Матрона Красный Петух победит!

                ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

                «КРАСНЫЙ ПЕТУХ ПОБЕДИТ..!»

        В предыдущих главах уже упоминалось о том, что в тревожные дни октября 1941 года, когда враг стоял у ворот Москвы, и надо было принимать трудные решения об эвакуации правительственных учреждений, предприятий, Сталин посетил старицу Матрону (Московскую).
        Старица и без его слов знала о цели приезда, уловила мысли его о том, нужно ли самому покидать Москву? Ведь руководство страной лежало именно на нём, в первую очередь на нём. И вовсе не опасения за свою жизнь заставляли задумываться о том, что делать, а беспокойство за страну, за то, что будет если…               
       Сталин хорошо запомнил, как старица наставляла скороговоркой, порой переходя на иносказание, она говорила так, как обыкновенно говорят святые, имеющие контакт с Богом.
       «Красный Петух победит! Из Москвы не уезжай! Немцы Москву не возьмут! Красный Петух победит Германию!».
       Сталин не спрашивал, удастся ли удержать Москву. Для него этого вопроса не существовало, потому что он знал, что иначе быть не могло. Он просто приехал к старице. Приехал скорее для того, чтобы утвердиться в правоте того дела, которое он делал спокойно и обстоятельно. Старица Матрона осенила его крестным знамением и произнесла те самые слова, которые он ждал. Сталин знал, что Красный Петух это Феникс – легендарная птица, возрождающаяся из пепла.
        И Сталин остался в Москве, остался, как он выразился, с Русским Народом.
       
       И так, старица Матрона (Московская) сказала Сталину: «Из Москвы не уезжай!» Разумеется, не только это определило решение, но, возможно, повлияло на него, ведь Сталин был человеком нелицемерно верующим и мнение людей Божиих для него значило много.
      
       Между тем, обстановка становилась всё более сложной.
       Командующий Московским военным округом генерал-полковник П. Артемьев вспоминал:
       «Когда нависла угроза над Москвой, все мы не были уверены в успехе наших войск. Тут и Жуков не выдержал. Он позвонил Сталину и попросил разрешения перевести свой штаб из Перхушкова на Белорусский вокзал. Сталин ответил: «Если вы попятитесь до Белорусского вокзала, я займу ваше место».
        Жуков с такими просьбами больше обращаться не решился. Но подговорил одного из подчинённых позвонить Сталину.
        Об этом звонке рассказал генерал В. Румянцев:
       «Мы с полковником А. Головановым находились у Сталина в кабинете. В это время позвонил комиссар ВВС Западного фронта Степанов. Между ними состоялся такой разговор:
       Степанов: «Товарищ Сталин, разрешите штаб ВВС Западного фронта перевести за восточную окраину Москвы?»
       Сталин:
        «Товарищ Степанов, а у вас есть лопаты?»
       Степанов:
       «Какие нужны лопаты?»
       Сталин:
       «Любые, какие найдутся».
       Степанов:
       «Найдём штук сто».
       Сталин:
       «Вот что, товарищ Степанов. Дайте каждому вашему товарищу по лопате в руки и пусть они начинают копать себе братскую могилу. Вы пойдёте на Запад изгонять врага с нашей земли, а я останусь в Москве и буду руководить фронтами боевых действий».
       1 ноября 1941 года Сталин вызвал в Ставку командующего Западным фронтом генерала армии Жукова. Вопрос был неожиданным:
        «Политбюро ЦК предлагает провести по случаю 24-й годовщины Великого Октября не только торжественное заседание, но и военный парад на Красной площади. Как вы думаете, товарищ Жуков, развитие событий на фронте позволит нам осуществить это важное политическое мероприятие?
       Предлагало, разумеется, не Политбюро, предлагал Сталин, поскольку такое важное, ответственное и в то же время смелое, даже дерзкое решение мог принять только он сам.
       Жуков ответил:
        «Я уверен, товарищ Сталин, что до праздников противник не отважится начать новое наступление на Москву. До половины его дивизий утратили боеготовность по причине больших потерь. Но группа армий «Центр» производит перегруппировку и накапливание сил.
        Сталин был удовлетворён ответом и сообщил:
        «Командующему Московским военным округом уже отданы соответствующие распоряжения. Ближе к празднику обяжем принять необходимые меры предосторожности авиационных командиров всех степеней».
        На 6 октября было намечено, что стало уже традицией в предвоенные годы, торжественное заседание Моссовета и общественных организаций города. Такое заседание проводилось обычно в Большом театре, но 28 октября мощная авиабомба разрушила фасадную стену 10, 11, 12-го подъездов.
         Участники тех события вспоминали, что «доклад Сталина оказался созвучным патриотической статье в «Правде» командующего 16-й армией Рокоссовского и члена Военного совета Лобачева: «Врагу в Москве не бывать! Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
       Гитлер был взбешён, когда узнал о торжественном собрании, но наутро его ждал ещё один «сюрприз». Военный парад, с которого войска уходили прямо на фронт…
       Что это был за парад! Он и по сей день вдохновляет нас своей силой. Об этом я попытался сказать в стихотворении «МОСКВА 41-Й», положенном на музыку и записанном на электронные носители:

Мы покидали города родные –
И Брест, и Минск, и Киев, и Смоленск,
Тревожны были сводки фронтовые:
Рвалась орда фашистская к Москве.
И в чёрные кресты на тёмном небе
Вонзались по ночам прожектора.
Мы помним, как дома крошились в щебень,
И помним Талалихинский таран.

И враг узнал на поле Бородинском,
Под Мценском, Дубосековом, как встарь,
Что Полосухин, Катуков, Панфилов
Крушить умеют крупповскую сталь.
И с нами сам Кутузов встал под Знамя,
Чтоб к доблести призвать Святую Рать:
«Назад ни шагу, ведь Москва за нами.
Пока мы дышим, будем здесь стоять!»

Стальные клинья вражеского стада
Нависли перед танковым броском.
Но в грозный час на Сталинском параде
Встал Невский, как на озере Чудском,
Как князь Донской на поле Куликовом,
Как Минин и Пожарский в смуты дни,
Врага сломить нам повелел Суворов.
Он видел немцев только со спины.

И с нами Бог святое войско двинул
На подвиг в том победном декабре,
И показал, как Салтыкову, спину,
Подобно Фридриху от нас бежавший зверь.
Вело к победам Сталинское Знамя,
Царили предков образы над ним.
Москва следила с гордостью за нами,
Как в Семилетнюю, дрожал от нас Берлин.

Мы обломили вражеские клинья,
Хоть Гитлер ждал, как ждал Наполеон,
Ключи Москвы, но грянул не в России,
А над фашистским рейхом Русский гром.
Воскресли в сводках города родные,
И Сталинград, и Курск, Орел и Минск,
И привели дороги фронтовые,
Как корпус Чернышёва, нас в Берлин.

И вот оркестр ударил мощью медной,
Москва помолодела от наград.
Был праздничным, торжественным победный
В июне 45-го парад.
Колонны войск ожили по команде,
Чтоб завершить поход священный свой,
Но первый шаг в победном том параде
Был сделан в 41-м под Москвой.

Над нами реет Праведное Знамя,
Святая Русь незыблемо стоит.
И не Москва – Россия вместе с нами
На Путина с надеждою глядит. 
О том, что Русь враги сломить не властны,
Познали Фридрих и Наполеон,
И будет над Россией небо ясным,
Врага же поразит Господний Гром.

