Беспечные игры на свежем воздухе

             
 
Машина шла, таща за собой бесконечный шлейф белесой пыли, плотно забившей обрамленный соснами узкий коридор щебеночной дороги. Тончайшая, намеленная шинами пыль легко поднималась и могла висеть в воздухе часами, поддерживаемая интенсивным ходовым потоком. Сквозь эту марь солнце виделось раскаленной медной блямбой, на которую можно было смотреть совершенно свободно, как сквозь закопченное стекло в минуты затмения. Несмотря на кажущуюся несерьезность, оно палило столь же яростно, как и при ясном небе, однако зной сейчас не бил прицельно огнеметной струей из идеального зенита, а, заполняя объемно все поднебесное пространство, словно в камере тигля для обжига горшков, обволакивал материальным жестким жаром каждый предмет – будь то живое существо, бездушная скала, или недвижная зеленая былинка.

Дорога была сплошь усыпана крупным гравием. Даже не гравием, а угловатыми желтыми булыжниками размером с мужской кулак, которые противно скрежетали под колесами и иногда, высоко подпрыгнув, выбитые шиной, гулко долбали в днище. Серега сдавленно матерился и сбрасывал скорость. Болезненное содрогание прекращалось, переходя в тупые толчки. Машина медленно ползла, переваливаясь с боку на бок на высоких жестких кочках и тогда можно было ясно рассмотреть запорошенные пылью пожухлые от жары листья придорожного орешника; настороженную рубиновую стрекозу, радужно блестевшую на сухой былинке легчайшей пленкой узорчатых крыльев, и даже созвездие бордовых точек инертных божьих коровок, невесть зачем устроивших расширенное собрание на широких ассиметричных сковородках листьев гигантского репейника, вымахнувшего на обочине двухметровый стебель, увенчанный гроздьями дозревающих фиолетовых шишек собственно репьев. Однако падение автодинамики порождало отчетливое чувство, что теперь этот дорожный кошмар будет продолжаться без конца. К тому же пыльное облако быстро догоняло машину, забиваясь в салон дымными клубами через окна, открытые по причине потекшего кондиционера, и Серега снова, убегая от него, давил педаль акселератора, разгоняя машину до относительно комфортных пятидесяти. Спустя несколько минут, он бессознательно, желая быстрее вырваться из «дробного» отрезка, доводил скорость до семидесяти километров, но тогда высокая волна «стиральной доски» снова начинала жестко бить в колеса, сливая удары в нестерпимую вибрацию, отчего казалось, что детали подвески, несмотря на внедорожную укрепистость, вот-вот, не выдержав тяжелого наката, просто разбегутся, как тараканы, во все стороны.

Достойную «тачку» Серега мечтал приобрести уже давно. Худосочные детища отечественного «автопрома», на которых он катался до сих пор, уже не казались ему верхом изящества и приемистости, как это было раньше, когда он только-только получил водительские права, и ему было все равно, за какую баранку держаться, лишь бы активно пёрло с ревом форсированного движка и визгом шлифующих асфальт покрышек. С приобретением как жизненного, так и дорожного опыта он быстро понял, что личная машина, кроме традиционного призвания в качестве «средства передвижения», является еще и «роскошью», обладая способностью определять, как социальный, так и материальный статус ее владельца. Раздутый джип на широкой резине, это тебе совсем не вазовский «конструктор». А когда тебе всего лишь двадцать пять, то весьма немаловажно, в какой «автоодежке» ты прогазуешься в собственном дворе, откуда свирепо глянешь на неуважительно подрезавшую машину-каракатицу, и где потискаешься с интересной девчонкой, рассчитывая на перспективу дальнейшего знакомства. Однако мечты остаются мечтами, пока не совпадут во времени с текущими возможностями. Возможности, наконец-то, появились, и Серега реализовал их неделю как назад, купив по случаю подержанный, но еще весьма крепкий внедорожник «Гранд Чероки», а черты характера, соответствующие обладателю значительной машины, он сформировал уже загодя.

Страдающая под ногами кудлатая собачонка по кличке Зеленка, начинала жалобно повизгивать, терзая лапами колени, и тогда могучая, будто монументальная «колхозница» Светка, сидящая позади между мужем и братом, одной рукой придерживая восьмимесячный живот, колотила Серегу по плечу, и он, очнувшись, отпускал педаль. 

– Тех, кто делал эту дорогу убивать надо! – подал голос Светкин муж Семен. – Причем с особой жестокостью и цинизмом. На площади прилюдно разрывать за ноги пострадавшими машинами. Чтобы другим неповадно было. Давай гаси. Хоть ты мне и друг, преждевременные роды не прощу.

Он наклонился вперед, прижимаясь тощей грудью к спинке сиденья водителя, внимательно следя поверх плеча Сереги за зеленой стрелкой спидометра.

– Аутодафе, – блеснул эрудицией Серега, когда стрелка остановилась на отметке сорок. Что означает это слово, он толком не знал, однако ассоциации, невесть каким образом засевшие в памяти, намекали на его прямую связь с понятием публичных наказаний. К тому же слово было однозначно из разряда «умных», звучало веско, а продемонстрировать свой интеллект ему сегодня хотелось, как никогда ранее.

– Ауто, чего? – удивился Семен.

– Того самого, – Серега не стал вдаваться в подробности, о которых сам не ведал.   

– Во-во, я и говорю, – продолжил Семен, сделав вид, что все понял досконально. – Сначала всех авто, а потом дафе, дафе, дафе, пока не признаются куда, суки, деньги на ремонт дороги дели.

– Дорога из желтого битого кирпича, – изрекла меланхоличная Алевтина. – Видимо обещанных чудес мы не дождемся. Великий Гудвин покинул эту несчастную страну, и желтый туман ложится на ее просторы.

Ей было удобнее всех. Она завозилась на переднем сиденье, упираясь в пол босыми ногами. Плотно сидящие шортики, сделанные из старых джинсов, были обрезаны, что называется «выше некуда». Мышцы напряглись, рельефно очерчивая форму округлого бедра. Привязной ремень натянулся, уминая блузку, ложась плотнее наискосок через грудь, и Серега, бросив в сторону случайный взгляд, невольно одобрительно и с предвкушением причмокнул.

С Алевтиной Серега познакомился лишь пару дней назад, близко пообщаться не успел и теперь очень рассчитывал на пикничок с ночевкой, красочно расписав прелести места, в которое они сейчас малой скоростью и направлялись, тем более что в данном случае он нисколько не кривил душой.

– Это который Гудвин? – озадачился Семен, мучительно припоминая детскую волшебную историю. – Который Великий и Ужасный? Который всех дурил, а сам сидел за ширмой и за веревки дергал. И я бы так не прочь, да Светка, вот, не позволяет, приходится пахать на благо семьи, теперь уже как Папа Карло.

Он повернулся, с неожиданной искренней нежностью приник к жене, осторожно положив другую руку на ее округлившийся живот.

– Говорят, двойня будет, – очевидная мужская гордость звучала в его голосе.      

– Не парьтесь, господа, – подал голос Серега. – Мы скоро свернем с этого пасынка дорогостроения, а чудеса природы нас уже с нетерпением ждут. Что же касается счастья, то его кратковременное наличие мы себе легко обеспечим путем употребления соответствующих напитков.

