Грядут перемены

               
               
Интенсивная отработка месторождения грозила в скором будущем оставить карьер без запасов руды. В связи с этим на высшем уровне было принято решение начать срочное вскрытие восточной части рудного тела по локальному проекту. Руда здесь была значительно беднее, запасы ограниченными, а большие объемы вскрышных работ требовали резкого, более чем в два раза, увеличения производительности карьера по горной массе. Однако главным фактором, грозившим сорвать эти замыслы, по-прежнему оставался транспорт. Главк обещал помощь только в отдаленном будущем и чтобы продержаться необходимый срок, был заключен договор с Токмакской автобазой.

 В результате в один прекрасный день к нам прибыла огромная колонна самосвалов ЗИС-585 грузоподъемностью всего лишь по 4 т. Эти жиденькие машины не были приспособлены для карьерных условий, и при работе под экскаваторами СЭ-3 от машинистов требовалась предельная внимательность, чтобы не раздавить их при погрузке. Грузили по половинке ковша и все равно у самосвальчиков лопались рамы, ломались подъемники. Сопровождавшие их механики строчили на нас рапорта, мы писали объяснительные записки и ругались с экскаваторщиками.

С появлением на наших дорогах множества небольших машин привычная солидная обстановка сменилась какой-то бестолковой суетой. Нормой стали также массовые злоупотребления с их использованием в качестве рассыльного транспорта. Ничего не стоило снять машину с работы и отправить в Орловку за нужным человеком или в Кашку за водкой. Расплачивались за такие поездки рейсами с рудой. В результате, в первые же месяцы приписки тоннажа и рейсов приобрели такой размах, что не могли не вылезти наружу. Руднику пришлось выплатить автобазе огромные суммы по более высоким ставкам, чем для собственного технологического транспорта. Разразился грандиозный скандал.

Расследование показало, что львиная доля таких приписок падала на смену Корниенко. Саша получил персональный выговор, а мы с Аркеном прошли в общем контексте приказа по комбинату. После этого у нас появилась объективная причина посылать всех просителей к черту и решительно отказывать в надоевших просьбах.

Начавшаяся реконструкция карьера нарушила отлаженный за три года ритм работы предприятия. Появилось ощущение нестабильности, а вместе с нею вновь стали возникать мысли о перемене места работы. Я даже заинтересовался представившейся возможностью завербоваться на предприятия Крайнего Севера. Сдерживало лишь то, что наш семейный быт приобретал все более устойчивый и благополучный характер. Надя была в общем довольна своими успехами в школе. Она оказалась хорошим педагогом и воспитателем, но частенько жаловалась на нездоровые отношения в школьной учительской.

 Ее университетское образование давало повод для зависти среди учительниц с преимущественно средней подготовкой, обвинявших ее в отсутствии специального педагогического образования. При этом действительное качество уроков и отношение к ним детей в расчет не принимались. Особенное усердие в закулисных сплетнях и злоязычии проявляла супруга моего бывшего начальника мадам Шатова. Моральную поддержку Наде оказывал только директор школы Леонид Леонидович Пожаров, но разве мог один мужчина утихомирить целый клубок шипящих змей?

Мы вновь и вновь возвращались к этой теме, особенно после тяжелых для меня событий конца прошлого года. Я вполне обоснованно полагал, что очередная серия несчастных случаев, повторения которой нельзя было не принимать в расчет, добьет меня. Долгое время нервы оставались взвинченными до предела, я вздрагивал от телефонных звонков, особенно если они раздавались по ночам. Смягчению постоянного нервного напряжения неплохо помогало спиртное и я все чаще стал сходить с дежурной машины напротив столовой, а не возле школы, откуда до дома было не более 200 м. Всегда находилась подходящая компания и мы на пару часов застревали в итээровском зале.

Домой я приходил часам к девяти изрядно навеселе. Сначала Надя относилась к этим мужским шалостям довольно сдержанно, но затем стала проявлять вполне обоснованное беспокойство. Однажды чаша ее терпения переполнилась. Возвратившись из школы усталая и издерганная, она застала дома шумное общество, которое вместо того, чтобы посочувствовать и помочь стало настойчиво приглашать ее принять участие в заурядной пьянке. Моя деликатная и всегда приветливая жена на этот раз не выдержала и в категоричных выражениях предложила всем удалиться. Когда же я попытался возмутиться таким невежливым обращением с моими коллегами, она набросилась на меня как разъяренная тигрица и влепила мне звонкую затрещину. Гости поспешно ретировались, а между нами произошел долгий и весьма продуктивный разговор, в результате которого мне удалось осознать, в какую бездну я постепенно скатываюсь.

