Мое небо. пролог. главы i-iii

                Пролог

             У всего есть начало и всему грядет конец. Конечно, есть исключения из этого правила, ибо невозможное возможно, но все же. У каждого в этом мире есть своя работа, и моя работа упорядочивание конца и подготовка к новому, неизведанному. Я ангел смерти. Вернее, так Вам будет легче понять то, чем занимаюсь. Вообще, сочетание слов «ангел» и «смерть» не дают многим покоя. «Ангел» нечто светлое, а «Смерть» нечто ужасающее, нечто незваное, ее не хочется приглашать на чай и обсуждать возможные перспективы в своей жизни. Но все же, как бы Вы меня не называли, это не изменит ни мою суть, ни суть моего рода деятельности, которая, позволю себе дерзость, весьма изысканна.


           Люди поразительные существа. Видимо, потому что созданы по Его образу и подобию. А, быть может, потому что люди такие, в Вас видятся его черты. Не знаю. Но не в этом суть. Обычно, перед смертью, люди не просто видят всю свою жизнь, а дают оценку ей в целом и разным деяниям в частности. Большинство раскаиваются и говорят правду, ту, которую скрывали от самих себя, дабы защитить себя от постоянных мыслей о собственной вине, и которая никогда не затихала. А на смертном одре хочется покоя. Умирая, Вам хочется взять на себя весь груз ответственности, и только тогда Вы осознаете, что не так-то он тяжел и, оказывается, жить, приняв его, легче, нежели отрицая сам факт его существования. И в тот момент, когда начинается диалог с самим собой, невольным свидетелем которого я становлюсь, люди прекрасны. За каждое слово можно отдать все богатства, которыми обладал самый алчный император мира. Однажды я услышал старого философа, которых в наше время все меньше и меньше, и понял, как он прав:

         - Каждый раз, вопрошая, молясь, прося, мы смотрим в небо. Кто-то ищет там Бога, кто-то ищет ответ из ниоткуда, кто-то ищет совета, а кто-то спасения. Умирая же, мы все ищем милостивого Творца, голос которого снизойдет до нас из пустоты небесной, неся свою мудрость, что подарит спокойствие и прощение. Как жалко, что мы ищем чего-то, как жалко, что ищем кого-то, как жалко, что пытаемся переложить ответственность за деяния свои на чужие плечи, плечи того, кто якобы повинен в самом нашем существовании. Быть может, стоит просто смотреть в небо и принимать свою жизнь такой, какая она есть?


         Ну что ж, посмотрим.


                Глава 1. Одиночество.


             Я зашел в больничную палату, бедно обустроенную, полностью белого цвета, который сильно потерял яркость. Почему-то в голове появилась мысль, что это место так похоже на келью монаха. Тот человек, который был моим «клиентом», не отводил взгляда от окна, кажущуюся дверью из этой обыденности, в которую так сильно хотелось вылететь из этого печального и немного угнетающего места. Он начал говорить так тихо, что я упустил на долю секунды этот момент:

             - Смешно. Не знаю, что более мучительно: умирать в преклонном возрасте в больничной койке или же прожить эти годы в полном одиночестве. Молодость полная надежд и мечтаний ускользает так быстро, что и не верится, что когда-то ты был молод. Будто бы родился ветхим. Не телом, а душой. Уже не помнишь вкус радости, вкус печали, вкус смеха, вкус горести. Будто тебя обелили. Стерилизовали. Теперь я понимаю, почему люди седеют. То, что творится внутри, выходит наружу.

С годами превращаешься в пустой холст. Будто вначале ты был похож на картину, столь богато исписанную чувствами и мыслями, побуждениями и идеалами. И, словно непонятно для самого тебя, начинают пропадать части этой картины, пропал этот маленький мазок, другой, третий. Сегодня пропала Злость, но ненадолго, вот уже вернулась. Завтра пропала Скорбь, но скоро и она найдет путь обратно. Через неделю пропадает Азарт, но и он только лишь ненадолго отлучился.