– Эк, ты витиевато завернул, сразу и не понять, будто под кредитом расписался, – ухмыльнулся Семен. – Скажи попроще, роднее будешь.

Он, снисходя к положению беременной жены, уже четвертый месяц пребывал в «полной завязке» и теперь, предполагая, что уж отдых-то на природе под контролем Светки не входит в зону алкогольного запрета, собирался максимально компенсировать дни вынужденного простоя, дабы потом вновь возвратиться на трезвую стезю будущего папаши.

– Куда уж проще, – Серега крутанул баранку, объезжая выбоину. – Через полчаса будем на месте, треснем «крепкого», по-быстрому построим шашлычок, а ночью приобщимся к вечному, приняв нагишом под звездами очистительную ванну. Это ли не счастье?

Он живо глянул на Алевтину, проверяя ее реакцию, но девушка, не подала вида, что поняла «толстый» намек на перспективу дальнейших отношений.   

– Теплая водка!? – скептически скривился Светкин брат. Его имя было Александр, но все, по примеру благоприобретенного родственника, звали его то шурином, то Шуриком, смотря какое сочетание первым попадало на язык. – Опять же, потные бабы, – добавил он ехидно, заранее отодвигаясь от сестры, однако Светка, занятая животом, пропустила мимо ушей его пошловатую остроту.

– Все учтено могучим ураганом, – снисходительно объяснил Серега, – в прошлом году, когда открыли это место, закопано мной было на глубочайшую глубину пара пузырей «слезы христовой». Представляете, год выдержки в условиях природной чистоты!? Так что прибытие нам будет чем отметить, а там, глядишь, под шашлычок, и теплая пойдет.

– Кстати, шурин, – бросил он через плечо, – тебе общественная благодарность. Мясцо отменное.

– А то! – довольный похвалой, осклабился тот. – Хотя все умные люди загодя стараются, а ты понес с утра: «Экспромт, экспромт, поехали на воду!», – пришлось напрячься, последний кус на рынке ухватил, промежду прочим. Отбил, практически рискуя жизнью.

– Ладно, ладно, не переживай, – кивнул Серега, – будет тебе медаль из картошки за твой гражданский подвиг, глядишь, и лишнего нальем.

– Водка? Осталась? После пикника? – с сомнением покачал головой Семен, несколько запоздало, осознав, сей, с его точки зрения, весьма курьезный факт. – Так не бывает. Ее, родимой, вообще, никогда много не бывает.

– Вот так случилось, можно сказать, помрачение ума, наложенное на частный случай, когда оказалось ее, ну очень много, – Серега сбавил скорость. По его подсчетам, где-то здесь должен быть съезд с «щебенки». – Тебя, мой друг, как собутыльника в тот год мы потеряли, потому как кинул ты нас ради  исполнения уникального генетического эксперимента во благо подъема отечественной демографии.

– Какого еще эксперимента? – озадачилась Светка. – Почему генетического?

Понятие эзоповых иносказаний было ей неведомо и она, смешно построив домиком густые брови, пыталась разобраться в словесных дебрях Серегиной трепотни, который, разогретый перспективой долгожданного пикника, остро приправленного присутствием Алевтины, впал в нервное состояние «предстартового мандража», болтая без умолку, своим развязным речитативом стараясь произвести на нее выгодное впечатление.

– Ну, как же, – невнятно продолжил он, рыская глазами по обочине, – предварительный результат многотрудных ночных научных опытов мы уже имеем счастье лицезреть, а через месячишко увидим и их плод. 

– Дурак! – сказала Светка, наливаясь свекольной краснотой. На ее бледном, как у всех рыжих, усыпанном веснушками лице, смущение выглядело трогательно, будто у трехлетней девчушки. – Скажи ему! – она локтем попыталась инициировать некрепкую мужнину защиту, но Семен в ответ только игнорирующе хмыкнул. Серега с детства был лидером в их дворовой компании, однозначно доминируя в любых ребячьих авантюрах, и даже сейчас, когда все они изрядно повзрослели, его авторитет, порой, давил, не позволяя проявить собственное мнение даже, казалось бы, в самых простых обыденных вопросах.



Внезапно порхающая тень ворвалась в тесноту салона и ярко-желтое нечто, толкая воздух короткими взмахами, пометавшись вокруг испуганных голов, вдруг разом стихнув, опустилось за баранкой на панель. Серега, вжимаясь в спинку сидения, ударил по педали тормоза. Машина клюнула бампером.

Бабочка сидела, бесстрашно распахнувшись, чуть подрагивая лимонными с черной каймой крыльями, похожая на замысловатую изящную вещицу, своими непривычными размерами вызывая легкую оторопь, переходящую в испуг. Два пятна на нижних крыльях, горели бордовыми огнями.

– Не хрена себе, снежинка, – оценил момент опомнившийся Серега, снова нажимая на акселератор.

– Окна закрой! – сдавленно просипел Светкин брат.

Стекла с легким шипением поползли вверх. 

– Ты лови его, лови! И дави его, дави… – мелко забормотал Шурик. Повинуясь остаточному детскому инстинкту неистового энтомолога хватать все яркое красочное, что привлекает внимание, он осторожно полез вперед, ввинчиваясь между боком сестры и спинками переднего сидения.

Почувствовав опасность, бабочка вновь заметалась по салону, и он, хлопая ладонями, в азарте ловли заполнил суетящимся собой все его тесное пространство.

Машина дернулась, соскакивая с колеи, скрипнула бортом по сухостою.

– Идиот! – выругался Серега, выруливая обратно на дорогу.

Светкин брат, плюхнувшись на свое место, осторожно раздвинул сомкнутые ладони. Щенок под ногами, взбудораженный суетой, негромко тявкнул.

Махаон, сложив, словно склеив бархатные, пронизанные узором черных прожилок, крылья, плотно поджав суставчатые ножки, лежал на ладони неподвижно и плоско, казалось, безвозвратно утратив живую прелесть, превратившись в изъеденный мертвым тленом покоробившийся желтоватый лист.

– Ну вот, сломали такую красоту, – с сожалением сказала Алевтина. – А, между прочим, знаете, у многих народов считается, что бабочка – это душа умершего ребенка?

– Типун тебе на язык! – немедленно завопил суеверный Семен. – Какая душа?! Это ж насекомое. И вообще… Надо же, такое ляпнуть! У меня тут баба на сносях…

Он замолчал, искательно заглядывая в глаза жене, переживая свой выплеск, желая быть оцененным и, соответственно, прощенным за недавнее, хоть и незначительное, но все ж-таки предательство.

Алевтина промолчала. Ей, находясь в малознакомой компании, было немного неудобно вступать в полемику с друзьями новоиспеченного приятеля.

– Непоэтичный ты человек, Семен, – Серега постарался сгладить перед Алевтиной неожиданную грубость друга. – Тебе бы только чурки строгать. Джузеппе ты, Синий Нос, не Папа Карло.

– А вот этот – однозначно Буратино, – он мотнул головой в сторону Шурика. – Дерево недоотесанное. Отпусти животное, душегуб! 

Он нажал разом на кнопки, снова опуская все стекла, Шурик хотел было что-то возразить, но, глянув на скомканные крылья махаона, молча пожал плечами и небрежно швырнул его в окно.   