       На параде Сталин выступил со своей знаменитой речью, вдохновляющей на победу в войне. Он напомнил о трудностях текущего момента и назвал главные причины:
      «…Товарищи! В тяжёлых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы. Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени».
       И убеждённо заговорил о неотвратимом разгроме врага, о победе!
       «Но враг жестоко просчитался. Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжелый урон, а наша страна – вся наша страна – организовалась в единый лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков».
       Напомнил и том, что бывали времена ещё более трудные:
       «Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находилось тогда в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии, – мы её только начали создавать, – не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования. Четырнадцать государств наседали тогда на нашу землю. Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь… Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились победы...»
       И с уверенностью заявил:
       «Теперь положение нашей страны куда лучше, чем 23 года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьем, чем 23 года назад. У нас есть теперь союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьезной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании. Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов. Наши людские резервы неисчерпаемы… Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?»
      Сказал и о враждебной пропаганде:
      «Враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен чёрт, как его малюют. Кто может отрицать, что наша Красная Армия не раз обращала в паническое бегство хваленые немецкие войска? Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно будет понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой».
       И завершил знаменитым призывом:
       «Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!
       За полный разгром немецких захватчиков!
       Смерть немецким оккупантам!
       Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость!»
       Эти самые интеллигентики пытались затушевать важность Сталинского призыва, выдумывали, что Сталин обратился к образам великих предков только потому, что, мол, «трон под ним закачался». Но это вовсе не так.
       Ещё в тридцатые годы был сделан значительный поворот к освещению правды о великом прошлом России, стали выходить книги о наших великих предках, о полководцах. 28 июня 1941 года увидела свет книга К. Осипова «Суворов». Она вышла в Госполитиздате, издательстве особом, подотчётном Политбюро ЦК, можно сказать, даже лично Сталину. В издательстве, где ни одна книга не могла выйти без недремлющего ока партии, где все издания выражали взгляды руководства страной и в первую очередь самого Сталина, уже в предисловии к книге, датированном 28 июня 1941 года неоднократно, с большим подъёмом повторяется слово Русский, в связи с великими победами прошлого. Даже сегодня такое предисловие назвали бы шовинистическим.
       В самом же тексте, когда речь зашла о самодержавных взглядах А.В. Суворова, говорится:
        «Что касается Суворова, то, несмотря на его частные расхождения с образом действий правительства.., он оставался приверженцем монархического режима.
       Революция представлялась ему опасным смещением установленных граней, делающих народ «лютым чудовищем, которое надобно укрощать оковами».
       И эти воззрения не только не осуждаются, а словно бы даже одобряются, как вполне  справедливые. Подобное в хрущёвском Политиздате уже бы не пропустили.
       Далее же приводятся такие слова Суворова:
       «При споре, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль важен, а важнее рука, которая им управляет». И поясняется: «Самую сущность монархии, или системы, как политического и социального порядка, Суворов не подвергал сомнению».
       Сталин не мог не читать этой книги, ибо вообще все труды о великих Русских полководцах выходили по его инициативе. С их помощью шло постепенное возрождение самодержавного самосознания, шло незаметно, встречая противодействие на различных уровнях, ибо государственные органы ещё кишели мерзавцами, расставленными Троцким и К* на все ключевые места.
       И ещё одно разоблачение клеветы на Сталина потребуется нам для полноты описания тех суровых месяцев сорок первого года.
       Вновь обратимся к цитатам, размещённым на страничке Алексея Николаевича Крылова на сайте Проза. ру:
       «Весной девяносто первого года по телевидению два часа выступал начальник Института военной истории Министерства обороны СССР генерал-полковник Д. Волкогонов. Среди прочих вопросов он коснулся поездки Сталина на фронт. Мол, Верховный Главнокомандующий всего раз выезжал из Москвы. Да и то остановился в полусотне километров от передовой. В деревенской избе встретился с двумя командующими фронтами, переночевал на горячей печи и отбыл восвояси, чтобы в письмах к Черчиллю и Рузвельту скромно заявить о своей необыкновенной смелости и гениальном руководстве наступающими фронтами.
       Очень странно повел себя именитый историк, посвятивший Сталину самую толстую книгу – «Триумф и трагедия». Если раньше он все-таки упомянул две поездки Сталина к линии фронта, то теперь посчитал, что вполне достаточно и одной, в которой обобщил минувшие события. Резонно опасаясь, как бы авторитет Волкогонова не отбил у других историков желания выяснить истину, я расскажу обо всех поездках Сталина на фронт. В то время я возглавлял спецгруппу вспомогательного сопровождения членов правительства, но прежде всего – Сталина. Рядом с ним постоянно находились мои друзья-сослуживцы. Вместе мы покажем, насколько Волкогонов далёк от истины.
      Должен сразу сказать, немало известных людей мне довелось видеть во фронтовой обстановке. И хочу отметить: Сталин был храбрее даже иных военачальников. Сталин регулярно появлялся на улицах, осматривал их после налетов немецкой авиации. Но прежде всего люди должны были видеть его и твердо знать, что вождь вместе с ними находится в столице и руководит её защитой. Для ещё большей убедительности он проверял посты на улице Горького, Земляном валу, Смоленской площади. На дежурных бойцов это производило огромное впечатление».
       Приведённые выше строки, опровергающие выдумки Волкогонова, принадлежат перу Алексея Трофимовича Рыбина
             Этот человек – Рыбин Алексей Трофимович. В Википедии о нём говорится – деятель государственной безопасности СССР. Сотрудник личной охраны Секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина с 1931 года. Военный комендант правительственной охраны Большого театра с 1935 года (по его воспоминаниям). Автор мемуаров, повествующих о жизни И. В. Сталина. Майор в отставке.
       Сообщение о нём мы можем прочитать теперь в  интернете. Но я познакомился с этим человеком в 1987 или 1988 году, теперь уж точно не помню.
       Рыбин внушал доверие. Он выглядел пожилым человеком – не старым, а именно пожилым, хотя было ему восемьдесят лет. Ростом невысок, худощав. Лицо слегка вытянуто. Выделялись глаза с цепким проницательным взглядов. Говорил неспешно, в голосе уверенность – не было просительных ноток, как у иных авторов, продвигающих свои рукописи. В разговоре доброжелателен, рассказывал очень убедительно, видно, много  очень многих приходилось убеждать в своей правоте.
       В отличие от Волкогонова, который пороху не нюхал, далее Садового кольца не служил и Сталина видел только на картинке, Рыбин был рядом с вождём, бок о бок с ним долгие годы, даже десятилетия – во всяком случае, чуть более двух десятилетий.
       Но беда в том, что «архитекторы перестройки» дали дорогу тем, кто очернял историю, но старались закрыть все пути писателям и историкам пытавшимся открывать правду и особенно правду о Сталине.
       Волкогонов выдумал, что Сталин всего раз побывал на 50-километровом удалении от фронта, а Рыбин не раз сопровождал Сталина в поездках на фронт.
       Кому же верить? Увы, у нас зачастую верят не тем, кто непосредственно участвовал в событиях и оставил воспоминания, а тем, кто решил, что эти воспоминания есть плод фантазии. Почему так? Да потому что «плод» вписывается в «заказ от из-торы-и».
        Волкогонов охаивал не только советский строй, не только его лидеров, он, сам того не понимая, охаивал и себя – советского генерала, а ведь звание своё он опять-таки получил, служа ненавистному строю. Так сложил бы с себя и титулы и звание… Ан, нет… Лицемерие полное.
       Рыбин был прям. Он отстаивал свою точку зрения на Сталина и при Сталине и при Хрущёве, когда за это можно было поплатиться, и в Брежневские времена, когда к Сталину стали поворачиваться лицом, и во времена горби-мочёвской перестройки, продолжал свою линию и в эпоху ельницизма.
       Волкогонову казалось, что Сталин не бывал на фронте.
       Рыбин знал, что это ложь. Бывал и ещё как бывал.
       В тот день я услышал столько нового для себя, необыкновенного, во что и поверить было поначалу трудно – но рассказчик внушал доверие своей искренностью.
       Но обратимся к его книге, опровергающей домыслы диванного полководца Волкогонова:
        «В дни тяжелейших оборонительных сражений, он не раз побывал на фронте. Алексей Рыбин в книге «Рядом со Сталиным» вспоминал:
       «Как известно, к сентябрю 1941 г. была создана мощная Можайская линия обороны, на которую выдвигались из резерва Ставки шесть стрелковых дивизий, шесть танковых бригад, более 10 артиллерийских полков. На первую линию обороны выехал Сталин. Она проходила по линии Серпухов, Солнечногорск, Звенигород. Там-то и побывал Сталин. Вспоминает В. Туков: «Сталин осмотрел первый пояс Можайской линии обороны. Передвигались на 8-цилиндровом «Форде» по просёлочным дорогам. В некоторых деревнях ребятишки первыми узнали Сталина, бегали по улицам и кричали: «Ура! К нам товарищ Сталин приехал!» Целый день мы мотались по лесам и узким дорожкам в зарослях».
       Сталин не просто осматривал укрепления, он проверял ход работ, поскольку принимал в организации строительства оборонительных рубежей самое непосредственное участие. Выезжал он на фронт и в первые месяцы войны. Алексей Рыбин приводит в своей книге воспоминание поэта Николая Старшинова:
       «Наша 21-я армия Крылова от Калуги шла на левый берег реки Угры в район Юхново. Там сосредотачивались 19, 20, 21, 22-я армии. Это был район Западной Двины и Днестра. Ждали мы Сталина, расчистили площадку, поставили на поляне стол. Эти армии включались в состав Западного фронта. Верховный решил своими глазами посмотреть на экипировку и боевитость красноармейцев. Кроме этого, детально с командующими армиями обсудить план операции. Согласно приказу Сталина армии сосредотачивались на упомянутых рубежах к 10 июля 1941 г., что и было выполнено. Сталин в сопровождении охраны и командующих беседовал долго, рассматривая топографическую карту района военных действий». Такую поездку подтверждают прикреплённые Сталина В. Туков, И. Хрусталёв, Н. Кирилин».
       В своих книгах Рыбин убедительно доказал, что практически вся система обороны Москвы и на дальних подступах и в непосредственной близости от столицы создавалась при непосредственном участии Сталина. Вполне понятно, что для такой деятельности необходимы были знания. А знания эти у Сталина были!
       Впрочем, ведь он был не только сыном своего отца, он был внуком, правнуком и пра-пра-пра…. внуком великих Государей России, являвшихся и великими военачальниками. Предания доносят до нас сведения о необыкновенных полководческих талантах Андрея Боголюбского, Александра Невского, Дмитрия Донского… Перечислять можно бесконечно. Доказаны и незаурядные воинские дарования Иоанна Грозного, причём, дарования стратегические! В этом блистательном строю достойное место занимает и Екатерина Великая, правильность некоторых стратегических советов которой, данным выдающимся нашим полководцам, подтверждена победами.
        А если взять военные дарования более близкого пращура Императора Николая Первого?! 
       Рассказывая о Восточной войне (1853-1856 гг.) Н.Д. Тальберг в книге «Русская быль» писал:
        «После снятия нашими войсками осады Силистрии Государь предугадал, где противники нанесут удар. 27 июня он писал главнокомандующему князю Паскевичу: «Теперь в ожидании, будет ли попытка на Крым; спокоен буду, когда гроза минует». А уже через несколько дней, 3 июля, предупреждал: «Очень думаю, что попытка на Крым сбудется».
        Паскевич не хотел отправлять подразделения в Крым, боясь ослабить западную границу, но князь М.Д. Горчаков, командовавший войсками на юго-западном фронте, перебросил к Перекопу 16-ю дивизию. Государь по этому поводу писал ему:
      «Нельзя благоразумнее поступить, ни распорядиться, как ты это сделал. Искренне благодарю тебя».
      Паскевичу же написал:
       «Сохранение Крыма, обеспечение Севастополя и флота для нас первейшая важность; если будем так несчастливы, что лишимся их, на долю России ощущать будет этот тяжкий удар. Отвратить его, елико возможно, предмет наиважнейший».
        13 (25) сентября 1854 года в Севастополе было объявлено осадное положение. Этот день считается началом 349 дневной героической обороны города.
       Государь же, правильно оценив, что судьба войны теперь решается в Крыму и не просто в Крыму, а именно в Севастополе, отправил в эту славную Русскую твердыню своих младших сыновей Николая и Михаила. Великий Князь Николай Николаевич по прибытии в Севастополь обнял Тотлебена и сказал: «Государь приказал мне вас поцеловать!»
       Предательство Меншикова привело к тому, что Севастополь – главная база Черноморского флота – остался без должного прикрытия. С сухопутной стороны по существу имелось лишь одно устаревшее укрепление. Новые же укрепления только начали строить незадолго до войны. Город оказался в критическом положении. Однако, союзники некоторое время медлили и не решались сразу начать штурм. Между тем начальником обороны города 8 (20) сентября был назначен контр-адмирал В.А.Корнилов, а начальником обороны Малахова кургана – контр-адмирал В.И.Истомин. Эскадрой командовал вице-адмирал П.С.Нахимов. Они начали деятельную подготовку к обороне города и с помощью населения сумели в кратчайшие сроки создать по чертежам Государя семикилометровый оборонительный рубеж с восемью бастионами и промежуточными укреплениями.
         Н.Д. Тальберг привёл в своей книге «Русская быль» намеренно забытые факты, касающиеся деятельности Императора Николая I в то нелёгкое для России время: «Государь все силы отдавал борьбе с врагами. Известные историки признают правильность советов и приказаний, которые он давал Паскевичу, адмиралу князю Меншикову, князю Горчакову и другим». А П.Бартенев, знаменитый издатель «Русского Архива», отметил: «Знаменитые редуты, давшие возможность Севастополю так долго сопротивляться, возведены не только по указаниям Государя, но по его собственным чертежам».
      Известный биограф Русских Государей Н.Д. Шильдер назвал Николая Первого творцом самостоятельного развития русского Инженерного корпуса.
        Героическая оборона Севастополя, которой, насколько это возможно было делать из Петербурга, руководил Государь, заставила союзников искать выход из положения, в котором они оказались, не имя сил взять город.
        28 декабря 1854 года (9 января 1855 года) в Вене открылась конференция, в которой приняли участие послы России, Австрии, Франции и Англии. Однако, Россия отвергла наглые притязания союзников. Ведь на Балтике и Белом море, на Дальнем Востоке и в Закавказье Русским войска сопутствовал успех. Но Россия, как в Крыму, так и на остальных театрах военных действий, стояла твёрдо, потому что твёрдо и уверенно руководил её Император Николай Павлович, несгибаемый Государь и талантливый военачальник. Союзникам стало ясно, что победить Россию Николая Первого им не удастся. Оставался один, излюбленный Западом способ – устранить того, кто мешает победе, ну а потом, как обычно, придумать какую-то байку для обывателя, типа «Евпатории в лёгких» или самоубийства. И только после физического устранения Императора Николая Первого союзникам удалось добиться успеха. Наши войска оставили часть – только часть – Севастополя и в организованном порядке перешли на его Северную сторону, где встали намертво.
       Но Сталин не собирался оставлять даже части Москвы, Сталин был уверен в победе, и заявления пасквилянтов об обратном легко разбиваются железными фактами.
        Разоблачил Рыбин и выдумки, проникшие в художественные произведения. Вот строки из книги «Рядом со Сталиным»:
       «Писатель Пётр Проскурин в романе «Имя твоё» тоже занялся фантазией. Проскурин написал, что Сталин два часа ходил по платформе Рогожско-Симоновского тупика в раздумье, а потом возвратился в Москву. Это ложь, которую Проскурин пытался выдать за правду. По инициативе Л. Берия, Г. Маленкова, Л. Кагановича спецпоезд для Сталина был приготовлен за Абельмановской заставой. В ожидании Сталина у спецпоезда дежурили сотрудники личной охраны Сталина П. Лозгачев, В. Туков, В. Круташев, Н. Кирилин, П. Шитоха, А. Белехов. Сталин к спецпоезду не приехал ни в октябре, ни в ноябре. Кроме этого, на аэродроме Чкалова стояли с 16-го октября 4 Дугласа. Один из них под управлением летчика В. Грачева предназначался для Сталина. Охрану самолётов несли мои подчиненные, автоматчики Ю. Корольков, А. Сусанин, А. Жуков. Сталин на аэродроме не появлялся. Пётр Проскурин путает. За Рогожской заставой стояли четыре спецпоезда, приготовленные Берией для эвакуации аппарата НКВД. Сталин работал в Кремле. В бомбоубежище у дверей кабинета Сталина стоял на посту С. Кашеваров и другие сотрудники девятки. Кремль охранялся слабо. Работали одни Спасские ворота, в то время как Берия снял с Калининского фронта 13-й погранотряд для охраны здания НКВД и 4 спецпоездов.
       В первых числах октября 1941 г. Сталин и Булганин в сопровождении В. Румянцева, В. Тукова, И. Хрусталёва, А. Ракова ночью ездили на Малоярославскую и Волоколамскую линию обороны, осматривая в отдельных местах её укреплённость.
       Без ведома Сталина Л. Берия заминировал дачу Сталина в Кунцеве. Конечно, беспорядки в столице, организованные Берией и Щербаковым, были повсюду. В городе возникли беспорядки, подогретые слухами, будто Сталин уехал на Калининский фронт или куда-то ещё подальше. Где же он был тогда? Шофер Митрюхин помнит, что из Кремля Сталин хотел ехать на ближнюю дачу. Румянцев начал его отговаривать под предлогом, будто там уже сняты шторы, отвернуты краны, выключено отопление и тому подобное. Но Сталин все равно приказал ехать. Ворота были уже на запоре. Орлов с той стороны доложил обстановку. Сталин с досадой сказал:
       – Сейчас же все разминируйте.
       В 20-х числах октября Сталин в сопровождении В. Тукова, И. Хрусталёва, Н. Кирилина выехал на Волоколамское шоссе в 16-ю армию Рокоссовского. Ночью лично наблюдал побатарейно за залпами БМ-13 ("катюш"). Вспоминает В. Туков: «Основная машина застряла на опушке леса в грязи. Сталина усадили в 8-цилиндровый Форд и сделали бросок на шоссе. Затем при помощи танка вытащили на шоссе Паккард. Сталин пересел в него, и взяли утром курс на Москву. После нас сразу налетела немецкая авиация для удара по БМ-13, но их уже не было там на позиции. В середине ноября 1941 г. Сталин выехал в полевой госпиталь на Волоколамское шоссе в село Ленино-Лупиха, где провёл с ранеными бойцами обстоятельную беседу о боевитости немецкого офицера и солдат в Подмосковье». Раненые просили Верховного громить немцев под Москвой. Сталин пообещал выполнить их пожелания».
      
       Одним из самых трудных дней обороны Москвы был день 29 ноября 1941 года…
       Война шла с полным напряжением сил на всех фронтах от Баренцева до Чёрного моря. Но в эти дни судьба России решалась именно под Москвой.
На каждом рубеже люди стояли насмерть. Но в те суровые дни Сталин думал не только о героизме и необыкновенной стойкости людей. Он думал о духовной стороне происходящего. Если бы было нужно, он, пожалуй, мог воспроизвести слово в слово и то, что услышал от духовных лиц в самом начале этой великой войны, он бы смог воспроизвести слова митрополита Илии, свершившего, после обращения патриарха Антиохийского Александра III к верующим, великий молитвенный подвиг. Митрополит гор Ливанских Илия, памятуя о том, что значит Россия для мира, спустился в каменное подземелье, где царило полное безмолвие, взяв с собою лишь икону Пресвятой Богородицы, затворился там, и молился коленопреклонённый без еды, без воды и без сна. На третьи сутки он был удостоен Откровения Царицы Небесной, Которая объявила ему, что он избран, как друг России, для того, чтобы передать определение Божье для Державы и её народов. Сталин помнил эти слова: «Должны быть открыты по всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны начать служить… Пусть вынесут чудотворную икону Казанской Божьей матери и обнесут её крестным ходом вокруг Ленинграда. Тогда ни один враг не ступит на его святую землю. Это избранный город. Перед Казанской Божьей Матерью отслужить молебен в Москве…».
        Сталин тоже прекрасно понимал, что означает единственная во всём мiре Держава, именуемая кратким и ёмким словом Россия, для всей планеты Земля. Ведь Держава – это вовсе не то же самое, что страна или государство, Держава – понятие духовное и вытекает из словосочетания: «Удержание Апостольской Истины». На планете Земля есть только одна страна, одно государство, которое имеет Священное предназначение, данное Самим Создателем – «Удержание Апостольской Истины». Это – Россия. И только России Всевышним дарована праведная «Власть от Бога» – Православное Самодержавие. Только Русский Государь именуется Удерживающим. С изъятием из среды Удерживающего наступает, как учит Церковь, хаос. Только Россия является Удерживающей на Земле. Если бы тёмные силы сумели (что, конечно, невозможно и никогда не случится) изъять из среды (с планеты Земля) Россию, мiр бы немедленно погиб в наступившем хаосе и кровавой смуте. 
       Только Россию правильно именовать Державой. Ни США, ни Гондурас, ни возлюбленная штатами Польша, ни обожаемые ныне янками Грузия, Эстония, и подобные им странные злокачественные новообразования – страны, выражаясь эзоповским языком «новорусских», на халяву, под руководством вождей-пигмеев растащившие сотворённое единым Советским Народом добро, державами не являются, и называть их так, по меньшей мере, безграмотно.
      И не случайно митрополит гор Ливанских совершал свой молитвенный подвиг – он заботился не только об избавлении России, но о спасении всего Мiра Божьего от передового отряда тёмных, антихристовых сил Запада. О точности формулировки говорят события времён нынешних, верно предвиденные Сталиным ещё в довоенное время. Мы видим, как вожди-пигмеи злокачественных новообразований, толпящихся вокруг могучего и здорового организма Державы Российской, раненного в девяностые годы ельциноидами, пытаются, подобно «моськам» подточить этот организм, чтобы обрушить его, не понимая, что тут же обрушатся вместе с ним сами. Ныне тёмные силы Запада, благословившие фашизм, как орудие борьбы против России, а затем вынужденные осудить его под давлением масс, мягко говоря, не противятся пересмотру итогов Второй мировой войны и считают «внутристранными» делами надругательство над памятью героев, павших в борьбе с гитлеровским людоедством. А ведь Сталин предвидел, что «возникнут национальные группы внутри наций и конфликты», что «появится много вождей-пигмеев, предателей внутри своих наций». Но он предвидел и то, что «как бы ни развивались события, но пройдёт время, и взоры новых поколений будут обращены к делам и победам нашего Социалистического Отечества». И недаром он говорил: «Год за годом будут приходить новые поколения; они поднимут Знамёна своих отцов и дедов и отдадут нам должное сполна. Своё будущее они будут строить на нашем прошлом!» А ради этого стоило напрячь все усилия, чтобы победить мiровое зло.
       Но это мировое зло было выпестовано и вооружено лицемерным Западом достаточно хорошо. Никогда бы Германия сама в столь кратчайшие сроки не смогла воссоздать мощную промышленность после Версальского дипломатического разгрома. Да, когда Гитлер стал проглатывать без всякого труда одну за другой странно непротивляющиеся европейские страны, Запад спохватился и понял, что только Россия способна укротить это зло. Но Запад спохватился, когда сделать это было уже очень и очень нелегко.
       Уже обнесли крестным ходом икону Казанской Божьей Матери вокруг Ленинграда, уже облетел с нею вокруг Москвы Александр Голованов, а немцы всё лезли и лезли на город, несмотря на потери, и, казалось, не было конца их полчищам. Красная Армия громила одни дивизии, но на смену им приходили другие.
        Решительное наступление, начатое гитлеровским командованием 16 ноября, продолжалось, и уже истекала его вторая неделя. Враг вводил в бой всё новые и новые резервы, хотя, судя по докладам разведки, они уже не были свежими и полнокровными, как ещё сравнительно недавно. Было ясно, что их спешно снимают с других, менее важных участков советско-германского фронта. Напряжение жесточайшей борьбы не только не ослабевало, а, по мере приближения гитлеровцев к сердцу России, нарастало с каждым днём.
        Уже отслужили молебен о даровании победы перед иконой Казанской Божьей Матери в Москве. Уже отслужили молебен в открытом во Владимире Успенском соборе перед главною святынею Русской Земли – Иконой Божьей Матери, именуемой «Владимирская». Сколько раз эта святыня спасала Русскую Землю! Но Сталин знал, что Русский Народ прогневал Всемогущего Бога, как никогда прежде. Отступление от Бога, от веры, от Помазанника Божьего не могло быть прощено лишь по одним молитвам, тем более, молилась теперь далеко не вся Россия. Это не то, что в 1395 году, во время нашествия несметных полчищ Тамерлана. Тогда Русь, ещё не вовсе оправившаяся от победоносной для Русского оружия, но кровопролитной Куликовской битвы, смогла собрать лишь небольшую дружину. С дружиною этой вышел к Коломне навстречу Тамерлану, многократно превосходящему числом войск, Великий Князь Московский, Василий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, ушедшего в мир иной в 1389 году. Он объявил: «Мёртвые сраму не имут!». Трудно было рассчитывать на победу. И тогда его мать, вдовствующая великая княгиня Евдокия Дмитриевна, настояла на том, чтобы Владимирская икона Божьей Матери была взята из Успенского собора во Владимире, построенного святым благоверным князем Андреем Боголюбским, и перенесена крестным ходом в Москву. Вся Святая Русь истово молилась на пути Святой иконы, повторяя: «Матерь Божья, спаси Землю Русскую!». И Тамерлану был дан знак свыше, повинуясь которому он бежал с Русской Земли, впервые в жизни своей не смея грабить, убивать, жечь, уводить полон.
       Теперь далеко не вся Россия помнила о Боге. Но Сталин о Боге помнил, а потому следовал тому, что говорили святые отцы. Помнил он и о том, что истинная вера мертва без праведных дел. И уж чья, чья, а его вера не была мертва. И не было в ту пору человека, более деятельного, человека, более ответственного, человека, более спокойного и уверенного в победе, чем он – вождь, дарованный Русскому Народу после Приамурского Земско-Поместного собора 1922 года, на котором было принесено покаяние за отречение от Царя. Истинно Православные священники в грядущем ещё назовут его Богоданным России, но это случится позже. Пока же предстояло выполнить священное и многотрудное послушание – спасти Россию от врага и вернуть её на путь к Богу.
         Истекал день 29 ноября 1941 года. Сталин подошёл к столу. Ермолин наносил тактические знаки на карту. Карандаш скользил уже не только по обозначениям Подмосковных населённых пунктов, но вторгся в линии, квадратики и прямоугольники, обозначающие Московские улицы. Сталин узнал парк Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Условное обозначение говорило, что в парке – район сосредоточения только что прибывшей в Москву танковой бригады.
       Генерал Ермолин, проследив за взглядом Сталина, пояснил:
       – Враг рвётся к Химкам. Взрывать Химкинский мост не хотелось бы, хотя он, конечно, заминирован. Из этого парка бригаду можно быстро перебросить в зависимости от обстановки, либо на Дмитровское, либо Лениградское шоссе.
        Немногих генералов Сталин называл по имени и отчеству. Генерал-лейтенант Павел Андреевич Ермолин был в числе таковых. Именно Ермолин докладывал о резервах, именно он знал всё то, что знал сам Сталин. Именно он выполнял самые ответственные, сверхсекретные поручения Верховного Главнокомандующего.   
       Назвал Ермолина по имени отчеству, Сталин сказал то, что говорил не раз и не уставал повторять:
       – Полководец, который не израсходовал свой резерв – не побеждён. Скажите, когда гитлеровцы израсходуют свои последние резервы?
       – Думаю, что этот час близок.
       – До того часа наши резервы должны оберегаться со всею тщательностью. Но вы правы: некоторые из них надо приблизить к переднему краю, особенно там, где враг оказался у стен столицы.
        Сталин редко задавал вопросы. Он держал в памяти здесь, под Москвой, всё, до мельчайших подробностей. Без его ведома никто не имел права взять из резерва даже батальон, роту или взвод. Ни один из командующих армиями не знал о том, что есть в резерве Ставки. О том не ведали даже командующие фронтами. О том знал очень узкий круг лиц, в числе которых и Ермолин.
       Был самый конец ноября. О тех днях говорили и писали немного. Те дни заслонены в летописи Москвы событиями героическими, легендарными – событиями 5 и 6 декабря, когда началось решительное контрнаступление.
       Был день 29 ноября – день, когда в селе Петрищево фашисты истязали разведчицу, комсомолку Зою Космодемьянскую, назвавшуюся Таней. Но об этих изуверствах ещё не было известно ни самому Сталину, ни кому бы то ни было на фронте. Это был день, когда гитлеровцы готовились к последнему, решительному штурму, когда их тяжёлые орудия уже устанавливались на позиции, с которых планировался обстрел центра Москвы и Кремля. Это был день, когда фашисты делали отчаянные попытки прорваться к Москве там, где ближе всего подходила к городу линия фронта, когда их передовые части рвались к Химкам, когда их танки сосредоточивались для прорыва в полосе 5-й армии генерала Говорова в районе Можайска.
