1 Рассказ. Синий попугай. Из романа На полоске сер

АННОТАЦИЯ:
  Что происходит на полоске серого? Что происходит там, где исчезает цвет и начинается снег?
«…Когда в мир пришли Новые Боги, они украли всё цветное, превратив людей и животных в гниющие подобия живого. Они выстроили свои черные церкви и согнали недовольных в переходы, заливая их горячей смолой.
Именно поэтому появились волшебники. Те, кто хотели приблизить весну и вернуть цвет. Именно поэтому Я полюбила одного из них. Я всегда отличалась от новых людей. И мне кажется, если Я найду его, то смогу исправить заснеженный мир…»
  На пути главной героини будет много новых встреч и горьких расставаний, волшебных приключений и просто жизни в бесконечно белом и пустынном мире.

ОТ АВТОРА: Данный роман был написан мной в далеком 2010 г. по принципу сборника рассказов, объединенных единым сюжетом, который, по началу ветвясь и рефлексируя, постепенно перерастает в единое стройное повествование с логичным финалом.

На полоске серого.
Рассказ 1.

Синий попугай.

Мальчика звали Сашей - и он превращался в попугая.
  А может - это попугая звали Сашей? И он умел превращаться в мальчика?
  Это был большой, красивый попугай – с круглой синей головой и разноцветным опереньем на крыльях. А крылья были широкие – изогнутые и немного костлявые. У них самые большие, маховые перья закручивались на концах, настолько они были длинными, и уютно теснились в пушке от тех, что поменьше.
   Мы случайно и в то же время ожидаемо встретились зимой. Падал снег. Большие хлопья – мягкие и сладкие, если вдруг залетали в рот. Такой снег – как в сказках про старый праздник Нового Года. Время, когда случалось чудо.
   Чудо, хех. Да… Я могла бы сказать так около сотни лет назад, может, смогла бы прошептать лет этак пятьдесят…
   Я и теперь продолжаю об этом говорить – только уже наедине с самой собой.
   Ведь другие со мной больше не соглашаются.
   Все вокруг потонуло в сугробах - только и видно из-за них то тут, то там возвышающиеся черные башенки церквей. Снег и церкви. Белое и черное…
   Неровные прямоугольники фонтанов, сгорбленные от холода и старости фонари и покосившиеся гнилые скамейки. Но куда страшнее глубокие ямы на дорогах, служившие окружающим и помойкой, и кроватью, и могилой. Дома накрашены копотью, стоят в гнездах из слежавшихся мусорных куч. А еще в закутках разбросаны рынки – только на них люди толпятся, толкаются, дышат друг в друга, обмениваясь несуществующим теплом. Полные рынки живых, немного думающих трупов. Они были ближе к церквям, а чем дальше – тем становилось безлюднее и свободней. Там начинался «снег». Кто-то бы точно сказал - «пусто». Но так уже не говорят. Об этом вообще не говорят – не имеет смысла. Во дворах совсем никого нет – облезлые двух- и трех-этажки, провалившиеся крыши – и тишина.
   Ти-ши-на.
   Великое снежное торжество.
   Оставив вереницу наскакивающих друг на друга следов, я спустилась в переход. Теперь все больше семенили и шаркали, ведь чтобы шагать свободно, нужны были, как минимум, хорошие снегоступы – а где их возьмешь, когда все сгнило? Я спустилась вниз не укрыться и не погреться, я не мерзла. Я зашла туда просто так, пока вырвалась. Пока наконец могла погулять одна. 
