Иллюзия Зла. Глава 3. Балерина

     Шквал аплодисментов. А последнюю часть можно смотреть и из-за кулис. Есть возможность отдышаться, скинуть, наконец, с себя эту кожаную куртку, неподъемную саму по себя, да плюс еще эти металлические штучки. Вон она лежит, на полу. Одного взгляда на нее достаточно, что бы понять, что она вряд ли предназначена для хрупких плеч балерины, независимо от того, семнадцать ей лет или двадцать.

     Шквал аплодисментов.
     Первый в твоей жизни, между прочим.
     Первая премьера.
     Первая главная роль…
     Все первое, даже первый мужчина. Был ли он, видел ли? Ведь это ему, отчасти, и была посвящена эта премьера, этот танец…
     Аплодисменты начинают стихать. Прима выглянула из-за кулис. Зрители спешили к выходу. Странно, почему спешат? Или зрители всегда спешат…

     Огромная усталость начинает давить на плечи, прижимает к земле. Сил не хватает даже поднять эту куртку, приходится волочить прямо по полу, как когда-то в детстве большого, плюшевого медвежонка…
- Иришка, - пробираясь через опоры декораций и всякий театральный хлам к уставшей балерине, неся огромный (бывают же такие) генератор идей, постановщик, режиссер и прочее, прочее, прочее…
     Театральная провинция богата на таланты, но не настолько, что бы поселить в одном небольшом городке, сразу нескольких охваченной одной сумасшедшей идеей. Поставить рок-балет. Современный материал, тяжелый рок, массовка и положительный герой в кожаной, клепаной переклепанной куртке, на ревущем страшном звере – мотоцикле.
- Иришка, ты прекрасна, я люблю тебя, и буду носить на руках. От сцены до дома, от дома до сцены, - и действительно обхватив ее, не очень ловко, приподнял и начал кружить.

     Иришка по-девичьи взвизгнула и начала колотить по его огромному плечу. Покружив немного, режиссер и пр. поставил Иришку на пол.
- Пойдем, Ириша, наши собрались.
- В смысле?
- Что в смысле? Это премьера, понимаешь? В буфете стол накрыт. Для нас. Там журналисты. Один, говорят откуда-то из Москвы. Тебя ждут.
     Идти не хотелось, она жутко устала, но это была победа и победа эта стоила усталости…
- Коля, ты иди, а я сейчас, через пять минут. Мне переодеться надо.
- Ладно, - режиссер начал пробираться.
- Коля, - окликнула Ириша Николая.
- Что, - он обернулся.
- Тебе понравилось?
- Ты даже не представляешь, как это было, - заорал Николай, - там ребята наши снимали, сама увидишь.
- Хорошо, - вздохнула Ириша, - Коля, забери у меня эту куртку, я ее не донесу.
- Давай, - Николай подхватил куртку и понесся  вперед.
     Ириша глядела и в очередной раз поражалась тому, как умудряется эта махина перемещаться по тесному пространству, а вдалеке уже гремело.
- Толик, ну, все в буфете…
     Ириша закрыла дверь и начала переодеваться. В гримерной было прохладно, по коже побежали мурашки. Потребовалось не только мужество и давняя привычка для того, что бы прямо здесь, из под крана, используя только холодную воду (другой здесь никогда и не было). Принять некое подобие душа. Стало легче. Наконец, джинсы и свитер спрятали хрупкое девичье тело. Впервые за два последние года захотелось курить…

     Банкет затянулся часов до двух ночи. В небольшом ДКашном буфете набилось человек сорок. Пили, говорили, курили… Был и журналист, кстати, действительно из столицы. Он пытался взять приступом Иришу, но потом, по-человечески поняв состояние девушки, предложил встретиться на неделе. Хотелось ему верить…

     Шум, гвалт, а заодно, и спиртное с куревом увеличивали усталость… Без малого два Ириша попросила Гену, он же художник и осветитель спектакля, отвезти ее домой. Генка принципиально не пил даже пиво, считал, что это мешает творчеству, и действительно хорошо рисовал, лепил, вырезал. Имел призы, грамоты со столичных выставок, у него дома был французский журнал, где были репродукции шести его работ. Вместе с журналом ему даже выслали небольшую премию. Да и вообще, Генка был хорошим человеком, надежным…

     Подержанный «жигуленок» Генки, гремя и пыхтя, вез Иришу домой. Прохладная ранняя осень. Листья уже облетали. Но их должно было хватить еще на пару недель. В темноте, конечно, всего этого не было видно, но Ириша об этом знала, иногда этого бывало достаточно. Ириша дремала на сиденье, Генка курил, стараясь выпускать дым в форточку и помалкивал.. особым Генкиным достоинством, как друга, было умение и понимание, когда можно говорить, а когда лучше помолчать…

     Когда до дома оставалось пара кварталов, низкий рев мотоциклов явно выделился на фоне громыхания «жигуленка». Иришка очнулась от дремы и, оглянувшись, смотрела через заднее стекло автомобиля. Яркие фары мотоциклов слепили. Что бы не врезаться, Генка сбросил скорость и принял немного вправо. Распугивая ночную тишину, стая пронеслась по улице и скрылась.
- Ведь не меньше сотни идут, - недовольно пробормотал Генка, и добавил, - герои.
     На последнее внезапно отреагировала Ириша. Слезами. Тихими, почти незаметными.
     На крылечке ее ждала мама. На ее тревожный взгляд-вопрос Ириша шмыгнула носом и пробурчала что-то неразборчивое.
- Что-что, - не поняла женщина и посмотрела на дочь.
- Все нормально, ма, - повторила Ириша более разборчиво и прошмыгнула в дверь.
- Что это с ней, - обратилась к Геннадию Галина Владимировна.
- Устала, - ответил Геннадий, - очень напряженный был день, - а потом добавил, - Вы не волнуйтесь, теть Галь.
- Никто там не обидели ее, - мама ведь всегда остается мамой.
- Ну что Вы, это просто усталость. Премьера, полтора часа на сцене. Тяжело…
- Как все прошло-то?
- Нормально. Отоспится, сама расскажет, - Гена повернулся что бы уйти, но остановился что-то вспомнив, - я там Эмму Рудольфовну видел, можете у нее поинтересоваться, она все-таки специалист. – Генка явно дипломатничал, отлично зная, что первая Иришина учительница танцев, была неоспоримым авторитетом для Галины Владимировны во многих областях, а не только в области танцев.
- Ну а тебе, как?
- Мне. Мне понравилось, теть Галя. Здорово все было.
- Может, останешься, - поинтересовалась Галина Владимировна, как в школьные годы, - поздно уже.
- Да нет, теть Галь, спасибо, я до дому, - Геннадий махнул рукой и пошел к машине.
- Поаккуратней, там, - не удержалась Галина Владимировна.
- Хорошо…
     Галина Владимировна посмотрела вслед отъезжающему автомобилю и пошла в дом. Дочь, видимо наплакавшись, мирно спала на диване.
- Точно устала, - пробормотала она, - даже и не разделась.
     Галина Владимировна подсунула под голову дочери подушку, старым пледом накрыла ноги Ириши. И уже на кухне, куда пошла проверить, все ли выключено на ночь, закончила этот суматошный день.
- Эх, артистка, - и погасила свет…
    