       На северо-западном направлении линия фронта проходила в 20 километрах от границы Москвы и всего в 30 – от Кремля. В посёлке Красная Поляна, что на Савёловской железной дороге, и в ряде окрестных деревень гитлеровцы спешно устанавливали тяжёлые артиллерийские орудия, собираясь использовать их для уничтожения Кремля и разрушения центра города. Из Красной Поляны гитлеровцы рассматривали улицы Москвы в бинокли и стереотрубы. Во 2-ю танковую дивизию было завезено парадное обмундирование для триумфального шествия по улицам Москвы и по Красной Площади.
       Взбешённый безпримерным парадом 7 ноября 1941 года, Гитлер мечтал сам устроить шествие своих ублюдков в покорённой Москве. В тот день, 29 ноября, он объявил, что, якобы, «война уже выиграна». Штабной офицер Альберт Неймген написал домой: «Дорогой дядюшка! Десять минут назад я вернулся из штаба нашей дивизии, куда возил приказ командира корпуса о последнем наступлении на Москву. Через несколько часов это наступление начнётся. Я видел тяжёлые пушки, которые к вечеру будут обстреливать Кремль. Я видел полк наших пехотинцев, которые первыми должны пройти по Красной Площади. Это конец, дядюшка, Москва наша, Россия наша. Тороплюсь. Зовёт начальник штаба. Утром напишу тебе из Москвы».
      Уверенность гитлеровцев в победе основывалась на железных фактах. Численное превосходство их в живой силе было почти двойным, танков было больше в полтора раза, а артиллерии – в два с половиной раза. На Клинском направлении, откуда он грозил Химкам и собирался ворваться в город по Ленинградскому шоссе, против 56 танков и 210 орудий нашей 30-й армии, враг имел более 300 танков и 910 орудий. А всего к началу декабря гитлеровцы сосредоточили на Московском направлении 800 тысяч человек личного состава, 10 тысяч орудий и миномётов, свыше тысячи танков, свыше 700 самолётов. Более 350 самолётов было предназначено для налётов на столицу. 29 ноября Гитлер, благословляя своих генералов на последний, по его мнению, штурм, одновременно приказал оставить на 2 декабря во всех берлинских газетах свободные полосы для важного сообщения – сообщения о взятии Москвы.
       Гитлер был мистиком и верил тому, что говорили ему всякого рода экстрасенсы и оккультных дел мастера. А они заявляли, что если Германия не одолеет Россию до 1942 года, то не одолеет уже никогда, ибо ХХI век будет веком сияния Руси. Вхождение же в этот век случится заранее. Оно придётся на начало сороковых века двадцатого: 1942 – начало, 1943 – резкий подъём, 1944–1945 годы – кульминация подъёма. Затем будут подъёмы, будут и спады, но сороковые годы станут решающими годами.
       Сталин не был мистиком, хотя и интересовался оккультными вопросами, разумеется, лишь потому, что их взял на вооружение враг. Старин верил в Промысел Божий. Великая Отечественная война началась 22 июня – в день Всех Святых, в Русской Земле просиявших, а Московская битва – гитлеровская операция «Тайфун» – в День памяти мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии 30 сентября. Сталин помнил и о том, что грядут Великие Православные праздники: 4 декабря – «Введение во храм Пресвятой Владычицы Нашей Богородицы и Приснодевы Марии», а начать контрнаступление он мыслил 6 декабря – в День памяти Святого Благоверного князя Александра Невского. Сталин не был мистиком, во всяком случае, не был мистиком сатанинского, гитлеровского толка, но он знал, что Русский Меч обрушит на врага своё неотвратимое сверкающее Божьей правдой возмездие в нужном месте и в нужное время. Он знал, что это место – Москва! Он знал, что это время – День памяти Святого Благоверного князя Александра Ярославича, названного Невским за победу в нужном месте и в нужное время – на Неве, в июле 1240 года.
       Он помнил давнее предание, передававшееся волхвами из уст в уста и не утраченное ещё ко времени суровых испытаний 1941 года.
       «…Давно это было, очень давно
       Священная Земля Руссов была полонена врагом, жестоким и коварным.
Стонала Земля, стонали люди, загнанные в глухие леса. И безответным оставался глас народа, прогневавшего Всемогущего Бога инобесием, вероотступничеством и междоусобиями. И тогда люди пришли к чернецам, к молитвенникам, скрывавшимся в глухих пустынях и катакомбах разрушенных монастырей. «Как одолеть врага?» – вопрошали люди. «Готовы ли вы к суровым испытаниям?» – спрашивали у них чернецы и ответствовали отчаявшимся, измученным мирянам:
       «Пусть те, кто готов отдать жизнь за Родину, принесут нам свою кровь, кто сколько сможет. Но это должна быть алая горячая кровь воинов, ибо жижа, текущая в жилах торгашей, будет безполезна.
       И тогда мы соберём эту дымящуюся кровь в жертвенный сосуд. С верой и молитвой избранные старцы выпарят растворённое в ней железо. И только тогда, когда его хватит на меч, в дело вступят кузнецы. В полутёмной кузне, на окраине невидимого града Китежа, под дружными взмахами молотов, под тяжкие вздохи мехов горна и гудение пламени, в россыпях горящих искр родится сверкающий меч неотвратимого возмездия. Страшными будут его удары. Настанет Божий суд. Справедливость будет принесена на острие клинка. «Не мир принёс Я вам, но меч!». И реки ядовитой вражеской крови потекут по нашей земле. Они омертвят и города, и деревни, словно кислота, разлагая и растворяя в себе всякого, стоящего на их пути. Но растворить огненную сталь карающего Русского меча им будет не под силу. И в кровавом зареве последней битвы вы увидите тяжкую, долгожданную победу».
       Сталин знал, что кровавое зарево, сквозь которое будет видна победа, должно возжечься под Москвой, ибо слово «Москва» по энергетике означает – «объединитель завершающего созидания сущности жизни». Москва, в переводе с санскрита – объединение, спасение. Летопись Москвы можно обратить во времена, когда, по преданию, Юрий Долгорукий положил летописное начало этому священному граду. Юрий, иначе Георгий, а Долгорукий – иначе Победоносец. Именно «Долгорукая» (победоносная) Москва достигла Великого океана и, перебравшись через него, ступила на Аляску и далее, на юг, образовав Русскую Америку, утраченную в более поздние времена в результате измены. Москва освоила Антарктиду. Возможно, Сталин предвидел, что позже Москва обретёт мирный атом и первою выйдет в Космос, а космическая станция будет названа мистически, по воле Всевышнего, заставившего людей, ненавидящих Москву, назвать её МКС. Ведь эволюция слова Москва, если обратиться вглубь времен, имеет такие этапы: Москва – Моска – Мокса – МКС. Москва спасла Европу от ордынского ига, Москва сломила антихристово зверопольско-литовское нашествие, направленное на уничтожение Православной Державы и её Праведной Православной веры, Москва похоронила изуверскую банду Наполеона. И вот теперь Москва стала на пути новых нелюдей, одурманенных новым князем тьмы – Адольфом Шеккельгрубером, по фамилии жены ставшим Гитлером.
       Помнил Товарищ Сталин и о том, что ни одно из нашествий не возникало случайно, без Попущения Божьего за грехи. Нашествия возникали по злой воле тех, кто спешил воспользоваться этим Попущением, чтобы в своих корыстных целях стать орудием этого Попущения, орудием Божьей кары. Именно Москва сломила своим Праведным, Священным карающим Мечом неотвратимого возмездия дикие орды востока. Их нашествие было попущено за грехи междоусобия и братоубийства, за грех цареубийства Святого Благоверного Князя Андрея Боголюбского, основателя Православного Самодержавия, положившего начало единения Русских Земель на основе этого Праведного Богоугодного правления. Ведь, как учат Святители, целью Православного Самодержавия является «всемерное содействие попыткам приблизить жизнь народа во всём её реальном многообразии к евангельскому идеалу» или, если сказать проще, содействие спасению душ подданных. Орда же, поспешившая с помощью римской католической церкви стать орудием этой кары, благословляемая папой римским, приславшим Батыю в качестве военного советника рыцаря ордена святой Марии Адольфа фон Штуппенхаузена, была разрушена, рассеяна и перестала существовать.
       Не захотела тогдашняя русская элита повиноваться славному князю Боголюбскому, так пришлось ей гнуть спину перед жестокосердными, уродливыми ордынцами. Из-за безрассудства, сребролюбия и алчности тогдашнего боярства тяжелый мрак ордынского ига на века опустился на Русь. Но одумались Люди Русские, покаялись в грехах своих, объединились вокруг священной Москвы, и Бог даровал победу на Куликовом поле, а Пресвятая Богородица спасла Русскую Землю от страшного нашествия Тамерлана в 1395 году и от полчищ Хана Ахмата в 1480-м. Один из самых звероподобных правителей ордынцев хан Мамай был удавлен своими союзниками, генуэзцами, в Крыму, куда бежал после разгрома на Куликовом поле.
       Зверопольское иго было попущено за вероотступничества боярства от Православного Царя, за попустительство и даже участие в зверском истреблении путём отравления деда и отца Иоанна Грозного, его матери, его сыновей Царевича Иоанна и впоследствии Царя Феодора Иоанновича. Пал от рук отравителей и Сам Благоверный Православный Царь – первый Помазанник Божий на Русском престоле Иоанн Васильевич Грозный. Трагической стала судьба и младшего его сына Царевича Дмитрия. И тут же ринулись на Русскую Землю коварные и жестокосердные вандалы в зверопольском и зверолитовском обличии. Зверополяки, несправедливо именовавшие себя славянами, ибо славными людьми они давно уже перестали быть, безчинствовали на Земле Русской, оскверняли священный град Москву. Когда же Русские Люди вновь пришли к Богу, когда и боярство покаялось в своём вероотступничестве и измене Православной Самодержавной Династии, Всемогущий Бог даровал полную победу над зверопольским игом, покарав безбожных изуверов жестокими карами – зверополяки в Москве унизились до людоедства, а затем Польша подверглась многократным разделам. Но, презревшая горький опыт, Польша не раз ещё подленько, по-холопски вредила Русской Земле и великодушным Русским людям. Сталин помнил бездарную и кровавую операцию Тухачевского в конце гражданской войны, когда этот безжалостный убийца стариков, женщин и младенцев и основатель концентрационных лагерей на Тамбовщине, наполеончик, завербованный германцами ещё в Первую мировую войну, бросил на произвол судьбы сотни тысяч красноармейцев, двинутых на Варшаву и оставленных там на расправу зверополякам. Зверополяки, пленив их, истребляли тысячами, рубили сапёрными лопатками, использовали вместо чучел для отработки штыкового боя на живых людях. А перед войной поляки занялись погромами Православных храмов и зверскими убийствами Православных священников. Сталин помнил пророчества Иоанна Кронштадтского о том, что наступит ещё неотвратимая Божья кара, что пройдут годы и, когда Польша, спасённая Россией в новой жестокой войне – имелось в виду гитлеровское нашествие – вновь поднимет свою поганую руку на Священную Землю Русскую, и тогда «закроется последняя страница Польши». Он не знал, когда и как это случится, но знал, что России суждено ещё раз, быть может, последний, спасти поляков от истребления тевтонами.