            В тот момент, когда пропадает Доверие, ты осознаешь: ничего не будет как прежде. Вера людям, не в них самих, а им, первый и последний оплот. Она словно катализатор падения. Доверие уходит и не возвращается никогда. Теперь всегда ты будешь озираться по уголкам своей головы, моля «а стоит верить?» и даже если поверишь, то всегда будешь перебирать всего три слова «а не зря?». И если человек оступиться, даже случайно,  в глубине тебя, словно это ты сам изнутри, тихим, черствым, но столь всепоглощающим голосом будет звучать «я знал». Доверие, Вера. Они словно твои ключи от дверей тебя самого. Стоит уйти Вере, как другие чувства не будут находить дорогу обратно. Даже если отправишься в дорогу за Злостью, Скорбью, Азартом, то не найдешь их. Только лишь потеряешь частицы себя. Словно фильм с плохим концом.


            Ты стоишь на краю пропасти, хватая за руку Радость и кричишь, вкладывая в каждое свое слово всего себя, «я не отпущу». Но твоя рука затекает, ты уже не можешь, но не отпускаешь и уже кажется, что сорвешься вместе с ней, как вдруг появляется Скорбь, та самая, которую ты искал. Она спасает тебя и падает вниз вместе с Радостью, шепча «живи дальше и не пытайся скорбеть, все равно ничего не получится». А ты, глядя им вслед и видя, как исчезают их силуэты, поглощенные пустотой, даже не проронишь и слезы. Ты станешь на колени и поднимешь голову вверх. А там не будет неба. Там будет потолок. Начнешь глядеть по сторонам, и ты окружен мягкими стенами. Ты захочешь прыгнуть во тьму за ними, но на том самом месте, где была пропасть, уже будет такой же пол. Ты попал в комнату одиночества, из которой нет выхода, а мягкие стены помогут тебе не покончить жизнь самоубийством. А через годы придет осознание того, что эта комната и есть дно той пропасти.


           Когда-то, будто бы пару жизней назад, я был очень знаменит в своей школе. Когда внешняя красота и внутренний дар умещаются в одном теле, тогда рождается нечто, к чему тянутся люди, тянутся или из зависти, или из желания быть причастным твоим успехам, что, в конечном итоге, преследует одни и те же цели: самому взобраться на вершину. Все хотят быть тобой. Нет, не быть на твоем месте, а быть тобой. Ведь переселение душ сэкономит так много времени, которые ушли бы на работу над собой, а работать в наше время никто не хочет. Мы настолько обленились, что перестаем даже делать вид, что работаем.


           Я всегда отлично пел. Начиная с малых лет, мной владела музыка. В самом начале мелодии без слов манили своей глубиной, своей завершенностью. Они дарили эмоции, сравнимые со стихиями, поднимали ощущения на пик, возносили превыше обычного понимания. Слова же загоняли мелодию в определенные рамки понимания, что невозможно было принять. Из-за этого в моем сердце поселилась неуемная нелюбовь к людям.


            Мы всегда пытаемся что-то изменить, добавить своего, дабы причаститься этому явлению, но пытаемся переделать это под себя, дабы оно гордо носило наше имя. Я дал себе слово, что никогда не посмею поставить себя выше музыки. А потом я захотел стать частью этого великого явления, мечтал так сильно, что решил отдать все ради этого ничуть не постыдного желания. А ведь обычно желания людские есть начало пороков. Но разговор не о людях, разговор обо мне.


           Дар владения музыкальными инструментами обошел меня стороной. Я не знал, как бы еще можно причаститься к тем божественным мелодиям, и поэтому стирал пальцы в попытках хоть как-то овладеть хоть каким-то из них. А потом появилась она.


           В жизни любого мужчины бывает женщина, которая открывает новые горизонты, которая показывает, что эти самые горизонты вообще существуют. Прекрасный пол намного ближе к понятию гениальность, ведь их нестандартное миропонимание зачастую открывает новые виды, мужчинам доселе неведомые. Единственное «но», их открытия так часто ограничиваются взаимоотношениями людей, что многие люди не осознают до конца их величие. Если бы женщины перенаправили свои взгляды в сторону физики, то мы бы сейчас не слышали хвалебных отзывов об их открытиях. Только по одной причине: им это не интересно. И что самое прекрасное, так оно и есть. Жизнь во всей своей красе - вот, что их интересует. В то время, как физики плачут от радости при расщеплении атома, будто у них родился ребенок, женщины плачут от радости при рождении ребенка. Вот где настоящая магия. И им это известно и видно четче, чем человеку, смотрящему в зеркало, видно свое отражение.


