1. Картины в поларок

НА СНИМКЕ: Заместитель председателя СО АН Лев Георгиевич Лавров и Начальник Медико-санитарного отдела Нина Владимировна Чепурная. Они сразу поняли значение предложения А.С. Жигалко и позвонили академику М.А. Лаврентьеву, который не возражал против принятия картин в дар, предложив мне взяться за это дело


После какого-то очередного заседания Президиума ОКП в начале зимы 1965 года в кабинете остались зам. председателя СО АН Лев Георгиевич Лавров и Начальник Медсанотдела СО АН Нина Владимировна Чепурная. Они рассказали мне, что во время командировки в Москву к ним обратился художник-коллекционер картин Жигалко.

По их словам он всю свою жизнь собирал картины русских мастеров живописи, а теперь на старости лет, хочет передать свою коллекцию какому-либо солидному учреждению для создания галереи. Поэтому он обратился в Академию наук СССР, а там указали на Сибирское отделение, где как раз строится Дом ученых. Жигалко оставил номер своего домашнего телефона, и они позвонили ему.

На следующий день они были у него дома, где в двух небольших комнатах собственного дома Жигалко увидели огромное количество картин, разбросанных, как попало, так что ступить на пол было негде.

Жигалко сказал им, что у него есть доверенное лицо, которое может обговорить с уполномоченным представителем Академии все условия, которые он, Жигалко, намерен поставить как даритель перед принимающей стороной.

По словам Л.Г. Лаврова, он немедленно созвонился с академиком Лаврентьевым, но тот сказал, что Президиум СО АН этим заниматься не будет, а вот «если профсоюз, Качан за это возьмется, он не станет возражать».

Я последние слова поместил в кавычки, потому что запомнил их. По-моему, Лаврентьев никогда не называл меня по имени-отчеству. То ли ему трудно было выговорить «Михаил Самуилович», то ли я был по его понятию слишком молод... Несколько раз, да и то в самые первые годы он называл меня Мишей, а по фамилии называл постоянно. Я знал еще с первой встречи, что эту фамилию, он почему-то знает хорошо. Как потом оказалось, это была фамилия его учителя, профессора МГУ, Еще чаще мою фамилию он ставил в те годы после слова «профсоюз».

Я внимательно выслушал. Оба говорили очень эмоционально. Можно себе представить, как я-то радовался. Переводя взгляд с лица одного из рассказчиков на лицо другого, я ждал новой информации, и они продолжали говорить и говорить. Конечно, они не могли сказать мне, картины каких мастеров были в коллекции, в каком состоянии были работы. Из условий, которые выставлял Жигалко, они запомнили только, что коллекцию нельзя делить, что картины нельзя передавать (или продавать) в другие руки, что должна быть организована постоянная экспозиция картин.

– Вам надо поехать в Москву, Михаил Самуилович, и самому решить все вопросы приема коллекции.

– Я поеду в ближайшие дни, – сказал я сдержанно.

Внешне я был сдержан, но радость переполняла меня. Моя сдержанность не была случайной. Я понимал, что профсоюзная организация СО АН не может содержать картинную галерею. Картины должны быть приняты на баланс Управлением делами СО АН. Галерея должна быть создана при Доме ученых и содержаться за счет бюджета СО АН. Разговор на эту тему с Л.Г. Лавровым у меня состоялся на следующий день.

До этого разговора я переговорил и с председателем Обкома профсоюза работников высшей школы и научных учреждений Парамзиным и с председателем Облсовпрофа. Даже позвонил в ВЦСПС. Они подтвердили, что все картины должны находиться на балансе учреждения (то есть, Управления делами СО АН), но штатную единицу председателя картинной галереи могут выделить где-нибудь через полгода–год.

Л.Г. Лавров, конечно, посетовал, что все это приходит к нам в январе, когда все сметы свёрстаны, а штатные расписания утверждены, но пообещал что-нибудь придумать.
В тот период времени я еще не знал, есть ли среди ученых Академгородка коллекционеры или хотя бы просто любители живописи. Так что и посоветоваться мне было не с кем.

Я был тогда весьма далек от живописи. В нашей семье никто ей не увлекался, среди моих многочисленных дядей и тётей художников не было. Разумеется, я не раз и не два был в Эрмитаже, Русском музее и других музеях или учреждениях Ленинграда, где экспонировались замечательные произведения искусства, в Третьяковской галерее и Пушкинском музее в Москве, в Картинной галерее Новосибирска, был на всех немногочисленных выставках, которые можно было увидеть в те времена. И меня тянуло к живописи, картины волновали меня.

Помню, на выставке Пикассо в Ленинграде мы с Любочкой тогда впервые встретились с работами этого художника. А до этой выставки мы не знали ни импрессионистов, ни сюрреалистов, ни представителей абстрактного искусства. Тогда Пикассо пробудил во мне интерес к современной живописи. Хотя, безусловно, я был поначалу просто ошеломлен, увидев его работы. Я был совершенно не готов к встрече с таким искусством.

Мы с Любочкой покупали дорогостоящие альбомы, которые начали издаваться (впрочем, тогда они еще не были столь дороги, как впоследствии), начали знакомиться с великими мастерами, фамилии которых до того были, увы, нам неизвестны. Но ко времени, о котором я рассказываю, мы уже были «подкованы» основательно.

Продолжение следует: