Начальник смены

               

Отдохнув пару дней от пережитых впечатлений и дороги во Фрунзе, поздним вечером мы добрались, наконец, до Октор-Коя. Все, что мы успели увидеть и пережить за полтора месяца отпуска, осталось где-то далеко-далеко, как долгий и красивый сон. Впереди опять были беспросветные трудовые будни.

На руднике меня ждала масса новостей. При встрече Марченко изобразил заботливую улыбку и сказал, что пока я там ездил по Европам, здесь думали о моей дальнейшей карьере. Есть мнение назначить меня на должность начальника подземного участка. Я понял откуда дует ветер и решительно отверг это "мнение" под тем же предлогом - я открытчик и не собираюсь менять специальность. Петр Васильевич не привык выслушивать возражения и в его отеческом тоне зазвучали знакомые стальные нотки. Я был непреклонен, так как почувствовал, что это именно тот момент, когда уступать ни в коем случае нельзя. Разгневанный моим упрямством он прекратил разговор. Уходя от него, я был озабочен тем, что в принципе он имел право перевести меня на участок и без моего согласия.

Вторая новость состояла в том, что пока я был в отпуске, на мое место приняли молодого специалиста, выпускника нашего КазГМИ 1954 года Аркена Закирова. Я немного помнил его по институту. Уйгур по национальности. Высокий, стройный и красивый парень с пышной волнистой шевелюрой, большими черными глазами и маленьким ртом на узком лице. Он обладал веселым характером, неплохо и охотно пел и часто выступал в самодеятельности.

Его назначение на карьер повторило прошлогоднюю эпопею, пока руководство распутывало кадровый клубок, мы руководили сменой втроем. Аркен бродил за нами дублером. Наконец однажды Шатов вернулся от начальства мрачный и сказал, что решение принято - его переводят на штольни, меня назначают начальником смены, а Аркена горным мастером. В отличие от меня Шатов вынужден был подчиниться еще и партийной дисциплине. Я пытался утешить его тем, что, в сущности, мы оба получили давно заслуженное повышение и должны быть довольны. Шатов промолчал.

А я был откровенно доволен своим назначением. Наконец-то я получил возможность самостоятельного принятия решений и управления коллективом в соответствии с собственными принципами. Без обиняков я изложил своему горному мастеру программу минимум - так как мы оба горные инженеры и к тому же выпускники КазГМИ, то наша задача в ближайшее время спустить смену Корниенко с первого места на второе и твердо удерживать эту позицию.

Задача была достаточно сложной по целому ряду причин. Если смена систематически перевыполняет план, то и заработки всех рабочих в ней выше, чем у отстающих. В нее охотнее едут и шофера автосамосвалов, а значит и машин на смене больше и план выполнить легче. Мы же хронически страдали от нехватки транспорта. Когда я спрашивал водителей машин, работавших без напарников, почему они предпочитают работать у Корниенко, они отвечали, что делают у него больше рейсов, чем у нас. Ответ казался странным. Я знал, что по техническим возможностям ЯАЗ не перевозке руды за 8 часов при самых благоприятных условиях не может сделать больше 10 рейсов. Между тем просмотр путевых листов показал, что в смене Корниенко они делали по 12 и даже 14 рейсов! Тут пахло откровенной припиской, но Шатов даже в мыслях не допускал такого варианта. Он был ортодоксальным коммунистом и в этом отношении я всегда им восхищался. Я уже говорил о том, что научился регулировать заработки машинистов экскаваторов и бурстанков путем безобидных манипуляций с категориями пород и мнимыми объемами перевалок и перекидок, но прибавлять рейсы шоферам значило идти на откровенное должностное преступление.

Я долго ломал голову над тем, как Корниенке сходит с рук приписка объемов руды, если кроме маркшейдерского замера существует и более точный весовой контроль ее отгруженного количества на фабрике? Разобраться в этих махинациях помог случай.