Бабочка, подхваченная воздушными завихрениями, летящими за машиной, еще какое-то время моталась позади, похожая на обрывок пакета из-под чипсов и, наконец, канула, растворившись в пыльном тумане.

– Ну, слава богу, – сказала Алевтина, – отпустили душу на покаяние. Хотя какое может быть покаяние у совершенной красоты.

Подтянувшись повыше на сидении, она быстро черкнула тонким пальцем, набросав на пыльной панели стилизованные очертания бабочки. 

 – Не болтайте ерундой, – отозвался Светкин брат, отирая о колени пожелтелые от пыльцы ладони. Ему было слегка неудобно за свой очевидно детский поступок и он, чтобы окончательно замять произошедшее, продолжил:

– Я, вот тут, резкий анекдотец намедни в Интернете раскопал. По- моему, в тему. Короче, поймали пьяные мужики ночью в реке русалку. А наутро, когда выяснилось, что это был сом, всем стало очень стыдно…

Семен немедленно заржал, по достоинству оценив короткую скабрезную историю. Серега, дабы не показаться пошляком, только сдавленно хрюкнул. Алевтина скривила губы. 

– Я не поняла, – насупилась Светка. – А за что им было стыдно?

– Ну, как бы это, – беспомощно развел руками Шурик, словно извиняясь за простодушие сестры, – рыба, все-таки, скользкая, и воняет. 


– Наконец-то! Вот и наша тайная тропа! – прервал их болтовню Серега, углядев впереди сползающую вправо с главной дороги едва заметную колею.         
               
Машина пошла ровно, как по мягкому ковру, только изредка постукивая шинами по пересекающим дорогу извилистым корням. В сравнении с открытым зноем, в тени высоких «корабельных» сосен воздух воспринимался, чуть ли не полуночной прохладой, насыщенной крепким сухим хвойным духом. Солнце, все же местами пробиваясь сквозь сетчатый навес колючих крон, теряя при этом свою жгучую силу, дрожало созвездьем ярких пятен на разлапистых кустах бузины, шуршащих зелеными ладонями по бокам машины, стелило под широкие колеса короткие половички ослепительного света.

Алевтина вывесила руку в открытое окно, пропуская через пальцы скользящие вдоль борта пушистые метелки высокого травостоя. Ей было хорошо и спокойно. Серега, несмотря на возбужденную болтливость и лукавую скабрезность в выражениях, казался ей, в отличие от предыдущих дружков, достаточно содержательным и симпатичным человеком, способным, если и не определить виды на семейное счастье, то, во всяком случае, составить интересную компанию в ближайшее время. Хотя немного беспокоила едва заметная хищноватая цепкая ухватистость, порой мелькавшая в его манерах, однако она отбрасывала невнятное сомнение, относя его на счет недостаточности знакомства.    

Она подняла глаза, и вздрогнула, уловив взглядом  сквозь чередящееся мельтешение стволов очертания какого-то большого, темного, но странно знакомого силуэта, как будто изъятого из детского бесхитростного рисунка.

«Корова? – подумала она первое, что пришло на ум, и тут же удивилась собственному воображению. – Причем здесь корова? Откуда в лесу домашняя скотина?».   

– То ли видится мне, то ли кажется… – сказала она вслух и только загадочно улыбнулась в ответ на удивленные взгляды спутников.

Колея дороги резко изогнулась влево, сплошная стена светло-коричневых стволов, отбитая бордюром лиственного подлеска, стала подтаивать, становясь прозрачнее, глубже, и через пятнадцать минут машина бесшумно и плавно выкатившись на опушку бора, хрустнув сухой веткой, остановилась недалеко от края двухметрового обрыва, отвесно падающего на широкий пляж. Белая полоса кварцевого песка, переливаясь мелкими разноцветными искрами, полого стелилась от его подножия к сапфировой линзе большого озера. 

Светка энергично заработала локтями и оба родственника, потирая руками ушибленные ребра, поспешно высыпались из машины.

Земля, покрытая толстым слоем опавших сосновых игл, упруго пружинила под ногами. Восторженная Зеленка, вырвавшись из пыльного салона, с ликующим визгом носилась короткими кругами, пуская веером из-под лап мелкий лесной мусор, то вдруг, затормозившись с юзом, надсадно сопя, въезжала любопытным влажным носом в побуревшую от жары земляничную резную поросль.

– Вот уж не знала, что у нас неподалеку существует филиал турецкого курорта, – восхищенно выдохнула Светка.

– А то! – Серега не мог скрыть своего удовольствия от произведенного эффекта. – Турция отдыхает. И вообще, еще не вечер, основное действо впереди.

Он поднял тяжелую крышку багажника, и полез копаться среди сумок и прочего автомобильного барахла.

– Говорят, хорошо, где нас нет, – Семен пару раз присел и длинно со вкусом потянулся. – Брехня! Вот я здесь и мне шибко хорошо, а очень скоро, имею подозрение, – он прищурился на истертое лезвие саперной лопатки, тускло блеснувшее в руках Сереги, – будет совсем уж благостно.

Алевтина, легко выпрыгнув из салона, осторожно ступая босыми ногами по горячей земле, прошла к обрыву и теперь стояла, закинув руки за голову, вызывающе прогнувшись навстречу ветерку, короткими легкими порывами поддувающему с озера.   

– Родимый, не томи, очнись, – Шурик помахал ладонью перед завороженной физиономией Сереги. – Займись археологией, а живое и так никуда не денется.      

                *  *  *

Она была совсем не крупная. Стройная, трогательная в своем материнстве, в отличие от впечатляющей корявой мощи взрослого быка, очаровательная странной уродливой прелестью. Это был ее первый приплод. Парная беременность являлась довольно-таки редким случаем для двухлетки, но что выпало, то выпало и она, протаскав по жесткой корке оседающих мартовских сугробов оттянутое брюхо, каким-то чудом, благополучно разрешилась в середине мая двумя здоровыми лосятами. Все, поначалу, было хорошо – и сочная весенняя трава на лесных полянах, и нежная, глянцевая, еще не задубевшая листва деревьев, и вдоволь мест, где можно без труда напиться, – однако зной, опустившийся на лес к середине лета, нарушил хрупкий баланс того, что можно почитать за счастье в диком мире…
 
Июльское солнце высосало почти всю воду из небольшого лесного озерца. Такие мелкие водоемы, словно специальные естественные поилки, природа для нужд разнообразного зверья частенько разбрасывает по своему хозяйству, однако теперь оно было больше похоже на мутную лужу, которая малым зеркальцем воды, тем не менее, призывно поигрывало солнечными бликами посредине широкого кольца подсохшей потрескавшейся грязи, похожей на среднеазиатский пустынный такыр. Лосиха, раздвигая палки камышей, попыталась сунуться вперед, но копыта, пробивая хрупкую корку, уходили в вязкую глубь, и она, испуганно выдергивая ноги, неуклюже раскачивалась на месте из стороны в сторону. Лосята топтались сзади, прядая длинными ушами, торкаясь в ее круп еще коротенькими, слегка похожими на жеребеночьи, мордочками.