Во время этой тяжелой сцены наша крохотная дочка, которая весь день провела в чужом доме у няньки, смотрела на нас испуганными, непонимающими глазенками и плакала. Меня мучило раскаяние. Девочка росла худенькой и слезливой, редко видела маму и еще реже - отца. Она только начинала лопотать на своем очаровательном языке, но на вопрос "кто твой папа?" уже могла дать правильный ответ - "инзинел-пьяница". Спрашивавшие добродушно посмеивались, а мне было горько - устами младенца глаголила истина.
               
Настроившись на перспективу переезда неизвестно когда и куда, мы не стали обременять свою жизнь заботами о приобретении мебели и других предметов быта. Жили как на бивуаке. В очередной приезд мой тесть Георгий Яковлевич возмутился тем, что посуда и прочие принадлежности стоят на нашей кухне на подоконнике, на столе и даже на плите, а мне и в голову не приходит менять что-либо из того, к чему я успел приспособиться за пять лет проживания в студенческом общежитии и в холостяцкой Окторкойской квартире. Наде, при всем ее стремлении к домашнему уюту, нелегко было преодолеть это укоренившееся во мне пренебрежение к житейским мелочам, которых я просто не замечал.

Тесть решил показать, что может сделать для дома настоящий мужчина. Из ящиков из-под взрывчатки и средств взрывания, которые я обычно использовал при растопке печей, он сколотил нечто вроде кухонного шкафа, который прослужил нам вплоть до самого отъезда. Но и этот наглядный пример не смог разбудить во мне, дремлющие до поры до времени, чувства главы семьи и хозяина дома.

Кстати, о ящиках из-под взрывчатки. Они едва не стали причиной гибели всей нашей молодой семьи. Когда я вспоминаю об этом, у меня холодеет внутри.

В начале 1956 г. на рудник поступило несколько тонн новой взрывчатки с предложением провести испытания и дать заключение об ее эффективности. Это был патронированный "Скальный аммонит ", предназначавшийся для подземных горных работ. Ввиду того, что объемы взрывных работ на наших разведочных штольнях были незначительными, большую его часть решили испытать на карьере и завезли для производства массового взрыва, который пришелся на мою смену. В связи с тем, что взрывчатка была упакована в ящики, мне пришлось мобилизовать на помощь взрывникам своих рабочих для вскрытия ящиков. Работа оказалась трудоемкой, мы страшно торопились и все же немного задержались с производством взрыва. Когда он, наконец, грохнул, то осколки породы долетели вплоть до здания конторы, заставив любопытствующих в панике искать убежища под крышей. Новая взрывчатка оправдывала свое наименование.

Воспользовавшись случаем, я попросил часть пустых ящиков бросить в машину и отвезти мне домой. Однажды, разбивая ящики на дрова, я обнаружил в одном из них две пачки патронов "Скального аммонита" по 2 кг каждая. Вначале у меня возникло подозрение, что какой-то недоброжелатель пытается подвести меня под уголовное дело о краже взрывчатки, но вспомнив о том, в какой суматохе мы готовили взрыв, я тут же отбросил эту мысль. Следовало подумать, как избавиться от этого сюрприза. По опыту своей работы начальником взрывных работ я знал о том, что допускается уничтожение небольших количеств аммиачно-селитренных ВВ путем сжигания или растворения. Скальный аммонит был из того же класса и поэтому я решил, что избавлюсь от него, подбрасывая в печь по патрону вместе с дровами.

 Дрова уже весело полыхали, когда я развернул пачку и приготовился бросить в печь первый патрон. И тут меня охватила тревога. Я вспомнил, как на лекциях по буровзрывным работам Петр Макарович Кошулько неоднократно повторял нам, что взрывник, как и сапер, ошибается только один раз в жизни. Сомнения были усилены необычным видом взрывчатки - это были плотные, прессованные патроны серебристого цвета. Я решил, что будет гораздо благоразумнее, если я воспользуюсь вторым способом их уничтожения - растворением.

Была ли это рука провидения или простая осторожность - судить не берусь. Однако в любом случае, не прислушайся я к внутреннему голосу, мы бы погибли все вместе, так как Надя с Валюшкой в этот момент находились рядом со мной в гостиной. Окончательно я убедился в этом, прочитав сопроводительную инструкцию по применению новой взрывчатки. В ней особо подчеркивалось, что в связи с наличием в составе скального аммонита высокочувствительного гексогена его уничтожение сжиганием категорически запрещается. С тех пор, прежде чем приступать к освоению новой техники или применению неизвестных мне веществ, я стремлюсь вначале познакомиться с инструкциями.
               