          В семь лет я услышал мелодию, что взбудоражила меня. Такую чистую, такую совершенную, без единого лишнего звука. Но, что больше всего меня удивило, кто-то пел ее. Девочка моего возраста. Она пела так нежно и чутко, словно забыла о себе, словно отдавала себя всю музыке, беззаветно, без желания получить что-то взамен, ибо обогащалось своим повиновением ритму.
Это было неописуемо. Но больше всего меня будоражило то, что есть другой путь. Можно петь, потому что хочется петь, не потому что это сулит деньги, определенную власть и славу, а потому что ты получишь намного больше, станешь богаче духовно. И это по-настоящему важно, это единственное, что важно.
Я не успел даже спросить ее имя. Когда тебе семь и девочка красиво поет, так что теряешь дар речи, веришь, что это любовь на всю твою оставшуюся жизнь. Но эта незнакомка дала мне в тот момент больше, чем я смог сам приобрести за всю свою жизнь. Она оторвала меня от земли.


               Каждый новый день теперь начинался с пения. Я просыпался и пел, ел и пел, учился  и пел и, как говорила моя мама, даже во сне не переставал этого делать. И моим родственникам повезло, что это было мое призвание.
В школе я стал петь и с годами перерастал из маленького любимца мам одноклассников в горячо обожаемого кумира всей школы. Сцена была всем для меня. Именно поэтому мой путь был настолько ясен и четок. Ничего, кроме музыки. И долгое время я был верен своим идеалам, но потом… Потом забыл, кто я, зачем это делаю и что самое важное.


               Когда высокое искусство не приносит больших дивидендов, то в голове само собой рождаются мысли, которые до этого момента не имели наглости там появляться. Ты гонишь их с напором столь же сильным, как и наигранность это напора. Ты врешь сам себе. Ты забываешь о клятвах, что давал сам себе. Ты забываешь, что искусство ничего никому не должно, что оно существует вне понятий о материальном богатстве, вне понятий о личном счастье. А ведь ты ждешь, что все наладится, как только оседлаешь славу…


               Мимолетные романы, которые вначале кажутся тебе вечными, а потом, после десятого, наверное, неизбежно рушащимися, подрывают веру в твое светлое будущее, и ты ведешь себя так, словно сам мир в этом виноват. Словно каждый раз это общество делало твой выбор, словно не ты управлял той рукой, что закрывала входную дверь твоим мечтам и открывала заднюю твоим же порокам. Все это привело меня к славе. Я уходил так далеко от Себя Настоящего к Себе Знаменитому. И что же? Да, я стал знаменитым певцом. И нашел свою любовь, свою страсть. Ту единственную, к которой устремлены все начинания и стремления. Я до сих пор влюблен в нее. И как же прелестно звучит ее имя. Вообще, имя любимой всегда особенное. Даже если всех девушек в округе зовут Лиззи, имя той Лиззи, что оккупировала твои помыслы, а с ними и сердце, будет самым прекрасным именем, что ты слышал. А моя такая одна. Моя Сцена.


               На сцене все ощущения будто усилены стократно. Это вам не кино. Здесь нет возможности дубля. Ты живешь моментом. Пересматривая старые записи, ты никогда не испытаешь того же, что было там. Только лишь прикосновение прошлого, что легко будет шептать тебе на ухо нежным и до боли родным голосом «я был счастлив». А потом молчание. Внутри тебя ничего. Полное опустошение, которое до того сладкое, что хочется верить в бесконечность этого момента.
На сцене я играл любовь. Девушки мечтали спеть со мной, а когда им это удавалось, верили, что прекрасная сказка сойдет со сцены в жизнь. Сказка, главным героем которой должен был стать я. Но мои желания были диаметрально противоположными. Я хотел, чтобы жизнь взбиралась по красным ступеням славы, раскрашенным кровью, что проливалась мною так щедро, держась за деревянные поручни, что так ярко лоснятся не от дорогого лака, а от моего пота, и, в конце, попадала на сцену. Уходить домой в  полном одиночестве, но быть счастливым на сцене. Момент славы - это не наркотик, как многие считают, это мой хлеб, без которого невозможно прожить, который никогда не надоедает, который дает надежду. Хлеба и зрелищ. В моем случае, эти два понятия были единым.


