любите, в гости заходите, когда в интернет выйду.
— Ну уж если такие, как ты, будут служить религии любви и этому дому, который Анна называет Храмом, то всё, как и чудо в виде шарика «уко», здесь возможно. Боюсь, что и фантастика Данелии из известного фильма в поклонение значимым инопланетянам, с возгласом «Ку!» — оживёт. Только тогда всех баб и мужиков, как коров в стаде клеймить кликухами придётся, с разным по ним поклонением.
— Для блага можно и фильм Данелии оживить, только тогда каждой кликухе нужно будет соответствующее тату на тело наносить со звёздочками значимости и штаны поклонения подбирать, чтоб одним по святости было дозволено право на всё, другим только на часть того и меру знало добро.
— Ну с клеймами и штанами — это пережиток, как и клеймо проституткам, которое раньше ставили. Нынче легче заставить всех рассчитываться финансовой карточкой, чтобы можно было её блокировать и контролировать. Что брать, где брать, дать по ней или не дать, куда входить и с кем блудить, только с нею что-то и можно городить, — поправил её утверждение он.
— И кто же всё-таки будет такой беспредел творить? Неужто такие, как Анна, или всё-таки божья знать, если другую службу не искать? — задала вопрос Шаманка.
— Да я вроде как уже и говорил, всё может и вера, если состряпать религию свободной семьи-любви, как утверждает Анна, и самоуправление такую оценку и права спускать может. Можно и клубы по интересам организовать с их коллективным решением. Особо всё-таки может преуспеть вера любви со своим судами по моральным контрактам. Ведь уголовники имеют свою мораль, по понятиям, монастыри — уставы по святости, цыгане — по своему уложению, а почему бы и вам, бабам, не иметь свою монастырскую веру и правду?
С одной стороны, мораль с жертвенной любовью от богов, с другой — обожествление женского права выбора. Женщины могут быть и одностороннего мужского выбора, так и согласованного с ней желания, и более того, почему не может существовать приоритет женского выбора? В этом плане всё может зависеть от значимости личности в обществе или по вере. Сколько «ку» сказать и скидок дать, будет зависеть уже не от цвета штанов, а от ширины полосы «ку» на право-платёжной карточке. Нынче много женщин, которые гораздо значимее мужчин, так как зарабатывают больше, а значит и права со своим преимуществом диктовать могут. Только мне кажется, что во всём этом нет чего-то более важного.
— А что вы можете иметь в виду, когда, допустим, семейный человек влюбился в жену другого, но не хочет разрушать ни его семью, ни свою? Или такого в предполагаемых вами отношениях вы не допускаете? — расширила, конкретизируя своё любопытство новым вопросом, Шаманка.
— Да нет, можно предположить и такое, но только как шведскую семью с понижением статуса значимости их семьи и с меньшей правовой значимостью, как и говорила Анна, но в этой жизни такой вариант вряд ли невозможен.
— Какие вы всё-таки смешные. А я вот говорю, что в этой жизни всё проще и никаких проблем нет, — возразила она. — Ныне просто понравились, перепихнулись, любопытство удовлетворили и, покаявшись в грехе, разбежались. Ж… пой об ж… пу, кто дальше прыгнет, а раз социальной оценки поступков нет, то и волосы на этих точках никто рвать не будет, и о последствиях и думать нечего.
— Вот в этом и кроется бесконтрольная и безответственная проблема, — возразил он. — Счастье коровы не в том, что её гулять пускают, а в том, что вовремя за сиськи дёргают, чтобы глаза красными от боли не были. Мы в беседах с Анной к единому мнению в этом не пришли, и она остаётся большим вопросом и проблемой.
— Ну если вы тешитесь за ответственность, то всё то же несложно сотворить со страховкой морального контракта, о котором, знаю, бредит Анна, — продолжала настаивать на своём Шаманка. — Им можно предусмотреть и понижение статуса с потерей страховки, как и кару религиозным или общественным судом. Значимость права личности на тот или иной союз может возникать и нет, но религия и ангелов-хранителей может для каждого круга лиц, и свой этический кодекс утверждать. Нужны для этого только политическая воля и соответствующая организация, а не наш безликий, как говорите вы, правовой уровень отношений. Только в идеальном виде это всё же на нашем уровне сложно, — повторила ранее высказанную Арабесом и Анной мысль Шаманка. — Существующая религия этим точно заниматься не будет, это нарушение её канонов.
— Вот и опять выходит: нужна новая светская религия. Со своим кодексом чести. В нём должна быть и система божьей кары как при отказе от воспитания детей, так и за аборты и прочие моральные отступления. Ведь аморальные поступки ныне наказания не имеют, а в религии может быть и это возможно. Она сможет как статус понижать, так и за борт почёта швырять. Однако говорил, говорю и буду говорить, что не надо яда пить, и вены резать и на баррикады идти, тихим сапом к своему идти. Пусть дольше, но крови меньше. Пока об этом можно только говорить. Я думаю, как и что в этом плане можно сделать законным путём, а вы с Анной норовите закон подмять.
— Мне стало скучно сначала от моего чтения, а теперь я утомлена от всей этой словесной бодяги внушения, — беспристрастно высказалась Шаманка и, отойдя, стала опять кружиться вокруг шеста. Было непонятно, то ли она смеётся над всем прочитанным в журнале и их обсуждённым, то ли хочет выразить что-то другое, что высказать не может. Однако это пренебрежение к дальнейшему общению показалось Арабесу странным.
— Жизнь наша, стайное «бекало», нас всё нагибает, принуждает, а нам некого, — с усмешкой произнёс он, повторив фразу, услышанную как будто совсем недавно, но запавшую ему в сознание.
— Это нас нагибают, а вас только живой водой омывают, когда во тьме поднять что-то решают, — с усмешкой ответила она ему. — Надо Анну будить, она же хотела моё явление отпраздновать и утвердить.
Шаманка подошла к ней, взяла за руку и что-то прошептала.
Анна, до этого будто растворившись в кресле с видом спящей Мадонны, вдруг проснулась, одёрнув Шаманку, извинилась перед Арабесом за свой сон. После стала обвинять за такой нетактичный поступок Шаманку. Шаманка от её замечания будто замкнулась, подошла к камину и, положив на поленья в нём журнал, разожгла огонь. После, любуясь огнём и ругая статью, уселась рядом с ним на кресле.
— Зря она сожгла журнал, — всё же продолжая думать о прочитанном, сказал Арабес, обращаясь к Анне.
— А я и не говорила, что прочитанное — абсурд. Вот только идея усыпить меня — глупость, — возмутилась Анна и окликнула её: — Ну ладно, не дуйся, я прощаю твою шутку. Садись рядом с нами и составь святую троицу, и я вам расскажу свой сон. Снилось же мне, будто я иду на телевидение вести программу спасения мира от некой короны нелюбви прелестями свободной любви, а кругом темнота, и где-то сквозь тучи пробивается свет некой свечи «гориволи». От её света все люди и стали болеть вирусом нелюбви, и каждый день умирало тысячи людей по её воле. Эпидемия нелюбви казалась совсем неизлечимой, и все прятались по своим квартирам и под масками. Как спастись от неё, никто не знал. Медики всех стран боролись с этой бациллой и сами умирали от неё. На земле шла война нелюбви. Вдруг вижу: выходит навстречу мне герой Данко из книги Горького, в руках он несёт горящее своё сердце и говорит:
— Тебе, чтоб спасти мир, надо погасить свечу «гориволи» и зажечь свечу и лампаду «любиволи», но для этого перейти болото смерти и забраться на гору Святого духа. На этой горе, у пещеры Всех благ, тебя встретит святой дух, он возьмёт это сердце и вознесёт в небеса свечу «любиволи». На Красной площади над мавзолеем поставит лампаду «любиволи», чтобы все поклонялись ей.
Я выполнила волю Данко, но, перенося меня через болото смерти, он жертвенно погиб ради торжества на земле счастья и любви.
Все люди стали поклоняться тому огню над мавзолеем с лампадой света «любиволи», а в мавзолее святой дух положил тело Данко, чтоб все поклонялись ему как герою и основателю новой жизни. Смерти от вируса бацилл нелюбви прекратились. Даже войны на земле прекратились, и государства насилия передали эту миссию коллективному сознанию мира с религиозным контролем веры любви. Тут вижу уже себя на празднике любви. Все несут цветы к огню «любиволи» и плачут от счастья. Слёзы и цветы святой дух превращает в монеты любви стоимостью в один люб, так как энергетическим показателем денег провозгласила добродетель величиной в один люб — час проявления любви. Это заставило всех бросить воевать, все стали стремиться любить, так как она повышала капиталы, а несчастья и войны всех разоряли. Я как будто уже во сне стала мировым банкиром, и, победив всех, стала президентом мира. Первая из всех взяла и провозгласила движение к миру любви. Люди стали поклоняться мне, как богу. Кругом висели мои иконы. Я стала выступать перед ними и объявлять им, что мы пойдём и придём к всеобщему счастью с раем на земле. Стала проводить праздники любви.
И вот уже от такого праздника любви с Красной площади я вроде как иду уже по дороге счастья, усыпанной деньгами любви, а за мной все люди с этого праздника. Справа от меня идёт любовь детей, слева любовь жизни моей, а впереди горизонт земной любви. каждый из нас несёт по свече «любиволи» Я шепчу себе: «Не пускай по ветру силы, не упускай дорогого, не упорствуй желанному», и тут меня подхватил святой дух, я почувствовала, что лечу, остальные тоже полетели за мной. Я давно не летала во сне, но тут вы меня разбудили и не дали полетать.
— Да, крутейший тебе приснился сон, он, однако, всего лишь отражение наших бесед. Однако со всеми своими сомнениями считаю: было бы нехило, если такая, как вы, в президенты выбилась страны, и я даже не против, если бы таким же стал президент всей земли, — похвалив сон, с усмешкой молвил Арабес. — Только думается мне, начнёшь продавать направо налево и честь, и совесть, и мораль, а особо любовь, оптом и в розницу, и детей заодно. Точнее, это будут ваши моральные контракты на условную семью от пробного до группового брака. Продавать будете и по значимости, и за бабки, как страховку. В общем, семьи на любой вкус и цвет под любым желаемым соусом, как рыбу с колбасой.
Если ещё и по рейтингу значимости, то вообще туши свет, как и на чём варить, думать надо.
— На талантах и их творчестве и добре, — буркнула Шаманка. — Конкурсы мастерства в творчестве и прочие, по решению бытовых проблем. В процессе конкурсов на них и оценки определятся статусы каждого участника и их семей.
— Добро в любах не измеришь, в банк не положишь и другому не продашь.
— Если электронные любы в лайках измерять, то добро может цену познать с этим и право как на выбор дамы, так на развод с ней и на получение права для нового любовного союза. Чем не товар? — с усмешкой сарказма молвила уже Анна.
— Тогда вам придётся узнать, до какого абсурда в свободе любви будет люд доходить, если по уровню значимости они будут заказывать себе разный уровень утех и ничего при этом не терять. Кто-то будет ругать, кто восхищаться, и все к святому могут потерять интерес наслаждаться.
Анна, встав с кресла, не стала дальше ни возражать, ни спорить.
— Я согласна и с тем и другим, только давайте не будем о сне, а весь стол сейчас перенесём к камину и там посидим, у огня будет уютнее любая беседа, обсуждение и быстрее сладится, и согласие найдёт.
Они быстро это исполнили и расселись, Шаманка поправила просьбу Анны, когда она перед рассказом сна просила составить троицу:
— Нам не троицу нужно составлять, а «парицу», чтобы все всегда были с парами. Троица — это любовь, надежда и святое терпение, а «парица» как слияние Инь и Ян предполагает любовь и волю. Я так это вижу и, как боярыня Морозова с картины Сурикова, два перста поднимаю. — С этими словами она разлила то ли вина, то ли напитка, который Анна называла напитком желаний, и они выпили. Предварительно она попросила всех чокнуться три раза и перекреститься дважды двумя и тремя перстами.
— Крещение — это как прощение, а тройное лобызание рюмками — это как во славу любви, надежды, терпения и воли. Не хватает здесь только свечи «любиволи» как моей «парицы» из сна Анны, но представим, что здесь её свет.
— Ну, за это мы сделаем всё, как ты просишь, — откликнулся Арабес. — Даже если и бог будет это отрицать. Узаконим право и троицы с лампадой, и твоей спаренной свечи «он — она», «парицы», чтобы не было беспорядочного хаоса отношений под божьим покровом Троицы.
— Вдумываясь в смысл вашей логики, — заметила Шаманка, — я поняла, куда вы клоните. Я не хотела, но сейчас иначе не получается, и вы зря стремитесь показать некую значимость моего предложения в троице. Не надо возвращать меня в вашу дискуссию на тему веры, храма и религии. По-моему, свободной любви и семьи без гармонии «парицы» как пары быть не может. Нет никакого смысла переубеждать меня в этом, да и вы никогда не будете зажигать красного фонаря ни у себя над домом, ни где-нибудь ещё. Сон Анны сказал всё. Мне он даёт смысл праведности и торжества любви, как и нашего дела, как высшего добра, которое ждёт человечество через парную взаимность. В людском мире социально-производственный поток, как на заводе, где конечный продукт всегда любовь, с разделением функций, как в муравейнике, всё разумно. Для поддержания её должны быть не узколобые политики с животным мышлением, с которым не задумываются, почему вода светлая, а просто плавают в ней. Человек отличается от таких тем, что задумывается: а почему это так и как будет лучше? Святые в этом мире те, кто развивает сознание и жизнь, объединяя всех некой моралью и верой в это светлое, без религии любви это будет сделать трудно.
— Да успокойся, я согласен и с тобой, и с Анной. Мне стало ясно, что вы, женщины, похоже, всегда становитесь солидарны в своих убеждениях, даже если неправы? Для вышибания дверей лбом ума не надо, но, видно, без этого не обойтись. Вот и давайте выпьем за это, и за вас, и за диктат и божьей Троицы, и твоей «парицы», и чудес святости, которые являют нам явление таких дам, — Арабес показал с улыбкой восхищения на Шаманку и согласился чокнуться три раза.
Они так и сделали, поцеловав его ещё и трижды, одна в одну, другая в другую щёку.
— В таком случае ещё и за ласковый женский диктат, который не предполагает грубости и являет святую диктатуру любви.
Они выпили стоя и только уже после этого расселись.
— Выходит, без вас никуда. Вы, похоже, начинаете задавать тон, а если до президентства дойдёте, — развивал далее мысль он, — только вы сможете формировать отношения счастья и ненасилия.
— Что так, то так, и в этом тон должны задавать только, мы дамы, так как только мы по своей природе способны на диктатуру любви без грубости и насилия, — заметила, улыбаясь, Шаманка, — ну как всегда, особо как сегодня ночью, — намекнула она на прошедшее.
— Вы действительно, как слабые существа, способны не насилием, а нежностью и вниманием соединять любовь мужчины, с естественной сущностью природы своего «я».
В нашей жизненной цепи вы частички и себя прекрасной, и своего желанного. Через обряды поклонения красоте, явление коих я ощутил прошедшей ночью, видимо, и должно происходить воссоединение душ, хоть на контрактное время, хоть на всю жизнь, — он с трудом и в некоторых сомнениях закончил свою будто бы хвалебную мысль по затронутой теме и прошедшему явлению чуда.
— Это прекрасно, что вы так высоко цените нас, в этом скрыт наш душевный диктат, — услышал в ответ от неё. — Можете считать, что прошедшей ночью был диктат любовного чуда, равный ненасильственному диктату счастья.
— В таком развитии нам точно будет грозить матриархат, если ещё и президентами будут дамы, похожие на таких, как вы, — высказавшись, он, показывая на обеих, стал рассматривать стоящие закуски. Этим он как бы хотел подвести итог своей точки зрения и подчёркивал, что не желает продолжать дальше дискуссию, а больше интересуется закуской.
Однако Анна, почувствовав его восхищение Шаманкой, напротив своему рассудку, наоборот, решила мягким насилием своей логики подавить его чрезмерное увлечение Шаманкой. Словно обманного насилия над ним, которое произошло ночью, ей было недостаточно или боялась, что подруга может раскрыть явление скрываемого ими условного чуда.
— Если бы сон мой чудом свершился явью, — она погладила Шаманку, — я бы её первым своим заместителем сделала. Мы бы тогда и виртуальные свадьбы узаконили, по которым женщины могли бы дарить мужчинам всю свою телесную красоту с правом виртуального распоряжения, каждому, как кому захочется. Стали бы и эдак, стали бы и так, как потребуют условия на виртуальный брачный контракт. Тогда бы брак со всеми мужчинами мира можно было заключать одновременно. А уж продавать за деньги эти браки никто не сможет запретить, и уж точно как их тогда считать, не проституцией же, если фактически женское целомудрие будет незатронуто?
— Ну, вы совсем уж взорвались в «ах». Виртуальный секс через брак с допуском к телу требует нового осмысления. Я тут пока не знаю, как это может происходить конкретно, но без контракта с любым сознательным возрастом, без кодекса и религиозного контроля точно порядка никакого невозможно. Это вроде как секс по телефону. Я, как уже говорил, мир ужаснётся, если всем свободу дать, за деньги и жён виртуально будут дарить или менять, с написанием инструкций по эксплуатации. Только после это начнут делать уже без вашей службы, и доходы пойдут не вам, но это быстро надоест даже любвеобильным. Со временем ваш лозунг «Гулять так гулять, обольщать так обольщать» придётся снять. Женины долго терпеть этого не смогут, и бунт можно поймать. Изображать усилия пустой любви и чувств согласна не каждая, да и продавать обзор обыкновенных женских прелестей, а тем более являть их постоянно, как святое вместилище, тоже не надо, убивает страсти желаний.
— Ну, на дам мы управу нашли бы, тут без божьей милости и воли, естественно, будет трудно. Вот по вопросу продажи даже платонического общения как представления телесного трения вы нам не указ. Это наш крест. Потому храм любви, как ни крути, нужен будет и уж точно с религией любви. Только религия может узаконить и возвысить жертвенность как святое деяние на всю жизнь или хотя бы на время. Выдавали же раньше без женского согласия, и привыкали друг к другу, и свыкались с этим, а на время это всегда терпимо, и даже рабство.
Арабес иронически похмыкал, и ему показалось, что она готова в любой момент любовь заменить принудительным сексом, и, почесав с досады затылок, он отвечал:
— Да, теперь я верю, что существующий мир мужчин, построенный на насилии, видно, будет покорён миром таких активных женщин, как вы, с тонкой женской организацией насилия души, стремящейся построить его на свободе любви. Если вам разрешить вести любовные шоу на всех телеканалах и во всех странах мира, то тогда если вас в президенты и не выберут по общему желанию, революцию любви вы можете не только обещать, но и спонтанно поднять в любой стране. Однако даже в таком развитии вы будете вынуждены всё равно перейти к языку принуждения, если не насилия. Даже и этого может быть мало, если с грехом не определяться и с карой не венчаться. — Тут Арабес остановил ход своих утверждений, будто запнулся, и продолжил уже немного погодя: — Ведь беда в том, что вы видите систему счастья, возбуждаемую только фантазиями между полами, а считаются важнее отношения между родителями и детьми. Ради них мы и живём, и в этом смысл жизни, как и всей природы, которая живёт ради семени, которое она оставляет в своём окружении. А у вас, как я полагаю, детей нет, потому и мыслите только своими интересами мимолётного счастья.
— Вот тут-то я с вами согласна, — возразила Анна, — только не ради квартир и детей мы живём, а вроде как выразить себя и в этом выражении найти своё счастье в значимости и любви. Дети могут наплевать на тебя, любовь — стать фиктивной, а нажитое богатство — ненужным или даже условием собственной смерти, но только дети могут нести наш смысл, как флаг жизни, дальше.
Шаманка в этом тоже была с ней согласна, промолвив не совсем уверенно, но с улыбкой:
— Выходит, что нужна всё-таки служба культуры интимных отношений с такими кудесниками, как я. Только она и должна стать службой счастья, чтобы власть над другими не стала смыслом счастья. Служба сможет контролировать и нести в массы религию значимости и счастья через ценности любви и семьи.
— Видимо, для этого вам придётся и обряды посвящения в женщин и мужчин осуществлять, с определением им целей и смысла жизни. Если это сделаете как основу узаконенного начала сексуальной жизни в традициях вашей женской религии и сможете существовать параллельно существующим религиям, то барьер своей совместимости с ними вряд ли преодолеете.
— Вот-вот, наконец-то я опять убеждаюсь, что вы согласны с тем, что только женщины могут создать счастливый мир. Став жрицами новой веры, мы, женщины, преодолеем любые барьеры, и мы, а не мужчины, как ныне, будем играть ведущую роль в половой жизни и во всём счастье на земле. Правда, для этого нам нужно освободиться от комплексов. Мы тогда и контрольную власть, и божественную религию в руки, как флаг счастья, можем взять и удержать, а через коллективную ответственность и пендаля миру насилия под задницу дать. Лишь лишение любви должно быть силой страха на земле.
Арабес усмехнулся и похлопал ей. Шаманка тоже похлопала и разлила, что ещё можно было ещё пить, и они за это снова выпили по-шамански, как показывала до этого она.
— Да нет, контроль надо оставить мужчинам, — выпив свой бокал, заметил Арабес. — Нельзя брать это кайло в женские руки, да и всё брать только в руки одни тяжело. Рукой одной всё не ухватить, и лучше всё с богом делить, — ответил он с долей юмора и стал оглядываться по сторонам, будто что-то ища.
— Я здесь и Анна тоже, никого больше не ищите, — заметила Шаманка. Анна тоже слегка усмехнулась, не поняв, что его забеспокоило.
— Если вы ищете шарик «уко», то не ищите, он появится только тогда, когда моя подруга исчезнет. Вы хотите, чтоб она исчезла?
— Нет-нет, но меня взволновало даже не это, что мне уже понятно, а то, что здесь, — он показал на полку с углублениями в стене. — Здесь стояли сувениры в виде змеи, вылезающей из кувшина, и квадратная толстая, с орнаментом Святого Писания, свеча с двумя фитилями, а сейчас как будто всё это исчезло. Вместе с ними исчез фарфоровый ангел со Святым Писанием. Похоже, они переместились в никуда, и это порой повторяется. Рисунок на бамбуковой плащенице, что висит рядом, тоже вроде изменяется. Это что такое, вы можете объяснить?
— Это говорит только о том, что чудеса в моём доме продолжаются или вы уже перепили, — с усмешкой доложила Анна.
— Если и вы все сейчас исчезнете тоже в никуда, но вдруг снова из ниоткуда появитесь, я приму всё за сон, если не за галлюцинации. Вы обещали чудеса и, кажется, исполняете свои обещания.
— У него опять плохо с глазами, — с беспокойством заметила Шаманка. Она приложила ко лбу Арабеса свою ладошку и попросила: — Закройте глаза.
Он выполнил её просьбу.
— Что вы видите сейчас? — спросила она.
— Только большую квадратную свечу с двумя горящими огоньками.
— Это горит моя свеча «он — она», любви и воли «парица», она тебя лечит. — Немного погодя провела ладонью вокруг глаз.
— Сейчас ничего не вижу, всё исчезло, — заявил он.
— Теперь откройте глаза.
Он открыл их и увидел, что все предметы стоят там, где он их видел сначала, а потом нет. — Это невероятно. Я уже вашу хату не считаю избушкой на курьих ножках, но и храмом тоже, хотя теремом с крыльями чудес, уносящим в рай изумлений, уже считаю. В Москве много и ночных, и разных закрытых развлекательных клубов по интересам, но о таком не слышал и не видел. Мне становится страшно, а вам не страшно жить с ними? Это, похоже, проделки привидений, если вы не они?
Она не попыталась ему ни возразить, ни успокоить, а скорее говорила о чём-то своём и скорее уходила от прямого ответа, если не продолжала расширять влияние чудес и связывать их явление уже со своими женскими прихотями.
«Точно, если не привидения и не ведьмушки, то какие-то колдуньи», — думал он, и услышанное убеждало его в этом.
— А нам с этой своей красотой и чудесами жить не страшно, ведь как с бесом, так и с богом всё делить приходится. Мы и ваших, и наших обижать не собираемся, — так утверждала она, подтверждая его душевные колебания и сомнения. — Грешить и чудеса творить мы можем, но только с божьего повеления способны их являть, как и подаяньями за это ему отвечать, чтобы себя не карать и попусту не искушать.
У нас, женщин, для этого все биологические и моральные основания есть. Мы острее чувствуем и реагируем своей нервной системой на настроения и на всякого рода отклонения, нам нужна только естественная моральная забота об этом бога. С ней мы, как более совершенная природная организация, сможем формировать новую культуру половой и родительской жизни. Пусть в ней мужское начало не будет дарить миру насилие и кровь, а оправдывать женское мягкое влияние, где проливать страсть благородней, чем кровь в войнах. Другого себе я не вижу, в этом наше нравственное предназначение, и любой другой революции я не признаю.
С таким подходом нам нужна будет только помощь докторов. Тело заставить желать при большом желании медики смогут, а вот заставить желать сознание гораздо сложнее, и тут таблетки вряд ли помогут, без религии семьи-любви точно не обойтись.
Закончив на этом свою мысль, она опустошила стоящий бокал, добавив, что любая семья — это святое, а застрахованная — это всё что может сохранить женское счастье.Ведь как не крути настоящее женское счастье в детях и прочитала стих:
"Да, беда, бада, бада!
Ба! Бода" с утра всегда.
Шарики за ролики,
Ролики за шарики.
В счастье малышня.
По судьбе родила я
Для себя смешарики.
Бегают, катаются
Жизнью наслаждаются.
И кричат: "Бада! Бада!"
Будто где-то есть беда.
Толи радость без ума.
Толи резвость бес конца.
Слово вроде их игра,
Как безумства чехарда.
И порой игра в войну
Меня бесит, но терплю.
Доз! доз! первертоз
Баловство их как невроз.
У кого галка,
У кого палка.
То доз, то первертоз,
Кто донес, кто перенес.
"Ой, бада! бада! Бода!"
Слышу крики их всегда.
Только это мне не беда,
Я когда-то в детстве такою же была.
Так же для родителей баловнем слыла.
Жизнь так повторяется,
Счастьем называется.
Семеро по лавкам
Не равнодушных к сказкам
И конечно к ласкам.
Радуют по-разному смешарики меня,
Особо, когда кушают пирожки с утра.
В этой детской радости душа и жизнь моя.
Разве не для этого дела мы живем?
Женскую святую долю познаем.
А, бода! Бода! Бода!
Пусть нас радует всегда.
***
— Религия с контролем и регулирование любовных отношений между женщиной и мужчиной, которые могли бы быть узаконены и застрахованы через любые семейные отношения на время или на вечность, но ради согласованных отношений во имя детского счастья — это моя женская мечта. Почему нельзя думать, что это не возможно? Если я верю в возможность пробного, гостевого, полигамного и прочих быстрых форм согласованных по морали гражданских браков, то почему в это не могут поверить остальные? Надо только, как в моем сне, эти образцы семьи показать в виде шоу по телику, и если это станет сначала экзотической шуткой, не страшно. Главное, чтоб это впоследствии стало нужной и востребованной формой, и почему не может быть заключён брак в день заявки и даже на день, как моральный контракт, чтоб о проституции забыть навсегда? Здесь только нужно согласовывать ответственность за последствия.Видите, до каких заоблачных истин можно дойти в подобных дискуссиях и размышлениях. Эта свобода уже может стать новым продуктом нового мира, и такой же может стать страховка брачных отношений любви, которые могут кому-то показаться прекрасной формой отношений, а кому-то ужасной, но это кому как, на цвет и свет товарищей нет и пусть выбирают, — с усмешкой закончила она.
За столом все молчали, не зная, что говорить, и Анна заметила:
— Тишина, как в раю. Вы что в рот воды набрали? Ковыряетесь здесь в еде, как длиннолапые выпи в камыше.
— Ты, Анна, всегда интересно высказываешься, но часто повторяешься в своих беседах. Сейчас ты опять больше говорила или убеждала нас в том, с чем мы уже согласны. Можешь начинать строить рай, мы тебе даём добро, — наконец объявила Шаманка, нарушив своё молчание. — Только я не думаю, что всё так легко, и могу тоже стих рассказать, как это трудно даже богу. В стихе говорится, как черти подобно нам помогали богу построить рай.
— Даже так? А ну расскажи, — поедая с тарелки какие-то котлеты в виде сердечек, отозвался Арабес.
— Он называется «Ух ты да ах ты». Слушайте:
Ух ты да ах ты,
Черти с богом несогласны,
Что в раю прекрасна жизнь
И святою должна быть.
— Как про слёзы всем забыть?
Горем счастье может слыть, —
Говорят они святым,
Грешный нагоняя дым,
Что пустили в рай из шахты
Их мохнатые мерзавцы.
— Ишь, чего решили сдуру, —
Молвил бог, скрутив фигуру
Между пальцев в амбразуру,
Ей крестясь уж не в святую.
— Нет, — ответили ему
Черти, вымывшись в пруду. —
Мы косить под святых будем,
Грешки прежние забудем.
— Белены с утра объелись
Иль на углях перегрелись? —
Отвечает Боже им. —
Трудно стать мне святым.
А ответ: «В рай пропускай
И прощенье нам давай.
Быть с тобою нам родными,
Если б ты считал святыми.
И в грешной любви людей
К ним ты точно сам злодей.
И понять тебя, Господи,
Сложно в этом, пойми,
Ведь на простыни любви
Смерть не знают от войны.
Мы с пруда давно вам пели:
В райской скучно всем купели.
Мы рай построим на земле
Не тот, что ты создал себе.
Чем ты манишь души в рай?
Развлечений нету, край.
Ходят бедные святые
Все как будто холостые.
Манну ждут и чтут тебя,
В этом радость будто вся.
Страсти сложены на полку,
А без них счастье без толку.
О них люди не мечтают,
Увлечений их не знают,
И свобод желаний нету,
Секс карают по завету.
Мы ж свободу обещаем,
За дела любовь желаем.
Это б счастьем называли,
Правом этим бы прельщали.
И такой бы рай создали,
Чтобы все о нём мечтали.
— Ах вы, бесовы козлята,
Скользкой истины маслята, —
Возмутился бог сначала
И вдруг задумался немало.
— Может, правда дать свободу
Всем по чести и по делу?
Закон на сём в раю создать,
Совесть святостью считать?
На ней семью любви венчать
И рай новый заказать.
Почесав нимб так и сяк,
Решил собрать святой костяк.
Он и нынче заседает,
Но каким раю всё ж быть, не знает,
Чтоб люд к нему всегда стремился
И от горя не томился.
Бог как образ человека
На них смотрит уж без смеха.
— Ведь в аду дерьмо глотают,
И потому все в рай желают, —
Говорит он сам себе. —
Не делать это ж на земле?
Но в раю не знают страха,
И нужна кара в ад возврата.
Вот тебе и ух ты,
Вот тебе и ах ты!
* * *
— Да, и ныне не все знают, как должно быть в раю, — заметил Арабес. — Скорее всего, всё будет по праву, а не на халяву. Так, чтобы и к барина жене ходить, деньги брать, и барина к своей жене пускать, чтобы деньги давал, не получится. Похоже, и как знать, скоро за что взял, за что дал, код на банкноте в банк будет депешу посылать и под ногтем всех держать. Будет ли это рай, трудно сказать.
— Вся свобода будет по согласию, — успокоила Анна, — как я вам говорила, и по праву, как считаете вы, и банк свой будет. Жарить, как в аду на жаровне, по мере благородности и души широте не будут, но от всего, чего добьётесь, придётся оставлять божьей душе по добра широте. По ней уж больше всем вернётся с высот на благодарности алтаре, а про десять процентов как божью дань люд забудет на земле.
— Значит, божья дань не останется, как было всегда, и за благочестие по божьему зову возносить не забудут, а за грехи открыто пустят на мыло, но если осложнений по спариванию не будет, то дистанцию до закона сохраним и все беды простим, — уже иронизировала Шаманка.
— Всё будет чики-чики и прекрасно, как плевали, так и будем плевать на всё и всё получим на земле, а от грехов уже открестимся на смертном одре, — также с иронией заметила Анна.
— Я тебе, радость ты моя, даже больше расскажу, — продолжил, также шутя, иронизировать уже Арабес, обращаясь к Шаманке. — Если в рай парами не будем попадать, то одиноким кольца в нос станут вдевать и на божию цепь сажать. Вот уже за них на случки, как коров, один раз в год будут выгонять, чтоб глаза не опухали и сиськи с письками не отсыхали.
— Нет, это страшно, — с усмешкой отвечала она ему. — Я, как черти из стиха, понимаю, что на пятой точке баланду душе не согреешь и живым счастьем не запотеешь. Поэтому только праздные пиры любви в раю видеть и хотела, но только такими, чтобы вся святая братва там от них балдела. Коль деньги власть в нём потеряют и только по праву силой своею согреют, то пусть все любовью расплачиваться пожелают. Гулять так гулять, чтоб горя не хлебать, иначе раем зачем называть? Жизнь должна идти по принципу трёх «не»: не отказывай, не работай, не проклинай. И пусть ангелы, каждого ублажая, на руках по желаниям таскают и все их исполняют по мере осчастливленных любовью ими на земле.
— Нет, Шаманка, не надо так, — шуткой отвечала Анна ей, пока Арабес мешкал с ответом. — Если всем любовь по первому требованию выдавать, то люди ещё скорее друг друга начнут презирать, а ненавидеть начнут, то в ревности друг другу морды побьют. Арабес это точно подтвердит. Любому хаосу нужно регулирование, а оно возможно через семью и право по святым делам. Эту проблему как решить, мы с ним уже решили, так что новый рай уже можно открывать. Как, не знаем, это с богом согласовать.
— Да не заморачивайтесь, пустяки, я сейчас вам бога явлю или за него сама скажу. Равенство и в раю точно отменяется, и все блага в нём по благам на земле назначаются.
Вот видите над камином картину: бог с дьяволом за мир спорят, а кто из них прав, решить не могут. Ни тот ни другой ни одолеть, ни сдаться дуг другу не могут. Вечный спор, и истины нет, а может, спор и борьба и есть истина: и правда, и кривда должна быть в паре. Если же эти понятия на большой садовый хрен натянуть, то ведь и святые вас, и черти проклянут и случки и отлучки по нормативам халявы выдавать не начнут. Нет третьей силы, которая меж ними бы была и спор их решила до конца, да и норма у каждого всегда своя. Кому много, кому мало, сознание и тело в гармонии быть должны, и душа этому гнездо, но абсолютное благо — душе смерть, и где оно? Принцессу абсолютного блага не видел никто и описать не смог, и между богом и дьяволом, чтобы спор разрешить, её нет. Потому и выходит опять что-то не совсем хорошо, и что раем назвать, решить будет тяжело, — иронизировала Шаманка.
Арабес, поковырявшись в чашке с рыбными сердечками, покачал головой, не зная, чем ответить Шаманке, и решил шутливо признаться:
— Ну, тут как ни крути, и ты права, и наша правда видна, но когда даже выходит не совсем хорошо, то это уже и не совсем плохо и вечно живо. Для того чтоб всё могло всё-таки как-то заходить и выходить на хорошо, нужно, чтобы и бог мог подсобить, тогда и абсолютное благо может посетить.
— Это Арабес шутит так, — молвила Анна, — но ему волноваться не надо. Если ложки с дудками мужиков выручать не будут, мы много не потеряем и друг друга уважать ещё больше станем, — с усмешкой вторила она. — Необычайное и необъяснимое, подруга, в виде тебя придёт или не придёт, спасёт или не спасёт, это кому как бог пошлёт.
— Ну, дамы, что это у вас опять какое-то разочарование, то ли на позднее вставание, то ли на плохое старание, не пойму? — уточнил полушутя Арабес.
— Чего тут не понимать? Как обычно, трудно мужское понимание, что не стоит без очарования. Но всегда хуже, когда всё не стоит и при очаровании, — услышал он с усмешкой уже ответ Анны.
