Мама

 МАМА
               

      Моя мама Ирина Аркадьевна Зарецкая не была на фронте. То, что она сделала, никто (и она сама) не называли подвигом. Но во время войны она спасла десятки детских жизней, и я считаю, что об этом нужно рассказать.

      К началу войны мама была главным врачом  одной из детских поликлиник Ленинграда.  В начале июля 1941г. ее направили сопровождать в качестве главного врача эшелон с эвакуируемыми детскими учреждениями. В одном из детсадов, ехавших в этом эшелоне, были и мы с сестрой. Доехав с нами до места, мама вернулась в Ленинград (врачи были военнообязанные). В ноябре 1941г., когда только началось движение по Дороге Жизни, ей поручили сопровождать большую группу подростков в эвакуацию, в Кировскую область. Ехали сначала машинами через Ладогу, потом поездом. Об этой поездке можно бы написать отдельный рассказ, да не хочу отвлекаться. Приехав в Киров в последние дни 1941 г., мама сдала своих подопечных, и ей тут же предложили возглавить один из эвакуированных из Ленинграда интернатов. Ситуация там сложилась отчаянная, но маму знали как опытного администратора и надеялись, что она справится.
        Интернат был создан в спешке в конце лета 1941 г. В нем объединили детей, почему-либо не уехавших со «своими» детсадами, детдомами, яслями – всего больше 300 человек, от  ясельников, до младших школьников.  Времени на организацию карантина не было. В результате интернат «повез» с собой семь разных инфекций – тут вам и ветрянка, и скарлатина, и корь, и что хотите. Вторая беда: не было персонала! Решили проблему так: нашли несколько врачей и медсестер, а на должности воспитательниц, нянечек, поваров, прачек набрали женщин, готовых уехать в эвакуацию вместе со своими детьми. Коллектив получился непрофессиональный и несработавшийся.
        Кировская область, хоть и очень бедная, относилась к эвакуированным ленинградцам очень хорошо, делала для них, что могла. Интернат поселили в сказочном месте, на высоком берегу реки Чепцы на большой поляне среди густого леса.  Перед войной там построили детский санаторий  под названием Конып – добротные деревянные двухэтажные корпуса, водопровод, электростанция, баня-прачечная, пекарня, конюшня, даже своя лесопилка. До ближайшего села (Большой Перелаз) – километра три. Но у ленинградцев тут же возникла масса непростых проблем. Снабжение продуктами, лекарствами и всем прочим велось из Кирова, но весьма нерегулярно и не в полном объеме. По-настоящему за всем этим надо было бы самим ездить в Киров (на телеге или на санях, разумеется), но организовать это руководители интерната не сумели – ни лошадей, ни фуража для них не было, да и обращаться с ними никто не умел. Лесопилка в неумелых руках быстро сломалась. Все, что могло, скоро поломалось, засорилось, вышло из строя. У персонала опустились руки. Какой-то страшный сон. Продукты в принципе есть, но как до них добраться? Кругом лес, но дров нет. А значит и от прачечной никакого толка. И от пекарни тоже. Наступила зима, а зимы там снежные и очень холодные.
       К Новому Году обстановка в интернате напоминала блокаду, только что без обстрелов. Деревянные дома промерзли насквозь. Если разбилось оконное стекло, так тому и быть. Антисанитария страшная. Еды считай, что и нет. Дров тоже. Многие женщины пыталось спасти хотя бы своего ребенка, накормить, обогреть – в одном из корпусов одну комнату топили так, что дело кончилось пожаром. Потушили, по счастью. Остальные дети целые дни лежали в холодных палатах, голодные, без призора, на мокрых матрацах, в грязной одежде. Все 7 инфекций только того и ждали, не щадили и тех, у кого рядом была мама. Дети умирали от голода, холода, болезней. Вначале хоронили. Потом нет.
       Мама, посмотрев на всё это, на один день съездила к нам (наш интернат тоже был в Кировской области), а потом вступила в бой – принялась наводить порядок. В первую очередь добилась, что слушались ее беспрекословно. Много лет спустя она рассказывала мне, как трудно было наладить дисциплину. Начала она со строжайшего контроля за продовольствием. Всё до последней крошки шло в общий котел. Четко распределила обязанности и строжайше следила за их исполнением. Постепенно подчиняться новому главврачу стали охотно –  появилась надежда наладить более-менее нормальную жизнь. Но были вещи, с которыми своими силами они справиться не могли. В первую очередь – наладить снабжение. Затем – ремонт лесопилки и водопровода, ремонт зданий, которые за несколько месяцев запустили, казалось, безнадежно. 
