Дороти Джонсон. Человек по прозвищу лошадь

Он был молодым человеком из хорошей семьи - так о нем говорили сто с лишним лет тому назад жители Новой Англии. Но причины его горькой неудовлетворенности были
непонятны никому, даже ему самому. Он рос в Бостоне под неусыпной заботой бабушки (его мать умерла при родах) и наслаждался всем, что давало ему богатство отца.
И все же его мучила неудовлетворенность, она была тем более непонятной, что для нее не находилось никаких оснований. Он хотел жить среди равных, среди людей не лучше и не хуже его самого. Так он пытался объяснить причины своего состояния и желания поехать по свету в поисках счастья.

В 1845 году он покинул дом и отправился далеко на запад, где надеялся повстречаться с равными себе людьми. Он считал, что в стране индейцев, где кругом опасности, все белые люди были королями, и хотел стать таким королем. Но и на западе, как и в Бостоне, он обнаружил, что люди, которых он уважал, были выше, чем он, даже если были неграмотными, а те, кого он не уважал, не стоили внимания.

Как бы там ни было, у него имелись деньги, и он мог нанять людей, которых уважал. Он нанял четырех человек, чтобы они готовили еду, охотились, служили провожатыми и спутниками в его путешествии, но они не стали ему друзьями.
Они были сами по себе, и он оставался одиноким, не переставая размышлять о своем месте в мире и не оставляя страстного желания найти людей, равных себе.

Однажды солнечным июньским днем он узнал, что такое не иметь никакого положения вообще. Его захватила в плен группа индейцев племени «кроу». Он слышал выстрелы и крики своих спутников за поворотом ручья, но так и не увидел их. У него не было возможности вступить в бой: в этот момент он был голым и без оружия, так как купался в ручье. Тут его и захватил в плен воин «кроу».

Сначала индейцы погоняли его для развлечения, нанося удары шестами. Он видел у них еще кровоточащие скальпы своих спутников. Потом его захватили с собой, как и лошадей. Он шел босиком и голый, и на шее у него, как и у лошадей, был теперь сыромятный ремень. Пока он не падал с ног, на него никто не обращал внимания.

На второй день ему отдали его штаны. Ноги распухли, но один из индейцев бросил ему мокасины убитого у ручья спутника. Пленник с радостью надел их. На третий день ему разрешили сесть на свободную лошадь, чтобы он не задерживал всю группу, и в этот же день они прибыли в лагерь.
Он решил бежать, думая, что лучше быть убитым при побеге, чем умереть от пыток в лагере, но так и не осуществил своего замысла. Индейцы знали, чего можно ожидать от пленника, и не дали ему ни единого шанса. До этого он только однажды успешно сбегал, когда покинул свой дом в Бостоне против желания бабушки и отца.

Прежде чем въехать в лагерь, индейцы остановились, украсили одежду (некоторые надели кое-что из одежды убитых) и намазали лица черной краской. Потом они, ведя пленного за ремень, как лошадь, поехали в сторону стоящих кругом вигвамов, громко крича и потрясая оружием. Когда они въехали и лагерь, пленник потерял сознание, и его оттащили в сторону.

Он лежал, разбитый и оглушенный, а вокруг кипела шумная жизнь индейской деревни. Его мучила жажда, и, когда пошел дождь, он пил воду из лужи, как собака. Какая-то тощая визгливая старуха с редкими седеющими волосами бросила на траву кусок мяса, и ему пришлось отвоевывать этот кусок у собак.
 
Когда в голове прояснилось, он пришел в ярость, хотя понимал, что не может позволить себе это чувство. «Когда я был лошадью, мне было лучше, - думал он. - Я никогда не стану собакой. Никогда!»
Та же старуха дала ему вонючего прогорклого жира и жестами объяснила, для чего он. Пленник помазал ушибы, ссадины и обгоревшие на солнце плечи.
«Теперь от меня пахнет так же, как и от них», - подумал он.

Пока затягивались раны, он рассуждал о преимуществе быть лошадью. Человека будут унижать, и рано или поздно он ответит, и тогда ему придет конец. А лошадь должна была быть только послушной. Хорошо, он научится обходиться без гордости.
Он понял, что является собственностью этой крикливой старухи, подарком от ее сына, которым она хвалилась. Она кричала на него больше всех, вероятно, для того, чтобы лишний раз показать соседям, какой у нее хороший и щедрый сын. Костлявая, с дряблой кожей, она была гордой хозяйкой и чертовски работящей женщиной.

