Славное имя Дарья гл. четвертая и пятая

Глава четвертая               
ГНЕВ И РАСКАЯНИЕ СТАНИЧНОГО АТАМАНА
 
Только ошибалась Катерина. Уж с полчаса в курене стоял шум и гам.
Вне договоренного времени, да ещё с рани, прибыли генераловы посланники за Дарькой. Переменились высокие планы Проскруникова, ехать нужно было немедля.
Едва проснулся Максим, не сразу понял причину спешки:
- Да у нас и поклажа-то не собрана, одёжа новая только завтрева готова будет, - засомневался он. – И Дарька не умыта, не одета, с роднёй не простившись.
- Ничё, - заверил старший из делегации. – Фока Петрович велел брать, как есть. Дочерин его гардероб для вашей вполне пригоден будет. Рожу умыть – дело нехитрое. А родня погодит с поцелуями до встречи.
- Может, кваску, узварчику выпьете? – пытался оттянуть время Максим.
Старший рассердился. Видно, после Проскурникова первый начальник был.
- Ты нам, атаман, зубы не заговаривай. Буди дочь, мы пить-есть не станем, некогда.
Что делать? Дал слово атаманское, казачье, быть посему. Велел Аграфене Федосеевне поднимать дочерей. А самой быстренько собрать нехитрые пожитки младшенькой.
Сам решил нежданных-незванных гостей занять. Но не тут-то было. Раздался сверху истерический вскрик жены.
Бросился в девичью комнату. А там Агаша в отчаянии переводит взгляд с пустой постели Дарьки на запутавшуюся в лентах Мотьку, не проснувшуюся Палашку с бусами на оттопыренном ухе.
- Нету её, Максимушка… Глянь, чё устроила, девок обрядила, насмешница. Чё говорить-то будем людям Фоки Петровича?
-Устроила панику, - с укором посмотрел на супругу и велел: - Поди в сад, в огород, пошли на берег к лодкам. Далеко ли ушла…
Послание не увидели. Замусоленный обрывок редкой в станице бумаги завалился за подушку.
Нашли его спустя час, когда нигде не обнаружили пропавшую девицу. Зато открылось исчезновение Зубчика и Тюри. Догадались перевернуть постель и открыть занавеску, прикрывающую висящие на гвоздиках вещи дочерей. Нарядное, праздничное оказалось на местах, зато не было тёплой кофты, пары будничных одёжек да сшитого в прошлом году по просьбе Дарьки на её фигуру парнишечьего казачьего костюма.
Это было не по закону, ну, да Дарька ещё не полноценная девка, так, полуребёнок.
И письмо подтверждало: бежала дочка от родительского произвола.
Но вот куда?
Надо было организовывать погоню. Но в каком направлении? Где искать беглянку. Да и Зубчик – редчайший скакун.
Разгневанные посланцы помчались в генеральскую резиденцию доложить о происшествии.
Не менее их разгневанный поведением Дарьи, своим очередным, как он считал, позором перед Проскурниковым, станичниками, Максим Парамонович вскочил на коня и поехал собирать погоню. Но его товарищи, в мгновение прослышав о новой беде, уже ехали со всех сторон на подмогу.
Собралось более полутора сотен казаков. Быстро избрали направления, разделились на шесть отрядов.
- Девка умная, в станицы соседние да хутора не заедет. Родные выдадут, чужие не спрячут. Объезжать станет, - говорили одни.
Другие возражали:
- Это поступок дитяти малого. Она тот час у родни и находится, понадеется, что заступ ей выйдет.
Третьи утверждали, что спряталась Дарька в ближайшем лесу в охотничьих шалашах, которых немало раскидано.
- Она в кацапское село подалась, точно, - вдруг заявил злющий старик Мечников. – Оно близенько, да никто из нас туда не жалует. У Дарьки точно там друзьяки малые имебтся. Дон ей переплыть, что через лужу перепрыгнуть. Видала бабка Аксинья, как она на том же Зубчике в обрать плыла.
- Такая и в дальнем лесовище могла укрыться.
Несколько голосов выступило за то, что нужно выждать денёк-другой. Далеко не уедет, одумается, вернётся.
- Много ли харчей прихватила? – спрашивали у Максима.