Однажды заболела наша учетчица Любочка Таранова и вместо нее к нам в смену вышла Галя Якунина из смены Корниенко. Всю ночь она сидела с нами в будке, выглядывала в окошко и ставила в блокнотике точки и черточки, обозначавшие рейсы рудовозов, прошедших на промплощадку. Когда смена кончилась, и пришло время заполнять путевые листы, Галя подала мне рапортичку с указанием количества рейсов. Просмотрев итог и убедившись в том, что до плана опять нехватает нескольких десятков тонн, я тяжело вздохнул и разрешил ей заполнять путевки. И тут произошел знаменательный разговор:
- А по сколько рейсов можно добавить? - спросила Галя.
- Как это "добавить"? Сколько сделали, столько и пиши.
- А у нас в смене Александр Михайлович всегда добавляет по несколько рейсов.
- Да за счет чего же вы их добавляете? - Галя растерянно посмотрела на меня и после некоторых колебаний раскрыла, доселе тщательно скрывавшийся, секрет успехов наших соперников.
- В конце смены Александр Михайлович едет на бункер канатки и смотрит, сколько там руды. Потом он звонит на фабрику, спрашивает на весовой сколько тонн они приняли и после этого говорит мне, по сколько рейсов надо прибавить шоферам.

Услышав это наивное разъяснение, я буквально обалдел от того, как гениально просто и долго этот «бонапартик»  не только водил нас за нос, но и регулярно приписывал себе наши труды.

Весь секрет заключался в разнице между паспортной и фактической загрузкой самосвалов. Согласно паспорту номинальная грузоподъемность машин ЯАЗ составляла 10 т, а МАЗ – 5 т, но с учетом высокогорных условий и профиля трассы в техническом проекте был рекомендовано снизить ее на 20% или, соответственно, до 8 и 4 т. Машинисты экскаваторов грузили машины "на глазок", чтобы только руда не просыпалась через край. В результате машины ходили с систематическим перегрузом, превышавшим обе нормы. Этим-то и пользовались почти полтора года Некрасов с Корниенко. Все излишки руды, в том числе образовавшиеся в нашей смене, они забирали себе.

Нет, они не обманывали государство, не обманывали и нас, они просто хорошо попользовались нашей простотой и приверженностью к буквальному исполнению инструкций. Я был восхищен преподанным мне уроком и умением целого коллектива так долго хранить тайну своих успехов. Мы договорились с Галей, что я тоже буду держать язык за зубами и никому не расскажу о ее признании. Даже Аркена до поры до времени я не посещал в свои таинственные выкладки и лично заполнял путевые листы шоферам рудных машин.

После этого разоблачения дела нашей смены пошли в гору, мы выбили Сашу Корниенко с первого места и практически больше никогда не позволяли ему поднять голову. Большую роль в нашем стабильном успехе сыграло то обстоятельство, что рабочие недолюбливали его за крикливость и бесцеремонность в обращении. Он был ярым приверженцем марченковского стиля руководства людьми, в основе которого было требование беспрекословного подчинения. Между тем в воздухе уже ощущались веяния хрущевской оттепели и трудящиеся, особенно молодежь, все громче заявляли о своем человеческом достоинстве.

Однажды Саша, будучи в подпитии, высказал мне обиду за то, что мы перехватили его принцип и даже заткнули его за пояс.
- Не все коту масленица, Саша. Вы с Некрасовым хорошо попользовались нашей простотой и принципиальностью Шатова. Я не хочу присваивать себе то, что сделала ваша смена, но я также не желаю, чтобы вы продолжали обкрадывать нас. Каждому - свое! И не будем ссориться. - Пришлось-таки смирить ему свою гордыню.

С понижением горных работ все больше возрастали объемы вскрыши, а вместе с ними и потребность в дополнительном оборудовании. Мы получили три новых экскаватора СЭ-3 и два буровых станка БУ-20-2. Появилось и людское пополнение. Часть из них была доморощенной, а часть принята по найму со стороны. Последние поначалу привносили в коллектив те привычки и обычаи, которые приобрели на прежнем месте работы. Однажды с одним из таких новичков, Николаем Шагаевым, прибывшим на карьер вместе с небольшим, австрийского производства, экскаватором ВЛ-800 у меня состоялся такой разговор:
- Начальник (судя по его виду, он мог бы добавить и обращение "гражданин"), у меня к Вам просьба.
- Слушаю.
- У меня семья, я строю дом в Орловке и мне нужно хорошо зарабатывать.
- Ради Бога! Я не возражаю, но чего Вы хотите от меня? - Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии посторонних ушей, он заговорщическим тоном стал тихо объяснять мне свою просьбу:
- Давайте договоримся - Вы мне будете закрывать наряд на любую сумму, но с таким расчетом, чтобы я получал на руки свои три тысячи рублей. Все, что выпишите сверх этого, я буду в получку отдавать Вам. Согласны?

Я посмотрел на Шагаева с возмущением, но его потрепанный вид свидетельствовал о том, что мужик действительно бьется в нужде и видит в сделке единственный способ поправить свое материальное положение. Я не стал читать ему мораль и сказал, что по мере возможности буду учитывать его просьбу, но чтобы впредь он ко мне с подобными предложениями не обращался. У нас на руднике взяток не берут!