— Ну если вы про мужиков, то, наверное, да, и тут точно нам не помогут никакие права, никакая значимость, когда на будильнике завод кончается, — подлил своей язвительности в огонь идущей в разнос общей перепалки вновь Арабес.
— Ну вот вы и признались, что и в раю свободу любви бесполезно давать, её же и грехом не оправдать, а потому пыльным мешком заблуждений по голове бесполезно стучать. По уму, выходит, что даже право рожать и право на воспитание детей по значимости в раю бесполезно поднимать, если его, конечно, на земле создавать, — заметила Шаманка.
— Да, если напропалую, как некоторые, гулять, то всё можно потерять, и бог не будет спасать, и дьявол не будет от радости плясать, но хвосты таким, как вы, может навязать.
— Интересно, интересно, Орабеск Бел. Хорошо же вы нас определили и хвосты даже нацепили. — Она дважды назвала его Орабеском Белом и, разлив по бокалам напиток, подала ему и Анне, которая долго молчала, не реагируя на последнее его словесное сравнение, и наконец возмутилась:
— Да хватит спорить нам, мы уже как одна семья стали. Не хватало ещё поссориться. Я же хотела отпраздновать это явление чуда, — она показала на Шаманку. — Так вот, за это ещё раз с благодарностью.
— Я поняла тебя, — многозначительно отреагировала та и пожелала ей успеха.
— Арабес не понял ничего из их многозначительного общения, но тоже выпил, объявив, что пьёт и за крещение его Белом. Они полушутя обсудили это, и он, сославшись на некую усталость, решил отдохнуть на диване.
Когда он лёг, Шаманка подсела к нему.
— Отчего это вам поплохело, ваше благородие? Может, мы поладим и не будем ругаться и спорить ни о том, ни об этом, ни о другом, и вообще ни о чём? Ведь известно, что право, которое вы благословите, — это удел не простых людей и не богов, оно и не касается таких, как я. Мне для своих прав достаточно взгляда, и по нему я могу исключить обычный ход явлений, превратив их рай или ад.
— Ты, что дьявол в юбке?
— Нет, лучше считай, что наместница того и другого, как Солнце.
— Ишь что о себе возомнила, но я рад, что наконец-то ко мне оно снизошло и улыбнулось, — с иронией отвечал он. — Тысяча способов есть отыскивать его в самом себе, но как ты нашла и почувствовала этого бога в себе? Интересно, поделись, может, опыт пригодится. Если это тешит твоё самолюбие, то, может, потешит и меня? Кто любит, тот верует, а кто во что верует, то бог ему и даёт. Хочешь, наверное, чтобы тебе поклонялись, как раньше божьим идолам? В некоем племени бумба-юмба ты бы стала таким идолом поклонения. Занималась бы приворотом и отворотом, создавала бы символы красоты для оккультного поклонения в виде шрамов, длинных шей, толстых губ и прочего, с секс-контролем и галлюцинациями любви. Разрезала бы на куски неверных, не поклоняющихся тебе и подобным, а заодно и за прелюбодеяния. Стала бы у величества племени правой рукой. Пусть хранит твой разум Господь, не сходи с ума здесь.
— Ну зачем так юродствовать, — поглаживая его по волосам, говорила она. — Я бы могла заняться и частной практикой, но мне нравится идея храма любви, которую хочет осуществить Анна, и потому я с ней. Однако я сегодня её не узнаю, вы развели демагогию любви и замкнулись с ней на какой-то значимости и праве, а это, каким бы кто ни был, счастья в раю на земле не даст. Да и чудо только сознание своим явлением гнёт и этим миф счастья создаёт. В любом храме, как в раю, только бог должен решать, кому грешить, кому пост держать, и право ему не нужно, как и мне. Оно нужно остальным для поклонения подобным. Наместник его на земле должен быть в каждом храме, вроде таких дев, как я. Вот потому я при Анне и вам пригодилась. Вы что, в чудо ещё не поверили? Ведь я вам и глаз вылечила, и мужскую силу вернула. Это не каждому дано. Без меня при любой значимости вы бы прошлой ночью свою золотую рыбку счастья не вытащили бы из пруда страсти, да и ячмень в мозги мог врасти, если бы не магические усилия мои. Хотите, пожелаю и вам сейчас ни пуха ни пера, и удача в деле не пройдёт уж мимо наверняка.
— Не знаю, бог ты или дьявол, но удача нужна. То, что ты телепатическая ведьмушка, перед которой Чумак и Кашпировский преклониться должны, это безусловно. Никто из них передвигать предметы на расстоянии в виде бродячего духа любви — шарика «уко» — даже не пытался. Он же, как шаровая молния, в конце разродился тобой, а ранее в ночи сексуальной зажигалкой, выскочившей будто из огня свечки. Я устал от всех этих явлений чуда, — уже позёвывая, произнёс он.
— Спи, — услышал сквозь дрёму в ответ он и как будто провалился в бездну.
Падая в неё, он стал искать оберег, который мог бы его спасти от неминуемой гибели. Однако оберега не нашёл и, продолжая падать, только махал руками, будто пытался взлететь. Когда устал махать, перекрестился и, смирившись с судьбой, сложил руки, тут к нему и подлетели ангелы женской страны Лимонии в женском обличье. Они подхватили его и понесли вверх. Уже как только подхватили его, поняли, что он вроде как умер в момент падения, видимо, от испуга или потери духа. «Будем его воскрешать», — решили они. Согласовав эту процедуру между собой, помолились и понесли его дальше, как будто на некий спасительный стол сказочной страны бывших жён Лимонии.
Он не понял, как оказался уже в гробу рядом с большим поминальным столом. Всё происходило как будто в помещении со стелющимся туманом или, наоборот, вне такового, в каком-то небесном пространстве, над водной гладью среди туч и звёзд. С уверенностью видел только то, что столы находились над водой, похоже, состоящей из слезинок бывших жён, вспухших от обид и превратившихся в пузырьки их мести среди большой водной глади их негодования. Вода ресниц плескалась озером брошенных надежд, которое парило туманом их сожалений. Видимо, это вместилище было магическим центром спасения брошенных жён страны Лимонии.
Разделялось это пространство плачущим столом, как человеческим носом глазная гладь красоты одинокого женского лика. Музыку с пением в высоте, магическую мелодию, излучали загадочные миражи нимф в космическом сиянии неясных ожиданий сказочного круга тайн этой страны одиноких дам. Антураж обстановки, с одной стороны, напоминал храм, с другой — некое пляжное эротическое кафе ожиданий невиданного могущества страстей. Хвостатые русалки изображали неких служанок этого храма, находясь по разным его местам и даже по самой озёрной глади.
Напротив его гроба стоял поминальный плавучий стол, то ли с плавниками, то ли с крыльями. В некотором трауре за ним находились дамы, похожие на монашек, выдававшие себя за хранительниц святой любви страны чистых таинственных намерений одиноких и брошенных жён Лимонии. Все дамы были как будто ему знакомы или напоминали дам, которых он вроде когда-то любил или которые любили его.
Над столом в этом сказочном воздушном зале висел единый, будто квантовый, светильник в виде небосвода с мигающими звёздами надежд. Периодически они вспыхивали с падением искр и падали, как кометы надежд, с небесной выси, а тонули уже в отражении сидевших дам на воде или летали в выси вокруг их отражений в небе таким образом, будто выражали этим к ним свою любовь, и страсть, и печаль сочувствия. Дамы только изливались слезами под слёзную музыку по погибшему.
На противоположном к гробу торце, как председатель этого необычного собрания, сидела некая святая дама лимонного цвета некого святого суда Лимонии. Особенностью было то, что она периодически под новое звучание молитвы меняла свои черты лица и нимбы над головой. Перед ней на большом подсвечнике стояла свеча «он — она» с двумя факелами, которую так же, как Шаманка, она называла парицей. Лимонная госпожа то становилась вся как золотая, то как голубая, но только наполовину, так иногда изображают театральные чёрно-белые маски. В зависимости от настроения лимонной дамы и ситуации за столом она становилась или вся золотая, или вся голубая. Она величественно восседала на кресле, будто на троне, словно некая повелительница этого собрания от небесного и слёзного блага и женского братства. Что-то внушая сидевшим из истин, старалась им повелевать свою волю. Сидевшие за столом дамы воспринимали её как истину в последней инстанции, знающую, кого в этом мире нужно судить, а кого миловать. Она своей магической речью, как мечом желанного ими мира любви, требовала от собравшихся движенья их сердец к делу его спасения.
— Чтобы нести и защищать в этом мире любовь и расстаться с одиночеством, мы должны спасти этого человека, — твердила дама. — Ради него каждый из вас должен быть готов пожертвовать всем, чтобы он жил и с нашими традициями страны Лимонии дружил.
— Да он не стоит того, чтобы мы шли на такие жертвы, — послышались возмущения сидевших за столом некоторых дам. Он многих из нас сделал брошенными.
Кто-то даже воскликнул:
— Воскресим, чтобы казнить на кресте за все грехи и измены, и получим от этого и сексуальное, и платоническое, и моральное удовольствие. Он же своими изменами порочил веру вековых традиций нашей страны и никогда не станет символом нашего коллективного спасения.
— А если он в своих делах докажет нам, что прав, то что тогда мы будем считать и делать ещё одним богом нашей веры любви и спасителем нашей страны? — выкрикнула другая дама в фате святой вдовы.
— Хорошо, кому же палачом быть, если воскресим, а за грехи потом казнить решим? — возмущённо вопрошала председательствующая. — Если добровольцев нет, палача разыграем по жребию.
Они быстро бросили жребий, и роль палача выпала монашке, в облике которой он узнал свою первую жену.
— Я отказываюсь казнить, мы любили друг друга, и ненависти, как и причин для казни, у меня нет и сейчас, — заявила она. — Он полюбил другую. А любовь — наш бог. Говоря о свободе любви, мы говорим о божьей свободе, и как быть?
— Тогда за неисполнение высшей воли нашего суда мы отрубить голову должны тебе, — заявила председательствующая, встав из-за стола.
— Чтобы казнить, меч кары двумя руками поднимать надо, а у меня всего одна. — Она подняла руки, и все увидели, что одна рука её уже отрублена и валяется в конвульсиях у её ног, будто она отрубила её, как только жребий кары пал на неё.
— Мы подумаем, как быть дальше. Ты же залила кровью указ небесных нимф, и он стал неисполним, — заявила председательствующая, и нимб над головой её от увиденного закачался и свет потускнел. — Вы здесь уже обращались ко всем сидящим, и жаловались на него, и убедили всех в каре как возмездии, — продолжала она. — Все мы ныне одна духовная семья, и ваша беда — это наша беда, но отказ от кары таким образом подавляет моё сознание и призывает отменить кару этого мужика. По какой же причине пожертвована вами рука?
— Он хороший отец для дитяти, что растёт у меня, — отвечала горемычная душа.
— Соотношение звёзд и других светил, — продолжила повелительница суда, с трудом отходя от увиденного явления, — сулит божье спасение всем и ему воскресение, мы бы так и поступили, а карой лишь попугать решали. Твоя жертвенность достигает векового восхищения, но не женской души смирения. Нашей страны брошенная женщина должна быть богородицей чувств. Я же для объективного решения, во имя уже его спасения и прощения, призывала сюда и весь портал нашей небесной канцелярии.
Вся эта канцелярия в лице святых ваших двойников будет вам в помощь, как божья совесть. Солнце и Венера сейчас выстроились в общую цепь семи планет, как семь повеления нот. Они вышли в высшую точку силы, святого величия и создают белую энергию молитвенной песни исцеления и созидания в интеграции с усопшими душами для их воскрешения. Это расположение их сопутствует моменту великого воскрешения из мёртвых. Так как между всеми вами существует духовно-магический контакт, то вы должны принять правильное решение. — Она окинула всех оценивающим взглядом и продолжала: — Как представительница неба и душевного царства стихий, буду руководить вашим высшим бессознательным хаосом сознания, очищая его от смутных решений и повторного подобного обезручивания явлений. Таким образом постараюсь спасти ваши души от рассеянного и растлённого представления, которое женское воплощение являет в мужеское выражение. Такой миропорядок явления не может дать женщинам нашего одиночества божественной чести смирения. Право на жертвоприношение в нашей стране Лимонии определяется только лимонами и их горечью одиночества, что в казне лимонной значимостью является. Можно быть очень богатым, но без лимонной значимости право ни на покупки, ни на нового жениха жизнью не будет разрешено. Деньги у нас только по праву можно применять, а без них они — бумага одна.
Объявляя об этом, она обращалась к ним, точнее, наверное, к лежащему в гробу, будто чувствовала, что он не мёртв, чтоб он знал, куда попал. Арабес, лёжа в гробу, от такого обращения с ним не мог понять, то ли он ещё наполовину умерший, то ли уже как наполовину воскрешённый. Вроде и живой, но ещё не шевелится или уже не шевелится, но моргать и говорить не может. Он попытался ощутить свой пульс, но ни его, ни своей температуры не обнаружил, как и не обнаружил, что у него где-то есть и стучит сердце. «Значит, пока ещё мёртв, но не совсем», — решил он и, прислушиваясь к говорящим, понял, что к воскрешению всё равно нужно готовиться. Только что бывшие жёны могут выдумать после? Они же способны на такую кару, которая даже дьяволу может быть не под силу. «Чтобы с бедой большой не обвенчаться, на гарем с ними придётся соглашаться, если каждый день со всеми любовью заниматься. Тут и здоровья может не хватить, и как тут быть?» — думал он так сам себе и, слушая далее, не мог он понять ничего из речи этой, то ли небесной, то ли морской лимонной королевы святой.
Упоминала о каком-то моменте прощения и осуждения, к которому даже выстроились в ряд все планеты. Однако далее услышал от неё ещё о необходимости и покаяния в необычных своих деяниях. Тут же сама рассказом своим оповестила всех, что он при жизни хотел выстроить и строит храм-музей всеобщего счастья в некоем проекте любви-семьи, за что и в бездну смерти угодил, так как традиционную невзлюбил. Исходя из его дел и желаний, противных святым указаниям, она якобы и собрала на него досье и их всех здесь, чтобы решить, глупость это или причина для воскрешения, или дальнейшего преследования. Указала, что он пошёл против Библии и ценностей вековой семьи, и надо решить, не в чём его вина, а более, какая кара ему нужна. А когда одна из послушниц нарушила обряд страха, сотворив зло, отрубив себе руку, то всё не так пошло, и она приняла решение отдать кару или помилование на откуп с повелением всех вдов и брошенных дам.
— Если нет в нём большой беды или есть, что сделал не так, то простить, воскресить, но слегка пожурив, — с какой-то загадкой говорила она. — При выявлении непрощённого греха, может, нам его просто отпеть, и с миром отправить в последний путь, и не воскрешать, чтоб потом не карать?
— Нет, нет! В любом случае воскресить, — раздался возмущенный голос одной дамы, в которой он узнал свою последнюю жену. — Хочу поиздеваться над ним за измену, чтобы и он муки познал, какие испытывала я, когда он бросил меня.
— Странно, — вопрошала повелительница суда, — Одна от кары отказалась, другая на кару навязалась. Но казнить-то вы добровольно соглашаетесь, и как, и почему?
— Нет-нет, я тоже за воскресение, а после лишь хочу если только помучить, как смогу.
«Ну, тут с такими притязаниями воскрешение мне может быть и ни к чему. Последняя жена будет только рада моему могильному холму, — подумал про себя Арабес. — Если эта небесная дама за честь не постоит и о всеобщем спасении дам не наговорит ещё каких гадостей, то оживать совсем страшно станет, ведь о прошлом моём не много наврала. Откуда узнала-то всё? Сейчас и все остальные гадости для меня накопают. Кто без греха, таких не знаю. Точно воскрешать не будут. Пусть хоть отпоют, а то могут и проклясть», — молвил он сам в сомнениях себе.
Однако дама говорила пока о нём, хорошем, только во спасение в рамках то ли её, то ли его космических и утопических донно-загробных законов, Библией отстранённых.
— Чтобы принять правильное решение по усопшему и его делу, — продолжала она, — мне нужны ваши советы на должное его воскрешение в прежнем лице или уже в желанном и новом перевоплощённом явлении его судьбы. Всеобщее согласие и равновесие быть должны, и в реинкарнации возможны они.
«Ну, это мне совсем непонятно, — молвил про себя Арабес. — Сейчас скажет, что я в птице должен воскреснуть. После этого и прыжок в бездну будет как духовное знамение,
идущее от луны тёмного поднебесья. Даже деструктивное перевоплощение меня в птицу от ошибок запутавшейся в жизни судьбы ни мне, ни им не даст спасения от беды. Будет эта дама твердить умно, но непонятное для большинства, чтобы они больше убеждались в том, что они необразованные бездари и потому, слушаться и подчиняться ей должны всегда, как гласу истины с высот божества, тогда, может, спасёт меня».
Дама пока продолжала изъясняться в том же духе:
— Для дарования ему по вашей воле крысиной или орлиной судьбы, если не воскрешения в собственном лице для кары небесной или для преклонения, прошу всех помолиться за усопшего перевоплощение.
— А какому богу молиться? Среди нас его возлюбленные, дамы разной веры, — спросила одна.
Святая полу-золотая лимонная дама вдруг, как будто воспарила надо всеми вместе с креслом. При небесном неоновом свете звёзд все увидели на кресле, как на троне, надпись: «Трон абсолютной любви». Усевшись на нём поудобней, дама стала полностью золотой с лицом совы. Поправив крыльями свой нимб, восклицала:
— Отражению своему молитесь, отражению! Это истина!
Все мгновенно достали свои зеркала. Однако эта сова, запев молитву, стала вновь принцессой абсолютной любви с лицом её Венеры чувств.
«Ну вот, реинкарнация идёт вперёд, сейчас и до меня дойдёт», — решил Арабес.
Неожиданно она мигом повелела дамам свои зеркала разбить, так как в небе и в святой бабьих слёз воде есть их отражения, как духовное изображение. Далее напомнила всем, что для небесного исполнения их родниковое святое отображение достаточно для необходимого исцеления и божьего повеления.
От её речи шла энергия к преклонению истине, как и от карты судьбы, высветившейся средь звёзд блеском в очертании небесных тел. Всё это явление ясно предполагало время для проявления закона силы с предотвращением конфликтов любви и войны за обладание женщинами и табу на страсти без души.
Луна эмоций и Венера чувств, от небесных светильников выстроившись в сказочный совет звёзд, освещали тройным разноцветьем и ясным миганием безмятежные лики всех присутствующих дам и лежащий гроб.
— Всё, что мы о нём знаем, — стала читать святая лимонная Мадонна неба страницы его дела, — он с божественным напряжением и душевным стремлением не старался перевернуть мир, а только призывал следовать закону солнца и природы. Старался овладеть законом силы и найти в ней форму выживания всего святого и величественного для всех. Однако смотрю на эти стоны оставленных им женщин с поднятыми юбками: ситуация требует приговора.
«Это она и хорошо обо мне говорит, но о стонах женщин совсем неуместно, — подумал Арабес. — Похоже, не зря я боюсь и зря в венах стынет кровь, авось до воскрешения всё-таки дойдёт, а там посмотрим, куда дальше кривая уведёт. В этой стране Лимонии мужчин нет, а значит, может быть выдан счастливый билет».
— Вот и в его завещании говорится, — продолжала молвить небесная принцесса, — о том, что всё, к чему стремился и сделал, он оставляет вам.
«Ну, тут она опять наврала или, посчитаем, приписала мне со святого бодуна — или тот, кто готовил дело про мою душу и дела. Никакого завещания я не писал, но интересно всё же, что там я мог кому завещать?»
Ждать не прошлось: тут же услышал, что всё это оставляет им, брошенным жёнам своим, при условии если они доведут до ума и достроят всё, что он начал, а уже после окончания должны превратить всё в музей неосуществлённой его мечты. Как некое волшебное чудо света, которое нужно восславить в виде храма семьи-любви. Дух этот он описал в уставе этого храма, и они все должны стать служанками этого духа и храма ради служения и воспевания душевно-огненной любви. Сам он как тень духа этой высшей правды будет являться в явь этого храма и возглавлять его святой совет как совет святейших от мира правды, истины и любви.
— Ишь, чего он, гад, удумал! — возмущались дамы. Они не хотели ни верить в такую возможность, как и становиться рабами его духа, и, восстав, отказались от его наследства.
«Нет, я не помню такого завещания», — удивлённо в гробу возмутился про себя Арабес.
Дамы между тем, решив его всё-таки воскресить, чтоб выслушать его самого, а потом либо простить, либо покарать и под слёзы с музыкой вновь похоронить.
Пока они думали, как это сотворить, нимфы и русалки разложили по столу перед каждой из них в виде русалок и их сердец сладкие пряники. Изображение Инь и Ян, тоже в виде рыбок на пирогах, явились украшением их стола. Точно такие изображения висели и по стенам. Лимонная принцесса неба и счастья, поднявшись со своего трона, подняла бокал. Выпив его, воскликнула:
— Пусть станет нищим наше плохо, а жизнь споёт нам: «Хорошо!» И когда всем будет пусто, пусть будет нам лишь то, что нужно.
Всех дружно охватило ликование, и они, подхватив ликованием этот тост, тоже выпили и закурили поданные трубки любви. После чего сразу как бы присмирели. Стали говорить, что их святая — сам бог, который решил повлиять и на них так.
— Выпей каждый любви чашку и любви сделай затяжку, ну а счастья огонёк пусть осветит небосвод и желанный к нему брод, — звучал чей-то голос с небес над ними, обещая каждому любого рода, и кому может и не может, что захочет и как «схочет», что-то светлое от некоего разливающегося красками неба. От этого, казалось, в стране Лимонии небо тоже захмелело и дам будто бы купило или дымом опоило. Они перестали будто соображать, а с неба голос, уже вроде как он сам мёртвый из гроба, волнуясь, не спеша напевал с думой о семье:
Скроет ли грешность дивчины ей брак,
Чтобы не знать осуждений собак?
Брачная простынь, как святости соль,
Нынче безумного прошлого боль.
Этот порок, как не святость девичества,
В грех превратил уже святость замужества.
Дамам безнравственный секс уж без ужаса.
Он благоденствие в радость без мужества.
Раньше созрела, и замуж отдали,
Дамы не знали терпенья печали.
Нынче профессия нужна, карьера,
Женское равенство их и потеря.
Годы бегут, вянет их красота,
Дамы моложе заменят всегда.
Ласками святость легко заменить.
Молодость, святость, и что хоронить?
Грешный поход в совместимость порой
Просит свободы в интимность с бедой.
Поверья уж тлеют людей угольками,
Где ж та мораль, что нам будет цветами?
Жизнь ждёт давно отношений других,
Когда бы любовь даже в грех и на миг
Была бы семейной в понятьях любых.
Этого жизнь уже просит, и в крик.
Путь над обрывом, с бездетностью следом,
Где же святая фата с детским пледом?
Я жду могилы поверий разгула,
Новой семьи ожидаю, как чуда,
Где секс-контракт семейной чести
В глыбах семьи и согласием песни.
С божьим контролем над всею любовью,
Чтобы семья не жила с вечной болью,
А секс по праву в дань души
С благословением семьи.
Хоть и не вечной, но такой,
Где согласован срок любой,
И вид, и божеский покой.
И нарушение его
Несло б греховное клеймо.
Но семью вечного кольца
Благословили б на века,
Подарив святости права.
* * *
Они с грустью и печалью, прослушав и обдумав услышанное, наконец стали думать, что храм, о котором он говорил в завещании, совсем глупой затеей считать не намерены и с духом его согласны.
— Строить так строить, главное начать, а конец всегда будет. Только вот так, чтобы в нём религия любви жизнью светилась и с каждым половинка его души ложилась. Этим он, видно, готовит нам свой святой крест. Хочет, чтобы мы потеряли жизнь ради его забавы и этим сохранили себя, но как? Чтобы дарить радость всем сердцам, да зачем это нам? Это он хватил, и чем это может обернуться, пусть покажут небеса, — грозя в сторону гроба пальцем, молвила за всех одна из дам. — После этого и будем думать, считать его каким.
«Да, в святые меня не запишут, — начал без надежды на лучшее мыслить он. — „Эротическая любовь — первая ступень религиозного познания“, — так, кажется, думал Платон в диалоге „Симпозион“. Они чем-то очень похожи на то, значит покарают как грешника за всё».
Тем временем по их гласу над головами всех открылось окно, будто некий портал в проявление космического кино. Женщины увидели, что где-то в межзвёздном космическом пространстве, будто бы у некого храма, идут митинги за свободу любви и свободную без обязательств семью. В общей массе толпы шла в масках вся человеческая нечисть. Одни маски вместе с Бабой Ягой требовали свободу слепой любви, другие с лешим, водяным, Кощеем и прочей порчей требовали рабства, гаремной любви и временной бездетной семьи. Третьи непонятной ориентации, как некие космические пираты счастья с бантиками, ножами и пистолями, требовали свободу однополой любви. Двуполые же представители требовали себе такого же царя с преодолением божественного существа и клонами к их миру любви в дополнение. Они шли, как с бодуна, по какой-то воде, похожей на реку, извивающуюся, как змея.
— Ну вот вам и весь комплект его чудес. Они несут спасение для этого мужика с небес, — выкрикнула ещё одна дама, а портал продолжал являть неведомое шествие, и все увидели шествие толпы с выкриками: «Мы нарушали, нарушаем и будем нарушать законы неба, чтобы свободы знать!» Река как царство их свобод текла будто из двух источников с названиями Вечность любви и красоты и Рок презрения и беды. Некий дракон любви в рясе святого, сидевший у источника с эмблемой «Явление святого спасения», имел три женские головы, на которых были короны: «Надежда», «Вера», «Терпение». Он, угрожающе махая рясой, как крыльями страха, требовал от митингующих жертвоприношения. Кот любви и пёс верности, сидевшие по обе стороны от источника, держали по шарику «дух души» и играли ими с русалками страсти, купающимися в воде. Митингующие с образцами и лозунгами мифической семьи и любви требовали пропуска в храм и утверждения их свободы отношений. Бесполые русалки преградили им дорогу.
Без всякого сожаления они из них решили сделать жертвоприношения. Русалки какие скрылись, какие в жертву превратились. Так митингующие, разогнав их, стали выстраивать и мгновенно выстроили фонтан свободной любви. Однако фонтан фонтанировать не стал. Дракон требовал какой-то обязательной жертвы доброты. Они не соглашались, и дракон вдруг пыхнул из себя пламя огня, сразу головами тремя. Собравшиеся, взбунтовавшись, отрубили ему сразу все эти три святых головы. Как только эти головы пали, фонтан стал фонтанировать, но не вечностью любви, красоты и святой воды, а кипящей, будто кровяной смолой.
Ликующая толпа ряженых в масках под бой барабанов стала прыгать и танцевать под этими каплями. От этого они стали совсем страшными, а дракон вновь отрастил свои три головы. Однако это уже были на удивление головы с коронами: «Коварство», «Страх» и «Презрение». Повесив себе эмблему «Бестия святой кары», снова чихнул на них огнём, но уже проклятья. Все вспыхнули, а фонтан превратился в фейерверк счастья. Вся нечисть пропала, и только русалки страсти, выскочив из воды, с испугом запрыгнули на рядом стоящую яблони высоту.
Некий змей, показавшийся из её листвы, стал угощать их для успокоения яблоками любви. Они стали их надкусывать и швырять в зал, где сидели дамы, ища кару лежащему в гробу. Дамы испугались и стали прятаться от них, крича:
— Мы ни в чём не виноваты, это его рок судьбы, если он не найдёт согласия с религией традиционной семьи.
— Это про семью вы правильно говорите, а за яблоки, летевшие с высоты, может быть, кару «поруба», или точнее отруба головы сотворите? Однако сначала дракона душу, что в гробу, воскресите? — провозгласила вознёсшаяся над ними лимонная дама и, выключив экран небесного портала, прокричала: — Ну что, будем воскрешать этого мужика?
— Мы согласны! — восклицали они.
— Тогда пусть он воскреснет с новой жизнью драконом любви.
— А сколько голов ему сотворить?
— Ну как сколько? Сколько у него было дам, столько и голов ему сотворим, пусть все брошенные им станут его гаремом одним. Минимум пятью, думаю, надо наделять, чтобы периодически что-то отрубать. Так будет страх знать и нашу волю уважать.
«Если будут по голове в день отрубать или пыткам подвергать, они не будут успевать отрастать. А если ещё заставят с ними гулять, а после каяться и дань за это отдавать, то я так свою мужской любви голову могу потерять, — подумал он в уме и опять молвил себе: Вставай, зорька, на рога, тебе опять грозит хана, и здесь бессильны небеса. Терпенье с совестью умрёт, любовь с рассудком душу рвёт».
Над гробом между тем вся женская братия со свечками с двумя огоньками, похожими на щаманские «парицы», решала, такая или не такая кара будет ему святая. Склонившись над огоньками свечей, они в задумчивости будто прислушивались к шёпоту их света.
— Ну, это спорно, — возразили некоторые из дам своей небесно-золотой повелительнице, что парила над их головами, и тем, кто под угрозою кары драконовских голов, решили постелить святой в Лимонии покров.
— Да, его точно воскресим, но лучше сделаем бесполым, а страсть сохраним, чтобы он мучился в желаниях, а ничего сделать не смог, пусть будет мучающимся ангелом для всех, кому не страшен развод.
«Вот это будет кара, — подумал Арабес. — Кара одна другой не лучше, хоть застрелись или в муках разродись — и в том и в другом случае аллилуйю мне не споют, а лишь на гроб поплюют».
Тут сидевшие вокруг русалки встали, как будто в его защиту, и тоже, как русалки с небесного портала, стали бросать яблоки в заседавших дам, а две русалки схватили его гроб и потащили под воду.
— Ты будешь наш навсегда, мы тебя в своём царстве богом сделаем и любовь тебе в поклонение каждую ночь будем дарить. Не хочешь нас, мы тебе царицу нашу в жёны отдадим, будете и нашими богами, и царями.
Он вроде как отказывается.
— Тогда купи в наложницы свои вот эту, — говорит одна и показывает на русалку-подругу, а он видит в ней Шаманку и вновь качает головой в знак отказа.
— Да ты уже был с ней, негодяй, сегодня ночь, и должок за тобой с ночи той и сейчас имеется, за спасение тебя от беды не рассчитаешься, отдадим на порешение дамам твоей судьбы. В их стране Лимонии ты себя потеряешь и рабом дамского царства станешь.
Не услышав от него согласия, дальше в воду потащили, и он, то ли от ужаса кары, то ли от воды, стал захлёбываться в женских слезах озера пустых надежд. Кот любви и пёс верности, будто с небес портального видения, прыгнули в воду и, вытащив его из воды, стали откачивать, как утопленника. Он открыл глаза и от этого и проснулся.
— Я чего-то должен за сегодняшнюю ночь? Мне оплатить за Шаманку? — неожиданно отозвался он, протирая глаза на остро поставленный во сне вопрос.
Увидев перед собой Анну, он вроде как очнулся и понял, что уже не спит.
— Что с вами? Вас преследует страшный сон?
Он ответил кивком и быстро пересказал его. Анна рассмеялась.
— Я уж подумала, что за вами Тараканище Чуковского с усами гналось, чтобы пошинковать ими, как вилами, за прошедшую ночь. Не бойтесь и успокойтесь. Отвечаю на ваш вопрос. Платить ни за кого не надо. За прошедшую ночь мы, скорее, вам должны, хотя что-то уже и вернули.
— Значит, поимел на халяву?
— Естественно, но не её.
— А кого?
— Может быть, и узнаете, но позже, а может быть, и совсем нет. Для вас это не должно иметь никакого значения.
— Тут точно какая-то интрига. Совсем интересно и совсем загадочно. Не люблю попадать в непонятные ситуации. Однако, как говорила моя бабка, чей бы бычок заказ ни исполнял, телёнок всё равно наш, — сыронизировал Арабес. — Так и в любой революции: воюют доверчивые, а присваивают плоды подлецы. Боюсь, и в вашем случае такие, как вы, дамы, — он показал, усмехнувшись, на Шаманку, — творить будут чудеса, а оплачивать бремя последствий, как всегда, вынуждены будут мужчины. Мне, похоже, сделано исключение. Хотя платить должен всегда тот, кто больше хочет и желает, а инициатором могут быть и те и другие, имеющие больше прав и возможностей. Увы, но я что-то не понял ни вашего желания, ни намёка.
— Нынче не надо понимать, нужно пить и наливать. — Она налила и ему, и себе и, сделав глоток, продолжила: — Иначе быть и не может, платить в основном мужчины и должны, — подтвердила она его мысль. — Однако её, — она указала на танцующую Шаманку, — могу подарить в благодарность за всё, что было сегодня ночью.
Девушка, не обращая внимания на их разговор, продолжала танцевать. Он, не понимая, на что намекает Анна, не знал, что ответить.
— Вы, похоже, её хозяйка? Она у вас на службе али как? Разве эту ночь не она подарила мне?.. — задал сразу все возникшие в его сознании вопросы он. Они повисли в воздухе.
— Не надо меня ни продавать, ни дарить, — отозвалась, как и ранее, танцующая. — Не будем превращать это романтическое представление в бордельный сеанс. Анна для меня всё, и если надо, даже свечку любви может подержать. Беседуйте, я буду скрашивать ваше общение и дальше.
С этими словами она взяла две пустые рюмки со стола и вновь отдалилась вглубь комнаты. Под музыку пустилась в танец, при этом держа рюмки, делала хореографические па с видом, что ловит ими какие-то капли, падающие с потолка. Потом собранное в них подбрасывала вверх, делая вид, что вновь ловит что-то вылетающее из них. Тем временем с потолка падали, как капли, разноцветные огоньки, и она, стараясь пробежать между ними, стала напевать что-то про своё либидо.
Либидо ты моё, либидо,
Очень рано уж ты расцвело.
Половое влеченье души,
Вот и сохну уже по любви.
Хоть лишь четырнадцать и пять,
Говорю: мне двадцать пять.
И рвётся с души моей страсти вулкан,
И женщиной бродит в девчонке обман.
Хочу любовь свою поймать
И взрослой чувствовать под стать.
Для дев любви покорность, честь,
В свободе, скованности месть,
А наслажденью только лесть.
И как же в этом преуспеть?
Но независимость — как грех.
Стеснительность гнетёт успех.
В нём одобренье лишь от мамы,
А мне угроза личной драмы.
Ни туда, ни сюда не ходи,
Запреты матери одни.
Вот сижу за книжкой снова,
Но не лезет мне ни слова,
И в огне моей души
Ноют нервы от тоски.
Нет разлуки от несчастья,
Грызу ногти, жду объятья.
Пиромания души рвёт огнём,
И летят мои мозги кувырком.
Убежала бы от неё хоть куда,
Но в кармане с деньгами беда.
Наконец красавчик заметил меня,
А на лесть я, беда, отзываюсь всегда.
Благородный и простой,
Лелеял нежностью своей.
Сгорая жаждою любви,
Душила в ласках боль души.
Сладкие губы, сладкие ласки,
И повторялись любовные сказки.
«Тебя люблю», — твердил родной
И поделился с другом мной.
Так продают, и покупают,
И по рукам нас, дам, пускают.
Потом с угрозою вины
Меня к панели повели.
Где же ответственность мужчин?
Любовь исчезла, будто дым.
Как он мог, как он мог?
Обман развёл истоки ног.
Скорбите, девочки, со мной,
Не дай вам бог судьбы такой.
Либидо ты моё, либидо,
До чего ты меня довело?
* * *
Пока она пела и танцевала, Арабес с Анной вроде как шутя, с напускной наигранностью в мнимую торговлю сначала как бы прикидывали ей возможную стоимость, но, решив, что любая цена её стоимостью быть не сможет, согласились с последним мнением, а торг сочли абсурдом.
— Ну что, возьмём под козырёк её просьбу? — предложил он своей собеседнице, следя за танцующей. — Какой бесценный талант. Песня только «Не пой маме и в божьем храме».
— Да будет так, сказал бедняк, — ответила поговоркой она, то ли как для усмешки, то ли с долей иронического подтекста. — Вы, кажется, ещё хотели мне о чём-то сказать по поводу моего или вашего сна?