       Попущено было Всевышним и нашествие наполеоновское в 1812 году, попущено за французоманию дворянства, чрезмерное увлечение вольтерьянством и презрение к вере отцов. Орудием этой кары поспешили стать французы и явившиеся вместе с ними польские отщепенцы, как и отщепенцы многих стран запада. Они, подобно зверополякам, пытались осквернить священный град Москву, надругаясь над его святынями, грабя и убивая. Ужасен был конец этих нелюдей. В июне 1812 года пересекли границу России более 600 тысяч варваров, затем «великая» в своём изуверстве и грабительстве армия получала несметные пополнения. И число перешедших Неман превысило в общей сложности 1 миллион человек. Но назад унесли ноги не более 20 тысяч человек, да и то на флангах. Жалок был вид тех, кто, подобно шакалам, брёл по Русской Земле на запад, так и не удовлетворив свои алчные многомятежные нечеловеческие хотения. Предводитель этого бандитского сброда Наполеон, объявленный безнравственной пропагандой великим, нашёл свой безславный конец, отравленный в изгнании теми, кого он считал своими верноподданными.
       Сталин хорошо знал летопись прошлого. Всеми силами оттягивая войну, готовя к ней Державу, «разрушенную до основанья», так называемыми, «верными ленинцами» и их пособниками троцкистами, он ни на минуту не сомневался, что Божья кара за вероотступничество и отречение от Царя, не замедлит обрушиться на Землю Русскую и Русский Народ для вразумления и излечения от грехов смертных. Да, кара наступила именно за отречение от Царя династии Романовых, той самой династии, в верности которой поклялись в 1613 году пращуры на веки вечные за себя и за всё своё потомство. Царь от престола не отрекался. Именно народ отрёкся от Царя, позволив олицетворить свою волю презренным изменникам и вероотступникам, в числе которых оказались и члены царствующего дома, и многие генералы, и промышленниками, не говоря уже о политиках, изначально являвшихся тварями продажными.
       Сталин знал, что теперь, когда орудие Божьей кары занесено над Землею Русской, мало одних молитв, что уже поздно только замаливать грехи, что необходимо, принося покаяние, ежедневно и ежечасно доказывать делом своё обращение к пути праведному – обращение к Истине. Он знал, что необходимо доказать свою твёрдость, свою веру в Бога, свою неукротимую волю к победе. И что пример такого поведения ежедневно, ежечасно, ежеминутно и ежесекундно надлежит показывать именно ему, как взявшему на себя священный долг послушания – долг Государева служения, заповеданного Всевышним. И не случайно все, кто видел Сталина в те тяжёлые, критические дни, кто работал с ним, разговаривал с ним, решая неотложные вопросы, едины во мнении. Не было человека более спокойного, более выдержанного, более мужественного и более деятельного в грозную пору священной битвы.
       Заместитель командующего тылом Красной Армии генерал-лейтенант Василий Иванович Виноградов впоследствии вспоминал:
        «Положение под Москвой несколько дней было критическим. Немецкая разведка вышла на берег Химкинского водохранилища. Германское командование уже рассматривало Москву в бинокли. Нервозность нашего командования в эти дни достигла высшего предела. Все командующие требовали подкреплений. Не получая их, выливали на меня свой гнев и раздражение. Сталин запретил до его приказа вводить стратегический резерв в бой, в том числе и снабжать сражающиеся части дополнительно боеприпасами. В результате всё негодование, накопившееся за месяцы тяжёлой борьбы, выливалось на мою голову, тем более что по воинскому званию я был значительно ниже звонивших командующих. «Мерзавец, враг народа» – были невинными эпитетами среди тех оскорблений, которыми они меня награждали. Примерно дней через десять после моего назначение я как–то встретил Сталина в сопровождении Молотова, Маленкова и Берии, идущих к лифту на станции метро «Кировская». Сталин спросил: «Как идут дела?». «Действую, как вы приказали, – ответил я и неожиданно, под впечатлением полученных оскорблений, брякнул: – Командующие ругают меня отборной бранью за то, что я по вашему приказу отказываю им в подкреплениях. «Что, что, – удивился Сталин, – ругают вас отборной бранью? Вы это серьёзно? В отсутствии Хрулёва вы мой заместитель. Кто, кроме меня, может вас ругать? Вы меня удивляете, генерал.
       «Ну, подождите, – подумал я тогда, – теперь поставлю всех на место».   
       Когда один из командующих фронтом, не хочу называть его, чтобы не компрометировать, позвонил и заговорил со мной на нецензурном языке, я оборвал его: «Ты с кем разговариваешь? Ты разговариваешь с заместителем Верховного Главнокомандующего. Да я тебя под трибунал!»
       В доли секунды командующий, отличавшийся невероятной грубостью и нахальством, резко переменился. «Извините, товарищ генерал, – заговорил он, – сорвался. Извините, нервы». Об этом эпизоде стало известно в войсках, и больше оскорблениям я никогда не подвергался. Однако, став большим начальником, мой собеседник не забыл того случая и после смерти Сталина вывел меня на пенсию».
       Спокойствие, уверенность и удивительную выдержку Сталина в те суровые дни отмечали многие командующие фронтами и армиями, которым приходилось общаться с ним. Сталин твёрдо знал, что не в силе Бог, а в Правде, что близится праведный час, когда Великую Правду необходимо подкрепить и Великою силою.
       …Заканчивался очередной, обычный доклад. Сталин указал генералу Ермолину, где разместить резервы, которые должны подойти к Москве в конце текущего дня и в ближайшие дни. Затем, глядя на карту, спросил вовсе не об обстановке, нанесённой на ней:
       – Скажите, Павел Андреевич, что нам обещают синоптики?
       – Сильные морозы, Товарищ Сталин, продержатся до начала декабря. Ко второму числу возможно потепление.
       – Значит, именно на эти дни можно ожидать возобновление наиболее сильных атак противника, – резюмировал Сталин.
       Он снова прошёл вдоль стола, задумчиво глядя на карту, и сказал, глядя на Ермолина с прищуром:
       – Морозы – это хорошо и плохо.
       – Чем же плохо, Товарищ Сталин?
       – Морозы действуют одинаково, как на нашу, так и на немецкую технику. Но люди наши более закалены, лучше снабжены, лучше одеты. Это хорошо. А знаете что плохо?
       – Что же, Товарищ Сталин?
       – Пройдут годы, и кто-то захочет переписать историю. Подобные лгуны найдутся и за тридцать серебряников напишут то, что им закажут враги нашего Отечества. Ведь придумали же, что не Русские полководцы, не Кутузов, Багратион и Барклай, не Русские воины победили Наполеона, а победил его генерал мороз. Впрочем, теперь хоть морозы есть, а в двенадцатом году и морозов не было. Вальтер Скотт, участник событий, подтверждает, то, о чём не уставали писать наши мемуаристы. Наполеоновская армия бежала из Москвы в начале октября по хорошей погоде и хорошим дорогам. И под Тарутиным, и под Малоярославцем били её в хорошую погоду. На всём протяжении её отступления до Березины только три дня были сильные морозы, в остальные дни они не превышала четырех градусов. Разве во Франции никогда не бывало таких морозов? Даже Березина не замёрзла, и это стало трагедией для французов, поскольку помешало их бегству. Ну а после Березины от их армии уже ничего не осталось.
       Сталин помолчал.
       – Вы считаете, что в будущем кто-то скажет, будто не мужество солдат и командиров Красной Армии, не ваш полководческий гений, а мороз победил гитлеровцев?
       – Вы знаете, Павел Андреевич, что я не люблю в свой адрес подобных эпитетов. А что касается мужества красноармейцев и командиров, таланта наших генералов, то это уже доказано тем, что нами сорван Блицкриг, – сказал Сталин. – Вы посмотрите… Когда Павлов, по существу, открыл дорогу на Москву, мы нашли генерала, сумевшего закрыть эту брешь и задержавшего гитлеровцев на два месяца. Это блистательный генерал по образу и подобию Суворова – Андрей Иванович Ерёменко. А разве мало у нас таких генералов? Возьмите всегда сдержанного и корректного Рокоссовского, возьмите Говорова… Нет, никому не под силу победить Россию. Это доказано многовековым опытом.
       – Я признаю великую роль тех, кто отстаивал каждый рубеж обороны, – твёрдо сказал Ермолин. – Но, к сожалению, не многие знают, что блицкриг похоронен именно вами, вашими решениями в мае и июне сорок первого – решениями, сорвавшими план Гитлера. Вы же помните, как настаивали Жуков и Тимошенко на том, чтобы мы объявили мобилизацию и подвели свои войска к границам. Разве не найдутся в будущем политики и брехливые бумагомараки, которые станут утверждать, что мы проглядели начало войны, что оказались к ней неподготовленными.
       – Найдутся, обязательно найдутся, – молвил Сталин.
       – Так надо рассказать правду.
       – Придёт время, и ветер истории сметёт ложь, – молвил Сталин. – Впрочем, мы действительно могли бы подготовиться лучше. Кто же повинен в том, что мы своевременно не разоблачили Павлова, из–за которого было у нас столько неудач.
       – А сейчас, – молвил Ермолин. – Разве не важно сейчас сказать о том, кто провалил блицкриг?
       – Блицкриг провалили бойцы и командиры Красной Армии.
       – Но ведь кто-то задаёт себе вопросы: почему, почему мы отступаем?
       – Нужно просто прекратить отступать, – сурово сказал Сталин. – Ну а если кто-то и усомнится в правоте нашей, то скажу я вам то, что в своё время говорил наш великий Царь, неоценённый историками Иоанн Васильевич, прозванный Грозным: «Государь обязан управлять в условиях воздаяния ненавистью за любовь, злом за добро». Нам нужно думать сейчас не о том, что говорят ныне или скажут о нас в грядущем, а о том, как победить. Ну а то, как мы переиграли Гитлера в канун войны, и до сих пор должно держаться в строжайшем секрете, ибо мы должны, мы просто обязаны ещё не раз переиграть его…
Можайский десант.