Пятьдесят шестой год оказался щедрым на премии и снисходительным в отношении несчастных случаев. Благополучие на руднике воспринималось как следствие благоприятных перемен, происходивших в государстве и обществе. Наряду с улучшением положения в сельском хозяйстве и промышленности, появились признаки изменения внутриполитической обстановке, выразившиеся в постепенном признании партией своих прошлых ошибок. После прошедшего в феврале ХХ съезда КПСС прошел слух о реабилитации жертв сталинских репрессий. Моя матушка немедленно обратилась в "компетентные" органы и без долгих проволочек получила документ, в котором было написано, что дело Тангаева Александра Степановича, по которому он Особым совещанием при НКВД СССР был осужден к 10 годам ИТЛ, прекращено за отсутствием состава преступления. Тангаев А.С. считается реабилитированным посмертно.
Эта справка о реабилитации была подписана исполняющим обязанности прокурора Якутской АССР, советником юстиции Сидоровым.

Когда я прочитал эту справку и увидел подпись Сидорова, я вспомнил сцену обыска в Незаметном и фигурку капитана Сидорова, руководившего им. Уж не тот ли этот Сидоров? Или все русские Сидоровы сконцентрировались там, откуда удобнее запугивать и уничтожать непокорных Ивановых и Петровых?

Через несколько месяцев матушка, все еще работавшая в Кен-Тау, написала мне, что получила компенсацию за отца в размере около 2 тыс. рублей. Меня это известие больно задело. Я считал оскорбительным и унизительным получение денег, да еще в таких мизерных размерах, от системы, погубившей невинного человека и так легко и просто признавшейся в этом злодеянии. От всех этих документов и тона, каким они были написаны, во мне окончательно утвердилась убеждение в непреодолимости той пропасти, которая образовалась в несчастной России между властью и народом.

Со справкой о реабилитации отца несколько изменилось и мое умонастроение. Преследовавшее меня в течение многих лет ощущение неполноценного гражданина общества стало постепенно исчезать, хотя в анкетах мне по-прежнему приходилось заполнять пункты с вопросом были ли, за что и по какой статье судимы мои родители. Когда Георгий Яковлевич увидел справку, он надоумил меня обратиться к тогдашнему Министру обороны СССР маршалу Г.К.Жукову с просьбой о восстановлении справедливости и выдаче мне офицерского военного билета. Райвоенкомат продолжал систематически досаждать мне повестками на разные курсы, а я также систематически - их игнорировать.

 Мы долго корпели над письмом и, наконец, составили его в кратких и четких выражениях. Буквально через месяц я получил очередную повестку, однако на этот раз меня приглашали прибыть в Быстровку для получения офицерского билета. Вручая мне вожделенную книжицу со званием младшего лейтенанта артиллерии, военком пожурил меня за то, что я побеспокоил по такому пустяковому делу самого министра вместо того, чтобы обратиться прямо к нему. На мое напоминание о том, что я обращался к ним в течение трех лет, он заметил:
- Ну что ж, времена меняются. Мы тоже не всесильные люди и лишь выполняем предписания властей.
Эта фраза определяла все - не общество формирует власть, а власть диктует образ жизни обществу.               
Относительное благополучие в производственных делах, мир и спокойствие, воцарившиеся в семье, несколько поубавили мою охоту к перемене мест. Мы стали отодвигать эти планы на более далекую перспективу, что само по себе уже означало смирение перед обстоятельствами. К тому же, повзрослев и поумнев, мы пришли к выводу, что живем не так уж плохо - вполне прилично зарабатываем и можем позволить себе гораздо больше, чем наши знакомые, и родственники, проживающие в городах. В Кашке вокруг нас собралась добрая компания, в которой мы весьма недурно и весело проводили свое свободное время. Кроме Аркена и Нияза в нее вошли и другие представители "технической интеллигенции" в лице главного маркшейдера рудника Бориса Бурова, выпускника нашего института 1952 года; Виктора и Зины Воробьевых; Бориса Лаврентьева, к этому времени женившегося на Кате Клоповой. Частым гостем нашего гостеприимного дома стал также Борик Лопаткин, положивший глаз на молоденькую маленькую учительницу Кашкинской средней школы Розочку Давыдову.

Как-то само собой получилось, что все это общество собиралось преимущественно у нас. Я склонен объяснять этот факт тем, что если мужчина традиционно считается главой семьи и дома, то душой их все же является женщина. Гости охотнее идут туда, где приветлива и доброжелательна хозяйка.

Летом у нас на комбинате проходила практику группа студентов из Ленинградского горного института. Часть из них работала на нашем карьере и я, еще не забывший впечатления от собственных практик, с удовольствием взял их под свою опеку. Их определили на рабочие места и поселили в молодежном общежитии, от которого до моего дома было не более 200 м. Само собой разумеется, что вскоре все они оказались нашими частыми гостями. Один из них - Женя Подойницын так крепко прикипел к руднику и Киргизии, что зимой приехал на преддипломную практику, женился здесь на Реночке Медведевой и прожил в республике до 1968 г. Так получилось, что эта случайная  встреча переросла в дружбу и продолжалась до 2003 года, когда он погиб в Череповце в автокатастрофе.
               