Белый пленник, теперь считавший себя лошадью, иногда забывал об опасности своего положения. Он старался запомнить происходящее, чтобы потом в Бостоне рассказать
о своем ужасном приключении. Он возвратится героем, будет говорить:
- Бабушка,  давайте я принесу вам шаль. Я привык выполнять поручения для другой леди примерно вашего возраста.

Вместе со старухой а вигваме жили две девушки и ее сын-воин. Одна из них, решил пленник, была женой сына, другая - его младшей сестрой. Сноха была капризной и избалованной. У младшей сестры были яркие живые глаза. Довольно часто взгляд их останавливался на белом человеке, который притворялся лошадью.

Обе девушки работали, когда старуха заставляла их, но они всегда старались убежать и заняться каким-нибудь более приятным занятием. Они играли, резвились и много смеялись. А белый человек начинал понимать, каким может быть одиночество.

Лето выдалось щедрым, буйволов хватало и на мясо, и на одежду, и на шкуры для покрытия вигвамов. Племя «кроу» процветало. «Если бы они не жаждали славы, - думалось белому пленнику, - их было бы гораздо больше». Но мужчины уезжали играть со смертью, и когда кто-то умирал, вся деревня скорбела и взывала к своему богу, требуя отмщения.

Пленник все лето был послушной лошадью и переносил на себе разные ноши. Он не забывал быть более послушным, потому что не мог кусаться и лягаться. Помогая старухе навьючивать лошадь для поездки, он похлопывал её и говорил:
- Жить гораздо легче, когда ты не воюешь. Вот так-то, сестренка.
Лошадь смотрела на него большими глазами, как будто понимала – она единственное утешение для него, потому что никто больше его не понимал. Но даже среди лошадей он чувствовал неравенство. Они могли убежать и прожить сами. А он бы просто умер
с голоду. Он завидовал даже лошадям.

***
Шли дни, он продолжал покорно таскать грузы. Иногда он даже предлагал помощь, но он не умел выполнять ту работу, что делала старуха, а охотиться с мужчинами ему не доверяли.
Когда деревня переезжала, он нес тюк рядом с женщинами. В это время работали даже собаки, таща небольшие грузы на легких деревянных санях.
Индеец, пленивший белого человека, жил, как лорд, и имел на это право. Он охотился с себе равными, присутствовал на длинных обрядах и церемониях, где много пели и плясали, отдыхал в тени со своей женой. Для него существовали только два занятия: убивать буйволов и добывать славу. Белый человек был настолько ниже по положению, что индеец даже не думал о нем.

Однажды произошло несколько событий, которые навели пленника на мысль, что он когда-нибудь снова сможет стать человеком. Это было в тот день, когда он начал понимать язык индейцев. В течение четырех месяцев он день и ночь слышал его: песни и молитвы, выражения радости и скорби, болтовню и деловые разговоры. Все это было совершенно непонятным.

Но в этот важный день ранней осенью две молодые женщины направились к реке, и одна из них крикнула через плечо старухе. Белый пленник был поражен. Она сказала, что пошла купаться. Понимание было таким неожиданным, как будто из ушей вдруг вынули пробки. Прислушиваясь к разговорам, он теперь понимал целые куски.
В этот же день старуха вынесла из вигвама пару новых мокасин и бросила на траву перед пленником. Он не верил, что она могла сделать что-то для него из добрых побуждений, она просто следила за своей собственностью.

В благодарности он осмелился на многое. Он нарвал букетик увядающих осенних цветов и принес их ей, когда она, сидя на корточках у вигвама, скребла шкуру буйвола. Руки ее были ужасны — первые фаланги многих пальцев отсутствовали. Он важно поклонился и подал ей цветы.
Она подняла на него глаза, удивленно посмотрела на цветы, выбила их у него из руки и побежала в соседний вигвам рассказать о случившемся. Он услышал, как старуха и другая женщина громко смеялись.