- При её аппетите на пару дней хватит, но с трудом, - хмуро ответил тот.
И вдруг от бушующего внутри гнева ничего не осталось. Душу наполнила тоска: бедная девочка, одна, в ночь, решилась бежать, чтобы не покидать родной земли, не быть вдали от родных. Да и сам Проскурников… Товарищ в бою он, конечно, верный, бесстрашный,  заслонить грудью другого может запросто, но что суров, то суров. Любит, чтобы бабы и девки ему во всём потакали, не перечили, в ножки кланялись и за каждую милость благодарили. Считал себя благодетелем. Вот и по отношению к Дарьке…
И как это Максим всё не продумал?!
Дал сгоряча обещание Фоке Петровичу. А слово не воробей, вылетит, не поймаешь.
Однако, представив себе сейчас дочурку среди обидчиков в чужих местах,  зверей в лесу, безоружную, на хорошем жеребце и … такую юную, беззащитную… Единственно стоящую чего-то свою любимицу…
Разлетелись в разные стороны гонцы с просьбой-приказом отыскать во что бы то ни было и доставить назад в целости и сохранности. В дороге беречь, утешать, обещать оставить дома.
Возликовала Аграфена Федосеевна, прошептала:
- Родной, как я рада… Только отыщите Дарьюшку, дитя моё дорогое.
- Агаша, - крикнул атаман, - жди дома, авось, девка надумает сама вернуться. Никуда не пускай. А коли нагрянут посланцы генерала, прими с поклоном, да дай отлуп по всей великатности.
- Как скажешь, сокол мой, - радостно ответила супруга. – И с великим нашим удовольствием.
Всадники рассеялись по степи, перелескам, соседним хуторам и станицам, не забыли и кацапское село.
Искали казаки с пристрастием. Натолкнулись на парочку беглецов из Сибири. Прихватили на допрос. Угомонили пятерых буянов с соседнего хутора. Но девку не нашли. Усталые, злые, раздосадованные, они вернулись в станицу, когда на небо взошёл месяц. Не было ещё только отряда, возглавляемого несчастным отцом.
Атаманша не находила себе места. Вера уговаривала её:
- Поешь, касатка, хотя бы пирожка с потрошками гусиными, выпей узварчику грушевого.
- Отстань, стряпка, - Аграфена не замечала даже своей грубости. – Корми девок.
А чего тех было кормить? Сами лопали в три горла.  Матрёна вообще от расстройства в связи с нарушением брачного договора  ела с утра до вечера и частенько тихонько пробиралась ночью на кухню к шкафчику с остатками ужина.
Вера чувствовала себя ужасно. Теперь жалела очень, что, обнаружив подготовку побега, не выдала Дарьку. Впрочем, она сомневалась, что сделала бы это. Девчонка была и её любимицей. Даже добрая и справедливая в целом хозяйка всегда подчёркивала превосходство казачества над всеми остальными народами, порой обижала снисходительным презрением иногородних. А Дарька просто была добра и щедра, не делила людей по принципу наций и родства. Веру  полюбила сразу. Помогала кухарке воды наносить, мусор вынести, овощей на огороде нарвать. Чистить их, правда, не чистила: нудно, долго. От метлы убегала, печного жара не терпела. Вдруг могла всё бросить и ускакать на улицу. Потом возвращалась, доставала из своего сундучка платочек, лоскуток и одаривала кухарку.
- Где теперь моё солнышко? – вслух думала Вера, всматриваясь в густую темноту за окном.
- Что ты говоришь? – раздался глухой голос.
Вера дёрнулась: не узнала хозяина.
Он был мрачен:
- Что не спишь?
- Какой сон?!
- Иди, спи, оставь меня одного.
Вера привыкла подчиняться атаману с первого слова, но сейчас медлила:
- Максим Парамонович…
- Чего тебе?
- Нашли?
- Нет пока… Иди, сказал.
Вера со слезами на глазах шмыгнула в свою коморку.
Максим присел к столу, положил голову на гладкие доски, сжал в кулаках кудри на затылке.
Не спала и Аграфена Федосеевна. Заслышав, что вернулся муж, бегом спустилась в кухню, упала рядом на колени, обняла его за спину. Не пошевелился. Прикоснулась щекой к мокрой рубахе и застонала.