В порыве откровенности он рассказал мне, что на строительном участке, где он до этого работал, этот взаимовыгодный вариант предложил ему сам прораб.
- И что? Вы согласились?
- Конечно! Обоим было хорошо.
- А государству? Ведь вы оба его обманывали!
- А государство нас еще больше дурит. - Вот вам образец психологии представителя, как любил говорить Н.С.Хрущев -"Его Величества, рабочего класса".

Это было второе предложение подобного рода. В первый раз мне предложили натуральную взятку в виде барашка за то, чтобы я перевел двух стариков-чеченцев с отвала на работу нижниками к экскаватору. На мой вопрос - почему? - они сначала ответили, что у них болит грудь от выхлопных газов разгружающихся самосвалов.
- Но под экскаватором также дымят те же самосвалы и вы ничего не выиграете. - сказал я. Тогда они решились объяснить истинную причину.
- Там наш бригадир Исмаилов шибко кричит, заставляет нас много работать, сам ничего не делает и все время только лежит и командует. Забери нас, начальник, оттуда, мы тебе барашка подарим!

Я тогда удовлетворил просьбу стариков, но от барашка вежливо отказался. Что касается Исмаилова, который сам себе присвоил титул бригадира, хотя был всего-навсего старшим рабочим отвала, то он бы у нас на руднике фигурой весьма примечательной и колоритной.

Высокий, крупный, слегка прихрамывающий мужчина с властным лицом человека, привыкшего повелевать. До депортации чеченского народа он был заметной фигурой Чечено-Ингушского обкома ВКП(б). Учитывая его прошлые заслуги перед Партией и Родиной, ему чуть ли не единственному оставили партбилет, но во всем прочем он разделил судьбу своего народа. Видимо, он не мог смириться с положением рядового труженика и даже на отвале пытался руководить своими собратьями.

  О его соотечественниках, работавших на руднике, в коллективе сложилась очень нелестная слава. Я уже говорил о частых драках между чеченцами и рабочими прочих национальностей, то и дело сотрясавшими до основания наш аварийный поселок. Особенно агрессивной была молодежь. Истоки их озлобленности были, в принципе, понятны: лишенные родины, разбросанные на огромном пространстве, ограниченные в правах они не могли не чувствовать себя изгоями общества. Беда заключалась в том, что их законная озлобленность против властей оборачивалась террором по отношению к ни в чем не повинным людям, имевшим несчастье жить рядом с ними. Неблаговидную роль в подстрекательстве молодежи к стихийным бунтам играл именно Исмаилов. После одного из очередных погромов, прокатившихся по Октор-Кою, терпение у Марченко лопнуло и, не без поддержки руководства и парткома комбината, он одним приказом уволил с рудника всех чеченцев и ингушей. Оставшись без работы и средств к существованию, они вынуждены были перебраться в долину, и рассредоточились по колхозам и строительным организациям. На руднике воцарились мир и спокойствие, зато в селах и аулах закипели страсти.

Вместе со всеми исчез из нашего поля зрения и Исмаилов. Встретиться нам довелось только в 1959 году, когда прокатилась первая волна реабилитации репрессированных народов. Он рассказал мне, что возглавляет комиссию по репатриации своего народа; был на приеме в Кремле у Председателя Верховного Совета СССР А.И.Микояна и имел с ним теплую беседу. Всю вину за страдания чеченцев, ингушей и прочих Микоян возложил на двух человек - Сталина и Берию. На мой вопрос, куда же они теперь поедут, он с нескрываемой угрозой сказал:
- Все наши дома и земли заняли грузины и осетины, но когда мы вернемся, то заберем все, что нам принадлежало. Микоян пообещал нам личную поддержку. Когда мы уезжали, он приказал всем членам нашей делегации выдать по 2,5 тысячи рублей. Хороший он человек!

Я молча посочувствовал "грузинам и осетинам", которым придется расхлебывать кашу, заваренную кремлевскими мудрецами, пожелал Исмаилову и его людям счастливого возвращения и с облегчением расстался с ним, на этот раз, навсегда. Этот субъект, в котором самым невероятным образом переплелись догматы исламского фанатизма, родоплеменных отношений и коммунистической идеологии, производил на меня отталкивающее впечатление.
               
