Мойка 12, невозможное вступление или самое начало

Все объято мертвой тишиной. Возле чугунной решетки над гранитной набережной тянется узкая полоска тротуара, выложенная крупными каменными плитами. Рядом молчаливо возвышается трехэтажный дом. Его центральная часть значительно выдвинута вперед и выделена пилястрами и балюстрадой. В боковых частях здания – тяжелые и мрачные дубовые ворота с резными розетками. Пустые конюшни замыкают двор дома.
В этот двор тремя окнами выходит большой и освещенный зимним солнцем кабинет. Покрытые тонким слоем пыли книжные полки окружили диван. Посреди комнаты – письменный стол, на нем чернильница с арапчонком, колокольчик, гусиное перо, нож для бумаги. Но бумаги нет, как нет и обитателей этого дома. Вокруг только всепоглощающая, кладбищенская тишина.

А ведь еще совсем недавно, недели две тому назад, около шести часов вечера в морозных сумерках по набережной Мойки к дому подъехала карета. И вскоре на Мойке у Певческого моста и в самом доме не было прохода. Толпы народа стекались сюда со всех концов города.

Двадцать девятого января в два часа сорок пять минут пополудни Жуковский снял с лестничной двери последний бюллетень и тихо сказал: «Пушкин умер».

Ждать было нечего, но на Мойке по-прежнему теснилась молчаливая толпа. Через два дня хозяин навсегда покинул свое жилище. А спустя две недели уехала с детьми Наталья Николаевна. Дом опустел, осиротел. Скоро сдадут на склад Гостиного двора оставшиеся вещи, мебель, библиотеку. Бумаги и рукописи вывезут на квартиру Жуковскому. Внутри не останется ничего. Только фасад в молчаливой задумчивости будет по-прежнему выдаваться вперед и всегда помнить своего великого хозяина…
29 февраля 2001 года

Вариации 13 лет спустя

***
В невозможные даты пишутся невозможные и самые важные слова. Они неправильные и точные одновременно. Они ранят одних и освещают путь другим. Они проходят сквозь года, перефразируются, передаются в памяти, стучат в боковые двери по выходным. Слова, которые дают надежду, спасают, утирают слезы и возвращают веру. А невозможные даты – они не такие уж и невозможные, главное их записать на бумаге, словами. Слова может стереть только смерть, потому что она есть тишина. Но память громкая, она не даст замолчать, она будет прочитывать тексты вслух, и даже громко кричать, когда ее не услышат.

***
В Питере самая страшная погода не мокрой зимой и не пасмурным летом. А весной, апрельской и майской. Когда зелень бьет цветом в окно, небо рушится дождем, а ты задыхаешься от свежести и влажности. И черно-белая фотография режет все это ножом по-живому. Так что помнить будешь годами. Пять лет спустя, десять, одиннадцать – не важно.

***
Мойка – она такая знакомая. Мы ведь все там бывали. Смотрели на этот диван, на этот стол. Пытались слушать. Пол, стены – вот кого там слушать надо, не экскурсовода, конечно. А еще можно слушать двор – там читают его слова. Важные и правильные. Слишком простые и слишком талантливые. И тишина дома тоже «слишком». Ни балюстрад, ни пилястр можешь не помнишь, но звук тишины в памяти отложится. И вот сядешь на лавочке во дворе, закроешь глаза и будешь слушать тишину. Она расскажет тебе историю про диван, про бюллетень и про то, что вступление – это просто начало. И не важно, что тебе кажется, что история закончилась. Это просто как в кино «в предыдущих сериях» прокрутили и погнали дальше.

***
Двадцать девятого января в два часа сорок пять минут пополудни каждый год случается столько разных вещей. Цепляться не стоит ко времени. Это не более чем точка пространства и времени. Точка отсчета. Или точка конца. Риска в книге. Риска в чье-то линии жизни и смерти.

***
Мойка – это Эрмитаж. Это Кемпински. Это Капелла. Это водные пробки. Место, где нет волн, когда они есть уже совсем рядом. Место, где стоит последний дворец этого города. Место, где с воды читают стихи, проплывая мимо дома 12. Мойка – это такая река в самом невозможном и потрясающем городе этой части света.

***
Трехэтажный дом тяжело дышит над холодной рекой, зажатой в тиски узкой набережной. Былое величие смотрит на воду устало и задумчиво. Школьники сдают экзамен, а во дворе тренируются чтецы. Дом слушает и вспоминает, как эти строки записывались, как перечеркивались, как уничтожались и рождались вновь. Столько хороших слов, а в гидах по городу одно и тоже: «Пушкин умер». Выгнать надо было этого Жуковского, если не смог ничего большего на века в гид по дому записать.

***
Диван совершенно ужасный. На таком не то, что умирать не хочется, сидеть то не особо любо. Разве книги вокруг спасут от его убожества? Страшный диван. Сам как гроб. Вот и дождался смерти.

***
Вариации всегда начинаются с темы. И что это, если не вступление? Да еще и от невозможной даты. Начало самого невозможного пути к возможному счастью. Или просто память, как крошки хлеба у детей в лесу.
30 августа 2014 года


Рецензии
Достойно, а потому и верно. Вы пишите о знамении времени, в котором мы все ещё продолжаем жить.
Спасибо. Понравилось очень.
PS.: у меня в разделе "Казачий проспект" есть миниатюрки на пушкинские темы. Будет желание - всегда буду рад Вам.
Внесу Вас в список избранных.
С теплом,

Левченко Игорь   27.11.2014 04:02     Заявить о нарушении
Спасибо. Обязательно загляну.

Анастасия Казакова   11.12.2014 00:31   Заявить о нарушении