   На мне повисла бесформенной дрянью длинная черная куртка, под ней – слежавшийся заплесневелый свитер и еще полосатый оранжево-зеленый шарф на шее. На голове нет и намека на шапку. Да и ни у кого их нет. Наверное, головы не мерзнут, потому что в них нечему мерзнуть. Шучу, конечно, мне было холодно, просто я привыкла. Все привыкли - и не тратили на головные уборы ткань или шерсть – скорее ею обматывали ноги. Волосы у меня до подбородка, пушистые, болезненные. Сейчас все выглядели болезненными. Спасибо, что волосы вообще «были». На руках перчатки (и на этом спасибо: пальцы – первое, что отваливается после заморозков), юбка многослойная, чтобы потолще, а на ногах настоящие целые ботинки – моя особенная привилегия.
   Лестница была обыкновенная – мраморная, занесенная снегом, с намерзшим на ступени льдом и покосившимся знаком спуска.
   Переходы всегда были другими: не такими, как мир снаружи. Спускаясь вниз, я рассматривала на ладонях гостеприимные желтые отсветы и слышала жужжание жизни. Краски начинали потихоньку отвоевывать у снега и моего сознания крохи уюта. Потянуло запахом сдобных вкусностей, - запрещенным запахом счастья и цвета.
   Там были разные магазины, и люди были. Их было гораздо меньше, чем наверху, на рынках, но они не дышали друг в друга, не обменивались теплом, они улыбались и смеялись, производя его самостоятельно.
   Там было еще много всякого. Ты будто попадал на волшебный индийский рынок: и ковры, и посуда, и игрушки, и фонарики – все звенит, поет, дрожит, живет!
   Я не запоминала. Я смотрела по сторонам – и тоже улыбалась, чтобы не отличаться от жителей переходов.
   Ветки тоннелей все чаще соединялись. Раньше вырытые для удобства преодоления улиц, позже они стали их особенной крепостью – крепостью отступников, а еще позже их соединили длинными артериями. И вот, под замерзающим снаружи миром - будто под обнаженной для  ветра кожей билось сердце.
   Пройдя переход до конца, я кое-что увидела.
   Небольшой ларек. Вокруг него столпилось очень много молодых людей, но когда я вспоминаю об этом, я понимаю, что главное было не в них. Ларек был прямоугольный – и немного вытянутый вглубь, отделанный бордовым деревом. В проеме входа висели бусы–шторки, а в углу притаился стул на высокой ножке. Но основное пространство занимала обитая бархатом коробка. Внимание присутствующих было приковано именно к ней. Через пару-тройку минут сгорбленный мужчина важно прошаркал к ней и, немного повозившись с крышкой, сложил ее пополам вместе с передней стенкой. Внутри, на деревянном постаменте возлежал инструмент, похожий на гибрид граммофона и гитары.
   Вот оно – музыка. Цвет и музыка, приносящая цвет. То, что запрещено Новыми Богами. Вот почему отступники прячутся, но вот из-за чего я спускаюсь к ним.
   Я тоже могу петь, я тоже могу делать музыку, и я надеюсь – когда-нибудь она сможет создавать цвет.
   Наверное, это и было тем роковым моментом, которого мне следовало опасаться всю мою жизнь.  Быть может… со временем для меня и для всего мира все сложилось бы иначе.
   Но тогда сне ужасно захотелось услышать, как звучит эта «гитара».
 