     Утро с чистым, прозрачным небом и заморозками на почве. Ветерок пробегает по улице, сбивает с деревьев листья, и медленно кружит вдоль домов… Жители городка медленно расходятся по рабочим местам.

     Вчерашний день – прошлое. Сегодняшний только начинается. Ириша еще спала, когда Галина Владимировна отправилась к соседке – первой учительнице танцев дочери – Эмме Рудольфовне. Учительница жила одна и, как она говаривала, торопилась бы, да некуда. Хозяйка она была радушная и частенько, в ее доме можно было застать незнакомых приезжих, с которыми она о чем-то душевно беседовала, угощала домашними заготовками и чаем. Когда-то в прошлом, она сама танцевала в столице, и бывало, удивляла своих провинциальных знакомых, знанием, точнее личным знакомством со многими столичными знаменитостями - актерами, художниками, политическими деятелями.

     А каждый ее день рождения был полон цветов и гостей. В такие дни, около ее дома останавливалось огромное количество автомобилей, по номерам которых можно было изучать географию Союза. Но годы брали свое, и частенько по подобным дням, для помощи она звала Галину Владимировну…
- Утомительно это для меня, Галочка, - говаривала она в таких случаях, - уже утомительно. Приятно, конечно, спора нет, но уже утомительно…
     Именно к ней и шла утром Галина Владимировна. Шла, не боясь, что разбудит. Эмма Рудольфовна следуя давнишней привычке, поднималась чуть раньше солнца. Обычно в такое время она разбирала письма, которых получала несметное количество. Поднявшись по ступенькам на крылечко, Галина Владимировна надавила на красненькую кнопочку звонка, и через мгновение услышала:
- Заходите, открыто, - это могло означать только одно – у Эммы Рудольфовны были гости. В таких случаях она обычно не закрывала дверь, что бы, не отвлекаться от собеседника.
     Галина Владимировна толкнула дверь и вошла в комнату.
- Здравствуй, Галочка, проходи, - приветствовала ее учительница. Она сидела за столом, а напротив нее, с блокнотов в руках, сидел молодой человек. На появление ее он приподнялся и пробормотал.
- Здравствуйте, - было видно, что он недоволен помехой.
- Я не вовремя, Эмма Рудольфовна…
- Нет, нет, проходи, Галочка. Ты очень даже вовремя. Знакомься, Галочка, это Михаил, - Эмма Рудольфовна повела рукой в сторону гостя, - столичный журналист. А это, - движение пошло в другую сторону, - мама той балерины, о которой вы меня допрашиваете, вот уже, как полчаса. Зовут ее Галина Владимировна. Это она вам расскажет о ее детстве, ее куклах, и о том, другом, чего я не знаю.
- Какая приятная неожиданность, - Михаил еще раз поднялся. Был он растерян, такой поворот событий несколько не входил в его планы. Конечно, он собирался зайти и домой к Ирише, но это предполагалось уже в самом конце…
- Что, растерялся, - хохотнула Эмма Рудольфовна, ее явно смешила подобная ситуация, - это провинция. Здесь другие расстояния, да и время другое. А Россея – всегда от провинции начиналась… А пока ты собираешься с мыслями, мы с Галочкой приготовим чай. Или кофе?
- Чай, если не затруднит, - Михаилу не нравилось, что ситуация оказалась не под его контролем, поэтому он был рад передышке.
- Не затруднит, пойдем Галочка, - взяв под локоток Галину Владимировну, Эмма Рудольфовна увлекла ее с собой в небольшую, уютную кухоньку.
     За приготовлением чая, Галина Владимировна рассказала, зачем пришла в столь ранний час…
- …плакала, говоришь. Нет, это не спектакль, - выслушав тревоги матери, категорично заявила Эмма Рудольфовна.
- Может, обидел кто, - сделала предположение Галина Владимировна, - я ведь с ней и не поговорила даже, спит она.
- Пустое говоришь, - махнула рукой учительница, - ее здесь хорошо знают. И сами не тронут, и чужака предупредят.
- Эмма Ру…
- Галочка, сколько раз я тебе говорила, не ломай язык, зови Эмма…
- Эмма, она девочка. Ребенок.
- Галочка, ей уже почти двадцать. А ты все девочка. Ты вот вчера не пошла, а напрасно, в ней страсть, любовь, сила. В ней все это есть, чистое, даже не источник, а фонтан, гейзер. Это надо тратить…
- Но ведь плакала…
- Это довод, - кивнула Эмма Рудольфовна, - это довод. Может, она со своим парнем поссорилась?
- Ой, - смешно испугалась Галина Владимировна.
- Что ой, что ой?! Я вот вспоминаю, на моем первом спектакле, в Ленинграде, я тоже плакала. И знаешь почему? – Влюблена была, весь спектакль только для него и танцевала. Такой был кавалер… Эх, ладно. Обещал прийти и не пришел. Я тогда и танцевать бросить хотела. А оказалось, его на работу вызвали. Был он в больших чинах, старше меня. Ответственный работник… А я так рыдала, до самого его прихода… Ты чего, Галочка?
- Он старше, - Галина Владимировна, как и многие, в похожих ситуациях, воспринимала ситуацию выборочно. Она уже было собралась запричитать, но ее вовремя остановила Эмма Рудольфовна.
- Это у меня был старше, - чуть ли не по слогам выговорила она, - а у Ириши сверстник, я его видела.
- Видела?
- Да. И видела, и разговаривала. Хороший мальчик, симпатичный, культурный… Ты я смотрю, все-таки реветь настроилась, - Эмма Рудольфовна внимательно посмотрела на собеседницу.
- Нет-нет, это что-то в глаз попало.
- Понятно. Ты вот что сделай, - учительница наклонилась к Галине Владимировне, - попроси Иришу, пригласить его домой. Просто, в гости. Сама на него и посмотришь.
- Домой?
- Конечно. А хочешь, я для поддержки приду. Пирогов напечем. А?
- Ладно. Это дело мне нравится.
- Вот и отлично. А теперь понесли чай, а то Михаил небось уже заждался…
- Вот ведь какая я есть, - махнула рукой Галина Владимировна, - забыла ведь что у тебя гости…
- Это не гость – это журналист. У него такая работа ждать. Сама-то чайку с нами попьешь?
- Нет, побегу я. По хозяйству затеялась…
- Ну ладно. Я вечерком зайду…

     Ириша проснулась в начале десятого. На кухне мирно звякала посудой мама. Ходики остановились, гирька почти уже лежала на полу. Поднявшись, Ириша потянула за цепочку, подняв гирьку, и чуть толкнула маятник. Подвела стрелки, по наручным часам, которые вчера даже не сняла с руки. Все было хорошо… Только голова побаливала, это из-за позднего подъема и во рту было неприятно, не стоило вчера курить…
- Ириша, - донеслось с кухни, - умывайся, соня. Завтрак готов…

     Оцепенение от позднего подъема начало проходить. Ириша стянула свитер, и глубоко вдохнув, побежала на улицу, где в палисаднике был прибит умывальник. Минут пятнадцать она фыркала, охала и притоптывала ногами, в воде можно было обнаружить первые льдинки… А дома ее ждал холодный душ… Настроение подымалось. Мир наполнялся положительными эмоциями.
- Так и зимой будешь на улицу гонять, - Галина Владимировна наливала бульон в чашку. От прочего Ириша по утрам отказывалась.
- Угу. Полезно для здоровья.
- А в два часа ночи домой возвращаться – это тоже полезно для здоровья?
- Ма, - огромное и искреннее возмущение слышалось в голосе Ириши.
- Я у Эммы Рудольфовны была, - Ириша замерла. Для нее мнение первой учительницы имело огромное значение, ничуть не меньше чем для самой Галины Владимировны.
- Ну, ма, как, - Галина Владимировна выдержала необходимую паузу.
- Эмме Рудольфовне понравилось. Да, кстати, она просила тебя зайти…
     Кухня на некоторое время превратилась в поляну, перед костром дикарей. Ириша бросив завтрак носилась по кухне, вопила и выделывала такие па, что мать даже не успела рассердиться. Она просто присела на стульчик и смеялась, покачивая головой.
- Господи, а мне говорили, что моей девке скоро двадцать. Ешь.
- Спасибо мамочка, - Ириша успокоилась, чмокнула мать в щеку и вернулась за стол.
- Пойдешь, возьми блинчиков с вареньем. Гости собирались быть к ней. Из Вильнюса.
- Хорошо ма, - Ириша еще раз чмокнула Галину Владимировну, - спасибо, - и пошла к себе в комнату…
    
     Шли дни. Зима. Это была холодная зима. Старожилы поговаривали, что такая крутая зима была последний раз после войны. Снега выпало – очистительная техника не справлялась. Некоторые улочки, которые ближе к окраинам, занесло так, что исчезли заборчики палисадов. Замело и колонки с водой. У домов, где жили мужики покрепче, колонки откопали, да и тропинки были поухоженней…

     Галину Владимировну спасало то, что ее муж, года за два до смерти провел воду в дом. Из-за сильных холодов, да и от большой стариковской тоски, с конца декабря с ней вместе, жила и Эмма Рудольфовна. Ириша уехала в столицу. Танцевала там, в молодежном театре, но матери писала часто, грозилась приехать. Последнее письмо пришло недели полторы назад.

     Галина Владимировна несколько раз садилась за ответ, но мешали хозяйственные дела. А тут еще приходил заместитель главы местной администрации, ее хороший знакомый, просил поработать месяц-другой. Галина Владимировна согласилась. Деньги хоть и не большие, а добавка к пенсии, а кроме того, в тамошнем буфете продукты были дешевле, что тоже имело значение…

     За неделю до нового года заболела Эмма Рудольфовна. Простыла. Теперь целые дни проводила у печки, в кресле. Приспособила фанерку от ящика и писала. Много, иногда за день выходило по паре ученических тетрадей…

     Пенсию свою отдавала в общий котел, а когда становилась легче, то помогала по хозяйству, несмотря на выговоры Галины Владимировны. Только все равно, эта зима было почему-то очень тяжелой…
     Наступило и тридцать первое декабря, так, ничего особенного. Лишь с утра Галина Владимировна поставила тесто, задумала побаловать себя и свою соседку блинчиками. Да и самой Эмме Рудольфовне стало легче, температура спала. Впервые за две недели она вышла на улицу, и даже предприняла героический поход (конечно, героический, с учетом того, что улицу их расчистили только частично) в магазин. Решила сделать сюрприз – купила бутылку вина и кое-каких внусностей. Вернулась раскрасневшаяся, помолодевшая… Болезнь явно сдавала свои позиции.