В периоды длинных пересмен и на праздничные дни примерно в том же составе мы регулярно ездили во Фрунзе. Погрузившись в кузов ЗИС-151, вся компания без предварительного оповещения вваливалась в не менее гостеприимный домик моей тетушки. Машину загоняли во дворик, извлекали из нее разнообразные дары гастрономии и с шумом-гамом втискивались в тесную комнатушку. Нина Николаевна всегда была рада гостям и сама не прочь была принять участие в нашем веселье, поражая молодежь своей жизнерадостностью, остроумием и ... умением танцевать забытый чарльстон. Возвращаясь обратно, мы частенько забирали тетушку с собой в Кашку, где она тоже была своим человеком. Вообще 1956 год, как никакой другой, был богат приятными развлечениями и остался в нашей памяти как "время утех".

За чередой рабочих будней и днями беззаботных развлечений незаметно назревают события, способные коренным образом изменить не только текущую жизнь, но повлиять на всю вашу дальнейшую судьбу. Нечто подобное случилось и со мной. Как-то в разгар лета мой коллега Саша Корниенко в разговоре обмолвился о том, что в отдел кадров комбината пришла правительственная телеграмма с предложением представить кандидатуру горного инженера с производственным стажем для командирования на три года в Монгольскую народную республику.

На мой вопрос о реакции отдела кадров на эту телеграмму Саша сказал:
- Они ответили, что желающих поехать в Монголию на комбинате нет.
- Как так нет? У нас же на карьере никого не спрашивали!
- А кого спрашивать? Неужели ты бы согласился туда поехать?
- А почему бы - нет! Я вовсе не хочу торчать на этом руднике всю жизнь. Пока молод и не зарос барахлом надо поездить по свету и повидать как можно больше.
- Ну, тогда зайди в отдел кадров и поговори там, может быть еще не поздно.

Взбудораженный этой новостью и возмущенный чиновничьим произволом, я немедленно пошел в отдел кадров за разъяснениями. Меня внимательно выслушали, но ответили, что телеграмма с отказом уже отправлена и было бы несолидно посылать ей вслед другую с согласием. Уж если мне так хочется поехать, то я могу отправить телеграмму от своего имени.

Прежде чем решиться на такой ответственный шаг я решил посоветоваться с Надеждой. К перспективе поездки в Монголию она отнеслась без особого энтузиазма, но и не отвергала ее категорически. Самым сомнительным моментом в этой затее был вопрос о том, как в этом случае поступить с дочкой. Ей всего полтора годика и везти ее в незнакомую страну и неизвестные условия довольно рискованно. Следовало крепко подумать.

На следующий день я встретился с Байковым и спросил его, знает ли он о телеграмме из Министерства?
- Да. Я читал эту телеграмму и это я сообщил в отдел кадров, что в нашем цехе желающих в эту поездку нет.
- Почему же вы единолично так решили, никого не поставив в известность?
- Неужели ты бы согласился на такую командировку? И зачем тебе какая-то Монголия?

Мы планируем предложить твою кандидатуру на должность главного инженера рудника. Ты, наверное, слышал, что дела у Марченко плохи и его вскоре от нас "уйдут". Ковтун настаивает на том, чтобы рудник принял я, а я буду просить его о твоем назначении на мою должность. После утверждения в главке ты войдешь в номенклатуру министерства и перед тобой откроются самые широкие перспективы. Советую очень крепко подумать. Монголия тебе ничего не даст, но из-за нее ты можешь потерять многое, ведь по положению после командировки ты будешь обязан вернуться к прежнему месту работы, где за тобой сохранится и прежняя должность. Ты снова станешь начальником смены.

Все это было правильно и логично. Марченко, после ряда прегрешений по административной и партийной линиям, действительно стал одиозной фигурой и ему настоятельно рекомендовали сменить место жительства. Должность, которая мне светила, была заманчивой и, чего греха таить, я считал себя вполне подходящей кандидатурой на этот пост. Не соглашался я только с двумя тезисами Байкова: я решительно не хотел попадать в номенклатурные списки и, тем более, - делать карьеру.

Можно подумать, что в данном случае я противоречу сам себе - ведь я не прочь стать главным инженером рудника. На самом деле все гораздо сложнее: я мог и хотел принять эту должность потому, что на этом предприятии и в этом коллективе я вырос, и новая должность стала бы простым свидетельством признания моих заслуг перед ними. Если же я попаду в пресловутые номенклатурные списки, то стану пешкой в чужой, и не всегда порядочной, игре. Кроме того, я учитывал, что закрепиться на хорошей руководящей должности или подняться на более высокую ступеньку можно было только при одном непременном условии - я должен быть членом КПСС.

