Вечера над Тихой Сосной. Легенда о лесных шишах

Вечера над Тихой Сосной. Легенда о лесных шишах
Нынешним летом случилось у меня особенно много встреч с людьми, кого любознательность и лёгкие ноги привели в наши места. И как-то в поездках и вечерних разговорах возникла общая мысль записать сокровенные сказания старины в небольших легендах, сделать их чем-то вроде визитной карточки Бирюченского края. Я долго отнекивался, ибо иметь дерзость говорить от имени истории мне не позволяют ни способности, ни знания. Однако же нынче, после ещё одной встречи с паломниками по Белогорью, я согласился записать дюжину преданий с тем только условием, чтобы их не относили ни к краеведению, ни к народному творчеству. Это просто мой вольный пересказ тех событий, о которых я слышал от старых людей, или читал в документах далекой поры. Я буду выдавать их по новелле в каждый вечер и надеюсь, что читатели простят мне незамысловатость рассказов.
Приступим, помоляся.


*  *  *
Еще в начале прошлого века пространство между Верхососной и нынешним Бирючом было матерым дубовым лесом. Старожилы и теперь еще могут рассказать, что тогда конец города терялся в густом зеленом море, через которое вела единственная дорога в Верхососну. В начале XVIII века лес этот, осмотренный воеводами царя Петра, был отписан в казну и с тех пор носит название Казенного.
И вот в этом-то Казенном лесу в те отдаленные времена в обилии водились шиши, то бишь разбойники, которых побаивались в округе. Среди них было много беглых крепостных крестьян us северных воеводств, но были и свои, доморощенные. К началу Северной войны со шведами за выход к Балтийскому морю в Казенном лесу кружила добрая дюжина ватаг, па каждую из которых приходилось от пяти до тридцати добрых молодцев с дубинками.
Основным их занятием был, конечно же, грабеж. Они оседлали не только дорогу от городов Бирюча и Усерда в Верхососенск, но и частенько ночной порой наведывались на их окраины. Нередко стонали от них села — Гредякин Колодец, Раздорное, Прилепы. Но не только грабежи составляли их бытие: у шишей среди леса размещались н небольшие угодья, и скот.
Заправляла в ту пору в округе ватага Прова Сохи. Было в ватаге без малого три десятка разбойников. Сам Пров вовремя не вернул 20 рублёв купцу Сычеву из Усерда, порвал заемную кабалу и подался в лес. Разбойничала с ним и жена Ксения, хотя в набегах она, понятно, не участвовала. Вела ватажное хозяйство, растила сына и дочь.
Добрую половину ватаги составляли беглые Юхотской волости графа Бориса Шереметьева. Причем с семьями, с детьми. (Я забыл -отметить, что численность ватаги определялась лишь числом постоянных разбойников — мужиков. Всего же в шайке Прова Сохи была добрая сотня человек). Зимой и летом ватажные жили в землянках, вырытых в склоне оврага. Найти их поселение незнающему стоило большого труда. Впрочем, дозорные, все равно к нему никого, даже соратников из других шаек,не пускали. Однако соратниками их можно па вать лишь с большой натяжкой. Недолюбливали шиши друг друга, между ними существовало то, что можно назвать ревностью к удаче. И если ли на изгибе лесного тракта притаивалась одна ватажка, то другой там делать было нечего. Но обходилось без стычек между собой, делали-то общее дело.
Ну, а понимая, что разбой мало увязывается с христианской моралью, недалеко от того места, где теперь Ивкпн кордон, шиши основали небольшой скит и посадили туда игумном отца Иуду. Ктати, имя это он носил совсем не потому, что якобы был нехорошим человеком. Просто в старину оно оставалось весьма распространенным.
Так вот этот отец Иуда, горбатенький, с реденькой бородой, очень охотно отмаливал грехи своей паствы. Тем более, что после каждого набега его потайной ларь становился все тяжелее.
Раньше, лет с десяток до того, шишам жилось тяжело. Обозы между городами ходили с охраной, да и богатый путник не отправлялся в одиночку в этих местах. Пограничные места, того и гляди — угодишь пленником в Крым или ляхи православный крест на спине вырежут. Но в последнее время вышло шишам послабление: царь служивых на войну забрал, обозы с малой охраной оставил. А путникам полагаться кроме как на себя да на крестную силу стало не на кого.
Правда, в начале мая 1709 года воевода Верхососенска Гавриил Бухвостов пытался выкурить шишей из поднадзорного ему леса. Он решил использовать для этого всю силу Острогожского полка, который маршевым порядком следовал к Полтаве. Редкой цепью прошли усачи с фузеями через овраги и кустарники, и оказался в их сетях лишь один отец Иуда. Шиши же попросту отсиделись на деревьях. Благо, в их кронах у каждого всегда оборудовано подвесное жилье.
Так к отбыли солдаты к Петру. А Гавриил Бухвостов донес воронежскому воеводе, что отныне Казенный лес пуст от разбойников. Шиши было перехватили гонца, по когда грамотей Савва Пупынин прочел вслух воеводино донесение, то перепуганного казака не только не лишили коня и жизни, но и даже сам Пров Соха налил ему подорожный штоф.
...Но вместе с благодарностью а радение пришло к Гавриилу Бухвостову и небывалое беспокойство. Ожил лес да так, что стон пошел по округе. Что ни день — ограбление, что ни ночь
налет. Скрипалевский посад выжгли, у новопоселян Остроуховских скот отогнали. Перехватили почтаря с казной, да вместе с двумя охранными людьми и повесили. Пров Соха в эти дни словно забыл про грех. Спешил запастись к зиме одеждой и провизией. А отец Иуда жаловался, что ему не хватает свечек для бесконечных молитв.
