Павла

ПАВЛА

I

- Маманя, ну будя, я побежала. - Павлина колыхнула бедрами возле тусклого зеркала, висящего в простенке. Праздничная сатиновая юбка тихо зашелестела.
Павлина Рыбалко была красавицей и прекрасно об этом знала. Все в ее облике было к месту – и длинные черные косы, и косой зубик, и ямочки на упругих щеках.
Мать с отцом никогда ни в чем ей не отказывали: всегда с ярмарки привозили отрезы яркого атласа и переливчатого настафиля1, мотки лент и кружев, кокетливые гусарики2 и коклюшные шали на приданное.
Так получилось, что в отличие от многодетных хуторских соседей в семье Рыбалко росла одна Павла. Родилась она после долгих лет томительного ожидания, была бесконечно любима и балована родителями.
И теперь мать, дородная казачка, сложив руки под грудью, умилено смотрела на дочь, стоящую у зеркала. За окном зазвенел девичий смех, и Павлина выбежала из хаты к подругам.
Хорош май на Дону! Солнце, постепенно набирающее силу после зимнего отдыха, радуется каждой травинке, целует новорожденные листочки, с удовольствием купается в спокойной широкой реке. Вечером с легким сожалением опускается в нее же, чтобы с утра снова щедро заливать медовым светом  благословенные донские поля. А на хуторских улицах под майским солнцем на девичьих плечах расцветают яркие полушалки.
Павлина была завидной невестой. На вечерках в клубе - единственном деревянном доме на хуторе, танцуя под патефон,  привезенный старшим Рыбалко из Ростова, она не знала отбоя от кавалеров:  многие парни были не прочь породниться с такой зажиточной семьей, да и хороша была Павла на редкость. И только непростой ее характер останавливал потенциальных женихов от сватовства. 
 Вот и сегодня, вдоволь наплясавшись, обмахиваясь платочком, она отбрила очередного ухажера, решившегося пригласить ее на танец:
- Нос-картошка, погуляй немножко!
Покрасневший парень спешно ретировался под дружный хохот Павлининых подруг. Девушка переключила свое внимание на группу ребят стоящую в сторонке. Андрей Меркулов, стоявший к ней спиной, даже не обернулся на хохот. Павлине, от этого, почему-то,  стало очень обидно и, повысив голос, во внезапно наступившей тишине, она громко объявила:
- Буду танцевать с кем сама захочу!
Забросив косы за спину, Павла направилась в сторону парней. На хуторе такое было не принято и все зрители происходящего застыли в ожидании развязки. Остановившись перед Меркуловской спиной, она хлопнула Андрея по плечу. Тот медленно повернулся и вопросительно посмотрел на Павлину.
- Хочу танцевать с тобой!
Андрей ответил коротко:
- Нет.
- Как это, нет? – Она сразу даже и не поняла, что произошло.
- Нет. – спокойно повторил Меркулов.
Такого с Павлой еще не случалось. Никто и никогда не смел ей отказать, а тут еще кто – Андрей Меркулов, человек, которого до сегодняшнего дня она даже не замечала. Кровь бросилась девушке в лицо:
- Не больно-то и хотелось! – упрямо вздернув вверх носик, она на  негнущихся ногах, но с чувством собственного достоинства, покинула клуб и пошла по хуторской улочке в направлении своего дома.
История, случившаяся на танцах, облетела хутор в мгновение ока, обрастая все новыми и новыми подробностями. Наутро, по обыкновению принеся Павлине прямо в постель кружку парного молока, мать, впечатленная рассказом болтливой соседки, обняла дочь:
- Доня, да кто он такой, этот Меркулов? Голь перекатная! На хуторе парней, достойных тебя, нет! Не расстраивайся, дочушка, вот поедешь к моему брату в Ростов, поживешь у него, и жениха ростовского он тебе найдет, и будет этот жених не чета нашим хуторским нищебродам. Красотуля, сердечко мое…
Прижав напоследок любимую дочь покрепче к мощной груди, мать пошла готовить завтрак, и долго еще между звяканьем посуды слышалось её возмущенное ворчание:
- Ишь, чего удумал: дочку мою позорить, бездельник…
Павла почти уже успокоилась и теперь, лежа на пышных подушках, строила планы мести. Спускать обиду она не собиралась и пообещала сама себе, что через месяц  Андрей будет бегать за ней, как собачка. А дальше… Что будет дальше - Павлина пока еще не придумала, но для того, чтобы у нее поднялось настроение, вполне было достаточно и первой части плана.
Никогда еще так тщательно она не собиралась на танцы, как в этот вечер: заплела потуже черные блестящие волосы, под широкую малиновую юбку надела несколько крахмальных низовок, в уши вставила маленькие сережки с красными камешками – подарок отца.
Зашедшие за Павлой подруги, завистливо вздыхали за ее спиной: рядом с такой яркой птичкой не стоило даже и надеяться отхватить хоть мало-мальски приличного жениха.
А сама она, чувствуя себя героиней вечера, по обыкновению не обращала внимания на перешептывания. Не отказывая кавалерам, приглашавшим её, она кружилась, смеялась и была чудо, как хороша.
Шло время, Андрей все не приходил и от этого с каждым часом настроение красавицы портилось. В итоге, оттолкнув неуклюжего партнера, неловко наступившего ей на ногу, Павлина неожиданно, даже для самой себя, как и прежним вечером, вышла из клуба и пошла домой.
Не сомкнув глаз и на минуту, до зорьки Павла просидела на прохладных шершавых ступенях крыльца. Она злилась на Андрея, на себя, на хуторских зевак, разве что не тыкавших в нее пальцами. Что-то происходило сейчас: слезы текли и текли по щекам, а сердце билось о ребра, как будто старалось убежать от глупой хозяйки. И так от этого было больно, и такой сладкой была эта боль, что девушке даже дышалось тяжело.
Мать, проснувшаяся с петухами, очень удивилась, увидев дочь. Буквально загнав Павлину в дом, она во всех подробностях рассказала корове, ожесточенно дергая ее за сосцы, и про голодранца Меркулова, и про свою красавицу-дочку, и про много чего еще.