        2 декабря фашисты попытались прорваться к Москве в районах Наро-Фоминска, Звенигорода, Истры. Более 350 фашистских самолетов участвовало в налетах на столицу и её окрестности. Но все они были отражены. Так почему же, спрашивается, невозможно было взять Москву?
Утром 2 декабря на левом фланге 82-й стрелковой дивизии 5-й армии противник неожиданно ударил в стык с её левым соседом – 32-й стрелковой дивизией. До шестидесяти танков по замерзшей земле, без дорог, прошли через нашу оборону и двинулись на восток, часть из них пошла на Кубинку. Пехота следовала за танками. Наши бойцы за линией железной дороги, что шла из Кубинки на Наро-Фоминск, заранее сложили длинный вал, длиною больше 8 километров, из соломы, досок, бревен, сена – всего, что могло гореть. Когда немецкие танки вышли на простор, и гитлеровцам казалось уже, что они теперь погуляют по нашим тылам, наши бойцы бутылками с зажигательной смесью подожгли весь этот длиннющий вал. Огненная стена встала на пути танков. Такого немцы не ожидали. Их танки встали, теряя драгоценное время.
       Но наших войск перед ними уже не было. Огненный вал догорел, и танки пошли на Москву. Казалось, что их уже ничто не остановит. Артиллерийские резервы 32-й и 82-й дивизий не успевали перегруппироваться и вовремя прибыть к месту прорыва.
       Командующий Западным фронтом генерал армии Жуков приехал в штаб армии, чтобы на месте разобраться в обстановке. Судя по докладам командующего армией, связь с войсками была нарушена и обстановка, особенно на Можайском направлении, значительно обострилась. Он вышел из машины возле здания, в котором размещался штаб и увидел необычную картину. Два конвоира вели человека в лётном комбинезоне со связанными за спиной руками.
       – Подойдите сюда, – велел командующий. – В чём дело?
       – Товарищ генерал армии, это паникёр, – доложил сопровождавший конвой майор НКВД. – Берия приказал немедленно расстрелять его без суда и следствия.
       – И в чём же заключается его вина?
       – Летал на разведку и теперь докладывает, что более полусотни немецких танков с пехотой идут по Можайскому шоссе к Москве. Они, говорит, уже возле Кубинки.
       – Это так? – спросил Жуков, обращаясь к лётчику.
       – Так точно, товарищ генерал армии. Я на бреющем над ними прошёл. Кресты на танках видел. Танков более пятидесяти, а за ними грузовики с пехотой.
       – Бред! – воскликнул майор.
       – Вот вы и проверите этот бред, а пилота расстрелять всегда успеем, – резонно заметил Жуков.
       – Как проверю?
       – Полетите с ним на спарке, – решил Жуков, – проверите информацию и доложите лично мне.
       – Да я.., да у меня.., – сбивчиво залепетал майор. – У меня другое задание. Да он меня к немцам увезёт.
       – Я прикажу вас расстрелять немедленно, – пригрозил Жуков и, обращаясь к лётчику, приказал: – Немедленно вылетайте. Буду ждать вашего возвращения. Доложите о результате разведки лично мне.
       А уже менее чем через час майор НКВД стоял навытяжку перед командующим.
       – К Москве действительно идут танки, – докладывал он. – Почти шестьдесят. Много пехоты за ними. Мы прошли над ними дважды. Нас обстреливали. Перед вражескими танками наших войск нет.   
       Выслушав майора, Жуков велел позвать лётчика и сказал ему:
       – Спасибо, тебе, пилот, будешь награждён орденом Красного Знамени, – а потом, обращаясь к порученцу, прибавил: – Прикажите выдать ему водки, чтоб мог обмыть награду с боевыми товарищами. Ещё раз спасибо.
       Жуков склонился над картой. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять: врагу на этом направлении противопоставить нечего. Он связался с командующим авиацией фронта, чтобы приказать нанести бомбовый удар по колонне. Тот доложил, что на аэродроме, ближайшем к штабу, кончился боезапас. Да и облачность низкая для прицельного бомбометания, а удар по площади ничего не даст. Жуков мог только представить себе, как колонна вражеских машин стремительно двигается по Можайскому шоссе к столице. И это случилось именно тогда, когда уже казалось, что враг выдохся и его наступление окончательно захлёбывается.
       Почти шестьдесят танков! По тем временам – силища огромная. Да ещё пехота на автомобилях. Выход оставался только один, и Жуков не мог им не воспользоваться. Он попросил соединить с Верховным Главнокомандующим, просил соединить его со Сталиным.
      
