Мойка 12, невозможное вступление или самое начало
В этот двор тремя окнами выходит большой и освещенный зимним солнцем кабинет. Покрытые тонким слоем пыли книжные полки окружили диван. Посреди комнаты – письменный стол, на нем чернильница с арапчонком, колокольчик, гусиное перо, нож для бумаги. Но бумаги нет, как нет и обитателей этого дома. Вокруг только всепоглощающая, кладбищенская тишина.
А ведь еще совсем недавно, недели две тому назад, около шести часов вечера в морозных сумерках по набережной Мойки к дому подъехала карета. И вскоре на Мойке у Певческого моста и в самом доме не было прохода. Толпы народа стекались сюда со всех концов города.
Двадцать девятого января в два часа сорок пять минут пополудни Жуковский снял с лестничной двери последний бюллетень и тихо сказал: «Пушкин умер».
Ждать было нечего, но на Мойке по-прежнему теснилась молчаливая толпа. Через два дня хозяин навсегда покинул свое жилище. А спустя две недели уехала с детьми Наталья Николаевна. Дом опустел, осиротел. Скоро сдадут на склад Гостиного двора оставшиеся вещи, мебель, библиотеку. Бумаги и рукописи вывезут на квартиру Жуковскому. Внутри не останется ничего. Только фасад в молчаливой задумчивости будет по-прежнему выдаваться вперед и всегда помнить своего великого хозяина…
29 февраля 2001 года
Вариации 13 лет спустя
***
В невозможные даты пишутся невозможные и самые важные слова. Они неправильные и точные одновременно. Они ранят одних и освещают путь другим. Они проходят сквозь года, перефразируются, передаются в памяти, стучат в боковые двери по выходным. Слова, которые дают надежду, спасают, утирают слезы и возвращают веру. А невозможные даты – они не такие уж и невозможные, главное их записать на бумаге, словами. Слова может стереть только смерть, потому что она есть тишина. Но память громкая, она не даст замолчать, она будет прочитывать тексты вслух, и даже громко кричать, когда ее не услышат.
***
В Питере самая страшная погода не мокрой зимой и не пасмурным летом. А весной, апрельской и майской. Когда зелень бьет цветом в окно, небо рушится дождем, а ты задыхаешься от свежести и влажности. И черно-белая фотография режет все это ножом по-живому. Так что помнить будешь годами. Пять лет спустя, десять, одиннадцать – не важно.
***
Мойка – она такая знакомая. Мы ведь все там бывали. Смотрели на этот диван, на этот стол. Пытались слушать. Пол, стены – вот кого там слушать надо, не экскурсовода, конечно. А еще можно слушать двор – там читают его слова. Важные и правильные. Слишком простые и слишком талантливые. И тишина дома тоже «слишком». Ни балюстрад, ни пилястр можешь не помнишь, но звук тишины в памяти отложится. И вот сядешь на лавочке во дворе, закроешь глаза и будешь слушать тишину. Она расскажет тебе историю про диван, про бюллетень и про то, что вступление – это просто начало. И не важно, что тебе кажется, что история закончилась. Это просто как в кино «в предыдущих сериях» прокрутили и погнали дальше.
***
Двадцать девятого января в два часа сорок пять минут пополудни каждый год случается столько разных вещей. Цепляться не стоит ко времени. Это не более чем точка пространства и времени. Точка отсчета. Или точка конца. Риска в книге. Риска в чье-то линии жизни и смерти.
***
Мойка – это Эрмитаж. Это Кемпински. Это Капелла. Это водные пробки. Место, где нет волн, когда они есть уже совсем рядом. Место, где стоит последний дворец этого города. Место, где с воды читают стихи, проплывая мимо дома 12. Мойка – это такая река в самом невозможном и потрясающем городе этой части света.
***
Трехэтажный дом тяжело дышит над холодной рекой, зажатой в тиски узкой набережной. Былое величие смотрит на воду устало и задумчиво. Школьники сдают экзамен, а во дворе тренируются чтецы. Дом слушает и вспоминает, как эти строки записывались, как перечеркивались, как уничтожались и рождались вновь. Столько хороших слов, а в гидах по городу одно и тоже: «Пушкин умер». Выгнать надо было этого Жуковского, если не смог ничего большего на века в гид по дому записать.
***
Диван совершенно ужасный. На таком не то, что умирать не хочется, сидеть то не особо любо. Разве книги вокруг спасут от его убожества? Страшный диван. Сам как гроб. Вот и дождался смерти.
***
Вариации всегда начинаются с темы. И что это, если не вступление? Да еще и от невозможной даты. Начало самого невозможного пути к возможному счастью. Или просто память, как крошки хлеба у детей в лесу.
30 августа 2014 года
Свидетельство о публикации №214083000258
Спасибо. Понравилось очень.
PS.: у меня в разделе "Казачий проспект" есть миниатюрки на пушкинские темы. Будет желание - всегда буду рад Вам.
Внесу Вас в список избранных.
С теплом,
Левченко Игорь 27.11.2014 04:02 Заявить о нарушении