     Часа в четыре – уже начало смеркаться, а на улице повалил настоящий новогодний снег – старушки сидели на кухне и под мирный говор готовили что-то к столу, во входную дверь тихо поскреблись… Сердце Галины Владимировны екнуло, и она поспешила в коридорчик. За дверью, присыпанная снегом, стояла Ириша. Рядом стояли две огромные сумки…
- Мамулька, это я, - воскликнула Ириша, увидев мать.
     Галина Владимировна опешивши стояла и смотрела на дочь.
- Ириша. Откуда ты? Что же ты телеграмму-то не дала, - а потом, тихонько перекрестившись, пустила слезу.
- Ма, что ты. Что случилось? Я Новый год встречать домой приехала, а ты плачешь…
- Да так, - махнув рукой в сторону, пробормотала Галина Владимировна, - старая стала совсем. – и вдруг, совсем неожиданно сорвалось у нее признание, - боялась я. Вдруг не дождусь – умру…
- Мамочка, да что ты, - Ириша обняла мать, прижала ее к себе крепко, - мамочка…
- Кругом-то старики одни. Детки все разлетелись. Кто куда. Ты когда прошлый раз уехала, через неделю, умерла Валентина Григорьевна. Сынок-то старший ее приехал, да опоздал. А младший так тот совсем… Глянула я на все это дело, да загоревала. Втемяшилось старой, что помру, а ты вона где… Не успеешь…
- Ма, да ты что…, - и не нашлось у нее сил продолжить, еще крепче прижала она к себе мать и тоже захлюпала носом.
- Галочка, что случилось, - послышался из комнаты голос Эммы Рудольфовны, - кто там у нас…
- Ой, старая я, да глупая, - Галина Владимировна вырвалась из объятий дочери и словно не рыдала перед этим, заулыбалась, - дочь родная приехала, а я ее на морозе, да на ветру держу, старость моя… - она попыталась ухватиться за чемоданы, но Ириша опередила ее, и наконец, вошла в родной дом.
- Здравствуйте, Эмма Рудольфовна…
- Здравствуй Ириша, здравствуй… Не зря значит сердце мне сегодня предсказывало, что ты приедешь.
- А вы что же телеграмму-то не получили?
- Нет, а ты присылала?
- Конечно… А хотя, очень даже ладно, что не получили. Зато получился сюрприз…
     Все пригодилось в тот вечер. И вино, которое купила Эмма Рудольфовна, и блинчики, и разные столичные сладости и деликатесы, которые привезла с собой Ириша. За хлопотами бежало время, и на какой-то миг, показалось всем, что наконец-то, в доме все налаживается – и все будет хорошо… Хотя, а что собственно было плохо?
     Стрелки тем временем приближались к двенадцати. Стол был накрыт. Телевизор был включен. Галине Владимировне пришлось смириться с тем, что Эмма Рудольфовна на пару с Иришкой дымили на кухне что-то тонкое и дорогое, обменивались при этом непонятными терминами, незнакомыми именами, в общем, говорили о чем-то, своем, из мира, который был практически незнаком Галине Владимировне.

     Когда время было без пятнадцати, сели за стол. Выпили водочки – проводили Старый год. Оказалось, что всей этой праздничной суетой, с самого утра никто и не ел. По телевизору, тем временем, многословно и нудновато, впрочем, как всегда, президент поздравлял сограждан. Поторопившаяся немного Ириша придерживала большим пальцем пробку от шампанского. Эмма Рудольфовна стояла наготове с фужерами… Вдруг, во входную дверь раздался стук, точнее два сильных удара, а потом что-то упало. Женщины переглянулись
- Еще один гость, - произнесла Ириша, не то спрашивая, не то утверждая.

     Пробка получила необходимую свободу и вылетела в потолок. Поток шампанского чуть плеснулся на стол, а остальное, попало по назначению, в бокалы. Только тут же они были отставлены, женщины метнулись к входной двери. Ириша приоткрыла дверь. На пороге, прямо около двери лежал мужчина. Черная, кожаная куртка, которая выдавала в нем любителя быстрых гонок на мотоцикле, была расстегнута. Руки были обмотаны грязными, в кровавых подтеках тряпками, в которых с трудом можно было узнать бинты. Ириша наклонилась, если у незнакомца дыхание и присутствовало, то было оно незаметным…

     Женщины опять переглянулись. В глазах каждой застыл некий вопрос, ответом на него послужил стон, который издал незнакомец.
     Бестолковясь, мешая друг другу, женщины затянули мужчину в комнату. Тело его было как лед, под курткой, кроме черной, местами драной майки, ничего не было. Попав в тепло, он задышал чаще, с едва заметными хрипами.
- Его надо согреть, - сказала Галина Владимировна и добавила, - водкой растереть надо…
- Не надо, - отозвался вдруг незнакомец, - не надо растирать, внутрь, если можно стакан. А потом я уйду.
     Ириша ушла и вернулась со стаканом
- Коньяк подойдет, - спросила Ириша, протягивая стакан.
- Да, - произнес незнакомец, - взял стакан, и медленно, как даже воду не пьют, выпил все, до самого дна. Потом вернул пустой стакан Ирише.

     Воцарилось молчание. Женщины молча стояли около него, изредка переглядываясь. Прошло какое-то время. Мужчина, вроде как начал приходить в себя. Появился на щеках слабый румянец. Хотя, нет, не румянец, а так, некоторое покраснение. Он подтянул ноги и сел на пол, прислонившись к печи. Иришка слабо вскрикнула, указывая на его ноги – они были босы, совсем. Не было на них даже носков. Женщины снова переглянулись.

     Пять минут, прошло всего пять минут, но так получилось, что незнакомец сумел их растянуть, как час. Он поднялся, чуть шатаясь. Был он роста среднего, может чуть выше. Кожа смуглая, а может, просто грязная, сразу не определить. Были еще на нем джинсы, но и их цвет вызвал бы споры, так они были заношены и вытерты… Был он похож на человека, который только что упал с Луны…
- Может быть, Вам присесть, - пододвинула к нему стул Галина Владимировна, но незнакомец жестом отклонил предложение.
- На мне все грязное, да и пора мне, - были его слова.

     И качнувшись, он направился в двери. Ириша и Галина Владимировна попытались его остановить, но несмотря на свою беспомощность и какую-то внешнюю хрупкость, да и теперешнее состояние, для того, что бы это сделать, Ирише и Галине Владимировне пришлось практически повиснуть на нем. Он остановился, но было видно, что не силы в нем иссякли, а была боязнь причинить вред женщинам.
- Разрешите мне уйти. Я лишний. Я без спроса, - не понятно было, говорит ли он о теперешнем моменте, или сказанное имеет отношение к чему-то в прошедшем…. Он сделал очередную попытку уйти.
- Стой! – резкий окрик Эммы Рудольфовны заставил вздрогнуть не только его, но и остальных.

