Любимая краказябрина

     Двор. Удивительное вместилище жизни. И детской, и взрослой, и всякой разной. Здесь дружились и бились, любили и ненавидели, жалели и мстили, помогали и презирали, осмеивали и восхищались.  Двор видел многое. Он был просторным и зелёным. Теперь же рукотворное четырёхколёсное фырчащее стадо просачивалось, занимая каждый свободный пятачок дворовой земли, и он перестал быть просторным.  «И жмутся к домам машины как зябнущие щенята», - удачно обрисовал эту картину поэт. Утром эти «щенята» разбегались, а вечером все тут как тут, протискивались, пропихивались и успокаивались на ночь под кронами больших деревьев. Зелёные исполины стоически терпели этих вездесуйных четырёхколёсных тварей на своих мощных оголённых корнях, напоминавших вздувшиеся вены натруженных рук. Но часть деревьев, заезженная совсем, начинала подсыхать, сдаваясь на милость этого нахального металлического стада. А пока ещё зелень двора густо шелестела летом и ярко-желтой круговертью опадавшей листвы восхищала осенью.

     И самой заметной была удивительная берёза. Огромная, мощная, раскидистая. Её ветки напоминали хоботы огромных слонов, обращённые к небу. На раструбах кожа берёзы была складчатой, будто наморщенный лоб. Я часто гладила именно эти складочки. Казалось, что они шевелятся под рукой. Стоя под кроной, можно было разглядеть замысловатые извивы этих мощных веток-хоботов-рук, простиравшихся на полдвора. Я любила стоять под ней. Однажды, поглаживая её шершавый широкий ствол, назвала её ласково «растопыра», «ишь, какая краказябра!». Потом сама себя поправила: «Нет, не краказябра. Для тебя это куцевато. Краказябрина! Берёзина-краказябрина! Вот ты кто теперь». Была в этом её имени музыка. Мысленно нараспев, я по слогам пропела: «Бе-рё-зи-на  кра-ка-зяб-ри-на!».  Вот это красиво, а значит, правильно. И значит о ней.

     А она, широкая, могучая, шелестела надо мной, и тогда я сама себе казалась маленькой девочкой из сказки, спрятавшейся с братом под яблонькой от погони. Огромные вислые ветви берёзины прятали, обнимали, шептали, успокаивали, давали простор фантазии. Как здорово разглядывать и ощущать замысловатую шероховатость кожи её ствола. От прикосновений к берёзине по телу пробегала дрожь, а рука испытывала настойчивое желание гладить её и гладить.

     Моя краказябрина была хороша в любое время года. Зимой она стояла в замысловатой устремлённой к небу наготе и снисходительно позволяла любоваться своей необыкновенностью. Можно было увидеть каждый изгиб её берёзового мощного, но изящного тела. А весной она торопилась прикрыть свою красивую наготу изумрудной дымкой. Но дымка как-то волшебно быстро превращалась в заматеревшую тёмно-зелёную крону. А осенью она опять была хороша до невозможности, когда стояла ярко-желтым облаком, не желая быстро расставаться со своим роскошным нарядом. Пронзительные осенние вихри безжалостно срывали изысканный наряд моей краказябрины. Положив руку на мокрый огромный ствол, я чувствовала её уход в зиму. И зима тоже одевала мою любимицу в свои сказочные одежды. Выходя во двор, я первым делом искала взглядом свою берёзину краказябрину. Вот она, моя красоточка, привет. И можно бежать, жить дальше.


     Я любила её снимать. Фотосессии случались, когда восторг от красоты моей краказябрины неудержимо рвался наружу. Но снимки мне категорически не нравились. Стоя под кроной я долго водила объективом от корней и до верхушки, стараясь охватить этот мощный размах. А охватить не получалось. Ветки убегали от меня и прятались где-то в высокой небесной голубизне. Всё было не то. Не схватывались ни её мощь, ни красота, ни замысловатость. Я бросала это занятие. Но совсем отказаться от своей затеи не получалось. Желание запечатлеть любимую краказябрину не покидало. И каждый раз, снимая её, открывала что-то новое, не замеченное мною ранее. Это приводило в восторг. Покидая двор на день, на неделю, на год, я непременно посылала прощальный взгляд своей любимице. Возвращаясь же из своих странствий, я, попадая во двор, непременно искала глазами любимую берёзину, проверяя, жива ли она.