II

 Потянулись дни, складывающиеся в бесконечные недели. Время шло, уже и июнь перевалил за середину, а Андрей все не появлялся на хуторе.
Для хуторских жителей майская история постепенно перекрылась новыми: градом, изрядно побившим хуторские огороды, ссорой двух соседок и другими драматичными событиями.
И только Павла не находила себе места. Она изменилась: почти не улыбалась, не гуляла с подругами, все больше сидела в хате у окна.
Отец, уже проинформированный матерью, но имеющий свой взгляд на происходящее, говорил своей любимице:
- Дочура, ты мамку не слушай! Андрея твоего направили на курсы трактористов в район. Скоро вернется. Хороший хлопец, работящий, матери помогает сестер  рОстить. Как отец пОмер, так он в семье за старшего.
На что Павла неизменно вспыхивала:
- Батя, ну что вы такое говорите! Какой еще «мой Андрей»? Никакой он «не мой»!
Утро дня, в который началась война, было самым обычным: отец уехал в район, мать управлялась по хозяйству, а Павлина раскладывала на широких лавках возле куреня3 пуховые подушки и перины, чтобы они прокалились под июньским солнцем.
Мертвая горлица упала камнем с неба неожиданно, с глухим стуком, и теперь лежала, неловко вывернув коричневые крылья, в самом центре подушки. Девушка охнула, и закрыла лицо руками. За спиной раздался грохот - мать споткнулась с полным ведром воды в руках.
- Ничего, доча, ничего. – Грузная женщина, сильно разбившаяся при падении, старалась успокоить перепуганную дочь, но у самой зуб на зуб не попадал от ужаса.
Отец приехал поздно вечером. Не обращая внимания на дворового пса, льнувшего к ногам, он прошел прямо в хату, достал из тайного места бутыль с мутным первачом, и, сделав несколько больших глотков, выдохнул:
- Война…
Хутор, пока еще не осознавший случившегося, жил прежней жизнью. Разве что, вечерами, собираясь на скамейках у плетней,  жители бесконечно обсуждали перспективы. Молодые горячо доказывали, что война продлится не дольше месяца, а потом пойдут наши бить фашистов дальше по миру и тогда коммунизм победит на всей земле. Казаки постарше, дымя цигарками, соглашались с ними не во всем. Бабы ахали, и договаривались о том, что надо бы  к зиме заквасить больше чем обычно капусты да яблок, на всякий случай. И только старики, пережившие революцию и гражданскую, горько вздыхали.
Как-то в поисках пропавшей гусыни Павлина дошла до дальнего  луга. Не найдя пропажу, девушка прилегла на землю прямо среди высокой травы. Ветер над ее головой качал белоснежную кашку4, пересчитывал лепестки ромашек, стрекозы резали духмяный воздух, а цикады пели и пели, как будто не было на земле войны и не погибали где-то, пусть и очень далеко, люди.
Убаюканная, Павла задремала, и привиделась ей бабушка, мать отца. Бабушка умерла в прошлом году на Пасху. Священник, которого отец привез тайком, чтобы отпеть страдалицу, сказал, что смерть на Пасху – благодать, которая дается не каждому и теперь Господь определит душу покойницы прямо в рай.
Бабушка для Павлины всегда была ангелом-хранителем. И теперь, когда была не здесь, не на земле, тоже.
Покровительница смотрела сейчас на любимую внучку и улыбалась. Была она не такая, как перед уходом: измученная, выболевшая. Теперь морщины на лице разгладились, а белые волосы развевались по ветру.
Бабушка протянула к Павле руку. В раскрытой ладони что-то сверкало. Девушка хотела взять подарок, но это у нее, почему-то, никак не получалось. Павлина все тянулась и тянулась, а бабушкина рука была все дальше и дальше. Павла просила отдать ей заветную вещь, но дарительница молчала.
Проснулась Павлина оттого, что солнце перестало светить. Открыв глаза, она увидела, что солнце закрыл собой стоящий перед ней человек. Девушка испугано вскочила. Со сна она не сразу узнала Андрея Меркулова, а узнав – вспылила:
- Чего тебе?
Парень засмеялся:
- А характер у тебя, я вижу, не изменился.
- Какое тебе дело до моего характера? За свой переживай! – Не успокаивалась Павла. Ей не нравилось, что Меркулов застал ее вот такую: заспанную, растрепанную.
- Погоди, а что ты тут делаешь? – Вдруг, сообразила девушка.
- Отец твой сказал, что ты можешь быть здесь. – Андрей посерьезнел. – Мне нужно с тобой поговорить.
- Не хочу я  с тобой разговаривать, вот еще! – Павла уже обрела уверенность.
- Я ухожу на войну.
Павлина ахнула:
- Как на войну, когда?
Андрей, взяв ее руки в свои и, глядя прямо в глаза, ответил:
- Завтра.  – Увидев, что Павла хочет что-то сказать, добавил. – Только не перебивай, пожалуйста. Нет у меня сейчас времени…
- Помнишь день, когда подошла ко мне?
Еще бы она не помнила! Павла кивнула.
- Давно ты мне люба, а когда сама подошла – душа ушла в пятки. Дурак, я дурак! Но я-то сам хотел… потом… когда-нибудь…. Хотел, чтобы по-другому было. Боялся, только, что смеяться будешь. Ты же вон какая – красивая… Да, не судьба, видно. Извелся я…
Андрей вздохнул.
- Только что ж теперь… Поздно… Прости, ты меня, прости… ПАвлушка…
Боле не в силах держать в себе чувства, он обхватил девушку за плечи и зарылся в ее волосы, как будто надушенные луговыми травами.
Павла задохнулась от нахлынувших эмоций. Она-то думала, что не нужна Андрею, а выходит – нужна, любит…
Солнце с жалостью смотрело с высокого неба на двоих, бессвязно  что-то шепчущих друг другу, стоящих посреди бушующей зелени и слившихся в единое целое. Светило знало, что завтра уже не будет ни этой травы, ни того, что рождалось сейчас между этими двумя. Ничего. А останутся только слезы, боль и одна на всех большая война.

