Дорога

Осень 1961года выдалась ранней и дождливой. Да и лето в этом году не баловало строителей хорошей погодой. Я к этому времени имел уже трехлетний стаж работы после окончания института и работал начальником  участка строительства  автомобильной дороги. По терминологии того времени, если память мне не изменяет, он назывался машино – дорожным отрядом. Отряд был не меленький. Одних только единиц техники для возведения земляного полотна было не менее двадцати, не говоря уже о дорожной одежде и искусственных сооружениях. Кроме того у нас был свой песчаный и каменный карьер с дробильно – сортировочным оборудованием, а в разгар работ нас обслуживало несколько автохозяйств из ближайших районов, что тоже требовало огромного внимания. Так что я мотался на своем мотоцикле «Ирбит» с коляской с утра до поздней ночи. Благо, что был я тогда холост, никто меня  дома не ждал,  и жил я тут же , на дороге в ближайшем населенном пункте. Квартиру я выбирал себе очень тщательно, у домовитых хозяев, где была чистота и порядок. Поэтому, как правило, под благовидным предлогом знакомства с районным начальством, на территории которого я проводил работы, напрашивался на прием к председателю райисполкома и просил его порекомендовать мне хозяев, у которых я смог бы снять жилье. Домой, в город, где у меня была комната в коммуналке,  я уезжал, как и все в отряде, только на выходные. В текущем строительном сезоне я перебрался в следующий по трассе административный район и, как обычно, пошел знакомиться с новым председателем райисполкома. Меня встретил высокий стройный спортивного склада молодой мужчина. Тогда, навскидку, я определил, что ему лет тридцать. Приветствуя меня, он сказал, что рад нашей встрече и надеется на плодотворное сотрудничество.
- Помощь сельскому хозяйству, Яков Моисеевич, святая миссия каждого, и мы надеемся, что Ваш коллектив не будет сторониться ее. Нам необходима Ваша помощь в приведении наших дорог в порядок. Я понимаю, что Ваши возможности ограничены, но если Вы не будете запрещать Вашим грейдеристам профилировать наши дороги, то мы сами найдем способ, как с ними договориться. У нас, безусловно, будут и другие просьбы, но об этом поговорим потом. Мы же, со своей стороны, всегда будем рады оказывать Вам посильные услуги, находящиеся в нашей компетенции.
- Мы, Егор Степанович, (так звали председателя райисполкома), всегда помогаем нашим кормильцам, коими Вы являетесь, разумеется, в пределах наших возможностей. Что же касается профилирования Ваших дорог, то считайте, что мы договорились. У меня есть к Вам небольшая просьба: я хотел бы на время работы в Вашем районе устроиться на квартиру здесь, в семье, как говорится, без вредных привычек. Не порекомендуете ли Вы мне кого – либо? Егор Степанович внимательно, как бы прикидывая что-то в уме, посмотрел на меня, позвал секретаршу и попросил ее пригласить к нему Николая Николаевича.
- Это заместитель мой, - сказал он,- его сын,  правда, приемный очень похож на Вас. Отец мальчика воевал в наших местах и погиб, когда его еще и на свете не было. Через несколько минут, опираясь на костыль, зашел мужчина лет сорока пяти и сел на стул, приставленный к столу председателя, так, что мы сидели друг против друга. Егор Степанович представил меня, сообщив, что он, отвечающий за состоянием дорог и прочей инфраструктуры района,  должен поддерживать со мной тесные связи, и потому было бы не плохо, если бы он взял меня к себе на квартиру на время нашей работы в районе.
- У тебя, Николаич, дом большой, места на целый взвод хватит,  да и квартирные, что он платить тебе будет, не лишние – Сёмке пошлешь, студенту своему.
- Не могу я, Степаныч, взять его к себе на квартиру. Ты посмотри на него, он же, по обличию,  точь – в - точь, что на портрете в горнице у меня, который Танька моя бережет пуще глаза. Я ее пятнадцать лет прошу убрать этот портрет, чтоб глаза не мозолил. Ну, убили мужика на фронте, уже и позабыть надо. У нас двора нет, где мужик, либо сын не погиб. А она говорит мне: «Не нравится – уходи сам». Так что извини, но взять его к себе на квартиру я не могу – с Татьяной беда может случиться.
