Во поле берёза

       
        Не помню точно, в каком очаге... Наверное, всё-таки в последнем, на Кирочной - а значит осенью сорокового года - к нам стала приходить учительница музыки; до этого воспитательницы иногда пели с нами, но, в основном, революционные песни. Седая и очень строгая, она закалывала "шиш" на затылке гладкой заушной причёски, носила пенсне на ленточке и маленькие часики на шейной цепочке. Оказалось, кроме "по долинам и по взгорьям", есть ещё и другие песни. Повернувшись лицом к нам, учительница одной рукой "вслепую" извлекала музыку из пианино, другой дирижировала, а мы, сидя полукругом на низеньких стульчиках, жалобно пели::   
                Во поле берёзонька стояла,
                во поле кудрявая стояла.
                Люли-люли, стояла,
                люли-люли, стояла...
        Кое-кто из нас и  раньше слышал эту песню - по радио тоже. Но не у всех дома были чёрные тарелки репродукторов; из них высокий мужской голос вкрадчиво звал:
                Некому берёзу заломати,
                некому кудряву защипати.
                Люли-люли заломати...
       И после паузы вдруг внутри радиотарелки медленно, казалось путаясь в словах и всё ускоряясь, возникали грубые мужские голоса:
                Тары-бары, растабары
                снеги белы выпадали,
                серы зайцы выбегали
                охотнички выезжали,
                всех собак своих спускали,
                красну девку испугали!...
        И вдруг, обрываясь на "форте" (я уже знал различие между "форте" и "пиано" - Бабушка объяснила), голоса резко вскрикивали:
                Ты, девица стой! Стой, стой!...
        и сразу же быстро-быстро "пиано" и не путаясь в словах почти шёпотом сообщали, как бы, лично мне на ухо:
                ...красавИца с нами песню пой, пой, пой!
                чувиль мой, чувиль!
                чувиль-навиль. виль-виль-виль.
                ещё чудо, перво-чудо, чудо-родина моя!
        Не буду лукавить: не могли мы, восьмилетние разобрать, что там бормотали быстрые мужские голоса. Как надо петь этот вычурно-сложный припев я узнал в восьмом классе,будучи привлечён в хор ленинградского Дворца пионеров; меня вместе с Юркой Рокотяном - с тем, кто едет вместе со мной в кузове грузовика в Кавголово http://www.proza.ru/2013/10/08/2166 - определили в партию "тенор первый".
        Кроме "во поле берёза" мы разучивали хор "ноченька" из оперы "Демон" и песню "Вей, ветерок", которую больше нигде никогда не слышал. Запевал сладкоголосый коренастый парнишка - тоже "тенор первый":
                Ой, по-над Волгой луга зеленеют,
                вешние ветры над пашнями веют...
        и разложенный на восемь голосов - четыре мужских и четыре женских - хор нежно, "пиано" вступал:         
                Вдаль над рекой песня летит,
                русская ширь в песне звучит.
                Вей, ветерок, песню неси -
                пусть ей слышат все на Руси
        Было видно, что всё внимание сопраниц и альтиц было направлено на сладкоголосого запевалу; наши с Юркой голоса были пожиже, но не дрожали на высоких нотах, как у соседа. Он, между тем, выводил:             
                Гордо легла ты от края до края,
                наша отчизна, Россия родная!   
        мы немедленно откликались "форте" сразу и дружно:
                Верным путём к счастью идёт
                наш богатырь- русский народ! 
        и тут же завершали нежно-нежно, "пиано":   
                Ве-ей, ветерок, песню неси -
                пусть ей слы-ышат все на Руси...
        Так же всегда неразборчиво, как хоровой припев "берёзоньки", звучал по радио хор "ноченька" из оперы "Демон", и мы с Юркой были искренне довольны, когда поняли с детства таинственный текст:
                Ноченька, тёмная... Ско-оро пройдёт она...
                Завтра же с зоренькой в пу-утьть нам опять...
                Красное солнышко в небе покажется.
                будет дороженьку нам освещать.
                Сядем на борзые кони , прикрасимся,
                станем оружьем на солнце блистать!
                С песнями громкими,
                с бубнами звонкими
                в пу-уть нам
                опять...
        Всё это то престо, то медленнее (ларго, что ли?), то форте, то пиано повторялось по-новой:    
                Ноченька, тёмная...
        Впрочем, куда это меня утащило от очаговской "берёзоньки"? Так сложно, как взрослый хор по радио, мы в очаге не пели - просто выводили своими неокрепшими голосами размеренно и недружно: 
                Пойду ль я в лес погуляю,
                белую берёзу заломаю.
                Оторву с берёзы три пруточка,
                сделаю ребятам три гудочка.
                А четвёртую - балалайку,
                а четвёртую - заиграйку.
                Стану балалаечку играти,
                станут мне все подпевати...
        Так до сего дня и не знаю, когда и кем был придуман тот красивый припев...   
        А вот "лебеда" мне очень не нравилась, скучная была песня! Каждую фразу, каждую строчку нужно было повторять дважды:
                Посею лебеду на берегу, посею лебеду...               
                Мою крупную рассадушку...
        и при этом ещё следовало не забывать, что иногда при повторе строчки слова попадались другие! А она всё махала и махала рукой, выпевая вместе с нами:
                Погорела лебеда без дождя
                Моя крупная рассадушка, моя крупная зелёная...
                Пошлю казака по воду
                Ни воды нет, ни казаченька
                Кабы мне бы да на ворона коня,
                Я бы вольная казачка была
                Скакала бы плясала по лугам
                По зелёным дубравушкам
                С донским, с молодым казаком...
        Тоска, помню, была смертная! И откуда только эта музыкальная училка притащила эту !лебеду"?...
        Не лучше была и песня про то, как "вставала я ранёшенько":
                Ой, вставала я ранешенько,
                умывалась я белешенько...
        Тоже девчоночья какая-то песня! Казалось, и припев-то у неё был смешной какой-то, неуместный:
                Ой, ли да-ли-да-ли, калинка моя,
                в саду ягода-малинка моя!
        - и так после каждых двух спетых фраз:
                ...надевала черевички на босу,
                и гнала свою корову на росу.
                Я гнала свою корову на росу,
                повстречался мне медведь во лесу.
                Я медведя испугалася,
                во часты кусты бросалася.
                Ты, медведюшка, ты батюшка,
                ты не трожь мою коровушку.
                Ты не тронь мою коровушку,
                не губи мою головушку!
                Я коровушку буду доить,
                малых детушек буду кормить (или поить? - не помню)...
        Нет, не понравились мне эти уроки пения, хотя дома у нас пели все, и я вместе со всеми. Зато однажды...
        Однажды она повернулась к нам спиной и стала очень равномерно перебирать клавиши обеими руками. И вдруг мы услышали:
                Из края в край один иду -
                и мой сурок со мною,
                Под вечер кров себе найду -
                и мой сурок со мною.
                И мой всегда, и мой везде,
                и мой сурок со мною,
                и мой всегда, и мой везде,
                и мой сурок со мною...
        Голос её всегда был негромким, но стал вдруг чистым, и как-то само собой получилось, что в комнате стало тихо-тихо:
                Кусочки хлеба подберу -
                сурок всегда со мною.
                И вот я сыт, и вот я рад
                и мой сурок со мною...
               