***

   Помню, один из парней тогда вышел из толпы, небрежно поднял инструмент, сел на оставшийся «насест» – и начал играть.
   Звук действительно был дребезжащий и какой-то старинный, волнующий. Он нарастал осторожно, приглашая в построенные им фантазмы. Казалось, вот-вот… сейчас… откроется за стойкой дверь – и сотни дам в кринолиновых платьях начнут танцевать.
   Атмосфера спокойствия разморила меня. Она была так желанно-необычна, что мне хотелось пропитаться ею, наполниться, чтобы она выливалась через край. Я лениво пригляделась к остальной публике. Они все были мужчинами – старше или выше меня, и все были неприятно одеты, равно как и неприятно выглядели.
   Пожалуй, здесь стоит пояснить - музыканты, отшельники, в черной кожаной одежде, по большей части с засаленными, часто немытыми волосами. На них много железных украшений, цепи, спутавшие ноги и руки наподобие наручников. Убогие шкуры, чтобы хоть как-то согреться и язвы по всему телу.
   Однако – у них живые глаза.
   Я была уверенна, что они не сделают мне ничего плохого. Сочинители и художники – они шли наверх, на улицы, стреноженные цепями, наказывая себя за трусость и прячась. Но здесь они иногда подходили к этой гитаре - брали ее и играли. И потом им аплодировали, а они говорили о концертах, о поездках, о новых песнях и о новых музыкальных группах.
   Постепенно мне стало совсем хорошо. И так не хотелось возвращаться домой. Я слушала, и хлопала, и улыбалась вместе со всеми…
   Когда увидела Его.
   Закончил играть молодой человек, встал – последовал гвалт аплодисментов, а я решилась спросить:
-Извините, я… мне хотелось бы петь. Может, кто-нибудь из вас…
   Действительно, редкая удача. Я робела и боялась, не зная, как общаться с этими людьми. Но другого шанса, чтобы я попала в крупный город – пусть даже и в канун праздника Песнопений, чтобы я встретила столько музыкантов в одном месте – могло не представиться.
   Итак – я спросила, ни к кому конкретно не обращаясь. Я хотела петь. Я писала музыку и сочиняла песни.
   Никто не откликнулся на мой ищущий взгляд. Правда, они стали переговариваться. Сердце мое замерло: может – получится?
   Получилось.
   Его звали Саша. У него были светло-бежевые прямые волосы до плеч и челка. Лицо было вытянутое, узкое, и на нем такие спокойные, кажется, синие или серые глаза. Он был в черной короткой шапке, в черном пальто и темных джинсах, заправленных в спортивные высокие ботинки – редчайшая вещь, между прочим.
   И еще: он резко отличался от всей этой толпившейся кампании.
   Познакомились мы с ним сразу и легко. Он был не один. У него уже была тут, как он сказал, «группа», такие же необычные люди, как и он сам. Один парень – с белыми, как снег волосами, резкий  угловатый; другой – с черными, растрепанный, но добродушный; и еще один – какой-то смешанный, постоянно изменяющийся, я и не запомнила его толком. Компания в целом была интересной и выглядела надежной. Повеселев, я улыбнулась.
   Только вот… я не помню, о чем говорила с ними в переходе. Совсем.
   Правда - это и не было важным. Потом вместе с Сашей мы поднялись наверх, в заснеженный мир – и отправились немного погулять. Он – и я.