- Ну,  что ты, Николаич, он ничуть не похож на тот портрет. Хирург наш Натан Соломоныч больше похож,  чем он. И ничего - Татьяна десять лет работает у него операционной сестрой без каких – либо недоразумений. Так что не выдумывай, возьми его на квартиру, это для дела нужно. Конечно, я не настаиваю, тебе решать, но я прошу подумать. И обращаясь ко мне, он продолжил:
- Я думаю, что это не к спеху Вам сейчас, приходите завтра, я этот вопрос решу. Я больше не обращался к председателю райисполкома по вопросу жилья, так как это, действительно, мне было не к спеху – у меня был прекрасный, приспособленный для проживания штабной вагончик, да и времени у меня тогда не было заниматься этим. Работа у нас в сезон продолжалась полный световой день с перерывом не обед, а с наступлением сумерек мы проводили передислокацию наших стоянок. В один из таких вечеров на третий, или четвертый день после моего посещения райисполкома, у штабного вагончика остановился  райисполкомовский   «Козлик», из него вышел, опираясь на костыль, Николай Николаевич и направился к электрикам, перебрасывающим времянку для подключения наших вагончиков к электричеству. Я из вагончика наблюдал за жестами, которыми обменивались Николай Николаевич и электрики и понимал, что разговор нелицеприятный. Выходить из вагончика я не стал, а дождался пока он, после нескольких непристойных жестов в сторону электриков,  красный от злости ввалился в штабной вагон и начал с дверей материть меня за самоуправство и подкуп районных электриков, ведущих работы без согласования с ним.
- Успокойтесь, Николай Николаевич, - сказал я ему,- с электриками Вашими я не договаривался. Дело в том, что вчера меня посетил Ваш секретарь райкома партии для, так сказать, первичного знакомства. В процессе этого знакомства я обратился к нему с рядом просьб. Подключение нашей базы к электричеству это одна из просьб. Почему он с Вами не согласовал это - вопрос не ко мне  и не к рабочим – электрикам. Все необходимые документы и вопросы оплаты я завтра оформлю в районных электросетях. Так что все Ваши претензии адресуйте, пожалуйста, в Ваш райком партии. Тон разговора Николая Николаевича мгновенно изменился, спесь тут же улетучилась, и голос стал тихим и даже заискивающим.
- Ну что вы, Яков Моисеевич, вы меня не правильно поняли. Я ни в коем случае не против подключения Вас к электросетям, но считаю, что во всем должен быть порядок. И хватит об этом.
Я ведь приехал забрать Вас к себе на квартиру. С женой своей, с Татьяной, я этот вопрос обговорил. Она ждет Вас  сегодня, так что собирайтесь. Никаких возражений быть не может, иначе у меня будут крупные неприятности и дома и на работе. Я принял предложение и через минут двадцать уже входил в его дом. Меня встретила молодая симпатичная женщина лет тридцати пяти и, улыбаясь, предложила мне пройти в дом. Дом был большой, светлый, просторный. Он даже показался мне каким-то пустым из-за отсутствия мебели. Большой самодельный стол, четыре стула, две лавки у стен да комод в углу – вот вся мебель зала. Меня провели в небольшую комнату, в которой мне предстояло жить. В глаза бросилась небольшая фотография на стене, очевидно, увеличенная, молодого человека в военной форме с тремя кубиками в петлицах. Перехватив мой взгляд, Татьяна Сергеевна (так звали хозяйку) улыбнулась и сказала:
- Это отец моего сына Сёмы. Его тоже Сёмой, вернее, Самуилом, звали. И фамилия у него тоже особая была – Зеленчонок. Он родом из Белоруссии, из Минска. Погиб он здесь во время войны, на постое стоял у нас. Здесь ведь фронт два года стоял. Здесь -  наши, а там, через поле,- она показала рукой на дома райцентра, видневшиеся в окне, -  немцы. Сын мой на него очень похож. Она посмотрела внимательно на меня и сказала улыбнувшись: «Да все Вы похожи друг на друга, и Вы тоже». Далее разговор перешел на бытовые темы.
- Кормить я буду Вас два раза – завтраком и ужином, постельное белье менять раз в неделю, постираю Ваше бельишко, коли дадите. Об оплате договаривайтесь с Николаем Николаевичем. На этом официальная, так сказать, часть разговора завершилась, и Татьяна Сергеевна пригласила нас к ужину. В моем бауле нашлась бутылка водки «Московской», пару банок тушенки, но Татьяна Сергеевна приказала мне убрать это назад в баул, так как Николаю Николаевичу употребление спиртного категорически запрещено, да и тушенка сейчас не к месту. Ужин был отменный. Николай Николаевич все время намекал ей, что неплохо бы принять по рюмочке в честь знакомства, но Татьяна Сергеевна была непреклонно.
