Поезд в детство

В купе я неожиданно встретил Перчина Ивана Ивановича известного в наших краях оппозиционера всему и вся.

Трудно сказать с кем он был в дружеских отношениях, хотя многие искали его расположения.

Мы что-то буркнули друг другу, уселись  за вагонным столиком и с час не меньше созерцали сквозь мутное, немытое окно картины проплывающего пейзажа среднесибирской равнины.

Над нами  тихонько бубнило радио, сообщались всяческие события на международных фронтах дипломатии.

- Отчего, - спросил я его, - весь мир не прав, а мы одни только правы?

- От того дорогой мой друг, что  «всего мира» нет, а есть ряд стран, которые говорят о себе – «мы весь мир»! Ну как наш Иван Усыпикин говорит, что он и есть вся пресса, и кроме его нет ничего в нашей округе.

- Так Вы хотите сказать, - начал было я, но он меня на манер наших завсегдатаев телешоу бесцеремонно перебил.

- Нет, я ничего не хочу сказать, это Вы сказали – «весь мир», я же пояснил Вам, что «всего мира» нет и в помине. Если хотите, то есть Шер-хан  только не из сказки о Маугли, а вполне настоящий с козлиной бородой, в цилиндре,  а вокруг его стая шакалов, тонко и звонко подвывающих.

- Ну  коли судьба вот так свела нас в одном купе этого поезда то не скажите ли, куда Вы отправились?- Спросил его я, стараясь сменить тему. И знаете, что он мне сказал?

- Вот еще вопрос совершенно никчемный, разве Вы знаете. куда сами-то отправились?
И тут я на мгновение опешил даже. Как же не знаю? Вот и билет у меня до города моего детства взят.

- Я-то знаю, - ответил ему с некоторым вызовом, - а вот Вы…

- Ну да, ну да, Вы мне еще свой проездной билет покажите.
И он так хитро улыбнулся, словно только что мои мысли прочитал.

- Вы думаете там, в том городе, где провели своё счастливое детство. найдете что-то? То есть найдете хотя бы осколки Вашего детства? Сирень в парке,  духовой оркестр в городском саду, где Вы впервые поцеловали девочку? Чушь! Вы даже мостовую, по которой босыми  ногами ступали, не найдете! Думаю, её давно уже в асфальт закатали.
И строений прежних не найдете. А уж про дом, в котором на свет появились, вообще молчу.

Похоже, мой собеседник выдохся на этом монологе, как-то осунулся, плечи опустились, да и взгляд потух, только  кисти рук, сложенные  на животе совершали какое-то кругообразное движение, и это действовало на меня завораживающе.

Ведь все что он сказал, самое моё сокровенное сказал. Так почему же мне так тошно стало? Разве не эти мысли во мне жили все эти годы? Разве не этого я хотел? Но вот сказал, и горечь пролилась в сердце. Что-то происходит господа мои, когда сокровенное произносится. Магия звука что ли? Не пойму.

Но он прервал затянувшееся молчание:
- Вот и я, дурак, за этим же пустился... Старость, знаете ли поджимает, хочется чего-то такого чего точно знаешь – нет и быть не может, а все ж хочется. Легкое такое помешательство в мозгах происходит. Н-да... Не то чтобы очень, однако же... Вот...

Он обвел купе широким жестом, как бы обрисовывая то, чего по здравому размышлению быть не должно, а по факту случилось.

И опять наступило молчание только стук колес на стыках рельс, да раскачивание и поскрипывание вагона нарушали тишину. И вот он вскинул  глаза на меня и произнес:

- Я как то Вас раньше и не замечал вовсе, хотя городок наш таков, что все обо всех всё знают, вот прокурор к примеру...

И тут я его прервал, зябко что-то стало, когда он прокурора помянул:

- Не надо прошу Вас и про градоначальника тоже не надо и про его замов, Боже Вас упаси и вообще...

- Эк Вас, – только и промычал собеседник, словно через губу переплюнул.