***

   Хотя я знаю, что взгляд у меня суровый, и что когда я говорю, люди в основном боятся или чувствуют себя неловко, Саша улыбался мне. Мы говорили. Я никогда не встречала человека, с которым могла бы подружиться за считаные минуты.
   А тогда, в вечном зимнем сумраке из слепоты падающего снега, я думала, что наконец-то исполняется моя самая заветная и самая желанная мечта.
   Я наконец-то нашла своего, настоящего друга.
   В заснеженном мире такие понятия погибли. Все, что знаю, я прочитала в запрещенной книге промерзшей насквозь библиотеки. То, что было до снега. Не так, чтобы «люблю – и брать», а так, чтобы «люблю – и отдавать». Найти другого человека, похожего на тебя. Так, чтобы говорить – и не думать, что потом он сможет использовать твои слова тебе во вред, говорить – и не думать, что эти слова ранят его или что-то изменят.
   Говорить и не бояться – это самое прекрасное, что только может быть. И Саша был первым среди тех, кого я потом встретила. Из тех, кто умел и мог слушать.
   Именно слушать. Кто он такой? Из какого времени пришел?
   Он услышал меня. Мой страх одиночества. И понял мою ненависть к Новым Богам.
   Я не беспокоилась, что он молчал, чувствовала, что все в порядке, напоминала себе, что я тоже немногословна. Он задавал вопросы, спрашивал – и впервые мне было интересно рассказывать о себе, хотя рассказывать было особо нечего.
   Саша будто специально появился, чтобы осчастливить меня тем, что Он существует - человек, который мне нужен. А я ведь уже почти смирилась: со снегом, с церквями, с близкой смертью.
   Мы гуляли по брошенным дворам, перестреливались снежками у прямоугольных фонтанов и валялись в снегу. Мы говорили обо всем – или просто молчали, пели песни и забирались на чердаки брошенных домов, скатываясь потом по оледенелым горкам из круглых окон. Иногда мы держались за руки, но и без этого ощущали навсегда возникшую между нами связь, которая сильнее слов и прикосновений.
   И ни на минуту не забывали, что мы ненавидим, с кем мы боримся.
   Маковки черных куполов смеялись над нами.
   Мы обогнули старые здания и остановились на перекрестке – пустом и сером. Весь день были Песнопения, но я сейчас помню, что мы их совсем не слышали. Наверное, мы гуляли там, где их просто не могло быть, в своем собственном мире, построенном за такой короткий срок.
   День переменился: он стал темнее – это приближалась ночь. Подчиненные какой-то фатальной неизбежности, мы шли в сторону моего дома.
   Я была уверена, что Саша – навсегда. Он будет завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Но чем ближе я подходила к своему дому, тем больше мне становилось не по себе. Вот бы оторвать голову и ни о чем не думать.
   Моя мама – организатор праздников Песнопений. Какой-то главный организатор. Она постоянно организовывает эти массовые помешательства людей, когда они, надрывая хриплые глотки, воют подобно шакалам песни для своих извращенных Богов.
  Всегда считала, что Боги – должны быть не такими - другими! Другие! Непостижимые, светлые, радужные – чистые и прекрасные…
   Но на мольбы людей в наш мир пришли другие высшие силы. Пришли – и уничтожили старую веру. Это не было возмездием или чем-то в этом роде. Их существо было настолько искажено, что от былого величия веры в них не осталось ни следа. Но именно для таких Богов, настолько приближенных к человеку, наступило время вечной власти. Новые Боги… Мрачные идолы для своих безумных идолопоклонников.
   И моя мама. Прежде чем я убежала утром этого дня, мы опять поругались. Мы всегда ругались. Она кричала, а я слушала.
   Увидев меня в окно, она выбежала навстречу.
-О-о! Вот ты и пришла! А это кто? А это кто? – в шубе, быстрая, юркая, и какая-то елейная, даже волосы на голове – зализанные. Глазенки у нее остренькие, она немного сутулится – и похожа на змею – или на крысу.
   Я ее ненавижу.
   И ненавижу себя за ненависть к родной матери.
   Я люблю ее?
-Это твоя мама? – спросил Саша глазами.
   Мне не пришлось отвечать. Все и так было ясно. Я уже таяла от стыда, и моя рука в его руке казалась мне чем-то ничтожным. Мама не терпит подобного. Это – запрещено. Руки, улыбки – это запрещено. Сразу надо, как те покорные девицы в ее хорах – поцелуи, все эти жидкости, мерзкие, душные комнаты с вонючими кроватями.
   Страшно.
   Ненавижу.
   Но его рука не дрожит, значит, и моя не дрогнет. Я слаба. Саша – первый, кто это знал, но мог помочь. Он не отпускал моей руки.
   Я видела, как сощурились мамины глазки, но она стала еще елейнее, воркуя над Сашей, как над праздничным пирогом. Зачем? Он ведь не похож на того, кто служит ее Богам?
-А я-то думала-а… Зачем это ты ушла так рано. Спохватилась! - меня насквозь прожгло ее черными, неестественно большими зрачками. Дурман. И она по-прежнему сердится на меня. – А ну-ка, какой хорошенький мальчик!
   Она потрепала его за щеку…
   Потрепала Его за щеку!
   Своими жилистыми ручками…
   Гнев, перемешанный с отчаянием и болью – придавили меня, как бетонная плита.
   А то я не видела, как она водит к себе таких вот молодых мальчиков. А то я не знаю, что скрывается за этой жидкой улыбкой…
   Саша, я виновата, я привела, я… Извини ее. Пожалуйста, извини. Ее не исправить, Саша!
   Его лицо за все это время не дрогнуло: ни уголок губ, ни один мускул, ничто. Он только смотрел на меня – не улыбаясь.
   Саша…
   Говорили ли мы еще о чем-то с моей матерью? Говорила ли она с Сашей? Кажется, нет.
   Он ушел, а меня увели домой, в тюрьму квадратных окошек и стен, немытых, грязных и иногда - выбитых. Воздух на перекрестке вдыхал визгливые крики моей матери. Она опять что-то говорила про Песнопения, про обязанности, про мою никчемность, про мою уродливость.
   Я не была красавицей, была симпатичной, но не более.
   А вот Сашу это не тревожило.
   Но откуда он? Ведь он не из этого мира – правда?