— Не знаю даже; если по моему сну, то я то хочу, то не хочу. Если серьёзно, то зачем, если то, что вдруг услышу, будет страшным и мне от этого лучше не будет? Насчёт вашего «хочу» я чётко сказал, и мы всё обговорили, — промолвил он, — Мне непонятно, вас, что, сны помалу нагибают или потусторонние мысли по их поводу, если не факт жизни?
Она молчала.
— Молчите, значит нагибают, но, похоже, чем больше всё это нагибает, тем больше вы считаете, что значимость ваша возрастёт, если дело ваше пойдёт. Это вас греет, двигает и оправдания ждёт, чтобы совесть грехом не мучила.
Пожав плечами ему в ответ, она отвернулась и отошла. Он посмотрел на неё и тоже пожал, но уже в знак непонимания её. Ему стало грустно, и на душу накатило равнодушие и к их разговору, и к самой Анне. Стал снова заворожённо любоваться танцующей и так увлёкся её танцем, что Анну по-прежнему задело самолюбие, и ей вновь захотелось настойчиво напомнить о себе.
— Ах, да, — будто очнувшись, с улыбкой извинения, подойдя, продолжила она. — Выкиньте всё из головы, забудьте и больше не думайте о том, о чём мы говорили и беседовали. Однако из моей головы не выходит ваш сон. Ничего хорошего он вам не сулит. Вы никогда не будете драконом, в смысле диктатором по жизни, — она взяла его руку и, погладив ладонь, добавила: — это и по ладони видно. Я не вижу вас даже в далёком и светлом. Линия жизни невелика.
— Вы меня разволновали, но я многого от жизни и не прошу. Мне бы закончить мой проект, ради которого я здесь. В нём я воскресну, даже если умру. Для этого много не нужно. Вам же в вашем проекте можно и не воскреснуть. Вы стараетесь убить дракона традиционной семьи, а к этому общество не готово. Убивая одного дракона, мы всегда создаём нового. Похоже, человечество без дракона жить неспособно. Любое убийство как освобождение от прошлого не спасает от его забот и обязанностей. Наивно ждать лучшего, просто меняя их: мы мстим прошлому и освобождаемся от негатива, но скоро убеждаемся, что новый дракон коварнее старого. В истории не раз убивали коронованных драконов, и мы в семнадцатом после царственного восславили красного, теперь убили и красного. Нынешний, валютный, всех в темечко клюёт похлеще красного. Вы же сулите нового дракона любви. Убить религиозного дракона традиционной семьи невозможно, как и восславить дракона свободы непонятной и неизвестной на моральной страховке семьи-любви. Даже если это станет возможным, не будет ли он страшней прежних? Скорее всего, это должен быть бесполым и чистым, как в моём сне, но без страстей, или одноголовым, чтобы ревность и соперничество не убили его самого изнутри.
Её лицо от услышанного приняло выражение, будто она этого его возмущения ждала. Всем восторгом своей красоты без сумятицы и раздражения она заявила:
— Меня поражает ваше упрямство. За весь период нашего с вами общения всеми чудесами и всеми вещими снами я разве вас не убедила в святой реальности моих мыслей, убеждений и дел? Всей своей жизнью я стремилась к любви как высшей ценности жизни и её смысла, и вы во многом соглашались со мной, а теперь опять сорок пять, высказываете сомнения. Пусть будет и то, и это, и согласованно кому что.
— Ну, уж полно, все уже тяжело. Неужто вы можете вмешиваться даже в сны? Это не под силу даже богам. Может, и коммерцию на снах делаете? Почём сон? Закажу.
— Вам за так.
— Мне сегодня, выходит, всё на халяву. Но даже если это так, то мой дракон любви если и перелетит из моего сна в вашу явь, лучшего образа мира не перенесёт. Ваши фантазии переплюнуть тяжело. — Заявив так, он старался в памяти воскресить и сон, и закрепившуюся в сознании канву уже ушедших событий и размышлений. Наконец, освобождаясь от них, уточнил: — Так всё то, что вы имеете в виду, я не хочу опровергать, помогу утвердительно сказать, что христианского идеала традиционной семье с божественным венчанием, не предполагающим разводов, заменять вашим идеалом семьи бесполезно. Даже если по вашим убеждениям и чудесам ходить босыми ногами сознания под давлением некой религии любви или семьи, они модель идеальной семьи не создадут и вряд ли принесут ощущение полного счастья.
— Ну, это спорный вопрос.
— Я не говорю, что всё бесспорно, и, кажется, согласился с вашим представлением семьи-любви, где заявление, свадьба и упрощённые её обряды с разводом могут быть в один день, если контракт согласия предполагает этот период узаконенных отношений. Это лишь узаконивает возможность упрощённого сексуального общения. Всё предполагает коммерцию, и за так будут деньги, а за не так — ещё большие деньги. Смотря на какой так и на какой не так будет согласован контракт пробного или гостевого брака, чтоб кому-то было хорошо, а кому-то от этого согласия не очень, если значимость личности невелика. Детский вопрос воспитания загоняется в тупик. В некоторых государствах, говорят, и с телевизором, и с роботом могут брак оформить, не говоря о животных, которым и наследство завещают, но вопрос демографии растирают с безумием.
— Ну что же вы опять такой коварный, мы разве о детях не говорили? Ведь сошлись во мнениях, и, кажется, нужный конёк понимания был найден.
— Нет, не помню и уверен: у дракона с семи головами, как и у семи жён, что у семи нянек, дитя будет без глазу. Не надо меня насиловать своими убеждениями свободы. Я всегда был против насилия в любом виде и даже в дискуссии, но семья если не без диктатуры, что без единоначалия, жить не сможет. Не надо бросать мне красную её тряпку, как некий вызов быку. Вы этим не даёте мне налюбоваться танцем. Ведь манну с небес ловит, значит, в раю.
— Ну, да игра тела не может сравниться с некими размышлениями; любуйтесь ею пока, завтра она будет за деньги, сегодня за так. Однако если вы хотите организовать дело и иметь компаньонов, то надо расставить все точки во всех сомнениях и убеждениях.
— А что? Если храм любви будет определять необходимость моральной революции, то именно это обстоятельство мне по душе больше всего. Любить так любить, творить так творить, стрелять так стрелять. Похоже, этого нужно заставить добиваться без всяких норм приличия. Любить всех, до отрыжки от утех. Вы же сами говорили о храме как о некой моральной революции семьи, — заметила, почти иронизируя, Шаманка, пританцовывая к ним. Поставив на стол ещё два бокала какого-то напитка, похожего на вино, уже добавила: — Пейте райское искушение.
— Это что, с потолка, как с небес, накапало? — спросил Арабес, пропуская мимо ушей ею утверждение. С нескрываемым изумлением на своём лице, обратив внимание на бокалы, пощёлкал по ним.
— Я наловила их божьей благодатью. Разве не видели, как я ловила капли? Вино любви как манна небесная, пейте, не стесняйтесь, — настоящее. Оно поможет вам решить все вопросы: и с кем спать, и как спать, чтобы горя не знать, — она подхватила Арабеса за руку и как будто что-то вспомнила. — Ну а по поводу вашей дискуссии, в которой вы тут нынешнюю семью полоскали, то всё совсем не то. Говорите о том, о чём другие даже думать не хотят. Я сейчас вам всё разъясню, если выпью за неё на брудершафт.
С этими словами она подала одну рюмку Арабесу и, обхватив своей рукой его руку, выпила свой бокал. Он посмотрел на неё и, поверив, что и в его бокале не фикция, тоже выпил. В это время сам подумал, что он попал в малину с вниманием к нему двух дам и представил себя уже гнедым в табуне из двух красивых кобылиц. Шаманка поцеловала его, как положено по традиции этого тоста, в благодарность, и он почувствовал, что вроде захмелел, то ли от поцелуя, то ли от выпитого напитка, напоминающего вино.
— Да вроде как настоящее вино, будто молоко божьей матери выпил. Может быть, у вас и поцелуи магические или содержимое бокалов на закваске любви? И вот от него я уже будто в полном отпаде и улёте, как понимать происходящее, сам не знаю. То «уко» любви, то вино любви, то вот поцелуй. У меня поехала крыша от всех чудес.
— Ну вот это точно от чуда любви. В нашем Эдеме свободной любви и не такое может случиться. Ещё не то увидеть придётся.
— Я уже в этом не сомневаюсь, — ответил Арабес.
— Да? — удивлённо воскликнула она. — Вы же тут, кажется, говорили о какой-то парной семье, кровоточащей чувствами, и наше понимание по этому явлению вас тоже не удивило?
— Нет, это как раз не удивило, хотя тоже необычно.
— Всё равно забудьте всё и выкиньте из головы, как любим говорить мы, — она отступила от него и как бы собой заслонила Анну, и та даже сама постаралась отойти, передавая инициативу Шаманке. — Современный союз парной семьи, — продолжала, пританцовывая, она, — отторгает такое чудо, как я, считая нас разлучницами, и любую послебрачную конкуренцию женщин. Одним словом, старые семейные узы — это бытовое крепостное право чувств. А как пройти равнодушно мимо такой женщины, как я, и не обратить внимания? Это преступление! Даже вы, судя по вашему взгляду, ко мне неравнодушны. Ведь в букете таких женщин, как я, смысл и честь жизни мужчины. Посвятить всю жизнь и жить ради одной женщины или одного мужчины — на такой подвиг способен не каждый. Говорят, в этом потребность быта и рода, но тоже спорно. Какой бы заботливой и вкусно готовящей женщиной ни была жена, мужчин порой тянет в ресторан и из своего сада в поле к другим цветам.
— Есть такие женщины: они, как ресторан, всегда хоть маленький, но праздник, — заметил Арабес.
— Сейчас я вам всё разъясню, что это не так, и если Анна это сделала плохо, то от того, что услышите, ещё больше взбухнете. Ведь семья с одной дамой на всю жизнь убивает воображение и его искушение.
Он не возмутился такому категоричному её суждению, а лишь произнёс:
— Да это не столь существенно, этим можно и пренебречь, как допуском в технологическом процессе.
— Зато наш контракт гарантирует согласие и в разнос союз не пускает. Главное то, что этот институт должен формировать обряды с романтикой любовного причащения на тот или иной любовный контакт и не только. Право на новые чувства и новое чудо любви уже должно рассматриваться обществом не как порок и покушение на семью. Справедливо или нет — большая спорная ситуация. Я считаю, что каждая жена, как олимпиада, должна быть новой каждые четыре года, а в особых случаях и чаще. Женщины в традиционном браке становятся инертными, их защищает и обязывает к совместному сексу брак, а не страсть, и они перестают работать над собой, а порой и некогда: то один ребёнок, то другой, то муж с больной головой. В ситуации, когда выбор уже сделан, менять что-то они уже не стремятся, а если их постоянно не хотят, то это их уже печалит меньше нужного. Они становятся придатком быта и рабами семьи.
Как и что и нужно ли то, что свободою женской зовётся давно? Нужно ли женщин освобождать от этих пут, общество не знает и думать не хочет, и более того, это защищает потому, что это всё второе, а первое — семья и достаток или только деньги, а не какое-то безумное счастье. Мусульмане в этом понимании пошли дальше, так как у них возможна полигамная семья.
— Нет-нет, — категорически возразила Анна, подойдя к ним, — не об этом речь. Проблем оков брака нам не стереть, но если бы мы, бабы, могли обойтись без мужиков, то оковы брака мы бы порвали с большим удовольствием. Нам больше нужны служба мужика и все дела, да и мужикам женская рука нужна больше, чем нам их. Когда общество полностью вытеснит из семьи бытовые заботы, тогда оно станет только обществом любви. Мы об этом уже здесь говорили и уже почти пришли к общему мнению. Для этого нужно, чтобы государство или какой-то другой орган могли оказывать детям или матерям достойную поддержку. Ты-то вот согласна с этим, но для многих других это неприемлемо.
— Ну если же мужика освободить от роли добытчика и определить судьбу его детей без его участия, то его надо сделать добытчиком любви и систематически драть налогами на детей за каждый роман, имеет он их в нём или нет. В двадцать лет один налог, в тридцать — другой, в сорок — третий. Как ты часто уже говорила, достиг такого возраста — плати столько, а достиг большего — плати больше, есть дети или нет. Как говорится, сначала за то, что есть, а потом за то, что нет. Надо брить всех одним налогом в общий фонд, под одну бритву, может он иметь детей или нет. Обеспечение и существование всех детей должно осуществляться за счёт специального семейного или детского фонда. Средства в этот фонд должны поступать от количества их любовных романов и от возраста. Если же мужчина будет долго находиться в союзе с одной дамой, ему просто тактично надо дать понять, что ему пора её менять, и опять налогом драть. Пусть они живут так, чтоб перед дамами снопами ложились и, как в барабане, чувствами колотились.
— Ну, дамы, вам только дай волю, вы с мужика последние штаны спустите, вместе с яйцами порубите. Что для своего удовольствия оставите? — произнёс Арабес и добавил: — А не боитесь, что при такой постановке мужики перейдут на самообслуживание? Да и где гарантии, что налоги дамы на себя не тратить не будут и про работу забудут?
— Что же касается самообслуживания, то его нужно возвести в непрощаемый грех, и чтоб волосы у них на ладошках после этого росли, — заметила Шаманка.
— Не беспокойся, то же самое может быть и с женщиной, — возразил ей он. — Только тогда нужно и презервативы запретить, и что делать, если и дам, и детей будет больше, чем нужно семье, государству и гармоничному общественному развитию? Как равное соотношение полов может иметь проблемы, так и неравное их соотношение может породить свои.
— Вот и нужно, чтобы всё порядок имело, и если у дамы детей фактически будет больше, чем надо или разрешено, то пусть тоже платит налог, но за нарушение закона или запрета. Нужное количество их общество должно помогать и воспитывать, и кормить, а всё другое — личная прихоть и забота. Все сразу будут иметь детей столько, сколько надо, и в нужное время.
— Вот и я об этом говорила, и мы с тобой думаем одинаково, — заметила Анна подруге. — Да пусть будет время, когда нам, дамам, будет дано счастье выбирать свою судьбу, кому лишь дарить любовь за душевную близость, но без полных забот о детях и их воспитания, как и о семейном быте, а оставлять всё это для подготовленных служивых людей, а кому наоборот. Пусть будут и те и другие, но в согласии. Если одни все свои усилия направляют на совершенствование своего профессионализма и полностью отдаются работе, то это с традиционной семьёй сложно совместимо. При гостевых отношениях, без радуги совместного общения и заботы о детях, тоже трудно ощущение счастья. Здесь не может быть всё гладко, и я не исключаю, что воспитание в основном должно беспокоить общество и государство.
Тут как ни смотри, и так и эдак, если продолжить мысль, то можно предположить, что детей у всех должно быть по нормам и допускам, установленным медицинскими и социальными показателями. Только плановое количество может обеспечиваться производительными силами общества в лице государства, если оно не будет эти проблемы возлагать на семью. Невыполнение этих нормативов могло бы понижать статус и личности, и семьи. Более того, считаю, что значимость личности, олицетворённая в той или иной величине статуса, может определять какое-то право или ограничивать равное.
— Да что говорить, не хотите душу снова остудить? — перебила свою подругу Шаманка. Она налила всем опять в бокалы некоего, уже понравившегося всем напитка. Они выпили, и она шепнула Арабесу: — Она в чём-то права, а ведь родительские обязанности и алиментный страх часто отталкивают дам и мужиков друг от друга и тормозят проявление чувств.
Анна услышала то, что сказала она ему, и, поставив бокал, как будто продолжила её мысль, а скорее, наверное, свою:
— Одни думают, что мы хотим иметь от них детей и без их согласия, чтобы привязать долгом их любовь к себе, но именно это скорее отпугивает их, хотя в этом выражается женский инстинкт, а не коварная самоцель.
— Я вообще не знаю, стоит ли разыгрывать эту карту, — опять возмутилась Шаманка. — Ведь дети подрастают и родителей на фиг посылают, если они их дела не поощряют, а жить по указке их не желают. Вот и ждут, когда предки издохнут и оставят всё им. Родители и так готовы им всё оставить, но когда заботу о себе теряют и видят, что о них совсем забывают, то своих детей проклинают.
— Конфликт отцов и детей с тургеневских времён никто не отрицает, — перебил её утверждение Арабес. — А как его избежать, никто и ныне не знает. В Китае забота о родителях в ранге политики, которая возложена на детей. Пенсионерам там и пенсии не платят, а если дети не помогают, то им алименты начисляют, но за счёт налога с детей. У нас же бывает: дети ещё не работают, а родители уже пенсионеры, непорядок в королевстве желанных зеркал.
— Выходит, детей в позднем возрасте заводить нежелательно? — вопросила Шаманка.
— Здесь точно вожжи стихии отдавать нельзя, а что нужно, не знаю.
— Пока общество не возьмёт или не облегчит эту обязанность, — ответила за него Анна, — этот страх будет убивать любовь. Хотя рано или поздно мужики сами свою любовь к женщине определяют через любовь к детям. Тут всё зависит от того, у кого и когда проявляется родительский инстинкт.
Дальше она не стала зачитывать свой приговор и опять прочла стихотворение:
Две свадьбы, мать идёт и дочь
Под один венчания свод.
И желает им ложе в ночь
Счастья вечного без тревог и новь.
Одна свадьба у них на двоих,
Вальс раздумий кружит каждую из них.
Он как бы прощальный в общей их судьбе,
И теперь из них каждая сама по себе.
Чистый жизни лист, как букет из роз,
Посылает бог им со своих высот.
________________________________________
Одна хочет жить только для себя,
А другая думает вырастить дитя
И жить его заботами, как ею мать жила.
Разные задачи, разные пути,
Чем соединится вновь их бег судьбы?
— Ну не знаю, что ты сказать хотела этим стихом, но всё равно мужики боятся появления внебрачных детей, как чёрт ладана, — опять молвила Шаманка. — Если женщин больше, а мужиков меньше, то в этом кто виноват? Детей же иметь хотят почти все, за исключением тех, кто боится испортить свою фигуру, чтоб любовью играть и мужиков прельщать.
— Тут, — заметила Анна, — надо ещё считать, что половина из мужиков дефектны или алкоголики, то от кого же нам рожать и как все отношения балансировать, если в обществе становится всё больше трансгендеров, гомосексуалистов или лесбиянок? Может, это уже следствие сексуальной несбалансированности общества и института традиционной семьи в частности?
Арабес внимательно смотрел на них, и после раздумий над их словами, не выдержав молчания, решил продолжить их мысль уже казавшейся ему закончившейся дискуссии:
— Мне так думается, нужно общественное право поставить таким образом, чтобы каждый человек чувствовал заботу о себе и своих детях. Отказ от такой заботы считать как антисоциальный образ жизни и создавать препятствия, или наоборот, а потому как-то из этого подхода определять социальную значимость свободы каждого мирянина. Только, как уже было сказано, такого показателя к оценке того или другого поступка у нас нет.
— Не будем мечтать об этом? — заметила Анна. — Пока же флирт и любовь на стороне можно легко скрывать, ну и бог с этим, ведь многим одиноким они дают ощущение счастья, гордости и смысла жизни. Вот на этом и можно играть. Только вот крутя напропалую на стороне, супруги хоть стараются формально и с любовью относиться друг к другу и о последствиях на стороне забывать. За то, что они приучают к себе любовью и бросают, наказания нет, и что делать с правами тех дам, которых стараются забыть? Право на забыть тоже должно быть, и как за что его получить, и о что и насколько нужно лоб разбить, кто-то должен добро оценить. Как и кто об этом должен позаботиться? На этом, как я уже говорила, дельцы любовной нивы готовы рубить бабло, но в свой карман. Надо всё поставить с головы на ноги, чтобы всё было со смыслом и путём и во имя своей личности или личностей детей. Только в этом смысл жизни всей.
— Вы, похоже, готовы взяться за такое? — спросил Арабес, обняв слегка обеих дам.
Шаманка освободилась от объятий и вновь закрутилась в танце, о котором будто на время забыла.
— А вы не готовы? — вопросом на вопрос ответила ему Анна, и Шаманка подтвердила его.
Этот прямой вопрос для него был неудобен для однозначного ответа. Он опять задумался и, здраво рассуждая, про себя посчитал, что если государство себя считает социальным, то, наверное, к этому и должно идти всё, само собой. Всё другое ломало представления о нормальном укладе, имеющемся в сознании большинства людей. Привыкнуть к утверждению дам большинству, да и ему, сразу было бы сложно.
Так же сложно, как оправдать сознание семьи на неимущественной скрепе, по сути являя окружающему миру форму застрахованного личного и общественного строительства, где семья — его первичная застрахованная ячейка. Однако даже имущественная скрепа семьи на общественной собственности, считал, могла бы определять значимость семьи и личности. В сознании любого обывателя общественное было чужим, и он всегда думал, как его долю можно персонализировать и сделать своим или семейным. Как сделать общественное достояние семейной скрепой, поставив в зависимость личное, мир тоже не знал. Ему было понятно, что только разрешение этой проблемы может стать основой новой семьи. Это несвойственное всем убеждение могло истолковываться странно, и он не стал о нём говорить, чтобы не разрушать иллюзию дам о создании новой семьи и её религии.
Тут вдруг вспомнил, как один раз в одной из передач по радио, посвящённых проблемам семьи, кто-то позвонил ведущему и предложил оформлять тоже брачные моральные контракты. Дозвонившийся высказывал необходимость на застрахованный период времени оформлять таковые, о которых ныне рассказывала и Анна. Тогда он, услышав бурное возмущение слушателей, понял, что и его понимание для восприятия будет сложным. То, что ведущий оправдывал это тем, что в Индии при храмах якобы такие формы существовали, не имело убеждения. Не все считали, что семья может иметь счастливые отношения только тогда, когда они порождены красотой чувств. Другие, наоборот, были убеждены, что отношения, порождённые только красотой чувств, хоть и должны быть её основой, но долгой жизни не всегда могут иметь и только поддерживаться имущественным содержанием.
Он и сам понимал, что чувственное наслаждение телом и острота чувств, возбуждённых телом, имеют непродолжительный период жизни, потому любовь восхищения этими достоинствами не может иметь бесконечного характера, но как общественное может стать скрепой семьи, и ему не удавалось найти приемлемого решения. То, что, по убеждению окружавших его дам, любовь может фиксироваться моральным контрактом под денежную гарантию, сейчас и ему казалось уже не такой страшной дикостью. Тут было очевидно то, что осознание необходимости морального контракта на гарантированное время могло бы быть большим препятствием для всех догматических лиц и религий. Это он, казалось, понимал, но тогда, размышлял он, в варианте семьи с исключением в ней имущественной скрепы требуется достойная замена, но страховка — это только частичный общественный показатель. Вот если исключить его и заменить общественной значимостью личности, то и тут много технических вопросов. Что могло стать серьёзной скрепой новой семьи, он основательно нащупать не мог и не видел, но дамы настаивали на страховке. «А может, в этом и закопано временное решение?» — задавал в уме он себе вопрос.
«Если застрахованные чувства и смогут быть какой-то скрепой семьи или гарантией необходимых отношений, то, скорее всего, не основной. Нельзя же делать вечным то, что по существу таковым не является, — пытался убедить он себя. — Значимость, значимость, и даже не личности, а семьи, — думал он. — И почему личный вклад в общественное благо не может стать семейной значимостью, но уже в правовой плоскости? Право на пользование общественной собственностью и право на личную собственность — это вполне может стать уже двойной и от этого более сильной скрепой. Если же эта значимость будет ещё правом на смену партнёров и влиять на условия и формы брачного контракта, на экономические и социальные нормы через сращивание личного и общественного, то тогда в возможность и в счастливое управляемое общество можно было бы поверить. До какого бреда я могу дойти в своих размышлениях, — останавливал он себя, но мысли, как дятел, стучали ему по мозгам, и в этих размышлениях он почти полностью отключился от внимания своих дам. — Даже если значимость личности и поставленное в зависимость от неё право будут уменьшаться или увеличиваться, то с каждым новым брачным союзом, — продолжал думать он, — насколько больше или меньше требований можно было бы предъявлять таким партнёрам? — Тут он задумался ещё больше. — А что, это может составить уже и неимущественную значимость личности?» — и опять пришёл к мысли, что, кроме предлагаемой страховки имущества и свобод в виде права и ответственности, на поверхности он ничего не видит. Принимая эту дилемму как реальность, он понял, что склоняется к женскому варианту Анны продавать страховку отношений. Если узаконенный брак в прошлом тоже больше был косвенной продажей женщины, чем духовным союзом, то почему невозможно продавать страховку морального контракта? Ведь и раньше венчали союз родители за достаток и приданое, которое обговаривали из меркантильных интересов, а это значило, что имела место коммерческая сделка с косвенной продажей женщины больше, чем духовный союз. «Таким образом, — соглашался он с собой, — и продажа девок, и брак, и деньги за страховку принципиально не отличаются и нового в эту систему не вносят, но всё это может изменить направленность на сохранение отношения с общественной скрепой и узаконенным застрахованным правом на сексуальное общение». Почему сознание общества одно считало нормой, а другое было готово осуждать? Логика такого подхода ему не была понятна оттого, что не видел, какие истины она защищает, так как считал, что все формы имеют право на жизнь. Для него равноправным узаконенным правом на сексуальное общение одинаково правильно было бы считать и совместное ведение хозяйства, и действительную страховку моральных отношений, в необходимости которой убеждали дамы.
Однако семья скрепой на страховке моральных отношений, а не на совместном хозяйстве выглядела не совсем серьёзной организацией, и он думал, что право на сексуальное общение должно сопровождаться и правом на совместное пользование и тела, и имущества. Эта логика его заводила в такой дремучий лес, в котором он боятся заблудиться совсем. Что происходило в его голове, он не мог понять, и логического решения будто уже и не видел.
Чтобы считать предлагаемый ими храм семейной организацией или в подобном подходе через такой храм утвердить частную возможность в регулировании любовных связей для формирования некой договорной семьи, он очень сомневался, что это может разрешиться частным подходом. Более того, понимал, что это требует больших затрат и источников содержания этой системы, чтобы ей стать организацией серьёзного предприятия со своей идеологией. Однако внутренне пытался доказать себе, что такой принципиальный подход теоретически возможен.
Что ответить дамам на их переадресованный ему вопрос о готовности взяться за такую организацию, он так и не знал, оттого что в своих раздумьях себя убедить окончательно в возможности таковой не смог. То, что его компаньонки не очень серьёзно продумывали последствия таких действий, было вне сомнения. Всё это, о чём говорили они, виделось ему очень серьёзной организацией с необходимым обоснованием, и то, что лёгким женским наскоком здесь не обойтись, было для него тоже вне сомнения. Женщины, как одна, так и другая, эти его сомнения, и проблемы осознания их, и отчасти серьёзности затеи не понимали.
— Моя организация, — наконец, после некоторой своей задумчивости проговорил он, — такого подхода пока поддержать не может, но условия для обоснования храма у меня тоже есть. Для поддержания временных уз, что-то вроде гостиницы, если что, могу предоставить свой дом. Такая деятельность с божьей помощью может быть не только местом случайных встреч, но и чем-то большим, что можно назвать и храмом любви, вроде вашего Эдема. — Он провёл рукой указывая на комнатную обстановку. — Однако этот путь, повторю, может оказаться тупиковым. Спортивная смена партнёров не может быть целью жизни, а без этого финансы могут прийти к краху, и на каком содержании выживать, если не превращаться в чистый бордель? В общем, полагаю, что сотворение этого праздника жизни сложно, поэтому то впадаю в сомнения, то нахожу новые силы, но так или иначе всё же иду тоже в эту сторону. Только полного оправдания этому сотворению храма не нахожу. Здесь нужна соответствующая мораль, убеждения и, согласен, религия. А ей требуется огромный штат сотрудников и прочие заботы, но недаром говорят: дорогу осилит идущий. Только здесь не надо всё сразу.
— Всё идёт всё-таки к одному — к религии и храму, если кого-то можно стимулировать свободой любви, а кого-то только деньгами и на этом скрестить спрос, то на этом всём всё-таки можно поиграть.
— Наверное, вы в этом правы, Анна. Одни женщины рождены для одного, другие для другого, и их дружба в совместном сосуществовании вполне возможна. Вот для Шаманки, — далее заметил он, — деньги, похоже, не самое главное. Вон как душой танцует, будто дышит страстью.
— Ошибаетесь, жрицы любви и в индийских храмах могли раскрывать свою душу не только в танце, но жёнами быть не имели права и от жертвоприношения себе как богам не отказывались.
— Так ли, так ли всё?
— Всё так, и иначе не получится.
— Боюсь, что эта затея может получиться ох как не так, Анна. Всё зависит от того, кто будет делать и как делать, если возможно такое сделать. Пока можно только гадать так, — заметил он ей.
Она, показав на танцующую, с намёком добавила:
— Такие дамы сотворят всё как надо, можете не сомневаться и не волноваться. Сами будут диктовать выбор с определённой свободой и определять гарантии в любых отношениях. У каждой такой, как она, жрицы будет своя легенда очарования и свои условия любви. Жрицы любви уже не могут быть проститутками, а настоящими любовницами от бога, вроде гражданских жён. Они при надобности могут стать и первой, и второй женой. В Японии существует институт любовниц, и он не отрицает семью. С таким подходом жёны в прежнем пожизненном понимании совсем могут не потребоваться. Жена как хозяйка и домработница будет ли нужна? Мне думается, и в сексе скоро роботы будут искусней и послушней, и если женщина не сможет стать таковой, то их заменят пожизненные роботы и клоны.
Он почесал затылок.
— Придётся и создавать, и воспитывать новых богов любви и новые нравы, хотя таковыми у русских была богиня Лада, у других Венера. Любить сразу несколько жён — сложная штука.
— Если дамы поклоняются религии любви, то мужики должны поклоняться им и при необходимости по желанию дам получать к себе любовь. Скоро это не будет проблемой. Любовью через свою религию они будут управлять и каждому внушать. Если нужно, то и под кожу вживить чип, который будет возбуждать влечения и удовольствия по заложенному образу в компьютере. С ним можно заставить и дружбу однополых партнёров превращать в любовь. Даже по желанию и приказу дамы «возьми меня» у мужчины будут вставать штаны. Любое послушание и преклонение этому искусственному велению и заданному поведению, как божественному явлению, может продлять жизнь, и это станет святой целью жизни в любви и построении семьи.
— Сомнительная, хоть и забавная мечта. Скорее солнце свалится с неба, чем осуществится это.
— А мы и солнце себе служить заставим, вас же заставили служить страсти и женскому желанию. Солнце — это же радость, как и женская краса для желания и наслаждения. Раньше солнце было богом, вот и пусть им снова станет, как желанное явление для новой светлой жизни в любви и вере.
— Ну если для любви, а для секса лучше уж ночная луна, она может не мешать солнцу и религии любви и быть скрытым символом интимной тайны. Луна всегда была повелительницей романтических отношений и свободы чувственных благ.
— Зато огонь всегда от солнца, оно олицетворяет бога страсти. Идя по раскалённым скрижалям этих миражей, как мифам религии любви и страсти, мы во имя её сможем получать право на прощение ошибок, как и право отдаться новой страсти и снова поклоняться ей или идти ради этого на жертвенность.
— Лихо, дамы, закручиваете, — заметил Арабес. — Мне понравилось, но это слова, скорее, от мужского эго. Хотя то, что вы апеллируете к праву, мне симпатично, да и ваше стремление к поклонению природе через их богов тоже. Наши предки не зря поклонялись ей, и солнце было божественной силой, дарующей счастье жизни.
Однако в этом плане мы, как масоны, разрушаем истины Ватикана, которые стремятся стать или являются праведностью мира. У меня даже стихотворение по этому поводу есть. Может, оно не очень гладкое, но тоже в духе ваших понятий.
Он с её согласия начал его рассказывать:
Я не верю, что солнце не бог.
Я и сам засветиться бы мог,
Но хочу, чтоб светилась земля
От добра над галактикой зла.
Все мы дети солнца, света и всегда
Доброте небесной верим, господа.
Жизнь есть сотворенье солнечного дня,
Сила эта божья греет нас всегда.
Чудо, чудо, жизнь повсюду.
Свет рожденье дарит люду,
И надежду, и судьбу,
Не даёт упасть в беду.
Все мы дети солнца, света и добра,
И лишь его волей в мире, господа.
Вау, вау, вау, вау!
Свет как воздух я глотаю,
Ему любовь свою венчаю
И с земли не исчезаю.
Это чудо, чудо, чудо,
С ним сюда и с ним оттуда.
Нету света — я страдаю
И лампаду зажигаю.
В ней энергия тепла
Разгоняет силу зла.
То засветится, то нет,
Не растай, надежды свет.
Все мы дети солнца, света и добра,
И лишь его волей в мире, господа.
Но снится мне, будто бы солнце во льду.
Солнце во льду, как беда наяву,
Свет, залитый проклятьем в аду.
Верить сну я никак не хочу
И новое солнце в потёмках ищу.
Все мы дети солнца, света и добра,
И лишь его волей в мире, господа.
Без него я как будто никто,
Хоть по воле посланник его.
Ищу солнца я в душах людей,
Счастье не живёт в мире теней,
Как и мир в объятьях миражей.
Во спасение его ратую скорей.
Мир являет без солнца лишь мглу.
Где же, где преклоненье ему?
Без него мы закончим свой бег,
В этом правда, как божий завет.
Запасное солнце от любви,
Может, из костров мне нагрести?
В чуде согревающих огней
Солнце б я собрал рукой своей.
А может, солнце из земли создать?
Что готов мир цели сей отдать?
И ты мечтай гореть лучами света,
Моя великая красивая планета.
Все мы дети солнца, света и добра,
И лишь его волей в мире, господа.
От звезды до звезды
Сотворенье земли,
Путь благого созиданья,
Смысла жизни осязанье.
Свету, свету по завету
Дарю любовь, как эстафету.
Словно чудом всюду, всюду
Светом жизнь дарится люду.
Кому эта, кому та,
В нём порою всех судьба.
И ты мечтай гореть лучами света,
В любви людей великая планета.
Все мы дети солнца, света и добра,
И лишь его волей в мире, господа.
Голубая планета-земля, засветись,
Центром вселенной галактик явись.
Пусть пуповиной привяжется к нам
Жизнь, что, как свет, мы подарим мирам.
Все мы дети солнца, света и добра
И лишь его волей в мире, господа.
* * *
— Вы, я вижу, от скуки на все руки. Надо же, ещё и поэт, — сказала она с удивлением, когда он закончил читать. — Мне понравились слова: «Свету, свету по завету дарю любовь, как эстафету…» Считайте, что я её приняла. Мои лады света — само очарование, видите, как красивы они в танце: это хрустальный звон свободы любви для сексуальной революции и борьбы со злом.
Он опять задумался и, стараясь не акцентировать на своём творчестве внимания, заметил только, что этот стих тоже, как эстафету, он собрал из черновиков одной пока ещё неизвестной поэтессы и певицы, которую он не только любит, но и, чтобы не потерять, пытается помочь стать известной.
— Ах вон оно что, видимо эта любовь вам и мешала с лёгкостью развлечься с другой дамой. Вы, похоже, околдованы её чарами и считаете её добром мира. Не сожалейте и не корите себя. Хотя это не вы изменили. Всё случилось по божьей воле, во имя святого дела, перстом жертвенного провидения. Себя отдать этой воле не грех. Вы вознеслись в обольстительную святую милость…
Он прервал её угодное богу причитание, но, чтоб не очень распространяться в свою интимную жизнь, перевёл разговор в прежнее русло беседы.
— А вы, вижу, тоже тёртый калач огня — лампады любви. В этой горнице искушений непонятно, за кого вас принимать. Жрица али как? Какая легенда святого очарования тянется за вами, ведь можете любой грех подогнать к святому явлению?