       Сталин разговаривал с командиром 3-й авиадивизии дальнего действия полковником Головановым, когда раздался звонок по ВЧ (высокочастотной телефонии). Командующий фронтом генерал Жуков доложил встревоженным голосом о том, что со стороны Можайска на Москву движется шестьдесят танков и до трёх полков пехоты на автомобилях. Остановить их нечем. Никаких наших подразделений и частей на этом направлении нет.
       Не время было спрашивать, почему оборона на этом направлении оказалась эшелонирована столь слабо. Сталин спросил лишь одно:
       – Ваше решение?
       Командующий фронтом доложил, что решил собрать артиллерию двух стрелковых дивизий пятой армии, 32-й и 82-й, но для того, что бы перебросить их на участок прорыва, нужно любой ценой задержать танки, а задержать их нечем.
       Сталин тут же позвонил Жигареву, коротко ввёл в обстановку и попросил ударить по танковой колонне силами фронтовой авиации.
       – Это невозможно, товарищ Сталин. Низкая облачность не позволит нам нанести точный бомбовый удар, а против танков удар по площади не эффективен.
       Сталин согласился с командующим авиацией московской зоны обороны и обратился к Голованову:
       – Может быть, выбросить десант?
       – Вероятно, это единственный выход, – согласился Голованов, – Но здесь есть сложности. Выбрасывать десант с шестисот – тысячи метров в данной обстановке безсмысленно. Низкая облачность сведёт на нет точность выброски, а глубокий снег не позволит десанту быстро сосредоточиться в районе прорыва. К тому же, противник сможет расстрелять парашютистов в воздухе.
       – Но не сажать же самолёты в поле перед танками противника? – с раздражением спросил Сталин.
       – Да, это тоже невозможно, – подтвердил Голованов. – Часть самолетов неминуемо погибнет при посадке, да и приземление под огнём противника не приведёт к успеху.
       – Каков же выход?
       – Выход есть. Нужно высадить десант с предельно малых высот и на предельно малой скорости самолётами транспортной авиации. Глубокий снег в этом случае нам на руку.
       Сталин долго молчал, затем сказал:
       – Без парашютов? Как же это? Ведь люди погибнут.
       – При выброске с парашютами погибнет больше. А в данном случае снег смягчит удар. Можно надеяться на незначительные потери. К тому же иного выхода у нас нет, – убеждённо сказал Голованов.
       – Погибнут люди, – повторил Сталин, всё ещё внутренне сопротивляясь такому решению, хотя нельзя было не понять, что иного выхода просто нет.
       – Товарищ Сталин, немецкие танки идут на Москву.
       – Как вы собираетесь выбросить десант?
       Голованов доложил, что на аэродроме транспортной авиации близ села Тайнинское находятся самолеты ПС-84 и ДС-З. Лётчики на них опытные, у каждого солидный налёт в различных метеорологических условиях. Пройти на бреющем над полем и обеспечить выброску десанта они вполне способны и прибавил:
       – Остаётся найти резервные части, которые можно быстро доставить в Тайнинское.
       У Сталина на карте были нанесены все самые свежие данные об обстановке, о расположении частей и соединений, о подходе резервов. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: ближе всех к Тайнинскому находились части стрелковых дивизий, следовавших маршем на формирование 1-й ударной армии в район Пушкино. Верховный попросил уточнить, где находятся они в данный момент, и, узнав, что подходят к Мытищам, приказал повернуть два стрелковых полка на аэродром.
       – Какие силы мы можем десантировать? – спросил Сталин у Голованова.
       – Каждый самолет может взять до тридцати десантников с противотанковыми ружьями из расчёта одно на двоих, с противотанковыми гранатами и личным оружием.
       – Хорошо. Сколько у нас есть самолётов?
       – Надо количество транспортников довести до тридцати, – сказал Голованов. – Пятнадцать в Тайнинском уже есть. Ещё пятнадцать прикажу перебросить с аэродрома Внуково из состава особой авиационной группы.
– Поезжайте в Тайнинское, – размеренно сказал Сталин. – Лично поставьте задачу лётчикам. Когда прибудут стрелковые полки, поговорите с людьми, обрисуйте обстановку и попросите от моего имени выполнить эту опасную задачу. Отберите только добровольцев. Только добровольцев, – повторил он.
         Через полчаса на краю поля аэродрома в Тайнинском замерли два стрелковых полка. Голованов обратился к воинам:
       – Сынки, я приехал к вам прямо от товарища Сталина. На Можайском направлении – критическая обстановка. Прорвалось шестьдесят танков с пехотой. Идут прямо на Москву. Остановить их нечем. Вся надежда на вас. Задание опасное. Нужны только добровольцы. Необходимо десантироваться с малой высоты и остановить танки. Иного способа нет. Верховный просил меня лично от его имени обратиться к вам с такой просьбой. Повторяю, задание опасное, а потому только добровольцы пять шагов вперед, – он сделал внушительную паузу, чтобы смысл его слов мог дойти до каждого и закончил краткое своё выступление резкой и отрывистой командой: – Шагом-марш!
       Пять шагов сделали все два полка. Тогда Голованов прибавил:
       – Я повторяю. Только добровольцы. Прыгать придётся с малой высоты… Без парашютов.
       Он снова подал команду сделать пять шагов… добровольцам. И снова шагнули два полка.
       В первую очередь отбирали расчёты противотанковых ружей, причём наиболее крепких, выносливых. Ведь прыжок в сугроб, как бы он не был опасен, это только начало. А затем предстоял бой с превосходящим противником, бой с танками.               
         И вот первые пятнадцать самолётов, поднимая при разбеге снежные вихри, стали один за другим подниматься в воздух.