Хотел Максим рявкнуть: «Не рви душу!».
Но вместо этого обнял убивающуюся мать за плечи и нежно сказал:
- Агашенька, душа моя, Дарька найдётся. Я только теперь понял, какой беды чуть не случилось: мы бы без неё затосковали, а малая-то как без нас скучала бы, а?
- И я, Максюша, верю, что дочка только выждать отъезд генерала хочет, а там пройдёт неделька и вернётся…

Глава пятая
УСАДЬБА « СКЕЛЕТ КАБАНА»

Толстая Катерина лихо держалась в седле и точно неустанной была. Нужно вскачь? Без проблем. Пешком через болотце, таща за собой лошадь? Да, пожалуйста. Груз какой перенести? Легко мешок за плечо закинет. По трое-четверо суток могла не спать.
И при всей любви к вкусной и здоровой пище никогда не жаловалась, когда приходилось долго обходиться без еды.
Врага Катерина презирала, ружьё и шашка для неё были что игрушка для ребёнка.
И в лес, полный зверей, за ягодами да грибами ходить не страшилась.
Но при всём при том имелась у замечательной няньки и болевая точка.  Не выносила она вида скелетов, даже отдельных их частей.
Обгрызть свиную ножку или посмаковать бараньи рёбрышки она могла с большим удовольствием. Хрящи разгрызала своими крепкими белыми зубами, только треск вокруг стоял.
Но стоило только увидеть на обочине дороги скелет собаки, кошки или задранной волками козочки, дурно становилось ей так, что ноги отказывали, в голове мутилось, а только что с любовью употреблённое кушанье просилось наружу.
Что уж говорить о тех случаях, когда при распашке нетронутой доныне земли для огородов и садов отрывались целые захоронения!
Катерина – женщина гордая, казачка, одним словом. А те в своих слабостях признаваться, ох, как не любят. Даже самым близким.
Так что Дарька про страхи своей старшей наперсницы не ведала. И совершенно невинно всё больше и больше пугала всадницу, ехавшую за ней по пятам.
Они давно уже находились в том самом лесу. Девчонка легко угадывала дорогу, словно ездила по ней по меньшей мере раз десять.
- Дарька, не путаешься?
- Не-а! Вон, видишь, лиственка?
- Ну?
- Рядом – боярка. Она тогда, правда, меньшей была. Но я узнала… В тот раз между ними белка лежала. Бедняжка, кому-то на зуб попала: одни косточки остались и хвост пушистый рядом.
При этом упоминании Катерина только криво усмехнулась. Спросила:
- Ещё какие ужасы придуть тебе на памятку?
- Ужасы? Ты о чём?
- О косточках.
- А, страшные истории любишь слушать?
- Н-не слишком.
- А то расскажу, куда едем.
- Сначала уверь, что путь-дорожку не позабыла.
- Смотри вон на то дерево, что вбок растёт, не знаю, как зовут-то его…
- Я не велика мастерица в лесах разбираться, мне что осина, что ольха. Фруктовые знаю, дуб, берёзу, тополь…
- Так вот, на этой калечке я один из знаков того, кто усадьбу обживал, видала… У него все таковы, он такой, видать, дядька…
- Какой?
- Ну, не знаю, как сказать… Не такой, как все… Чумной, что ли.
- Как Гришка Не в ту степь?
- Во-во. Только тот весёлый дурак. А этот был совсем страшный. Во, гляди.
Они подъехали ближе к дереву, ствол которого на высоте метра полтора уходил чуть ли не параллельно земле. И на нём на истлевающей верёвке висел волчий череп.
Катерина качнулась в седле. Тропинка здесь была совсем узкой, ехать пришлось впритык к опознавательному знаку. Ей пришлось затаить дыхание и закрыть глаза.
А Дарька, проезжая мимо, толкнула череп кулачком и засмеялась.
Она была ещё так молода и до сих пор счастлива. Не успела соскучиться по родителям и оценить горе, которое им причинила, что, убежав от погони, она чувствовала себя главным действующим лицом увлекательной игры.
Вот, пусть теперь раскаиваются обидчики, а она с Катериной маленько поживёт в стране приключений и ужасов.
- У-у-у!!! – вдруг закричала беглянка. – Берегись, нянька, вокруг черти и ведьмы!