- Тебе пить нельзя - опять уйдешь в запой на месяц, и сейчас уже точно с работы прогонят. Потом, обращаясь ко мне, сказала:
- У нас сухой закон. Если Вам нужно собраться с друзьями, выпить – я понимаю, это часто бывает необходимо по разным причинам - ищите другое место. У нас пить нельзя. Свой мотоцикл я оставил около штабного вагончика. Пришлось сбегать на край села к нашему стану за ним, так как утром мне необходимо было быть на асфальто - бетонном заводе. Здесь гремела музыка. Только что заасфальтированный участок дороги был превращен в танцевальную площадку, на которой веселилась наша молодежь и не только молодежь, но и наши рабочие более зрелого возраста, а также и молодежь окрестных сел, пришедшая, как здесь говорят, на «мотания». Найдя бригадира землеройного отряда, а именно они здесь задавали тон, я назначил его ответственным за это стихийное мероприятие и предложил выключить музыку не позднее половины двенадцатого ночи. Вообще – то подобные танцы по вечерам дело обычное, но не предполагал я, что они будут устроены в первый же день нашей передислокации.
Все шло, как говорится, по плану. Строительный сезон завершался. Нам, слава Богу, удалось завершить основные работы до затяжных дождей. Сейчас, вырывая каждый погожий день, мы вели поверхностную обработку и обустройство дороги, а так же делали задел по земляному полотну. Мне удалось, пользуясь своими связями и внутренними резервами, по просьбе местных властей заасфальтировать в колхозах района несколько токов, устроить, по согласованию с заказчиком, несколько въездов на дорогу, не предусмотренных проектом, а также выполнить и другие дорожные работы для района. Районное начальство, полагал я, должно быть мною довольно. С жильем мне повезло – дом был теплым, чистым и спокойным. Хозяйка заботилась обо мне – о моем регулярном питании, давая собой на обед «тормозки» и напоминая, чтобы не забыл, к тому же, пообедать в столовой, о чистоте и порядке в моей комнате и моей одежде, и все это за умеренную плату. Все разговоры ее со мной вращались вокруг ее замечательного сына, окончившего школу с золотой медалью (это была первая медаль за все существование их средней школы) и поступившего учиться в «Бауманку». Рассказывала о том, что родственники его отца, погибшего здесь, приезжали к ней из Минска и предлагали ехать с сыном к ним в Минск, где мальчик сможет получить достойное образование, но она, разумеется,  отказалась. Она водила их к стеле, стоящей посреди некогда «ничейной» два года земли, на которой среди множества прочих фамилий солдат была фамилия и их сына и брата. Она и меня водила к этой стеле и, указав строчку, где было высечено «Зеленченок Самуил Яковлевич», вдруг начала рассказывать каким он был замечательным человеком, каким он был замечательным и отзывчивым парнем. Мне показалось, что она продолжает его любить, хотя, возможно, она любила свою юность. Вдруг она задумалась о чем-то и, глядя на меня, сказала: «Я уже восемнадцать лет мучаюсь, совесть меня мучает – мне кажется, что и я в чем-то повинна в его смерти. Я об этом еще никому не рассказывала. Он был командиром у разведчиков и стоял у нас на постое еще с тремя своими ребятами. Остальные его ребята жили в соседних домах. Примерно один раз в неделю, а может и реже, они уходили куда-то, возвращались через несколько дней грязные, голодные и злые и садились пить водку. Где они ее доставали - не знаю, но пили немного, не до пьяну. Только изредка, когда случалось что-то неладное, тогда перебирали норму. А на следующий день, как малые дети, боролись – Семка их чему – то учил. Тогда на наше подворье приходило человек десять, не меньше. Потом Семка остался у нас один, остальные ушли на постой к соседям. В то утро, когда он погиб, а это было примерно в начале пятого, мороз был за двадцать градусов, ночь светлая была - видать далеко, он позвал меня на чердак и подвел к окошку на фронтоне.  Открыв окно, он в бинокль долго рассматривал наш райцентр, занятый тогда немцами потом передал бинокль мне и сказал:
- Смотри, Таня,  вон туда, на церквушку, а потом перемещай бинокль в сторону оврага. Видишь там дом большой, железом крытый?
- Тот, у которого человек в полушубке с автоматом ходит?
- Да, он. Мне с ребятами в этот дом попасть нужно обязательно. Приказ такой.
- Так тебя же убьют, как ты это сделать сможешь?
