Писатель

"Посвящается моим воображаемым друзьям"
ПРОЛОГ
Граненый стакан летел через комнату – единственную комнату (не считая туалета и кухни) в этой обветшалой квартире и врезавшись в зеркало, на удивление не разбился, от него лишь откололся небольшой осколок. Константин Н. – одинокий обитатель этой квартиры, уже как неделю не прекращал пить, пытаясь найти утешения на дне бутылки, но ему это не помогало, он лишь растрачивал свои (и без того скудные) денежные запасы.  Ему было сорок с небольшим лет, и он был писателем. Его отличительными чертами были: невысокий рост, худощавость (из–за постоянного недоедания) , волосы его были средней длины, темно–русые и с проседью, челка была зачесана на правую сторону, а по бокам и сзади головы волосы немного торчали, лицо его и так не отличавшееся особой красотой сейчас выглядело почти что омерзительно оно было покрыто зарослями волос, а из–за частых возлияний, под глазами (которые единственные выделялись на общем фоне и были умными, живыми и зелеными) висели мешки с лопнувшими на них капиллярами. Его однокомнатная квартира также оставляла желать лучшего, стены её были покрыты облупившейся краской, а из предметов мебели были только стол, стул и небольшая койка на которой Н. спал. Зеркало (теперь разбитое) висело справа от двери в комнату. Причиной его недельного запоя стал отказ издавать его последнюю книгу «На лезвии ножа» про маньяка–убийцу, который убивал молодых девушек исключительно блондинок. Издатель серьёзный мужчина с небольшим животом и усами, закрывавшими половину лица, сказал, что в этой книге всё как–то нереально: жертвам не хватает эмоций, которые они бы испытывали при настоящей встрече с убийцей, и если Н. не удосужится исправить сие досадное упущение – то пусть забудет дорогу в его издательство. Как преодолеть эту проблему Н. не знал, а из–за своей сверхвосприимчивости к критике, он лишь ухудшал положение, убивая в себе остатки здоровья и воображения алкоголем.

 1-ПРОГУЛКА С НЕЗНАКОМЦЕМ
Я был единственным другом Н. Познакомились мы с ним несколько месяцев назад в одном из питейных заведений железнодорожного вокзала города Энгельгарта – города, в котором нам не посчастливилось оказаться. Очутившись рядом за одной барной стойкой мы, находясь в изрядном подпитии, разговорились. Как оказалось, Н. только что прибыл в город, на мой вопрос: – Откуда ты к нам пожаловал приятель? Он уклончиво ответил: – Да отовсюду понемногу… Однако о целях приезда в Энгельгарт, Н. начал распространяться намного охотней чем о месте, откуда он приехал. Его заветной мечтой было стать писателем в жанре детектива, фантастики и ужасов. Поэтому он и прибыл в Энгельгарт, считая его городом, в котором его талант будет оценён по достоинству. Тогда он показался мне слишком самоуверенным и амбициозным субъектом, но выслушав несколько идей для его книг я, честно признаться, поверил в то, что он может заслужить признание читающего общества, и слегка завидовал его безграничной вере в себя, в свою цель, в свою мечту. Впрочем, это не столь удивительно: я, являясь скромным осмотрщиком железнодорожных путей, вряд ли когда–нибудь смог бы позволить себе мечтать о чём–нибудь большем, не говоря уже о славе и всеобщем признании. Глядя на него одетого скромно, но со вкусом человека, который, несмотря на свой невысокий рост, казался стоящим выше всех находящихся тогда в этом баре, во мне возникло непреодолимое желание помочь ему. И я предложил Н. первое время пожить у меня пока, он творчеством не заработает достаточно денег для того чтобы снять себе жильё. Константин не стал отказываться и с радостью принял моё предложение, тем более что оказаться той холодной январской ночью на улицах Энгельгарта – вряд ли казалось ему очень шикарной затеей. Разумеется, я должен упомянуть и о том, что холод был далеко не единственной и уж тем более не самой страшной опасностью, которая могла бы вам повстречаться на ночных улицах этого пропащего города. Этим громким заявлением я пытаюсь донести до вас тот факт, что органы правопорядка в этом городе, мягко говоря, не справлялись со своими обязанностями, точнее сказать редко когда они вообще пытались что–либо сделать. Пик разгульной жизни и преступности уменьшался по мере отдаления от центра города. Говоря о работе полиции Энгельгарта, следует сказать, что они все же ловили и сажали в тюрьму преступников, правда чаще всего это были люди, у которых не хватало денег, чтобы откупиться от своих деяний, остальные же более богатые правонарушители спокойно откупались и разгуливали на свободе.