Катерина вздрогнула, подпрыгнула в седле, раскрыла глаза.
- Лешак тя возьми, фулиганка.
- Ой, а ты пугливая вроде?!
- Не пугливая, но…
- Посмотри, Катерина, как вокруг чудесно, и мы – одни.
И снова:
- У-у-у!!!
- Прекрати камедь, девка. А то впрямь чертяку вызовешь.
- Трусиха, трусиха!
Вдруг Дарька резко замолкла. Под ней дёрнулся Зубчик.
В сторону шарахнулась и Милка. Да так, что Катерина чуть не выпала из седла.
- Ты видела, нянька?
- А то? Чёрт ли, в сам деле?
- Не-а. Это тот самый…
- Самый?
Женщина и девочка говорили шёпотом.
- Дед Шумяка нам  ведал, что лет с полсотни тому назад, когда он с отцом здесь охотился, видал человека-медведя…
- Сказки говорить он горазд.
- То не сказка – быль.  Деду Шумяке помирать пора, да жив ещё батька его…
- Кто ж не ведает?
- А батьке-то сколько будет?
- Почитай за 100. А головой сильно здоров, молодого переговорит.
- То-то. Подтвердил он: правду старый сын молвит.
- Ту сказку и я слыхала. Соврёть, недорого возьмёть. Оба соврут…
- А я верю. То детёныш был. Право слово. Глядь, что бросил!
- Чё?
- Чё-чё, когда я тебя научу правильно говорить, как учительша велит. Вон, Мотьку с Палашкой учут-учут, а они, как ты: будеть, хватить, чё, таперича. Кошмар!
- Учи, яйцо, курицу. Это ты выделяисси, как не то учительша. Бают бабы, что Тамиловна вовсе и не казачка, а так, приблудная.
- Какая разница!.. Боженька всех любит. А тот детёныш, интересно, покажется нам ещё?
Катерина стала креститься.
Яркий свет уже позднего утра стал блекнуть. Над головой всё гуще смыкались ветви.
- Ещё немного, и мы приехали.
- Слава Богу.
- Радуешься?
- Давненько, почитай, лет пять так долго зад о лошадиный круп не мяла. Хотя и ещё проехаться смогу немало вёрст. А насчёт радости, так за тебя, дитя, душа ноить: отдохнуть, пожувать чё пора.
Полудня не было, а тёмно, словно вечерять собирать надоть.
- Скоро ещё темнее станет. Там, где дом стоит – всегда сумерки. Вместо неба – плетёнка из листьев. Зато никто там нас не найдёт.
«В том и беда», - подумала нянька.
- А знаешь, как назовём мы наше жилище?
- Что за мода? Курень он завсегда курень и есть.
- Нет, нянька. Там этот чумной жил, там мертвецы, скелеты…
Катерина покрылась мурашками:
- Чё пугаешь кажный час?
- Тю, пугаю. Да я там сразу же два удавленника нашла.
- У?
- Угу. Перед крыльцом дерево стоит. На нём две петли. А тех, кого вешали, кто-то съел, вот кости и вывалились. Под петлями горкой и лежали. Один был человеком, другой, похоже, кабаном.
Катерина сглотнула комок в горле. А Дарька продолжала:
- Я тогда подумала: во, нарвалась на усадьбу кабаньего скелета. Про человеческий думать не хотелось. Кто ж не знает, что казнь такая есть, но чтобы зверя наказывать.
- А что, кости там и лежать?
- Кто знает? Два года прошло. Может, ветер развеял. Может, зверьё растаскало.
Стало ещё сумрачнее. На душе и в природе.
Дарька больше не указывала на отличительные знаки, а Катерина старалась смотреть только на хвост Зубчика и не думать о самом мерзопакостном в её жизни.
Так прошло с полчаса. А въехали в лес они уж давно.
Ручей!
- Вдоль, - показала Дарька. – Прибыли.
Место здесь было посвободнее. Катерина выровнялась голова в голову с воспитанницей.
- Вода какая чистая…
- Из родника. А родник у избушки и начинается… Гляди, вот и подворье.
Перед всадницами открылось небольшое пространство, где не росла трава. А за ним – та самая дорожка к крыльцу. Только кусты по сторонам наполовину посохли, наполовину заросли, сети совсем сгнили, прочее разбросанное имущество частью ушло в землю, окончательно поржавело.