     Удивленно он посмотрел на учительницу танцев. Та, поймав его взгляд, вдруг отшатнулась, прошептала что-то, изменившимся голосом и слабо махнула рукой
- Иди.
     После этого она вынуждена была присесть на стул, который чуть раньше предназначался пришельцу. Осев на него, Эмма Рудольфовна вдруг застонала, и схватилась за сердце. Все как-то рывком оглянулись, а Эмма Рудольфовна начала медленно сползать на пол…

     Ириша с Галиной Владимировна еще думали что делать, когда незнакомец метнулся назад и легко подняв учительницу на руки, перенес ее в зал, и опустившись на колени бережно положил учительницу на диван. Попробовал найти пульс, но похоже было, что руку свело судорогой, тогда он морщась от боли, начал расстегивать платье. Обнажив достаточный участок тела, он прислонился ухом, а левой рукой потребовал тишины…

     Прошло секунд десять-пятнадцать. Глубокое средоточение на его лице сменилось удивлением, и он, перестав слушать, осмотрел на Эмму Рудольфовну. Та, как ни в чем не бывало, улыбаясь, смотрела на него. Потом она приподнялась на локте, и с чуть заметным, но все-таки кокетством прикрыла грудь.

- Вот уже пятнадцать лет, ни один мужчина не носил меня на руках, не расстегивал на мне платье, и не касался моей груди… Или не пятнадцать. Кстати, меня зовут Эмма Рудольфовна, а Вас?

     Все были не просто огорошены. Нет, наверное, такого природного явления, которое заставило бы всех их замереть в этой немой сцене. Первой пришла в себя и расхохоталась Ириша.
- Ай, актриса, ну, Эмма Рудольфовна, - восклицала она и кружилась по комнате.
- Эммочка, господи, - вслед за дочерью пришла в себя и Галина Владимировна.

     И лишь пришелец, как стоял на коленях перед обманщицей, так и продолжал стоять, краснея при этом от смущения. Пылали щеки, уши, занялась даже шея…
- Так как Вас зовут, мой молодой спаситель, - повторила Эмма Рудольфовна вопрос пристально, глядя на незнакомца.
     Тот дернулся как-то неловко, и чуть заметно помрачнев произнес.
- Чи-на.
- Чи-на, что-то я не знаю такого имени, - пробормотала Галина Владимировна.
- Это не имя, - как-то неохотно произнес незнакомец и пояснил, - это прозвище.
- А имя?
- Не помню, было когда-то, но я не помню, - он приподнялся с коленок и сел прямо на пол.
- Как же можно забыть имя, - удивилась Галина Владимировна.

     Странные слова, которые произнес Чи-на, были похожи на бред. Но слова, нормальные слова, вряд ли были здесь уместны, поэтому он промолчал. Молчали и остальные. В этой тишине, как-то незаметно засобирался Чи-на, и был готов улизнуть, когда его вновь остановила старая учительница.
- Подожди, Чи-на, ты ведь не случайно попал в этот дом, ты же сюда шел?
- Не знаю, не помню, - опять странно отговорился последний.
- Я прошу тебя, присядь. Давай поговорим.

     Чина послушно присел на пол.
- Чи-на, - начала Эмма Рудольфовна, - я что-то слышала о тебе. Может быть, просто имя, но я знаю, что слышала. Давно, не очень, но давно.
- А я видел Вас, - вдруг улыбнувшись, произнес Чи-на.
- Видел, - удивленно воскликнула Эмма Рудольфовна.
- Да, давно.
- Где?
- Кажется, - Чи-на задумался, - кажется в Париже. И тогда была осень.
- В Париже, - пришла очередь удивиться Ириши и Галины Владимировны.
- Но я была там много раз.
- Да-да, - кивнул Чи-на.

      …Я в тени ее пышных грудей задремал бы, мечтая,
      Как у склона горы деревушка ютится глухая, - прочитал он вдруг и взглянул на Эмму Рудольфовну.

- Да, - она откинулась назад, и мечтательно произнесла, - да, тогда была осень…
- О чем вы, - затеребила учительницу Ириша.
- Чи-на напомнил мне одну необыкновенную историю. Мне назначили свидание недалеко от могилы Шарля Бодлера. Назначали, но не пришли, - Эмма Рудольфовна резко вскинулась и с некоторым испугом посмотрела на сидящего на полу, - ты видел меня там?
- Да, осень, Париж, кладбище…, - непонятно было то ли ответил Чи-на на вопрос, то ли просто радовался тому, что хоть один пробел в его памяти заполнился четким, подтвержденным со стороны воспоминанием, - знаете, неожиданно предложил Чи-на, - лучше вы задавайте вопросы. Так будет проще.
- Смотря кому, - выразила общее мнение Галина Владимировна, - нам ведь тоже надо подумать, ты ведь не на всякий вопрос можешь ответить.
- Не на всякий, - согласился Чи-на.
- Значит нужно время…
- Конечно, конечно, - согласился пришелец, - я подожду.
- Только не на полу, - внесла определенность в разговор Галина Владимировна, - стулья есть…
- Да и Новый год, вообще-то, - напомнила Ириша.
- Так что к столу, - Галина Владимировна жестом пригласила всех.

     Первое время все были скованы, даже хозяйка, суетилась чуть больше положенного и чуть меньше говорила. Все были в некоторой растерянности. Оказалось, что у всех огромное количество вопросов, на которые, как им вдруг стало казаться, может ответить этот странный гость…

     И только у Ириши был всего лишь один вопрос. Что бы разрешить его, в свое время она общалась с огромным количеством людей, но увы. Вопрос так и остался без ответа. Было в этом какое-то необыкновенно-неудачное стечение обстоятельств…
    
     Это было более года назад. Как раз когда в непутевой голове ее земляка созрела и сформировалась мысль о рок-балете. Недели за полторы бессонных ночей, и огромное количество сигарет он написал либретто и не долго размышляя рванул в Москву,  какому-то шапочно знакомому композитору. Тот писал музыку для второсортной рок-группы, с невнятно-шокирующим названием, а только такие и могли приехать в такое захолустье, которым являлся родной городишка автора. Ворвавшись к нему в квартиру, даже и не раздеваясь, и не обращая внимания на то, что у композитора гости, он прямо с порога и выложил ему свою идею.