- Нам не впервой, смотри в бинокль и увидишь сама. Он ушел, а я осталась на чердаке сама. Холодно было очень, но я не отходила от окна, не опускала бинокль, лишь протирала его несколько раз. Много времени прошло, пока я увидела человека в белом, быстр ползущего к часовому. А часовой стоял к нему спиной и смотрел, как мне казалось, в мою сторону. Когда человек в белом был уже совсем рядом с ним и кинулся на часового, в одно и то же мгновенье часовой сделал какое -  то движение, и человек согнулся, ухватившись за живот, и повалился на снег. Я оцепенела от ужаса. Мне показалось, что часовой машет мне рукой, мол, забери его. Потом я уже не помню, что было. Мать моя рассказывала, что я кричала и билась в истерике так, что она и тетя моя меня с чердака  еле сняли. Не уж - то я виновата в Сёмкиной смерти, не уж – то я немцу подсказала, что он к нему ползет?
-Ну, что Вы, Татьяна Сергеевна, часовой никак не мог видеть Вас в духовом окне на расстоянии в полтора километра, не нужно казнить себя - Вы ни в чем не виноваты.
- Спасибо Вам,- сказала Татьяна Сергеевна,- в глазах ее заблестели слезы, она отвернулась от меня и пошла прочь.
Со средины сентября тучи заполонили небо. Начались непрерывные заунывные моросящие дожди. Поля, перенасыщенные водой, превратились в болотные топи. Не убранными остались корнеплоды, капуста. Многие хозяйства не успели убрать и зерновые, и они почерневшие, согбенные склонили свои головы перед неумолимой стихией до земли. Стихийное бедствие обрушилось на наш регион. Но я с планом строительства дороги на текущий год  справился, выхватывая каждый погожий день из дождливого лета и осени и даже успел сделать неплохой задел по земляному полотну на будущий год. Ко времени затяжных дождей я отправил технику в наши мастерские на ремонт, оставив на дороге лишь три бульдозера и два грейдера для борьбы со снежными заносами, собрав их, а также наши вагончики,  оборудование и инвентарь, в одном  месте, у нанятого мною сторожа. Там, где кончалась дорожная одежда и начиналось земляное полотно, мы перегородили въезд на него, высыпав  с десяток машин щебня, которые, замерзнув, превращаются в надолбы - это должно предохранить  земляное полотно от разрушения в распутье. В дополнение установили в этом месте шлагбаум из рельсов. Отправив постоянных рабочих в отпуск, а временных уволив, я сам написал заявление на отпуск, получил отпускные и собирался уехать к родителям на Украину, но за день до отъезда был срочно вызван в управление.  Там мне сообщили, что обком партии собирает бюро по вопросам уборки урожая с участием всех структур, от которых это зависит, включая дорожников. От нашего дорожно -  строительного управления приглашены начальник управления, главный инженер, секретарь парторганизации и я.
- А я тут причем,- Дмитрий Петрович (так звали начальника управления), - удивился я, - я не член партии и даже не комсомолец, так как после института нигде не ставал на учет и не платил членских взносов.
- Ты начальник участка, строящего дорогу на Энск, и нам сказали, чтобы мы обязательно взяли собой и этого начальника участка.
- А как же мой отпуск, я уже и билет купил?
- Не волнуйся, уедешь. Пожурят малость и отпустят с миром. Хотя я сом не знаю, причем здесь ты. Но коль вызывают, значит, ты что-то натворил, или на тебя кто-то нажаловался.
Так называемое бюро обкома партии меня крайне удивило. В большой комнате собрались партийные, советские и хозяйственные работники районов области и областного центра. Приходили они к строго установленному времени, вызывались группами по не понятному мне признаку в другую комнату за двойной дверью, примыкающую к первой, и через какое-то время вываливались оттуда красные, потные, как после парной, и взволнованные. Наконец настала и наша очередь. Вместе с нами вошли представители районных дорожно - эксплуатационных участков, областного автотранспортного управления, а также автобусного парка областного центра.
В комнате, за большим столом, напротив многочисленного ряда стульев, сидело три человека. Позже  я узнал, что это были второй секретарь обкома партии, начальник сельхозотдела обкома и инструктор ЦК КПСС. Рассматривались причины гибели урожая. Секретарь обкома партии на полном серьезе утверждал, что плохая работа дорожников и автомобилистов погубила урожай на корню. Первым подняли для отчета нашего Дмитрия Петровича. Заикаясь от волнения и покрываясь потом, он доложил, что, невзирая на неблагоприятную погоду в текущем году Управление выполнило план работ текущего года и оказывало шефскую помощь сельскому хозяйству. Далее шло перечисление шефской помощи, в том числе был сделан упор на дорожные работы, выполненные мною для района, в котором я работал. Услышав мою фамилию, сидящие за столом встрепенулись.
- Давайте заслушаем товарища Котляра, о его художествах, а потом сделаем общие выводы.
