Манечка

Моему Катенку – лучшей кошечке
 в человеческом облике.

Она родилась, когда я тоже была маленькой. И тут же возвестила о себе криком. Крик у Мурзы был пронзительный, настойчивый, требовательный. При том кричала она всегда: когда хотела есть, когда требовала внимания, когда требовала оставить ее в покое, когда обижалась, когда приходила в дом и когда уходила из дома. Когда приносила мышь, когда была недовольна и когда была счастлива.
Почему ее назвали Мурзой? – уж и не помню. Маленькая, даже когда выросла весила 1,5 кг, черная кошечка без единого белого волоска, пушистая, своенравная, ласковая, упрямая. Любовь всей моей жизни.
Мы росли вместе, и я твердо знала, что никто не любит меня так, как она. Ни разу за все 16 лет ее жизни мы не поссорились, и она меня не поцарапала. Хотя остальных членов семьи, невзирая на пол, рост, вес и авторитет, могла легко загнать в угол и показать кто есть кто.
Мурза, Мурзочка, Мурзилка и, с моей легкой подачи, Маня, Манюня, даже Матрена.
Несмотря на своеволие, Маня никогда без разрешения не запрыгивала на кровать. Но, если ты сидишь на кровати, а Маня хочет «на ручки», а так было практически всегда, она начинала орать так… что у тебя не оставалось другого выбора, как похлопать по коленям. Если Маня засыпала на коленях, то снять ее было крайне тяжело: аккуратненько садишь рядышком на кровать, она, не раскрывая веки, ползет обратно, пытаешься встать, она каким-то невероятным образом держится у тебя на ногах. Можно было только уговорить ее проснуться и тогда, со своей невероятной грацией потянувшись каждой лапкой и косточкой до кончика хвоста, с укором посмотрев тебе в глаза, она уходила сама.
Стоило ей запрыгнуть на колени, как на тебя обрушивался поток ласк, урчания, усов, носа и аккуратных коготков. Никогда Манечка не выпустила когти в меня. Никогда. Выражая особое удовольствие, она лишь открывала их и прикасалась ко мне лапкой.
Маня была дворовой кошкой – родилась в деревне, но чистоплотностью отличалась невероятной. Даже в самую противную погоду с дождем и грязью, в дом приходила чистая и красивая. То ли сидела на чердаке или в сарае и умывалась перед тем как зайти в дом, то ли… ни разу под дождем не побывала. А еще она невероятно пахла. Французские парфюмеры позеленели бы от зависти от такого аромата: там были и нотки луговых цветов и нотки каких-то ягод, и чистота, и свежесть, и что-то еще необъяснимое. Вы когда-нибудь чувствовали запах свежего лугового сена?.. Так вот, это слабая тень запаха моей кошки.
Манечка часто встречала меня, когда я уже повзрослевшая, приезжала на вы-ходные к бабушке. Как она чувствовала, что именно я и именно в это время буду идти от автобусной остановки (а идти до деревни было 3 км)? Она приходила встречать, но лишь в том случае, если я шла одна – не любила Маня чужих людей. Внезапно из травы совершенно бесшумно выскальзывала черная тень и приветствовала криком. В переводе на человеческий язык звучало это примерно так: «Ну, где ты была так долго?!»
И здесь следовало бросить оземь сумки, пакеты, все, что было у меня в руках и брать Манечку. Кстати, способ передвижения на мне, особенно на большие расстояния, она предпочитала своим лапкам. И, как истинную женщину, ее абсолютно не волновало как и куда я заберу все, что несла до этого.
Маня всегда приносила пойманную мышь хозяину или хозяйке – кого первым найдет. И здесь тоже был своего рода ритуал. Мурчать она начинала издалека, как только видела кого-то из нас. И здесь, опять же, неважно чем ты занимался, нужно было это бросать и хвалить Маню. Не только хвалить вслух, но и гладить. Если не дохвалила или не догладила, она с мышью во рту ходила за тобой. И, только посчитав, что комплиментов достаточно, Маня съедала мышь или отдавала котятам.
Однажды, забавы ради, я не стала ее ни хвалить, ни гладить. Маня долго ходила за мной: в дом, из дому, на огород, обратно. Обиделась и отнесла мышь соседке - бабе Вале.
Манечка умела целоваться. Но только по-своему желанию. В воротах у нас был столб, который возвышался над остальным забором, и кошечка любила сидеть на нем – эдакий наблюдательный пункт. Если она сидела, положив брюшко на столб, то моего роста хватало, чтобы лицом достать до ее мордашки.