— Нет. Я выше. Я настоящая царица света и борьбы с обнажённым мечом любви, извлечённым из волшебных ножен страсти для явлений дива любви и тайных желаний, если последнее вам милее. Я превращаю кровь любви в святую силу счастья, чтобы обезглавить им зло насилия. Легенда у меня тоже есть, хоть и не очень привлекательная, но по жизни настоящая. Здесь никто не догадывается, что история «Пустыня» из того альбома, что вами была прочтена, — это почти моя давняя легенда. Дама та в той истории — это почти я, по секрету открываюсь, не знаю сама почему. По возрасту в жрицы сейчас уже не подхожу, в тираж выхожу, но святую донорскую поляну любви и поруганных красавиц превращаю в соблазнительных белочек радости на райской поляне милости.
Порой они грызут горькие орешки нужды, но достают из них золотые зёрна. Пусть меня простят боги за любовные святки, которые я устраиваю для белочек любви. Вот и вам устроила такую ночь, хотя самой не удалось соблазнить, а это говорит о многом. Ныне бизнеса, кроме как превратить брошенных на произвол куколок в колокольчики донорской любви, чтоб их не обижали, для себя не вижу, раз на них есть спрос, значит их надо пристраивать с умом и почётом.
Он в это время подумал: то её девочки — русалки, то гетеры, а теперь ещё и белочки, а окольцованы одной денежной задачей. Толька Анна, не зная его мыслей и не обращая на него внимания, продолжала:
— Вот эту Шаманочку, — она показала на танцующую, — что вас ночью развлекала, мать от нужды тайком сама раньше продавала мужикам. Работы нет, не умирать же, а у матери есть ещё дитя, которое необходимо чем-то кормить, и отца нет, и зарплаты нигде не видно, не платят, по нескольку раз в училище учатся, там же им ещё стипендии платят. Работать всё равно негде, всё развалилось. Грибы и ягоды — единственная еда. Они в этом мире никому не нужны, и кто виноват? Когда она ославилась в своём посёлке и сбежала, я её здесь подобрала, обогрела и одела. Некоторые молодухи самим дети, а им уже своих детей кормить надо.
Она показала ему газету, где было напечатано некое стихотворение. Это творчество Шаманки.
— Да ты что? Крестная сила, она ещё и стихи пишет!
— Она у меня талант, и ещё какой, но незаслуженно неоценённый и пропадает.
Арабес взял газету и стал читать:
Когда я была ещё дура
Когда я была ещё дура,
Я по ночам гулять любила.
Кричала женщина во мне,
Я сексом бредила во сне.
Стала носить прикид такой,
Чтоб выделяться над толпой.
Причёска, я с пустой башкой
И вся к вниманию с тоской.
Юбка чуть бёдра прикрывала,
И грудь вся выскочить желала.
Ждала любви в большой печали,
Но парни мною не мечтали.
Кого любила, не ласкали
И на халяву не желали.
И вот однажды в ночь глухую
Я шла в прикиде «я тоскую»,
И звёзды падали ко мне,
Предупреждая о беде.
А листопад, а листопад
Манил собой мой юный взгляд.
Ну вот, ну вот из-за угла
Вышла весёлая братва.
Меня поймали во дворе,
И это было в сентябре.
Смеялись хором надо мной,
Сняли прикид мой дорогой,
Стали тискать меня хором
И познакомили с позором.
И листопад, и листопад
Уже не тешил юный взгляд.
Кирпич подняв над головой,
Мне приказали лечь листвой.
И, уж засунув стринги в рот,
Меня имел каждый урод.
«Ты не кричи, — твердили мне, —
Или получишь по башке.
Ты не успеешь сказать «ой»,
Как будет он твоей судьбой».
Со мной рыдала и листва,
Так изнахатили меня.
Боли такой я век не знала.
Листва, спускаясь, утешала
И мне с горечью шептала:
«Ты обесчещена, не свята
И сама в этом виновата.
Знать, по рукам пойдёт судьба
Без уваженья для себя».
Уходя, бросила братва:
«Мы осчастливили тебя,
Но если в суд подашь, коза,
Тебе мы выколем глаза.
И будешь ублажать всегда,
Когда в услугах секса
У нас будет нужда».
Рыдая в боли и испуге,
Кляла всю похоть в этом мире.
Не ходите, девочки, по ночам гулять,
Коль рабыней вызова не хотите стать.
Не думайте промежностью,
А ждите любви и с нежностью.
Если секса первого вы очень захотите,
Посвящения в это у избранных просите
И жертвенную радость уж потом любите,
А под звездопадом счастья не ищите.
________________________________________
Ведь первая близость всегда дорога,
И в памяти нашей уже навсегда.
* * *
— Удивляюсь, как его напечатали, — прочитав стих, заключил он.
— В наше время можно напечатать всё, только бы деньги были. Многие мои девчонки тоже занимаются творчеством, и таким натурам для продвижения требуются деньги, а иного пути, кроме продажи себя, их заработать у нас здесь нет. Такая жизнь стала. Можно, конечно, заработать денег, организовав своё дело на рынке, но товар тоже даром никто не даёт, а за крышу мзду берет, вот и остаётся открыто продавать своё тело и душу как самый доступный товар, данный богом. Хотя многим клиентам душа совершенно не нужна, а порой и вызывает раздражение, потому её большинство убивают за ненадобностью.
— Я не могу сказать, что у Шаманки нет души. У неё, наоборот, чувствовал очень тонкую игру души и глубоко талантливую чувствительность. Такие способны лечить любовью, да и глаз мне с одного маху вылечила. Ячменя нет, как не было, а это много значит. Её чувственность, смотрите, проявляется и сейчас в танце. — Он, покачивая головой, посмотрел в сторону танцующей и, как бы восхищаясь ею, добавил: — Вот такие, как моя жена, на подобные прелести неспособны. Эта же, как лебедь, спустилась на застывшую гладь моей души и заплескалась лебединой песней, сотворив невероятное. Ей бы стать целительницей, а не гетерой, ведь руки обладают магической силой исцеления, а тело — магической сексуальностью. Лёгкость, с которой она сбрасывает с себя одежду, наверное, в духе времени. С такой же лёгкостью наше общество сбросило с себя груз прежней морали и стыда за свои поступки, подставило себя ветру обогащения и выживания.
Он подумал в этот момент, что и он сам вроде как согласился с этим временем и, как пустой парусник-голландец, подставил паруса ветру, купи-продай. Даже сегодня выглядел купленным и ведомым на привязи к могиле своего хозяина псом. Ему показалось, что он ныне не стоит ломаного гроша. «И чем я лучше этой Шаманки, да и любой продающей себя дамы?», — думал он. От этого осознания себя сел и, обхватив голову руками, закрыл глаза и уши. Сразу будто исчезли музыка и благоухающее окружение. Мучительно стал искать в осознании своём человека, который бы так или иначе мог выглядеть в данный момент перед дамами не бедным родственником и не купленным несчастным, а человеком с чувством собственного достоинства.
Припомнилась ночь. На его губах появилось ощущение горечи необсохших женских слёз. Уши и сознание вновь наполнила магическая музыки её души, звучащая из прошедшей ночи. Она звучала, как будто вот и сейчас, будто он по-прежнему пил прелесть и аромат её тела. В этой страсти он бессознательно, с завязанными глазами перенёс любовь от одной женщины на другое тело, так и не осознав этого, так как не догадался и не понял этого магического явления. Оно произошло не по его воле, а вопреки, неведомой, тёплой и ласковой силой, которая охватила его тогда, всепрощающим звоном в застывшей вселенской тайне гордого обличия ночи. Словно очарованный этим воспоминанием, он отрешённо ото всего встал и пошёл. Остановился перед иконой, перекрестился, произнеся:
— Господи, прости меня, грешного. — Анна с удивлением смотрела на него, и он, уже подойдя к ней, продолжил: — Даже если верить вашим словам, — тихо произнёс он, как будто убеждал только себя, стараясь уйти от навязчивых ощущений сомнительности, — устоять тогда ночью перед магической возбуждающей властью было выше моих сил. Даже пень с вашей картины, на котором сидит русалка, — он показал на картину, висевшую на стене, — видите, пророс цветком, я до наступления прошедшей ночи цветков на нём не видел.
Анна засмеялась. Подошла к картине с изображением какой-то запруды с водяной мельницей, у которой мужик с возом, видимо муки, смотрел, почёсывая затылок, на вылезшую из запруды и усевшуюся на пне русалку, сказала.
— Видите цветы сейчас только вы, да и картина уже другая. Там, где вы это видели, висит не эта картина.
— Да вы смеётесь.
— Говорю без преувеличения.
— Мужик и пень, кажется, вместе со мной танцевали и обнимали её.
— А русалка не бегала по бережку? — иронизировала она, потом добавила: — Похоже, она и танцевала с вами.
Арабес как будто очнулся и, как мужик на картине, тоже стал чесать свой затылок. Анна, заметив его замешательство, продолжала:
— Здорово она ударила вас своим колдовским очарованием. Русалки вообще обладают сказочной силой. Привязанность, видно, появилась, а это плохо. Ведь у вас где-то любовь есть, и это ей будет мешать воспоминаниями. Я хоть этого и хотела, но не до такого…
Шаманка вроде как услышала, что они обсуждают её, и, танцуя, подошла к ним, Анна её развернула и, похлопав по попе, что-то шепнула ей на ухо. Шаманка не стала возмущаться и вновь направилась к своему месту танца. Достигнув шеста, вновь закрутилась вокруг него и погрузилась целиком в танец, будто в нем выплёскивала всю скрывавшуюся боль её душа. По комнате с приглушённым звуком разносилась музыка с незамысловатым напевом, и Шаманка, сливаясь с музыкой, негромко подпевала:
Ритм
Мне что мужчиной насладиться,
Что с музыкою в ритме слиться.
В нём благодать меня венчает,
А скуку под топор бросает.
Я в танце душу возрождаю,
И умираю, и страдаю,
И снова в жизни возникаю.
С ним выраженьем упиваюсь
И на взаимность открываюсь.
Срывая в нём наряд томленья,
Жду от природы упоенья.
Какое счастье, ритм со мной,
Пляшет, как бог, с душой моей.
Дарит награды, наслажденье
И от беды душе спасенье.
Ну! Вот в оргазме ритма стон,
То он в груди, то рвётся вон.
Бросая в ноги ритму души,
Он забирает людей муки.
В брани напевов дань любви,
В них звуки пляшут до зари.
Они и в детстве мне плясали,
Пороли, страстью забавляли.
Лишь в ритме тризна пофигизма,
Пусть с ней любовь ко мне ложится.
Наградой в песне красоты
Бурлит шампанское души,
И ноги шальные творят чудеса,
Ты-та, ты-твен, та-та, там, да.
И гонит бессмыслица ритмом меня,
И ноет, и ноет без ритма душа.
Так боль из души людям ритмы уносят,
А скуку и серость под музыкой порют,
И в ритмах всё зло от лукавого давят.
Бессмыслица в ритме людей не тревожит,
Лишь больше и больше для счастья им просит,
Чего-то такого, что души возносит.
* * *
Анна, продолжая стараться хвалить её и ещё больше приковывать внимание Арабеса к ней, что-то объясняла, а когда она закончила напевать, сообщила:
— Так она возбуждает и зажигает страсть, а потом может погасить свет или свечи и уйти. После этого секс успешно может идти с любой женщиной. Её сеансы как виагра для мужчин. Им порой надо помогать, чем она и занимается.
— Да, гениально, девка-виагра, если это не авантюрный блеф.
— Какие сомнения могут быть? Право сотворения такой авантюры даёт жизнь и необходимость её продолжения в любых ситуациях. Всего несколько часов назад это произошло с вами. Вы подарили прекрасные мгновения любви не Шаманке, а совсем другой женщине, и тем осчастливили её. Всё началось с этой музыки, где звучало вроде как ваше имя Арабес, хотя она вас называет Орабеск Бел. Шаманочка стала частичкой вашей души. Её энергия, врезавшись ребром страсти в ваше сознание, стала частичкой вашего «я». Послушайте вновь эту песню, и вы поймёте, что там звучит не Арабес, а Арабеск, что, кажется, является арабской бязью.
Она включила звук на компьютере, и зазвучала песня.
…Я Оробес. Я Орабес!
Я шаман Орабес!
Я спускаюсь с небес.
— Вспомнить не могу, но что-то напоминающее это звучало, — прослушав отрывок, ответил ей Арабес. — Однако сейчас эта песня меня уже не трогает. Вы меня разыгрываете?
— Нисколько. Это всё её магические проделки. Помните то «уко», что чудило до её прихода? Это, как уже говорила, её дух, видели же сами, как шарик по комнате перекатывался. Всё было по её воле, то туда, то сюда, и сон ваш — её дела.
— Более того, она, как само чудо, вылезла из него, и только после этого он лопнул. Всё это как сказка.
— Сказка не сказка, а ей достаточно зажечь свечки, и её магический огонь творит чудеса. Многие мужчины, жёны которых уже не возбуждают к себе сексуальной страсти, всего за час общения с ней в моём храме превращаются в настоящих мужчин, способных дарить сексуальную страсть своим жёнам. Таким образом, в моём храме происходят чудеса, которые сохраняют и укрепляют семьи. Всё это без последствий для здоровья, как от пилюлей возбуждения.
— Может быть. Может быть, — растерянно прошептал Арабес, опять почёсывая затылок, пытаясь в подробностях вспомнить прошедшую ночь. — Кажется, там тогда и другая музыка звучала.
— А может, и такая песня звучала? — опять спросила Анна и сменила звучание песни на компьютере.
Он прислушался к словам песни, которая вроде как называлась «Мужская ответственность»:
Губы — прелесть. Губы — дуры.
Ой, не будьте очень грубы.
Поскорее обнимайте мои нежные глаза,
Передайте трепет страсти от шального языка,
И упоения на мгновение
Ищу я в этом ощущение.
Горю в огне очарования,
Таю, таю в безумстве сознания.
Пальчики, пальчики, нежные мальчики,
Вот как мурашки под кофточкой, зайчики,
Дерзкими стали и робость пропала,
Будто под кожу рука забежала.
Ищут знакомства с интимностью божьей,
Это желанье я чувствую кожей.
Хоть и стесняюсь, не возражаю,
Радость в доступности уж не скрываю.
Долго ли, долго ещё счастья ждать?
Страсть наслаждений хочу испытать.
Но как, но как тебе сказать,:
Решись на божью благодать.
Как разрешенья на снастях,
Жду от губ нежности в грудях.
Рассудком завладей моим,
И тело будет век твоим.
Ну, посмелее, ну, скорее,
Коснись того, что всех милее.
Возле самого пупка
Задержитесь, губы, ну хотя б слегка.
Пальчики, пальчики,
Нежные мальчики,
Всё сегодня разрешаю,
Всё сама с себя снимаю.
Чёрною песней чуть ниже пупка
Мукою грёз расплескалась заря,
Доступность к которой любовью дана.
Пусть с нею навек будет вам как своя.
Что же ты замер при свете её?
Вылей же ласки любовной зельё.
Грех мой и рай мой, на ласки губах,
С жаждой истомы в глазах и ногах.
Растопырившись в ночи,
Они будто не свои.
Я свести их не могу,
Погасить огонь прошу.
Возьми, возьми всё до зари
И успокой огонь любви.
Наслажденья, наслажденья
Жду от долгого томленья.
И плевать мне на мораль,
Пусть умрёт моя печаль.
Сердце в осадке, и ниже пупка
Вдруг оказалась моя голова.
Избавляюсь от нервоза,
Вся в распятье моя поза.
Вот раздвинута рукой
Тайна чрева, бог со мной.
Как рука твоя ласкает?!
Словно песней в сердце тает.
Ну вот уже и возбужденье
От мужского вожделенья.
То правее, то левее,
Ниже, выше, веселее.
Выше крыши наслаждение,
Дна не знает любви упоение.
Ну, прижми меня за попку
И лакай красы похлёбку.
Поцелуи, поцелуи,
Ниже, выше губы, груди.
Ну, нежнее, ну, быстрее.
Я отдалась, не жалею.
Женская, женская прелести жертвенность,
Наша доступность — мужская ответственность.
* * *
Он, прослушав, усмехнулся, внимательно разглядывая её.
— Может, и эта песня звучала, но вспомнить тоже не могу. Говорю же, что находился в трансе. Но вы вот опять меня стихом побаловали с предоставлением лирического удовольствия. Стих раскрывает душевную борьбу женщины и проблему любви, до «ах», похоже, чем-то вам, дамам, близкую. Может, ещё что-нибудь прочитаете?
Она, будто в разочаровании или в радости, только качала головой. То, что он ничего толком не помнил о прошедшем этой ночью, её успокаивало. Однако вдруг он начал что-то вспоминать:
— Только теперь я вдруг как будто что-то припоминаю, — произнёс он. — Кажется, начинаю догадываться: когда вы сказали, что я с завязанными глазами подарил любовь другой женщине, то мне уже начинает казаться, что это, наверное, были вы.
— Нет, конечно, не я, — соврала Анна. — Но сказать кто, не могу и скажу ли вообще когда? Вопрос — зачем? Пусть это останется интригой. Вы не должны знать, с кем были. Это её желание, так как она замужняя женщина.
— Ну и чудеса. А если я узнаю? Можно мне закурить? — взволнованно произнёс он.
Анна, заметив его волнение, постаралась его успокоить:
— Не волнуйтесь, ничего страшного не произошло. Вы должны будете это забыть и выкинуть всё из головы, как кошмарный сон. Считайте, что произошло что-то непонятное, что-то вроде игры. Я люблю поиграть с человеческой душой. Душа, она как сладостное вино, и любая беда настаивает её крепостью страдания,
— Круто настаиваете, — заметил он, затягиваясь сигаретой.
— Ничего страшного, игра с душой интересней, чем игра с телом. Желание испить её и поваляться на ней, как на траве, превращается в сладострастные грёзы. Это высший полёт соблазнения. Вы в этой игре выступали в роли спасителя для другой души и, надеюсь, подарили радость новой жизни. Ради этого мне пришлось с тонкой деликатностью, почти под гипнозом передать вас от одной женщины к другой и при этом не иметь ситуации изнасилования. Точнее, я пропустила вас через некий любовный гипнотический парадокс.
— Но любовь очарования — всегда гипноз, — поправил её Арабес.
— Видимо, этого недлительного гипноза хватило, чтобы под ним заложить дитя, а вам в сознании яркую необычную память с преклонением чудному соблазну, как во славу высшего бога. Хотя она всех мужчин доводит до состояния жжения страсти и этим соблазном лечит, даря им сексуальную напругу.
Создать желание она может и танцем, поведением, музыкой слов, вкусом, ароматом тела, и даже только прикосновением. Некоторые женщины верят, что такого можно достичь и проведя заговорённым цветком орхидеи по телу возлюбленного, чтоб он мог стать верным им навеки. Ей же для этого достаточно просто просиять улыбкой бога. Это все любовные чары, которыми можно и присушить девку, и отбить чужого мужа. Может быть, вас возбудил мускус сжигаемых ею свечей? Она обладает всеми средствами пробуждения желаний, но самое сильное качество у неё — это магическая сила внушения. Все болезни человека её мозгами теряют силу. Она ломает скованность психологических границ, даря свободу всеми чарами, и люди делают невозможное. После такого сеанса даже у женщин встаёт желание ею обладать. Когда у меня болит голова, она кладёт мне на лоб руку, и пока она лежит, я боли не чувствую.
— Неудивительно, я сам на себе это почувствовал, ведь не за так ячмень с глаза исчез.
Промолвив это, он долго задумчиво смотрел на неё и, глубоко вздохнув, добавил:
— Как всё похоже на великую правду и на какую-то утрату чего-то святого, будто я прошёл по горячим углям костра страсти, чтобы испить величие неведомого чуда. Претензий не будет?
— Нет.
Он, сняв с себя крест, подал ей.
— Возьмите этот крест и передайте той женщине, которая была со мной сегодня. Она, кажется, заслуживает не обманной, а вполне искренней взаимности. Пусть мой крест, как крест настоящей любви и счастья, будет ей талисманом. Ей удалось скрестить и желания, и возможности, доставив мгновение счастья, по крайней мере мне, если не себе.
— Да, ей чудным образом удалось распять ваши чувства на кресте другой судьбы. Я передам этот крест, а с ним память и заботы тому, кто это заслуживает. Но давайте больше не будем касаться этого случая и разговора о нём. Лучше поговорим о вашем храме или о вашей даме, которая стала вашей судьбой.
Она что-то хотела сказать ещё, но, видно, не нашла слов и многозначительно замолчала.
— Может, ваш храм превратить в санаторий любви, а вашу свободную любовь с помощью таких шаманисток скрестить с медициной и заниматься терапией исцеления?
— Да что угодно, без разницы. Такие, как Шаманка, из любой конюшни храм сотворят. Она сама могла бы стать святым ангелом или некой небесной паинькой. Ведь её небесные ласки и поступки обладают божьей волей любовного спасения, а красота — магической энергией очарования. Если нарядить в настоящую шаманку, то все духи перед ней лягут.
— В этом вы правы. Она вызывала вспышку моих чувств одною музыкой своего тела. Есть, правда, и другая магия любви, возникающая на духовной красоте из повседневных отношений. Однако духовные отношения не дают телесного блаженства. Половая магия любви всегда телом стелет постель любовного очарования, но этим угрожает и спокойной семейной жизни, спасая от монашеского пострига.
— Есть ещё магия внушения, которая является скрытой формой насилия, — дополнила его умозаключение Анна.
— Вечной и безобидной может быть только любовная магия фантазий и внушённых образов святости, но только пока желания с надеждами провоцируют их.
— Сейчас чувствуете то, что чувствовали наедине с нею?
— Такого сильного, какое было, уже нет.
— Это оттого, что магия её не включена. Ко мне обращаются отдельные женщины, которые комплексуют из-за физической неполноценности и в силу своей морально-психологической зашоренности не могут ни привлечь, ни подарить мужчине ласку. Обычно такие деловые женщины становятся жертвами своей профессии, воспитания или родовой физиологии. Так вот, помогать нужно в первую очередь им. Шаманка и такие, как она, могут помочь всем, как помогла и вам.
— Интересные возможности, и, видимо, проявляются только в явлениях, подобных прошедшей ночи. Если учитывать, что только около десяти процентов мужчин могут полностью сексуально обеспечить женщину и содержать семью, то не исключаю, что некоторые женщины будут вынуждены должное приведение мужчин в нужное состояние возлагать не на себя, а на таких, как Шаманка. В таких случаях подобные шаманки могут стать актуальными, как те самые чипы сексуального управления, о которых вы говорили. Что поделать, это становится бедой современного технического общества, в котором раскованными, нежными и легкомысленными деловым женщинам стать сложно. У них вся жизнь — сплошное представительное заседание, где они значимая фигура, вне которой они себя уже и не представляют и в постели, хотя до очаровательно значимого идеала уже далеко. Об этом, припоминаю, вы, кажется, тоже сами мне говорили.
— Да, говорила и добавлю, что секс и с философией живёт сложно, как и любовь с властью, и мы скоро будем обходиться без вас, — с досадой заметила Анна. — Рассудительность всегда убивает чувственность и страсть, считая это слабостью и унижением. Да и в грёзах, как без кожи, долго не проживёшь. В лучшем случае такие дамы становятся непревзойдёнными, но высокомерными собеседницами, похожими на меня. Правда, со мною можно говорить о самом неприличном, а им даже простая сексуальная шутка может показаться неприличным поступком, который способен разрушить необходимое впечатление и целостный образ деловой женщины.
— Да что говорить, после замужества и родов если работа и дети становятся смыслом их жизни, то мужчина остаётся для них только кормильцем и больше другом, чем душевной радостью. Это я, смотря на свою жену, могу утверждать.
— Что и требовалось доказать, — подхватила Анна. — Такие в молодости долго выбирают объект своего вожделения и в наивной гордости ждут, когда их рыцарь ляжет у их ног, а рыцари ложатся в ноги к ласковым и легкомысленным кискам, как Шаманка. В конце концов, выйдя в тираж фригидных дам, они готовы покупать мальчиков для закрытия сексуальной депрессии с головными болями от нехватки мужских гормонов, а больше от нехватки мужских ласк и внимания. Их в этот период устраивает уже любой мужчина. Понятие верности, как для молодых, для них уже значения не имеет, потому что мужчина им нужен гораздо реже. Сейчас, по статистике, на сотню женщин старше сорока лет мужчин приходится меньше сорока человек. В склеротическом возрасте у них ещё больше обостряется желание к любви, и как решать социальную проблему в рамках существующей морали, тоже вопрос нешуточный. В некоторых странах существуют дни удовольствий и плотских наслаждений, а в некоторых религиозных сектах — разные плотские игры с завязанными глазами или с масками.
— Как вы в своих рассуждениях напоминаете мне обнаглевших тараканов, которые вылезают из грязного угла, как чушь головы, через уста моей любимой женщины, которая иногда тоже пытается рассуждать о любви, — с удивлением произнёс Арабес, смотря Анне в глаза.
— Это вы о своей любовнице? Она красивая?
— Даже очень, но, несмотря на рассудительность, сексуальных комплексов, как и вы, не имеет.
— Так какого же чёрта вы её оставили? Красивых дам нельзя оставлять надолго без присмотра.
— Не хотел бы я распространяться об этом, — ответил опять он, как и подумал совсем недавно в такой же ситуации.
— И правильно, — вдруг поддержала его танцующая Шаманка, приблизившись из глубины комнаты к Арабесу.
— Вы с ней в законном браке или гражданский гостевой контракт любви? — опять с усмешкой спросила Анна.
Он задумался, не зная, что ответить.
— Не сходите с ума в раздумьях. Красивым представителям слабого пола никакая регистрация своих любовных отношений не нужна. Афишировать разгульный интерес интимных отношений — это бред, — вмешалась опять в беседу Шаманка и уселась на колени Арабесу. Анна, чтоб не мешать им, пересела в другое, стоящее у компьютера кресло и, найдя в интернете что-то интересное, стала увлечённо рассматривать, а Шаманка без особого стеснения стала его развлекать, а точнее занимать своим обаянием. Им даже показалось, что Анна ушла или стала совсем незаметной, а скорее всего, им этого хотелось.
— Мне, чтобы провести ночное любовное представление подобно тому, что прошло с вами, никакого контракта не нужно, и разве не так было? Когда я начинаю свои обряды «жертвопринуждения», я точно не знаю, чем всё кончится, но то, что не устоит никто, мне ясно без никаких, будь он по уши влюблённым в кого угодно. Догадываюсь и полагаю, что и сейчас у вас, Арабес, где-то далеко-далеко есть молодая подруга, которая надела на вас своё, нет, и не душой, а мохнаткой своей. Волю свою «не смей» она продиктовала вам этой прелестью своей, как высшей тайной красотой и лихой радостью своей. Нарушение этого «не смей» парализует вас как мужчину. Вот в чём, и зачем, и отчего произведено заклинание, то я никак не пойму, но по мне любое заклинание — как признание на песке. Я ветер, который может и поштормить, и всё смыть.
Арабес, выпив с ней вина, навязанного на брудершафт, поцеловал её и признался:
— Когда я уезжал, моя радость символически вытащила из трусиков свой «пипец» и надела мне на шею. При этом сказала, что ссохнется на шее и член не встанет, если пощупаю другой «пипец». Это тяжким заклинанием повисло у меня на шее.
— Ха-ха! — воскликнула Шаманка. — Это классно, но я оказалась сильней её. Я порвала этот «пипец», как Тузик грелку.
Она взяла его руку и погладила ей свою промежность.
— Ну как, шею не давит, Орабеск Бел?
— Нет, даже встал.
— Значит, всё в порядке. Мне удалось снять ваше заклятье. Могу с уверенностью утверждать, что она уже вам изменила. А чтоб вы не карали себя, уверяю: ваша измена — уже не измена, а только месть ей.
— Я не верю.
— Поверьте мне, я не вру. Я вижу всё, иначе это заклинание мне не удалось бы так просто порвать.
От этого известия Арабесу стало плохо. Он побледнел, и на лбу появилась испарина, и он снова закурил.
— Ты берёшь на излом моё доверие, а я поставил на это всю свою жизнь и всё, что имел, и если это так, то лучше в омут головой.
— Не кипятитесь и трите к носу, всё пройдёт. Сейчас жизнь всех на излом берёт, — произнесла Анна, посмотрев на свою подругу и Арабеса. Она без удивления и особого внимания, заметив их откровенное общение, решила остановить это развитие. Нет, она не ревновала, а скорее опасалась того, что в пылу этих отношений Шаманка в страсти может раскрыть тайну явления прошедшей ночи. Потому она решительно перевела их разговор и, стараясь отвлечь их друг от друга, навязывала им прошедшую беседу, так чтоб опять перейти к их милой и спокойной дискуссии, которая со смыслом убивала время.
— Сейчас все любовные и семейные отношения находятся на постоянном изломе, — продолжала она, восстанавливая смысл разорванной Шаманкой беседы. — Сегодня при нарушении своих родительских обязанностей сразу лишают родительских прав, а с этим и возможности родительской любви. Создать же какой-то компромиссный вариант у элиты не хватает ума. Этот излом любой войны покруче. У меня всегда по этому поводу возникает вопрос: почему ныне настоящие родители не могут стать хотя бы патронатными попечителями? Зачем их сразу лишать родительских прав? Временное или дистанционное выполнение кровных родительских прав всегда предпочтительнее, чем некровное попечительство. Хотя может существовать и то и другое одновременно, если они с пользой, а не во вред.
«Ну вот и она молвит о том же», — с усмешкой в уме отметил он. Его осенила мысль, что о таком же подходе он уже кому-то говорил сам. Какое-то мгновение ему показалось, что это решение давно летает в воздухе, и он где-то уже читал, что скоро могут появиться и патронажные или арендованные мужики, а секс с ними в традиционно узаконенных формах хозяина исчезнет с лица земли и будет отдан воле женщины полностью или ещё как. Эта мысль, казавшаяся ему убийственной, уже не пугала его, а требовала если не смирения, то некого осмысления её.
— Нет-нет, я с тобой согласен. Может, может быть всё так, а может быть и иначе, — предположил он, будто поддакивая ей вслух, отвлекаясь от своих раздумий. — Если предполагать ваш храм любви и религию в нём, видимо, действительно нужно думать о кодексе любви или о моральных контрактах, в которых могут быть согласованы приемлемые для всех формы отношений людей. В этих отношениях суженые должны приобретать какие-то обязанности и права. Даже, наверное, право патронажного мужа с сексуальными обязанностями или без может быть только в пределах оговорённых прав в соответствии с общим кодексом любовных уз или устава той или иной социальной группы, храмовой ячейки.
Нарушение их всё-таки не должно гарантировать сохранности страхового капитала.
Она как будто разбудила его сознание, но он не сказал чего-то нового, чего не обсуждал с Анной, и добавил:
— Ты должна понимать, что это всё сложно.
— Вот в этом и беда, потому что вы не стараетесь всё упростить, более того, ни я, ни вы не знаем, как и что правильно. Вот и похоже, что вы думаете то так, то иначе. С Анной вроде как утверждаете одно, со мною другое. То, что страховка — это некий механизм влияния, понять не хотите.
— В воспитании страховка не может стать механизмом влияния, но если она поможет отказаться от механизма физического влияния, нужно отказываться, так как это само собой разумеющееся, — стал уверенно отвечать он, — однако это не значит, что не нужно искать варианты правового влияния. Для детей это, повторюсь, сложно. Мы полощем друг другу мозги, а что-то приемлемое не вырисовывается. Даже когда дама рожает для себя и сковывать моральными и финансовыми обязанностями мужчину не собирается, это не совсем правильно. Такое право женщина может иметь, а больше, кажется, должна заслужить. Любой человек в современной жизни может жить отдельно, и зачем ему нужна совместная жизнь с привыканием к уступкам и прочим ограничениям ради женщины, он не всегда понимает. Даже для детей порой совместная их жизнь может быть отрицательным примером, поэтому раздельные патронажные заботы о детях одного супруга или обоих нельзя исключать. Конфликты совместного проживания не должны влиять на воспитание детей.
— Ну так и выходит, когда женщины рожают только для себя, потому что могут и хотят воспитывать детей сами, и мужчина не властен предъявлять какие-то права на такого ребёнка. Да и вы, кажется, оговаривали возможность содействия таким дамам из фондов, которые могли бы формироваться от продажи договоров на моральные контрактные союзы и с налогов за нарушение согласованной гармонии. Вот вправе ли они воспитывать детей, лишая их отца? Как тут быть? Кумекай не кумекай, но отцовский патронаж над детьми исключать нельзя.
Шаманка сначала задумалась, что сказать, потом как будто нашлась.
— Однако я, как и Анна, не исключаю и патронажную любовь, и патронажное отцовство, и даже патронажную крёстную семью.
— Это что ещё такое, ты хоть понимаешь?
— Ну, это как крёстные родители, только крёстная семья: если настоящие родители или семья погибли или ещё по каким причинам отсутствуют, то крестники берут на себя ответственность кровного патронажа. Такую благородную, если не вынужденную, форму крёстных отношений можно развить. Даже крёстную патронажную семью можно создать, когда неподготовленные к семейной жизни молодые люди сдают своего ребёнка в специальные интернаты. В таких интернатах детей могут отпускать к своим родителям, или родители по оговорённым в моральных контрактах условиям будут посещать детей. Не будет кровных, тогда их будут заменять крёстные родители, которыми могут выступать воспитатели. Основную тяжесть воспитания государство может тогда взять на себя. Если ему будут нужны дети от раннего возраста женщин. Естественно, детей должны воспитывать хорошие специалисты, а от кровных родителей может требоваться только любовь и родительская опека как дополнение. Только такой подход может исправить демографическую проблему и сохранить качественный генофонд нации.
— Ну, тогда нужно думать, что таким крестникам нужна и круговая порука его друзей как поручителей и их социальной семьи,
— А это вообще сказка. Мы с Анной хоть и друзья, но поручиться друг за друга вряд ли сможем. Я даже за себя поручиться не могу. Кому дам, где дам и дам или не дам, сама не знаю. По-вашему выходит, что все неоформленные связи вне официального брака и гражданского контракта нужно признать незаконными и греховными, да ещё и социальное окружение ответственностью к этой греховности подвести, не много ли?
— Выходит всегда хорошо, заходит чаще плохо, особо если социальные друзья не готовы поручиться, или таких не случится.
Она засмеялась над его ответом, заметив:
— Это смотря с какой дамой имеете дело, а то легко может как заходить, так и выходить, а друзья за такую прелесть друг друга за могут убить. К некоторым дамам можно даже головой нырять и проблем не знать. А если серьёзно, то всё это округленно.
— Если социальное окружение друзей все же создавать, неким кодексом божьего братства, тогда под божьей волей такая ответственность и возможна. Где какая святость будет, там и о порядке коллективном с ответственностью не забудут. Один за всех, как один на всех, это уже не каждый сам за себя и уже не только один бог за всех, что и должно сулить успех. Да разве мы об этом не судили, а ныне и патронажную семью оговорили с такими же детьми и супругами. До чего ещё дальше договоримся?
— Да уж, да уж, куда дальше? Мы прямо почти коммунизм в отдельном храме сообразили.
Она, ответив так, подумала, что он уже пытается и божью, и инициативу коммунизма, и Анкину семью в единую правовую форму существования соединить, но сам такое не думает творить. Это для него, видимо, как и для неё, было уж совсем тяжело. Тут хоть молись, хоть не молись, но Голгофе поклонись. Решив не копать в этом направлении дальше, подумала просто уточнить у своей подруги, к чему она больше склонна:
— Ну, Анна, если ты опять о своих болячках, то подтверди, что женщина становится на ноги сознательно и экономически только после тридцати лет, а здоровье её к этому времени не у каждой может позволить воспроизводить полноценно здоровое потомство. Ты же сама об этом неоднократно многим говорила, а в стихии сексуального общения о здоровье бессмысленно твердить. Говорят, если переспать сразу с двумя, то беременность точно исключена и природа к этому без добра.
— Не хочу об этом говорить, и почему бессмысленно, тоже не знаю, но от зачатия этим порой спасаю. Если обществу нужны дети от раннего здорового возраста дам, то, как ни дивись, оно должно думать, как и за что заставить дам рожать, и без патронатных отношений тут точно не обойтись.