III

 Наутро погода испортилась. Солнце спряталось за тучи и горевало вместе с хуторскими. Мужиков забирали на войну. Пока самых молодых.
За призывниками из района приехал грузовик. Провожали всем миром. Бабы тайком утирали слезы, ребятня висла на уходящих отцах, братьях.
Андрея провожали: мать, сестры и Павла.
Конопушные сестренки-двойняшки пяти лет от роду, замаявшись стоять, залезли к Андрею на руки. Мать тихонько плакала и одно повторяла:
- Сыночек, ты пиши, не забывай…
Опустошенная, с опухшими глазами, девушка стояла рядом, держала его за край рубахи и беззвучно шептала:
- Только вернись, только вернись…
Суровый военный, посмотрев на часы, гаркнул:
- По машинам!
Бабы запричитали, мужики, расцеловав на прощание своих, полезли в кузов.
Андрей спустил с рук сестер, обнялся с матерью и повернулся к Павле.
- Ждать не прошу. Но помни, пожалуйста, помни…
Наклонившись, он крепко поцеловал ее в губы. Затем резко развернувшись, не оглядываясь, забрался в машину.  Сопровождающий военный ударил по борту, запрыгнул в кабину, и старенький грузовик, поднимая клубы пыли, повез новобранцев в неизвестность.
Вот с этого дня и началась для хуторских война. Все понимали, что не вернется уже никогда прежняя жизнь, и теперь у детей закончилось детство, а у стариков не будет спокойной, беззаботной старости.
Через месяц пришла очередь и старшего Рыбалко уходить на фронт. Имея в запасе два дня, он хватался за все: латал крышу, забивал хрюшку, солил сало, старался сделать все, чтобы его женщинам  легче зимовалось. Жена ходила за ним хвостом, пыталась помочь, но ничего не получалось – все валилось из рук.
Провожая мужа, она не выдержала: вцепилась в него мертвой хваткой и взвыла:
- Не пущу!
Насилу успокоили. Отец взял с дочери обещание присматривать за матерью:
- Дочура, оставляю тебя за старшую. Мамка наша, видишь, как переживает – вся надЁжа на тебя.
- Батя, вы за нас не беспокойтесь, себя берегите! – Павла, из последних сил сдерживая слезы, обняла отца.
Уже осенью, в октябре 1941 года Ростовская область стала прифронтовой.
Не встречая на широких донских степях преград, ветер доносил до хутора раскаты далеких взрывов. Бабы крестились, а возбужденные мальчишки спорили, кто стрелял – наши или фрицы. Всегда сходились на том, что наши.
Лишившись стольких рабочих рук, хуторские, забыв об отдыхе, день и ночь собирали урожай. Впереди была долгая зима, которая по всем приметам обещала быть суровой и бабы, стиснув зубы, ломаясь на полях и огородах, старались выбить из головы тяжкие мысли.
Почта, хоть и не регулярно, но, все ж таки, доносила письма от ушедших мужиков.
Отец писал исправно и с каждой оказией от него приходил белый треугольник, а то и два. Служивый рассказывал, что в часть с ним попали три земляка, и теперь держатся они вместе, и кормят их от пуза, и, вообще, все у него хорошо. Мать после этих писем успокаивалась, светлела лицом, и какое-то время после прочтения ей казалось, что муж просто уехал командировку в район или в Ростов, куда по хозяйственным делам до войны ездил часто.
Андрей Павлине не писал. С замиранием сердца она ждала, но среди горы треугольников никогда не было адресованного именно ей.
Меркуловы жили на соседней улице. ХвОрая еще до войны, мать Андрея сейчас и вовсе слегла. В отличие от соседей она не сделала заготовок на зиму, не запасла дров, и теперь ее и пятилетних дочек ожидала голодная и холодная зима.
Решившись один раз зайти и спросить про письма от Андрея, Павла стала ходить к Меркуловым часто. Засучив рукава, она убралась в хате и на базу, собрала оставшийся урожай с чахлого огорода, выстирала белье, искупала девчонок.
Избалованная, прижаливаемая  матерью, теперь была она другой – с начала войны каждый день падал ей на плечи прожитым годом, и ощущала сейчас она себя куда старше этих беспомощных женщин – своей и Андреевой матери.
Весточки от Андрея матери хоть и не часто, но все ж таки приходили.  Он писал, что как тракториста его определили в танковую дивизию, что сейчас их интенсивно учат, а больше рассказать ничего он не может, потому как – военная тайна. Письма эти Павлина бесконечно читала вслух малограмотной женщине,  пропуская места, где он расспрашивал мать о Павле.  Их она перечитывала в одиночестве, всматриваясь в каждую букву, написанную любимой рукой.
Почему Андрей ей не писал, Павлина понимала. Не веря в то, что такая девушка, полюбив всем сердцем, будет ждать его с войны, считая, что ее откровения в день перед его уходом на фронт были минутной девичьей слабостью, парень сделал выбор за них двоих. И как не тяжела была разлука, уж так сильно Андрей любил Павлу, что не хотел никаких жертв с ее стороны.
Гордыня, столько лет взращиваемая в Павлине матерью, не давала ей написать, что все это не так, что готова она бежать за ним на край света, а если нужно, то и ждать всю жизнь.
Пока она металась в поисках решения: рассказать ли солдату о своих чувствах, а если уж и открыться, то, как лучше это сделать, судьба решила все быстрее.