А в последних числах мая повязанный но рукам и ногам Пров Соха скрипел зубами в церковном подземелье города Бирюч. Тут же на голых плитах снопами лежала его ватага. Их внезапно взяла казачья сотня Степана Есина, которая сопровождала казну и винные припасы Острогожского полка, следовавшая к месту будущей баталии. На дорожном повороте вынырнули вдруг зеленые всадники с длинными пиками, н не успели шиши даже схватиться за колье.Отца Иуду за крещение двумя перстами били на базарной плошади батожьем, но как отшельника, отпустили на все четыре стороны. Конечно же, он предпочел ту, в которой был его неприметный скит
К вечеру повели Прова стражники на допрос. В пыточной, что была тут же, в подземелье, палач Афонька Сысоев опробовал на Прове сыромятный бич просто так, без дознания. А потом воевода Юрий Овцын дотошно дознавался: кто таков да что за люди с тобой? Конечно, он отлично знал, что перед ним предводитель шайки, но ответы нужны были для писаря, который все слова заносил на шершавый лист бумаги. Сидевший тут же сотник Степан Есин не выдержал:
- И не стыдно тебе? Шведы русскую кровь проливают, и ты туда же! Али ты не православный?
Пров поднял окровавленную голову, усмехнулся в лицо сотнику:
— Попадись мне те шведы, я бы им показал свою веру!
Сотник удивленно взметнул брови, потом что-то зашептал
на ухо воеводе. Тот хмыкнул и задумался. Затем решительно сказал:
— Вот что, молодец! Мне нет дела до того, кто ты и что натворил. Но искупить вину можешь. Царю Петру Алексеевичу нужны солдаты. К большой битве готовится царь. И если ты со своей ватагой поклянешься на святом Евангелии, то я отпущу вас вместе с казачьей сотней. Присягнешь?
...Поутру перед церковью, окруженные каре казаков, ватажные по одному подходили к походному алтарю. Клали руку на книгу, крестились и говорили:
— Клянусь Богу и белому царю. Аминь!
Еще раз перекрестившись, отходили в сторону. Так и отбыли двадцать два верхососенских шиша к Полтаве. Ратными людьми отбыли, хоть и под казачьей охраной. Когда шли Казенным лесом, Пров приступил к Степану: "Пусти к жене проститься!"
— Тебе жена — дубина, вот с ней и целуйся, — был ответ. Уже на подходе к Верхососенску накрыли ватагу одноглазого Ефрема. Скоренько развешали всех семерых пойманных разбойников по деревьям — и дальше.
По прошествии времени, уже на подходе к русскому лагерю, увидели шиши, что мужичья сиволапого кругом — пруд пруди! Цейхгаузы не успевали сделать всех оружными и одетыми по форме, потому сходу их определили в сотню таких же босоногих мужиков. К вечеру остригли, выдали по чарке —пожили наши разбойнички!
Полтава была ничуть не лучше Верхососенска. Лишь громадное скопление народа недалеко от города отличало это место, которое уже наутро было отмечено самой Историей.
Вооружить наших шишей так и не успели. Переодеть, впрочем, тоже. И наверняка утром гренадеры Шлиппенбаха очень удивились, когда из низенького окопа вдруг поднялась на них сотня босых мужиков в длинных рубахах и угрожающе засвистела дубинками. Наверное, заговорила в них в этот момент вся ярость русского мужика, которому испокон веков не давали покая захватчики. И потому одинаково хрупко ломались под ударами беспощадных дубин и каленые палаши, и напудренные черепа гренадер.
— Помоги, осподи! — успевал лишь крякать Пров, опуская свое сокрушительное оружие. Рядом, как при молотьбе, работали его товарищи. Нет, это были уже не разбойники с большой дороги. Разбойниками теперь были те, кто пришел на их землю, кто лишь на три сотни верст не дошел до их Казенного леса. И еще вчера подставивший бы ножку петровскому солдату, нынче Пров без раздумий отвел от него удар. Солдат лишь одарил его благодарным взглядом и исчез в кутерьме боя.
И что странно — иссеченная и опаленная дубина так и не сломалась. И лишь когда из края в край громадного поля загремело победное «Виктория!», Пров опустил ее на землю. Из
двадцати двух его ватажных в живых остались семеро. Из
всей мужичьей сотни - двадцать два человека. «Чем по ватага?" устало подумал Пров иустало лёг на землю.
А потом он увидел Петра. Уже многожды описано то воодушевление, которое овладело вайском при появлении кумира. Ликование длилось несколько дней, вместе со всеми переодетый в форму улана и с ружьем Пров Соха тоже кричал «Ви¬ват!» и в несчетный раз подходил к бочке с вином...
Но праздник враз кончился. У одной из бочек Прова цепко схватил за рукав усердский торговец Сычев:
-Попался, тать! — заорал Сычев. — В железа его!
Взятый под стражу, Пров Соха день просидел в каком-то амбаре, а ночью спокойно прошел мимо спящего часового. В полку разыскал Савву Пупынина, потом, прихватив еще пятерых товарищей, Пров исчез из лагеря.
...Через две пелели в городе Усерде начисто сгорели лавки купца Сычева. А в лесном скиту отец Иуда взял на себя еще один грех. И озабоченно подумал, что свеч у него осталось совсем мало...