- Нет, Вы не подумайте, что я струсил! Благоразумие только, а так... Я ведь тоже решительно и даже местами готов, но не настолько же?! Однако, вот так на персоналии? Да на какие!? Это знаете ли...

И тут меня что-то замкнуло, а он – вот подлец! Расхохотался, да так звонко, что в наше купе заглянула проводница и спросила, не нужно ли чая.

Чай принесли, и даже заварка его была вполне сносной. Перчин достал коральку копченой колбасы и кусок порезанного черного хлеба, ну и я кое-что достал из пакета.

Ели каждый своё. Как-то не получалось объединить все это в один стол. Наверное потому, что не было спиртного. Если бы было, тогда, естественно и природно объединились бы, может даже и подружились бы, но при нынешних обстоятельствах...

После чаепития мы опять созерцали пейзаж за окном, но разве можно было часами молчать? Может мой визави и мог, но не я. Скажу честно, люблю поговорить вообще, не так чтобы, но почему бы и нет?

О погоде, к примеру, или о ловле карасей удочкой, о выращивании помидор, или о приготовлении запеканки из ветчины, картофеля с сыром и луком.

Но, сами понимаете с человеком, всуе помянувшим имя прокурора не станешь же говорить о кулинарных изысках и поэтому я спросил о нашем городском придурке, Афиногене Поломошном.

- Как же, знаю его лично, – подтвердил Иван Иванович, видно сам тяготился молчанием.

- Одно могу сказать о нём совершенно точно и ответственно. Он не добивался чести называться либералом и демократом к чему в настоящее время стремится каждый осел.

И так на меня зыркнул, что я уже и пожалел, что затеял очередной раунд разговора с ним. Понял, что он меня ослом считает. Вот и поговори после этого с человеком?! Но сдержался.

- Да помилуйте! Чем же Вам не угодили демократы и либералы? Кажись все страны, все государства, где сие процветает, живут и здравствуют! Чем же это плохо?

- А тем и плохо, – ответил он,- что процветают.

- Нет уж, Вы мне объясните, чем же это плохо когда процветают?

- Природа. – Ответил он и уставился в окно.

- И что природа? – Не унимался я, - причем природа? Вы уж отвечайте, ежли есть ответ.

- Да есть, есть ответ. Самый красивый и самый большой цветок  в мире Бунгапатама, или Раффлезия, является паразитом. Мало того оно питается  насекомыми. Так что демократия и либерализм питается людьми – это их пища. А форма, конечно завлекательная, иначе бы кто в их сети попался.

- Однако, что же Вы предлагаете? Неужели отказаться от прав человека?

- Ни в коем случае! – Воскликнул Иван Иванович! – Я предлагаю определить, что такое человек!

- Эк куда хватили! А то это не очевидно?

- В этом-то все и дело! Для кого-то очевидно, а для кого-то и нет. Для тех, кому не очевидно тоже согласия нет. В этом вся загвоздка.

- Так ведь и не придете ни к чему. Передеретесь и расплюетесь. Вражды только больше будет.

Иван Иванович почесал переносицу и согласился со мной:
- Ваша правда. Передеремся. Тут без диктата силы никак не обойтись!
И вдруг резко, почти выкрикнул, - повелеть нужно!

- А повелитель со своей опричниной, только себя и их за людей посчитает, а всех остальных на сорта разделит.

- Так и Вы тоже считаете, - уже иным упавшим на три октавы голосом спросил Иван Иванович.

- Считаю, – твердо ответил я. - Даже христианству не удалось построить справедливое общество, разве что староверы, да и то не везде и ненадолго.

Тут и мою станцию объявили. Сошел я на перрон и огляделся. Ни кто здесь меня не ждал, да и не мог ждать. Пустынно и тихо было. Сошел по железной лестнице в здание вокзала и спросил дежурную, есть ли где гостиница. Гостиницы в городе моего детства не было.  Здесь ни кто не ждал гостей.