Раздел ХХХV. Прости, мать! тебе не надо!

Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946 

Предыдущая часть: "РАЗДЕЛ  ХХХІV. Боли рождения"    http://www.proza.ru/2014/08/28/492

              Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)

                РАЗДЕЛ  ХХХV. «Прости, мать! Тебе не надо!»

                (Евангелие от Иуды)
                (перевод с белорусского языка)


                ...Ку вобразаві Прачыстай Дзявіцы, каторы ў тамтым крае
                гэтак слаўны быў цудамі. Потым тые шалбераве аблудныя
                онага свайго аблуднага (Хрыста) да алтара Прасвятой
                Багародзіцы прывялі, дзе быў абраз оный чудоўны. А меў
                той шалёны дваістую сукню...

                «Кроніка Белай Русі»



И вошли они по раскисшей, страшной дороге в предместье Вильни и подошли к Острой Святой Браме.

Бурлила перед воротами толпа. Толкались, галдели, слышались проклятия, божба, смех. Но чем дальше они продвигались к арке, тем более было тихо и чинно, словно люди, как они есть, на глазах превращались в ангелов. Глаза скромно опущены или возведены, на головах нет шапок.

А люди были те же самые. Та же самая разношерстная, ободранная толпа, среди которой — суконные наряды мещан богатых и золотые пятна доспехов и богатых одежд.

Били колокола. На всем просторе города.

— Сними шапку, — сказала Христу Магдалина.

— Ну нет, — с недоброй улыбкой отозвался тот. — В своем доме что хочу, то и делаю.

— Собьют.

— А я вот им головы дурные посбиваю, — сказал Фома.

Не снимая шапок, они прошли воротами. Им повезло: никто не прицепился. Возможно, просто никто не заметил, какая эта цаца пришла с Медининской дороги.

— Вот тут и начнем, — сказал Христос. — Если уж не услышат перуна возле святыни, то и нигде не услышат.

...Почти голый, он стоял за аркой глухого переулка, который выходил на Татарскую улицу. Редкие прохожие не обращали на это внимания. Мало что можно увидеть на улочках святого города. Может, так пропился человек, что эта кабатчица с него за долг одежду снимает.

Между тем Магдалина занималась странной работой. Раввуни только что всунул одно верхнее платье в другое и расправил их на плитах брусчатки. Магдалина лихорадочно сметывала оба платья у ворота, сшивала их одно с другим. Потом она сшила их по бортам, оставив на груди распор, в который могли влезть два кулака. Раввуни в это время особенно крепко сшил оба платья у пояса. Всунул кулак в распор, попробовал разорвать сшитое — дудки. Не удалось даже Фоме. После оба платья сметали по бокам подола. Теперь платье стало двойным.

— Ну вот, — сказал Раввуни. — Теперь платье двойное.

— Как душа человеческая, — елейно сказал Ян. — В истине ходят дети Божьи, а на дне вонь.

— Любимый брат мой, — сказал ему Якуб, — что же ты в нашем княжестве живешь, жрать хочешь, а за правду стоишь? Что-либо одно.

Христос между тем трясся в одной сорочке: все еще было зябко после дождей. На него натянули двойное платье и сильно перепоясали его.

— Ну вот, — сказал Юрась. — А ну, Филипп, набери камешков. И сыпь их мне между сорочкой и платьем, за пазуху.

— Оно... И зачем... Холодные.

— Порассуждай мне еще, долбня, — льстиво сказал Пётр. — Бог, он знает.

Филипп нагреб горсть камешков.

— Куд-а ты, — разозлился Христос. — Не в распор, не между платьями. За платье, голова еловая. Между ними и сорочкой. Чтобы только пояс держал.