     Казалось, люди, машины, двор пришли к хрупкому, но согласию, примиряясь с отсутствием пешеходых дорожек, занятых членами автомобильного стада, примиряясь с необходимостью непременно огибать, обходить этих четрыхколёсных обитателей двора. Куда ж их деть теперь, раз уж они есть и имеют право быть в нашей жизни? Казалось, равновесие установилось. Но это только казалось…


     Однажды вечером с внуком мы вошли во двор, и я, по привычке, бросила взгляд на свою любимицу и застыла. Краказябрина дрожала каждым листиком под визг бензопилы. Там, стоя, медленно, с хрустом падала моя красавица берёзина. Тяжёлый пакет выпал из моих рук, и я со всех ног побежала к ней.


    С пилой в руках довольный мужик из породы «братков» победно смотрел на поверженное им дерево. Он каждый вечер, гордо восседая на своём сверкающем чёрном джипе, лихо въезжал во двор, не сбавляя скорость. Разбегайся, кто может, дескать, мелкота пузатая. Я с силой толкнула его в спину. Мужик удержался на ногах, медленно перевёл недоумённый взгляд с упавшего дерева на меня и пошёл вместе с пилой в мою сторону, будто хотел спилить теперь уже меня:

                - Ты чо, тётка?! С дуба рухнула?

       - Да нет, с этой вот берёзы! Ей лет больше, чем нам всем вместе взятым, а ты её спилил. Ты её сажал, жлоб? Никому она не мешала столько лет, а тебе помешала?  – Кричала я сквозь слёзы.


     - А ты что ль сажала? Я это место купил. Что хочу с ним, то и делаю, - нагло заявил браток.

                - А, так это ты для своего жоповоза место расчищаешь? – Возмутилась я, кивнув в сторону сияющего джипа. Вокруг нас собрались люди. Мужчина, сосед лет пятидесяти, произнёс:

                - Он думает, раз уплатил, то всё ему можно.


     - И ты плати, тогда  и тебе будет можно, - нагло усмехнулся мужик.


     - Ну, да, дай таким волю, как ты, всё в асфальт закатаете, вместе с людьми, чтоб не мешали, - сказал сосед


           - Ты мать родную, небось, за деньги, так же спилишь, - в запальчивости крикнула я. Браток, разозлившись, не нашелся, чем ответить, кроме:

     - Да пошла ты…

И цветисто трёхэтажным указал мне путь. На что сосед ему ответил:

     - Но-но, ты тут не шибко-то расходись. А то, как бы самому этим путём не отправиться.

     Мужик, не чувствуя поддержки у собравшихся, огрызнулся «да пошли вы все…», и вместе  с пилой ретировался.


     Берёзина, огромная, мощная, уже беспомощно лежала на детской площадке, ветерок теребил ещё упругие листики. Я присела на её белеющий шершавый ствол. Она, пока живая, казалось, содрогалась и плакала под моими ладонями, неслышно прощаясь. Я провела пальцами по складчатой коже ветки, той самой, что была похожей на хобот. Но жизнь из краказябрины уходила. Я представила сытую морду братка. Хотелось лупить эту сытую морду. Кричать и лупить, лупить и кричать.  Бездушная скотина! Сил совсем не было. Я закрыла лицо руками и слёзы, просачиваясь сквозь пальцы, капали на белую шероховатую кору.

               
             - Бабушка, пойдём, а? – Потянул меня за рукав внук. И мы медленно, не оглядываясь, побрели к подъезду.


Дома, не умея переключиться ни на что, я села за компьютер. Вот она, любимая моя краказябрина. Со снимков она по-прежнему топырила свои роскошные ветки-хоботы. Теперь снимки казались мне прекрасными.


      - Ну, посмотри, разве она не красавица… была? – каким-то зажатым голосом спросила я внука. Мальчишка угрюмо промолчал, только вздохнул в ответ.


      Утром, выйдя во двор, я старалась не смотреть на проплешину размером с полдвора, где вчера ещё красовалась моя краказябрина. Не было сил. У подъездной двери стояли соседки и встревоженно судачили. До меня долетели
слова:


                - Полиция говорит, что поджог.


          - Надо же, купил недавно.


Догадка заставила меня рвануться к берёзине. Но вместо неё лежала огромная чёрная головешка, а рядом такой же чёрный выгоревший дотла  остов вчера ещё сиявшего лаком джипа. Печально тренькнула душа:

          - Эх, люди-люди-человеки!

      Через месяц, вернувшись из отпуска, я входила во двор, стараясь не смотреть туда, где когда-то жила моя краказябрина. Вот и мой этаж. Квартира пахнула на меня знакомым родным духом. Щёлкнула выключателем. И застыла. Со стены от пола до потолка на меня с огромного постера смотрела моя красавица берёзина-краказябрина.