— Неужто вы считаете, что это можно решить частным образом? — заметил Арабес.
— И да и нет, — ответила Анна. — Только я вот уже тоже в критическом возрасте и здоровый ли родится ребёнок, если родится, тоже не знаю. Заставили бы меня родить в раннем возрасте, я, может быть, и родила бы, пусть даже если отдала в детский дом, то всё равно как-то общалась, а сейчас бы обязательно забрала.
То, что не каждый мужчина и не каждая женщина, и уж точно в раннем возрасте, могут замкнуться на роли отца и матери, чиновники не могут понять. Конечно, родительские обязанности — это огромный труд и ответственность. Однако на каком основании и на каких условиях женщина и мужчина должны лишаться ребёнка, а ребёнок родителя, если они ими уже фактически явились? Общество не хочет искать форм планового рождения и нелишения ребёнка любви родителей, а при любом попечительстве это не должно исключаться. Была бы моя воля, я бы гостевой вариант родительского проявления создала и, может, сама родила и гостевой мамой с удовольствием стала, а вот мамой полностью я тогда стать была не готова.
— Вот-вот, этот бесовский вопрос, видимо, нужно отнести к той самой религии любви, которую вы пытаетесь сотворить, — утвердительно кивая головой, заметил Арабес. — Нужно защищать в первую очередь права детей на любовь их родителей, а потом уж все остальные права с правами на те или иные интимные отношения. Здесь, возможно, нужно апеллировать и к становлению моральных судов. Суть действия таковых может основываться на кодексе божьей религии и условий страховки контрактов договорной семьи и договорных отношений родителей с детьми и попечителями, находящимися в интернатах и детских домах.
— Я согласна с Арабесом полностью и ложусь под его мысль с удовольствием, — поторопилась бросить ему леща Анна. — Воздействие моральных судов на социальные коллективы друзей было бы уместнее кары чертей. Именно ими надо бороться с социальной безответственностью общества, как с венерической заразой, и тут божья воля с воздействием на святую значимость может идти с экономической карой.
— А с религиозным подходом не будет круто? Можно уподобиться инквизиции? Я так предполагал что-то вроде товарищеских судов и без горящих с распятием крестов. Вы считаете, что в вашей постановке и в таком подходе это благоразумно?
— Да.
— Вы, как Сусанин врагов, сразу в лес ведёте и чего хорошего ждёте? Без бутылки святой воды это не каждому понять до поры. Общество в основном серо и этим опасно и не сможет здраво разобраться, на что ворожить и с какими мыслями не грешить, а с чем соглашаться, и жить, и чуда не творить, и бога не гневить.
— Это не два пальца оплевать, до этого сложно сознанием понять, что каждый человек — это народное достояние, а кара и хула, как моральная беда, на подъём за грех нетяжела. Моральные же суды, как волшебные фонари, хоть к свету божьему привяжи, хоть на значимость посади или экономической карой подопри, на социальной нужде отсчёт должны вести с воздействием на святую правоту. Только надо полагать: если я переспала с чужим мужем или выложила свои обнажённые фотки в интернете, то меня как нужно судить? Не камнями же забивать, как раньше. А если муж идиот, и когда жена его ждёт в постели, он занимается мастурбацией, то какой кары заслуживает он, это измена или нет? Вот таких точно можно камнями забивать. Что считать подсудным моральному суду? Если малолетние дамы изнасиловали вас и выложили это в интернет как учебное пособие, какой моральный суд возможен, если они вас не кастрировали?
Арабес только усмехнулся над её рассуждениями:
— Не знаю, не знаю, но что касается детей и вопроса воспитания, то подсудными воспитатели должны быть в соответствии с контрактом их услуг. А что касается «кастрировали», то это для самых любимых детей то что надо. Мы же говорили, что евнухи в воспитании — незаменимый народ.
— Да вы в рассуждениях о постриге ругали Анну, теперь, выходит, сами с неким осознанием необходимости, только за насилие.
— Может быть, может быть, только для этого на бытовом уровне социальная община должна признать кастрацию и быть готова платить дань божьему сознанию за это кощунство.
— Чувствую, что вы на своём новом уровне понимания предполагаете решения морального суда отдать тоже священникам святого суда?
— Всё допустимо, и только время даст всему правильный ответ, — почти пробормотал он, видно, всё ещё думая о чём-то другом. — Раньше, оценивая обстоятельства, решения по объединению сердец тоже принимали родители, а не влюблённые. Существовали даже свахи, и сватали уже с тех времён, когда дети еле передвигали ногами. Ныне всё отдано на откуп самим молодым, а они ломают дрова.
— В молодом возрасте мне, как и тебе, Шаманка, — обратилась к ней Анна, почему-то, и скорее всего намеренно, продолжая не называть её по имени, — дети мешали наслаждаться жизнью. Всё хотелось пожить для себя. Ныне мечтаю о ребёнке, но близок локоть, а не укусишь.
Тут Шаманка, обняв Арабеса, тоже подтвердила прежнее услышанное ею мнение, что молодость обычно не только экономически, но и морально несостоятельна к родительской участи, и это не их беда, а их природы и бога нужда. Поэтому она тоже согласна и с Арабесом, и с ней.
Он пожал своими плечами, а ей показалось, что своим выражением лица показал, что он удивлён и её согласием, и её ласками, хотя лицо, скорее, выражало другое.
— Не смотрите на меня так. Если я тоже согласна с вами, то это только говорит о том, что любые родительские условия можно тоже оговаривать любым моральным контрактом согласия, как и любовным. Это же больше ваш подход, и я, скорее, соглашаюсь. Пусть это будет стимулироваться хоть экономической, хоть правовой свободой, но с оговорённой долей ответственности за нарушения оговорённых условий. Такой холопский контракт в молодости нужен, скорее, нам, молодухам, чтобы не испытывать страха забот, а в любви — мужского насилия. Вы что, несогласны со мною, Арабеск? — поглаживая его, твердила Шаманка.
— Да я уже устал об этом с вами говорить и слышать, — отвечал он ей. — Узаконить секс только с пробной лампадой чувств и страховкой их от бога — это, конечно, лучше, чем стихийный, не гарантированный ничем секс. Однако я убеждён, что с контрактной моральной платформы действительно можно формировать не только более комфортные семейные условия, но и отношения родителей с детьми, и любые внебрачные союзы.
— Ну вот мы и дошли до истины. Я только не поняла, зачем ты, Анна, опять шевельнула свою тему, если всё уже высказано, — возмущалась Шаманка. — Какой тебе интерес зажигать свою лампаду безгрешности с проблемой контрактной святости? То, что общество должно поклониться этому, чтобы стать чище, честней и понятней, ясно уже даже коню. Ты же тихой рысью гонишь меня, и Арабеска от нашего уединения к повторению этой заумной беседы, а зачем? Твой горшок желаний то ли от скуки, то ли ещё от чего парит ненужными вопросами. Это совершенно уже пустая и выеденная истина, так как на эту тему, кажется, мы высказались все.
Анна ничего не ответила, и Шаманка, скрывая свою задумчивость, отпустила Арабеса, сделав ему своё танцевальное па. Потом, пританцовывая, пошла к шесту. Уже ухватившись за него, она думала себе сама, зачем Анна вызвала снова её к себе, когда то, что она хотела, было ею уже сделано. Ей показалось, что всё это у Анны от скуки. Тогда зачем она старается оттеснить её от откровенного общения с Арабесом? Задавала она себе то один, то другой вопрос. «А почему я должна отказываться от близости с ним? — задавала она себе вдруг и такой вопрос. — Он оприходовал Анну только благодаря мне, а почему мне не попробовать его самой, ведь я сделала всё для этого, теперь он свободен от обязательств перед ней», — продолжала думать она, засыпая вопросами сама себя.
Тут она взяла стоящую на декоративной полке лампу, похожую на старую керосинку, а скорее больше на божественную лампаду, и, поднеся её к Арабесу, молвила будто бы шутя:
— Это волшебная лампа Аладдина, потрите её, и она загорится огнём любви и милосердия, наполняя душу каждого радостью. Можно даже загадывать желания, и при её свете могут сниться чудесные сны.
— Не надо шутить.
— Я не шучу, это ещё одно чудо этой сказочной избёнки любви. Потрите, потрите стекло.
Арабес потёр, а Шаманка, хлопнув ладошками, прошептала ему на ухо: «Достаточно, ждите». Лампа Аладдина, скорее похожая на лампаду, засветилась электрическим светом.
— Ну, вот и сказка свершилась, — усмехнулся Арабес и добавил: — Это чудо я уже видел прошлым вечером, когда потёр зеркало в ванной, пришлось прослушать стихи и песню.
— Нет, это чудо занимательнее. Этой лампаде можно и сны заказывать, надо прежде их только наговорить, и уже уснув, можно их посмотреть.
— Первое мне понятно, я потёр или ты хлопнула, и лампа загорелась по хлопку, а вот второе посложнее, и что попробовать?
— Денежки надо, и чтоб сразу спать захотелось?
— Ах вон оно что, но спать не тянет, знать, не получится. Чуда не будет. А без денег можно заказать?
— Чудо сломается.
Арабес от души рассмеялся.
— Это, скорее, бизнес ваш сломается. Ты сама пробовала заказывать?
— Да, я заказывала сон, чтоб увидеть дорогу в рай.
— Ну и как, получилось?
— Да, приснилось, будто я еду в электричке в рай, но без пары, а все остальные сидят парами и даже с детьми. Тут в вагон заходит мужчина в женской одежде, вроде как героиня из фильма «Здравствуйте, я ваша тётя!» с лицом Калягина, и кричит: «Помогите, погибаю, исчезло моё счастье, куда, не знаю. Моя возлюбленная где-то здесь».
За ним гонится охрана во главе с королём в лице Леонова, и обвиняют калягинскую даму, будто бы она влезла в этот поезд без билета, и её стараются высадить. Потом появляется Джигарханян, который, увидев Калягина в виде дамы, бросается ему на шею и объясняется в любви. Калягин вроде как открещивается и говорит, что он не дама. Возлюбленный не обращает на это признание внимания и говорит, что он его всё равно сделает дамой, потому что безумно любит. Появляется Леонов с короной царя, и кричит, что непорядок в его царстве, и требует высадить обоих. Тут же кто-то из его прислуги вызывает скорую помощь, говоря, что больным в рай дороги быть не может. Их высаживают, а со скорой помощью приезжает Шварценеггер. Он почему-то их в больницу не забирает, а, наоборот, их обвенчал. Тут дама Калягина заплакала и кричит: «Я его не люблю, спасите!» Я выхожу из вагона и отдаю Калягину свой билет в рай. Потом перекрестила его и сказала: «Люби, раз обвенчан», и он тут же съедает этот билет, то ли от счастья, то ли от страха угрожающего ему Шварценеггера, то ли от моей магии. После как будто уже кричит, что уже любит супруга. Шварценеггер вдруг тоже мне объясняется в любви. Сыплются с неба розы, но я ему отказываю, потому что быков не люблю и его не хочу. Он возмущается и пытается меня изнасиловать, и тут я его делаю второй женой Джигарханяна. Кого наказала, сама не знаю и вроде как думаю: разве за принуждение к любви можно наказать? Тут будто бы по станции раздаётся голос, что все могут садиться в вагон и ехать в рай, а я лишаюсь этого права. Все садятся и уезжают. Я остаюсь одна, и ко мне подходит король Леонов. Он мило говорит мне: «Не грусти, ещё не вечер и пока не всё хорошо в моём королевстве, а потому и не всем дорога заказана в рай. Давай с тобой строить рай на земле, а нет — вот тебе деньги и вот тебе мотоциклист, он довезёт тебя до ворот рая. За деньги тебя пропустят и туда». Я смотрю, а дороги в рай все в пробках и забиты машинами и пешим народом. «Знать, плоха и грешна жизнь на земле», — сказала я сама себе и, помахав всем рукой, пошла, а куда пошла и куда иду сейчас, тоже не знаю.
Арабес, удивлённый сном, заказывать себе подобного не стал и, не зная, что сказать по поводу её сна, как будто ушёл в тень своих раздумий. Уже после некоторой паузы, наконец выйдя из этой тени, сказал ей, что в рай ей дорога закрыта, так как богу соперники нужны, если лишь соавторы на земле.
— Да, видно, так и есть. Я же во сне греховную связь освятила и даже любовь им явила. Добро или зло сотворила, сама думаю.
— Идёшь ты, как Чарли Чаплин в одной из своих картин из грёз, одной ногой в аду, другой вроде как в раю. Любовь творишь, вроде как добро, но как будто не ту, за что и незнамо, какую тебе давать хвалу.
— Выходит, ни богу свечка, ни чёрту кочерёжка. А хотите, я повторю вам прошедшую ночь или ночь в гостинице, что прошла у вас с дамами?
— Ещё один секс втроём я не выдержу, а безвольным перед твоим очарованием я уже был. От тебя, вроде как думал, что-то попробовал и отдался, и зачем завязывала глаза? Сейчас вопросом мучаюсь.
Эти слова прозвучали, как выстрел в упор Анне в сознание, и она немедленно отреагировала из своей тихой компьютерной заводи.
— Не домогайся и не насилуй его, оставь, — одёрнула её она. — Пусть он думает как думает и ещё — как защищать права любовниц и помогать брошенным одиноким матерям, чтобы наше дело не потеряло смысл. Так мы быстрее и веселее проведём время до его отъезда.
— Да я шучу, а он пускай думает. Только думай не думай, сто рублей — не деньги. Недаром же говорят, что длинную любовь придумал бог, а короткую — дьявол. А вот как организовать и придумать защиту женщин от насилия и хамского домогательства мужчин, я думаю, он всё равно не скажет, потому что не знает, как и все.
Он молчал, думая, то ли отвечать на эти вопросы, то ли посчитать их необязательными для ответов. Однако собеседницы и не ждали ответов, а потому уязвлённая Шаманка продолжала:
— Вот как защитить мужчин от домогательства супер смелых дам наподобие меня, обсудить не желаете?
— Против лома нет приёма, если нет другого лома, — ответил Шаманке он. — Чтоб от таких, как ты, защититься, нужно обладать такой же магией. Ты ж настоящая ведьмушка. В древние времена таких дам сжигали на площадях. Мне кажется, даже сейчас ты, если пальчиком поманишь, то даже святой пойдёт за тобой на край любой. Тут и к бабке не надо ходить. Изнасиловать можешь любого, используя только желание и повеление огневое.
— Выходит, я могу изнасиловать без насилия.
— Да. «Помогите» в твоём случае кричать не будут и факт насилия предъявить будет нельзя, но его можно было бы не отрицать, если бы считалось, что член насильем можно поднимать.
— Так-так, — усмехаясь, размышляла Шаманка. — Тут непонятно, что сказать насилию над вами: то ли да, то ли нет, то ли всё наоборот?
— Ну, если вспомнить вчерашний рассказ Анны, как зычки изнасиловали пса в зоне, то вопросов о возможности быть не должно. Просто печальных последствий дамского произвола над мужчинами меньше, чем мужского над дамами. Ведь как получается: заманила дама в сети своей красотой, вроде бы как ради развлечения, а потом раз — и намеренно подхватила, а родив ребёнка, начинает ломать его судьбу, что вроде бы и не предполагалось. Как это считать, насилием или нет? Тут уже тяжёлый случай, — заключил Арабес.
— Вот-вот, предполагая это и боясь ещё и имущественного дележа, мужики бегают от бабьей короткой и длинной любви, как от страшной чумы, а точнее, от их любовного насилия.
— Мне думается, что намеренное сексуальное обнажение женщины можно принимать как попытку насилия или принуждение к насилию. И в этом я убеждён, и пляжи бы тоже рассматривал полигоном к насильственному соблазнению.
— В этом отношении мысль о любви по моральному контракту согласия могла бы точно обеспечить исключение насилия, — продолжила она, реагируя на его замечание. — В нём неоговорённые отношения, а тем более рождение дитяти, исключались бы либо относились к согласованной неответственности. Только в таком подходе виден логический выход из оков традиционного брака.
Моральный контракт — как незаконно похищенный огонь свободной любви Прометея, подаренный им для счастья человечества. Чтобы осчастливить людей, он сделал преступление, нарушив порядок Зевса, за что был прикован им на мучения к скале. Может, и мы поступим так же? Это будет естественно и божественно, ведь другого пути у вас нет, но пляж — это оговорённые отношения, и обнажённость рассматривать домогательством к насилию нельзя, — так просто, будто подытожив все до этого разговоры Арабеса с Анной, сообщила Шаманка. — Разве Анна не рассказывала вам случай с моряком, когда дама на предложение любовного флирта ответила отказом, так как у неё ещё не был закончен предыдущий контракт с другим? Нарушение его могло стать уже его ответственностью.
— Да, рассказывала о возможности и временного, и пробного или даже о некоем тайном контракте с женатыми людьми. Это может иметь место и, конечно, возможно, только ими и возможно мягкое женское сексуальное насилие. Ради исключения такового, как и проституции у мусульман, также допускается временный брак, заключённый без свидетелей. Для этого нужно с вечера попросить у бога разрешение на брак, а утром сказать три раза «таллат», что означает конец браку.
Особенно это поощрялось в военные периоды, когда жён продавали бойцам или давали в награду по чекам. Существовал и институт походных жён. В России существовали походно-полевые жёны из числа призванных на службу. Во Франции за легионерами шли проститутки как временные полевые жёны для оказания в незавуалированной и откровенной форме сексуальных услуг героям. В некоторых племенах до сих пор существует традиция предоставлять гостю временную жену, если кто-то из племени не делился с ним своей женой. Да и у мусульман кроме временного брака допускают одновременно и многожёнство с окружением наложницами. Институт наложниц, как и фавориток, содержанок и прочих представителей сексуальных услуг, который существовал параллельно с семейными отношениями, не очень-то отличался от откровенных проституток, хотя они к таковым не относились.
Одни за эти сомнительные услуги получали презрение, другие — социальную значимость в обществе от своих покровителей. Отличались те и другие от жён тем, что первые зависели только от воли и щедрости покровителя, тогда как жёны претендовали на определённые имущественные и моральные права в семье. Как бы там ни было, у незаконных жен за собственность на мужчину появляется ревность к законным. Незаконные ничем не защищены и это ощущение зависти является душевной трагедией от неравенства. При рождении ребёнка от неузаконенного брака ответственности мужчин за это нет и только Бог сулит ответ. Справедливо ли это? Ведь перед богом и своим «я» каждый несёт сознанием моральную ответственность. Так же сложно решается собственность супруга и детей в семье, когда женщины соглашаются и на официальное многожёнство, или при многомужестве. Ясно, что институт собственности трудно превратить в семью пользования, и ни Будда, ни Аллах, ни Христос это не решают. Все они рассматривают женщину божьими рабынями и собственностью мужчины, и не меньше, если не наоборот, при многомужестве.
— Все мы рабы божьи, — заметила, подойдя к ним, Анна. — Если совесть не съедает мужчину, как волк красную шапочку, то никто нас не спасает.
— А надо, чтоб каждый воспитывал в себе Бога и совершенствовал душу. Наши же религии совершенством души не занимаются, а только требуют себе поклонения и живут за счёт прощения грехов. Как по этим грехам оценивать душу, церковь не знает, тем более не знает, как готовить её к переселению посредством святого воспитания не через вознаграждение, а посредством возвышения. Однако ни изумрудного пути вознаграждений, ни светлого явления возвышений как системы нет в традиционных религиях, кроме сольной дороги Христовых мучений. Они не могут стимулировать душевное совершенство, кроме воспитания терпения, как будто в нём нравственная свобода личности.
Таких, как Шаманка, я бы уподобил богам, чтоб они своим жертвенным костром души являли чудеса на души других. Даже если это она являет на грешной, сексуально благой ниве, то её надо восхвалять, а не стремиться, как раньше ведьм, сжигать на кострах.
— Это не только нужно, а необходимо, ведь чувственная собственность людей быстро изживает себя, — продолжала Анна уже почти шёпотом ему на ухо, — и, только такие, как она, способны её восстанавливать. К алтарю её души можно идти и за спасением, и за проклятием. Когда тайные множественные связи мужчин на стороне некоторые женщины с пониженной требовательностью допускают, то им самим порой требуется спасительная помощь таких, как она.
— Однако, как я уже и говорил, должны быть и другие правовые средства регулирования свободных и семейных, и любовных отношений, — отвечал он ей уже не шёпотом почти на ухо. — Если прощающие женщины уверены, что мужчина на стороне не завёл детей, то не разводятся, но чтобы не мучиться чувством разделённой собственности на супруга и его сердце, то, чтобы не быть в долгу, мстят тем же, изменяя им. Практически такие отношения превращают семью в семью свободной любви. Как эти отношения оформлять официально и нужно ли это, идеологам непонятно и ныне. Если рассматривать их отношения с теоретическим подходом, то всякую измену можно рассматривать как согласованную кражу без уведомления законного сексуального партнёра и сердечного собственника о данном факте. Такой факт можно в любом моральном контракте предусмотреть и меру материальной ответственности предусмотреть, если нельзя за измену по пятаку от члена отрезать. Ныне это относить только к моральному греху с божьим осуждением, и покаяния явно недостаточно, а развод — это всегда крайняя мера.
— Да и я от мужиков и от баб часто слышала, — подтвердила Шаманка, — что если мужчина старается сохранять уважительные отношения в семье, то жена терпит и любовниц. «Пусть гуляет, — часто слышишь от них, — нагуляется и вернётся, а не гуляет, значит больше никому и не нужен». Честный мужчина ныне вроде бы уже и ущербным выглядит. Неофициальная мораль уже давно узаконила мужскую интимную свободу, и сексуальное воровство, и ложь как норму бытия. Нынче ценится больше качество вранья, порока, зла, а не честность и доброта.
— Что мужчина «кобелино» для нас, женщин, не иллюзия, я об этом тоже уже говорила, — тут же вновь заметила Анна, будто не хотела их оставлять в уединении и покое. — Даже повесы за изысканное внимание к женщине часто нравятся дамам больше, чем скучные праведники. Сладостны и обольстительны их речи, а мы, бабы, любим ушами, доверяемся и в конце концов обманываемся, даже порой рады обманываться. Более того, многие экзальтированные девки вроде тебя, Шаманка, только об этом и мечтают, и им совсем безразлично, изменяют они своим любимым или нет.
— Любая измена одного из супругов говорит только о том, что он теоретически своё право собственности на себя отдал другому партнёру. Это также говорит о том, что право собственности уже на своего законного сексуального партнёра с этим тоже утратил, и претендовать на верность и ревновать ему уже нет смысла. Поэтому если муж отказывается от секса с женой, то женское насилие или измена не могут быть злом и должны иметь место без последствий наказания. Правильно я размышляю, когда кодекс читаю? — подытожила вопросом своё и Анны умозаключение Шаманка.
— Это всё и возможно, и ужасно, — согласился Арабес. — Вот и выходит, что согласованные контрактные свободы, которые могут по значимости каждого и их притязаниям оформляться и страховаться на время между супругами, есть та соломка спасения, за которую надо держаться. Некоторые женщины по тем или другим обстоятельствам могут быть согласны и на статус любовниц из-за того, что постоянно мужчину некоторые дамы терпеть не могут и традиционный брак им и не нужен. Ухаживать и быть у мужика домохозяйками они быть не хотят. Если им достаточно мимолётных ласк один раз в неделю, то постоянная забота о мужчине — не их удел. Для таких женщин контракт на гостевую любовь — лучшая форма быть счастливой. Дам с такой сексуальной потребностью может не очень-то волновать, что у избранника есть фригидная жена. Им это даже облегчает условия общения. Если в таких условиях дама насильственно соблазнит, это уже точно будет не насилие, а любовное благо, если даже воровство, и должно ли оно преследоваться законом и даже не считаться грехом, а божьим даром? Считаю, что смерть и забивание камнями, как это было в древности за измену, нельзя считать справедливостью. Кары за такие грехи вообще быть не должно, так как если дам и жён заменят когда-то роботы, то они всегда могут быть девственными и плевать им на мораль и любовь на стороне.
— Ну, вы Шаманку этим даже обрадовали, если это не подхалимаж ей и моим прошлым утверждениям, о чём мы с вами долго говорили, — заметила Анна.
Арабесу показалось, что Шаманка не знала, как реагировать на замечание подруги, которая обычно лишь усмехалась над её словами. Он, чтобы обезболить влияние её реакции, поторопился отреагировать уточнением своей позиции.
— О, это как будто так и не так, сопли не боитесь на кулак помотать, и чем эту призрачную реальность по ходу обтирать? Учитывая, что некоторые традиционные религии теряют авторитет своих вер, я могу поклониться вашей вере, если вы меня не будете венчать с духами. Хоть говорят, что бог был бесполым существом, я это представить не могу. Верю в то, что Христос целовал Марию Магдалину и не только, а его пытаются представить святым девственником в некоем святом общении в семье святого пострига и тем самым бессмысленно хотят уйти от сексуальных проблем. Поэтому то, что вы пытаетесь решить половые проблемы, это здорово. Хотя даже если ваша вера в церковь и храм превратятся в стриптиз-клуб, или приватный пилон-клуб из роботов, или даже в райскую баню, где тело станет условием поклонения, я соглашусь, что на шпиль храма поднимете флаг с бюстгальтером. Пусть он будет эмблемой искусства соблазнения, я буду верить в это как во что-то значимое, но не вечное. Это значимое не должно отрицать традиционное и духовное. Заставить меня верить, что со временем вам, своей верой, удастся жён заменить дамами и клонами свободной любви, можно, но принудить мужчину, к сексу с ними, без душевного дурмана, будет сложно.
— Ну, это мы уже слышали, но можем ещё и проверить, — вдруг воскликнула Шаманка. — Если ваш интерес определяют людские души и эмоции, а не излом грешного, тайного и аморального, то я могу предложить и душевную отраду, а надо — и отраву, через венчание в узы свободной, святой и душевной семьи, без учёта значимости каждого, так как любовь всегда всех равняет или это подразумевает, но лишь согласием решает.
— Это что ты опять надумала? — воскликнула Анна. — Неужто это опять полусвятую, не дружбанскую ли семью?
— Да, полигамно-товарищеская, морально-контрактная, в общем условно-обручальная. Почти то, о чём вы говорили, но с правом одного из членов семьи объявлять себя любимой сексуальной женой или партнёром во временной семье, утверждаемой любой юридической стороной.
— Неужто ты хочешь тут её сотворить, и как? Юридического лица сейчас не отыскать.
— Мы втроём сейчас небесами обвенчаемся.
— Как это ты представляешь сделать и кто будет венчать? Небесного представителя кто будет являть? А если бы и спустился, то что, деловую семью будем утверждать?
— Небеса небесами, но икона и свеча заменят нам их пока, и обвенчаемся мы кровью под иконой с богиней любовью.
— Лихо, — заявил Арабес. — А согласие нужно или как и к чему это будет обязывать, не пойму. Может, это некий твой колдовской ритуал с обманом самих себя, как с видением джинна из кувшина?
— Кто приходит к нам по доле, тот должен подчиниться нашей воле. Как говорится, в чужом храме со своим уставом делать нечего. Если любящих людей нельзя соединить традиционными узами, то почему не может существовать святое семейство в дружбанской семье? Однако почему каждому из этого семейства нельзя разрешить претендовать на сексуальную близость, когда захочет и с кем захочет, и это грехом не считать? Предпочтение, однако, должно быть отдано женщине. Отказ рассматривать как неисполнение согласованных обязанностей, если это не будет регламентировано иначе и как-то без ревности. Такая связь каждого в такой семье должна вести к взаимопомощи со светлыми, желанными намерениями. Жизнь есть процесс эволюции, и она свершается, когда люди протягивают друг другу руки и создают союзы добра. Тогда их души обретают покой счастья, и пока им не хочется отдёрнуть эти руки, приходит ощущение вечного блага. Семья, какой бы она ни была, без этого не может существовать никогда.
— Ну, раскудахталась, — не выдержав нравоучительных причитаний, одёрнула её Анна. — Брось ты эту затею, иначе я от твоих желаний и намерений сейчас вспотею. Не пугай гостя чем не нужно. Думаю, что мы и без твоих намерений будем жить дружно.
Однако же Шаманка, взяв барабан и настукивая в него непонятную дробь, следуя то к Арабесу, то обратно, продолжила:
— Но я, Арабеск Бел, тебе даже больше скажу, что это пока мой ритуал с потолка, но если в жизнь что-то проведу, то не так ещё удивлю. Однако если не выпишется картина, как нужно творцу, концы придётся прятать в твоём гробу. В делах храма мы подошли бы тебе обе, да и по жизни могли бы стать незаменимыми и желанными спутницами в деле. Шли бы за тобою, как тень твоих желаний, и это была бы настоящая дружбанская кровная семья, но ради этого насиловать неохота мне никого пока.
Произнося это, Шаманка, конечно, видела спутницей его только себя. Находясь же в обществе с Анной, она не хотела раскрывать её тайну. Продолжая автоматически обращаться к нему то на «ты», то на «вы», говорила всякую, похоже, уже хмельную ересь. Потом взяла его руку и, глядя на его ладошку, стала говорить что-то про его судьбу.
— Вот вижу: твоя творческая зазноба, которая заколдовала тебя, уходит от тебя, совсем вроде как забыла про тебя. Не зря я её колдовство порвала, мне видится, что брак у вас с ней не получится. В устоявшемся понимании брак с творческими натурами, как правило, сложен. Традиционная семья и творческая натура несовместимы, если нет служанки. Жизнь всегда в разъездах и творческих поисках, им не до забот быта. Мы хоть тоже, как и вы, творческие, но и практичные натуры. У нас творчество не убивает заботы, у вас не заботы, а творчество, и другая любовь лишь волнует кровь. В наших отношениях всё может быть и иметь временный, но более постоянный характер и без душевной ревности и никогда не изменить деловой верности.
— Для таких, как вы, иметь одно удовольствие, но вы потребуете ограничения свобод, а это многим душевная боль.
— Поэтому вам нужна не одна дама, а минимум две, такие, как мы, терпящие друг друга. — Собеседница встряхнула его руками и, проведя ими по своим бёдрам, усмехаясь, продолжала: — Одна будет заниматься делом, другая — заботой и постелью, потом будем меняться, а уж всех остальных мы отстреляем глазками.
— Нет уж, увольте. Мне бы с одной справиться.
— Справишься. Если как мужчина устанешь, мы из тебя лесбиянку сделаем. С утра будешь Машей, а к вечеру снова Сашей или как пожелаешь. Ты нам обеим нравишься. Чтобы уж на части не рвать, составим контракт, когда будешь с одной, когда — с другой, а приправу вечно стоящую подберём. Но это я так, шучу, Анна — мужняя жена, и это невозможно, — усмехнувшись, сказала Шаманка. — Хотя счастье к вам только с нами прилетит.
— Чудные у вас шутки, я как в берлоге для закуски, — иронически промолвил он. — То, что я по натуре однолюб, об этом вам уже говорил, а вас всё к невозможному клонит.
— Верим, верим, пока измену не проверим, а потом просто не заметим. Что душевным мужикам нужна душевная половинка, а сексуальным самкам — только сексуальные самцы, всем ясно, и к бабке не ходи. Однако когда ваша пассия вам изменит, а это я как шаманка чувствую и вижу уже, как в яви, то это в прави увидите сами и согласитесь на предложение, но будет там, где обо мне будете уже вспоминать лишь в тоске.
— Однако с такими шутниками, как вы, я с удовольствием войду в союз по деловым интересам, и вот тут возможен любовный контракт с вами по совместимым с моим образом жизни принципам. Моя жизнь больше аскетична, чем разгульна, а такая вам вряд ли будет нужна, и дружбанская семья только виртуально может быть дана.
— Сомневаюсь, что вы аскетичны. Полной сексуальной удовлетворённости в вашем образе жизни с традиционными парными отношениями быть не может. Вы Стрелец. Так или иначе вы будете вспоминать и желать вдали того, что вроде праздника было в прошедшей ночи.
С этими словами она надела красную шляпу и длинные красные перчатки, превратившись в загадочную даму. Сняв со стены изображение деревянной русалки, держащей свечу, развела по горизонтали её хвост, который с этим превратился в подставку русалки, и, засветив её, поставила на стол перед Арабесом. Тут же рядом с русалкой на стене висел декоративный лук со стрелой и такой же декоративный из красного дерева, в ножнах кинжал. Она достала его из ножен и, ритуально пританцовывая, стала исполнять какой-то магический танец, размахивая им то над собой, то над своими друзьями.
Анна, усмехаясь, слабо уклонялась от полёта её рук с кинжалом и объясняла Арабесу:
— Это, похоже, её очередной шаманский бзик развлекательной фантазии. Реальность этого её желания не предполагается, так как нет соответствующей материальной парадигмы. Даже общежития для такой дружбанской семьи её фантазии, где два папы или три мамы, придумать нельзя, а в современных квартирах утопия одна.
— Ну как виртуальную реальность я не исключаю, — заметил Арабес.
— Посмотрим, что она ещё выскребет из своей фантазии. Бутафорская идея, как и этот нож, которым она машет, как волшебной палочкой, — может, чудо и снесёт? Я же считаю, им можно разрезать только что-то вроде бумаги.
— Если он волшебная палочка, то может оказаться орудием ритуального насилия, а не бумажного разрезания.
— Не бойтесь, вы же сами говорили, что обладаете шестым чувством интуиции и обладаете внутренним голосом, как наши боги Ануннаки?
— Наверное, так и есть, но семья Ануннаков сейчас невозможна. Разве внутренний голос вам ничего не говорит? — заметила Анна.
— Я бывший солдат, а солдат, как охотник, чтобы выжить, должен обладать предчувствием. Уже давно, с самой Москвы и начала сделки, чувствую и, как кабан в Африке, иду по предчувствию на водопой, а может к судьбе своей, если не к року с бедой.
— А может, наоборот, ныне попали, как козёл в капусту, и наслаждаетесь ей, пока не завыли от халявы сытной зелени, листвы. Нынче отчего-то огонь у меня в душе, я как витязь на распутье, может предчувствием своим подскажете, куда и как дальше идти? Вы же говорили, что внутренний голос иногда вас спасал. Что он нынче вам пожелал или нашептал?
— У меня тишина, и вряд ли глас спустят небеса, а вот Шаманка точно: видите, как она повелевает своим волшебным орудием, и если кого им приласкает, тот за ней и зашагает, да и, чувствую, всё предсказать может. Чувствую, что с небесами беседу ведёт.
Анна многозначительно покачала головой, промолвив:
— Она точно, но то, что она может сказать, я знаю и даже предчувствую, что она этим кинжалом любви сотворить может. Ведь его, как и меч-кладенец, даже никто не мог вытащить из ножен, кроме неё. Тут нужно знать либо волшебные слова, либо ещё что, о чём она никому не раскрывает. Молвит, что кто вытащит его из ножен без её ведома, лишится страсти. Может быть, пугает и только, но никто запрет не нарушает. Им она может превратить сексуально слабую кровь человека в кровь святой любовной силы и поиметь телепатическую связь со всеми любившими друг друга людьми.
— Выходит, кинжал этот, как и меч-кладенец, обнажить может только она, и то в исключительных случаях?
— Выходит, так, потому что кроме неё этим орудием не может пользоваться никто. Она может им и воскресить умершую любовь, и обезглавить её для рождения новой любви.
— Ой, какую интересную сказку вы мне рассказали, — воскликнул от удивления Арабес.
— Это не сказка, — возразила Шаманка, подходя к ним. — Я этим ножом любви сейчас сделаю по надрезу на каждой из наших рук, и солью кровь на лист тоже цветка любви, и сожгу с заклинанием на этой свече. Это и будет нашим венчанием. Обряд такого венчания со временем приравняют к обряду вступления, как в официальный брак.