                В 20 лет ты не думаешь ни о чем другом. В 25, в 30, даже в 40 ты все еще опоен Сценой. Тебе кажется, что ты должен хранить ей верность. Никто не может занять ее место в твоей душе, никто не заставит биться твое сердце быстрее, чем она, а, возможно, и попросту биться.


                Никто в мире никогда не был более преданным влюбленным, нежели я. Много ли стоит верность, если никогда не было искушения? Много ли стоит непорочность, когда не было соблазнов? А передо мной лежал весь мир. Я рос, я становился знаменитее, и моя сцена росла вместе со мной. Она покрывалась дорогими шелками, усыпалась драгоценными камнями и освещалась самыми яркими софитами. И пока ты молод и силен, ничего больше имеет значения. И только потом ты поймешь, что шелка слишком легко ускользают из-под рук, ходить по алмазам слишком больно, а слепящий свет только отвращает тебя от истины. Но разве мы можем осознать это, пока находимся на небесах? Именно в небесах я и витал.
Моя Сцена вознесла меня до ранга небожителя. У каждого есть непреодолимый рубеж, высшая точка становления, и все мы, словно последние глупцы, не можем принять рамки своих возможностей. Нам кажется, что раз мы достигли этого рубежа, то следующий обязан покориться. Быть собой это не постоянно покорять вершины, быть собой это занять свое место и оставаться на нем так долго, сколько хватит сил. А когда сил не хватает, я полагаю, приходит старость.
Она подкралась ко мне незаметно, неожиданно. Впервые я услышал, что голос подводит меня в 45. Это выступление было самым важным для меня и Моей Сцены. Мы предстали перед всем миром и покоряли его целый час. Оставалось еще ровно 30 минут, и мы бы обуздали самое непрощающее существо во всей Вселенной, как я почувствовал свою слабость.


                Когда ты всю жизнь идешь к цели, ты уже забываешь, зачем в самом начале отправился в этот путь. Зачем мне нужен был мир? Чего мне не хватало? Разве мне было мало моей любви и моей музыки? Почему я бросился головой вперед в надвигающийся девятый вал славы и знаменитости? Я думал, что смогу обуздать его? Я верил, что окажусь на его вершине? Или же я мечтал, что сам стану им? Стать кем-то, а не быть равным ему? Перед всем миром я понял, что ничем не отличаюсь от других людей. Я не стал девятым валом, я стал каплей в нем.


               Осознание этого факта ударило меня, голос мой задрожал. И поселившись тогда, эта дрожь не покинула меня больше. Всего 30 минут разделяли меня от господства над миром, и я не мог держаться эти 30 минут. Я был недостоин, а второго шанса мне никто и не дал.


               Моя любимая, моя Сцена. Разве предавал я тебя? Разве менял твою любовь на семейный очаг? Обжигающие твои ласки были для меня дороже успокаивающего тепла родного дома и верной семьи. Всегда была только ты. И за все мои старания ты бросаешь меня?


                Почему я должен был удивляться? Когда она, Сцена, влюбилась в меня, уходили другие, не менее достойные и даже более верные ей. Они брели, проливая горькие слезы, а мне было плевать. Вначале мой робкий взгляд обратился к ним, Жалость и Скорбь наполнили мою душу, но она схватила меня обеим руками за голову, посмотрела прямо мне в глаза и промолвила: «Не думай ни о чем. Есть только ты и я». И я послушался. Мой взгляд не вернулся к ее прежним любовникам, мое сознание и воля остались с ней, но Жалость и Скорбь пропали. Наверное, первые части картины, пропавшие в этом водовороте. Тогда и сама мысль о том, что я могу стать одним из брошенных, не могла родиться в моей голове . Как был я глуп…


                Почему нам всегда кажется, что беда пройдет стороной? Почему нам кажется, что у нас достанет сил измениться, достанет сил не проиграть? Кто вкладывает нам в головы святую веру в собственные силы, когда этих сил нет?
У меня нет ответа на эти вопросы. Ведь когда у тебя есть ответы, ты не задаешь вопросы. Ни окружающим, ни самому себе.