                Девиц весёлых я встречал
                и мой сурок со мною.
                Смешил я их: ведь я так мал -
                и мой сурок со мною.

                По разным странам я бродил
                и мой сурок со мною,
                Я весел был и счастлив был,
                и мой сурок со мною!               
        После каждого куплета шёл всё тот же припев, и я заметил, что вместе с нею, с учительницей тоже уже пою:
                И мой всегда, и мой везде,
                и мой сурок со мною... - да, всякий раз дважды!
        Другие ребята тоже подпевали, а когда песня закончилась, оказалось, что в открытых дверях комнаты стояли воспитательница нашей "нулёвки" и средней группы тоже и слушали , как мы поём. А потом мы разучивали слова и она, учительница показала, как надо на пианино играть мелодию, на какие клавиши нажимать. И ещё она спела припев на каком-то смешном языке:
                А ве киси, а ве киля,
                а ве киля мармоте... - и мы пытались запомнить. А потом...
        Что было потом, я описал в "Мальчишечьих хрониках". Была война. А через два года, когда мы, "выковыркнные", жили в Касимове, однажды я спел "сурка" двоюродной сестре Лильке. Она сказала, что у Бетховена - она сразу и так важно сказала, что "сурка" сочинил этот самый Бетховен. А потом сняла с шифоньера патефон - вернее, я снял под её руководством - и поставила пластинку. И сквозь хрип (иголка, наверное, была старая) я услыхал:
                Постой, выпьем, ей-богу, ещё!
                Бетси, нам - грогу стакан!
                Последний, ей-богу...
        "Это, заявила Лилька, "шотландская застольная". Тоже Бетховен. У него много есть песен..."
        И эту песню я тут же запомнил тоже раз и навсегда! Не такой уж я знаток музыки, но с тех пор уверен, что даже мало разбирающийся в музыке человек почти всегда определит, каким композитором она написана... Когда стал знакомиться с основами стихосложения, вдруг увидел, что "сурок" это размер амфибрахия, а "шотландская" - чистый дактиль, и почему-то это меня поразило. Позже понял - поразили меня не размеры, а то непередаваемое, что есть у Бетховена, то чисто бетховенское, по которому узнаешь его всегда! Есть оно и ещё кое у кого...

        Чуть было снова не вставил в эту миниатюру детсадовские песни, уже включённые в миниатюру "Выстроить цикл"  http://www.proza.ru/2013/11/14/1226