Пить хотелось невыносимо. Уже много суток они не встречали открытую воду. Грязевые ямы, оставшиеся на месте мелких бочажин, словно дразнили, источая притягательную влагу. Лосята, широко расставляя тонкие тростинки ног, понапрасну тыкались губами в мокрую грязь. Конечно, материнское молоко помогало терпеть, но отсутствие воды терзало и лосиху. Молока было мало, и оно, к тому же, изрядно загустев, слабо облегчало жажду. Трава, которую они совсем недавно приучились щипать, опускаясь на передние коленки, становясь при этом похожими на живые складчатые столбики, потеряла влажную насыщенность, превратившись в невкусный пересохший папирус. 

Толкая крупом растерявшихся детенышей, лосиха выбралась на берег. Грязь покрывала до самого брюха ее ноги, отчего казалось, что на них надеты длинные черные колготки. Она еще немного потопталась на месте, будто надеясь на какое-то чудо, ведь вода была так близко, однако затем, очевидно найдя нужное решение, повернулась и потрусила в лес, ведомая куда-то звериным чутьем, обостренным, к тому же, чувством материнского инстинкта. По-детскому нескладные, точно вырезанные из корявых корешков, лосята поскакали следом. Они бездумно доверяли своей матери, уверенные в ее способности защитить и накормить своё немногочисленное потомство.

                *  *  *

«Владимирский централ – ветер северный …», – надрывно гудело из пустоты салона. Все дверки и крышка багажника «ГРАНД ЧЕРОКИ» были распахнуты, отчего машина стала похожа на растопырившего крылья уродливого зеленого жука.

– Третий раз подряд заводишь, – усмехнулась Алевтина, глядя на Серегу с тревожным любопытством. – Ностальгия истерзала?

– Да нет, слава богу, не приходилось, – Серега несколько смутился, но вида не подал. Сорокоградусная «прохлада», успешно изъятая из недр, уже сработала соответственно, дав нужную настройку, и ему теперь хотелось благодушно пококетничать с предметом своего прямого интереса, – Звучит душевно, да и поет мужик всамделишный.

– Никогда не понимала любви к тюремной лирике, тем более у людей, не имеющих к ней прямого отношения. По мне, так настоящий мужик должен не столько от блатной романтики тащиться, сколь постараться ее объятий избежать, – отворачиваясь, бросила Алевтина.

Дежурная скатерка раскинула под кроною рябины расцвеченные абстрактными разводами клеенчатые просторы и она, наклонившись, стала выкладывать на неё одноразовую пластиковую посуду. 

«Смотрите-ка, персидская княжна, – Серега вцепился сверлящим алчным взглядом в ритмично подрагивающие, выпукло сидящие джинсовые карманы Алевтининых шорт. – Всегда они так, до первой звезды… Ужо я тебя сегодня искупаю. Как говаривал Стенька Разин: «Ночью на реке всяко-разное бывает».

С одной стороны, ему было колюче неприятно, что его музыкальные пристрастия не нашли должного понимания, однако каким-то необъяснимым образом отповедь Алевтины все же посеяла невнятную сумятицу в его, до сих пор, идеально сбалансированной душе. Он, вообще-то, никогда глубоко не анализировал подоплеку репертуара русского шансона, стараясь вникнуть в суть переживаний сентиментального «сидельца», следствием образа жизни которого определился солидный срок, просто цеплял ритмичный музыкальный ряд, да трогала череда лирических метафор, столь многокрасочно рисующих чувства как бы несчастного, однозначно по «ложному» навету «закрытого» бандита, растиражированная сопливо-проникновенным творчеством известного певца. Теперь в тягучем баритоне отечественного шансонье ему послышалась заведомая фальшь, как будто отпустила в аккорде гитарная струна, и вроде как все еще звучит, но уже дребезжащим диссонансом. 

Серега сунулся в машину и нажал кнопку. Оглушающая тишина упала на поляну, и только через несколько мгновений из леса донеслись треск и молодецкое уханье: «разогретые» Семен и Шурик увлеченно валили сухостой, масштабно готовясь к веселым игрищам у вечернего костра. Он пробежался, играя кнопками панели, по содержимому флешки в поисках подходящей композиции. Прозрачные искристые звуки музыкальной темы из старого фильма «Ромео и Джульетта» поплыли над поляной. Самого фильма он не видел, имя композитора Нино Рота ему тоже ничего бы не сказало, однако нежные вибрации, порожденные электронным трепетанием диафрагм акустических колонок были как раз впору, записанные именно для таких случаев, являясь лирическим аккомпанементом к развивающейся интрижке.

«Получи деревня трактор…», как-то не совсем удачно определив момент, сладко-мстительно подумал он и, мимоходом отправив ногой в полет перезревший одуванчик, скорым шагом двинулся  к опушке, где на пеньке у глубокой ямы в сосновой узорчатой тени расположился импровизированный фуршет. Не то чтобы он расстроился, для этого не было основательных причин, но проявившуюся шершавинку необходимо было срочно смазать, дабы без препятствий по гладкому знакомому пути скользить и далее к грядущим удовольствиям. Полупочатая бутылка потела земляными потеками. Серега набурил еще не успевшую степлиться водяру на две трети стакана, дзинькнул, чокаясь, живописуя собутыльника, граненой емкостью по влажному стеклу и выщипнул жирное «перо» из веера нарезки ветчины. Едкая жидкость беспрепятственно упала в тренированную глотку. Он потряс головой, как бы распределяя полученный эффект по всему объему черепной коробки. Легкая туманная пелена, повисшая в сознании после первого приема, с энтузиазмом прошедшего под тостами «за приезд» и «за сапера», стала несколько плотнее, однако мир все еще был ярок, перспективен и доступен для адекватного приятия. 

Мангал уже не метался, как пол часа назад, прозрачным пламенем, казавшемся на слепящем солнце ненастоящим, словно бутафорский костер, сооруженный из вентилятора и бледной марлевой нарезки, а мощно тлел широкой массой янтарных с легкой синью жарких угольев. Светка на раскладном столике под разноцветным пляжным зонтиком крошила для салата овощи. Влажный нож сноровисто мелькал над разделочной доской, пуская лезвием короткие слепящие блики. Непослушный рыжий локон падал ей на правый глаз, и она периодически поддувала на него через оттопыренную пухлую губу, над которой среди золотистого пушка блестели мелкие бисеринки пота. Зеленка повизгивала рядом, вздрагивая нервным хвостиком, перетаптываясь нетерпеливо лапами, явно рассчитывая на подачку. Она с несвойственным собакам порочным вегетарианским вкусом питала непреодолимую страсть к свежим помидорам.

Пора было заняться непосредственно шашлыком, тем более что голод, оживленный крепким аперитивом, несмотря на «экспресс-закус», уже начал ворочаться, требовательно бурча что-то невнятное из подведенного живота. Серега всегда считал, что приготовление мяса есть дело ответственное и исключительно мужское: ну откуда бабе-дуре знать, как правильно его разделать, вдоль волокон, или поперек, оставив при этом оптимальное количество жирка, какой закваской лучше умягчить – лимончиком ли, уксусом, либо кефиром, каких и сколько добавить специй и насколько в меру посолить. Собственно говоря, всю предварительную работу по закваске Серега, по причине срочных текущих обстоятельств, проделал сразу с утра перед поездкой и теперь нужно было лишь в определенной, одному ему ведомой последовательности с овощами, насадить замаринованные куски непосредственно на самое шампуры. Да и сам процесс жарения, несмотря на кажущуюся простоту, тоже казался ему сродни искусству: что недожарить, что пересушить – один черт, считай испорченный пикник, тут даже водка не поможет.         