Зима в горах наступает рано. В октябре туманы, снегопады и "мыгычка" снова стали нарушать отлаженный летом производственный ритм и портить нам настроение. Утешало лишь то, что проклятая окисленная руда нас больше не будет мучить, а 5 новеньких МАЗов, полученных в конце лета, позволяли надеяться на достаточно ритмичную работу транспорта. И все равно, еще до наступления реальных трудностей, начальство, вместо того, чтобы улучшать качество организационной работы, пошло по проторенной дорожке противозаконного увеличения количества рабочих часов. Вновь были введены изнурительные двенадцатичасовые ночные смены, больше изматывающие людей, чем дающие реальный результат. Правда, на этот раз они коснулись только добычных работ; на вскрышных и буровых работах продолжительность ночной смены осталась прежней - по 8 часов. К сожалению, наше "среднее звено" - начальники смен и горные мастера, обязано было работать по этому принудительному графику. Удивительно, но мы даже не пытались опротестовывать это распоряжение, мы, конечно, поворчали, посетовали на свою трудную долю, но раз надо...

И все же мы не полностью приняли навязанный нам режим труда. В связи с тем, что на добыче, как правило, работал один, реже - два экскаватора и несколько машин, мы разработали для себя свой график, по которому приезжали на смену вместе, а после 12 часов ночи через день один из нас отправлялся отдыхать. Разумеется, начальство об этом не знало, или делало вид, что не замечает своевольства.

Мой  энергичный горный мастер был холостяком, хотя и рассказывал мне, что его дальняя уйгурская родня еще на третьем курсе заставила его жениться на какой-то дальней родственнице, которую он возненавидел с первых дней брака. Они разошлись, а Аркен постарался разорвать с родственниками всякие отношения. Теперь он вновь был свободным человеком, и я подумал о том, что его кипучей жажде деятельности неплохо бы найти достойное применение. На годичном отчетно-выборном собрании комсомольской организации я передал ему бразды управления молодежным коллективом и вздохнул с громадным облегчением. Сдавать комсомольские дела вновь прибывшим специалистам стало на руднике хорошей традицией. К моему удивлению Аркен и не думал возражать и с жаром, впрочем, как и я год назад, взялся налаживать работу этой чисто формальной и никому не нужной организации. Свое легкое согласие он объяснил мне желанием ускорить процесс вступления в партию, что было его голубой мечтой, чуть ли не с первого курса института. Он даже позавидовал мне, сказав, что для меня теперь открыта прямая дорога в славные ряды КПСС. Я не стал его разочаровывать объяснением причин своих разногласий с этой неуважаемой мною организацией, ограничившись обычными ссылками на свою еще недостаточную идейную зрелость.

Не успел я избавиться от одной общественной нагрузки, как на меня навалили новую - меня выдвинули кандидатом и единогласно избрали депутатом Буурдинского поселкового совета с аккредитацией (какое красивое слово!) в Октор-Кое. Так я стал представителем местной власти. За время пребывания на этом посту я успел сделать по просьбе моих избирателей только одно благородное дело - послал Максима Полукарова с его бульдозером расчистить поселок от огромных снежных заносов. Зато до сих пор храню в своем архиве удостоверение депутата как первую и последнюю в своей жизни реликвию личного участия в органах советской власти.
               
Новый 1955 год мы с Надей встречали совсем не так бурно и весело, как 1954. Максим Полукаров по поручению профкома сгонял на своем тракторе в лес, привез полную платформу елочек и лично вручил моей жене такую маленькую, пушистую и густую тянь-шаньскую елочку, что она до сих пор служит для меня неповторимым эталоном лесной прелести. На Новый год я зарубил одного из четырех гусей, которых еще осенью Надя привезла из коллективной поездки наших женщин на Токмакский базар и которые жили в школьном сарае. Кстати, о гусях! В то время гусь стоил на базаре 55 рублей, а курица от 8 до 10. Я привожу эти цены для сравнения со своей зарплатой, которая у начальника смены составляла, вместе с высокогорным коэффициентом, 2232 рубля. Похоже, что в эпоху ортодоксального социализма моей зарплаты хватило бы на небольшое стадо гусей, в то время как сейчас (1995 год) мне, доктору технических наук и профессору ВУЗа, ее едва хватит на приобретение двух.

Гостями у нас была чета Кожевниковых, а главным средством развлечения - радиола "Кама". Женщины не пили и не танцевали - Надя потому, что была "на сносях", а Екатерине не позволяло ее достоинство педагога. Веселились и развлекали женщин мы с Федей, причем он был особенно хорош в импровизированных танцах на тему русских народных песен "Ах, утушка, ты ли луговая..." и "Во лесочке комарочков много уродилось...".