Мне уже неоднократно предлагали вступить в партию, но под разными предлогами удавалось уклониться от этой чести. В действительности же у меня с партией была идеологическая несовместимость по мотивам, о которых я уже неоднократно упоминал, а также органическая неприязнь к таким ее постулатам, как партийная дисциплина и подчинение меньшинства большинству. Я по собственному опыту знал, что толковые люди вообще и руководители - в частности всегда находятся в рядах меньшинства и никогда не соглашался с тем, что они должны подчиняться решениям идиотов только потому, что их много.

В результате подобных рассуждений выстроилась логическая цепочка: я не смогу сделать карьеру, потому что я вне партии; я не могу вступить в партию, потому что не приемлю ее устава. Ergo! - я обречен отказываться от всяких подобных предложений. Разумеется, я старался избегать изложения этих умозаключений, так как вполне обоснованно опасался, что меня не поймут. Все кругом рвутся в партию, а Тангаев один идет против течения! Известно же, что "кто не с нами, тот против нас!" В тот раз я не стал противоречить Байкову, сделал вид, что крепко задумался над его аргументами, а про себя подумал, что воспользуюсь приближающимся отпуском и постараюсь решить этот вопрос непосредственно в Министерстве. В очередной раз мне пришлось ехать в Москву одному, оставив Надю с ребенком в Кашке.
               
Из Фрунзе я вылетел самолетом. За два истекших года произошли перемены к лучшему, и на этот раз я летел на более комфортабельном и скоростном ИЛ-14. На следующий же день я отправился в Малый Лаврушинский переулок, где находилось здание МЦМ СССР, и сразу же пошел в отдел Внешних экономических связей. Здесь мне впервые пришлось окунуться в атмосферу аппарата своего родного министерства и подышать его воздухом. Большая комната была тесно заставлена столами, за которыми неумолчно щебетали, как в весенней рощице, десятки молоденьких девочек. На мой вопрос одна из них указала мне на средних лет мужчину с грузинской фамилией и внешностью, бывшего, по всей видимости, столоначальником этого отдела.

Когда я представился и сообщил ему о цели своего визита, он искренне обрадовался и сразу же предложил мне заполнить полагающиеся анкеты, личные листки и прочие официальные бумаги. Мы разговорились. Он уверил меня, что считает дело практически решенным, но понадобится 2-3 месяца на то, чтобы бумаги прошли все инстанции, и я получил вызов. Наиболее вероятное место моей работы в Монголии - вольфрамовый рудник Бурун-Цогто; что касается будущей должности, то вероятнее всего мне придется работать техруком или главным инженером рудника. Окончательное решение будет принято на месте.

На мои расспросы об условиях жизни и работы в этой стране, он сказал буквально следующее:
- Я хорошо знаком с тамошними условиями. Советую Вам запастись технической и художественной литературой. Там будет скучновато, но если у Вас есть склонности к рыбалке или охоте, то лучших условий для подобных развлечений найти трудно, разве что в Африке. Ружье с собой можете не брать - там любое оружие продается свободно и стоит дешево. Уверяю Вас, что Вы не пожалеете об этой командировке.

Признаться, я не ожидал такого откровенного и доброжелательного приема от московского чиновника и решился задать ему самый болезненный вопрос о вероятности отклонения моей кандидатуре по тому пункту анкеты, в котором указано, что мой отец - бывший политзаключенный. Он уверил меня, что теперь это не имеет такого значения, как в недавнем прошлом,  и я могу не беспокоиться. Из министерства я вышел воодушевленным и одновременно сомневающимся - я сделал очень решительный шаг, который уводит меня с наезженной дороги с верстовыми столбами и станциями на незнакомый проселок, ведущий в неизвестность. Будь я один, еще куда ни шло, но за мной были еще жена и ребенок!
               
На этот раз в Туле я пробыл недолго. Я рассказал тестю с тещей о возможных переменах в нашей жизни и в принципе договорился с ними, что в случае, если наша поездка в Монголию состоится, то они возьмут Валюшку к себе, по крайней мере, на первый срок. Везти ребенка в неизвестность было рискованно.

По возвращению в Кашку меня ожидал шквал сенсационных новостей местного значения. Уволился и уехал из комбината Петр Васильевич Марченко, олицетворявший целую эпоху в жизни молодого предприятия. Несмотря на множество отрицательных качеств, с его уходом первое время ощущалась утрата чего-то незыблемого и самобытного. На общем однообразно сером фоне он все же был фигурой яркой и своеобразной, чего нельзя было сказать о севшем в его кресло Байкове.

Вслед за Марченко "слиняли" те, кто держался на руднике только благодаря его покровительству. Исчез в том же направлении его свояк Ерзиков - "Церковный староста". Скоропостижно сбежал "карманный парторг" горного цеха Шмырев - продувная бестия и подхалим. Нависла угроза следствия и уголовного дела над начальником канатной дороги краснорожим Н.П.Рябухой, исподтишка продававшего снятый тяговый канат строителям для использования на драглайнах при проходке оросительных каналов. Осведомленные люди говорили, что вырученными за канат деньгами он делился с Марченко.