– Жрать хочу! – с ходу плаксиво заявил Семен, выдираясь из кустов орешника. Он уронил на землю комель соснового ствола, плотно оперенного пластами побуревшей сухой хвои, и принялся обирать с физиономии белесые нити паутины. 

– Удивил Москву лаптями, – Серега насадил на шампур капающий рассолом кусок. – Накати слегка, – он кивнул в сторону офуршеченного пенька, одновременно запуская руку в зеленую кастрюлю, заполненную розовато-серой массой остро отдающего пряной закваской подготовленного мяса, которая стояла у него между ног. – Глядишь и полегчает.

– Всегда готов, – немедленно согласился Сема, салютуя пионерским жестом. – Иду в отрыв, прикрой огнем, – пригнувшись, заговорщическим шепотом продолжил он, и тут же заорал, надсаживаясь, в сторону леса. – Эй, родственник, ходи сюда, дело есть на двести капель!

Светка подняла голову, но ничего не сказала. Она, как истинно мудрая женщина, интуитивно понимала, что семейные вожжи необходимо периодически отпускать, дабы супружеская жизнь не казалась мужу чем-то вроде беспросветной вечной каторги, и вообще, если человеческая слабость присутствует как данность, то уж лучше ненавязчиво контролировать, чем категорически глушить, потому как пороки, известное дело, от прямого запрета только истинно крепчают, а водка имеет заведомо большую потребительскую текучесть, нежели вода, даже и которая, как говорится, всегда дырочку найдет.      


– Ну, слава богу, отпустило, – Семен сыто рыгнул, прикрываясь осаленной ладонью. – Давно такого не едал.

Крепкий аромат «дозревающего» на мангале шашлыка, получасом ранее плотным облаком висевший над поляной, уже успел рассеяться, а импровизированный «стол», будучи за то же время активно пользован, неизбежно потерял свой первозданный вид, превратившись из праздничной «скатерки-самобранки» в подобие разграбленного поля битвы неудержимого чревоугодия. Распахнутое чрево джипа уже не источало волны лирических мелодий, видимо содержание флешки себя исчерпало, и лишь стрекот термоустойчивых кузнечиков поднимался из пожухлого травостоя.

Солнце слепящим пульсирующим диском висело все так же высоко. Оно лишь полого прокатилось по бледно-голубой пустоте выцветшего небосвода, взашей изгнав из-под рябины спасительную тень. Казалось, от него, как от утихающей оркестровой тарелки идет едва уловимый звенящий грохот.

Зеленка, еще в начале «застолья» по-быстрому напоровшаяся жирных огрызков шашлыка, изрядно сдобренных печеными помидорами, раскинувшись под кустом, сыто взрыкивала, подсучивая медленными лапами. Ей снились груды розовых недожаренных бифштексов и ее невесомым воздушным шариком плавно несло мимо, а они лениво потявкивали вслед, разевая маленькие зубастые пасти, по причине ее, Зеленкиной сытости, напрочь утратив свою нежную гастрономическую прелесть.

– Жуть, какая, – Светка провела по лбу тыльной стороной ладони. С ладони потекло, и она вытерла ее салфеткой. Широкий зонтик, под которым она сидела в силу своего исключительного положения, на раскладном стульчике, хотя и прикрывал от прямых лучей солнца, все же не спасал от обволакивающего пекла, словно все они пребывали в помещении перегретой сауны.

Зеленка, потревоженная наползающей линией светотени, очнувшись от своих кошмарных грез, перекатилась на брюхо. Глубокая лоханка стояла с другой стороны куста и она, покачиваясь на неверных со сна лапах, дотащившись до нее, принялась шумно лакать, мелькая красной тряпкой языка, разбрызгивая вокруг искристые каскады воды. Осушив посудину, она еще мгновение стояла, поводя мутными глазами, затем, словно разом обессилев, рухнула на землю, откинув неестественно для собаки назад все четыре лапы. 

– Потешная псина, – умилился Серега, искоса рассматривая обездвиженную тушку Зеленки.

Его голова удобно устроилась на коленях Алевтины, что уже, само собой, говорило об очевидном прогрессе, а возбуждающий аромат, состоящий из французского парфюма, сдобренным незначительным оттенком женского пота, действовал подобно афродизиаку, накатисто, словно механизм раритетного патефона,  раскручивая маховик его страсти.

– Макнуться бы надо, – добавил он без всякого перехода. Сыто-пьяное туманное состояние, усугубленное жарой, требовало покоя, однако дурной накал, возгоняемый крепким градусом, одновременно тянул на подвиги. К тому же хотелось лицезреть Алевтину, сидевшую сейчас в надетой блузке и соломенной панаме, исключительно во весь рост, облаченную единственно в условные лоскутки купальника, в идеале, естественно, вовсе без него, и, конечно же, непосредственно в водном интерьере, что, как он предполагал, придало бы ее женскому обаянию еще больше пикантно-эстетической привлекательности.   

– Обязательно, – поддержал инициативу друга изрядно «окривевший» Семен. – Еще по одной «за тех, кто в море», и погребли.

– Может, хватит, – осторожно сказала Алевтина, уловив Светкино протестующее движение.

– К-конечно х-хватит, – немедленно согласился Семен, пьяно заикаясь. – Водка – это зло, а со злом, положим, надо бороться. Щас победим и отпразднуем. Шурин, наливай!

Светкин брат не заставил себя упрашивать. Он, за неимением объекта сексуального приложения, должен был бы чувствовать себя эмоционально одиноко, если бы не одно значительное «но». В свои тридцать два года он уже успел дважды жениться, соответственно, дважды развестись, причем последний раз совсем недавно, и теперь, не обремененный ни детьми, ни обязательствами перед супружней половиной, наслаждался вновь обретенной свободой, снисходительно оценивая суетливые перипетии замужества сестры и перспективы Серегиных потуг. Женский вопрос, на сегодняшний момент, его не волновал вовсе.

Однако чем-то же надо было заняться и он, не сдерживаемый никакими ограничениями, уже, частя внеочередными подходами, успел порядком накачаться, и теперь смотрел на перегретый мир голубым остекленевшим взором, пребывая в псевдосчастливом состоянии, хотя и не утратив основных рефлексов, успешно функционируя в режиме «автопилота».

Теплая жидкость разбежалась по стаканам, и порожняя бутылка откатилась в сторону, опасно брякнув среди своих стеклянных близнецов.

– Четвертый пошел, – хихикнул Серега, провожая ее взглядом и приподнимаясь. Покидать уютные бедра Алевтины не хотелось, однако было налито, что тянуло за собой предопределенную последовательность действий.   

– Да ну, вас! – расстроено всхлипнула Светка.

Видимо кредит алкогольного доверия родственникам подошел к концу и она, не желая присутствовать при их очевидной деградации, вскочив со стульчика, быстро отошла, почти отбежала, к обрыву. Алевтина поднялась следом. Женская солидарность требовала проявить участие. Алевтина, конечно, как девушка вполне современная, всегда была не прочь расцветить настроение путем употребления бокала вина и даже, за неимением оного, соответствующей дозы более крепкого напитка, однако сейчас общение с мужской половиной компании, по всем признакам, начало принимать весьма одиозный оборот, находясь на грани перехода в категорию «ты меня уважаешь?..» и, возможно  «… чего ломаешься, дура, от тебя же не убудет», что становилось уж вовсе не интересным и даже, в какой-то степени, чрезвычайно опасным.