Тем не менее, посидев ещё немного, мы с Н. выпили на посошок и направились ко мне домой. Ночь сменялась серым и спокойным утром, когда мы двинулись ко мне в мою скромную обитель. Дом мой, доставшийся в наследство от отца стоял не очень далеко от вокзала, и, как и сам вокзал, находился на окраине города.
Тогда я и предположить не мог, какие ужасы сулит мне будущее. Тогда я ещё не знал, что мои действия приведут меня в ту безвыходную ситуацию, в которой я сейчас нахожусь, и пишу этот рассказ как предсмертное послание, медленно, но верно, истекая кровью (которая в принципе течет уже не так сильно как прежде). Впрочем, давайте я расскажу вам  всё по порядку.
Пока мы шли на глаза нам попадались не совсем приятные картины. Привокзальный район изобиловал бездомными и бродягами, которые либо валялись будучи мертвецки пьяными на снегу и на лавках, либо собравшись по несколько человек, пили какое–то странное пойло из грязных стеклянных бутылок. Один бродяга даже показался мне мертвым, лежал он в какой–то неестественной позе с закинутой за спину левой рукой, рядом лежали, свалившиеся с ног, сапоги, которые покинули своё надлежащее место во время падения, вызванного (как я подумал) избыточным содержанием алкоголя в крови, однако такая деталь как запекшаяся кровь у него на лбу и несколько капель крови на снегу рядом с его головой, рождали в моём разуме иную версию произошедшего. Скорее всего, причиной нынешнего состояния бродяги–бедолаги стал всё тот же алкоголь в крови – только не его, а какого–нибудь задорного юнца, возвращавшегося с бурной субботней гулянки плавно перетекающей в воскресное похмельное утро. Вероятно, хмельному молодому парню не понравился взгляд брошенный на него бродягой–бедолагой, и будучи гордым и высокомерным созданием – юнец не увидел другого разумного выхода кроме как запустить в лоб бездомному первый попавшийся под руку кирпич.  Который мы с Н. заметили, валяющимся неподалёку от лежащего неподвижно тела. Впрочем, пронесшиеся за доли секунды в моей голове все эти мысли, не заставили меня остановиться и попытаться помочь бродяге, судьба его – умрет он или будет жить, волновала нас с Н. так же, как судьба какой–нибудь однодневной бабочки, в принципе примерно так думали и остальные прохожие.
Ночь уже почти совсем отступила, становилось светлее. На улицах начали появляться молодые мамы с колясками, вышедшие с утра подышать воздухом и погулять со своими малышами. Это зрелище рождало во мне только положительные и светлые чувства, за исключением разве что, тех мам, которых нам с Н. довелось увидеть в одном парке. Они сидели на лавочке и попивали пиво, что–то горячо обсуждая, при этом практически не обращали внимания на своих детей. На нашу попытку воззвать  к их совести и благоразумию, мы получили взрыв откровенной ненависти, приправленный такими ругательствами, какие редко услышишь даже в той привокзальной пивной, где мы с Н. выпивали. В конце, плюнув на это дело, мы продолжили путь.
Дорога наша подходила к концу, когда в мою голову начали закрадываться неприятные мысли по поводу того как  Н. отреагирует на беспорядок в моем доме. Хотя выбор его был ограничен: он мог либо принять мой дом таким, какой он есть, либо ночевать на вокзале, ожидая пока какой–нибудь бродяга пырнёт его ржавым ножом в живот, в попытке разжиться хоть какими–то наличными. Поэтому, скорее всего я зря переживал. Мне неловко было признаваться самому себе, но я был рад, что возвращаюсь домой хоть к какой–то компании. После очередного поворота, прервав поток моих мыслей, наконец, показался мой дом №67. Раньше в доме жили три человека. Теперь, я остался один.

 2-РОЗОВЫЙ НОСОЧЕК
  С виду это был ничем не примечательный одноэтажный дом: с верандой, двумя спальнями, залом, кухней, уборной и ванной. Веранда была покрашена в зеленый цвет, а остальной дом в синий. Кирпичное пространство между скатами крыши украшало круглое чердачное окно с рамой в виде креста. Дом и небольшой земельный участок сзади – всё было огорожено сетчатым металлическим забором, покрашенным в бледно–красный цвет.