Белый человек распрямился и решительно направился понаблюдать за тремя маленькими мальчишками, стрелявшими по мишени из лука.
- Покажите мне, как надо стрелять из лука,-  сказал он по-английски.
 Они насупились, но он протянул руку, как будто ни в чем не сомневался. Один из них дал ему лук, другой - стрелу. Они захихикали, когда он промахнулся.
Этих людей было легко развеселить, кроме тех моментов, когда они сердились. Им было смешно, что он играет с маленькими мальчишками. Через несколько дней он жестами попросил у старухи лук, которым ее сын уже не пользовался, большой лук из рога. Потом он отыскал несколько старых брошенных стрел. Старуха смеялась над его стрельбой из лука и звала соседок повеселиться вместе с ней.

Когда он начал понимать язык, то стал различать людей по именам. Старуху звали Сальная Рука, а ее дочь - Молодая Телка. Имя жены сына он не понял - этих слов он не знал. Индейца, взявшего его в плен, звали Желтая Рубашка.
Начав понимать, он стал понемногу разговаривать и тогда почувствовал себя уже не таким одиноким. Раньше никому и в голову не приходило разговаривать с ним, поскольку он бы все равно ничего не понял. Он спросил у старухи:
- Как меня зовут? - Ему необходимо было знать свое имя.
Старуха пожала плечами, давая понять, что никакого имени у него не было.
Он сказал ей на языке «кроу»:
- Меня зовут Лошадь.
Он повторил фразу, и она кивнула. После этого его называли Лошадь, если вообще обращались к нему. Никто не придавал этому значения, кроме самого пленника.
Он уже мог покидать пределы деревни, даже убежать, но приближалась зима. Он не решился уходить без лошади. Ему необходимы были одежда и более надежное оружие. Красть он не смел - в этом случае за ним бы погнались и наверняка догнали бы. Не забывая о теплом доме в Бостоне, он решил перезимовать с индейцами.
В одну из холодных ночей он пробрался в вигвам, когда все уже улеглись. Даже лошадь могла спасаться от ветра. Старуха заворчала, но довольно вяло. Она не прогнала его.
Он начал понимать, насколько семья, владевшая им, отличалась от других. Судьба была жестока к ним. В коротком злом споре среди старух одна из них потешалась над Сальной
Рукой, говоря:
- У тебя нет никаких родственников!
Старуха горячо возражала, рассказывая о подвигах своего отца и дяди, о подвигах своих братьев. И у нее самой было четыре сына - напоминала она своей обидчице, на что та презрительно вопрошала:
- Где они?

Позже белый пленник видел, как старуха вздыхала, стонала и бормотала что-то, сидя на корточках и глядя на свои изуродованные руки. Теперь он понимал, почему они были такими: скорбящий часто отсекал себе фалангу какого-нибудь пальца. А Сальная Рука часто скорбела. Впервые он почувствовал жалость, но подавил ее: жалость, как и гнев, он не мог себе позволить. «Какие истории я порасскажу дома!» - думал он.
Он сморщил нос. В лагере всегда пахло животными, мясом и прогорклым жиром. Он посмотрел на свои голые дрожащие ноги и удивился, вспомнив, что по-прежнему оставался только лошадью.

Старухе он не мог доверять. Она кормила его только как раба, иначе он бы умер и ей некем было бы хвастаться. В суровости ее характера он убедился в тот день, когда ей надоело все время запинаться об одну из множества собак, обитавших в лагере. Это была ее собственная большая и сильная собака, тащившая санки с грузом, когда деревня куда-нибудь перемещалась.

Он видел, как она много раз пинала эту собаку, обычно дремавшую у входа в вигвам. Собака, тявкнув, уходила, но потом опять попадалась под ноги. Один раз после очередного пинка старуха закричала на собаку, но та едва приоткрыла сонные глаза. Тогда старуха схватила топор и одним ударом отрубила собаке голову. Довольная своим поступком, она кивнула пленнику, чтобы он утащил тело собаки.
Он подумал, что такое могло бы случиться и с ним, если бы он был собакой. Но он был лошадью.