Недолго думая она исполнила задуманное, а Арабес с Анной, как заколдованные, сами не понимая почему, подчинились ей. Потом постелила халат на пол и объявила, что это брачная постель. Анна тут уже не выдержала её чудачества и засмеялась, произнеся вновь повелительную речь:
— Ты Дон Жуан в юбке, а без неё — торнадо, сносящий башку страстей, угомонись. Тебе доверять любовную игру — что доверять капусту козлу. Здесь не надо никого ни покорять, ни отбивать, нет и не надо поля сражения за любовь и её в море крови превращать. Дело совсем не в этом. Продолжай танцевать, как и делала, от всей души. Твоя пластика танца — самое желанное очарование, словно казнь фантазий для праздника покаяния. Это нам скоротает время, — и, продолжая усмехаться, снова отошла.
Однако Шаманка только фыркнула на неё, промолвив: «Не мешай». Уже обращаясь к Арабесу и продолжая свою затею, развалившись на халате, молвила ему:
— Это брачная постель, не хочешь лечь со мной, Бел? Мы же сейчас одна семья. Разве вы не рады выполнить свои супружеские обязанности?
Арабес заколебался и в размышлениях, думая, как ей корректно отказать, воскликнул:
— Ах, нет, прекрасная леди! Я же женат, — и, усмехаясь над её театрализованной выходкой, решил её поднять с пола. Она, обрадовавшись, обхватила его за шею, вопрошала:
— Разве вы можете отказать мне? Прошедшая ночь вас не убедила, что это делать бесполезно? Смелей и будь мужчиной. Говорят же: один раз — не дуропляс, два раза — не пуля в глаз.
— Говорят, говорят, — отвечал он, усадив её в кресло. — Только тому, что произошло, я сам удивлён, но сейчас уже и обстановка другая, и ты не такая, и я не тот, и исчез твой приворот.
— Я всё восстановлю или всё в пепел превращу. Мне отказывать нельзя, я подчинения, как прошлой ночью, хочу.
— Да зачем? — иронически, с усмешкой отреагировал Арабес. — Наверное, хочешь быть коварной до конца, а я люблю мягких и пушистых дам и не хочу верность продавать, хоть ты мне и нравишься.
— Ну что же, мы и это исправим. Пусть тогда с вами любовью заниматься явится ваша любовь, та, что мягкая и пушистая. Как её зовут?
— Надежда.
— Задумайся, Арабеск Бел, задумайся, — махнув ножом любви как волшебной палочкой, молвила Шаманка. — Сейчас явится твой блеф счастья для взлёта любви, и если хочешь страсти, возьми её.
Арабес, не осознавая своих поступков, неожиданно встал на колени и замер, увидев, что перед ним сидит его любовь. Чтобы точно убедиться, что в кресле сидела не Шаманка, а его Надежда, он подошёл и коснулся её рук.
— Теперь признайся в любви мне, — услышал он родной голос. — Я же твоя Надежда, возьми меня и люби.
Арабес уткнулся головой ей в колени и, целуя ноги, стал признаваться в любви.
Анна смотрела на эту картину с иронией и вдруг опять засмеялась.
— Хватит хулиганить. Выведи его из транса влюблённости. Ты своей волей свыше заставила его признаться себе в любви. Не утешай своё самолюбие, видит-то он свою даму сердца. Да и само признание вышло не от его сердца, а от твоей воли. Он — легковнушаемая личность, пожалей его.
Арабес целовал её колени и, признаваясь в любви, слов Анны не слышал, словно перед ним сидела не Шаманка, а его долгожданная Надежда.
— Ну что ты возмущаешься. Да я шучу. Хочу показать этому москвичу из племени безнадёжных идиотов со стыдливым отношением к телу, убивающим страсть, что мы не нищеброды и не пальцем деланы. Даже больше — убедить, что мы — пришедшие в этот мир потомки наших Ануннаков любви с желаемой надеждой от планеты Мибиру или Мардук, если не выходцы из квакеров вселенной. Мы же с тобой или наши предки были зачаты в невесомости или в подводном царстве. На таких, как он, сивозлатых мы можем смотреть и свысока. Быть предками звёздных или морских героев, а не быть ошибкой природы, как он, не каждому дано. Однако и мы не боги, но будем пока царями своего скрытого мира и только в будущем можем стать такими гибридами, которые научатся рожать и через рот, и в бесполом варианте окажемся сами богами уже всего мира.
— О, Шаманка, кончай фантазировать. Ты что, хочешь, чтобы он, как мы, убивал страсть Христовой нравственности всеобщей доступностью, зовя к ней? Он же и сейчас всё слышит и видит, и его переделать уже нельзя. Поцелуй без любви для него будет дикостью всегда, а такие, как мы, поцелуи и романтику вздохов с потерей времени уже готовы считать дикостью.
— Дикость не дикость, но пока счастье для таких, как он, без этого не может быть. Поэтому придётся разрешить ему это и всё, пусть он может видеть и слышать тоже и сейчас, но только по моему велению и хотению. Можешь рассказать ему сказку о моём явлении в этот мир. Пусть это его окончательно поразит. Ведь я помогла тебе забеременеть от человека, которого ты хотела, так разреши и мне утешить своё самолюбие. Давай посмотрим, как он будет объясняться и проявлять любовь.
— Только пусть он это делает, обращаясь не к тебе и не ко мне.
— Так и быть. Будь по-твоему.
С этим Шаманка поднялась и что-то стала внушать Арабесу. После чего он увидел, как в комнату внесли клетку с гробом внутри неё. Гроб, подвешенный на цепях, качался из стороны в сторону.
— Это гроб старой веры в клетке её морали. Там, в гробу, твоя любовь, которая умерла от гнёта существующей морали и ждёт твоего спасения. Порви путы оков, подари ей любовь.
Заявив так, она подала ему нож и послала в клетку:
— Иди и разорви цепи, вскрой гроб и оживи любовь, дай ей свободу.
Арабес, как гладиатор, взял из рук её нож. Войдя в клетку, он раздвинул решётку, и она развалилась, как карточный домик. Вскрыв гроб, он в нём увидел свою любовь. Обрадовавшись встрече, стал её будить, но она была мертва. В отчаянье он склонился над ней и с возгласами: «Не может быть!» просил, обезумев от увиденного, её открыть глазки. Так в шоковом состоянии стал целовать их, и она, открыв их, ожила. Стала губы его искать и просила: «Возьми меня, я хочу родить от тебя!», страстно губы его ловила и про вечность любви говорила. Он исполнил, что просила, и, подхватив её на руки, вдруг увидел, что из гроба, который уже превратился в любовное ложе, вслед за Надеждой полетели вверх шарики. «Это „уко“ нашей семьи, что родила я от твоих поцелуев любви, — сказала Надежда. — Это как творение новой любви и семьи, которую создадим мы, в которой для продолжения семьи достаточно поцелуев любви. Она сменит ту патриархальную семью, на которой держится мир. Если наша кассета „Империя любви“ принесёт нам деньги, известность и славу, то это так и будет». Он отвечал, что такое «уко» здесь уже живёт постоянно и оно даже заставило его изменить ей. Она с грустью промолвила ему, будто всё знала и прощает, потому что это было насилие и не по его, а по божьей воле и во благо женской доли.
Он, обрадовавшись этому, в восторге поймал шарик, а он вдруг превратился в маленькую поющую девочку. Какой-то голос сверху говорил им, что это дитя новой любви, но оно хоть и поющее, но слепое. Чтобы оно выжило, ему, а точнее этой девочке, надо дать право на жизнь. Окрестите её в святой воде, и эта девочка получит право на своё продолжение жизни и на святую божью защиту.
Арабес оглянулся и увидел, что бывший гроб превратился в купель и какие-то люди с небес подхватили девочку и стали купать в купели. Пришельцы с небес в халатах с надписями «Ануннаки любви» подлетели к нему и, дав ему и Надежде свечки, заставили целовать кресты. Арабес приложился к кресту и, оглянувшись, увидел, что ни Надежды, ни купели, ни Ануннаков любви с небес возле него нет. В комнате находились Шаманка с Анной и он с кинжалом и свечой в руках.
— Что это было? — с недоумением спросил он.
— Ничего особенного. Вы встретились со своей любовью и окрестили новую веру свободной семьи и любви, — объявила ему Шаманка. — Теперь стало ясно, что к семье свободной любви вы не готовы, хотя много говорили и рассуждали о ней с Анной.
— Я в шоке. Что за шутки и ради чего ты устроила этот контакт? Да я не готов к такому семейному общению, и не только я. Похоже, и вы, и жизнь не готова, если не влиять на её реальность некой магической силой. Без неё это не готовы принять и вы, но, похоже, вам удалось мне показать сказку, которая может всё-таки получиться. Только какими понятиями можно оправдать такие задумки, шутки, поступки?
— Как много вопросов. Разве вы сами не можете этого допустить? Это же отражение нашей неофициальной действительности и свободы, которой вы ищете возможность официально выжить, и защитить от осуждения, и даже утвердить. Потому, что официальной морали, оправдывающей эти отношения, мир пока не нашёл, нужно гулять и налево, и направо, — заявила Шаманка, усевшись опять на колени Арабесу. — Ну как тебе это маленькое счастье, если такие, как я, идут на эту милость сознательно, без насилия, а по зову сердца? Почему вы не начинаете радоваться?
— Я же тебе о своих предпочтениях уже всё сказал, не будешь же ты снова магическое представление устраивать.
Шаманка возмущённо соскочила с коленок Арабеса.
— Ну да, и как правило, испив однажды бокал женской красы и добившись своего, такие мужчины уже тянутся к другим дамам. Я могу, наверное, думать, что вы относитесь к ним несерьёзно, если считаете, что прошедшей ночи вам достаточно для удовлетворения любопытства.
— Вы меня с кем-то путаете. Я не отношу себя ни к праведникам, ни к грешникам.
— Да, праведники предсказуемы и этим скучны, а вы точно ни то ни это.
Это было сказано резковато, и Арабес принял это выражение на свой счёт, как его принижение. Он бы не волновался совсем, если бы его считали даже скучным праведником. Это его не обидело бы, так как праведник не развратник. «Ни то ни сё», что услышал он, было уже обидным. Ему не хотелось обижать Шаманку, но он вынужден был раздражённо отреагировать на её высказывание.
— Вы с Анной точно почти как Ануннаки, с которыми ты меня заставила пообщаться под твоим гипнозом. То, что я окрестил с ними дитя новой свободной семьи, не значит, что в истории развития семьи судьба мужчине готовит уйти от роли добытчика средств и охотника и перейти кроли служанки для женщин. В этой постановке праведник всё-таки должен быть охотником. Хотя в современных условиях содержание детей должно быть возложено на родителей в равной степени. Это чтоб ни тот ни другой родитель ни в мыслях, ни в заботах не расслаблялись, как, наверное, и всё общество. В этом подходе, куда ни крути, без учёта общественной значимости мужчины, женщины новой семьи не создать, хоть ты, Шаманка, и утверждаешь, что любовь должна равнять их в правах.
Об этом он уже не хотел ни говорить и ни спорить, так как это были известные истины, но они его вынудили вновь своей магической шуткой, где принудили под гипнозом даже окрестить идею новой семьи. То, что в современных условиях должна сложиться новая семья, в которой забота и быт не будут убивать красоту чувств, ему было ясно, как и то, что к развитию новому невозможен частный подход. Однако где-то в глубине души он всё-таки считал и думал, что кое-что из невозможного можно было бы попытаться решить и частным подходом.
— Если же вы считаете меня больше праведником, то я должен был защищать утверждение о незыблемости имущественной семьи, однако я считаю, такая семья может и умереть, но не для всех и не везде, так как праведники будут нужны всегда, а в религиозных епархиях даже могут быть эталоном их святости и праведной семьи, — возразил он дамам после своих раздумий. — Что и какая форма семьи способны вести к ощущению полного человеческого счастья, утверждать не хочу. Всё зависит от того, насколько не занятые в производстве женщины будут обществу нужны как хранительницы очага и как матери. Когда это будет так, то и равенство, и семейная и совместная супружеская ответственность при её организации могут быть оправданы, если согласие на это ими будет зафиксировано во времени.
— Похоже, мы вам что-то всё-таки внушить сумели, а к чему-то вы пришли сами, так как это вам уже было внушено свыше. Вы уже закодированы, и в первую очередь небесами, следовать той мысли, которую здесь обсуждали, а моё влияние сегодняшнего дня — лишь слабое участие, которым я обострила это влияние. Хотите теперь вы или не хотите, но с этого дня, что бы вы ни делали, вы будете думать о коде сотворения свободной семьи и любви.
— Да, это уже не милая любовная шутка, а коварная забава. В ней, похоже, я получил установку признаться вам обоим в любви, или не так?
— Это как раз необязательно, а вот признание в любви к свободной семье с чувственной заботой к женщине и уважением к её свободе должно заменить вам всё, — утвердительно подытожила высказывание Арабеса Анна. — Как это произойдёт, я не знаю, но без религии и поклонения таким, как мы, вам не обойтись. Боюсь, придётся вам всё-таки нас забрать в Москву, или только Шаманку. Там мы вам всё устроим по высшему разряду, а без нас вам будет там очень тяжело.
— Вы мне угрожаете?
— Нет, но ваше предпочтение союзов скучных праведников, где не востребован мужчина «кобелино» как искатель и охотник, дело ваше может загубить. Рано или поздно условия жизни заставят уступить доминирование дамам с большей лидирующей значимостью. Матриархат не матриархат, но для упорядочения всего этого, где не будет отрицаться даже брак на один день, нужен будет действительно храм, который вы хотите создать у себя. Однако таковой только мы, доминирующие дамы, можем довести до ума.
— Анна, ты как всегда молодец, всё знаешь, — поддержала её играючи Шаманка. — Сделать мир вечной цветущей весны и любви — это должно стать нашим смыслом жизни. Если хочешь, я опять станцую и даже в барабан постучу во славу твоего понимания и ума.
Анна усмехнулась и, чтобы подруга больше не желала гостить на коленях у Арабеса, попросила её пойти, как она и хотела, потанцевать у шеста. Пока Шаманка раздумывала, она подошла к нему и стала успокаивать, утверждая, что никакого кодирования его нет и все его фантазии и видения — это шуточные проделки Шаманки.
Арабес посмотрел на них обеих и покачал головой. Шаманка, как будто догадываясь о чём-то, отвела Анну в сторону и промолвила на ухо:
— Ты, Анна, похоже, ревнуешь и боишься, а от чего, не пойму, откуда ноги растут этого волнения, но я и сама вроде бы напросилась на танец, — возмутилась Шаманка. — Хотя я уже и не собираюсь его соблазнять и вновь семейную партию играть. — Она направилась к шесту и благородно, с достоинством, уже звонко добавила: — Но я не буду женщиной, если вдруг не решу вновь сыграть с вами в игру желаний или благих ожиданий.
— Если не говорить о храме с вашей изюминкой, который вы видите в моей дали, то куда бы ни шло, можно поговорить о чём угодно. Смысла чем-то поиграть и позабавляться уже не имею, как и не хочу больше играть, как и касаться моей любви и дамы, — отреагировал Арабес, чтобы остановить их непонятные ему упрёки и недомолвки.
— Что имеется вами в виду? — вопросила Анна.
— Да то, что если мы закончили играть, то не надо мне игральной доской мозги выбивать. Не знаю, что уже и думать, но мне до вас с Шаманкой далеко. Я только думаю что-то сделать, а у вас уже на все вопросы есть ответы, дела и понятия. Всё вами, похоже, решено, и понятия в шляпе. Может, мне действительно вас в Москву в гости нужно пригласить?
— Ну вот Шаманку и приглашай, а я здесь останусь, — заявив так, Анна и в это время подумала, что ей пора с ним распрощаться и потихоньку отдалиться совсем, так как то, чего хотела она, уже исполнилось, да и показалось, что вроде здесь лишней стала. Однако то, что её больше всего волновало, а это бизнес в богатом московском краю и с размахом, ей грело душу. Ради этого она готова была перейти любую черту. Пытаясь восстановить в памяти все беседы с Арабесом и понимая, что торговля в маленьком городе менее перспективна, чем в большом, ради дела не хотела совсем терять с ним связей. Однако то, что он должен был забыть прошедшую сексуальную связь, требовало от неё совсем обратного. Ожидание периода беременности тоже требовало некоего переосмысления своей жизни. Оставались только надежды на Шаманку, которая могла ещё как-то при необходимости и поддержать, а в случае разрыва и восстановить связь. Дамами ли торговать или разрешениями на случку, как и запретами на любовь, — ей было по большей части всё равно. Что в этой жизни может быть, а может и нет, нелегальный бизнес или иной, — деньги всё скроют. Все негодования и такие же рассуждения для неё были хоть и пустое, но развлекательное занятие, как кино. Его она всегда себе разрешала, чтобы поддерживать общение и не выглядеть глупой дамой.
Арабес понимал, что провинциалке вылезти из своей дыры — это мёдом не корми, только надежду дай и помани, а там будут всеми локтями толкать, чтобы своё «я» застолбить и уже страха не знать.
— Да вас только позови и волю дай, вы на всех дам от шестнадцати до тридцати лет выпустите акции любви, и вся страна превратится в траходром. Все будут заинтересованы в том, чтобы на акции траходрома приносили большие деньги. Про моральные ценности люд забудет сразу, и страну переименуют в Трахляндию. Деньги слева, деньги справа, кому много, кому мало. Посеете разгул любви с большим замахом на рубли. Нужно ли такое мне? Поп без баяна при свече за слово свят на сей земле споёт аллилуйю любой душе.
— Ты, Анна, подумай, какой ил он языком мутит на нас. Может, его сейчас взять и страстью задушить? Смерть от любви грехом не будет.
— Нет, его не нужно убивать, но и не будем целовать, — заметила Анна с надменной усмешкой, затянувшись сигаретой, тут вдруг будто поперхнулась дымом. — Мы его сейчас порубим на куски или кастрируем, — вырвалось у неё с усмешкой. — Из яиц сделаем ещё по одному «уко» любви для яичницы женской души. Смысл жизни самурая — его смерть, и вот пусть его любовь вспорет ему живот.
— Ой, не надо, дамы, это слишком дорогое удовольствие, — так же с усмешкой отозвался Арабес, понимая, что они говорят не всерьёз. — Выкиньте эти мысли из головы. Вы же крутить бизнес мечтаете, естественно, вас только деньги и будут интересовать, и, не крутя по-чёрному, можете пролететь. Только чтобы рак души не получить, надо святые пилюли пить.
— Видишь, как ему ни стели, он, как волк, всё в свой лес смотрит, — продолжала возмущаться Шаманка.
— Он так просто иронизирует, потому что в конце туннеля видит только тупик Содома и Гоморры. А мы готовы ко всему и на этом, и на том свете и нам на всё плевать. Наш девиз — «Гулять так гулять. Пулять так пулять». Потрясти семью, как грушу, не печалясь за всех души, это нам, курям, что в дерьме найти ням-ням.
— Вот-вот, потому и стоит вопрос, — отреагировал Арабес. — Вы как козлы в капусте: если не съедите, то всё покусаете. Какая-то путаная непонятка. Кто будет думать об ответственности за покушение на святость и мораль?
— За глумление над святым статьи нет, да и мир точно не знает, что и для кого считать святым. У одних одно, у других оно грешно. У каждого своя правда и ответственность, у кого ночная, у кого дневная, и вся вроде как святая, — продолжала возражать Анна
— Да вам плевать и на семь бед, так как деньги — ваш обет, — услышала она в ответ и сразу уточнила:
— Если заниматься откровенной торговлей, то тогда всё равно, что продавать: хоть тело, хоть душу, и мораль здесь, оправдывающая это деяние, в том, что мы дарим хоть минутное, но счастье, а не мораль боли от религиозной терпимости или насилия в виде войн. Любовь ли, увлечение или просто развлечение для всех — наши услуги должны быть как свет в окошке. Если эту реализацию человеческого счастья предоставлять моральными контрактами со сладкими девочками через сетевую структуру, мужики и сами своих дам продавать решат, и это будет даже круче акций любви. В этом получится высший писк истины ночи.
— Не знаю, не знаю, это больше похоже на фантастический юмор. Мне тут уже непонятно, что в конце может получиться, я ведь вроде как с иронией сказал, а вы крутите всерьёз на кошмар. Может, вам другая картина случек нужна, тогда и по другому случаю на лапти страсти и души будет цена? В моих лаптях страсти уже нет.
Так что кого за что в кусты тащить, нужно с толком выбирать и заранее исход знать, чтобы в бабле не потерять. Тащить или не тащить, как я, таких, а может быть, заказ сменить и про меня уже забыть? Здесь, похоже, нужно расставь запятые, как в указе «Казнить нельзя помиловать», — заявил с удивлением Арабес.
Однако, не желая больше участвовать в дискуссии, Анна надумала отойти. Перед этим, заметив влюблённое и очарованное выражение Арабеса, наблюдавшего за танцем Шаманки, решила что-то шепнуть ему на ухо. Шаманку заинтересовали их секреты, и она, пританцовывая, оказалась рядом. Однако Анна замолчала, а она лишь уточнила:
— Что, любуетесь, как моё тело играет некий эротический танец? Это ещё одна песня моей души. В танце я испытываю счастье, которое легко ощутить, и в нём я могу дойти до экстаза. Потому и понимаю только то, что можно ощутить. Чего ощутить нельзя, о том лучше и не говорить и не шептаться.
— Она права, — подтвердил её высказывание Арабес. — Все наши рассуждения и размышления уже утомили. Есть поговорка: если одной рукой, хоть и святой, что меж ног и рук покой прикрыть нельзя, то прикрывать лучше глаза. В логике такая же беда. Объять необъятное нельзя. Так что понятней и приятней говорить об ощущениях, а не путаться в размышлениях.
Шаманка, поцеловав его в щёчку за её поддержку, снова удалилась к шесту.
— Вам, наверное, трудно представить женщину, которая хотела бы иметь у себя гарем мужчин и сделать вас одним из членов этого гарема, — стала утверждать Анна, намекая на танцующую. — Но вы вряд ли сможете таковым стать, если, конечно, не проявите слабость.
Арабес выразил недоумение на лице, давая ей понять, что она говорит какую-то нелепость. Она, видно, почувствовала сама, что выразила не то, что хотела, и уточнила свою мысль:
— Несмотря на всю нелепость ситуации, когда она нас обвенчала в партнёрскую семью дружбанов, не кажется ли вам, что этим выражено её стремление к полигамности? Вы ей о другой жизни не пытаетесь рассказывать. То, что она сделала, лишь говорит о том, что гарем ей по душе. Потому она также ещё не против гарема из мужчин. При всём том она бы своему гарему давала свободу левака и не требовала за измену забивать камнями. Однако право на это разрешала бы только по своему настроению, когда бы её тошнило от мужского присутствия. А вот когда бы у неё просыпалось желание, то, что бы там ни было, ни один из её гарема отказать в праве внимания ей уже бы не смог. Это как пить дать. Она для этого и дом сожжёт, но любви яичницу испечёт.
Арабес не выразил удивления и не отнёсся к её словам серьёзно. Ему показалось, что Анна чернит Шаманку ненамеренно, по хмелю, и был рад, что её подруга этих слов слышать не могла, так как что-то выстукивала на своём шаманском барабане. После ему показалось, что она, наоборот, делает ей какую-то антирекламу, так как боится, что на роскошном очаровании Шаманки она может выглядеть бледной. Видимо, всё же боится соперничества и принижает её значимость, чтоб самой не оказаться в её тени, и, скорее, не в любви, а в деле, и толкает её на это психологическое соперничество женской натуры. Однако от таких размышлений ему стало обидно за наговор на неё. Более того, он стал подозревать, что Анна имеет какие-то теневые связи среди лагерного и городского руководства. Думая так, возмутившись упоминанием о возможном гареме Шаманки, заявил раздражённо:
— Уж видно, очень жизнь на буровой запала вам в душу свободой и тревожит прошлое с возможностью повторения этого для других. Может, хотите её узаконить и для всех устроить?
— Нет, ничего прошлого я не хочу устраивать, но страхование неких контрактных моральных отношений как будущую религиозную реальность, которую мы обсуждали, почему бы и не устроить. Только в такой свободе и с правом на гарем как мужчин, так и женщин общество можно считать свободным. С этим, судя по нашему общению, вы, кажется, согласны? Кто хочет — создаёт гарем, кто не хочет — в него не идёт, а потерял право на выбор — жди, когда тебя выберут, или сам выбирай, или сам в гарем шагай. Суть свободы разве не в этом? Государство может разрешать, прощать, или права не давать за те или иные заслуги, или по вине перед обществом их лишать. Главное — то, чтобы без права деньги были ничто. Об этом и боги нам шептали и сны навевали, но эту истину пока президенты не поймали.
— Нет, вы неисправимы, — заметил он со вздохом.
— Успокойтесь, не возмущайтесь, продолжайте наблюдать и восхищаться танцующей, — одёрнула Анна его. — Все ваши беды от вашего то ли христианского воспитания с примесью языческого поклонения красоте, то ли самому себе, что не всегда в одной узде. Потому и подвергаете всё сомнению, но продолжаете верить в своего бога, и, похоже, он у вас то ли красота, то ли доброта, то ли дьяволу узда. Однако перегрызть воспитанную пуповину святого сознания не можете и стоите враскорячку. В этом состоянии не можете наклониться и поднять упавший луч света свободной любви, как и не видите, что любовь — это общественное богатство, а потому почему не деньги и не высшая стоимость? Разве не ради неё вы приехали сюда и пытаетесь заработать их, чтобы не потерять любовь?
— Может быть, в этом вы и правы, — ответил ей Арабес. — Однако и такой вывод, похоже, сделанный из моих вычурных размышлений, с поиском оправдания ваших замыслов и моих дел, ошибочен.
— Да тут и к бабке не ходи, а всё ясно как день, что ваше воспитание и неуправляемая любовь мешают вам стать богатым. Деньги надо любить больше, чем дам, и тогда они придут, а вы больше заняты поиском оправдания своих сомнений и исканий. Любая идея, как и любовь, требует денег и жертв, и что-то в качестве жертвы нужно всегда бросать на божественный алтарь. Вы же чувствуете сами, что неспособны на жертвы. Мы с вами в душе единомышленники, и не надо меня считать всего лишь бандершей свободной любви. Пусть вам не кажется, что в нашей затее и в этом доме любви виден только дом терпимости. Это же душевное выражение. — Она повела рукой, будто ещё раз предлагала посмотреть на свой дом. — Разве не храм? — воскликнула она. — Мы в нём относим себя к тем женщинам-Ануннакам, которые могут всё. Принося себя в жертву, мы приносим радость и удачу и откровенной пошлятиной не занимаемся. Считаем, что счастье надо экономить и нудностью не беспокоить. Не очень-то во всём слушайте Шаманку, она может быть и плохой, и наоборот, а потому не злите гения. Если что-то и делает, то всему придаёт и красоту очарования, и благородство, по взглядам с её колокольни.
— Но вы же её мне продавали и предлагали как похотливую порнографию. Я же её почему-то всё равно разглядываю и представляю как неоценённый эротический шедевр — алмаз с высокой художественной огранкой. Такие экземпляры — часть народного достояния, как бриллиант, в который не грешно влюбиться, — заметил с уставшим видом Арабес. — Она есть единственный ваш правильный штык свободной любви. Может быть, только она и оправдывает весь ваш дом любви. Мне, видно, нужно было согласиться с вами, но не могу. Даже с собой в дело взять кого-то пока сложно. В моей лодке судьбы все места заняты, а в деле пока всё туго и перегруз опасен.
— Вот так всегда, когда даме нравится один, а ему нравится другая, хотя мне показалось, что я вам тоже нравилась.
Арабес промолчал, и она не стала дожидаться ответа.
— Но всё равно пирог вам в рот, — Анна подала ему пирог. — Скушайте остатки моего пирога. Оцените мои кулинарные способности. Помните, что, даже оставаясь свободными женщинами, мы не перестаём быть заботливыми хозяйками и надёжными партнёрами в любом совместном деле.
С той же женщиной, с которой вы познакомились, читая в нашем альбоме историю «Пустыня», я уже давно ничего общего не имею. Однако и сейчас если мне понравился человек, то я не стану долго мучиться в переживаниях, сниму, как и раньше, не моргнув глазом. Только вот осечек стало больше. По мне, у каждого в жизни не должно быть сексуальных проблем, только права на выбор и отказ у каждого должны быть разные. Если очень хочется, но почему-то нельзя, то когда очень хочется, пусть будет можно, хоть тайно и осторожно.
Арабес терпеливо продолжал слушать её и молчал; медленно подливая, потягивал вино, которое ещё стояло на столе вместе с пирогом. Анна также потягивала мелкими глотками из своего бокала. Оттого, что он упрямо мочал, продолжала сбивчиво изъяснять свою немного уже хмельную мысль. Мысль, которую, скорее, излагала, чтобы не поддерживать молчание, а не для того чтобы убить очарование или восхищение кем-то или чем-то, которое до этого старалась возбуждать к себе. Всколыхнувшаяся от недостатка внимания женская зависть, видимо, толкала её на действия против осознания своего выхода в тираж безразличия.
— Вы зря на наших рассуждениях пытаетесь моделировать какую-то реальность будущего, — прервала молчание она. — Видите, что выделывает Шаманка в своём танце наслаждения? Не каждой даме танец дороже сексуального удовлетворения. Без контрактов, по собственному желанию работает и вам совершенно бесплатно показывает себя. Цените. Такое удовлетворение может она может давать в легальных и нелегальных отношениях, где сначала деньги, потом свобода, и сути искать не надо.
— Да, эта танцующая страсть, похоже, её и свобода, и религия, как справедливость в гармонии с душой, — заметил он. — В движении она — как песня любви.
— Как люди не могут жить без песни, так она не может жить без танца, и он в ней — храм её души, — опять поправляя свою кофту на груди, уточнила Анна. — Пока она молодая, ей это будет приносить счастье, душевное удовлетворение, да и деньги.
— Искусство интересно и само по себе, и ещё больше потому, что оно действительно может приносить деньги, но не всем, к сожалению, — заметил Арабес. — Когда же человек говорит «ах», тогда это настоящее искусство. В прелюбодеянии тоже должно быть искусство, только талант на это способен.
— Ну, да и время — ценность, и тело — тем более ценность, но что из этого искусство?
— Время искусством не может быть, но не будет первого — не будет второго, как и возможности выразить себя.
Так, разбрасываясь фразами из своей эрудиции, они лениво вели беседу. Наконец она заметила:
— Не кажется ли вам, что и образ любви в душе у каждого возникает от душевной жажды, а душа — это холст? Поступки — это кисть для выражения на душе отношений. Жажду можно удовлетворить и простой водой, и целебной с очаровательными ощущениями в кайф. Если не будет утоления жажды как востребованного процесса счастья, не будет ничего. Надо учиться удовлетворять жажду, продавая всё, и мораль нужна для того, чтобы моральный запрет и совесть можно было продать дороже.
— Интересная, хоть и спорная трактовка, но в любом случае танец — это не деградация, а творческое выражение не только личности, но и любви, хотя в деле отношений он всё же вторичен.
— Почему? У нас не должно быть ничего вторичного, как и вторичности женщины относительно мужчины. — возражала Анна. — Она умна и красива. Вот такие жрицы любви и должны быть в новой религии. Величие женской красоты и поклонение ей освободят мир от мужского насилия и нашего бесправия. Красота в виде женской организации спасёт мир. Это же ещё Достоевский предрекал. Только для этого все женщины должны стать немного пиратами любви, способными взять на абордаж одиночество мужчин ради своего золотого счастья.
Арабес не возражал и усмехнулся тому, что не мужчина, а женщина должна брать своё счастье на абордаж. По поводу же сути даже заметил, что ранее сам говорил о том, что религия любви должна быть женской. Поэтому только добродушно улыбался, подогревая её фантастические суждения своими высказываниями.
На этом бы, наверное, их беседа не закончилась, и до чего бы договорились, неизвестно, так как Арабес не хотел слышать ничего плохого о Шаманке. Она же время от времени заставляла обращать на себя внимание. Когда вдруг ей это надоело, она заявила об этом решительно:
— Хватит бесед, вы уже давно убедили друг друга, если не надоели. Боготворить природу страсти религией для гармонии тела и духа сегодня всё равно не удастся. Положитесь на бога, а бог сегодня в моём лице устал, выдохся и больше развлекать вас не хочет.
— Может, тебе массаж сделать? Расслабишься, — предложил неожиданно Арабес.
— Меня долго гладить нельзя, я могу стать неконтролируемой. Слушайте лучше мою песню, нужно отдохнуть.
Она вставила в магнитофон кассету и включила песню.
Они, оторвавшись от беседы, замолчали и приготовились к прослушиванию.
— Песенка «Пока, Пока», — произнесла она уже с магнитофона, и зазвучала песня:
Я в мир прекрасного хочу,
Любви во снах себе прошу.
«Пока, пока, пока, пока, —
Мне шепчут в грёзах облака. —
Разогреем тебя,
Раззадорим любя,
Мы ведь грёзы любви,
Твои сладкие сны».
Отлюбите меня, отлюбите,
Как цветами душу завалите.
Отлюбите пучиной огня,
Высотой облаков, и луна
Пусть ласкает сей сон до утра,
Чтоб кружилась от грёз голова.
Облака, облака, ну, плените,
Хоть во снах счастье мне подарите.
Пусть мгновенье, но страстно любите,
Душу с сердцем подарком возьмите.
Позовите к себе, позовите
И на трон красоты вознесите.
Я сама, я сама, я сама
Вам свой плед постелю до утра.
Пока, пока, пока, пока,
Уходят грёзы от меня.
Прошу, прошу, прошу, прошу:
«Не покидайте, вас я жду».
А мне в ответ слепые сны:
«Ну подожди, ну подожди,
Не торопи, не торопи,
В реальность грёзы преврати».
Обнимите меня, обнимите,
И не в грёзах, а в ласках любите.
Вы свободны, а мне нет покоя.
Где ты, где ты, семейство святое?
Приласкайте, приласкайте. Обнимите
И туманом любви напоите.
Но лишь «пока, пока, пока»
Мне в грёзах шепчут чудеса.
Нет шансов больше на любовь,
И льётся в грёзах страсти кровь,
Любви моей большой-большой.
Где же ты, спаситель мой?
Флаг семьи в облаках подними
И в страстях чудо мне подари.
Пусть засветит над миром звезда,
Где исчезнет у женщин тоска.
И задорною пляской чудес
Их порадуют дети с небес.
* * *
— Мне понравилась эта забавная песенка, — произнёс Арабес.
— Она ею прощается со мною, — добавила, уточняя, Анна и, сославшись на необходимость принести ещё вина и приготовить завтрак, отошла, а Шаманка, уставшая от танца, вновь подошла к нему и уселась в кресло напротив, где раньше и сидела.
— Я отвечу вам на все болезненные, праздные и неприличные вопросы и, поиграв в риторической борьбе со злобой и в тоске, игральной доской не буду бить по голове.
— Так-так. Одна ушла, другая вожжи взяла. Мало погонялово мне дала, теперь, игральной шутя доской, машет над головой. О чём ещё хочешь рассказать? Если хочешь о том, как на любовь наплевать, то не лучше ли нам с тобой помолчать?
Арабес взял сигарету и в задумчивом молчании закурил. Шаманка, повесив на место русалку со свечой и кинжал, опять поставила меж ними лампаду, назвав её, как и в прошлом, лампой Аладдина. Надев на его голову свою узорную шляпу, весело заявила:
— Вот такой, моя хорошая, вы мне нравитесь больше, — с усмешкой доложила она, намеренно обращаясь, к нему как к подруге.
— Это я с утра такая хорошая, — вернув ей шляпу, отреагировал в шутливой манере он. — К вечеру я очень плохой и понимаю такие шутки, только когда вынимаю мину, что не зарываю.
— И только если дамы желают? — отреагировала взаимной шуткой Шаманка. — Право на желание, любовь и секс имеет каждый подлец, но не каждый это должен получать, и в этом смысл жизни ваш.