- Манечка, поцелуй меня.
И, если она пребывала в хорошем расположении духа, то тыкала своим про-хладным носиком мне в щеку, нос или губы. Но, ежели кошка не настроена на «телячьи нежности», она приподнималась на лапках, своим красивым пушистым хвостом огибала передние и отворачивала голову с видом: «Что там баба Валя на огороде делает?». Еще я любила повязать ей свою белую косынку как у Аленушки. Это так забавно: на столбе сидит абсолютно черная кошка в белой косыночке, концы которой нервно подергиваются, когда она поворачивает голову. При том в косынке у нее такое злобное выражение мордашки становилось, что не любить и не смеяться было невозможно.
Мурза не любила собак. Естественно. Но она их и не боялась. Через один дом от нас жил охотничий пес Алтай – большой добрый пес, ненавидевший кошек лютой ненавистью. Не признавал он ни своих, ни соседских. Алтай был одним из немногих псов, кто не сидел на цепи. Но, если Маня сидела на дороге, а Алтай бежал по этой дороге по своим делам, Мане не нужно было даже шерсть поднимать на спине и шипеть, она продолжала мыться или греться на солнышке, а пес, стараясь сохранить достоинство, поворачивал обратно. Дело в том, что однажды Маня гнала Алтая до конца деревни, так как во дворе играли котята, а пес на свою беду проходил мимо.
Маня принимала активное участие в жизни семьи. А наибольшая активность приходилась на осень, когда «били кабана». Пока тушу мыли и чистили, Маня сидела на крыше сарая и наблюдала, не делая замечаний. Но когда мясо начинала заносить в дом, она, кубарем скатившись с крыши, сопровождала каждый кусок и толи советовала куда класть, толи просила отдать ей. Естественно, ей тоже перепадало. И немало. Когда первый, второй и последующие, голод были утолены, Маня уже без крика продолжала сопровождение. Понятно, что кому-то она попадала под ноги или была застигнута «на месте преступления» и была обругана.
Обидевшись не на шутку, Маня забиралась на шкаф , который почти доходил до потолка, садилась на самый краешек и… высовывала язык. Если никто не обращал внимания, она начинала громко мурлыкать. Мама или бабушка подходили к шкафу в попытке образумить кошку:
- Маня-Маня, как не стыдно? Такая кошка хорошая и язык показывает! Аяй.
Маня сильнее высовывала язык, громче урчала и прикрывала глаза, оставляя щелку, чтобы следить за обидчиком.
И так было всегда: стоило ее не вовремя разбудить, что-то не дать, прогнать, споткнуться об нее: шкаф, язык, урчание.
Но самое интересное: моя кошка была однолюбкой. Вот так: кошка-однолюбка. Ее любовь звали Макс – большой бело-серый гладкошерстный кот. Гроза округи. Вся морда в шрамах, добытых в боях за любовь. Он положил глаз на мою девочку, когда она еще маленькой была. И захватил в плен. И тело, и сердце, и кошачью душу. Хранил ли он ей верность?... Сложно сказать. Их роман продолжался 5 или 6 лет. И все котята были или серо-белые, или черно-белые. А потом макс погиб: полез за крысой на трансформатор, и его убило током. Маня словно посерела, даже ее запах изменился. Тише стала. И больше за 10 лет так и не принесла котят…
Местные «искатели любви», осмелев, пытались идти в атаку. Но Маня защищала свое чувство, гоняя котов по двору с криком похлеще, чем у них. Сама видела как наша маленькая кошка драла большого кота и гнала его прочь, в чем ей с радостью помогал наш дворовый пес. А когда битвы ей надоедали, она днями отсиживалась в доме.
Манечка постарела. Из зубов остались только клыки, черная шерстка стала с проседью, больше времени она старалась проводить на печке. И я решила забрать ее на зиму в город: все-таки в тепле, под присмотром. Со мной. Знаю, что коты болезненно переносят смену места обитания, но думала, что любовь и забота сгладят переезд. Буквально за месяц Манюня постарела на годы. Вернули в деревню – куда что делось?! Та же своенравная красавица, хозяйка нашей округи!
А еще у Манечки был котенок, который вырос в красивого большого бело-серого короткошерстного кота Ваську. Он, в отличие от мамы, от обиды не высовывал язык, а плакал… но это уже другая история.