Все свои надежды он связывал с дочерью старухи. Он вознамерился ухаживать за ней, понимая, насколько беден он был и бесправен. У него не было ни лошади, ни оружия, кроме старого лука и стрел.
По обычаю тот, кто ухаживал за девушкой, должен был подарить её старшему брату лошадей и добыть для её матери много мяса. Белый пленник не мог ждать, когда у него появятся лошади и мясо. Его ухаживания, были тайной. Он не мог, как молодые индейцы, пройтись мимо стайки девушек, наигрывая на дудочке, сделанной из воздушной кости орлиного крыла. Не мог он и проехаться перед вигвамом Молодой Телки на лошади, облачившись в яркую одежду.
«Там, дома, - думал он, - я бы мог жениться на ком угодно». Но теперь о доме не стоило задумываться. Будущее надо было заработать.

У него хватало духу лишь изредка подмигивать Молодой Телке и выражать свое восхищение, в то время как она хихикала и прятала лицо. Самое большее, что он мог сделать, чтобы получить себе невесту, -  это убежать вместе с ней, но для этого он должен был дать ей лошадь.
Но лошадь могла у него появиться только в том случае, если он убьет кого-то.

Такая возможность появилась ранней весной. К этому времени к нему уже привыкли. Для индейцев он стал чем-то вроде игрушки. Он охотился на мелкую дичь вместе с тремя молодыми индейцами, которые одновременно стерегли его и сопровождали. Зайцы и птицы не считались за добычу (в деревне вполне хватало мяса буйволов), но представляли отличные мишени для стрельбы из лука.
В этот день они ушли далеко. Они все разом заметили двух лошадей, спрятанных в глубоком овраге. Ребята и пленник поползли вперед и вскоре увидели индейца; он лежал на земле и стонал - видимо, он был один. Увидев, как мальчишки энергично поползли вперед, человек по прозвищу Лошадь понял, что индеец станет легкой добычей - он был из враждебного племени.
Пленник выстрелил в больного индейца на долю секунды раньше своих молодых спутников и бросился к еще стонущему индейцу, чтобы нанести ему первым смертельным удар. Затем он завладел лошадьми.
Пока он отвязывал лошадей, мальчишки кричали, спорили, а один из них снял с убитого скальп. Белый пленник испытал мрачное удовольствие, увидев, как парня, снявшего скальп, стошнило.

В лагере было много шума, когда они вернулись туда вечером верхом на лошадях. На пленника обратили внимание. Индейцы, не замечавшие его раньше, смотрели теперь на него как на храброго мужчину, который первым убил врага и взял его лошадей.
Шум не умолкал всю ночь; отцы хвалились успехом своих сыновей. Белого человека позвали разрешить спор двух его спутников: они никак не могли решить, кто выстрелил вторым, а кто третьим.
Он много раз видел, как радовались воины. Он знал что делать. Скромное умалчивание успехов не было присуще индейцам племени «кроу». Если мужчина совершал что-то, он об этом говорил.
Он намазал лицо жиром и углем, вышел в центр деревни и громко запел на английском языке:
- Эй вы, дикари! Когда-нибудь я выберусь отсюда! Выберусь!
Индейцы с уважением прислушивались к его словам. А на языке «кроу» он кричал:
- Лошадь! Я Лошадь! - и индейцы согласно кивали головами.
Он имел право гордиться: у него было две лошади. Уже перед рассветом белый человек и его невеста оказались за дальним холмом, и он говорил ей:
- Я люблю тебя, юная леди. Я люблю тебя!
Она смотрела на него своими огромными черными глазами, и ему казалось, она понимает его слова.
- Ты мое сокровище, - говорил он. - Ты дороже золота. Я назову тебя Свобода.
Когда они вернулись в деревню два дня спустя, он не боялся, но был обеспокоен. Его козырь мог оказаться невысоким в игре, где он не знал всех правил. Но этого не случилось.
Старая Сальная Рука пришла в ярость, но не из-за него, а из-за того, что за её дочь дали слишком мало. Но их свадьба была такой же, как и другие в племени «кроу». Он расплатился лошадью.

После этого он усваивал язык быстрее, так как общался с Молодой Телкой, которую иногда называл Свободой. Он узнал, что его внимательной, любящей жене было четырнадцать лет.
Не предполагал он только одного: каким образом его женитьба повлияет на его отношения с матерью и братом жены. Он надеялся только на то, что его положение станет более безопасным, и не рассчитывал на уважение.
Сальная Рука вообще перестала с ним разговаривать. Когда белый человек сам заговорил с ней, жена объяснила, что ему не следует этого делать: мужчина не должен разговаривать с тещей, он даже не должен произносить слова, из которых состоит её имя.