А подпорка-рогатина свалилась, и дверь приоткрылась.
По всему было видно, что место оставлено очень давно, и никто в права наследования не вступал.
Катерина вслед за воспитанницей спрыгнула с кобылки, подошла к Дарьке, стоявшей у дуба. Она ещё ничего не заметила.
- Вот они,  - показала девчонка пальцем на горки костей, увенчанные черепами.
Катерина вперилась взглядом в петли, в выбеленные временем и дождями останки человека и животного, закатила глаза и шлёпнулась, бесчувственная, на землю.
- Ничего себе! – воскликнула худышка, пытаясь поднять и привести в чувство дебелую женщину. – Как же я с ней справлюсь? Катерина! Катерина! Очнись!
Она вспомнила, как мать «выхаживала» упавшую у калитки странницу. Та тоже вот грохнулась оземь и замерла. А матушка сразу же стала хлестать её по щекам. Потом потребовала воды и стала поливать несчастной голову.
Дарька отыскала в мешке кружку, мотнулась к ручью, вернулась и, с силой залепив пару пощёчин своей няньке, вылила на её лицо воду.
Та сразу так и села. Свела мозги в кучку, потёрла щёку. Всё поняла и вместо порицания сказала:
- Спасибо, девка, а то думала, что я уж на том свете. Ради Христа, убери эти костомахи…
И призналась воспитаннице в своей слабости.
Другой бы рассмеялся, но Дарька была на удивление чутким человечком. Она погладила няньку по голове. Принесла ещё воды:
- Напейся и успокойся. Не смотри, я быстро…
Она  без трепета завернула останки в какую-то ещё не рассыпавшуюся дерюгу и занесла подальше от жилья.
Катерина была уже почти в норме, но попросила девочку:
- Ты сама сначала в дом загляни. Посмотри, нет ли там…
Дарька кивнула:
- Я так и хотела, а ты  мешки отторочь, лошадям неудобно.
Им и на самом деле было неудобно. Они не могли, как следует, напиться из ручья.
В доме было на удивление чисто, если не считать толстых слоёв пыли на двух постельных лавках, скатанных соломенных тюфяках и подушках, столе, полках на которых довольно аккуратно были расставлены коробки, банки, глиняная и жестяная посуда.
Сюрпризов в виде скелетов не наблюдалось.
Выглянула наружу:
- Нянька, тащи мешки в хату.
А сама нашла тряпку и быстро смела пыль. В двери потянулось густое серое облако. За порогом смачно чихнула Катерина.
- Навела тумана… А здесь ничего, жить можно…
И добавила про себя: «Недолго, скорей бы одумалась. Кинулись бы в ножки батьке с маманькой, повинились. Те добрые, простят. Небось, уж сейчас по Дарьке горюют, места себе не находють».
Она засучила рукава и стала наводить в жилье уют. В её поклаже оказалось и постельное бельё, и полотенца, и самая необходимая посуда.
Ловко расставила по полкам мешочки, пакетики с припасами продуктов, разобралась с коробками: нашла окаменевшую соль, запальники, свечи, пару книг, сшитые листки исписанной бумаги. Хотела выбросить, но Дарька не позволила, заинтересовалась:
- Почитаю потом, может, сказки какие. Да и почто бумагу-то изводить? В хозяйстве пригодится.
- И то, - согласилась казачка, - совсем из ума выжила.
Управились. 
Достали из клади женское одеяние, пошли к ручью, вымылись, переоделись.
- Очаг соорудить? – подумала вслух Катерина.
А Дарька уже таскала камни и ветки.
Время спустя они сидели у крыльца подле горячего очага, пили из больших кружек ягодный отвар, закусывали мясным пирогом.
- Сейчас почти та самая пора, когда я здесь была впервые, так что неподалёку должна быть поляна с земляникой. Свежих ягод поедим.
- Сладко бы с сахарцом заварить, - вздохнула Катерина. – По молодости, бывало, вёдер десять духмяной ягоды наберу, да такую наливочку исделаю, что вальмазия твоя.
- Мальвазия.
- И всё-то ты знаешь, сопливка. Ладнёхонько, почивать будем…