     Композитор попросил либретто, и пригласив незваного гостя пройти в комнату, к званым гостям. Там, всем присутствующим он и принялся читать либретто вслух. Автор, хотел было, обидеться и уйти, но гости оказались людьми знающими, сплошь и рядом, сами музыканты. Пишущие, играющие, поющие. Идею они одобрили, но писать музыку отказались. По разным причинам. Кто сослался на занятость, кто признался, что композиция на двадцать минут – это еще куда ни шло, но два часа, а именно так входило по тексту либретто – слишком круто. Были и те, кто говорили, что писать без слов, балет все-таки, не привыкли…

     Автор приуныл. Да и присутствующие затосковали, видно было, что людям творческим отказываться от заманчивых, и по настоящему творческих вещей отказываться обидно. Так, наверное, и провалилось бы это безумное предприятие, но вмешался еще один запоздавший гость. Это был ушлый малый, имевший своим призвание не столько сочинять музыку, сколько пробивать ей дорогу, через бюрократические дебри – продюсер, другими словами. Звали его Никита. Он быстренько пробежал текст, выслушал неразборчивую и искреннюю печаль автора, на тот момент, находившегося уже в крепком подпитии, с горя, надо понимать. Взял либретто и разорвал его на несколько частей, так, что бы в среднем было минут по двадцать – как раз по числу присутствовавших композиторов и раздал тем, кто пожелал взять…

     Одновременно и обнадеженный, и недовольный автор уехал. Велено ему было вернуться через месяц, что он и сделал, но уже через три недели. Толи это была новая идея, толи что-то такое было в тексте – неизвестно, но на момент приезда, у Никиты уже были собраны все партитуры, и автор получил два с половиной часа тяжелейшей музыки в подарок.  Еще за неделю, все это было собрано в музыкальное сопровождение… Потом последовала длительная пьянка, несколько концертов, несколько квартирников, где автор уже освоившись среди прихотливой музыкальной среды стал своим парнем. Занесло его даже в МУЗОБОЗ, правда, только в роли зрителя, но все равно, это было прямое попадание. Больше месяца, носила автора, столичная музыкальная «тяжела» волна, а когда выбросило его, изрядно помятого, на родной вокзал, то на руках у него были партитура, и, главное – отличнейшая фонограмма на два часа десять минут…

     Потом счастье и удача автора сбавили ход, но все рано не покинули окончательно. Просто превратились в суетливые дни поиска тех, кто бы нарисовал, сто бы станцевал, кто бы разрешил… и так далее. Но упрямство автора, да и наверное, столичная зарядка умудрились победить все. Многие из этих перипетий Ириша узнала уже в процессе постановки танца, где она должная была танцевать первую женскую партию. Образ героя-рокера нарисованный в балете несколько отличался от того, что преподносили зрителям и читателям СМИ, а ее вдруг это заинтересовало. А кроме этого, будучи на мастер-классе знаменитого преподавателя танцев в соседнем городе, судьба свела ее с истинным, в вере, гонщиком на мотоцикле.

     Наверное, это была ее первая любовь. Прямо после танцев она летела вниз, к темному подъезду, где ее уже ждал мотоцикл и бессонная ночь, полная рева мотоциклов, крутых виражей, ветра бьющего в лицо и гонки, гонки, гонки. Иногда она уставал, и просила перерыв. И тогда был тихий вечер в обществе  странных людей – знакомых ее гонщика. После ветра и гонок, на нее буквально обрушивалась лавина философских теорий, стихов, имен, которые принадлежали то знакомым, но выглядели как иностранные, то каким-то древним, а звучали как прозвища. Это было весело и непонятно, захватывающе и тревожно, но обязательно радостно. Да, со стороны это мало походило на романтическую любовь. Это было просто чем-то неизвестным для нее. Там, где она родилась и росла, так не проводили время.

     И хотя Ириша до беспамятства любила гонщика – он не любил ее. Был привязан к ней, как-то по особенному, что Ириша и приняла за любовь. Ведь были же и эти цветы, и эти подарки, даже и поцелуи ночные, долгие, от которых так кружится голова. Не было того, другого, но ведь так просто и в этом, увидеть иной смысл…

     А потом была премьера, на которой гонщика уже не было. Ни на премьере, ни потом. Уже никогда. А Ириша ждала, потом надеялась, потом мечтала. Ей приходили печальные мысли, но она гнала их прочь. Ириша знала, что гонщик ее учится в каком-то институте, и думала, что, прежде всего, это связано именно с ним. Тем более, что общие знакомые, перед самой премьерой говорили о том, что он собирается быть, надо было только разрешить какие-то проблемы. Вот на этой проблеме все и оборвалось… Именно об этом хотела она спросить этого странного человека. Она почему-то верила, точнее, чувствовала, что он знает, должен знать… Но упорно молчала, что бы не спрашивать при всех.

     Застольное время шло, гость немного осмелел, потихоньку завязался разговор. Гость рассказывал и чем-то знакомым, но непонятным повеяло на Иришу от слов Чи-на. Галина Владимировна хоть и слышала, и даже принимала участие в разговоре, но понимала это несколько иначе, как-то по-своему, и лишь Эмма Рудольфовна, казалось, разговаривает с гостем на одном языке…