Бронислав, ставший, наконец, полновластным хозяином, со свирепым удовольствием расправлялся с активными сподвижниками свергнутого самодержца. Всемирная история повторялась в мелочах - со сменой царя его фавориты попадали в опалу или уходили в небытие. И только один Саша Корниенко все еще держался. Несмотря на откровенную неприязнь, Байков не решался открыто дезавуировать этого самоотверженного ветерана рудника. Для этого нужны были очень веские основания и Броня, как удав, терпеливо ждал своего часа. И Саша попался.

На одном из горизонтов в раздуве главного рудного тела была вскрыта линза богатейшей руды, состоявшей почти из чистого галенита. Она отливала на солнце холодным свинцовым блеском, и никто не мог удержаться от соблазна, чтобы не подойти и не полюбоваться этим неожиданным подарком земных недр и не отколоть на память великолепный крупнокристаллический образец. Увы, это уникальное сокровище, в котором чистого свинца было около 87%, мы обязаны были тщательно перемешать с убогими вмещающими рудами, снизить содержание до  полагающихся 2% и только после этого отправить на фабрику для переработки в концентрат, в котором содержание свинца удавалось поднять в лучшем случае до 30-35%.

Линзу мы вскрыли днем и сразу же вызвали в карьер главного геолога Линевича с тем, чтобы оставить предписание по ее отработке в ночную смену Корниенко. Заполошный и суетливый геолог долго размахивал руками, хватался за голову и сожалел о том, что придется разубоживать такую красоту. Наконец в журнал указаний геологической службы была сделана для Корниенко запись о порядке шихтовки руды широкой заходкой вкрест простирания рудного тела.

Мы рассчитывали на то, что пройдя поперек залежи, экскаватор СЭ-3 перелопатит всю рудную массу, доведет ее содержание до требуемого уровня, а малому экскаватору останется грузить уже усредненную руду. Расчет был правильным, но в нем не были учтены индивидуальные особенности моего коллеги - анархический склад характера и невысокая профессиональная грамотность. Он не стал возиться с шихтовкой и отгрузил прямо из забоя два сменных плана со средним содержанием свинца в руде свыше 5%. Фабрика буквально захлебнулась, половина свинца ушла в "хвосты" обогащения и осела в "хвостохранилище",  где лежит и по сей день. Разразился невероятный скандал. На карьер приехала комиссия и на  следующий день мы получили приказ о немедленном увольнении начальника   смены   А.М.Корниенко за  грубейшие нарушения  технологической  дисциплины и игнорирование указаний геологической службы и главного инженера рудника.

Несколько месяцев после этого Александр Михайлович скитался по геологическим партиям, но в конце концов вынужден был вернуться в родной комбинат, работал на разных незначительных постах и вышел на пенсию с должности главного смотрителя того самого хвостохранилища.
               
С момента окончания отпуска я был назначен исполняющим обязанности главного инженера рудника. Это было, пожалуй, самым значительным событием в моей производственной жизни с момента прихода на рудник три года назад. Мне недавно исполнилось 26 лет и все посторонние люди, с которыми мне приходилось встречаться подолгу службы, чрезвычайно удивлялись тому, что в этом возрасте я занимаю такой ответственный пост.

Новая должность давалась мне нелегко. Говоря языком военных, мне следовало больше внимания уделять вопросам тактики и стратегии, а вместо этого я еще долго не мог избавиться от психологии начальника смены и продолжал основное внимание уделять оперативному вмешательству в текущие дела. Хотя я имел свой кабинет, но меня по-прежнему тянуло на карьере, в будку, к людям. Под моим началом были службы главного механика, геолога, маркшейдера, энергетика, отделы нормирования и т.д., но работе с ними я предпочитал живое общение с коллективами смен.

В таком состоянии я находился до тех пор, пока мои подчиненные не стали одолевать меня накопившимися вопросами, входящими в сферу ответственности главного инженера. Постепенно я освоился не только со своими прямыми обязанностями, но вынужден был решать ряд административных и хозяйственных задач за начальника рудника. Достигнув высшей власти, Бронислав в полной мере решил вкусить ее прелести. Он больше проводил время в кабинете своего друга А.А.Ковтуна, чем в своем собственном. Приезжая на рудник, он миновал карьер и исчезал в своем кабинете. Чем он там занимался - никто не знал. В отличие от Марченко, любившего окружать себя угодливой публикой и читать ей нравоучительные сентенции, в кабинете у Байкова люди бывали только в случае крайней необходимости.

Пройдя в полной мере суровую школу горного мастера и начальника смены, я в своей новой роли хорошо представлял на ком держится производство, и старался не забывать, как мы крыли начальство за бездеятельность и равнодушие к нашим нуждам. Я старался как можно больше времени проводить на карьере и промплощадке, в гараже и мехцехе и даже наладил деловые связи с обогатительной фабрикой через своего соседа и большого друга Виктора Воробьева.