IV

До хуторских доходили слухи, что на фронте идут кровопролитные бои, наступление немецких войск на южном направлении остановлено, и что битва под Москвой нарушила все планы немцев, и теперь их войска сконцентрированы у стен Ленинграда и под Москвой.
Нечастые письма от Андрея перестали приходить вовсе. Павла гнала от себя дурные мысли, но страх за любимого угнетал и изводил.
Уже плохая последнее время, мать Андрея отошла на рассвете холодного дня. Солдатки обмыли покойницу, обрядили в чистое, соседский дед состолярничал гроб. Могилу копали, по очереди долбя землю, насквозь промороженную январем.
После похорон Павла, всю осень жившая на два дома, забрала девчонок к себе. Это стало спасением для всех – и для маленьких сироток, и для измученной безвестностью Павлины, и для ее матери, очень  тоскующей по мужу.
Весенний сев 1942 года потребовал от хуторских громадных усилий, а на хуторе из работников – бабы, старики да дети.
Казачки пахали на единственном сохраненном бугае5, на обессиленных лошадицах и коровах, копали землю лопатами, сеяли вручную. Старики и подростки не стояли в стороне, помогали, чем могли, но основная нагрузка падала на семижильных баб.
Когда на хутор стали приходить похоронки, солдатки, черные от горя, ради детишек, держались. Только за одной не уследили – повесилась. После этого случая хуторские старались не оставлять вдов в одиночестве. Нагружали их работой, и чем тяжче была эта нагрузка, тем легче было страдалице пережить горе.
Настал черед и семьи Рыбалко. Похоронка на отца пришла одновременно с его последним письмом, видимо, задержавшимся в дороге. Мать, не сразу сообразив, что второе письмо написано не мужем, читая его вслух, вдруг коротко вскрикнула и упала кулем.
Придя в себя, она перестала говорить: все время лежала, глядя  в низкий беленый потолок. Никак не реагируя на мольбы Павлины сказать хоть слово, мать почти ничего не ела. Только иногда удавалась накормить ее тюрей6, насильно запихивая ложку в рот.
Павла, потерявшая отца и не имевшая никаких вестей об Андрее, отчаянно билась за жизнь матери. Поздними вечерами, когда бывала дома, она сидела возле кровати и рассказывала матери, как нужна она ей и девочкам, что закончится война проклятая и как хорошо они тогда заживут.
Теперь, когда мать молчала, Павлине было много легче признаться в своих чувствах к Андрею.  Ведь даже раньше, помогая его семье, девушка не делилась с матерью, почему это делала.
Часами нашептывая болящей о сокровенном, Павла сбрасывала тяжесть, давящую на нее многотонным грузом. Разделив свою боль с близким человеком, она сама возрождалась для жизни – ей казалось, что Андрей жив-здоров, и теперь обязательно объявится.
Что спасло мать: то ли рассказы дочери, то ли новоявленные внучки, требующие внимания, и постоянно теребящие бабушку – неизвестно. Но постепенно она начала принимать пищу, взгляд ее стал более осмысленным, а однажды, когда Павла сидела возле кровати, и от бессилия горько плакала, высохшей ручкой погладила девушку по голове и еле слышно проговорила:
-Дочушка…