- …случилось потом?
- Потом. Из школы пришлось уйти. Диплома меня лишили, точнее права на преподавание.
- И ты…
- Нет, вовсе не это превратило меня в то, что Вы видите перед собой. Вовсе не это. В моем классе было двадцать восемь учеников…
- Я всегда мечтала, что бы у меня училось много детей.
- Ну, это были не совсем дети. Выпускной класс. С ними было сложно, но необыкновенно интересно… Как давно это было, и как недолго, к сожалению. Другая жизнь. Через месяц, после всего этого кошмара, статей в газетах, заседаний в ОБЛОНО, бесконечных бесед со следователями. Я оказался не у дел. Вы представляете, мне даже отказали в месте в детском доме для неполноценных детей. Я на улице. Квартиры нет, денег нет. Я ведь больше ничего не умею, да и не хотел я больше ничего. Тут и перестройка подоспела. Я надеялся на новое время. Думал, удастся реабилитироваться. Но в новом времени для учителей совсем не оказалось места…
- И что Вы?
- Я струсил. Отказался от мечты. Уже достаточно долго я не общаюсь с детьми. Избегаю их.
- Как же Вы живете?
- Страшно. Мне каждый день страшно. И я забываю. Я все чаще и чаще забываю. Но если бы меня ждала участь пациента психиатрической больнице или, скажем, смерть на ринге. Я был бы наверное рад. Я бы успокоился, но самое страшное то, что гибнут дети.
- Дети?
- Да, ученики мои. Я не могу понять, в чем дело, но чувствую, что это каким-то образом связано со мной.
- Извините, Чи-на, я не поняла.
- Погибают мои ученики. Их жизнь обрывается.
- То есть?
- Первой в этой череде была Иришка. Она погибла, когда я уже догадывался, что в школе мне не дадут работать, но уроки вел, пока не было официальной бумаги. Как обычно канцелярия запаздывала.
- И что случилось?
- Что случилось, - впервые за все время разговора Чи-на как-то нервно передернулся, словно его коснулся обнаженный провод. Эмма Рудольфовна хотела уже остановить его, но Чи-на продолжил, - Понимаете, в классе, по моему предмету ребята старались иметь только одну отметку – «отлично». Уже даже четверка рассматривалась, как отрицательная. «Четверочники» буквально, осаждали меня, требуя пересдачи…
- Чи-на, кстати, а что Вы вели в школе?
- А я не сказал, - удивился Чи-на, - Литературу. И вот после одно сочинения, на свободную тему, я засомневался в оценке Иришки и забыл поставить значок, что эта пятерка условная, что мне требуются дополнительные разъяснения. Боже мой, - Чи-на, так тяжело вздохнул, что показалось всем, что даже в комнате темнее стало, - если бы я не забыл…
- Чи-на.
- Понимаете, маленькая «галочка». Если был значок, то Иришка обязательно прибежала бы ко мне, что бы пересдать. Но значка не оказалось, и Иришка со всей семьей поехала на дачу. Была суббота. На дорогах густо. А там авария.

     Рассказывая это, Чи-на был спокоен, даже казалось, что он равнодушен, и только руки. Они двигались. Вряд ли кто-нибудь из женщин, смотревших во все глаза на рассказчика, успел бы разобрать что-нибудь определенное в этом суматошных и яростных движениях, лишь скорость этих движений увеличивалась, по мере того, как говорил Чи-на.
- Но где же Ваша вина, - изумленно спросила Галина Владимировна, - ведь не Вы были за рулем.
- Наш мир, я говорю о связях, которые возникают в процессе общения между учеником и учителем, они, ведь могут быть и не такими явными.
- Мне кажется, - попыталась продолжить Галина Владимировна, но потом взглянула на Эмму Рудольфовну и осеклась.
- Это мое халатное отношение. Помните «Маленького принца» - …мы в ответе за тех, кого приручили. Я в ответе – я забыл.
- Не знаю, - с сомнением произнесла Эмма Рудольфовна, - здесь не все так явно.
- А далее был Игорь. Ее мальчик, точнее ее юноша. Я ведь знал, что они любят друг друга. Я ведь был с ними на кладбище. Он был очень сильным юношей. В нем жил настоящий мужчина. Такими всегда описывают героев. Я сумел отвлечь его, я сказал, что еще не время, я сказал, что рано. Сказал, что есть долг. И он поверил мне. Я, думал, что долгом этим привязываю его к жизни. Чуть позднее, на первом курсе института он встретил девушку, балерину. Удивительно, но ее тоже звали Ириша. И тогда, я дурак, подумал, что Игорь спасен. Понимаете…
- Что, что было дальше, - помертвев лицом, почти прошептала Ириша, - что было дальше.
- Дальше. Я был обязан понять… Он был славным рокером. Настоящим гонщиком. Не было машины, которую он бы не заставил не то что ехать – лететь. И так получилось, что свою новую знакомую, он воспринял, как часть долга. Боже мой, это было, так похоже на любовь… Она интересовалась жизнью рокеров, собиралась танцевать на сцене что-то из их жизни. Он познакомил ее с миром ночных гонщиков. Вообще, с тем миром, который так отличается от нашего… Я сам собирался поговорить с ней. Я чувствовал, что это необходимо сделать, но волей какого-то чудовища, оказался в СИЗО. По совершенно нелепому обвинению. Меня отпустили уже через пару дней, даже извинились, но было поздно. Слишком поздно. Это была вторая катастрофа. Он ехал к ней на премьеру, спешил, потому, что ждал, слишком долго, ждал меня. И тут на совершенно пустое шоссе появился малыш. Его родители отдыхали рядом, а он просто вышел на дорогу, прямо перед Игорем. Следом, опомнившись, выбежала мать, и не было у него другого выхода, как соскочить с дороги. Он проскочил между ними, малышом и матерью и врезался в дерево. И все…
- Но это еще меньше Ваша вина. Это случайность…
- Нет случайности. Я слишком причастен ко всем этим событиям, я чуть ли не причина их. А Вы говорите, не виновен. Виновен и пусть ни одному суду не доказать это, но ведь я знаю. Это связи, понимаете. Мне всегда казалось, что я учу их жить, а на деле. На самом деле, я учил их умирать…

     Завороженные рассказом Чи-на, Галина Владимировна и Эмма Рудольфовна, отвлеклись  от дочери. И когда рассказ прервался, то в тишине, поверх кого-то поющего с экрана, все услышали, как навзрыд плачет Ириша. Обняв подушку, сотрясаясь всем телом. И не детскими были эти слезы, какие проходят принося облегчение, от этих слез остаются шрамы, которые остаются на всю жизнь. Это были слезы потери – первой потери.
- Ириша, доченька, - запричитала Галина Владимировна, бросилась к ней Галина Владимировна, посчитав, что испугал ее своим рассказом Чи-на.
- Нет, Галина Владимировна, - вдруг, изменившимся голосом произнес Чи-на, и поднялся со своего места, - не желая, я выполнил то, зачем шел сюда, только не догадался. Прости меня Ириша.

     Слезы не несли облегчения, они лишь были реакцией на вопрос, который Ириша так и не успела задать. Гибель. От этого было тяжело, была в этом несправедливость, но не было в гибели предательства, не было измены. Только это и оставалось в утешение.