На многих предприятиях отношения между начальником и главным инженером часто бывают довольно натянутыми из-за различий во взглядах на одну и ту же проблему. На первых порах мы с Байковым работали довольно мирно, предпочитая не вмешиваться в дела друг друга. Но однажды в конце года у нас с ним возникли серьезные разногласия, переросшие в конфликт, которые дошел до руководства комбината.

Предметом спора стал план горных работ на 1957 год и его первый этап, связанный со вскрытием и подготовкой нового горизонта. Главное рудное тело, которое мы уже отработали почти на 100 м, до отметки 2130 м имело северное падение под углом около 80 градусов. Ниже этого уровня его падение менялось на южное. В этих обстоятельствах по всем канонам открытых горных работ разрезную траншею следовало перенести с северного бока рудного тела на южный.

При составлении плана горных работ мы с главным маркшейдером рудника Борисом Буровым предусмотрели именно этот вариант и понесли его на согласование к Байкову, однако вопреки очевидности Бронислав встал на дыбы. Он категорически отверг наш вариант и потребовал переделать план с сохранением традиционного расположения траншеи. В этом поступке не было ничего, кроме тупого упрямства и своеволия. Напрасно мы доказывали ему очевидную истину, что такое вскрытие горизонта приведет к повышенным потерям и разубоживанию руды - Байков стоял на своем.

 В конце концов, Буров был вынужден подчиниться приказу начальника рудника и переделать план, но я отказался от его визирования. И что же? Через несколько дней Бронислав показал мне свой экземпляр плана, утвержденный главным инженером комбината. Под ним не было моей подписи и это следовало понимать в качестве намека на то, чтобы «каждый сверчок знал свой шесток».
Забегая вперед,  скажу, что правда все же восторжествовала - уже будучи в Монголии, я получил с рудника письмо, в котором сообщалось, что Байков снят с работы за многие прегрешения, а следующий горизонт был вскрыт как положено.
               
Вскоре после этого конфликта произошел еще один знаменательный случай, заставивший меня окончательно разувериться в порядочности наших руководителей. В декабре накануне окончания вполне успешного года карьер оказался в тяжелейшем прорыве - на складе иссяк запас подъемных тросов для экскаваторов СЭ-3. Несмотря на решительные меры и рассылку толкачей, достать дефицитный материал никак не удавалось. Правила технической эксплуатации при погрузке горной массы в автосамосвалы запрещают использовать тросы с большим количеством разорванных проволок.

В данном случае, чтобы не остановить обогатительную фабрику и не сорвать годовой план я по согласованию с механиками карьера и гаража пошел на  риск  и разрешил работу   на   тросах,   счаленных   из   двух  кусков. Специалисты канатной дороги имели в этом деле большой опыт и хорошо справились с задачей. При этом пришлось дать указание, чтобы водители самосвалов на время погрузки выходили из кабин, что, впрочем, все равно не исключало вероятности роспуска троса и повреждения машины упавшим ковшом. С планом по руде мы, таким образом, справлялись, а вот план по вскрыше оказался под угрозой срыва.

В этой крайне сложной ситуации начальник рудника под каким-то предлогом не смог поехать в комбинат на очередную "диспетчерскую" и послал меня. Мне уже приходилось бывать на этих еженедельных собраниях руководителей цехов и служб, и я знал, что их единственное предназначение заключалось в том, чтобы "снять стружку" с очередного провинившегося руководителя. На этот раз объектом профилактической обработки избрали меня. Произошел знаменательнейший разговор, который тяжелым осадком остался в моей душе на всю жизнь.

Разговор начался с тирады директора комбината Ковтуна, адресованной руднику в моем лице:
- Товарищи! План добычи стратегического сырья для нашей Родины находится под угрозой срыва! Руководство горного цеха и, в частности, присутствующий здесь, исполняющий обязанности главного инженера рудника Тангаев, по добыче руды допустило отставание уже на 2,5 тысячи тонн. Вы знаете, чем это грозит всему коллективу! Комбинат три года подряд держит первое место в соревновании среди предприятий свинцово-цинковой промышленности. Теперь мы его можем потерять. Во-вторых, благодаря безответственному отношению руководителей к своим обязанностям весь коллектив комбината рискует остаться без премии по итогам года, хотя три предшествующих квартала мы работали очень успешно. Я считаю, что прежде чем принимать самые решительные меры к виновникам случившегося, нам следует выслушать представителя рудника. Товарищ Тангаев, объясните присутствующим, что у вас там происходит?

Я встал и коротко разъяснил собравшимся создавшуюся обстановку, не постеснявшись бросить камешек в огород отдела снабжения комбината.
Ковтун отреагировал по-своему:
- Вот видите, товарищи! Вместо того, чтобы работать, главный инженер ищет оправдания!