– Да, ерунда, не расстраивайся! – сказала она, обнимая Светку за плечи. – По-моему, у них уж все закончилось, а там, глядишь, проспятся и образумятся.

– Наивная! – горько отозвалась та. – Уж я-то знаю своих козлов, наверняка еще заначка где-то есть.

Скорбно вздохнув, она подошла к самому краю обрыва. Осыпающиеся земляные порожки прокопанной в обрыве лестницы почти отвесно убегали вниз к пляжу, откуда выпирала, словно от песочной засыпки кофейной жаровни, упругая линза раскаленного воздуха.

– Постой, я помогу! – Алевтина протянула руку.   

Она уже стояла на коленях, удерживая, спускающуюся вниз неуклюжую в своей беременности Светку, когда случайный косой взгляд, заставил ее громко ойкнуть, рефлекторно дернуться, чуть было не выпустив Светкиной руки и тут же потащить ее, ничего не понимающую, обратно вверх, на безопасный край обрыва.

Сверкающая кварцевыми искрами полоса песка, перекрытая с правой стороны двумя стоящими бок о бок слоноподобными валунами, стелилась влево метров на сто, где, заузившись до предела, соединялась с пологой дугой сползающего к воде обрыва. Немногим ранее она была чиста и пуста, словно выметена, лишь кое-где перечеркнута редкими штрихами выбеленных солнцем и водой узловатых сучьев и стволов. Сейчас же девственность пространства была нарушена корявой движущейся кляксой. Через мгновенье абстрактное пятно распалось, оборотившись тремя размашисто бегущими фигурами, вызывающими тем большую оторопь своими узнаваемыми чертами, поскольку сейчас они были видимы не на картинке, или на экране, а в непосредственной близи.

– Какие хорошенькие! – умилилась Светка.

Они с Алевтиной, уже пришли в себя, и, сидя на корточках над обрывом со сдобренным легкой опаской жадным сочным интересом городских жителей, встречающихся с дикой природой лишь при необременительных походах в зоопарк, глазели из-за куста на лосиху с детенышами, которые, забредя по брюхо в озеро, с очевидной жадностью глотали теплую воду.


– Много ли мужику для счастья надо? – томно вопросил Семен. – Водки скусной выжрать, бабу сдобную пошупать, ну и, разумеется, – он выдержал внушительную паузу, – гада помещика поджечь.   

Они только что «приговорили» разлитое по стаканам; аварийный резерв в виде «пузыря», предусмотрительно заложенного в запаску, подтверждая обоснованные опасения Светки, конечно же, имелся, однако усугублять пока что, как, собственно, и есть, больше не хотелось; осоловелая прострация по типу «пароксизма довольства» еще не навалилась и беспокойная хмельная энергия начала потихоньку раздувать волдырь нездорового потенциала, стремясь вырваться наружу, настойчиво требуя хоть какой-нибудь точки приложения.

– А чё, это там наши красавицы притихли!? – озадачился Серега, щурясь в сторону обрыва. – Вот я их сейчас ...

Он покачался, изображая «неваляшку» и одним движением ловко упал вперед, перекатившись с корточек на четвереньки. Расписанные легкомысленными силуэтами обнаженных девиц  короткие штаны в стиле «бермуда панталонес» плотно обтянули оттопыренную задницу, делая его похожим на озадаченного охотничьей «идеей фикс» мультипликационного волка, в который раз безуспешно скрадывающего неистребимого оптимиста зайца.

Беспечно топоча обезболенными «общей анестезией» голыми коленками по колким сучкам и шишкам, к тому же ведомый неодолимыми позывами «основного инстинкта», он уже незаметно подкрался к девушкам, собираясь шутливо подтолкнуть их к обрыву, когда Алевтина, словно почувствовав его присутствие, коротко оглянулась, нейтрализуя хулиганскую задумку.

– Тихо! – прошептала она, запуская пальцы ему в волосы, как будто стремясь приструнить шебутную собачонку. – Не видишь, у нас гости? 

Серега некоторое время из-под ее руки насупившись пялился на пляж побелевшими глазами, заторможено проворачивая слипшуюся макаронную массу запутанных мыслишек. Наконец, складочка на его переносице сгладилась, разбежавшись над вздернутыми бровями строчками удивленных морщин.

– Мсяо!? – негромко, словно пораженный собственным открытием пробормотал он, нарочито исковерканным словом придавая ему особое исключительное значение, и сразу же, моментально освоившись с вспыхнувшей идеей, уверенно, приглушенным голосом, чтобы часом не спугнуть, восторженно заорал:

– Пацаны, мсяо!!! Само пришло!

Недоумевающие Светка и Алевтина не сопротивлялись, когда Серега, цепко и больно прихватив их за руки, подобно оголодавшему пауку, тащил обратно в глубь поляны.


– Ну, как, осознали?! – скорее утверждая, нежели спрашивая, изрек он, когда ошеломленные нежданно возникшей суетой сотоварищи были  по-быстрому посвящены в текущие обстоятельства. – А скотину, – опустив крышку багажника, Серега повелительно ткнул пальцем в сторону дремлющей Зеленки, которая теперь перевернулась на спину и, не торопясь, куда-то трусила, перебирая лапами в сытой истоме, – в машину забросьте, чтобы не гавкала!

– Лоси, говорят, крепко копытом бьют, – немедленно озадачился осторожный Семен. – Медведя валят, не говоря уже о волке. Причем вперед садят, сволочи, будто каратисты.

Он нелепо дрыгнул ногой, однако удара не получилось. Тощая конечность, словно пустой пожарный рукав, вяло вылетела из-под него вперед и безвольно упала обратно.   

– Так то лоси, а это так, корова, да еще и безрогая, – успокоил его Серега.

– Вы что, с ума все съехали!? – сказала Светка. До нее только сейчас дошла суть затеваемой операции, и она стояла, крепко охватив ладонями дерзко торчащий живот, будто стараясь оградить его от какой-то неведомой опасности.

– Цыц, кошелки! И не квакать! – подал голос ее брат. Ему уже все было «по барабану»: сквозь мутную кисею опьянения он толком не разобрался о чем идет речь, но «выстраданная» среди страстей двух неудачных браков личная свобода заставляла пресекать на корню всякое женское противоречие, тем более высказанное в пику мужским «здоровым» начинаниям.

Алевтина качала головой, извечным женским жестом прикрыв рот ладошкой. Ее вызывающая независимость как-то разом поблекла, и она оборотилась в обыкновенную испуганную девчонку.

– Мальчики, не надо! – наконец, просительно пробормотала она.

– Молчи баба, не встревай, когда мужи охоту ладят! – несколько напыщенно заявил Серега. В пылу ажиотажа он быстро утратил ощущение границы, отделяющей допустимый пафос от откровенного хамства и, подобно безумному носорогу, пер к осуществлению затеи, не понимая, что никакого героического позитива в его отношения с Алевтиной она не привнесет.      