V

Никакая, даже самая тяжелая работа, не могла заставить казачек перестать верить: вот победит Красная Армия ненавистных фашистов, вернутся мужики на хутор и будет все хорошо.
Собираясь на вечерки, рассказывали бабы друг другу истории, как даже  после похоронок возвращались солдаты домой. И тогда, почти счастливые, вспоминали они своих родненьких, представляли, как будут их встречать:   наваристым борщом да пирогами, как нарожают им детишек и не будет больше войны, никогда, никогда…
Летом 1942 года гитлеровцы перешли в наступление. Советские войска с тяжелыми боями отходили на восток. Через хутор пошли отступающие части Красной Армии. Усталые голодные солдаты прятали глаза, а бабы бессильно смотрели им вслед.
Немцы, приехавшие на хутор на тяжелых мотоциклах с колясками, стали устанавливать свои порядки: выбрали для себя хаты получше, а местных выгнали на жительство в сараи.
Хоть фашисты открыто не убивали и не насильничали, как это случалось в соседних поселках, но, все ж таки, тяжко хуторским было видеть их гладкие морды и подчиняться, но чтобы сохранить детишек – терпели.
Немцы назначили двух охранников, которые следили за работой на хуторе. Они требовали особой аккуратности в пахоте, не давая отдыхать и к вечеру от усталости падали с ног и люди и животные. Гитлеровцы забирали и продукты питания, чтобы кормить своих солдат. Приходилось матерям с риском для жизни прятать крохи, чтобы дети не погибли от голода.
Крепкий саманный курень, построенный отцом Павлы, приглянулся немцам. Выпроводив Павлину, её мать и близняшек в маленький флигель, стоящий на базу7, они основательно устроились в хате.
Мать, пока еще слабая, потерявшая половину своего веса, но уже ходячая, помогала Павлине чем могла: возилась в огороде, потихоньку стирала белье, присматривала за девчонками, стараясь чтобы они не попадались на глаза фашистам.
Трудно зимовали, но в январе 1943 года советские войска перешли в наступление и у хуторских появилась надежда. По всему южному направлению шли тяжелые бои. Фашисты упорно сопротивлялись и за каждый, даже самый маленький населенный пункт шла ожесточенная борьба.
Досталось и хутору. Бой возле него был страшным: горели машины, снаряды рвали землю. Немецкие танки грузли в солончаках степи, их расстреливали в упор, сверху сыпала бомбами авиация.
Наконец выбили бойцы Красной армии фашистов с донской земли и погнали впереди себя.
Много местных полегло в этой мясорубке: землянки и лЕдники, в которых они прятались, никак не могли защитить от прямых попаданий бомб и снарядов.
Хуторские, похоронив земляков и советских солдат на кладбище, а гитлеровцев за проселочной дорогой в воронках, оставшихся от взрывов, порыдали над могилами и опять – в лямку.
Хутор был почти разрушен – оставалось совсем немного куреней, пригодных для жилья. Но у баб появилась уверенность, что скоро все закончится. Тем более, что с фронтов доходили вести о переломе в ходе войны, и  о том, что теперь Советская армия, взяв верх над врагом, перестала обороняться и только наступает.
Старый дед, потерявший в бомбежке дочь и оставшийся с внучком на руках, несмотря на горе, взял на себя управление над бабьей командой. Казачки под его руководством, как умели, восстанавливали разрушенное жилье.