Эта до тошноты знакомая фраза и до отвращения избитый демагогический прием возмутили меня. Обращаясь непосредственно к Ковтуну, я привел выдержки из правил технической эксплуатации и добавил, что наше дело вести добычу руды и вскрыши с соблюдением требований безопасности, а вопросы материально-технического обеспечения находятся в компетенции снабженцев комбината. Такой поворот явно не устраивал Ковтуна, и он вновь пошел в атаку.

- Повторяю, нас интересуют не ваши оправдания, а те меры, которые Вы предпринимаете для выполнения плана!
- Мы хорошо представляем свою ответственность за план и ради этого пошли на открытое нарушение правил, допустив работу экскаваторов на счаленных тросах. В любой момент может произойти несчастный случай с последствиями, которые трудно предвидеть...

Ковтун отреагировал мгновенно:
- Если несчастный случай произойдет, мы отдадим вас под суд!
 Я промолчал и добавил.
- Мы не хотим увеличивать риск аварий и вынуждены были остановить два вскрышных экскаватора. Если в ближайшие дни трос не поступит, то план по вскрыше мы не сможем выполнить.
Опять последовала быстрая реакция Ковтуна:
- Если вы не выполните план по вскрыше, мы вас снимем с работы.

Изрекая эти категорические реплики и посверкивая стеклянным глазом, он озирал окружающих с победоносным выражением, дескать, - полюбуйтесь, как я уделываю этого пацана! Я тоже посмотрел на окружающих с любопытством. Никто из присутствующих не сделал попытки хоть как-то отреагировать на эту издевательскую логику, но я на них ничуть не обиделся - это было так типично для советских людей. Точно также поступили 12 лет назад мои школьные товарищи, когда мне отказывали в приеме в комсомол. Все мы старались соблюдать в жизни принцип - моя хата с краю...

Этот предметный урок социалистической безнравственности, преподнесенный мне в начале деловой карьеры, окончательно погасил мои колебания и утвердил в убеждении, что попасть в когорту избранных для меня равносильно моральной гибели. Люди, подобные Ковтуну, Марченко и Байкову, отныне стали для меня символами системы, и я дал зарок - при любых обстоятельствах старательно избегать общения с ними не только в быту, но и в работе. По сути, для меня это означало фактический отказ от деловой карьеры.
               
Много позднее, в 1972 г в журнале "Иностранная литература" я прочитал отрывки из публикации Лоуренса Дж. Питера и Раймонда Халла под заголовком "Принцип Питера" и с тех пор это ироническое социальное исследование стало настольным пособием в анализе окружающей меня действительности. Там я обнаружил и объяснение тех решений, которые я принял в 1956 г. Они проходят под рубрикой "Негативный подход", суть которого заключается в видении отрицательных сторон своего повышения или любого нового явления прежде, чем безоговорочно с ним соглашаться. Думаю, что благодаря этому мне удалось сохранить моральное и физическое здоровье в больном обществе.

В сравнении с нынешней тотальной политизацией общества в 1956 г мы к этому явлению относились более индифферентно. Это было уделом партийных организаций, где на закрытых собраниях зачитывались еще более закрытые письма, содержание которых в общих чертах вскоре становилось известно всем. Молодежь, как и во все времена, жила своей жизнью и своими интересами. Мы немного слышали о нашумевшем ХХ съезде КПСС, о его исторических решениях догнать и перегнать Америку, о необходимости решительного подъема сельского хозяйства и животноводства.

Все это было привычной трескотней, которой не придавалось серьезного значения ввиду низкой эффективности принимаемых решений. Новым было официальное разоблачение культа личности Сталина и закрытое письмо ЦК КПСС, буквально потрясшее всех приведенными в нем фактами. Коммунисты рудника были ошеломлены ужасными злодеяниями, творимыми в недавнем прошлом теми, кому они всю жизнь поклонялись и безоговорочно верили. Они не очень охотно отвечали на наши расспросы, и я видел в этом не столько проявление партийной дисциплины, сколько скрываемый стыд за принадлежность к идеологии и партии, ее провозглашавшей.

По крупицам я собрал достаточно полную информацию о докладе Хрущева. Меня обуревали два противоречивых чувства: я торжествовал в связи с разоблачением непосредственных виновников кровавой вакханалии, царившей в стране в течение стольких лет, гордился тем, что моя неприязнь к этой системе была обоснованной и одновременно я поражался тому, что большинство из окружавших меня людей не видели и не понимали всей ее гнусности и чудовищности.

Вместе с тем, я окончательно убедился в том, в какие страшные жернова попал мой отец и что он перенес за год с небольшим от ареста в ноябре 1937 г и до смерти "после болезни" в декабре 1938 г в Севвостлаге НКВД.