Значительно улучшив свое положение, он теперь не спешил осуществлять побег. Теперь, когда у него была жена, он мог, как и любой мужчина племени, попытаться разбогатеть. Молодая Телка ухаживала за ним. Она теперь редко убегала поиграть с другими девушками, а с гордостью училась у матери шить одежду, готовить еду, сушить шкуры.
Теперь он был не лошадью, а кем-то вроде человека, полуиндейца, все еще бедного и неопытного, стремящегося прижиться среди индейцев «кроу».
Побег можно было отложить до лучших времен, когда он заимеет хорошую одежду, лошадь и оружие. Когда деревня окажется поближе к какому-нибудь форту. Он не знал, как будет добираться домой, просто представлял себя уже дома, представлял, как будет рассказывать о своих невероятных похождениях.

Молодой Телке нравилось обучать его. Он начал понимать обычаи, традиции и уклад жизни племени. Его молодая жена хихикала, когда объясняла ему очевидные для нее вещи. Но ей было не до смеха, когда жену брата забрал другой воин. Она серьезно объясняла случившееся с помощью слов и жестов.
Желтая Рубашка принадлежал к клану Больших Собак. Похититель жен, Резаное Горло, относился к Лисам. Эти кланы не враждовали между собой; они охотились вместе и вместе сражались, но мужчины одного клана могли брать жен другого, если хотели, правда, с некоторыми ограничениями.

Когда Резаное Горло подъехал к вигваму, смеясь и распевая, а потом крикнул жене Желтой Рубашки: «Выходи! Выходи!», она послушно и с готовностью подчинилась. А потом она поехала за ним на лошади вместе с другими его женами.
- Но почему?- требовал белый человек ответа у жены, своей Сво6оды. - Почему наш брат позволил своей жене уйти? Он теперь сидит, курит трубку и молчит.
Молодая Телка была удивлена его вопросом. Ее брат не мог потребовать свою жену обратно. Он даже не мог позволить ей вернуться, если бы она захотела (а это могло произойти, если бы Резаное Горло устал от своей новой жены). Желтая Рубашка не мог даже вида подать, что он расстроен. Таковы были законы племени. Их нарушение грозило позором.
Жена брата могла спрятаться от Резаного Горла, пояснила Молодая Телка. Она даже могла отказаться пойти с ним, если бы она была ба-вуроки -  по-настоящему целомудренной женщиной. Но она раньше была женой Резаного Горла некоторое время, и он имел право позвать ее к себе.
Все это казалось бессмысленным белому человеку. Он пылающим взглядом смотрел на свою молодую жену.
- Если ты уйдешь, я верну тебя!- пообещал он.
 Она засмеялась и уткнулась лицом в его плечо.
- Я никуда не уйду, - проговорила она. - Лошадь - мой первый мужчина. В моем мокасине нет дырочки.
Он погладил ее по волосам и сказал:
- Ба-вуроки.
 Она смело взглянула ему в глаза и шепнула:
- Хэйа.
 А когда он не ответил (он не знал этого слова), она обиженно отстранилась.
 - Женщина говорит так мужчине, когда считает, что он не оставит ее. Я не права?
 Белый человек крепче обнял ее  и солгал:
 - Молодая Телка права. Лошадь не покинет её. Лошадь никогда не возьмет себе другой жены.
Нет, он действительно не сможет оставить ее. Расстаться с ней было бы тяжелее, чем получить ее в жены.
- Хэйа, - прошептал он.
В нем заговорила совесть, но он быстро успокоился. Если он уйдет, Молодая Телка легко найдет себе другого мужчину, лучшего добытчика.

Он понемногу учился охотиться, но все еще не был таким ловким, как индейцы.
Не было нужды торопиться с отъездом. Он привык к образу жизни индейцев «кроу». Он разбогател. Теперь у него было уже пять лошадей. Его положение в племени стало прочным.
Три или четыре молодые женщины пытались понравиться ему. Молодая Телка гордилась тем, что ее муж такой привлекательный.