                В какой-то момент я осознал, что пришло мое время. Моя Сцена прошла мимо моих распростертых рук, мои непонимающие глаза она встретила лукавой улыбкой. Я повернулся и увидел, что мою возлюбленную держит молодой юнец, так похожий на меня самого. Его взгляд встретился с моим, и его Жалость и Скорбь обратились ко мне, а в глазах читалось непонимание. В голове моей забурлил поток горящих мыслей. Я посмотрел то вниз, то в сторону, осознание пришло быстро, но недостаточно быстро для того, чтобы успеть.


                «Не верь ей», - крикнул я, но глаза и внимание этого парня уже были прикованы к ней. По губам я прочел тебе же самые слова, что и мне она сказала многие лета назад. Тот парень обнял ее, а она посмотрела на меня и улыбнулась, и то была странная улыбка. Ложь и искренность мешались в ней, безразличие и неравнодушие ко мне горели в ее глазах.


                «Такова моя природа»,- вот что сказала она мне перед тем, как навсегда бросить. Все завертелось вокруг, и вот я на улице, никому не нужный и никем не вспоминаемый. Подле лишь чужие Жалость и Скорбь. Им некуда идти и они остаются со мной. Видимо, наши чувства, наши части картины не пропадают, они уходят к другим людям. И, наверное, такова жизнь: ты пишешь свою историю чужими красками, и только Богу известно, какой она окажется в конце. Хотя…
Есть ли Бог? Все говорят, что в начале было слово, и слово было с Богом, и слово было Бог. Если это так, то Ад в молчании, и всю свою жизнь я жил в аду.


                Этот старый, уставший мужчина протянул руку к окну. Говорить у него уже не хватало сил, и он обратно погружался в свой персональный ад, которого не заслуживал.


                Как жаль, что не Ангел Смерти отмеряет срок жизни человека. Я могу лишь увидеть, каким светом наполнена душа человека и есть ли этот свет вовсе. Силы покидали моего «собеседника», и через пару секунд рука медленно опустилась вниз. Последнее слово, как обычно, было имя единственной любви в жизни. «Лиззи», - протянул он, и душа покинула его бренное тело.
Предо мной стоял молодой парень, непорочный и открытый для нового, тот самый он, полный надежд и мечтаний. Едва уловимым светом отдавалось его тело. Он не был грешник, но и просветления не достиг. Я медленно подошел к нему, и дотронулся до плеча. Свет его тела начал сиять сильнее, и вскоре он исчез. После всего услышанного было больно терять его. Но такова суть мироздания. И раз работа здесь закончена, пора вновь отправляться в дорогу, как бы сладок не был временный приют.

            

                Глава 2. Жертвенность.


                Что больше всего Бог ценит в людях? Я часто задавался этим вопросом. Разве доблесть или силу? Верность или искренность? Ответ необычайно прост. Самозабвенность.

                Я появился в уничтоженном перекрестным огнем баре. Вокруг лежали десятки трупов, и мои братья уже воздали им почести по заслугам. Моим же клиентом оказался лежащий у заднего входа мужчина лет 40. Его длинный плащ был изорван, рубашка покрыта кровью, и чужой, и своей. Левой рукой он закрывал дыру в животе, кровь из которой вырывалась с особой силой. Правой же он ослабил узел черного галстука, после неспешно достал пачку сигарет, небрежно сунул себе в рот одну из них и зажег металлической зажигалкой.


               - Бросать уже поздно, Тони, - обратился он к своему пистолету, валяющемуся рядом.
               - Не выйдет у нас выйти на пенсию, дружище. Я знаю, ты давно меня упрашивал бросить это дело. Но я же настолько упрям, насколько ты верен. Разве мог я стоять сегодня в стороне, когда ни разу в жизни не позволял себе этого? Как бы смог я смотреть в зеркало, если бы струсил, дружище? Нет ничего хуже, чем бояться и ненавидеть отражение в зеркале.


                Молли должна понять. Я ужасный человек. Я трус. 15 лет она ждала меня, дурака, нерешавшегося жениться на ней. Ведь я знал, что все так и закончиться. Страх причинить боль был сильнее. Я боялся оставить ее совсем одну, но к чему мы приходим сейчас: нам по 43 года, и уже не нам, а ей. Потому что меня больше нет.