Я доложил о выполнении мною плана строительства на текущий год и о моей шефской работе, в районе. При этом я сделал упор на дороге, идущей вдоль полей параллельно строящейся нами дороге. Эту дорогу мы спрофилировали, нарезали корыто и выполнили дорожную одежду из высевок наших дробильно – сортировочных агрегатов. Кроме того сделали несколько въездов с этой дороги на нашу. Разумеется,- сказал я,-  выполненная нами дорожная одежда из высевок не долговечна, но она уже в этом году существенно помогла району в уборке урожая. В будущем можно будет несколько улучшить эту дорожную одежду. Я доложил, что в этой работе активное участие принимал район, предоставив свой транспорт.
Пока я говорил, лицо второго секретаря обкома багровело, а когда я закончил свой доклад, он взорвался в мой адрес отборной площадной бранью.
- Какого хрена ты нам здесь лапшу на уши вешаешь? Может тебе, мать твою, орден дать надо?! Врешь ты все, дорогу построил район без какой-либо Вашей помощи. Мы сегодня заслушивали районное руководство, и они о Вашей помощи не упоминали. Их мы наградим, а с тебя спросим по всей строгости за самоуправство. Кто тебе позволил дорогу перегородить, чтобы народ не мог проехать по построенной насыпи? Мы вчера в район хотели проехать, так не пустили - сторож с ружьем у шлагбаума стоит, а на грунтовке грязь несусветная – колея по ступицы. На хрен нам такие дорожники, если в район попасть нельзя. Тут в разговор вмешался инструктор ЦК КПСС
- Мы побывали намедни у тебя на базе - на вагончиках ни одного лозунга, ни одного призыва нет. Как же тут план выполнять и шефскую помощь оказывать. Я лично просил твоих бульдозеристов, коль по насыпи нельзя, пусть отбуксируют наш «Козлик» в райцентр, там километров пять, не больше, так потребовали они за это две бутылки, хоть мы сказали им, кто такие. Они нам ответили, что это им по х… Это результат отсутствия какой-либо партийно – воспитательной работы. Пришлось дать на две бутылки, делать нечего было.
- Хватит разговаривать с ним, - вмешался секретарь обкома, - предлагаю объявить ему выговор с занесением в учетную карточку. Я удивленно посмотрел на Дмитрия Петровича, но он прошипел мне: «Садись и молчи!» На этом разговор с нами завершился. Потом заслушивали остальных дорожников, выносили выговора с занесением и без, пока очередь не дошла до автобусного парка. Подняли для отчета начальника (помню, что фамилия его была Крылов, так как расписания движения автобусов на остановках у нас называли баснями Крылова). Еще Крылов не успел подняться со стула, как секретарь обкома обрушил на него поток грязной брани, которую мне слышать еще не приходилось нигде.
- Почему ты ушел в отпуск, оставив за себя придурка! Почему у тебя  главным инженером работает черт знает кто! Я звоню ему и спрашиваю, почему на линии мало автобусов, люди опаздывают на работу, а он мне отвечает, что остальные в ремонте, дороги плохие, автобусы выходят из строя, многие стоят без тормозов. Наладим тормоза, говорит, отправлю на линию еще. А мне наплевать, говорю, на тормоза, мне автобусы нужны на линии, а он, придурок, трубку бросает. Пусть встанет, хочу посмотреть, каков он есть. Со стула поднялся молодой человек лет двадцати семи-восьми спортивного телосложения и, когда секретарь обкома попытался что-то сказать, он махнул в его сторону рукой, как бы усаживая его
- Закрой пасть, пастух,- произнес он - интересно, кто тебя на эту должность назначил? Тебе со скотиной работать и то вряд ли справишься. А Вы, инструктор ЦК, не видите, с кем деле имеете? Или может и вы того же поля ягода? Разве вы имеете право спокойно наблюдать все, что здесь творится! Воцарилась мертвая тишина. Первым встал из-за стола инструктор ЦК и вышел, а за ним и остальные, сидевшие за столом. Вышел и молодой человек, а остальные продолжали сидеть в комнате в ожидании чего-то. Так мы просидели в ожидании минут тридцать, не менее.  Потом в комнату вошел первый секретарь обкома и сказал: «Товарищи, я прошу у Вас прощения за недостойное поведение второго секретаря обкома. Обещаю Вам, что будут сделаны серьезные организационные выводы. Все свободны»
Где - то через полгода я встретил Крылова и спросил его том молодом человеке.
- Работает инструктором ЦК КПСС, сильная поддержка у него, таким все можно. У меня, очевидно, временную стажировку проходил после армии и института.