Современный брак борьбу за это исключает и только серость навевает. Это право должна давать женщина, если даже она твоя жена, и это логично. Любой брак — это ещё не право на сие минутное безотказное обладание ею, тогда он примет настоящие формы. Даже и в браке секс может быть правовым товаром, ведь выполнение супружеских обязанностей и ныне идёт по условиям жены. Никто не сможет отобрать у неё право разрешать секс. Когда она его разрешит, за что разрешит, и насилия тут не может быть. Продажа этого общения равна продаже воздуха: вроде как неприлично, но можно. Так что можете признавать нашу партнёрскую семью, которую мы только что создали, или можете не признавать, но она уже есть. Право же на секс в ней через насилие женщины может преследоваться законом, а насилие ею мужчины — нет. Я уверена, что к сексу и насилию может склонить и не человек, а некая сила страха, мнения и внушения.
Тут она хлопнула в ладоши, и лампа, стоящая между ними, зажглась.
— Ну и что, не этим ли ты мне хочешь подтвердить, что эта лампа к насилию может склонить?
— Она и это сможет, если её хозяйка захочет, но даже тогда за добро на время ей нужно фейс позолотить.
— Это мне уже непонятно. Поднос, на котором она стоит, или вашу ручку позолотить?
— Смотрите на огонь, увидите и поймёте.
— Не хочу, и не желаю, и не верю, чтобы какая-то лампа дамам ноги раздвигала и затычки вынимала.
— Опять вы спасовали, а я просто шучу.
— Ну не надо же меня бить своей игральной доской по голове. Я уже у вас здесь верю всему и к чему иду, не пойму, а если с ума сойду, то и люстру полюблю. Ясно только одно: вы хоть и вместе с Анной, но чувствую, что связь под гнетущей силой и ты хочешь уйти от этой зависимости.
— Да, я желаю полной самостоятельности, возьмите меня с собой в Москву, в свой храм. Мне надоел этот Мухосранск. Я вас озолочу. Мне только сказать: «Начинай совращать», — и процесс лавиной пойдёт. Будете пить с небес вина и других угощать. Горя не будем знать. Анна вам не помощник. Она комплексует возрастом и семья в думах о детях, с судьбой кареты на сносях. Ведь она замужем, но, видно, он недетоспособен. Чтоб это не стало явным, а тайным, ей нужен только залётный мужик, который сделал бы ей ребёнка и исчез в неизвестность. Только в этом случае никто ни в зуб ногой, ни в думы пальцем не мог бы ткнуть, что родила не от мужа. Она родит и в делах спечётся, о чём говорила здесь, забудет, как вчерашний сон. Может, если и вернётся с каким-то продолжением, то в этом надеется на меня. Я её и моложе, и свободна, и на многое способна. Вам нужна свободная личность? Мне многим женщинам и мужчинам приходилось помогать, даря прекрасные моменты счастья, а вот себе никак не получается. Может быть, с вами получится, а то я как сапожник без сапог.
Арабес вновь серьёзно задумался над сказанным Шаманкой. Некоторые её намёки намеренно пропустил мимо ушей, чтобы не подать вида, что это как-то задело его интерес. Ответил стандартно, не особо задумываясь над сказанным:
— С твоими талантами можно рисковать, но моя лодка полна и не знаю, что ещё выйдет в деле. В этом начинании что-то нужно менять. Создать только развлекательный бизнес — этого мало. Если склонюсь к этому, то я уподоблюсь вам и простить себя не смогу. При серьёзном подходе к решению проблем ты, наверное, могла бы подойти, но насколько ты можешь мыслить так здраво, как Анна? Ведь она, фактически понимая или не понимая, чем грозит ваша свободная семья, имела логическое понимание и, похоже, какую-то мохнатую руку сверху.
Потому она и требует своей религии как института нравственности, вроде как для прикрытия своей попы. Только это уже новая, инновационная идеология, которую трудно согласовать существующей религией. Любая идеология должна определяться социальной значимостью в сложившихся условиях, с ответственностью и последствиями за нарушения. Она этого не понимает, потому что не видит моральной формы влияния и ответственности. Ведь существенно то, что идеалы морали, а не богатства определяют нравственное развитие мира. Я ещё больше полагаю, что не понимаешь этого и ты. Новыми критериями нравственности могут быть только воспроизводство общества и его счастье, а счастье должно зависеть от благих дел. Насколько христианская мораль отвечает этому и насколько устарела, чтобы её заменить? Могут ли вообще сексуальная жизнь, общение быть подвержены какому бы то ни было допуску через оценку по критериям значимости личности и условиям профессионального выражения?
— Не перегибай себя мыслями, Арабеск Бел, и не старайся накидывать моральные узды на таких блох любви, как мы. Я слышала смысл всех ваших споров, да и сама уже по колено в этой жиже. Мне они до боли знакомы, и я, как вы поняли, поддерживаю Анну, даже если делаю что-то против неё, она меня прощает, а без неё мне может быть ещё хуже и даже могу превратиться в пепел. С вашим серьёзным подходом к семье и любовным отношениям можно только убить радость удачи при этой жизни. Вам надо развеять свой туман иллюзий и быть практичней. О партнёрском браке, который я сотворила между нами на крови, можете забыть — шутка. Что-то подобное можно только идеализировать для небесного существования, а может, и нет вообще. Если его приравнять к простому групповому браку, то только с обязательным регулированием воспроизводства потомства, и тогда можно пускать в серийное производство. Тут я могу стать вам незаменимой. Анна не обладает магией любовного влияния и неспособна возбуждать иллюзии для очарования, да и не может дарить женщинам материнства.
— Выходит, и ты в амбициях иллюзий, а я не верю в них и считаю обманом. На обмане нельзя делать серьёзных дел. Вы как будто сговорились против моей трезвой оценки.
— Нет, я не Анна и мы не сговорились, но разжигать похоть страстей своей магией я могу лучше любых чертей. Такие дамы, как я, могут осуществлять и магическую помощь при потере и развале отношений. Разве вам в храме службы спасения этого не надо? Это уже совершенно серьёзная работа, а не обман. Кто вам поможет в этом, если не такой Аннунак, как я?
— Это, конечно, существенно, — пролепетал он, пытаясь в это время как-то всё оценить и сформулировать некий содержательный смысл, не мешающий начатому им делу.
В это же время подумалось и о том, что где-то там далеко, куда просится она, есть у него другая, и не только жена. Невольно его сознание заполнила известная песня со словами: «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в краю далёком, буду тебе…» Он никак не мог понять окончания фразы: то ли судьбой, то ль женой, — а собеседница тем временем продолжала:
— Мы подготовим подобных мне, ещё и ещё. Будем творить чудеса, и нам начнут поклоняться. Самое тяжёлое бремя — это от потери возлюбленных. Здесь необходима неотложная психологическая помощь, но, скорее всего, не только она. Всё это, полагаю, должно стать территорией храмовой службы любви.
Тут в его голове опять пронеслась мысль, что с таким настойчивым развитием событий и ему самому скоро, если не уже требуется такая помощь. Он всё-таки отогнал эту мысль и с трудом старался дослушать её.
— Даже услуги гадалок тоже могут быть зоной наших интересов. А какая трагедия неразделённая любовь.
«Это, видно, она относит к себе, — решил он. — Поэтому полный храмовый сервис считает социальной и магической необходимостью для сотворения счастливой жизни в целом. Она, как и Анна, думает, что без воспитания и управления чувствами между людьми рай невозможен».
— В общем, нужна стиральная машина чувств, — продолжала Шаманка. — Этому должны сопутствовать сложнейшие храмовые обряды с магическим влиянием. Как в этом обойтись без моих способностей?
— Для религии мимолётных иллюзий это, наверное, неплохо и естественно, — продолжил возмущённо уже он. — Только пусть я хоть десять раз повторюсь, но повторю снова, что жизнь долго не может в этом существовать. Однако более сказочная задача — это материнство и воспитание, которому должна служить любовь, а тут твоя магия бесполезна.
— Ну, тут уж только ангелы и спасут. Значит, утром все во имя детей будут молиться на восход, солнцу как одному общему богу, а вечером — на заход, женскому звёздному небу любви, — сыронизировала она.
— Что, выходит, нужно будет иметь разных богов?
— А почему бы нет? Одна вера может заниматься только отношениями между мужчинами и женщинами, другая — любовью и отношением к детям. Вот, вот и представляйте их, — хмыкнув, обрадованно продолжала рассуждать она. — Может быть, когда-то и сбудутся наши мечты и все женщины мира вечером будут поклоняться богам некой религии любви, а утром — детским богам. У одних святых будет своя армия жриц и сестёр очарования, послушниц, у других — ангелы как веды судьбы.
— Ну да, в этом вы как Анна. Скажете ещё, что прошлые предки в них превратятся, и станут очаровательными ангелами спасения, и составят непобедимую армию любви. Только это уже может быть и без вас. Заниматься имущественными, мирскими и душевными заботами, освобождая людей от быта, может только некая система. Она и должна заботиться о соборной душе и страсти с заботой становления чувств с самого рождения. Может, только от этого и будет зависеть наш общий мир и успех.
— Но что бы вы ни говорили, конкретное счастье всё-таки будут дарить женщины своей страстью, как святой водой в своей вере и неге, — настаивала на своём Шаманка. — И даже детям они, как Ануннаки с других планет, в святых магических молитвах «диби-даби» серьёзно вытащат земную цивилизацию из тупика.
— Какие там ваши магические диби-даби или пиви-пави? С таким магическим подходом цивилизацию из тупика вытащить нельзя, всё накроется бедой, как мохнаткою твоей.
— Ой, не надо со мною так, сейчас уже можно всё, и чудеса должны ждать своего и светового и звукового торжества. Если музыкой, как и светом, можно написать картину и даже можно влиять на чувства, а в отдельных случаях и лечить, то почему с помощью всего этого уже не управлять чувствами, страстями и если не принуждать к соблазнению, то вести к обострению и усилению чувств?
— Это финиш ваших фантазий; к сути жизни они не приведут, и тем более в таких магических делах на иллюзиях крепкую семью создать нельзя, а вот временную семью с превращением в постоянную — наверное, можно. Если считать, что вечная любовь — это вечная надежда, то временные семьи на основе застрахованного морального контракта гарантий могут создать мир неиллюзорного счастья. Ваша же зомбированная любовь может жить только в иллюзиях. Можно даже создать вирус любви, чтобы заражать им людей разными способами, но, увы, к чему только это может привести? Отношений в семье не построишь, а в реальных условиях жизни — только к некой любовной болезни.
— Есть презумпция очарования, — парировала она, — которая всегда не вечна, даже если она божественна, и всегда основана на человеческих фантазиях; то, как и кем эти фантазии будут возбуждены, не имеет значения. Любой культ любви тоже построен на фантазиях и потому всегда разбивается о быт. Если изменить быт нельзя, то как всё было, так и будет, а потому без таких, как я, развивающих иллюзии создать храм желаний, как любви, нельзя. Хоть вы и утверждаете, что в них должна быть не только забота о сексе и о его праве, но и об оказании забот над детьми и семьи, без гармонии страсти и секса души не найти. Однако такой широкий спектр забот формировать в существующих храмах невозможно. Зачем им эти греховные проблемы? Требуется новая религия с храмом семьи-любви, где любовь должна продолжать если не жизнь, то иллюзии жизни, так как любовь в большей части жива иллюзиями. В этом и мы с Анной едины.
— Это что, твоё принципиальное утверждение? Тогда скажи: дети, рождённые в зомбированной любви, будут тоже зомби или как?
— Я же уже говорила: вера любви к детям должна иметь своих богов, ведомых надеждами, а не иллюзиями к святости гармонии. Представляете себе, что природа дала людям различные формы брака и ни в одной из её форм она не лишила женщину материнства. Даже тогда, когда этот долг требовал их смерти, самки умирали ради спасения своего потомства. Если ради выживания потомства нужно было пожертвовать самцом, самки делали это не колеблясь. Естественно и то, что забота о семье и материнство больше развиты в женщине и находятся на женских плечах, в этом детское счастье и высшая ценность наш
Если ради выживания потомства нужно было пожертвовать самцом, самки делали это не колеблясь. Естественно и то, что забота о семье и материнство больше развиты в женщине и находятся на женских плечах, в этом детское счастье и высшая ценность нашей жизни. Мир за своё существование должен благодарить дам и поклоняться их богам. Да и вас к этому поклонению нужно привести. Вы же вроде как во сне окрестили дитя контрактно-партнёрской любви, значит стали её наставником и хранителем этой семьи и жизни. Сами-то крещёный, али как?
— Да, святой христианской церковью, но, как кукушка, готов передать воскрешённое материнство вашей веры и семьи в ваши заботливые руки.
— Ну и прекрасно. Это не помешает и вас окрестить нашей верой свободной любви.
— Что это ты опять задумала?
— Крещение принимать будем с вступлением в орден святой девы Марии.
С этими словами она хлопнула ладошками над своей лампадой Аладдина, и свет её погас, но зато загорелся над её сведёнными вместе ладошками. Попросив его так же свести свои, она будто перенесла этот огонь в его ладошки. Он испугался огня и хотел их развести и отдёрнуть, но не смог, будто какая-то невиданная сила их свела вместе и не давала развести. Она успокоила его, убедив в том, что огонь благодатен и рук не обожжёт. Потом попросила проследовать в ванную комнату. Там она наполнила её водой, и он, опустив огонь в чашку в виде лампады, пустил её по воде.
Чаща была прозрачной, и её окаймляла резная деревянная подкова. С другой стороны, накрест к ней, чашу окаймляли два деревянных месяца. Эта нехитрая конструкция находилась на двух соединённых резных плавучих ладошках, что позволяло этому огню любви находиться на плаву. Искупав почти насильно Арабеса в воде и перекрестив огнём, Шаманка посчитала крещение свершившимся фактом. После чего надела на его шею вместо креста некий оберег, изображение которого состояло из изображения солнца. Внутри его была вписана полосатыми штрихами пирамида, а на фоне неё — массивное изображение подковы, внутри которой стояла горящая пламенем лампада, из которой выступал светящийся крест.
— Это символ жизни, веры и благоденствия, — молвила она.
— Понял, что вместо креста. Подумать, даже герб веры придумали. Похож на некий знак сверхлюдей, если не пришельцев. Тут и треугольная пирамида — видно, знак связи с ними или с вашей церемониальной магией, которая, видимо, может влиять даже на ДНК человека.
Арабес, рассматривая подарок, вышел из ванной и, решив отдохнуть, будто отмахиваясь от её шаманизма, попросил:
— Успокойся, я твой сувенир сохраню, только жертвоприношения не жди. Обряд твой понравился, и поначалу будто получил прилив сил, а сейчас как будто что-то теряю и хочу отдыха.
Когда он улёгся, то в смутном состоянии стал ей говорить о том, что её магия к религии, которая то ли может, то ли только хочет формировать счастье и детское явление радости, отношения иметь не должна. Она успокаивающе отвечала, что только время и дело покажет, что нужным станет.
— Я хоть и принял твоё крещение, — продолжал он, — но не могу поверить в возможность партнёрского отцовства, даже если и создать партнёрскую семью, нельзя от нескольких отцов сделать совместное партнёрское дитя. Ты даже если сможешь освящать временные партнёрские браки, то должна предполагать в них лишь платонические отношения. Когда же медицина и религия в этом деле дойдут до совместного оплодотворения и пойдут с ним в обнимку, то они, может, что-то и сотворят, но твоя магия искусством такого воздействия вряд ли сможет обладать.
— Да, и я в этом с вами соглашусь и даже не буду спорить; ясно, что для утверждения нашей веры и семьи это проблемное дело, но я всегда что-то могу такое, чего не может даже медицина. Сомневаюсь, что в храмовом развитии это скоро может случиться и быть основой материальных благ. Я, как яблочко на тарелочке, катаюсь вокруг вас и стараюсь что-то сказать, показать и убедить, но вы всё относите к необитаемой и никчёмной истине. Так нельзя.
— Я не во власти и не в том возрасте, чтобы творить чудеса, да и не с моими деньгами можно рубить сук не по себе. Передо мной сегодня стоит более прозаическая задача. Если вы с Анной считаете, что можно сотворить рентабельное производство, исключив откровенную продажу дам, то бог вам навстречу. Только вот ваша торговля должна быть не просто коммерческой, а больше быть составной частью нравственно-созидательного и морального производственного процесса. Это непростая задача, и повторю то, что говорил раньше, что контрактная семья любого свободного вида, как партнёрская, если она не преследует детского и любовного счастья, вряд ли можно ожидать общественной поддержки, а без этого — осуждение и смерть.
Шаманка, усевшись рядом с ним и положив ему на лоб свою руку, говорила с усмешкой:
— Как бы там ни было, но я чувствую, что вы зомбированы, как и мы, тем же, только с разным пониманием, и сохраняется ощущение, что у нас с вами разные цели и понятия. Я хочу вам доказать, что это не так. Вот вы утверждаете, что без решения детского вопроса не может быть и счастья вообще, но не всегда отношения должны это преследовать. Того, что эти две проблемы надо разделить и решать отдельно друг от друга, вы не можете представить.
— Я не знаю, как это разделить и не приведёт ли это ещё к большему хаосу в отношениях. Если же этот хаос отношений, как коктейль этой жизни, будет развиваться, то секс точно будет отделён от семьи и своего предназначения — деторождения. Если секс, любовь, рождение детей и семья будут разделены, то это будет вряд ли в наше время реальностью. Когда значимость личности будет привязана к воспроизводству потомства и к значимости семьи, рожать детей будут по некоему установленному времени, и это может перейти к специализированным научным или религиозным органам. Дамы свободной любви если и будут рожать, то это будет больное и беспородное поколение потерянного родословия.
— Непонятно одно: как с вашей парадигмой значимости бороться с нашей женской эгоистичностью, которая всегда пытается удовлетворяться одним ребёнком, как собачкой, в каких бы сексуальных отношениях она ни находилась. В обществе нет силы, способной обязать дам к необходимому воспроизводству потомства как своей значимости.
Арабес, усмехнувшись и положив свою руку на неё плечо, возразил:
— Ну я же не зря принял твоё крещение, значит, могу быть полезен скорее вам, чем себе. В принципе, тут надо бы, чтобы на каждом предприятии присутствовала эта ваша светская религия в виде её службы. Только она могла бы влиять на налоги и могла бы сформировать социальную и демографическую цель предприятия. Даже значимость предприятий можно поставить в зависимость от соблюдения этих целей. Если не отрицать, а даже возвышать значимость традиционной семьи и преследовать одиночество, то можно было бы признать и необходимость утверждения вашей свободы любовного счастья в рамках согласованной морали. В этих формах работы должны быть свои законы, с моральной, тайной и наградой в виде поднятия святой значимости, по воле духа любви. Не должно быть и успешных предприятий, если у их работников нет личного счастья. В каждой организации за каждого рождённого ребёнка по плану с заданными качествами, от того или иного желаемого возраста, было бы хорошо, если б снижались налоги. Все организации стремились бы не иметь холостых и бездетных дам, а семьи — иметь здоровых и счастливых детей. Только эта задача всё-таки вам не по плечу, а всё другое — ветер. Я об этом с Анной говорил, да и, кажется, с тобой, и это ни с твоей магией, ни со свободной семьёй связано и быть не может.
— Это означает, что я вам всё-таки ни в каком виде не нужна?
— Нет, всё как бы так и не так. Я хочу остаться вам другом, ведь не зря мы организовали партнёрскую семью. Вы приняли меня в семью своих Ануннаков, и ты даже окрестила меня верой своей свободной любви. В целом я с вами, только без механизма морального и правового влияния всё ваше невозможно.
— Всё возможно, если очень осторожно, и если можно будет страховать не только ощущение счастья в семье, но и отношения в обществе, то, значит, и счастье общества в целом возможно.
— Сомневаюсь, что это может спасти от духовной и демографической смерти весь мир.
— Нет, вы неисправимы, — заметила со вздохом собеседница. — Не пытаетесь пессимистично моделировать реальность будущего. Я же на вашем лбу держу свою руку, и она не должна вам допускать уныния.
— А вы не оскопляйте своими утверждениями мои мысли. Возвеличивание страсти не даёт вам, как и Анне, права некоего преимущества надо мной.
— Ну, по этому поводу вы все козырные карты черните и стараетесь похоронить что-то святое, определяющее ясный день свободы, и не только семьи. От этого тяжело мне с вами общаться. Я вам про Ивана, вы мне про Фому, — возмутилась Шаманка. — Я вроде бы, как и Анна, согласна с вами, и вы со мной, но меня с собой брать не хотите. Сами же утверждали: любовь — высшая форма выражения человека и его природы, и не только для продолжения здорового человеческого рода, но и является смыслом бытия и дела, а сами чувства мои отрицаете, и как вас теперь понимать?
— Да не хочу я безотцовщину по белу свету плодить, и многожёнства не знать, и дела со свободной любовью не святить.
— В чём противоречия, не пойму, я же на беременность пока судьбу свою вести не хочу.
Сегодня основная масса женщин рожает либо в раннем возрасте, от первой глупой влюблённости, и потом бросает детей, либо в возрасте Анны, от страха, что их вообще может не быть, так как репродуктивные возможности выглядят не лучшим образом. Я не отношусь ни к тем ни к этим и вообще пока не задумываюсь об этом. У меня нет и нормального жилья для создания семьи, и условий для рождения детей. Если же женщина не может обеспечить необходимых условий, раздельного с ними проживания, как и раздельного полового проживания своих детей, рождение их — преступление. Даже и совместное проживание дам — это конфликты соперничества и ревности. В таких условиях умирает духовность. Поэтому я боюсь последствий и коллективного общежития, как и коллективной семьи и сожительства, но порой не могу избежать этого.
— Я, наверное, в твоём представлении некое ануннаковское благородие, в угоду твоим благим желаниям. Однако ради удовлетворения твоих желаний топтать совместно дорогу в ад не хочу, так как спасением всем дамам стать не могу. Хорошо ещё, что при крещении магией своей не превратила меня в вечного страдающего своего любовника.
Я хоть и пошёл на твоё крещение и партнёрское обручение, понимаю, что сделал по вашему желанию, как в благодарность за подаренные прекрасные мгновения и излечение.
— Может быть и так или не совсем так, но есть ещё и страх дам, в которых любовница больше нужна мужикам, отдающая всю себя им, а не их детям. Поэтому они боятся рожать из-за страха мужика потерять, как и под гнётом быта свою привлекательность. Это какое-то время заставляет женщин отказываться от счастья материнства. Я отношу себя к таковым. Если общество не будет их к этому принуждать и помогать в этом, а рождение детей рассматривать как уход от грехов, то они в определённом возрасте и определённых условиях на это хрен с бантиком положат. Я думаю, что дети и вам не нужны, а потому считаю, что в делах вам подхожу. Не все готовы жить ради детей, гораздо проще и спокойней жить для себя и ради ценящего тебя короля. Лучше если этому поклонению будет содействовать религия, зовущая дам встать на путь подчинения божественной природе с жертвенным преклонением перед своим любимым как богом.
В этой религии под крылом бога любви смыслом жизни должны стать рождение и воспитание детей по божьей воле, через телесное раскрепощение и науку соблазнения.
Если это будет осуществляться путём божьего повеления, с предоставлением условий детского содержания и воспитания, то сделает эту жизнь безгреховной и модной, а жизнь в этой вере — идеальным образом существования.
Арабес слушал её и думал о том, что Анна говорила, что её рука обладает магическими действиями и даже снимала её головную боль, да и его излечила от глазного нарыва. «Что её руки могут подарить мне сейчас? — мысленно спрашивал он себя. — Пока я ничего не чувствую, а её рассуждения меня уже усыпляют».
Его действительно успокаивала её рука, лежащая на его голове. Какое-то приятное тепло расходилось от неё по всему его телу. Однако сон не брал, и внутренний голос требовал продолжения общения, и ему уже казалось, что он беседовал не с ней, а с какой-то чёрной хвостатой птицей, вещавшей ему, как сорока, что-то, что принесла на своём хвосте. И он как мог старался напрягать свои логические способности, чтобы продолжать с ней общение. Между тем ворон, назвав его таким же чёрным демоном с примитивными мозгами, пытался внушить ему, что он продукт реинкарнации Шаманки и выполняет некую природную миссию божественной воли. По этой воле он будет стремиться вразумить его и дать раскрыть великую природную миссию их божественной веры.
— Потому я хочу сказать, — утверждал ворон, прохаживаясь по столу, — что если уж не вам, а мне придётся формировать вашу религию в вашем храме, то это нужно будет делать так, чтобы она воспитывала культ самки, и семьи, и стаи. Мы, вороны, — буревестники всех революций, обладаем осторожным нравом и высоким интеллектом, являемся хорошими партнёрами и товарищами для своих хозяев. Рассматривая со своей колокольни ваш базар, я утверждаю, что святая значимость родителей должна зависеть от количества и качества детей, иначе — наших воронят.
Ворон потеребил свои крылья лапами и продолжил:
— Бизнес на плоти не является смыслом великой чести и делом благородства. Считать или не считать это новым смыслом жизни важно в том, чтобы женщин не превращать только в сексуальный культ на уровне рабства. Мы, штормовые вороны, можем высоко подниматься и низко опускаться. Хоть по сути коллективные и компанейские создания, но по жизни однолюбы и долго подходим к своему выбору. Религии у нас нет, и живём каждый по своим понятиям. Вам же, людям, в любом случае надо, чтобы религия заботилась о ваших понятиях и заботилась о любви, и это должно течь в ваших жилах. По этим понятиям продление красоты и жизни, как и счастье семьи на всем протяжении жизни, должны спускаться и быть по чести и заслугам перед верой, богом и обществом.
Арабес смотрел на важно шагающего по столу ворона, который смотрел на него через розовые очки, как на чудо в перьях неизвестного происхождения. А он думал: как же эта Шаманка умудрилась превратиться в ворона и что хочет этим доказать? Ворон, с тем же чванством заглядывая в закуску, стоящую на столе, продолжал:
— В этом случае ваша вера должна стать частью государства, как и наши общие спасительные понятия являются частью сознания стаи. У вас, людей, слаба стадность коллективного сознания и защиты, вы поражены разлагающей бациллой — каждый сам за себя. Искоренение её — это не частная задача. И ещё надо, чтобы храм оказывал помощь в воспитании детей, тогда все будет окей. Мы в стаях своих детей воспитываем сообща, и это для нас обязанность, а не беда. Допустим, если сексуальная ворона-партнёрша ещё студентка и не может полностью отдаться воспитанию детей, то почему нельзя ей создать отношения патронажного родительства на вашем моральном контракте? У нас в лесах для потерянных и брошенных детей попечительными родителями могут стать представители стаи всей для чести своей.
— Может, вы в лесах, как до тебя тут говорили дамы, для ваших понятий должны ввести и согласованные отношения, похожие на гостевую семью? В этих отношениях родители могли бы быть в гостях у детей или наоборот. Что-то я не вижу в лесах такой разворот.
Об этом мы с Анной говорили и пришли в согласие, а с тобою вряд ли это возможным посчитаем. Природа банков не имеет, а лишь правом силы потеет. Да и магией никакой не обладает, и ты зря к своим понятиям жизнь людей приучаешь. Этого вы из глупости создать не сможете и от безысходности ослепнете.
Ворон, не зная, что ответить ему, каркнул: «Кайся!»
Арабес в ответ только засмеялся. Ворон вроде как рассердился и, клюнув его в темечко, исчез.
Арабес вроде как очнулся и, открыв глаза, взял себя за подбородок и за макушку. Сняв со своего темечка её руку и дёргая ею из стороны в сторону, погладил своё темечко, будто проверяя, не сильно ли ворон поранил его. Потом, помолчав в загадочной паузе и поняв, что видение исчезло совсем, продолжил:
— Хотя я думаю, что так всё-таки не будет, — отвечал он, вспоминая своё видение с вороном. Увидев перед собой снова Шаманку, добавил: — Ты не перестаёшь меня удивлять. Противоядия против любви нет, и моя воля, видимо, в этом бессильна. На рынке плоти любовь, похоже, может стать достойным товаром будущего. Она сможет отбивать цену плоти, оставляя ей только цену достоинства, порядочности и милосердия. Между нами должна рассыпаться выросшая стена непонимания с глазами отчаяния. Покров лживых цен с позолотой вашего тщеславия со временем умрёт и скажет в своём предсмертии, что ночь разума должна уйти в небытие лучшего мира драконов любви и за ними должна возникнуть эра с внушением любви.
Трупы свободной стихии любви сгорят, возвестив всем о новой эре, и ты в ней могла бы быть полезна мне. Я с тобой как другом связь терять не хочу и, возможно, даже приглашу к себе, только не сейчас. Об этом я уже говорил и устал повторяться, если бы эти мысли мне не внушала твоя магическая рука, пока лежала на лбу, прикрывая мне темечко, я бы, наверное, об этом не подумал.
— Бел, вы заблуждаетесь и ещё пожалеете о том, что отказываете в настоящем моей просьбе. Если вы уедете, то меня забудете. Я уверенна, что если вдруг вы остались бы одни, то позвали бы меня, а я бы приехала к вам. Только я могу продолжить ваше дело и могу что-то дать вам, а все остальные, включая и твою возлюбленную, которая не думает о помощи, а думает только что-то от вас взять, при необходимости бросят и забудут.
Только со мною вы и ваши старания, и дела могут стать силой, и за это удовольствие я не прошу оплаты. Это не значит, чтоб вы сейчас всё забыли, просто имейте в виду, что вы старше меня и если думаете, что сексуально не сможете удовлетворять меня, то это пустое. Сейчас много средств иметь сексуальное удовольствие даже от импотента, а при таком раскладе мужчина может удовлетворять даже несколько женщин. Ко всему этому могу вас уверить в том, что я отношусь к тем дамам, которые могут быть удовлетворены и малым. Хотя я могу бороться и с мужской слабостью, и создать эрекцию даже у трупа, и даже устроить страсть с призраками. Секс с ними может стать даже прекраснее, чем с натуральными партнёрами. Если я кого к любви призову, то это может быть и шоковой терапией, и роковой судьбой. Любовью можно как лечить, так и убивать. Хотите, подарю вам пластырь счастья и ни одна дама кроме той, с которой вас свяжет моя воля, не будет приносить вам сексуального счастья? За этим будущее, без этого пластыря счастья вы не сможете даже общаться с женщиной не вашей судьбы. Говорят, чтобы чувствовать любовь, нужно принимать особые таблетки, усиливающие их, а от изобилия чувств надо лечить и бюллетени выдавать с освобождением от работ. Так вот я, как магическое лекарство, способна не только поднимать потенцию, но и переформатировать сознание на любовь или, наоборот, подавлять таковое,
Вместе мы бы могли создать некий социальный фонд поддержки любви и семьи. Такой фонд мог бы помогать уходить от проституции молодым девчонкам, курящим и пьющим, помогал бы бросить курить и пить, ведь то и другое — это болезни, разрушающие любовь и семью. Творческим начинающим талантам помогали бы выступать и публиковать произведения, воспитывающие красивую любовь.
— Такой фонд, как божью помощь, сотворить — это интересное дело. Вот и ныне я молодой творческой особе помогаю. Кассету её песен записал, она так и называется — «Империя любви». Это можно считать если не божественной, то моей основной миссией, по которой я приехал сюда.
— «Империя любви», интересное название. Выпустите кассету, продадите. Построите свой храм любви. Какой целью наполните смысл своего храма? Будете бороться или управлять страстями? Это хоть тоже божественная наука и миссия в эволюции человечества, но не то и не истина.
Он усмехнулся, но не промолвил ни слова на её доводы, а она продолжила:
— Для вас тайна исповеди от страстей в этой вере царства искушений должна стать основой борьбы за человеческое счастье. Да разве не об этом вы говорили и с Анной? Соглашаюсь с тем, что служба ваша должна быть коммерческой. Если она не будет зарабатывать деньги, то она умрёт и никакие пожертвования ей не помогут. Вам нужна слава и молва о чуде и добре.
— Может, может, может быть. Это я слышал и от Анны. Хотя если исходить из всех наших рассуждений, то в исключительных жизненных ситуациях, как в прошедшей ночи, всё допустимо. Соглашусь, что для творческих натур иметь параллельно официальному браку ещё и какой-нибудь, пассию в гостевом браке, по деловым и прочим интересам, хоть с сексом, хоть без, было бы недурно. Да что говорить, всего некоторое время назад ты провела обряд такого партнёрского брака. Ты это сделала с такой решимостью, что я не смог даже опомниться. Только думаю сейчас: нужно ли мне это конкретно? Кажется, всё есть. Вот только для дела нужны друзья. Без семьи единомышленников и партнёров сложно, но храм всё-таки отдалённая моя цель, а насущная — скорее, реклама кассеты и утверждение певицы и песни.
— Вы неисправимый доверчивый упрямец и безупречный мечтатель, Бел. Вам бы кровь пускать дам или на смерть их посылать за измену и публичное обнажение влагалища, а вы готовы за это их право пролить свою кровь. Так и разобьёте свой духовный поиск о святое или грешное женское «окатище». Не думаете также, что влюблённая в мужчину женщина может быть только истинным другом ему? Это противно её смыслу жизни, как и монашеская судьба. Ради дитяти дама может кончить любого мужчину. Вы же желаете, чтобы любимая вами женщина жила только для вас, а не хотите ли послужить ей, если она способней? — возмутилась Шаманка.
— Я так не думаю и сам живу и делаю всё ради своей любимой женщины. Вот и сюда приехал, чтобы заработать для неё денег.
— Да? — восклицала Шаманка. — А мне кажется, что, возможно, в этом замешано и что-то другое, и не жертва ли вы её любовной игры? Чудится мне, не в любви беда и не она сама вас в дорогу послала. Как это проверить, знаете?
— Нет, я не знаю.
— Если в её сердце вас нет и она играет в любовь, значит, она готова открыть его другому избраннику. Хотите, погадаю? Я ведь её оберег легко порвала, значит в нём сила святой не была.
— Мне уже пытались погадать, я не желаю наперёд что-то знать.
— Вот-вот, и в этом ваша беда. Если ваша дама молода, то если ей подогнать интересного молодца, тогда бы и проверка её чувств была. Ваши договорённости, как устный моральный контракт, страховку в любовной игре не дают и истинных чувств гарантировать не могут. Можно это понять и по тому, что женщина даёт ему. Если женщина ничего не даёт и ничем не жертвует, значит она халявщица, без приданого в делах и чувствах. Обычно такие дамы бросают своих покровителей, как только понимают, что с них уже нечего взять.
— Вот и ладненько, — не показывая возмущения, пробормотал Арабес. — Ринг покажет, кто куда ляжет. Время выяснит, и не надо говорить гоп, пока не перешибёшь столб. Пробный брак для проверки чувств тоже заключать не будем.
Шаманка, усмехаясь, продолжала:
— Есть женщины, которых покупают открыто, а есть их скрытая продажа и покупка, это называется выдача или выбор по расчёту, о женщинах подобных жёнам-декабристов нынче говорят всё меньше. Жертвенниц же сегодня не сыскать, да и мужчин, ценящих их, тоже. Зато есть мужчины, которые дамам юной красы готовы отдать за ласки всё, и растёт доля мужчин, которые за свои ласки готовы лишить дам всего. Такова жизнь, се ля ви,, каждый носит свои сапоги.
— Чем вы с Анной лучше таковых? Такие же пираньи любви, каких ещё нужно поискать, а теперь вот и в крестники, если не в спутники жизни, набиваетесь. В юности видели и сейчас спите и видите только денежек мамону. Дело даже не в этом, а в том, что во всех женщинах рано или поздно просыпается настоящая мать, и не надо ёрзать мыслями перед желанием уйти от этой женской напруги выражения своей божьей сути. Продав невинность своей юной значимости в социальном смысле, любая дама приходит к необходимости своего выражения, к материнской женственной значимости. Смогу ли я наравне с другими дать тебе эту радость? Более того, будет трагедией, если я не смогу дать детям радость отцовства до полного их совершеннолетия. Лишать преждевременно ребёнка отцовства и оставлять женщину перед выбором одиночества и нового поиска — это форма эгоистического давления на её судьбу.