     Галина Владимировна обняла за плечи дочь и увела ее в спальню. За столом остались Эмма Рудольфовна и Чи-на. Они выпили. Молчать было невмоготу, и он продолжил…
- Ученики мои, куда только они не попадали. Они гибли в Чечне, на границе, в разборках. Не будучи при этом ни военными, ни пограничниками, ни бандитами. Для всех, это была просто случайность. Для всех, но не для меня… А у меня начались приступы головной боли. Сильные. Я перестал узнавать, понимать некоторые вещи, а потом и память… Память тоже начала отказывать.
- Вы заболели?
- Нет. Я был вынужден подрабатывать, сами понимаете, что бы жить. А так, как кроме литературы, я могу только драться, я подрабатывал на ринге. Я всегда неплохо дрался, у меня дан. Но и противники были хороши, да и правила отсутствовали. Я пропускал удары, от некоторых терял сознание. А это усугубляло мое положение. Провалы в памяти. Уходят знания, я что-то теряю в своем отношении к людям. Словно рвутся нити, которыми, я привязан к этому миру. Я как Игорь, уже живу в долг. Только долг…
- Господи, а как Вы попали сюда?
- Сюда, не знаю. Помню сел в поезд. У меня даже были деньги, я купил билет…
- Сюда?
- Нет, до Зарайска.
- Черт возьми, но это совершенно в другой стороне, - воскликнула Эмма Рудольфовна.
- Для меня это не важно, - пожал плечами Чи-на, - я всегда попадаю туда, где у меня есть дела.
- Странно, - только и смогла ответить старая учительница.
- Да, странно, - согласился Чи-на.
- Но вещи, обувь, - вспомнила Эмма Рудольфовна.
- А, - махнул рукой гость, - опять, наверное, подрался. Я стал очень нервным. Чуть что – сразу в драку. А дерусь все хуже и хуже…
- Боже мой, боже мой, - пробормотала Эмма Рудольфовна, - неужели так бывает.
- Бывает. Все бывает. Просто относитесь к этому спокойно. Не над всем мы властны…
- Куда же Вы теперь, Чи-на?

     Но ответа не последовало. Чи-на молчал. Эмма Рудольфовна оглянулась, в комнату вошли Галина Владимировна и Ириша. Девушка уже была спокойна, только глаза не успели прийти в норму и выдавали недавно пролитые слезы и тонкая морщинка, которая отныне навсегда принадлежала лицу. Чи-на виновато улыбнулся, и на миг Эмме Рудольфовне показалось, что разум навсегда оставил их странного гостя. Ей невыносимо было видеть такую детскую, наивную улыбку у человека, возраст которого перевалил за тридцать, а за плечами была жизнь, которая явно не давала поводов для наивности и радости.
- Простите меня. И Вы Ириша, и Вы Галина Владимировна, и Вы Эмма Рудольфовна. Мне стало лучше, и к тому, же пора. Пойду я.
- Куда, - в один голос воскликнули все три женщины.
- Долги, - все так же спокойно, продолжая улыбаться, ответил Чи-на.
     Протест, который пытались выразить женщины, он мягко игнорировал и твердым шагом направился к двери.
- Да что же это за наказание такое, - в сердцах всплеснула руками Галина Владимировна, - что же делать-то.
- Вам, - Чи-на вдруг остановился и внимательно посмотрел на Галину Владимировну, - Вам Галина Владимировна следует беречь себя. У Ириши будет двое детей. Две девочки. Кому, как не Вам их воспитывать, пока Ириша будет ездить по гастролям. У Вас завидное и спокойное будущее, лет на двадцать вперед. А тебе, Ириша, не следует подписывать контракт с Идишевичем. Он плохой человек и плохой продюсер. Придется подождать годик, но появится другой, я не знаю его фамилии, но зовут его Саша. С ним твоя работа… Я ухожу.
- А мне, Чи-на, - голос Эммы Рудольфовны зазвенел, - мне ты ничего не скажешь?

     Чи-на подошел вплотную и положил обе руки на ее голову и стоял так, долго. Несколько минут. Потом молча повернулся и, не сказав ни слова, пошел прочь. Это было красноречивее всяких слов.
- Сколько?! Сколько, черт тебя подери?! – как первый раз, он обернулся на окрик и посмотрел в глаза учительнице танцев. Это было похоже поединок, который оба выдержали с честью.
- Год. Год, начина с завтрашнего дня, - и не дожидаясь ответа вышел…
    
     На улице мело. Это была настоящая новогодняя ночь. Прошло всего несколько секунд, женщины опомнились и выбежали следом за Чи-на, но его уже не было, он успел скрыться во тьме и крутящемся снеге. Трое стояли на пороге и смотрели в темноту. Следы босых ног Чи-на продержались совсем недолго. Может минуту, может две…
- Пойдемте в дом, - как очнулась Ириша, - а то холодно.

     Через открытую дверь на террасу намело. Этого не заметили и оставили снег таять. В доме было тепло. Играла музыка. Очередная эстрадная звезда, широко и искренне улыбаясь, поздравляла телезрителей с наступившим Новым годом.
- Ма, это было или приснилось нам?
- Было Ириша, - вместо матери, ответила Эмма Рудольфовна и обняла ее за плечи.
- Что же теперь с этим делать?
- А что делать со снегом? Ничего. Просто жить.
- Но он все вперед расписал.
- Нет, дорогая. Не все. Он тебе кусочек маленький показал, маленький-маленький. Ты, все равно, свободна в выборе. И Галочка свободна. Даже я, на целый год, вольна, как птица. Эх, - взмахнула руками Эмма Рудольфовна и замерла, давая шали соскользнуть с плеч на пол, - влюбиться бы, да ребеночка завести, год как раз. Родить, а потом Галочке оставить, пусть воспитывает. Где два, там и три. А, Галочка?
- Давай, Эмма, давай, - и вдруг, все три, как по команде, в голос разрыдались. Плакали почти до утра, сидели, обняв, друг дружку и тихо плакали. И было, им троим, светло и тепло. И лишь под утро, когда мать и дочь уснули, обнявшись, как в детстве. Эмма Рудольфовна вышла на крылечко. Посмотрела куда-то вдаль и вверх, а потом тихо, почти неслышно, произнесла:
- Помоги тебе, Боже, Чи-на… Помоги тебе…