Триумф воли

                Лучше быть укушенным родственником, чем обласканным чужим.

                Африканская пословица

Новейшая история свежеиспеченной южной республики утверждает, будто бы предводитель пекся исключительно о собственном благополучии, не обременяя себя заботами о благе народном.

Всяк видит былое по-своему, но кому  доверится благоразумный читатель?  Ветерану отгремевших боев или какой-нибудь обозной крысе, проспавшей всю баталию  в глубокой норе? 

Я расскажу историю о том, как ценой невообразимых усилий предводитель вернул народное добро оттуда, откуда еще никто никогда не возвращался.

 

Утверждают, что все движимое и недвижимое имущество было приватизировано одним предводителем.  А как же быть тогда с самолетом, что отлетал тридцать лет на внутренних авиалиниях нашей  далекой страны?  Невероятное приключение ожидало его в конце небесного пути.  Приватизированный бойкими дельцами, он был продан в Африку – каким-то демократическим повстанцам,  воевавшим  за алмазные копи Анголы.

Это была славная сделка! Одна из тех, что возносили счастливчиков из грязи в князи на заре нашего ренессанса.  Предводитель узнал о ней уже постфактум и, будучи неравнодушным к чужим успехам  - задумался. Результатом раздумий стал блестящий проект,  который должен был посрамить конкурентов-приватизаторов и упрочить образ неутомимого борца за народное благо.

Предводитель решил самолет у демократических повстранцев... выкупить.

***

Шансы, что борт сумеет дотянуть до родины, были близки к нулю. Но, видимо, небеса сочувственно отнеслись к дерзкому пиар-проекту и споспешествовали его исполнению. Ржавое корыто, выкупленное у изумленных повстанцев за двойную цену, с пятью промежуточными посадками долетело-таки до аэропорта южной столицы нашей отдаленной державы.

Осведомленный о летных характеристиках  вызволенного африканского пленника,  я стоял у посадочной полосы и, пока предводитель давал интервью, тихо молился, чтобы корыто не сверзилось на нашу съемочную группу.

Предводитель был проинформирован, что даже удивительное благорасположение небес к нашей затее не обеспечит второго дубля, и  потому, сурово глядя в камеру, без запинки отчеканил написанную мной накануне речь.

О, это были незабываемые кадры! На фоне закатного неба молодой генерал говорил, что все украденное из СЮРа будет в СЮР возвращено. О цене вопроса он благоразумно умалчивал.

На первых словах, прямо над правым генеральским погоном, появилась темная точка. К середине спича точка превратилась в заходящий на посадку самолет. В финале пламенной речи молодой генерал был вынужден повысить голос, чтобы перекрыть рев пронесшейся прямо за его спиной винтокрылой машины. Слово «самолет» показалось недостаточно торжественным ведущему вечерних новостей принадлежащего генералу телеканала, и он самолично заменил его на «винтокрылую машину».

Когда вызволенная из ангольского плена «винтокрылая машина» замерла  (как потом окажется – навсегда) у дальних ангаров, я посмотрел на работников аэропорта, что сопровождали нашу съемочную группу, и понял, что молитвы небесам возносил не в одиночестве.

Сюжет о подвиге молодого генерала  открывал программу вечерних новостей принадлежащего ему телеканала.  Для тех, кто далек от реалий нашей отдаленной державы, следует пояснить, что в генералы мой компаньон был произведен из лейтенантов, сделав короткую промежуточную остановку на стадии полковника – словно вундеркинд, переведенный из первого класса срау в десятый.  Но если успехи вундеркинда обычно объясняются удачной наследственностью, то в случае моего друга их обеспечивала удачная женитьба.

Ведущий в строгом темном пиджаке от Хьюго Босс (никто из телезрителей, разумеется, не знал, что в студии стоит дикая жара от старых осветительных приборов, и потому под пиджаком у  звезды экрана только трусы куда менее известной марки) торжественным тоном сообщил о завершении специальной операции, в результате которой на родину возвращено бесценное имущество – винтокрылая машина.