        Самолёты легли на боевой курс, и через некоторое время шум двигателей стих настолько, что показалось, будто они замолкли совсем. По тридцать человек из каждого самолёта посыпались в сугробы близ дороги.
       Первая волна самолётов выбросила 450 бойцов. Около девяноста человек разбились сразу. Уцелевших хватило тоже ненадолго. Но они сделали своё дело, задержав танки, заставив их развернуться в боевой порядок, причём во время развёртывания часть танков увязло в глубоком снегу. Когда же гитлеровцам показалось, что они справились с десантом и можно продолжить движение, из-под облаков вынырнули ещё пятнадцать тяжёлых краснозвёздных машин, и снова посыпались в снег красноармейцы, готовые вступить в жестокий бой – люди, презревшие смерть, люди, одолеть которых казалось уже делом невозможным. Снова выстрелы противотанковых ружей, снова взрывы противотанковых гранат, снова безпримерные подвиги бойцов, бросающихся под танки.
       Головные подбитые танки загородили остальным путь вперёд. Но взрывы уже гремели и в глубине колонны, и в её тылу. О чём думали гитлеровцы в те минуты огненной схватки? Как оценивали они происходящее? Перед ними было что-то из области фантастики. Огромные Русские самолеты, проносящиеся над землей на высоте от пяти до десяти метров, и люди, прыгающие в снег, а потом, правда, уже не все, поднимавшиеся в атаку и шедшие на броню, на шквальный огонь пулемётов с единственной целью – уничтожить незваных гостей, топтавших Русскую Землю.
       Можайский десант задержал колонну немецких танков, дав возможность перебросить под Кубинку артиллерию. Совместными согласованными усилиями артиллерии и стрелковых полков противник был отброшен на исходные рубежи, потеряв 51 танк, сгорело также около шестидесяти автомашин, было уничтожено до трёх полков пехоты.
       Это была последняя, судорожная попытка врага прорваться к Москве.
Говорят, что те немецкие солдаты и офицеры, которые встретились в заснеженных полях Росси с безпримерным десантом, получившим название Можайского, были надломлены морально и уже не могли воевать так, как воевали до сих пор. А ведь Русский десант атаковал не каких-то трусливых вояк, отдавших к тому времени Гитлеру и Варшаву, и Париж, и вообще всё, что можно было отдать. Атаковали наши воины не британцев, спустя полгода после безпримерного Русского десанта наваливших в штаны при одном известии о выходе им навстречу линкора «Тирпиц» и безсовестно, безчеловечно и аморально бросивших на растерзание авиации и подлодкам врага конвой  PQ – 17. Перед нашими воинами были не янки, что в сорок пятом драпали под Арденами от потрепанных на советско-германском фронте дивизий Вермахта, имевших весьма ограниченный боекомплект и по одной заправке топлива на танк.
       Русский десант атаковал бронированный авангард одной из сильнейших армий в мире, а если точнее, то одной из двух сильнейших армий. Солдаты этой армии, на протяжении всей своей многовековой истории, уступали воинам только одной армии – Русской и только от неё одной терпели поражение. Поэтому в мировой военной истории известны только две армии, которые достойны того, чтобы называться армиями, а не стадом изнеженных наёмников. Два государства, обладающих этими армиями, тёмные силы зла постоянно сталкивали с единственной целью – выбить как можно больше людей и у тех, и у других. И, несмотря на то, что подвиг Можайского десанта некоторые американоидные интеллигенты пытались стереть в памяти Русских людей, именно в Германии, в 1946 году вышла книга, в которой обобщался опыт боевых действий воздушно-десантных войск. И в книге этой было прямо указано на возможность высадки в критической обстановке десанта без парашютов в глубокий снег, с предельно малой высоты. Этот метод не был проверен самими немцами, но они оценили по достоинству то, что совершили сибиряки 2 декабря 1941 года на Можайском направлении под Москвой.
       Этот опыт достался нам дорогой ценой. Но гитлеровцы дрогнули и повернули назад. Их танкам стоило большого труда вырваться из гигантского кострища. Они уходили, сбрасывая в кюветы грузовые автомашины, сдвигая на обочины обгоревшие коробки танков. И ушли немногие.
        Возникает вопрос, так кто же всё-таки является главным организатором обороны Москвы, кто является подлинным спасителем столицы? Да, конечно, ответ стандартный известен – советский солдат! Это, безусловно, верно, но верно и то, что действия солдата должен направлять командир, командующий… Действия солдата, действия подразделений и частей, соединений и подразделений должны быть направляемы сильной волей полководца.
       Частенько можно слышать в СМИ, как бы мимолётно, как бы само собой разумеющиеся бросаемые фразы – «Жуков, как организатор обороны Москвы…» Ну и далее, сделал то-то и то-то. Не преувеличение ли?
       Да, мы не вправе сегодня умалять заслуги Жукова в Великой Победе над фашизмом, не вправе умолять его заслуги и в самой первой победе, принёсшей начало коренного перелома в войне – победе под Москвой.
       Но… кесарю кесарево!
       Если он основной организатор, то почему он названивал генералу Румянцеву, требуя подкреплений и оскорбляя генерала? Почему он не знал, что есть в резерве Ставки, почему даже не догадывался о том, какие силы и откуда перебрасываются по замыслу Сталина под Москву? Почему он от Сталина узнавал и о параде и о других важнейших мероприятиях?
       Жуков не был организатором обороны Москвы, он был исполнителем воли подлинного организатора, он был командующим одним из фронтов, оборонявших Москву, путь главнейшим фронтом, Западным, но всё же одним из… Ведь и Калининский фронт прикрывал Московское направление. И другие фронты содействовали успеху на Московском направлении.
       Мы уже многие годы находимся под обаяниям созданного Михаилом Ульяновым образа маршала победы. Но это скорее собирательный образ, поскольку без лакировки не обошлось. И уж, конечно, изъяты все нелицеприятные черты… 
       В своих мемуарах, в главе, посвященной обороне Москвы, Жуков дает такой эпизод:
       «И.В. Сталин вызвал меня к телефону:
       – Вам известно, что занят Дедовск?
       – Нет, товарищ Сталин, неизвестно.
       Верховный не замедлил раздраженно высказаться по этому поводу:   
       «Командующий должен знать, что у него делается на фронте». И приказал немедленно выехать на место с тем, чтобы лично организовать контратаку и вернуть Дедовск.
       Я попытался возразить, говоря, что покидать штаб фронта в такой напряженной обстановке вряд ли осмотрительно.
       – Ничего, мы как-нибудь тут справимся, а за себя оставьте на это время Соколовского».
       Комментарий Алексея Николаевича Крылова:
       «Тут Жуков прав, хотя Сталин посылал его в войска того фронта, которым Жуков командовал, а сам Жуков увез Говорова из его 5-й армии чёрт знает куда, как ткачиху для передачи передового опыта. И ещё. Обратите внимание на то, кем осуществлялось командование Западным фронтом. Сталин говорит «мы справимся», а не «Соколовский справится».
       И, наконец, Жуков не имеет представления о противнике на своём фронте. Он не представляет, какие именно немецкие дивизии ведут бой с подчиненными ему 5-й и 16-й армиями.
       Но если Жуков не командовал, а бегал и материл командующих армиями и генералов, то кто же тогда вникал в обстановку, кто руководил войсками его фронта? Рокоссовский поясняет то, на что невольно натолкнул нас сам Жуков в предыдущей цитате. Рокоссовский вспоминает:
        «Спустя несколько дней после одного из бурных разговоров с командующим фронтом я ночью вернулся с истринской позиции, где шёл жаркий бой. Дежурный доложил, что командарма вызывает к ВЧ Сталин.
Противник в то время потеснил опять наши части. Незначительно потеснил, но все же... Словом, идя к аппарату, я представлял, под впечатлением разговора с Жуковым, какие же громы ожидают меня сейчас. Во всяком случае приготовился к худшему.
      Взял трубку и доложил о себе. В ответ услышал спокойный, ровный голос Верховного Главнокомандующего. Он спросил, какая сейчас обстановка на истринском рубеже. Докладывая об этом, я сразу же пытался сказать о намеченных мерах противодействия. Но Сталин мягко остановил, сказав, что о моих мероприятиях говорить не надо. Тем подчеркивалось доверие к командарму. В заключение разговора Сталин спросил, тяжело ли нам. Получив утвердительный ответ, он с пониманием сказал:
       – Прошу продержаться ещё некоторое время, мы вам поможем...
       Нужно ли добавлять, что такое внимание Верховного Главнокомандующего означало очень многое для тех, кому оно уделялось. А теплый, отеческий тон подбадривал, укреплял уверенность. Не говорю уже, что к утру прибыла в армию и обещанная помощь – полк «катюш», два противотанковых полка, четыре роты с противотанковыми ружьями и три батальона танков. Да ещё Сталин прислал свыше двух тысяч москвичей на пополнение. А нам тогда даже самое небольшое пополнение было до крайности необходимо».
      Как видите, армиями Западного фронта вынужден был командовать через голову Жукова лично Сталин. И дело даже не в том, что он в данном случае послал Рокоссовскому резервы и выслушал доклад, а в том, что распределять резервы должен только командующий фронтом. И Сталин им был, поскольку откуда Жукову знать, на какие участки фронта, сколько и каких резервов слать, если, как сказано выше, он не знал, где, сколько и какой противник атакует войска его фронта? На контрасте манеры обращения с подчиненными Жукова и Сталина, хотелось бы обратить внимание, что поведение Сталина в данном эпизоде являлось для него типичным.
Здесь приведём характерный пример из войны Русско-Японской. Генерал Куропаткин обладал личной храбростью. Храбрость может считаться достоинством лишь применительно к нижнему чину. От офицера, тем более от старшего начальника, требуется уже нечто гораздо большее. Офицер так же не смеет не быть храбрым, как не может не быть грамотным: это качество в нем подразумевается. Суворов формулировал это ясно, кратко и исчерпывающе: «Рядовому – храбрость, офицеру – неустрашимость, генералу – мужество». И он с Наукой Побеждать вдохнул это мужество в сердца Багратиона, Кутузова…»