...Полагаю, что в нашей стране не один я являюсь любителем нашего древнего белорусского языка, его волшебного, лаконичного и немного наивного стиля. Потому я не могу не порадовать остальных, отступая кое-где от моего нескладного многословия и давая слово человеку, который сам видел это и рассказывал об этом золотым по скромности, народности и юмору тогдашним языком. Наши летописцы были удивительные люди. Даже вранье их было прозрачным и давало возможность увидеть на дне правду. Возможно, они не совершенствовались  во вранье или, может, нарочно делали это. Но, даже меча перуны и молнии, они самим стилем своим показывали, что симпатии их на стороне горластых, дерзких, находчивых людей, которые умеют обвести вокруг пальца даже самого Бога, а уж слуг его и подавно.

Один из летописцев больше всех напутал вокруг истории лже-Христа, если не считать, конечно, Мартина Бельского. Вслед за Бельским он, возможно, не по своей воле, смешал Братчика с коронным самозванцем Якубом Мялштинским, плутом, на котором пробы не было где ставить. Даже историю с платьем он отнес в Ченстохов. То, что случилось со лже-Христом после, сделало так, что даже воспоминания о нем стали смертельно опасные.

Но повествование о платье написано у него таким чудесным грубым и плотским языком, так по-белорусски говорят, орут и спорят в нем участники этой истории, такие они живые, несмотря на расстояние столетий, что я не могу лишить вас, друзья мои, радости подержать его в руках, пощупать его вместе со мной, попробовать на язык.

Я не могу обворовать вас, сделать вас беднее, отобрав у вас эту маленькую жемчужину, затерянную в старой пыльной книге. И одновременно честь моя не позволяет мне вырвать кусок из «Хроники Белой Руси» и поднести его вам как свой. Потому буду говорить я, а там, где слабым будет мой язык, я дам слово летописцу, который напутал и кое-где наврал, но остался гением стиля, гением языка, гением хитрой иронии и солнечного юмора.

Дам слово белорусскому летописцу Матею Стрыковскому, канонику, который больше ладана любил живого человека и язвительный человеческий смех.

И вот он говорит про это:

«А меў той шалёны дваістую сукню, на тое ўмыслене ўробленую, дзе межы разпора могл улажыць, што хацеў, а камыкаў яму межы сукню і кашулю наклалі, ад цела...»

Они пришли к Матери Божьей Остробрамской. Опять в шапках. Нарочно. Чтобы видели.

И случилось так, что первый человек, который подскочил к ним, был тот седоусый, который видел Христа во время изгнания торговцев из храма и первый признал его не за плута, а за Бога, став на колени.

— Шапку сбрось, басурман!!! А то!..

На крик оглянулись ближайшие, и тут Христос с удивлением увидел, что в толпе много знакомых лиц. Был тут молодой сподвижник седоусого, старуха, что когда-то молила о корове, еще кое-кто и — он не верил глазам — тот самый руководитель волковысских мужиков, который тогда защитил его от Босяцкого и Корнилы, а потом бросил, сказав: «Ты весной приходи. Как отсеемся».

— Мир тесен, — сказал Христос. — Тебя что, воздухом сюда занесло?

Седоусый все еще лез. И вдруг ахнул:

— Господи Боже... Христос...

— Я, — сказал Братчик. — Ну как, отсеялся?

Тот низко опустил голову.

— Как будто я не говорил, что сеять можно... когда есть чем. Чего это тут так быстро? Управился молниеносно. И сюда раньше меня попал.

— Не бей по душе, — сказал тот. — Все у нас забрали. Ни полушки налога не сбросили... И тут много наших... Чуть ли не половина... Деревнями бегут от голода. Половина страны на север сыпанула. На Полоцчину, в Городню, сюда, на Мядель. Повсюду, где татар не было, как удвоился народ. Все же, может, кусок хлеба заработаешь, не умрешь.

— Ну и как, заработал хоть первый ломоть?

— Слишком нас густо, чтобы был ломоть, — сказал седоусый.

— Чуть ли не мрут люди, — сказал мужик. — А что же будет зимой? Душу бы заложил, чтобы добыть семян и хотя немножко хлеба. Под корягой зимовал бы. Как медведь. Половина страны на север сыпанула.

— Кому она нужная, твоя душа, — сказал седоусый.

Христос имел достаточно такта, чтобы не напомнить им всего, не рассказать, как самого его науськивали собаками. К тому же, толпа уже заметила человека в шапке. Отовсюду толкались ревнители о святости места.