Это был триумф. Триумф воли! На экране на фоне темнеющих гор и закатного неба появился предводитель.  Заходящее солнце высекло золотую искру из звезды правого генеральского  погона, над которым в нужный момент появилась темная, но удачно зафиксированная оператором (не забыть выдать премию) точка.  Она росла, принимая очертания винтового самолета.  В ту секунду, когда генерал отчеканил фразу про народное добро, которое будет возвращено народу, оператор перевел фокус с говорящего на самолет.

Такой работе позавидовала бы сама Лени Рифеншталь. Я решил увеличить премию вдвое.

Сам я был уже вознагражден. Мы смотрели вечерние новости в загородном поместье генерала.  Подчеркивая торжественность момента, хозяин – в любой другой день яростный апологет и проповедник трезвости – спустился в винный погреб (жена не разделяла его пламенной страсти, чем и объяснялось наличие винного погреба в доме) и вручил мне бутылку Сент-Эмильона Гран Крю Классе.

Дело было задолго до скандала 2006-го года, когда винные бюрократы отобрали классификацию Гран Крю Классе у одних производителей и одарили ею других. Так что мне перепало вино, величие которого никто не пдвергал сомнению. Бордовая искра пульсировала в темной глубине припорошенной пылью бутылки. Язык нырял в плотное прохладное тело вина, как... впрочем, неважно...

Я потягивал старое доброе бордо и закусывал его казы. Вяленым конским мясом с перцем и чесноком, набитым в баранью кишку.   И если кто скажет, что Сент Эмильон Гран Крю Классе 1978 года не образовывает с вяленой кониной блестящего нерушимого марьяжа, тот, значит, ничего не понял ни в Сент Эмильонах, ни в казы...

Сюжет закончился, и сразу завибрировал телефон. Не простой телефон, а тот, по которому генералу звонил лишь один человек в мире. Десятки хитроумных устройств зашифровывали разговор двух собеседников (и как впоследствии выяснилось, десятки других устройств его расшифровывали). Всякий раз, когда раздавался особый сигнал, я выходил из комнаты, не желая нарушать конфиденциальности общения. Так и на этот раз – прихватив полупустую бутылку за горлышко, я отправился на веранду, но товарищ  удержал меня: в конце концов, я тоже имел к триумфу прямое, пусть и не столь героическое, отношение.

Предводитель встал по стойке смирно и медленно поднес  трубку к уху. Что ждал он от невидимого собеседника? В мире материальном он не нуждался уже ни в чем. Вот разве что... маршальский жезл? Звучит, конечно, фантастически – но ведь было место чуду на заре нашего ренессанса!

- Слушаю! – по-военному отчеканил он и подминул мне с заговорщическим видом.

Монолога невидимого собеседника я не слышал.

На  пятой секунде разговора по виду товарища стало ясно, что маршальский жезл если и будет вложен герою ангольской кампании, то совсем не туда, куда бы ему мечталось.

На десятой – что пора сматывать удочки. Для начала – из поместья. А разумнее всего – из страны.

***

Спустя неделю я сидел в брюссельском кафе «Руа д'Эспань» на Гроте Маркт. Позвонил предводитель и сказал, что гроза наконец улеглась.

***

Говорят, что с борта самолета, заходящего на посадку в аэропорту южной столицы нашей отдаленной державы, еще и сегодня виден сиротливый силуэт африканского пленника. Он стоит там же, у дальних ангаров, как и в тот день, что столь счастливо начинался и столь несчастливо закончился. И если отлетавшие свое самолеты могут видеть сны, то снятся ему, наверное, джунгли Анголы, саванна Мозамбика, желтые пески Хартума и человек в белоснежном кителе, промелькнувший под крылом во время его последней посадки...

 

                (Из книги «Переворот в бункере»)