Длинный, худой, со смешным скуластым лицом, вытянув одну руку вперед и вверх, а другую отведя назад и вниз, он с дробным пристукиванием каблуков ходил по кругу под поощрительные аплодисменты дам, а я отплясывал, как мог, в центре. Потом мы с Надей прогулялись по поселку среди засыпанных снегом "финских домиков", сиявших ярко освещенными окнами; любовались круговой панорамой заснеженных гор, подсвеченных серебристым серпом молодой луны; вдыхали чистый морозный воздух, струившийся с дальних вершин и, глядя на бархатно-синий купол неба, густо усыпанный мириадами мерцающих звезд, мысленно прощались со всей этой открыточно-рождественской красотой навсегда - я получил, наконец, решение месткома о выделении нам квартиры в Кашке.

В производственном плане Новый год принес нам огорчение - мы обязаны были на 40% увеличить объемы добываемой руды. Для такого решения были вполне объективные причины. Содержание свинца в руде упало и чтобы сохранить план комбината по металлу на прежнем уровне, приходилось идти на увеличение добычи руды.
Для карьера такой прирост означал одновременное увеличение объемов вскрышных пород, темпов понижения горных работ, парка основного оборудования, ну и, естественно, пропорциональной численности персонала. Мы еще не привыкли увеличивать производство продукции за счет интенсификации труда, да, надо признаться, и не стремились к этому.

Главную трудность в реализации повышенного задания представляла наша канатная дорога, рассчитанная на пропускную способность 500 тыс. т в год. Чтобы выполнить новый план, необходимо было увеличить количество вагонеток на линии, что означало сокращение срока службы несущего и тягового канатов, повышение частоты аварийных ситуаций и т.д. Вообще-то эти проблемы находились в компетенции руководства более высокого уровня, чем мы с Корниенко, но по собственному опыту я уже знал, что вся тяжесть исполнения указаний высоких инстанций все равно ляжет на наши плечи.

В предвидении сложностей со штатным расписанием начальство, наконец-то, решилось на сокращение численности массы ненужных профессий, так поразивших меня в первые месяцы работы. Вместо пяти человек экипажи трехкубовых экскаваторов были сокращены до двух, а на малых оставили только по машинисту. Пытались, было, ликвидировать помощников на бурстанках, но отступились ввиду слишком уж отсталой технологии канатно-ударного бурения, связанного с большими расходами воды, ручным свинчиванием и завинчиванием тяжеленных долот и прочими неудобствами.

В двадцатых числах января я увез Надю во Фрунзе. Приближалось время родов, и тетушка обещала оказать самое активное содействие молодой и неопытной будущей маме в уходе за нашим первенцем. Я вернулся в Октор-Кой и каждый день с волнением ждал известий из города.

31 января, во второй половине пасмурного унылого дня в мою опустевшую и скучную квартиру ввалилась группа шоферов во главе с водителем дежурного автобуса Отчерцевым и, потрясая телефонограммой, потребовала, чтобы я немедленно поставил им бутылку за приятное известие. На мой вопрос - мальчик или девочка? - они отвечать решительно отказались до тех пор, пока я не выставлю бутылку. Пришлось бежать в магазин.
Как большинство молодых отцов я надеялся, что у нас будет мальчик, но судьба распорядилась иначе. Впрочем, особого огорчения я не испытывал, так как на собственном горьком опыте давно для себя решил, что один ребенок это всего лишь ребенок, но никак не дети. У меня их должно быть, как минимум, двое.

Только через несколько дней я смог вырваться в город. Прямо с автостанции (начали ходить рейсовые автобусы Орловка-Фрунзе), я зашел в ювелирный магазин и все свою премию в 2 тыс. рублей истратил на подарок маме в честь рождения дочери. Я купил Надежде золотые часы "Звезда" за 1254 рубля и золотой к ним браслет за 746 рублей - копейка в копейку.

Надя была рада моему приезду и подарку и с гордостью стала показывать наше приобретение - крохотное, красное, не очень привлекательно выглядевшее и пищащее существо. Они с тетушкой стали купать дочку в тазу, а я стоял рядом, смотрел и никак не мог разобраться в своих новых чувствах. Я понимал высокое состояние матери, выносившей, родившей в муках и давшей жизнь новому человеку, но в себе ощущал только любопытство и беспокойство за здоровье этого беззащитного малыша.