— Шапки долой! Шапки вон! А ну, сбейте! — негромко покрикивали они.

— Сто-ой! — завопил седоусый.

Кричать, тем более орать, тут было не положено, и потому толпа удивленно смолкла.

— Этому можно! Он татар погромил! Это Христос!

Тишина. Оглушительная тишина. И вдруг толпа взорвалась таким криком, которого даже в самые страшные осады и сечи не слышали эти седые стены.

— Христо-ос!!!

Взметнулись с колоколен вороны и воронье.

— Пришёл! При-шёл! — тянулись руки.

— Заждались мы! Тоской изошли! — вопили изнуренные лица.

— Шкуру с нас последнюю заживо содрали!

— Разорение, пепел кругом! — плакали закинутые глаза.

— Магнаты и попы ненасытные!

— Жизни! Жизни дай! Заживо умираем!

Тогда он стал подниматься на гульбище. Он был уверен: правильно он сделал, что нанесет удар тут. Он только не знал, что тут столько тех, кто шёл с ним на татар, кто знает его, с кем ему будет легче.

Вот они. Море.

Каплан стал перед ним, загородил дорогу.

«Маленький, похожий на бочонок, человек. Наверное в это время должен править тут мессу. А за спиной его — монахи, слуги. Этих не убедишь, что не хочет он оскорбить святыню, что он просто хочет сделать то, на что охотно пошла бы и сама большая Ржаная баба, мать всего сущего, которая только немного изменила тут свое лицо. Мать. Хозяйка белоруской земли.

Та, которая дает силу хлебу. Зачем ей жить, если умрут те, кто верить в нее».

— Стой, — сказал каплан. — Ты кто?

— Христос.

— Если ты Христос, где мать твоя? Где сестры и братья?

— Я мать ему! — крикнула из толпы старуха, что молила о корове.

— И я!.. И я!

— Мы ему братья! Мы сестры! Мы! Мы!

И этот крик заставил Братчика забыть, что за ним охотились, поскольку люди бросили его. Этот крик сделал то, что мир как-то удивительно затуманился в его глазах, и он впервые не осудил свою судьбу.

«Мог же действительно быть дом».

И он словно вспомнил дом под яблонями... Стариков на траве... Тихую речку, где водились сомы. Самого себя, какой пускал на купалье венки.

И уже понимая: так надо... так надо ради святой принадлежности к горю всех этих людей, к радости их, к общей жизни всех людей, он сказал (и это была правда):

— Был у меня дом. Далеко-далеко. Там теперь костер. Пепел. Прах. Как у всех вас. И виновен я, знаю: забыл. В гордости своей вознесся, презирал, ниже себя считал, простите меня. А теперь вспомнил... А ну, геть с дороги!

Со звоном вылетело огромное окно: как всегда, перестарался Филипп.

— Прости, мать Сущего, Тиотя, Ржаная баба, Мать Божья, — сказал Братчик. — Тебе же не надо.

И он пригоршнями стал брать из алтаря золото и драгоценные камни и сыпать их между платьями. Каплан, увидев святотатство, побежал, чтобы вместе не погибнуть от неминуемой небесной молнии.

«...і кеды быў да алтара прыведзены, з рук іх вырваўшыся, яка шалёны прыпаў да алтара, на якім было поўна пенязей (1) і камыкаў, на афяру злажоных, і, хвацяючы пенязі, клаў іх сабе ў распор аж занадта. Мніх-каплан, каторы на той час мшу справоваў, ад страху ўцёк».

Народ на улице слышал крики. Потом сам каплан бочонком скатился с гульбища, бросился вон:

— К алтарю припал! Камни хватает! Мать Божья, так ударь ты его па голове!

...Слуги схватились за мечи, — стал на дороге у них Тумаш. Выставил вперед довольно могучее, хоть и обвисшее от голодовки, брюхо. Напряг грудь.

— За оружие хватаетесь? При Матери? Я вам хватану. Я вас сейчас так хватану!..