                Стоило ли умирать? Стоили ли все мои принципы всего одной ночи с ней? Да чего ночи, одного дня? Стоили мои идеалы запаха ее волос, когда я просыпался, а она встречала меня ароматом дома и счастья? Конечно, нет. Ни одной секунды я бы не сомневался, если бы мог выбирать между ней и собственным эго. Хотя у меня был выбор, 15 лет назад. И тогда я был только глупый юнец. И тогда я ошибся. А сейчас…


                Стоит ли мое счастье жизни молодой девочки? Стоит ли мой персональный рай вечного ада Анны? Нет. Если бы сегодня я остался дома, то умер бы точно также. Только смерть растянулась бы лет на 30. Каждый день в зеркало смотрел бы другой человек, другой человек обнимал бы мою Молли и другому человеку навешали бы медалей по выходу на пенсию. Чем жить десятки лет другим человеком, лучше раз умереть собой.


                Скажи мне, дружище, что значит быть мужчиной? Быть сильным? Быть сильным ради тех, кого любишь? Быть сильным ради тех, кого любишь, вопреки всему? Разве в этом суть слова «мужчина»? Нет, быть мужчиной значит быть сильным ради других. И сегодня я как никогда похожу на мужчину.


                Тони, ты помнишь тот день, когда мы увидели впервые Анну? Мы тогда имели наглость думать, что все проститутки одинаковые. Что красные фонари они зажигают из похоти. Нам казалось, что все они не отличаются друг от друга, и одной монетой оценивали их всех. Если бы все было так просто. Все всегда гораздо сложнее.

                Сколько раз мы привлекали ее? Пять, шесть? Она должна бы возненавидеть нас. Меня. Могла бы наговорить много гадостей, но по-настоящему великие люди не говорят много. Вот и она молчала. Когда я не отличал ее от продажных шлюх, когда позволял себе не считать ее человеком. А она слушала меня и смотрела в стену. Это так выводило из себя, Тони.


                Ты помнишь, как я накричал на нее? «Смотри мне в глаза. Что не можешь? Стыд не позволяет? А ты вообще знаешь, что такое стыд?». Ты помнишь, как она повернула свою голову в мою сторону и ее глаза нашли мои? Клянусь, лучше бы она смотрела в стену! Те пару секунд сковали меня полностью. Я пытался не показывать этого, потому что чувствовал себя безоружным мальчишкой. А она просто сидела.


                В следующий раз, когда мы встретились, она спасла мне жизнь. Когда меня ударили ножом и бросили на улице, из всех людей на свете именно она нашла меня, приютила и спрятала, пока громилы пытались закончить свое дело. Тогда я и узнал, что у Анны есть маленькая дочь семи лет, и в руках она у Анджело Теруцци. Анне приходилось быть проституткой. Ей приходилось быть существом, которое ненавидела сама больше, чем кто-либо другой мог. И она не плакала, не роптала на судьбу, она просто молчала. В ее глазах не было крика о помощи. Но разве мне он нужен был? Настоящий мужчина платит по долгам, даже если это будет последнее, что он сделает.


                И мы заплатили с тобой, даже, Тони? Посмотри на Анджело, что-то я не вижу наглой ухмылки на его лице. Я стер ее. Я стер его самого с этого света. Ветта, дочь Анны, успела скрыться с мамой, пока не началась стрельба. У них все будет хорошо, Молли обязательно поможет им. Моя волшебная Молли.
Жизнь человека длинная и странная штука. И тем она счастливее, чем меньше мы лжем. А мне пришлось. Понимала ли она, что я не вернусь? Нет, Молли ждет меня. Как ждала все эти долгие 15 лет, ждет, когда я вернусь и мы убежим на острова. Она так любит море. А я люблю видеть, как теплый ветер колышет ее волосы, как закатное солнце отражается и тонет в ее глазах. Что бы я не любил в этом мире, все связано с ней. А я даже не простился с ней.


               Тони… Тони… Только ты со мной. Мой верный друг. Нет, ты не просто друг. Как меч продолжение руки настоящего воина, так ты был продолжением меня самого. Только тебе могу довериться, только ты не подведешь. Передай ей, Тони, скажи, что мне жаль, но тигр своих красок не меняет. Попроси прощение за каждую минуту напрасного ожидания, за то, что у ее дочери глаза будут цвета не моих глаз. Скажи, что ей, что я дурак. Ведь я настоящий дурак, Молли.