Без особых пререканий и споров мы решили назвать дочь в честь отсутствующей новоиспеченной бабушки Валентиной. Кроме того, мы сочли целесообразным, чтобы Надя осталась на первое время в городе под наблюдением патронажной сестры и опекой тетушки. Только в конце февраля она в сопровождении тетушки прибыла в Октор-Кой и с этого момента наша жизнь вошла в новое русло, заданное нашей беспокойной дочерью.

Она чутко, через грудное молоко, реагировала на питание матери и порой устраивала нам такие концерты, что Надя приходила в отчаяние. Однажды мы промучились с непрерывно кричавшим ребенком несколько часов, пока не пришла мать Федора и быстро не разобралась в причине крика. Она скатала из хозяйственного мыла маленькую свечку, положила ребенка на свою надежную крестьянскую ладонь и вставила ее в попку. Через несколько секунд свечка вылетела оттуда, кишечник опорожнился, девочка успокоилась, взяла грудь и вскоре заснула. Мы были поражены простотой диагноза и лечения. Так мы по крохам набирались жизненного и родительского опыта, но надо сказать, что наша дочь доставила нам, а особенно - матери, столько забот и неприятностей в первые годы роста, что Надя еще долго и слышать не хотела о втором ребенке.
               
В марте я получил ордер на квартиру в Кашке. Квартира состояла из гостиной, спальни и кухни и располагалась в одноэтажном двухквартирном коттедже на тихой Школьной улице. Из "удобств" в ней были только санузел, холодная вода и телефон. Серьезным недостатком по сравнению с Окторкойским жилищем было отсутствие центрального отопления.

Наш переезд к новому месту жительства состоялся ночью. Я подогнал с карьера МАЗ, погрузил в кузов наши скромные пожитки, посадил в кабину Надю со спящей Валюшкой, сел сам и мы поехали по заснеженной и обледенелой дороге в Кашку. До сих пор хорошо помню эту тревожную поездку. Машина шла вниз по скользкой дороге, осторожно маневрируя на узких крутых серпантинах. В кабине было холодно, лобовое стекло обледеневало. Шофер и я все время выглядывали через опущенные боковые стекла. Я почти не видел полотна дороги - справа рядом с колесом начинался обрыв, переходивший в крутой склон, терявшийся в темноте ущелья.
Ехали тихо, но добрались благополучно. Разгрузив вещи и отправив машину назад, я принялся растапливать плиту, благо хорошо умел это делать еще с военного лихолетья. Не скоро мне удалось поднять температуру в остывшем и сыром доме до приемлемого уровня. Всю зиму мы страдали от того, что в комнатах было не выше 14-15 градусов при любом количестве сожженного каменного угля. Мы с Надей росли в военное время и были достаточно закаленными, но очень беспокоились за дочку. К нашему удивлению в этих спартанских условиях она практически не болела и даже получила неплохую закалку.

Нашими соседями по коттеджу оказалась семья главного механика обогатительной фабрики Виктора Ивановича Воробьева. С ним и его женой Зиной у нас вскоре сложились самые теплые отношения, перешедшие в большую, многолетнюю дружбу, прервавшуюся только после внезапной смерти этого красивого, доброго и удивительно приятного человека, последовавшей в 1989 году.

Коротенькая наша улица одним  концом упиралась в гору, а другим - в большое новое здание единственной в Кашке школы. Рядом с ней находилось молодежное общежитие, в котором проживал и мой помощник Аркен Закиров. Вместе с ним жил еще один молодой специалист Нияз Бабаджанов, узбек, выпускник Ташкентского политехнического института, работавший на фабрике сменным механиком. Уйгур Закиров, узбек Бабаджанов органически вписались в мое новое окружение и стали частыми гостями в нашем доме. Их интеллектуальный уровень был значительно выше, чем у Феди-водолаза или Саши Корниенко; мы были лишены национальных предрассудков; в равной мере увлекались современной музыкой и любили повеселиться от души. Нас, пожалуй, можно было отнести к тому поколению, которое наиболее искренне восприняло идеи национальной солидарности и братства народов. Мы вместе учились в институтах, вместе жили и боролись за жизнь в общежитиях, одинаково переносили тяготы производства, и нам совершенно нечего было делить.

