Цена простоты

Короли, если им удается сохранить жизнь, имеют корону, подданных, самолюбие и свиту. Они болезненно недоверчивы, ревнуют любовниц к телохранителям и развлекаются, казня смутьянов и заговорщиков.
Король же наш имел карие глаза мудреца, лоб мыслителя, а поступками походил на рыцарей, помыслы его были чисты, благородны. Характером доверчивый, слушал вкрадчивые речи подхалимов, считая их глаголящими истину.
В трапезе неприхотливый, он был томим жаждой всех своих подданных сделать счастливыми и богатыми, а себя хотел видеть не злым правителем, а духовным пастырем, которому трепетно внемлет паства, делясь своими чаяниями и нуждой.
Доброта его и сгубила. Обедневший, всеми покинутый, один он остался в огромном дворце, который приходил в упадок, а королевство в запустение.
Некогда свидетель брызг тысячи фонтанов, он видел, как его блистательный двор начинал покрываться крапивой и чертополохом, и грустным взглядом смотрел вокруг. В пустых кладовых эхом разносился предсмертный писк истощенных голодом жалких мышат, посылающих прощальное проклятие правителю, сгубившего их своей доверчивостью и упрямой наивностью.
Теперь король сам вытирал полы во дворце, мыл витражные окна, на стареньком примусе варил себе картошку в мундире на завтрак, обед и ужин.
Когда его одолевала тоска, он выходил на крыльцо, печально смотрел вдаль и говорил:
— Нечего больше у меня красть, вот подданные и покинули меня. Не слышно звона колоколов в церквах и монастырях. Служители веры в поисках лучшего покровителя ушли прочь в места, где громче раздается
звон монет. Границу нечем укреплять. Не хватает солдат, шлагбаумов и денег. На охоту бы поехать, развеять,
рассеять тоску-грусть, но слуги моих коней на водопой
погнали, да так и не вернулись.
В угодьях бы близлежащих пострелять дичь, но ружья заржавели в сырых комнатах.
— Ничего, ничего, — успокаивал себя король. — Все
хорошо идёт, я жив, и если подумать (а сентиментальные
любят много думать ни о чем), то даже счастлив, ведь я не раздираем внутренними противоречиями подданных, не утопаю в долгах и во лжи.
Порой хотелось ему иметь новую хозяйку, королеву дворца и страны. Предыдущая, при разрыве связи, прихватила с собой его мантию с короной и большой сундук с ценностями, тем самым компенсируя себе несходство характеров.
Король смотрел на небо, на мимо пролетающие облака и радовался, что нет, не все у него растащили, увели, украли. Солнце, небо, звезды находились на своих местах. Ему полюбились грустные баллады о морских разбойниках, что плавали по бескрайним морям-океанам и каждый день снова рождались, вступая в схватку со смертью. Его увлекали темные образы рыцарей, ради обладания сердец прекрасных дам готовых пасть на поле брани, измученные капризами и фантазиями своих неутомимых жен. Соседи короля ставили его в пример своим властолюбивым министрам, гордились его скромностью и неприхотливостью.
И не более того. Они, грозные правители, были поглощены заботами о государстве. Воевали, совершали великие подвиги для потомства, строили себе памятники из отрубленных голов врагов-недругов, купались в бурной пене их крови, мечтая жить вечно. Умножали зло, плели интриги, сами же попадая в их сети.
Как-то раз, сидя у крыльца, король пел свои нескончаемые грустные песни (имеющие начало и конец, но без конца для него), но это не помешало ему краешком глав увидеть идущую по его владению красивую женщину.
Она поклонилась королю до земли, не забывая обнажать свои прелести, которые и заметил король, которого мучили одиночество и бытовые неудобства, и которому и     этого оказалось достаточно, чтобы влюбиться.
— Кто вы, чудеснейшая незнакомка? — Спросил король.
— Рабыня ваша — ответила она, даже не покраснев от вранья.
— Откуда путь держите?
— Бегу от злого брата. Он убил отца, захватил власть, а меня хотел бросить в темницу.
Она подошла близко к королю, услышала:
— Хотите жить в моем королевстве?
— Да! — как бы нехотя согласилась она.
Ей пришлось пожертвовать собой и влюбиться в короля, а потом стать его супругой, чтобы полностью править разоренной страной.
Скоро фонтаны опять заработали, а кладовые пополнились снедью. Король уже не мыл полы, не готовил себе еду.
Вернулись подданные, потянулись в храмы священники, славя имя всевышнего, при этим не забывая возносить до небес королеву. Даже мыши благоговели перед ней, благословляя ее ум за их безбедное существование.
Когда правящей особы, королевы, не было дома, король украдкой выходил на крыльцо, смотрел, далеко ли ее увезла карета, а потом опять смотрел на мимо пролетающих птиц, слушал радостный нестройный говор подвыпивших мужиков и чувствовал себя ужасно одиноким.
Его опять потянуло петь грустные песни о временах, когда лишился подданных, но оставался королем над собой, однако молчал при людях, боясь, что подданные донесут королеве компрометирующие слова сильного властелина о его минутных слабостях.
Король любовался ветром, полетом птиц, дождем, и утешал себя:
— Мне можно завидовать, еще как можно. Я один только и делаю то, о чем другие короли лишь мечтают, от меня ведь нет вреда никому.
— Но и пользы тоже нет, — улавливая его мысли, злорадно отвечал ему соседней страны правитель, в это время проходивший мимо дворца.
Неучтивость соседа-венценосца можно было понять, его измучили хронический насморк, семейные склоки, заговор близких и надвигающаяся революция...
Короли исчезают, уступая превосходство королевам. Король умер! Да здравствует королева?