              Сигарета упала из губ этого мужчины прямо на штаны, левой руке не доставало сил держать рану, потому она вслед за окурком беззвучно опустилась на пол. Ему оставалось жить несколько секунд, и мне было жаль его.


               У каждого ангела смерти есть особая сила. У нас есть две минуты. Когда человек умирает, мы можем остановить время на пару минут, оставить душу в теле на 120 секунд. Ангелы редко применяют эту силу, потому что каждая минута, что мы тратим, превращается в год тюрьмы. Тем, кто пользуется запретным временем, закрыт путь на небеса, а заточением нашим выступает Земля, и расчет, как я и говорил, минута к году.


               Я подошел к этому израненному мужчине. Звуки приближающихся машин обнадежили и его, и меня. Два года, мой друг, я даю тебе свои два года, и они становятся твоими двумя минутами.


               В бар ворвался экипаж скорой помощи, и одна из них, женщина, бросилась к умирающему первой. Она схватила его за голову, в доли секунды осмотрела его раны и заткнула дыру в животе рукой. Ее коллеги следовали ее же примеру. Минута прошла. И осталась минута.
- Молли, - улыбаясь, протянул он.
- Ничего не говори, Джейк, береги силы, - плачя, отозвалась она.
- Ты такая красивая, солнышко, - не унимался он. – Ей, вы забыли Тони, - схватил он за руку санитара.
- Джейк, ты такой идиот, - Молли не хватало сил держаться.
- Да что с тобой? Все же будет хорошо? – спросил он.
Молли не ответила, а мне не позволено было больше слушать их. Две минуты, по одной для Джейка и для Молли. Не так много, гораздо меньше, чем они заслуживают.



                Глава 3. Ненависть.


                Смерть не всем несет облегчение, ведь таковой она и не является. Смерть открывает и обнажает всю твою суть и перед ликом ее у тебя не хватит сил врать.


                Я перенесся на другой конец света и вновь оказался в больнице, однако она была не похожа на пристанище первого на сегодня моего клиента. Если первая приносила покой своими обширными коридорами, высокими потолками и белыми стенами, то вторая угнетала и сковывала.


                В маленькой комнатке на невзрачной кровати лежал такой же маленький и невзрачный, как и его окружение, человек. Его лицо могло быть приятным, но пронизывающая злоба искажала его. Около 10 минут назад он вышел из себя и санитары ввели ему сильнодействующее успокаивающее. Этот мужчина должен был заснуть, однако они недооценили глубину ненависти, которую он питал к этому миру. С каждым словом он кричал все сильней, хотя пока его слышал только я:


          - Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!!!!! НЕНАВИЖУ!!! Ненавижу себя, ненавижу всех и вся! Все ничтожества! Люди никчемные создания! Они не достойны жить! Все время от начала своих дней до конца человеческий род только берет, берет и берет, не предоставляя ничего взамен. И я такой же, но мне все равно! Почему я должен умереть?! Я!!!!! Единственный поистине гениальный человек, которого видел! Где справедливость?! Она вообще существует? Если да, то я ее ненавижу! Все понимаю, паромщик мечтает о таких клиентах, но мне всегда не нравились водные прогулки!


           Ничего не успел, ничего! Аххххх! Даже не написал то, что было уже готово! Эти чертовы идеи так и бурлили у меня в голове, оставалось только записать их! И дорога к бессмертию была бы открыта! Ведь это были поистине гениальные идеи! В нашем мире, в мире, где истории о вампирах правят балом, моя книга была открытием! Шедевром! Люди ведь жаждут святой истины, к которой будут прислушиваться. Они хотят жить чужими принципами и цитатами. Им нужны пророки. Пророки, что будут вещать истину, ничуть не порицая. Пророки, говорящие сквозь книги. Люди боятся говорить правду о себе! Даже на исповеди! А найдя слова, по которым хотят жить, они БУДУТ по ним жить, исправляя свои ошибки, и веря, что за исправлением следует и прощение!