***

   Медленно сгустилась темнота. Небо никогда не видно – повсюду тучи.
   Задыхаясь, я вырвалась, сбежав по лестнице, на ходу застегивая пальто и наматывая шарф. Я поскальзывалась, падала, но все равно – убегала.
    Скорее! Прочь! Я бежала, потому что этим вечером должен был состояться фейерверк, и я должна была его увидеть.
   Но не с людьми, поклонявшимся Новым Богам.
   Увидеть его вместе с Сашей! Он обещал, что будет там. Он не говорил, но я знаю, что будет, и он знал, что буду я. И он тоже вырвется, тоже прибежит!
   Я не разбирала дороги – ноги сами несли меня. Я дышала глубоко и резко, не боясь простудиться. Ни один дом или дерево не показались мне знакомыми – но я запретила этому мешать мне.
   Я даже не узнала перехода, в котором была днем. Огни внизу погасли – и туннель превратился в холодную пещеру.
   На мгновение я остановилась и, беспокоясь, сбежала по ступеням вниз.
   Но все было в порядке. Отступники поплотнее задернули шторы на витринах и приглушили лампы. Ночь - надо прятаться.
   Перематывая шарф, я прошла через переход, радуясь, что завтра он снова станет цветным и светлым.
   Я снова бежала.
   Надо было торопиться: фейерверк вот-вот начнется.
   Успела.
   Место встречи было очевидно: длинный прямоугольный фонтан. На снегу были оставлены с незапамятных времен уличные чугунные стулья. Они стояли ровными рядами, приготовленные для несуществующих зрителей.
   Конечно, люди теперь смотрят фейерверки возле церквей, сливаясь в один поток удовольствий.
   Но фейерверк – он не для этого. Я любила его, потому что он цветной.
   Кстати – зачем Новые Боги оставили его? Это было несколько нелогичным.
   Вокруг было пусто и темно, как днем. И Саши не было. Я подошла к краю фонтана и остановилась, тяжело дыша. Саша…
   Где ты?
   Ну где же?
   Бах! Бах! Тарарах!
   Огни рассыпались по ночному небу – и лихо там отплясывали. Что-то радостное поднялось в моей душе. Невыразимо светлое и цветное. Главное – цветное! Мои глаза почти не моргали, я почти не дышала, я почти…
   Где-то на середине салюта я почувствовала, что Саша пришел, и обернулась.
   Он тоже бежал, торопился, как и я. Он устал. Его светлые волосы покрылись льдинками, а шапку он держал в руке. Увидев фейерверк, он замер, не в силах отвести взгляда от подобной красоты.
   Я счастливо кивнула, ведь всегда мечтала об этом – смотреть на салют рядом с тем, кто будет мне дороже других. Каждый год я моталась со своей матерью из одного города в другой, празднуя бессмысленный праздник Песнопений, и каждый год я стояла, смотрела на салют – и думала: вот бы Он увидел его. Мой самый настоящий друг.
   Неужели – это правда? Это не может быть обманом! Я знала, что Саша – не исчезнет. На этот раз он не моя фантазия, он – реален.
   Значит, это – навсегда?
   Салют еще продолжался, когда я обернулась снова…
   Но вместо Саши увидела большого синего попугая.
   Вообще-то, он не скрывал, что он волшебник. Он просто об этом никогда не говорил, но в тот, первый раз я почему-то не удивилась, просто что-то маленькое во мне переломилось, а общая конструкция этого не заметила.
   Это был красивый попугай – размером с Какаду – с круглой синей головой и цветастым опереньем на крыльях. А крылья были широкие – изогнутые и немного угловатые. У них самые большие, маховые перья, были настолько длинными, что закручивались на концах.
   Этот попугай был Сашей?
   Я все еще думала, что Саша куда-то ушел и разыграл меня, но мне мешала некая «истина»: Саша бы не ушел, ведь он – первый и единственный, кто меня понял, значит, он не ушел бы.
   Да и попугай смотрел на меня большими, серо-синими глазами.
   Я подошла ближе: он сидел на спинке стула, иногда взмахивал крыльями.
   Таких цветных птиц не может быть в мире Новых Богов. Это преступление.
   А он был такой усталый и такой…
   Сердитый?
   Это не может быть Саша. Это… А почему бы и нет?
   Он рябил и мерцал, то вновь принимая форму человека, то вновь становясь попугаем – и ошибиться было невозможным, просто что-то упорно твердило: нет, не может быть.
   Не может.
   Еще что-то сломалось внутри. Не такой уж слабой я была.