Однако такой бескорыстный интернационализм все же еще не стал нормой жизни общества и коллектива. В моей смене только два киргиза имели достаточную профессиональную подготовку: машинист экскаватора Озой Саралиев и машинист бурстанка Микель Курманов. Остальные, а их тоже было не много, не имели ни образования, ни специальности. Начальство периодически упрекало нас за недостаточное внимание к росту национальных кадров, мы по привычке согласно кивали головами, давали необязательные обещания исправиться и прекрасно понимали, что эта дежурная тема всего лишь отголосок разговоров, ведущихся на еще более высоком уровне.

Я до сих пор убежден, что выбор профессии и специальности не может быть заорганизован разнарядкой по национальному признаку, как это делалось при социализме. Он определяется не волей партии или идеологией системы, а зависит как от индивидуальных качеств личности, так и от коллективных свойств нации. На личном опыте жизни и работы среди киргизов, казахов, а позже - монголов я убедился в том, что в подавляющем большинстве они все еще не готовы к соревнованию с другими народами в области использования сложной техники, освоения технических специальностей и развития технических наук. И эта неготовность проистекает отнюдь не из-за недостатка умственных способностей, а является следствием генетической предрасположенности к совсем иному образу мыслей и деятельности, особенно характерной для этих народов, только недавно  избавившихся от кочевого образа жизни, но не от менталитета кочевников.
               
В мае исполнилось два года с момента подачи первых тонн руды на фабрику. За это время рабочие горизонты карьера опустились от вершины бывшей горы на 80 метров, и появилась возможность сократить расстояние транспортирования руды путем проведения нового съезда на рудовозную трассу. Целый месяц мы проходили девять минных штолен поперек горного склона, планируя взрывом на сброс в считанные секунды сделать новую дорогу вдвое короче старой. На взрыв, расчистку трассы и подготовку дороги к эксплуатации мы отводили двое суток в конце мая. Именно на такой срок мы имели возможность полностью прекратить подачу руды на фабрику в связи с ее остановкой в конце месяца на профилактический ремонт. Мы научились производить точные расчеты и четко координировать работу разных звеньев производства в интересах выполнения и перевыполнения плана. Основания для такой налаженной работы были вполне материальными - мы стали практически регулярно получать премии за хорошую работу. Почему же в таком случае не делать ее еще лучше?

Так получилось, что зарядка штолен, производство взрыва и начало расчистки трассы пришлись на мою смену. С самого утра мы с Аркеном не имели ни минуты передышки, озабоченные лишь одной мыслью - взорвать штольни засветло. Работы было очень много, работа была очень ответственной, так как в случае отказа части зарядов или ошибки в расчетах мы рисковали перекрыть старую дорогу, не открыв новой. Это означало бы остановку карьера и фабрики, как минимум, на неделю, чего нам, конечно же, никто бы не простил. Марченко с Байковым это тоже прекрасно понимали, но по своей подлой сути оба предпочли еще до обеда уехать по своим делам, чтобы в случае неудачи перевалить вину на меня. Я был не столько возмущен этим, сколько удовлетворен полученной свободой действий и избавлением от необходимости выслушивания нудных замечаний и советов. К этому времени я окончательно убедился в полной профессиональной некомпетентности первого и абсолютно равнодушном отношении к делу - второго.

Мобилизовав все имеющиеся в нашем распоряжении силы, я все же понял, что при таких темпах заряжания и забойки штолен мы не успеем их взорвать вовремя. Тогда я решил стимулировать массы старинным русским способом. Я пошел к нашему главному бухгалтеру Борису Александровичу Киму - славному корейцу и мудрому человеку - и попросил его выписать 1000 рублей для организации коллективного угощения трудящихся после успешного проведения взрыва. Милейший Б.А. тут же приказал кассе выдать деньги, а я попросил нашу столовую привезти из Октор-Коя водки, пива и организовать хороший ужин. Весть об этом мероприятии мгновенно достигла ушей рабочих и вызвала невероятный прилив энтузиазма. Подготовка к взрыву была произведена своевременно, а его результат оправдал самые смелые ожидания. Едва рассеялся дым и улеглась пыль, как экскаватор начал проходку полутраншеи, а следом за ним бульдозер Максима Полукарова - планировать дорогу. После этого я пригласил всех сесть в ожидавшую дежурную машину и принять участие в "банкете".

В столовой, когда оживленная публика расселась за столы, я поблагодарил всех участников за добросовестный труд, поздравил их с удачным взрывом, пожелал хорошего отдыха и отправился обратно в карьер. Надо было успеть вместе с маркшейдером расставить вешки, чтобы соблюсти проектный профиль трассы; встретить смену Корниенко; передать ему все дела и договориться с шоферами дежурных машин, чтобы они подождали окончания банкета и увезли его участников в Кашку и Орловку. Только после этого мы с Аркеном позволили себе расслабиться и присоединиться к отдыхающим.