            ПРОЩЕНИЕ! Единственная вещь, которой все жаждут! Даже последние безбожники хотят обезопасить свою загробную жизнь! Никто не хочет меняться, никто не хочет жить по заветам! Любым заветам, пусть то будут святые писания или заветы Джона Леннона. Все хотят потворствовать своим желаниям, а потом садится на колени к любому человеку, который стоит выше их, и изливать своими устами сладостную ложь через его уши Богу. Именно Богу, потому что он последняя инстанция. Зачем просить прощения у того, перед кем виновен, раз уже получил желаемое из более достойных рук? Зачем раскаиваться, ведь можно притвориться? Зачем менять себя, если можно и так добиться своего? Ведь все хотят одного: заставить этот слабый и тихий, но в тоже время не дающий покоя голос, что постоянно говорит нам, что мы не так сделали, и что надо исправить, заткнутся. Многие называют этот голос совестью. Никакая это не совесть. Тот голос, что возвещает нам о грехах наших и показывает путь к спасению, это инстинкт самосохранения нашей души, которая беспокоится о себе, а не о нас.


             А мне прощение не нужно!!!! Слышите?! Не нужно. Да, я делал ужасные вещи, но сделал бы их еще раз.


             Мерри, глупая дура, она должна была умереть. Пытаться своровать мою книгу, мои слова, это непростительно. Пусть она и прикрывалась словами о любви, это ложь! Любви нет! Как может существовать внутри нас что-то, что противоречит нашей сути?! Как можем мы любить кого-то и деяние рук их, если созданы любить только самих себя и свои творения?!


             Неееет!!!!! Каждый из нас мечтает похитить, забрать, поглотить и приобщить к своим чужие достижения!!! И она была такой же!!! Зачем она отнесла эту книгу в издательство? Чтобы показать редактору? ЛОЖЬ!!! Она хотела украсть все то, что я вложил в эти страницы! Почему она стала убегать?! Почему она испугалась меня, если была невиновна?! НЕНАВИЖУ!!!! Ее ненавижу и себя за то, что любил!!! Я убил свою «любовь» своими же руками, и сердце мое стало пустым, и от того блаженным в своем спокойствии. Но сейчас оно болит. Все во мне горит огнем, и я не знаю, что делать!!!!


             Когда тело умирает, душа покидает нас. Может, в том и была вся игра с самого начала? Свести меня в могилу? Из всех глубин души своей ненавижу я ее саму!!! И себя ненавижу!!! За что? Да за все! За слабость, за глупость, за то, что лежу в этой койке.


             Я чувствую себя змеей, которая поедает саму себя. Наверно, мы все такие! День за днем, мы поглощаем самих себя своими пороками и страхами, и когда от нас нас ничего не останется, мы спохватимся!


            Какие же мы глупые! Только потеряв все, мы начинаем думать!!! Я просто…. Ненавижу…. Все!!!

Последние слова мужчина произнес слишком громко, и кровь вырвалась изо рта. Его дрожащие руки ослабли окончательно. Стало понятно, что это ненависть держала так ненавидимую им душу в теле. А из рук на пол упал небольшой предмет, и мужчина ринулся за ней. Он слетел с койки и невольно откинул единственную дорогую сердцу вещь. Мужчина не мог более дотянуться до нее, а сил доползти уже не было. В проклятии своем он возненавидел в последний раз, и то было средоточие его жизни, то была книга, которую он написал. «Ненавижу», - произнес он, и его голова камнем ударилась о деревянные полы.


              Тело и душа этого мужчины кровоточили черной слизью, столь же мерзкой, что и был он сам. В смерти своей он стал походить на огромного злого горбуна, лицо которого невозможно было назвать человеческим.


              Такие души мне приходилось видеть часто, а посему я подошел к нему ближе и попытался дотронуться до его плеча. Горбун дернулся назад, разбрызгивая свою желчь, но это не могло спасти его. Моя рука достигла цели, и тело его стало разгораться темным огнем, которое перекинулось на душу владельца. Горбуна стал поглощать этот огонь, и тот начал гневно кричать. Через секунд десять от него не осталось и следа.


              Я подошел к книге и прочел ее название. «Шепчущие души». Как странно. Человек, чья душа так громко возглашала о себе и так яро ненавидела мир, писал о шепоте.