***

   Я не помню, где я заночевала. Наверное, прикорнула в заброшенном доме, устроившись в еще отапливаемых комнатах. Или я бродила по городу и вообще не спала?
   Нет. Не бродила: я бы запомнила.
   Последнее – это синий попугай, как-то связанный с Сашей. И вот – я проснулась.
   Даже не помню где конкретно: сразу выбежала на улицу и немного прошлась.
   Утро – такое же серое, как и предыдущее. Опять выпал снег. Было не холодно.
   После праздника стало совсем тихо: люди спят, утомленные. Небо низкое.
   Я должна найти Сашу.
   Я знала, что найду его, знала, потому что знала об этом вчера. Это – навсегда. Я его еще увижу. Он - не  прощался. Я бы обязательно поняла, будь все иначе. Поэтому – я искала Сашу.
   Я искала синего попугая.
   Я шла по пустым дворам и торговым центрам, перелазила с чердака на чердак и поднималась на крыши.
   Саша… Саша…
   Я не знаю, сколько я бегала. Я заставляла себя, даже когда болели ноги. Потом боль исчезла. Все равно. За свою мечту надо бороться. Несколько раз я неудачно упала. Наплевать.
   Синий попугай…
   Город продолжал спать. После прошлого праздника он проспал двое или трое суток.
   В нем только я… И где-то синий попугай.
   Я добежала до старой школы и, повернув, выбежала на площадку перед ней.
   За моей спиной что-то шкрябнуло по черепице.
   Ох! Я обернулась, уже зная...
   Это был он! Синий попугай! Над первым этажом. Там была веранда, и по периметру школы тянулся навес – старый, черепичный и заледенелый.
   На нем сидел синий попугай.
   Он был чем-то недоволен, и был совсем не добрым – даже немного злым.
   Я сделала шаг ему навстречу, но тут попугай стал сам ходить взад-вперед, не отрывая от меня глаз. Он постепенно вырастал, пока не обернулся одним из Сашиных друзей, тем беловолосым парнем!
   Я нахмурилась. Может, попугай – это он. А Саша…
   Но тут мальчишка неожиданно стал другим – теперь темноволосым другом Саши.
   Не желая больше думать, я зачарованно смотрела, как попугай превратился в третьего – подождал - и продолжил ходить, на ходу меняясь снова и снова, раз за разом повторяя эти образы, но не показывая главного, главного…
   Они мелькали, а я сердилась. Но, странное дело, я поняла, что Саша злой, и успокоилась. Я сама ненавидела и была далеко не доброй. Но…
-Прекрати! – закричала я, зажмурившись и сжав руки в перчатках.
   На крыше неподвижно замер Саша. Глаза его действительно были неприветливыми – похожие на мои, но немного другие. Я знала, что он спросит – это было видно внутри.
   Он спрыгнул на землю, на миг превратив руки в синие крылья, и спросил – насмешливо и надменно:
-Ну и зачем ты меня искала?
   Я не знала, что сказать. Он и так все понимал. И я его понимала. Если вчера мы добрые, сегодня – злые. Если вчера мы любим, сегодня - ненавидим. И все так же сильно, и все не так, как другие люди. Мы единственными друг для друга.
   Сегодня нам никто не нужен, а завтра мы чуть ли не умрем в одиночестве.

***

   При чем тут праздник Песнопений?
   Я до сих пор чувствую, что это было - навсегда. И он – не попрощался. Я бы знала.
   Я тогда просто ответила, с таким же недобрым взглядом и так же насмешливо ухмыляясь:
-Спасибо, Саша.
   Мы стали вчерашними лишь на мгновенье, изменив себе, чтобы сохранить этот момент, сохранить его в памяти. Где мы – такие изломанные и загнанные, сильные – и слабые, колючие, с непробиваемой броней – и чувствительные. Где нас столько раз заставляли рвать себя, казнить и ненавидеть.
   Где мы так сначала отчаянно, а потом уже уверенно пытались любить.
-Спасибо, Саша.
   Если бы ты не появился, я бы смогла, я уверена, что смогла бы жить. Но с тобой – это стало намного, гораздо легче.
   Ты подарил мне столько счастья. Даже спустя много лет мне не хочется плакать.
   Потому что тебя нет, как нет и синего попугая.
   Хотя я знала, что мы встретимся, я не знала, каким будет наш конец.
   Я думала, что это – на всю жизнь.
-Спасибо, Саша.