— Но вы же увлеклись молодой и теперь этим увлечением караете свою жену. Я вижу, что делаете ошибочный шаг не в том, что меняете спутницу, а в том, что выбор может быть опять ошибочным. Вам нужен попутчик, который будет если не изменять, то прогибать этот мир. При отказе от такого, как я, попутчика вас может ждать трагедия. Нет, я не думаю вас проклинать, но чувствую это над вами, как дамоклов меч.
— Не пугай меня. Уж какой раз об этом твердишь. Когда что-то становится назойливым, тогда я начинаю опасаться.
— Да я не пугаю, но опасайтесь не меня; могу доложить, что моя назойливость хочет вас спасти. Я не ваши дамы, это точно. Верьте не верьте, но я, кажется, питаюсь энергией от солнца, и если кто-то почувствует тепло моего тела и сердца в сиянии желаний, возгорит. Мы же с Анной космисты-Ануннаки. Вы же уже встречались с ними, они приходили к вам во сне при крещении нашей веры и в других видениях.
— Ну, припоминаю видение, но при твоих магических проделках можно ещё и не то увидеть. Вот когда твоя рука на моём лбу лежала, я каких-то изменений не почувствовал. Ты в виде ворона являлась, и то же самое он утверждал, но темечко твою любовь до сих пор чувствует.
— Ещё почувствуете, ведь глаз я вам вылечила, не забывайте.
— Ну ладно, буду надеяться на чудо и в будущем. Мне всё-таки, пока не уехал, больше хочется расставить все точки над «и». В этом смысле до конца уточнить суть нашего спора по общему, скажем, делу, в которое ты очень стремишься. Мне кажется, мы скорее можем стать конкурентами в нём, чем партнёрами, а иметь такого конкурента, как ты, очень рискованно. Поэтому живите вы с Анной как хотите и меня не теребите. Вы можете идти своим путём, я, скорее, своим, и с такими, как вы, мне лучше кокетничать, чем соперничать. Однако кто из нас сделает первый правильный шаг, того и поцелует закона глас и не будет ему враг. Или вы, или я должны разрешить проблему молодых наивных мам, чтобы сразу не лишали их материнских прав. Вот здесь и пуд соли надо съесть. Чтобы построить настоящий храм семьи-любви не в тёмную, как пытаетесь делать вы, а открыто для управления счастьем семьи-земли, через решение демографических проблем страны, мистическими фокусами ни семью, ни демократию не спасти.
— Выкиньте эти мысли из головы и забудьте эти заботы, мы с вами не царь. Как выразился кто-то из моих знакомых, если над борделем повесить икону и пускать по божьему велению, то даже случайные связи с искренними желаниями не будут грехом. С магией от небес они могут стать и облагороженным чудом. Ведь если вы попадёте даже к дикарям, то вам от телесных проблем как лекарство могут выделить на время мадам как небесное послание, а у нас такое вроде как и грех без утех.
Арабес почувствовал, что он, как загнанный волк, обложен флажками своего сознания, через которые его заставляют перепрыгнуть, а он не может. Собеседница продолжала обкладывать его своими флажками:
— Вот если бы я была царицей, то я бы при внедрении согласованного морального контрактного права, о котором вы с Анной так много говорили, сохранила бы ещё и патронажное, гостевое материнство, как и отцовство. Не каждый парень может взять на себя ответственность отцовства за непредвиденные результаты развития чувств и последствий сексуального общения, если целью общения была только сексуальная близость. За эти флажки вы тоже не перепрыгнете, а если решитесь, то попадёте к нам. В другом случае получите пулю в лоб, тогда спасу от смерти вас опять только я.
— Вот чтобы я не стал трупом, буду думать, как заботиться о детях, содержание которых многим — большое бремя. Содержание их лучше осуществлять в благоустроенных заведениях, и если храм возьмёт на себя заботу о них, то трупом я вряд ли окажусь.
— Может быть, вы и правы. Я жила со своей матерью среди таких детей и не желала бы никому такой жизни, лучше, уж точно, жить в интернате. Когда к матери приходили кавалеры и, споив её, склоняли к различным формам сексуального общения, я лежала рядом, и так как у нас одно время была одна кровать, то поначалу даже сгорала от интереса. Когда же то, что делали с ней, стали предлагать мне, испугалась. А сколько я видела сожительства между детьми в многодетных семьях, где имелась одна или две комнаты, а девочки с мальчиками ютились в одной. Инцест возможен как следствие такого содержания.
То же грозит девчонкам при появлении отчима, и что делать, если есть такие кровные родители, которых лучше не иметь? Даже вознося приёмную семью как панацею от бед воспитания, мы забываем, что в ней не может быть исключено сожительство приёмных родителей с детьми и образование уже скрытых полигамных отношений. Можно привести массу примеров, где традиционная семья является ещё большим злом, чем интернат. В этом плане вы правильно заметили, что это возможное социальное неустройство и противоречия — безумство современной семьи. Однако не создавать же социальный рай каждому, если нет гарантии, что его не пропьют, не продадут. Такие гарантии можно создать, и легче это сделать в специальных общественных заведениях при определённом контроле.
Арабес молча слушал её, думая сам себе, что она уже реально превратилась в Анну и ходом своих мыслей не отличалась от неё. Даже внешне ему вдруг показалось, что обе дамы совсем не отличаются. «Может быть, никаких двух дам нет? — стал думать он. — Просто одна дама то раздваивается, то снова приобретает лицо то одной, то другой подруги».
Сомнения навевали мысли, что, рассказывая разные истории из своих жизней, дама и представляется соответствующим образом. Вот сейчас она превратилась из Шаманки в Анну. Даже повторяется в своих суждениях. Дама повернулась в его сторону и с ухмылкой Анны спросила:
— Какую семейную жизнь вы можете гарантировать молодым, если они выросли в таких условиях, как Шаманка? Возможности получения и приобретения жилья у них нет. Такие дамы если и рожают, то вынуждены бросать своих детей. Однако рано или поздно они могут позволить себе вернуться к своим обязанностям. Передача детей сразу в другую семью лишает их этой возможности. Естественно, в расцвете и силе своего репродуктивного периода женщине нужно запрещать первые аборты, но это не значит, что её нужно лишать последующего восстановления кровного материнства, если к материнству она, родив, ещё не готова. Первый ребёнок может быть даже спланирован обществом с генетическим отбором, регулируя и контролируя эти отношения.
Тут она отвернулась и что-то сказала будто сама себе или некоему невидимому лицу.
После чего повернулась обратно к нему, и он увидел, что это не Анна, а Шаманка. Уже как Шаманка стала продолжать тему разговора, незаконченную Анной. Арабес, как негодующий от перенасыщения овсом конь, помотал головой, не веря увиденному превращению.
Шаманка, смотря с усмешкой на его изумлённое лицо, продолжала:
— Анна права во всём, но пусть будет так, чтобы, идя по улицам, мы видели слева очереди поклонников за голубоглазыми детьми, а справа — за кучерявыми. Невесты бы перед мужиками в штабеля укладывались, а мужики от них не прятались. Заказать ребёнка и невесту было бы так же просто, как заказать званый ужин на дому. Мир превратился бы в праздник любви. Чтобы это случилось, нужно, чтобы мужчины ценили дам. Для этого нужно, чтоб каждый воспитывался в своей среде, а для этого должно быть раздельное воспитание в школах тех и других. Межполовое общение должно давать счастье, а не убивать его и обезличивать поклонение к ним их совместным воспитанием, в которых они готовы унижать дам и заставлять менять и свой пол. Мальчики должны обожествлять дам, и любовь должна быть стимулом для жизни, а совместное воспитание это убивает, потому и семьи нормальные ныне не получаются.
Из-за безработицы или загруженности на работе у одних, от страха потерять работу у других, от голода теряется и либидо. Нужно, я полагаю, не только торговать трусиками девственниц, чтоб их нюхали и целовали, а если надо, заниматься для верности и женским образованием. Считаю, возможны даже сексуальные ритуалы с безумной фантазией для поднятия сексуальной значимости и верности в любви.
— Ну, если считаешь, что должно быть так, то вот ты, Шаманка, это пока забудь, а если хочешь, то сделай мне массаж, и уже не мозгов. По спине походи и ногами, и руками, чтобы кости постонали. А то мои мозги уже стонут, а кости ломит. Чувствую, Анна ушла, и надолго, а я после твоего массажа сразу усну и возмущением мучать вас уж не захочу. Рука твоя меня усыпить не смогла. А при массаже я тебя и выслушаю, и оценю, и, может быть, к себе приглашу.
— Ну тогда держитесь, буду топтать вас и ногами, и словами, и руками, — заявила Шаманка.
Уже начав по нему ходить и топтать, она растягивала это удовольствие, не переставая утверждать:
— Люблю по согласию мужиков топтать. Полезное всегда определяется только согласием и терпением наказания с упоением исполнения. Без этого счастья людского не найти, если кара без души. В некоторых странах есть праздник плодородия, где носят искусственные пенисы и их сексуальной энергией массажируют до боли бездетных дам, чтобы они по графику беременели и об этом не жалели. Более того, пишут ими картины и так освобождают каналы дамской замкнутости до раскрепощённой радости.
— Ну вот хорошо, что у тебя нет такой приправы, а то бы ты меня отмолотила им, как сноп цепной молотилкой.
— Да вас бесполезно молотить, всё равно не родите, даже если очень захотите, да и вес у меня не тот. Вам пятидесяти килограммов любви мало, если что-то пробьёт, то только под килограммов сто.
— Нет, почему, родил бы и от килограмма любви, если б первого ребёнка от любви государство взяло на своё воспитание и харчи.
— Хорошо бы, если оно первого ребёнка от всех молодых на воспитание своё брало и сделало это традицией, тогда бы они учились спокойно, — топчась ногами по нему, твердила Шаманка. — Всех же лиц в раннем детородном возрасте, не желающих иметь детей, облагать налогом или найти некую правую форму влияния. К сорока пяти годам уже облагать двойным налогом, если никаких детей нет. С рождением каждого ребёнка налог уменьшать, а за рождение платить, и не гроши, как сейчас. Со всем этим нужно ещё создавать и особые условия для любви к детям, особенно в тех районах, где прирост нужен особенно. Рождение детей дамам свыше предельного возраста можно и не стимулировать, так как в этом возрасте, скорее всего, будут рождаться только больные дети.
От такого утверждения Арабес уже чуть не скинул её со спины. Это подействовало на него, как будильник на воспалённое сонное сознание.
— Жёстко, очень жёстко, особенно последнее, такая жестокость женщинам не к лицу, — возмущённо возразил он. — Поздние дети всегда умнее ранних. Хотя, возможно, рациональное зерно в этом есть. В одном я точно согласен: что юная женщина, родившая ребёнка вне брака, должна иметь абсолютную помощь от государства, чтоб она была способна пусть без шика, но содержать себя и ребёнка. На востоке первого ребёнка воспитывают родители. В стаях зверей есть такие особы, которые с удовольствием воспитывают не своих детей. Воспитание Маугли — это не чистая фантазия. Храм семьи-любви мог бы заниматься патронажем таких детей, а государственные деньги от бездетности мог бы использоваться на эту заботу. Это означало бы, что он будет повышать значимость первой семьи-любви и как-то сохранять в ней любовные отношения, и в первую очередь к детям. Делать это нужно в любых отношениях: и в гостевых, и постоянных, и в прочих связях. Необходимо при этом, чтобы не разрывалась эмоциональная связь поколений, а право на получение больших денег от телесной торговли было невозможным и поставлено под контроль.
Выразив эту мысль, он попросил её слезть со спины и продолжить массаж руками. Шаманка выполнила его просьбу, а он, хваля её, продолжал:
— Порой мне кажется, что и воспитание детей должно быть не совместным делом, а отдалёнными друг от друга родителями, чтобы при проявлении любви к детям не влияла родительская ревность и их брань.
Когда же производство всех женщин вытеснит из своей среды, то воспитательницами можно будет обеспечить каждую семью и проблемы все могут исчезнуть автоматически.
— Думайте что хотите, — возражала она, — хоть все мои мысли за сказку принимайте. Но я точно знаю: нынче няня и воспитатель у богатых и занятых делом супругов и в детских домах не совсем то, что надо детям. Любая няня или нянь не имеют ни правового, ни финансового влияния на своих подопечных. Вот если сформировать институт-фонд крёстных пап, мам как дополнительных воспитателей или даже финансовых родителей, чтоб они могли религиозно-правовой идеологией и запретно-поощрительной системой влиять на их воспитанников, то тогда бы появились и рычаги, и стимулы.
Нынче дети не боятся ничего, и богом не запугаешь, а ребёнок должен расти в страхе и почёте послушания. Если бы крёстные родители на жаловании заменили настоящих и божьих воспитателей, они бы в корне изменили воспитание. Лучше, если были бы они из числа монашеского сословия.
В нашем районе есть женский монастырь, мы с ним контакт поддерживаем. Счастливое общество должно начинаться со счастливого детства, и поэтому у каждого ребёнка должны быть хорошие святые папа и мама. Даже кровные хорошие родители не всегда отвечают светским требованиям родителей, поэтому святые родители должны быть выше.
— Да уж, да уж, — зевнув, произнёс Арабес. — Если при таком раскладе общественные дома воспитания не считать злом, то за хорошую плату, наверное, найдутся и такие крёстные папы и мамы. Но всё-таки лучше не приходящие, а кровные или те и другие вместе. Похоже, вы в вашем храме и вере зарабатывать думаете и на таких крёстных папах и мамах. Хотя, может быть, я неправ, но если я смогу выкинуть мысли обо всём этом из головы, забыть и больше не вспоминать никогда вас и эти заботы, наверное, это даст мне спокойную жизнь.
Тут он зевнул и понял, что хочет вздремнуть, а погладив Шаманку по руке, объявил о своём намерении и сразу задремал, а она, не видя, что он уже заснул, всё ещё не соглашаясь с ним, поглаживая его спину, утверждала:
— Таких, как я и Анна, женщин вычеркнуть из памяти нельзя. Все, кто с нами был, нас в небытие отправить не смогут. Если всё получится так, как мы задумали, вы нам у себя памятник поставите.
Арабес уже не мог ей что-то ответить, но сознание откуда-то из далека-далека ещё как будто спорило с ней. И то, что храмом человечества должна или не должна стать какая-то религия с обрядовыми поклонениями красоте, его уже не волновало. Его сознание будто бы погружалось в анестезию хмельного сна.
Шаманка же интуитивно, думая, что он слышит её, продолжала:
— Когда вам придёт письмо с благодарственной надписью: «Спасибо за сына или за дочь», не волнуйтесь особо. Вспомните, что когда-то в далёком уездном городке, когда звёзды, падая с неба, превращались в птиц и летали бабочками под потолком в сказочном храме любви, вы выполнили божью миссию с созиданием человеческой судьбы. Вы подарили одной из дам мечту из сна. Поверьте: мы не просто небесные цветы сердца, мы гении любви, и то, что мы сотворили этой ночью, забыть будет нельзя. Как любовные пришельцы Ануннаки и пираты её удач, мы взяли любовь на абордаж и, никого не изнасиловав, подчинили вас своей воле.
Поняв наконец, что он спит, замолчала и спокойно ушла, сложив все его вещи рядом.
Пока он почивал после своего крещения и массажа, то, конечно, не мог видеть, что происходило вокруг. Что за сюрприз его ждёт далее после сна, он предполагать не мог.
Без него общения Шаманке стало совсем скучно, ещё и Анна долго не появлялась. Её она только услышала по телефону. Обсуждая сложившуюся ситуацию, вновь выслушала просьбу помнить тайну прошедшей ночи. Сошлись на том, чтобы Шаманка как явление исчезла из дома так же загадочно, как и появилась. Узнав, что она подарила ему амулет веры и окрестила его в веру свободной любви, рассмеялась, доложив, что с напуском тумана загадочной таинственности она зря старалась. Долго уговаривала снять с него этот амулет крещения и вернуть крест, который он подарил ей. Эту просьбу Шаманка выполнила, но просьбу сделать так, чтоб он ничего не помнил, выполнять отказалась, сославшись на то, что это тяжело и сложно, а она устала.
Уже удаляясь, закрыла комнату, в которой они все сидели. Дверь закрылась и превратилась в часть стены, которая заслонилась зеркалом и в которой не видно было двери. Вышла она из этой скромной спальни уже в другую дверь. Этот тайный выход вёл мимо ограды, участка и уже к другой дороге.
Когда Арабес, проснувшись, открыл глаза, то увидел за столом двух молодых девушек, один в один похожих на друг дружку. Они сидели за столом и занимались поглощением съестного. Яркие татуировки на их шеях говорили о том, что дамы принадлежат к некой драконовой касте. Драконы разного цвета и разворота как будто вылезали из их оголённых со спины плеч, опровергая истину, что самое дорогое в женщине — это быть заметной, и желанной, и непохожей на других. В данном случае они были идеалом смещения двух видов в одно целое.
— Не знаю сам, куда я попал, — произнёс растерянно он. — Просто не пойму: а где та дама, которая меня окрестила и спать положила? Шаманкой звалась.
— Вы, дорогой человек, наверное, бредите? Здесь никого другого не было. Скорее всего, вам что-то приснилось. А может, вы пьяны?
Одна дама подала ему стакан с напитком, сказав, что это рассол. Арабес автоматически перекрестился двумя перстами, как это делала Шаманка, и выпил, не понимая зачем, так как не чувствовал себя таковым, а после опять перекрестился и, сказав аминь, умыл, как мусульманин, ладошками лицо.
— И с чего или от чего вы так старательно и необычно креститесь? — услышал он вопрос.
— Я уснул в одном доме, и пьяным не был, и сейчас себя таковым не чувствую, да и с чего бы, а крещусь так потому лишь, что так меня крестила некая девушка, которую звали Шаманка. Сейчас смотрю, и мне кажется: всё это было сном, и не пойму, я проснулся или ещё сплю, но точно вижу, что нахожусь в другом доме.
— А как вы попали в наш дом? Может, вы залезли сюда, чтоб нас ограбить, и, напившись, уснули. У нас тут стоял ящик коньяка, и он пропал. Надо посмотреть, что ещё исчезло.
Арабеса напугал их мотив возмущения. Он от неожиданности и растерянности стал рассказывать, как его обокрали в гостинице. Потом о том, что одна дама по имени Анна привезла сюда, к себе домой, и помогла деньгами. А куда исчезла, не сказала. Говорил, что приходила какая-то Шаманка, творила чудеса и пыталась его изнасиловать. Осмотрев комнату, сказал, что дом действительно вроде как уже другой, а как здесь оказался, не знает.
— Что за Анна, что за Шаманка? — с наигранным удивлением возмущались дамы.
— Тут таких никогда не было. Таких дам мы не знаем, — заявила одна из них. Другая тоже заявила, но о том, что они сейчас подумают, что делать с ним.
Арабес понял, что он попал в непонятную ситуацию и чем больше будет оправдываться и объяснять, тем нелепее будет выглядеть. Ему поначалу казалось, что если расскажет о некой Шаманке и неких её чудесах, её сразу узнают и ситуация с ним станет более понятной. Когда стал рассказывать, увидел их удивлённые глаза и понял: всё сказанное примут за сказку. Ветер подул в другую сторону, решил он, а писать против ветра посчитал безумным намерением. Попросив разрешения закурить, затянулся сигаретой и задумался, как ему выйти из этой тупиковой ситуации. Тут он вспомнил, что ему нужно на поезд и у него есть даже билет. Покопавшись в карманах, он достал таковой.
Дамы посмотрели на билет и заявили, что его поезд уже ушёл.
— Я что, проспал?! — восклицал он, смотря то на свои командирские часы, то на билет. — Сколько же я спал? — Наконец, обхватив в панике склонённую голову руками, сел и замолчал.
— Залётная птичка, уже бы уехал, и мы искали, кто нас обчистил. На местных грешили бы, а его уже бы где-то далеко-далеко Ванькой звали. Вызываем милицию? — твердила одна дивчина другой, с чёрным на плече драконом,
Они позвонили, и через некоторое время в дверях появились два бравых молодца в форме милиции.
Усевшись за стол, а его усадив напротив себя и проверив документы, решили допрашивать. Когда подавал им паспорт, он подумал: не отдадут. Если придётся рвать когти, у него был запасной, на всякий подобный случай. Тут же с досадой промолвил он сам себе: «Приплыл» и опять подумал: «Могут и грабёж, и насилие подогнать. На поезд не просто опоздал, а задержался, и надолго. Раскрутят, и тут же в одну из своих колоний, что рядом, отправят».
Так раздумывая, он не знал, что же всё же говорить ему в своё оправдание. Говорить, что его сначала пытались изнасиловать какие-то малолетки, а потом обокрали в гостинице, выглядело странным и неубедительным. «Могут, наоборот, попытку сожительства, если не насилия, с малолетками пришить». Объяснения в том же духе, что его с целью помощи привезла то ли в этот, то ли в другой дом некая дама, которую он как правильно звать-то и не знает, спасения дать не могли. Дамы всегда правильно не называют ни год свой, ни имя, и в этом ли доме поначалу он был, он уже сомневался. Как показалось ему, что это с помещением, в которое он попал поначалу и находился до засыпания, было настолько несравнимо, что ему показалось, будто он находился совсем в другом месте. Как это могло случиться, он тоже не понимал, хоть тогда, перед сном, он эту комнату и не разглядывал, но точно знал, что она была не единственной и смежной. Сейчас эта комната выглядела обыденно и одиноко с единственным окном на дорогу. В голове стояли одни вопросы, и что говорить, не знал. Говорить о некой Шаманке с её чудесами даже не думал. «Признают за сумасшедшего», — твердило сознание ему. «Я, как Иисус, на распятье своих дум, и что делать, какую легенду сочинить?» — спрашивал он себя. «Лучше всего прикинуться не помнящим ничего», — решил он.
— Что, рассказывать будешь, как сюда влез и зачем? — прервал его раздумья милиционер, нервно теребя его паспорт. Было видно, что он не торопился его возвращать.
Арабес стал рассказывать, как к нему в номер гостиницы постучали молодые девчонки и уговорили выпить за их какой-то успех или ещё что, о чём толком сейчас не помнил. То, что утром проснулся обокраденным, он докладывал дежурному гостиницы. Стал искать их сам. Нашёл даму, которая согласилась помочь. Она привезла в какой-то дом, и больше он ничего не помнил. Когда проснулся, то увидел этих дам. Утверждал, что ничего не брал, так как некуда это нести и незачем. Теперь ещё узнал, что поезд проспал.
— Что ты овечкой прикидываешься? — возмутилась одна из дам. — Мы сейчас позвоним в гостиницу и узнаем, кто тебя кинул и было ли такое. Сказки не надо здесь рассказывать. За бухалово, которое исчезло, мы тебя на куски порежем.
— Я не мог столько выпить.
— Колись на подельников. Ты же спрашивал про каких-то дам, — твердила одна, когда другая уже звонила по телефону.
Дозвонившись куда-то, она долго говорила, рассказывая сложившуюся ситуацию, и вдруг передала телефон милиционеру:
— Вас просят.
Милиционер тоже долго о чём-то говорил и передал трубку Арабесу.
— Вы что, ничего не помните? — услышал он в трубке вроде как знакомый голос, похожий на голос Анны, романтично звучавший, как будто из-за тридевяти земель.
— Ничего абсолютно. Помню только, как вышел из гостиницы, и всё, а как оказался здесь, не могу никак вспомнить, будто после артобстрела.
— Всё с вами ясно, — рассмеялся голос в телефонной трубке. — Никуда не уходите, приедет попутная вам машина, и вы с ней уедете туда, куда был куплен билет. Милиция сейчас уйдёт, а дамы вам помогут собраться, и больше вас никто беспокоить не будет.
На противоположной стороне попросили передать трубку. «Видно, моя потеря памяти кого-то устраивает», — решил Арабес и передал трубку даме, а та — представителю милиции. Он, послушав её, положил на место.
— Вам крупно повезло, — обрадовал его милиционер. — За вас поручился начальник управления лагерей. Вы с ними имеете какие-то деловые отношения?
Арабес молчал от неожиданности, как будто в рот воды набрал. Он ничего не понимал и боялся сказать лишнего. Видно, с милицией говорил мужчина, а с ним уже дама, которые имели меж собою какую-то непонятную связь, о чём он просто только предположил. Милиционер отдал ему паспорт, и он со своим напарником направился к выходу, добавив на прощание:
— Не этот бы звонок, пошёл бы ты без чемодана валить нам лес во славу плана.
Когда представители милиции ушли, дамы, пожав плечами, пробормотали:
— Мы ничего тоже ничего не можем понять, но вас до прибытия машины приказано развлекать. Пропажу велено простить. Похоже, вы украли труп влюблённой в вас важной дамы, и он ожил. Нам уже захотелось другого трупа. Только если труп приказывает доставить вам удовольствие, отказав в наказании, знать, тому и быть. Суда чести делать не будем.
— Странно вы выражаетесь, я уже совсем ничего не понимаю. Объясните идиоту, если не опасно и греховно, но попроще, отчего и почему кару заменили мою.
— Это мы у вас хотели спросить. Простота — смысл нашей жизни, а всё другое, и нищета, и непонятные ваши дела не дают просвета для ума, — услышал он загадочное возмущение. — Вы являете полное отсутствие разумной логики. Радуйтесь, что наша хата счастья для такого, как вы, грешника явилась хатой спасения. В этом и есть, видимо, некая скрытая логика.
— Хата счастья — это что-то новенькое и сказочное? — выразил сомнения Арабес. — Может быть, это очередная попытка сотворить следующий фокус?
Арабес стал рассматривать комнату и, обходя её, замолчал, будто знакомился с ней, и уже окончательно осознал, что эту комнату он видит первый раз. Дамы, наблюдая за ним, тоже молчали. Наконец он спросил:
— А другие комнаты здесь есть?
— Нет таковых, и выход сразу на улицу.
Арабес снова замолчал и, закурив, снова сел за стол, где сидел.
«Эта комната больше похожа на какую-то блатхату, — подумал он. — Здесь на стене даже презерватив, наполненный водой, висит. Видно, рекламируется качество, но загадка была всё-таки в каком-то магическом влиянии на всех телефонного звонка. Милиция ушла, дамы, как зомбированные представители какой-то мафиозной структуры, вдруг стали ангелами спасения». От этих размышлений его отвлёк вопрос одной из дам:
— Что же вы замолчали?
— Да, что же мы молчим? — будто спохватившись, отреагировал он. — А хотите, почитаю стихи? Мне нравится одно стихотворение, которое хотел бы рассказать, оно как раз о том, что все невзгоды перетрёт время жизни. Этот стих так и называется «Мельница жизни»:
Мельница жизни всё крыльями машет,
Дар дней ушедших в муку превращает.
Трутся по жизни её жернова
С мукой и радостью каждого дня.
Мельница жизни всё машет и крутится,
Всё перемелется, всё позабудется,
И лишь прекрасное временем купится.
Так и желанное, может быть, сбудется.
Не махай ты, мельница, ветрилом, не махай,
Память дней ушедших мукой не пугай.
И разлуки тоже в муки не кроши,
Оставляй нетронутой радость от любви.
Мельница жизни всё крутится, крутится,
Всё перемелется, всё позабудется.
А лишь прекрасное в жизни останется,
И все печали нам болью не явятся.
Знаю, невзгоды тобой перемелются,
А ситом мельницы боль вся отсеется,
И тогда останется всё, во что нам верится,
В памяти плохое мукой не застелется.
________________________________________
Всё, всё с годами поправится
И мукою никчёмности только нам покажется.
Мельница жизни всё крутится, крутится,
Всё перемелется, всё позабудется.
И лишь прекрасное ссыплет в закрома,
В нашу вечность жизни, и уж на века.
Его и сохрани нам, мельница, с годами,
В пыль не истирая своими жерновами.
Эти дела добра пусть не стираются.
В тризне по прошлому всё поминается.
Мельница жизни всё крутится, крутится,
Всё перемелется, всё позабудется.
Только желанное пусть нам останется
И все печали нам болью не явятся.
Может, и из мук иных получится мука,
Из которой выпекут каравай добра.
Мельница жизни всё крутится, крутится,
Всё перемелется, всё позабудется
И лишь прекрасное временем купится.
Так и желанное, может быть, сбудется.
* * *
Дамы похлопали ему и, заявив, что и его неприятности перемелются, включили музыку.
— Мы лучше пойдём потанцуем с подругой. Может, вы нам составите компанию?
Он согласился, посчитав, что ему лучше никому не перечить. Под звуки музыки о помощи звучала какая-то песня «Потанцуй», они втроём обхватили друг друга, слились в танце. «Хорошо, — подумал он, — чтоб в этот круг не упал луч с неба и не пришлось бы танцевать вокруг огня. Сдаётся мне, что эти подруги тоже из ордена Ануннаков и, может, даже копии друг дружки. Если они не копии Шаманки и Анны, то они сюда посланы взамен им, а чтобы не возникало соперничества меж ними, созданы двойняшками. Любить обоих как одну и ревности не знать в раю. А может быть, они раздвоили и меня и где-то с ними находится другой я? Всё похоже на продолжение проделок Шаманки. Силы небесные, стоп, стоп, я, кажется, схожу с ума». Возмутились мысли его в голове и наперебой пошли в пляс под музыку песни «Потанцуй». Он отогнал их, но вот вокруг слышал только слова:
Потанцуй, потанцуй, я прошу тебя.
Потанцуй, потанцуй, поволнуй меня.
Я, как и все, хочу доказать себе,
Что не хуже всех в этом кабаре.
Жгу мосты своего одиночества,
Пробежали года уж отрочества.
И давно, давно до кровати моей
Не несёт никто мне судьбы своей.
Потанцуй, потанцуй, я прошу тебя.
Потанцуй, потанцуй, покружи меня,
Чтоб не прыгнуть мне в скуки полымя.
Я распятая, где моя звезда?
Обними же ты, приласкай слегка.
В танце я всегда выраженья жду
От себя и от партнёра, чтоб раскрыть душу,
И святого утоления муки в нём хочу.
Не судите строго, я от слёз бегу.
Как же мне вам танцем голову вскружить?
На мгновенье счастье сердцу подарить.
Потанцуй, потанцуй, я прошу тебя.
Потанцуй, потанцуй, поволнуй меня.
Как глухарь танцующий, я ищу себе
Друга, что с заботою будет по душе.
Танец, успокой, успокой, где же мой
Наречённый музыкой и ритма красотой?
* * *
Натанцевавшись, дамы снова подошли к столу и пригласили его. Он, посчитав, что перед дорогой неплохо было бы покушать, а там пусть будь что будет, с ненаигранным выражением удовольствия согласился.
— Вы вначале спрашивали о каких-то дамах и будто хорошо провели с ними время, а потом утверждали, что ничего не помните. Как вас понимать? — поинтересовалась одна из дам.
Нет, решил Арабес, лучше ничего не помнить, так как его недопонимание в сложившейся ситуации подсказывало ему необходимость уходить от конкретики.
— Не помню точно всех подробностей, то ли кто-то действительно был, то ли всё это мне привиделось.
— Значит, кто-то всё-таки развлекался с вами, то ли в бреду, то ли наяву, и занимал с вами пустое время, и это, с одной стороны, уже хорошо, а с другой — не очень. Мы не следаки, но сейчас скрутим память потерянную на клубки.
Одна дама налила вина и пригласила всех составить компанию и откушать пирога.
— Пирог, надо полагать, сюда с неба не упал, — продолжала она. — Знать, всё-таки была здесь женская рука. Вы тоже пейте, в традициях «выпил, уснул и забыл» всё будет согласовано с госпожой Прости. И говорите, говорите, что было, как было, было или не было, только не стесняйтесь, ведь что-то всё-таки осталось в уме и пусть не спит на языке.
— Я в этом городе уже ничего не понимаю, неприятности свои забываю, и похоже, и сейчас во сне пребываю.
— Это благодаря нам?
— Не знаю сам. Только когда уеду, этот сон, как беду, позабуду, и вы меня забудьте поскорее и не сожалейте, что не раскрутили и не посадили.
В это время в дверях появился водитель. Он зашёл без стука, как в свою квартиру.
— Какой стол! Я вам завидую, — вмешался в разговор он. — Мы сейчас пирога отведаем и покончим с транспортным недоразумением.
— Во, вам явно опять везёт, иначе бы мы пытались утопить вас, как Муму. Ведь пропало наше спиртное, и устроить праздник с прощальной развлекухой, как мы хотели, уже не получится.
— Девочки, без кипиша, — одёрнул дам водитель. — Пирог съедаем и гостя вашего отпускаем. Он пусть готовится на выход со мной, и на старт. Маленький прощальный праздник всё же не может вызвать принципиальных противоречий. Утопим их в веселье по вертикали, а пир найдём в горизонтали, как бы кроссвордники сказали. Включим маг и, послушав музыку, поедем. — Он вставил в магнитофон кассету. — Это про мои стальные ноги.
Он отрезал пирога и, подпевая, стал его поглощать.
«Бог в помощь», — сказал мне прохожий
И будто окрестил святой иконой.
Враз сугроб не стал мне бедой,
Что меня завалил с головой
Этой лютою зимой.
Гребу лопатою своей,
И пар туманом надо мной.
Ну вот и откопал, вперёд,
Стальные ноги, трасса ждёт.
Вперёд, вперёд, стальные ноги.
«Бог в помощь», — шепчут мне дороги.
Дорога есть дорога,
И на ней без бога
Как без рулевого.
Ну вот икона над мной.
«Будь внимательней, родной, —
Шепчет мне с неё святой, —
Не обвенчаешься с бедой.
Бог в помощь, но сам не плошай,
Молитву, молитву в пути повторяй.
Пусть колёса крутятся и к добру несут,
Так и от несчастья душу отведут».
* * *
Тут и остальные, и дамы подпевать стали. Водитель стал с ними шутить, и было ясно, что он их знал, только Арабес всё ещё сидел в раздумьях. Некоторое время они провели за столом и с песнями. Дамы то танцевали с водителем, то, как дети, катались с роликовой горки любви. Эта горка дала Арабесу понять, что эта комната имеет какую-то связь с тем домом, в котором он ощутил все чудеса дам, которые себя считали Ануннаками.
В этой компании он незаметно, быстро и весело скоротал томительное время до отправки. Потом они стали собирать его в путь.
— На всякий случай вот ещё, — сказал водитель, подав Арабесу перед отъездом конверт. — Это от твоих покровителей деньги. — Арабес отказался. Водитель силой засунул их в его карман. — Сможешь — вернёшь их, не сможешь — прими как дар. Главное в каждом деле — поставить цель, и если считаешь, что это самое главное, уходи от всего прочего, не считайся с потерями. Дорогу осилит только идущий, имеющий большую и путную цель, а по большой цели промазать сложно и вечное остановить невозможно. А вот ещё, на удачу зажигалку вам передали. Она, как лампада с духом любви, сказали, что выходит с огнём и дарит спокойствие и удачу.
Это привело его к догадке, от кого подарок. «Может, он поможет мне раскрыть суть секрета любви в произошедшем таинстве ночи и будет талисманом?» — подумал он.
Вспоминая всё это, уже в пути, он поражался деловой хватке, мыслям и делам исчезнувших будто на другую планету своих Ануннаков. Они умудрились удивить, напугать и в то же время спасли от больших неприятностей. То, что они колдуньи, для него уже не вызывало сомнений.
Эта уверенность порождала тревожные мысли. Потом эти мысли отогнали другие. «Женская пакость, даже если её допустить, — размышлял он сам с собой, — по идее, не должна быть опасней мужской. Женщина по природе всегда чище и благородней мужчины. Белые колдуньи связаны с небом и солнцем, так как природа требует от их обаяния, а не агрессии. Если же запрягутся в дело, то точно потянут и чего бояться, ведь пожелали удачи, значит будет». Хотя после всех жизненных казусов, чудес и перипетий, случившихся с ним за короткое время в этом городке, он не знал, о чём думать и чего ожидать конкретно.
* * *
Храм любви. Глава 18. Чудеса Шаманки
© Copyright: Девера, 2014
Свидетельство о публикации №214082700767
Свидетельство о публикации №214082700767
Рецензии