– Может действительно не надо? – неуверенно, словно стесняясь собственной слабости, опять засомневался Семен, но, встретив удивленно-презрительную Серегину гримасу, стушевался, и, с облегчением переложив нравственную ответственность на друга, сначала медленно, но затем, ускоряясь, на ходу накачивая себя охотничьим азартом, бросился в лес по верху обрыва. Шурик прихватил Зеленку за шерстяной загривок, швырнул ее, слегка обалдевшую от столь бесцеремонного обращения, не успевшую даже огрызнуться, в машину, захлопнул двери и, выдернув на ходу из пня туристический топорик, слегка петляя неверными ногами, потрусил следом.


Лось, конечно, не верблюд, способный после длительного воздержания выхлебать сто литров воды за один присест, однако и он, как любая живая тварь, долгое время не имея возможности напиться, будет при случае набирать влагу про запас до предела.

Поводя заметно раздувшимися боками, отяжелевшая лосиха медленно выбралась на берег. Заскорузлая грязь, до сих пор черной чешуей покрывающая ее ноги и брюхо, теперь размокла, оплыла и прозрачные капли воды, скатываясь с потемневшей чистой шерсти, падали на песок, мгновенно с легким шипеньем испаряясь. Ее немного беспокоила незнакомая местность, однако смутная тревога не шла ни в какое сравнение с решением насущной проблемы водопоя. Лосята на мелководье, пуская круги, били задорными копытцами, с наивным любопытством присматриваясь к бескрайней перспективе водной глади, слегка дрожащей слюдяными блестками в гребенке мелкой ряби. Им еще ни разу не доводилось видеть опрокинутую ширь голубого неба.   


– Ну, и что дальше? – озадачился, несмотря на отрезвляющий забег по лесному бездорожью, все еще «мутноватый» Шурик, при этом подбрасывая и пытаясь поймать за топорище провернувшийся в воздухе топор. Однако хмельная незадача давала себя знать, и топор все время мимо пальцев беззвучно падал на мягкую пружинящую землю.

Вокруг высокими колоннами, поддерживая лесной свод, возносились сосны, сквозь череду стволов которых со стороны озера в десятке метров просвечивала узкая белая полоска.

– А хрен его знает! – отозвался Семен, шаря глазами среди подростков-сосенок, что прозрачными разновысокими фонтанчиками били из рыжего, кое-где испачканного изумрудными пятнами стелющихся папоротников, дерна. – По ходу дела разберемся. Дай-ка свой томагавк, бесстрашный Чингачгук.

Он выволок из-под куста длинную валежину, и, отобрав у родственника топорик, сноровисто обрубил торчащие сучья, превратив ее в полутораметровую увесистую дубину.

– Ну, где-то так, – Семен половчее перехватил ее за тонкий шелушащийся конец. Дубина липла клейкой смолой. Он потер ладони одна о другую, однако смола не отошла, но липнуть перестала, покрыв ладони темными шершавыми потеками.

Объединенные одной жизненно важной, как им сейчас казалось, идеей, они, настороженно пригнувшись, словно бывалые охотники, скрадывающие дичь, двинулись туда, где резко обозначенная опушка выходила непосредственно на окончание пляжа.


«Ки-ки-ки!»: раздался пронзительный высокий крик, и черный силуэт чиркнул по песку, смешавшись на мгновение с тенью лосенка, который, шарахнувшись в сторону, испуганно помчался прочь от матери, высоко вскидывая задние ноги. Черный коршун сделал круг, еще раз прошелся по стремительной глиссаде вдоль кромки озера, затем, сбив набранную скорость громко захлопавшими крыльями, поднялся вертикально над вершинами деревьев, чтобы упасть куда-то в гущу леса. Ему не было никакого дела ни до пугливого телка, несущегося по пляжу, ни до людей, осторожно идущих по песку…

Что-то изменилось в окружающем пространстве. Уловив краем глаза далекое движение, лосиха повернула голову. На коршуна она не обратила внимания, воспринимая хищную птицу как типичный атрибут окружающей природы, но две приближающиеся фигуры выглядели незнакомо-угрожающе, и ощущение того, что она всем семейством вдруг оказалась в природной западне, привело ее в смятение, тем более что существа внезапно побежали, издавая громкие вопли.   

Будь лосиха без детенышей, постарше и опытней, она, прижатая к глухому концу пляжа, однозначно попыталась бы прорваться, рассчитывая исключительно на свою силу и быстроту, но сейчас, отяжелевшая от выпитой воды, устрашенная невиданными существами, она, прянув ищуще из стороны в сторону, и, наконец, избрав единственно открытый путь, бросилась в воду.

Плавать ей еще ни разу не доводилось, однако, следуя инстинкту самосохранения, лосиха стремительно ринулась на глубину и, когда раздвоенные копыта перестали чувствовать дно, естественным образом быстро поплыла, перебирая длинными ногами, стараясь оторваться от взметнувшихся на берегу угрожающих криков. Второй лосенок, ведомый тем же инстинктивным умением, силясь не отстать от матери, плыл позади, почти уткнувшись мордочкой в ее круп.

В своем зверином недомыслии лосиха сейчас, конечно, не могла осознать, что один из ее детенышей, никогда ранее не видевших большой воды, утратив с ней непосредственную связь, уже не в состоянии последовать материнскому примеру, и теперь, потеряв ориентацию, в растерянности мечется по раскаленному песку.

 
– Уйдет ведь, уйдет, сволочь! – в запале страдальчески блажил Серега. – Отсекай его от воды!

Он бежал, поднимая брызги, по самой кромке пляжа со стороны его глухого конца, размахивая саперной лопаткой, имея главной целью прижать намеченную дичь к непреодолимому обрыву.

Между ним и набегающими родственниками оставалось метров двадцать, когда возбужденная Зеленка, царапая когтями обшивку двери, просочилась сквозь широкую щель полуоткрытого окна машины. Стремительным клубком лохматой белой шерсти она, проскочив между ног застывшей над обрывом Светки, кубарем скатилась по отвесным ступенькам на песок. Раскатистые вопли знакомых голосов манили ее, словно запах валерианы весеннего кота. Охотничий инстинкт, в своем непосредственном проявлении трансформированный беззаботной сытой жизнью в игровую форму, тащил ее туда, где, как ей виделось в ее щенячьем сознании, все участники, само собой, получают искреннее удовольствие от веселого игрища.   

Ворвавшись в пределы хоровода, звеня восторженным тявканьем, она завертелась вокруг лосенка, принимая его дерганые скачки за желание вместе порезвиться.


Обессиленный лосенок стоял под нависающей земляной стеной, составив ножки высоким трогательным «иксиком», прижав к загривку, будто заяц, длинные уши, загнано покачиваясь, не вполне осознавая, что происходит вокруг. Ведь всего лишь какие-то минуты назад все было хорошо: вода, наконец, утолила жажду долгожданной прохладой, и поднимался рядом непробиваемой защитой уютный бок матери, к которому можно было доверчиво прислониться и спокойно отдохнуть, укрывшись от палящих лучей, вдыхая сытный сладковатый запах молока.

Он неуклюже попятился от наседающей, заливающейся, как ему казалось, угрожающим лаем собачонки, когда тяжелая дубина, городошной битой прошелестев в раскаленном воздухе, будто вышибая простейшую фигуру, подсекла его, ломая тростинки тонких ног. Удар пришелся точно в узловатые коленки, сокрушив их легко, как поставленные друг на друга столбики городошных «рюх».