К тому времени, когда все было готово к тайному побегу, трава уже пожелтела и надвигались холода. Он был пленен девушкой, которую называл Свободой, и еще до наступления зимы узнал, что она ждет от него ребенка.
Большие Собаки весной собрались на какой-то совет. Белый человек шел со своей женой вдоль ручья и думал: «Когда я вернусь домой, я расскажу о песнях и о барабанном бое. Когда-нибудь. Когда-нибудь».
Молодая Телка не пошла спать, когда они вернулись к вигваму.
- Подождем. Надо узнать, что там с братом, -  попросила она.
 Насколько Лошадь мог понять, у Больших Собак шли какие-то выборы. Он остался у костра. Даже старуха, любившая поспать, когда не было работы, беспокойно ходила у вигвама.
Белый человек уже позевывал, когда шум собрания утих.
Появился Желтая Рубашка в яркой одежде, украшенной перьями и мехом. Женщины вскрикнули. Произошел разговор, слишком быстрый, чтобы Лошадь мог разобрать. Старуха заплакала, но ее сын что-то резко сказал, и она умолкла.
Когда белый человек засыпал, он слышал, как рядом плакала жена.
Следующим  утром она все объяснила:
- На нем пояс из шкуры медведя. Теперь он не может отступать в бою. Он будет в постоянной опасности. Он умрет. Мой брат хочет умереть. В его сердце горечь.
Белый человек попытался успокоить жену, но она рассказала ему, что только несколько человек, удостоенных медвежьего пояса, сумели выжить. Остальные погибли. Если воин не погибал в течение лета, то пояса удостаивался кто-нибудь другой.

Желтая Рубашка уцелел в полудюжине схваток с отрядами индейцев из враждебных племен. Он захватил лошадей во вражеском лагере, провел два успешных налета, завладел ружьем. Его мокасины украшали волчьи хвосты, а рубашку - шкурки горностая, на штанах бахромой свисали скальпы убитых врагов.
Иногда его мать пробовала упрашивать сына:
- Моему сыну надо взять новую жену. Мне нужна помощница.
Он не обращал на нее никакого внимания. Он много времени проводил в молитвах. Но до конца лета он так и не дожил.

Воины возвращались с северной стороны как раз в то время, когда белый человек с двумя другими охотниками подходили к деревне с юга. Один из охотников что-то пробормотал, и они остановились, глядя на всадника на холме с северной стороны деревни.
Всадник спрыгнул с коня, поднял одеяло и бросил его. Потом повторил это движение.
- Двое! Двое погибших! - уныло проговорили охотники.
Они поспешили в деревню, там уже слышался плач.
От воинов на холме пришел посланник. Остальные задержались, чтобы покрасить лица для скорби и для победы. Одним из убитых оказался Желтая Рубашка. Его тело положили в пещеру и замуровали камнями.

На земле перед вигвамом, к которому Желтая Рубашка никогда уже не придет, была кровь. Его мать с коротко постриженными волосами сидела на корточках у входа и плакала, качаясь взад и вперед. Одной рукой она придерживала другую изуродованную руку: она отрезала еще одну фалангу.

Молодая Телка тоже отрезала длинные волосы, потом, схватив нож, начала резать себе руки. Белый человек хотел отобрать у нее нож, но она так сильно этому воспротивилась, что он уступил. Ему стало тошно.
 «Дикари! - думал он. - Я возвращаюсь домой! Пойду на охоту и не вернусь».
 
Но он не ушел, потому что оставался единственными добытчиком у двух скорбящих женщин: старухи и жены, в чьем чреве находился его ребенок.
Их траур превратил его опять в нищего. Все, что относилось к удобству, богатству, твердому положению, было пожертвовано духам. Вигвам, сделанный из семнадцати буйволовых шкур, меха, согревавшие их по ночам, платье из белой шкуры оленя, украшенное зубами лося (его так любила Молодая Телка), даже инструменты и оружие Желтой Рубашки оставлено, и вся деревня переехала на новое место. Двух лошадей принесли в жертву, а остальных раздали.