Те смутились. И тогда на Христа набросились ошеломленные, было, монахи. Схватили за пояс, сорвали его...

«Па ім (каплану) другі мнішы, адумеўшыся, прыпадуць пояс на ім абарваць, мнімаючы, бы пенязі клаў за кашулю занадта, але ад тамтоля толькі камыкі павыпадалі, а пенязі ся ў распоры, за падшыўкаю сукні засталі. Мніхі, здумешыся... думаючы, бы пенязі ў каменне ся абярнулі справаю дыявальскаю, пачалі заклінаць каменне і малітвы над нім модліць і псалмі спяваць, абы ся знову ў першую форму сваю абярнулі».

...На пол действительно высыпались камешки. И все остолбенели.

А потом начался шабаш и содом: стоны, плач, дикое вытье от ужаса, выкрики. Чуть ли не истеричные голоса на верхних нотах выкрикивали псалмы.

— Нечестивые не будут пред глазами твоими: ты ненавидишь всех, кто делает беззаконие.

Кто-то рыдал:

— Ведь нет в устах их истины... Осуди их, Боже, пусть падут они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отторгни их, ведь они взбунтовались против тебя.

Еще один орал, как испуганный змеей бугай:

— Сокруши мышцу нечестивому и злому так, чтобы искать и не отыскать его нечестия.

Христос стоял над этим столпотворением и улыбался. Сейчас он презирал только этих.

Музыка изменилась. Кто, видимо, разуверился в псалмах и начал заклинать, как темные его отцы:

— Черт Саул, черт Колдун — поступитесь. Господь наш Громе, Иисус наш милостивый, Велес, скотский Бог и Влас святой, рассейте, завалите подкопы, сделайте, чтобы каменья в первую форму свою обернулись.

После этой дикой какофонии упала внезапная тишина. Монах склонился над камешками и осторожно, как угли, пощупал их:

— Н-не помогло.

Лица были смущенные и разочарованные. И тогда монах поднял евангелие, псалтырь и заклинательную книгу и шваркнул их об пол:

— Если такого дьявола не видели — идите с ним самим ко всем дьяволам!

«....але калі тое каменю нічога не памагло, мніх кнігі свае заклінальныі, разгневаўшыся, кінуў аб зямлю, мовечы: ежасмы такога дыявала не бачылі, пойдзеце там з ніх да ўсіх д'яблаў».

Громко, страшно брякнулись о каменные плиты тяжелые тома в коже, дереве и золоте. Якуб Алфеев закрыл глаза.

Ему показалось: ударил гром, и дьявол, дикого захохотав, появился в огне, схватил книги под мышки, которые воняли потом, серой и жжеными грешниками, сделал неприличное движение в сопровождении такого же звука и перуноподобно взлетел.

Он поднял ресницы и понял, что это катятся ступеньками, убегают монахи. Книги по-прежнему лежали на полу.

Христос бросал из гульбища в народ охапки бус и деньги:

— Спокойно подходите, люди. Берите по золотому или по жемчужине. Хватит этого на зиму, лишь бы было где купить. Берите! Не нужно это ни Ржаной матери, ни мне. Несите детям! Живите! Ради кого, как не ради себя, собрали все это они?!

Золотой дождь падал на руки людей. И за все это время никто не толкнул другого, не наступил на ногу, не выругался, не взял больше одной жемчужины, или одной монеты, или — когда семья была очень большая — двух. Деньги принадлежали Ржаной матери, их нельзя было шарпать.

— Разве они пастыри? Они отдались разврату так, что делают всякую мерзость ненасытно. Морды их хуже дьявольской задницы. Матвей еще о них сказал — правда, Матвей?..

— Н-но...

— Любят, мерзавцы, возлежания на застольях и председательства в синагогах... И приветы в народных собраниях и чтобы люди называли их: «Учитель! Учитель!»

Молча, сурово слушал люд.


(1) Денег.


Продолжение  "РАЗДЕЛ  ХХХVІ. Что любят мерзавцы, или шпион" http://www.proza.ru/2014/09/02/1542