       И тут моя мама пошла на нарушение закона. Выяснилось, что в кладовых интерната среди прочего был ситец. В то время в деревне это была ценная валюта. Мама сходила в село, поговорила с председателем сельсовета. Договорились, что деревенские женщины помогут организовать подводы и съездят с мамой в Киров получить продукты, лекарства, фураж и пр. Нашелся вернувшийся с фронта инвалид, который починил лесопилку и потом работал на ней. Под его руководством запустили прачечную, постепенно починили окна-двери. Оплата шла ситцем. Много лет спустя мама призналась мне, что очень боялась: за такое и посадить могли запросто, но ничего другого она придумать не могла. По счастью, не нашлось желающих добивать интернат – ни в селе, ни в Кировском облздраве.      
       Много труда стоило реорганизовать детские группы: отделить больных, организовать карантин, наладить лечение, распределить детей по возрасту и по состоянию здоровья. Большинство детей постепенно оправились, но осталось человек 20, которых называли «группой дистрофиков». Эта группа постепенно уменьшалась: большинство выздоровели, но нескольких спасти не удалось. Последняя девочка умерла весной 1945г. Звали ее Верочка Павлова. Мир ее памяти.
       Только в феврале мама забрала нас с сестрой к себе. Но еще долго не разрешала нам ходить в корпуса – пока не покончили с болезнями.
       И началась нормальная жизнь. Но нормальной она стала и оставалась благодаря неиссякаемой энергии главврача. Сейчас трудно представить, что абсолютно всё, от ложек до одеял, нужно было «выбивать» в Кирове – получить соответствующее распоряжение, выписать, найти, привезти. Мама добилась ставок механика и конюхов. Надобность в нелегальных операциях отпала. Наладили транспорт (гужевой, разумеется). В корпусах стало чисто и уютно. Даже цветы росли на территории. Но все время одной из главных забот было пополнение нашего скудного рациона.  В моих воспоминаниях о жизни в Коныпе на первом месте – постоянная заготовка подножного корма, витаминов.  Весной старших детей (т.е. лет с шести) водили в лес собирать молодые побеги ели, попозже -щавель. Потом ягоды, за которыми нас возили на лодках на заброшенные плантации на другом берегу Чепцы. Потом шиповник, осенью грибы.            
      Затем интернат реорганизовали и перевели в большое село Полом. Легко сказать: перевозить детей и всё имущество на санях в разгар морозов! Ехали два дня. Поселили нас в большом кирпичном здании школы, выстроенном перед самой войной. И уж в Поломе организовали настоящее подсобное хозяйство: скот (лошади, коровы, свиньи, козы, куры), огороды (целые поля картофеля, моркови, турнепса). К тому времени такие хозяйства при интернатах областная администрация одобряла и поддерживала: выделяли землю, семена, животных. Работали там и сотрудницы, и мы, старшие. Всему научились ленинградки: и лошадей запрягать, и за плугом ходить, и  сено косить, и за свиноматками ухаживать! В этом селе были еще два детских учреждения из Ленинграда, а школа была одна, туда ходили и мы, эвакуированные, и дети из соседних деревень. Мы едой избалованы не были, но какими же привычно-голодными были деревенские дети! 
       Потом стали приезжать к нам родственники и друзья, пережившие блокадную зиму. Некоторые из них остались работать в Поломе. Были с ними и дети. Вот уж наслушались мы страшных рассказов.
       И еще одно воспоминание. В самом конце 1944г. привезли к нам большую группу детей, человек 20. Маленьких, лет двух. Шептались, что это дети заключенных. На эту мысль наводило странное обстоятельство: ни имен, ни фамилий в сопроводительных документах не было. Только номера. Вот наши воспитательницы и нянечки и придумывали им имена. Помню, мы с сестрой удивлялись — как же потом мамы сумеют их найти. Боюсь, не сумели...
       Наконец, с весны 1945г.стали мечтать о возвращении. Пришло распоряжение, что возвращаться в Ленинград будут те дети,  у которых есть там хотя бы один из родителей. Составляли, проверяли –перепроверяли  списки, оформляли «вызов» (просто так сесть в поезд и ехать, куда хочу, в то время не разрешалось). В июне 1945 г. со второй большой группой возвращавшихся уехали и мы. Но на этом мамины заботы еще не кончились. Казалось, все матери возвращающихся детей были предупреждены о нашем приезде, и все же некоторых в городе не оказалось: несколько человек отправили на торфоразработки, а кого-то вообще не смогли сразу найти. Месяц мы с сестрой жили у родственников, а измученная мама только изредка к нам забегала. И рассказывала о своих хлопотах. Ведь мало было найти, куда направили маму каждого ребенка, нужно было добиться, чтобы ее отпустили с торфоразработок (что было очень непросто). Только к концу августа все дети были пристроены, мы наконец оказались дома и мама вернулась на свою прежнюю работу — главврачем поликлиники №8.