Они остались без крова. Вигвама они не построят, по крайней мере в ближайшие два месяца, пока длится траур, а потом женщинам для этого придется сушить шкуры. Пока они довольствовались временными шалашами, сделанными из ивовых ветвей и покрытыми шкурами, которые им из жалости давали друзья. Они могли бы жить с родственниками, но у этих женщин их не было.
До этого белый человек не понимал, насколько ужасно было для «кроу» не иметь родственников. Не удивительно, что на руке у старухи остались вместо пальцев одни обрубки,
Она теряла из года в год своих родственников, пока с ней не оказалась одна единственная дочь, Молодая Телка.
Белого человека бесила их глупость. Да, ему было плохо, когда он не имел ни одежды, ни лошади, но это случилось не по его воле. А эти женщины сами отдали всё, что имели.
Он был слишком сердит и не стал спать с ними в шалаше, а лег под развесистым деревом. В третью ночь траура он решился. У него был нож и лук. Он пойдет на охоту, но уже не вернется. Ему подумалось, что о некоторых вещах у себя дома он не станет рассказывать.
В шалаше закричала Молодая Телка. Послышались шум и голоса.
Через двадцать часов родился его сын, на два месяца раньше срока. Ребенок родился мертвым, и мать умерла в тот же день.

Белый человек был слишком потрясен и не знал, должен ли он скорбеть и как это делать. Старуха кричала и плакала, пока не потеряла голоса. Убитая горем, слепая от слез, она подошла к нему и протянула нож, он взял его. Она вытянула руки и отрицательно помотала головой. Если отрезать еще хоть одну фалангу, она не сможет работать.
Белый человек проговорил сквозь зубы:
- Ладно! Ладно!
 Он резал руки ножом и смотрел, как из порезов сочилась кровь. Это была слишком малая плата за смерть его жены, за его Свободу.
«Теперь меня уже ничто не удерживает, - думал он. - Когда я вернусь к себе, то постараюсь скрыть шрамы на руках».
Он смотрел на Сальную Руку, страшную от горя, и думал: «Теперь я свободен!» Когда умирала жена, муж не имел никаких обязательств перед ее семьей. Так рассказывала ему Молодая Телка.

Старуха, конечно же, станет нищей бродягой. Такая нищая уже была в племени, у нее не было никаких родственников, и никто не отвечал за нее. Она жила тем, что выбрасывали более удачливые соплеменники. Ночевала она в шалашах, которые сооружала сама своими старыми больными руками. Когда деревня переезжала, она плелась в самом хвосте. Если она падала, никто не обращал на это внимания. А когда она умерла, никто о ней не скорбел.
«Завтра, - решил он, - завтра я уйду».
Ввалившийся рот старухи зашевелился. Она вопросительно произнесла одно слово:
- Иро-ошей?
Это означало: сын.
Он вспомнил. Если жена умирала, муж был свободен. Но её мать, которая гордо презирала его, могла, если хотела, попросить его остаться. Она приглашала его, назвав сынок, а он должен был назвать ее матерью.

Сальная Рука стояла перед ним, сгорбленная годами, иссушенная бесконечным трудом, оставшаяся без детей и без любви, один на одни с горем. Но, несмотря на все это, она любила жизнь настолько, что обратилась к нему, единственному, к кому она имела право обратиться. Она лишила себя последнего, что у неё осталось - своей гордости.
Он посмотрел на восток. Там, в двух тысячах миль отсюда, находился его дом. Старуха не будет жить вечно. Он может подождать, ведь он еще молод. Он мог позволить себе быть великодушным, он же был мужчиной. Он ответил ей:
- Игья -  Мать.

***
Домой он вернулся три года спустя. Он только и сказал:
- Я жил в племени «кроу». Сразу не мог уйти. Они звали меня Лошадь.
 
Он не счел нужным ни извиняться, ни хвастаться, потому что теперь он был равным любому на земле.

Перевёл с английского Александр Пахотин


Рецензии
Заметила четыре опечатки. В начале - два раза вместо предлога "в". Далее нужно смертельный удар и один на один в горе.
Спасибо. Вы открыли для меня новое имя в литературе. Индейская культура интересует.
Прочитанное ранее про женщину дерево тоже впечатлило, но было несколько жалостливым.

Татьяна Бедарева   01.09.2014 19:29     Заявить о нарушении