Приближалась весна и измученная земля ждала крепких крестьянских рук. Поля были изувечены окопами и воронками от взрывов, усыпаны горелой техникой. Все способные двигаться уносили, утаскивали железные останки, засыпали рытвины и воронки. Руки прилипали к железу, но люди работали на износ.
Постепенно с фронта начали возвращаться мужики, комиссованные по ранению. Трое первых пришли друг за другом в марте, с разницей в неделю.
Один из них уходил на войну холостым, а теперь привел с собой молодую жену. У жены рука была отнята ниже локтя и хуторские долго не могли успокоиться, обсуждая это событие.
У двух других на хуторе оставались семьи, и бабы, дождавшиеся солдат, были сами не свои от счастья. Каждая, боясь отпустить мужа от себя хоть на минуту, то гладила его по руке, то, пока никто не видит, прижималась крутым боком, то шептала что-то на ухо.
Павла, несмотря ни на что, не потерявшая надежду увидеть Андрея, искренне радовалась за соседок. Горевать было некогда: посевная и забота о маме и девочках забирала у нее все силы.
Наступил май, и солнце, тоже поверив в будущую Победу, радовалось вместе с хуторскими, щедро делилось с ними светом и теплом. И под этим созидающим светом люди поднимали головы и расправляли плечи.
Семья Рыбалко до сих пор жила во флигельке  и Павлина, как глава семьи, знала, что восстановление разрушенного куреня – только на ней.
В редкий свободный день она затеялась готовить смесь для саманных8 кирпичей. Насыпав в старое корыто глину, песок и полОву9 – Павла, подоткнув юбку, залезла в корыто и начала  месить ногами рыжую массу. Девчонки рвались помогать, бабушка их держала – все хохотали до слез. Было очень весело и радостно от того, что – солнце, весна, от того, что они живы и будет у них теперь новый дом.
В одну секунду они почувствовали, что на них кто-то смотрит. Разом обернувшись, они увидели его. С рубцом от ожога на щеке, со шрамом через весь лоб, с палкой, на которую тяжело опирался – это все равно был он,  Андрей.
Охнув, Павлина выскочила из корыта и побежала к нему не разбирая дороги, какая была.  Добежав, обхватила дрожащими руками его лицо и стала целовать в глаза, в небритые щеки, в изуродованный лоб. С криками подлетели девочки и повисли на брате. От такого напора он не устоял и присел прямо на пыльную дорогу. Слезы текли по сизым щекам и, стараясь одновременно обнять и Павлу и сестер, он бормотал:
- Любимые, любимые…

С высокой высоты, из-за облаков,  мать Андрея, Павлинины бабушка и отец, смотрели на своих. Смотрели и знали, что придет Победа, будет много трудной и великой работы, и ждет многострадальную донскую землю счастливая судьба, потому как живут на этой земле гордые, сильные, несгибаемые люди – главное ее богатство.



1настафиль – разновидность ткани
2гусарики – праздничные кожаные цветные сапожки на каблуке
3курень – казачье жилище
4кашка – народное название некоторых видов клевера
5бугай – бык-производитель
6тюря – сухари, раскрошенные в воде с солью, сдобренные небольшим количеством растительного масла
7баз – двор вокруг казачьего жилища
8саман – кирпич-сырец, изготавливаемый из глины и песка, с добавлением соломенной сечки
9полОва – соломенная сечка