Я лишь в одном виноват

Оранжевым крокусом солнце цветёт над горой,
в зеркальности бухты мерцает рассветная алость.
Я думал: я сильный; я думал:  я смелый; герой,
а надо не думать, а быть, – как потом оказалось.

Мне жизнь поддавалась, как стих, что строптив и упрям,
зигзаги мои не исправить годам и рейсшинам,
мне кланялись волны, коль кланялся я их морям,
мне кланялись горы, коль кланялся я их вершинам.

И я говорю: человек никакой не герой,
и слаб он бывает, и трусит, но всё же не скрою,
что твёрдость и я проявлял, если надо, порой,
поэтому всё же чего-нибудь в жизни да стою.

Клубок анаконд – вот что значит сплетенье ветвей
средь скал земляничника в возрасте, право, библейском;
друзья становились врагами, и жёг суховей
обид и предательств, и прочих исчадий плебейских.

А гул водопада в апрельском ликует лесу
и слушать его мне ознобно, тревожно и сладко:
я крымскую тему по жизни моей пронесу,
поскольку я сам в ней живу, растворён без осадка.

Я понял не вдруг: справедливость не выдумка, нет,
в скрижалях нездешних всё врезано чёткой резьбою,
и если судьбою задуман я был как поэт,
то им я и стал, как ни спорил с упрямой судьбою.

Я боксом владел, я стрелял, словно снайпер, как бог,
нырял я в морские глубины, исследовал реки,
но этот гипноз, эта магия пушкинских строк,
они незаметно в полон забирают, навеки.

Я крымскую тему от них, словно дар, получил
и ясно я понял, что с ней – неразлучен я буду…
…Оранжевым крокусом солнце роняет лучи
на травы яйлы и на скалы с названьем – Верблюды.

Трезубец Ай-Петри, как в рыбу, вонзился в закат,
он яростно бьётся, трепещет, но всё же слабеет,
и, если по-честному, я лишь в одном виноват,
что крымскую тему закрыть никогда не сумею…