– В яблочко!!! – заорал Семен, хлопая себя ладонями по бедрам. Его  физиономия лучилась чистым счастьем, точно выпала в рулетку на последней ставке заявленная цифра. Он горделиво огляделся, вознеся над головой в победном салюте сцепленные руки.


Они стояли, тяжело дыша, вокруг поверженного тельца, которое, страдальчески изгибаясь, слабо барахталось, в тщетных попытках подняться. Раскаленный песок жег бок, но эта боль была ничто по сравнению с болью в изломленных ногах и тем, черной пеленой наползающим со всех сторон абсолютным смертным ужасом, наедине с которым лосенок вдруг оказался, не прожив на свете и шестидесяти коротких светлых дней. Он вытянул шею и тонко, словно ребенок, протяжно закричал…

Зеленка еще пару раз по инерции гавкнула, затем, не зная, что делать дальше, озадаченная внезапным окончанием игры, замолкла, вопросительно глядя на него.

Перепуганная лосиха, стремительно выгребающая от берега, было дернулась, резко меняя направление, наехав тяжелым боком на плывущего рядом второго детеныша, но, затем, выровнялась и вскоре два темных пятна, большое и поменьше, затерялись в мерцающей полосе солнечной дорожки. 
    

– Интересно, это кто? – праздно любопытствуя, нарушил тягостное молчание Светкин брат. Он переложил топорик из руки в руку и вытер потную ладонь об футболку. – Я где-то слышал, что молодые почти всегда рожают телок, а старые бычков.

– Да заткнись, ты! – отозвался Серега раздраженно. – Телки, бычки! Тоже мне, специалист по КРС.

«Операция» успешно осуществилась, однако задуманный итог теперь воспринимался несколько иначе, нежели предполагалось полчаса назад. Трое взрослых парней топтались в замешательстве, словно начинающие познавать мир малолетние детишки, случайно нашедшие в поле гнездо жаворонка, и теперь не ведающие, что же делать с этими, такими симпатичными, совершенными по форме, очаровательными продолговатыми камешками, неожиданно расползшимися под их любопытными пальчиками противной липкой скорлупой.   

– Ты что сделал, идиот?! – накручивая себя, с тихим бешенством, наконец, просипел Серега. Являясь непосредственным инициатором действа, он теперь оказался в понятном затруднении и желал бы, само собой, откреститься от ответственности за произошедшее. 

– А, что?! – Семен затравленно оглянулся по сторонам. Светка и Алевтина все так же стояли на краю обрыва, не решаясь, а, скорее всего, просто боясь, спуститься вниз. – Сам сказал – мясо.

– Ну, так свежуй! – Серега броском воткнул в песок лопатку. – Нож там, – он мотнул головой в сторону подъема, – топор у шурина. Вперед!

– Н-не! Я не умею! – испуганно попятился Семен и, зацепившись пяткой за торчащий из песка булыжник, судорожно замахал руками, удерживая равновесие. – Я, пожалуй, пойду.

Он повернулся и, засунув руки глубоко в карманы, с каждым шагом все быстрее, побрел к лестнице, словно стараясь увеличивающимся расстоянием оградить себя от того, что, изредка подергиваясь, хриплым дыханием, нарушая тяжелую знойную тишину, настойчиво толкало его в беззащитную спину.

– Кина не будет, электричество кончилось. А, значитца, пора до хаты, – скептически причмокнув, констатировал Шурик, который все еще пребывал в счастливой туманной эйфории, воспринимая события как стереоскопическое действо, в котором все вроде бы объемно, реально и чрезвычайно красочно, однако зритель прекрасно понимает, что все эти художественные страсти не более чем иллюзия, которая исчезнет, лишь только в зале вспыхнет свет.

– Да на хрен он сдался, – самому себе, как бы оправдываясь, пробормотал Серега. Он выдернул из песка лопатку и решительно двинулся вслед за Шуриком. В сторону лосенка он больше не глядел.

Зеленка, вертя лохматой головенкой, суетливо перетаптывалась на месте. Ей очень не хотелось уходить, но гоняться было больше не за кем, а бездеятельные лапы жгло совершенно нестерпимо. Она последний раз взглянула на лосенка, слабо тявкнула, и помчалась вслед за людьми, стараясь делать как можно более длинные прыжки.

Черный коршун, мощно работая крыльями, поднялся из недр леса, и на воздушном потоке, горячим столбом выпирающем от пляжа, поплыл, распуская восходящую спираль. Сквозь легкое дрожание знойного марева ему было четко видны и суетящиеся на поляне вокруг машины люди, и выбирающиеся на противоположный берег озера две разновеликие фигуры, и темный бугорок на белом фоне пляжа. Он чуть повернул рулевые перья, переходя на нисходящую траекторию…


Серега молча поднял крышку багажника, вытащил из диска запаски бутылку и, свернув сухо скрипнувшую пробку, из горла быстро выглотал половину содержимого. Кураж иссяк, а наступившее угрюмое похмелье, сопровождаемое гадким ощущением совершения откровенной мерзости, нужно было срочно залить, дабы не обжигаться о незначительные искры сожаления, поднимающиеся из едва тлеющего костерка ущербной совести. 
 
Одно было ясно, как божий день: пикничок явно не удался и Алевтине нынче уж точно не оценить его мужские качества, как, впрочем, и ему ее очарование.

Он пинком перевернул коробку сборного мангала, которая в облаке пепла разлетелась посеревшими от жара металлическими пластинами, выдрал из земли «веселый» зонтик и швырнул его в багажник…


Обратно ехали молча, откровенно стыдясь друг друга, уткнувшись каждый в свое окно.

– Да ладно, оклемается, – пробормотал Семен, ни к кому специально не обращаясь. Он сидел теперь рядом с Серегой, который, нависнув над рулем, в пьяном угаре, утопив до пола педаль газа, гнал машину, не обращая внимания на жестко бьющие в днище корявые желтые каменья.

Ему никто не ответил. Только Зеленка, трясущаяся под ногами среди беспорядочно набросанного барахла, длинно с придыханием повизгивала, заискивающе заглядывая поочередно всем в глаза, просила человеческого внимания.


Лосенок, беспомощно сучащими ногами накопав вокруг себя мелкие сыпучие барханчики, словно незначительная мшистая кочка, лежал на песке. Мелкая судорожная дрожь изредка едва заметно пробегала по его светло-рыжему бочку. Солнце, катящееся к вечеру, опустилось за кромку леса, и тень легла на пустой пляж, несколько снижая пыл этой естественной жаровни. Бархатное веко лосенка трепетало длинными ресницами, что, впрочем, совсем не пугало вездесущих наглых мух. Они, инстинктивно чувствуя накатывающее небытие, резкими ищущими движениями сновали по короткой шерсти, закапывались в ноздри, уши, безбоязненно клевали хоботками прозрачную линзочку слезы, дрожащую в уголке влажного глаза. Крепко сбитые, похожие на стремительные пули, серовато-синие, словно выкованные из неистребимого булата слепни, выписав над мелководьем в знойном мареве изящный разворот, уверенно и точно, подобно штурмовым вертолетам, выходящим на захваченную радаром цель, невесомо падали на маленькую тушку, чтобы, разворошив детский незначительный подшерсток, мгновенно прокусив тонкую кожу, без помех и вдоволь насосаться пока еще теплой крови. Мух и слепней не волновали вопросы бытия – им было абсолютно все равно, что жрать…