 Признаться, никогда ни до, ни после мне не приходилось выслушивать столько откровенных и доброжелательных высказываний в свой адрес. Я понял, что мы, непосредственные руководители коллектива, как артисты на сцене, постоянно находимся в сфере пристального внимания своих подчиненных. Все нами сказанное и сделанное обсуждается, анализируется и запоминается. Со свойственной простым людям наблюдательностью и меткостью суждений составляются наши устные портреты с краткими, но точными характеристиками. Мне, например, приятно было слышать даже по прошествии нескольких лет, что в коллективе обо мне сложилось мнение как о принципиальном защитнике подчиненных перед начальством. Основанием для такой лестной оценки послужила моя стычка с главным инженером, который однажды попытался сделать меня соучастником одного из своих многочисленных неблаговидных поступков.
               
Жили в Орловке и работали шоферами дежурных машин три брата Шляниных. Это были красивые, крепкие и отчаянные молодые мужики. Старший из них Николай по своей стати и нраву казался мне похожим на Григория Мелехова. Братья были гордостью села - они втроем держали в узде всех чеченцев и не давали им спуску при попытках взять в свои руки неформальную власть. Много раз их пытались запугать угрозами расправы, но братья были не из пугливых.
И вот на этого Николая взъелся наш Бронислав Байков. Повод для недовольства был подстать личности главного инженера - таким же мелким и подлым. Однажды вечером, приехав на смену, я с удивлением обнаружил его в дверях конторы в состоянии легкого алкогольного опьянения. Он мне что-то сказал, но я торопился на карьер и пропустил сказанное мимо ушей. Часов в 11 ночи в будке раздался телефонный звонок. Звонил Байков. Он попросил меня прислать к конторе дежурную машину. Я посчитал, что Байков собрался ехать в Кашку и попросил Николая Шлянина заехать за ним в контору и забрать его. Через несколько минут Шлянин вернулся в карьер злой и на мой вопрос о том, что произошло, выматерившись, ответил:
- Да он приказал мне ехать в Октор-Кой и привезти ему в кабинет б....! Я сказал, что меня в Кашке у пожарки ждет смена канатчиков и я не могу разъезжать за бабами. Тогда он разорался, стал меня материть и обещал уволить. Ну, я тоже психанул и послал его подальше!
- И правильно сделал.  Давай срочно езжай в Кашку. Оттуда уже звонили, узнавали насчет дежурки.

Николай уехал. Байков дошел до того, что стал требовать меня снять МАЗ с руды, чтобы он увез его в поселок. Приспичило мужику! Я ответил, что шофера рудовозов сейчас останавливаются на обед у столовой и поэтому пусть он сам уговаривает или приказывает любому из них отвезти себя. Видимо ему обязательно хотелось впутать меня в эту историю, и он потребовал, чтобы я отдал распоряжение лично. Я отказался под предлогом необходимости срочного выезда на канатку. Отстал, но запомнил!

Через несколько дней он пригласил меня в кабинет и, сунув лист бумаги и ручку, небрежным тоном попросил меня подписать акт о нарушении трудовой дисциплины водителем дежурной машины Николаем Шляниным. Когда я прочитал этот гнусный пасквиль, во мне все закипело. Броня не постеснялся обвинить Николая в отказе от выполнения распоряжений главного инженера и требовал, чтобы управляющий орловской автобазой уволил его. Для придания большей весомости этой гнусной клевете, он включил в акт меня и сменного механика Артема Пономаренко. Подпись Артема под актом уже стояла - уломал-таки старика!

Я наотрез отказался подписывать клевету. Броня сжал побелевшие губы в тонкую ниточку, а затем стал обвинять меня в пособничестве нарушителям дисциплины и в том, что я вообще иду на поводу у своих рабочих. Это обвинение я уже слышал неоднократно, в том числе и от Марченко, и имел на него готовый ответ - при всей демократичности моих взаимоотношений с коллективом, дисциплина в моей смене выше, чем в смене диктатора Корниенко. Об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что ко мне в смену переводили нарушителей дисциплины из его смены. Так случилось, в частности, с упоминавшимся ранее Алексеем Крупновым.
 Байков был вынужден отказаться от своего замысла, но среди рабочих эта история получила быструю огласку. Я же за строптивость в очередной раз лишился 30% премиальных. Бог ему судья!