День сегодня и вообще

День сегодня и вообще получился необычным. После ослепительно солнечного ветреного утра последовал облачный полдень, а в пополудни прошёл первый мокрый весёлый дождь, после которого природа начнёт цветное преображение.

                38

Цветные тени глянцевых журналов,
успех с учётом многих миллионов,
власть и богатство, сила капитала
растёт за счёт людей, всего лишённых.
И ужас в том, что сфера созиданья –
всего лишь фокус хаоса, стихии, –
когда-нибудь приходит пониманье,
как голос вопиющего в пустыне!

Постичь элементарное желанье,
что остаётся просто недоступным, –
стать не такими, говорю заранее,
неважно как, в словах или поступках!
Не из нужды, по страсти пробиваться
в незаданных, неспрошенных пределах,
пытаясь без конца сопротивляться
недолговечно призрачному телу!

Так истекаю каждою весною,
и каждою весною возрождаюсь,
не расставаясь со стыдом, виною,
хотя давно не стыдно и не страшно!
Внимание не очень обращая
на тех и этих дельных и хороших,
способных добрых честных, принимая
незаурядность, если не ничтожность!

Надежде, умирающей последней,
так свойственно с прогрессом усложняться,
путём побед, ценою поражений
держаться бровок временных дистанций.
Но также слишком хорошо известно,
что лучшее и худшее проходит
не без акцентов времени и места,
в сосудах заспиртованных уродцев!

Без встречного усилия, понятно,
без провокационного соблазна
господствовать как автору приятно,
не применяя в должной мере власти!
Достаточно того, что не просили
на самом деле так распространяться,
в совсем ином невероятном стиле
с читателем смущённым сообщаться.

               
               
                39

Напряжённое сознанье тишины вялотекущей,
снова дар как наказание, если не могу быть лучше.
Воспарить не удаётся, как увидеть и услышать
нечто новое в смещённой плоскости обычной жизни.
По привычке я включаюсь, находясь уже в процессе,
ничего не замечая, в смысле всё так интересно
под давлением реальным места, времени, бессилья
непроявленным желаньем качества иного стиля.
Жадность самопожиранья, словно жертвоприношенья
щедрость музыки незнанья, тайны тонких ощущений.
Бегством больше не спасаясь, оставаться мне на месте,
исписаться опасаясь до потери пульса, чести!
Отдохнуть душой и телом я хотел бы, разыгравшись,
книжки так читал в постели, сладко вытянувшись, раньше.
Но покуда резвым станешь и чему-то удивишься,
нехорошим состояньем до чего же отрезвишься!
Хоть провисшей паутиной завязать в углу чердачном
полумрака страх картинный, поиграться в незадачу!
Вялость, как от нездоровья, и без сил сопротивляюсь,
но не вывернусь сегодня, это абсолютно ясно.
Ни крупицы благодарной, только я не огорчаюсь,
побывав таким бездарным, страх сочувствием венчаю!

               

                40

Уже 10 апреля, давно не многоснежный март,
пустое ветреное время, как детство, где пропал азарт!
Дворы, что поле игровое, и ближе к ночи беготня,
но всё пространство мировое, что есть в тебе, против тебя!
Да, что душа, бунтует тело против привычных всяких дел,
мероприятий ежедневных, как ванна без воды – постель!
И припечатанным ко днищу и стенкам с тлением тепла
в почти на гроб похожей нише как не бывало «бла, бла, бла»!
И не старайся приподняться, поскольку ниже не упасть,
а чтобы с мёртвой точки сняться, на вертикаль лишь уповать!
Что значит, сам не принимаешь того, что так хотел отдать,
и ещё больше отнимаешь, уже не зная, где занять!
Как непосильное бессилье или болезненный разлад
все дни Страстной седмицы длится, и это, право, не парад!

Итак, идёт Великий вторник, и солнце с раннего утра:
весна, весна в оконном створе поры надежд не для пера!
Пора вставать, больной затворник, уже не для великих дел,
для первых встречных без разбора, разговориться, побалдеть!
Пора венчаться восклицаньем и, в плечи голову вобрав,
задрав нос дырками дыханья, уйти зрачками внутрь себя!
И как бы после петли шеей неповоротливой скрипя,
с заевшей башней танка спевшись, неведомо, когда пропав,
неведомо, куда прорвавшись, и неизвестно, от кого
обороняясь, может даже на случай, если кто придёт!

Открыты окна, словно летом. Шумище, сырость с кислотой
в безлиственной, смертельно бледной улыбке с нищей добротой!
Как шершень из мотка метафор жужжу из ничего в мотне,
не то, что благородный автор, опальный умник, граф Монтень!
Венком терновым коронован, к распятию приговорён,
между насильником и вором Христос пройдёт своим путём
до голого холма – Голгофы, и на вершине будет казнь,
и губка с уксусом, и льготный укол копьём, в который раз
и то, и это повторится с тем, кто имея неба власть,
неотвратимо разорится в соблазнах каждого из нас!