– Ну что войдем? – бодро сказал я.
– Я даже не знаю, – промямлил Н.
– В смысле?
– Я всю дорогу думал об этом, и мне кажется, что с моей стороны это будет не совсем вежливо так навязываться, мы ведь едва знакомы.
– Да брось, ты с виду человек не плохой, не могу же я бросить тебя на улице.
– Ну, если так… – с деланной неохотой промямлил Н.
– Давай заходи, – сказал я, и открыл дверь.
В этот момент сквозь затянувшие небо, стального цвета облака с трудом пробилось солнце, и, проникнув через оконное стекло и занавески, солнечные лучи осветили внутренности веранды моего старого, давно не знавшего человеческого тепла и уюта, дома.
Лучи пробежались по нескольким столам, непонятно зачем составленным вместе, по запылившимся стеклянным банкам на этих столах, по старым газетам и ржавому металлическому хламу, которые валялись под этими столами. Бросался в глаза лишь сундук, выглядевший довольно таки новым, он стоял в углу неподалеку от двери, которая вела из веранды в прихожую. Точнее бросался в глаза не сам сундук, а детский розовый носочек, который дерзко торчал из под закрытой крышки сундука. Впрочем, гадать откуда у одиноко живущего мужчины дома из сундука торчат розовые детские носки, долго не приходилось. Выше и правее сундука – на стене в деревянной рамке висела фотография, на которой был изображен я с моей женой, держащие на руках нашу пятилетнюю дочурку, на фоне перелива солнечных лучей по голубой глади реки. Обе светловолосые и жена, и дочь радостно улыбались в объектив фотоаппарата также как и я. Правда мое лицо на фотографии вышло обрезанным, и видна была только улыбка, а выше уже начинался край фотографии. Так получилось, потому что у рыбака, которого мы попросили нас сфотографировать, довольно таки сильно тряслись руки.
Мне показалось, что я стоял так и смотрел на фотографию и сундук целую вечность, пока не вспомнил про своего гостя. После чего тяжесть воспоминаний сошла с моих плеч, и я проводил Н. в спальню возле кухни, где ему и предстояло расположиться. Когда мы вошли в комнату, он понимающе похлопал меня по плечу и произнес слова соболезнования. Я в свою очередь как–то рассеяно его поблагодарил и вышел, оставляя его обустраиваться. Вдруг мне захотелось ворваться к нему в комнату и закричать, с чего он взял что они, мои прекрасные жена и дочь умерли? Но я и сам понял, почему он сделал такой вывод.
При взгляде на мой дом, невооруженным глазом было видно, что его давно не касалась женская рука. Однако фотографии на стенах говорили о том, что у меня была семья. Вопрос был в том – что с ней стало сейчас? И тут, по моему мнению, возникало два варианта. Первый – это то, что они обе странным образом погибли, и второй – что мы с женой в разводе, и суд решил оставить дочь с мамой. Однако оставленные повсюду вещи моей жены и дочери склоняли доводы к первому варианту. Они погибли.
Поэтому, не став докучать Н. своими расспросами, я оставил его располагаться, а сам вышел в веранду, проверить одну (как мне показалось) странную вещь. Выйдя в веранду, я сразу же подошел к сундуку и довольно долго смотрел на него. Дело в том, что все вещи моей погибшей жены и дочери я хранил во второй спальне за залом, которая уже превратилась в склад, там же была детская кроватка, игрушки и этот сундук. Каким образом он из спальни попал в веранду, я не понимал, но возможно это было одно из моих неосознанных действий выполненных в пьяном состоянии, а возможно это их неупокоенные души играли со мной в одну только им понятную игру. Тем не менее, я решил вернуть сундук на своё законное место в спальне–складе, но когда мои руки  прикоснулись к нему, во мне вспыхнули те тяжелые воспоминания, которые я на протяжении двенадцати лет пытался стереть из памяти с помощью крепкого алкоголя, но так и не смог этого сделать. Воспоминания о том дне, когда погибли мои жена и дочь.

3-ДЕВОЧКИ В МОРГЕ
В тот августовский день я проснулся в отличном настроении, не смотря на то, что мои наручные часы показывали время 6:30. Я слышал, как жена на кухне готовит завтрак и уговорами пытается заставить, подняться с постели мою любимую дочурку – Викторию, унаследовавшую от мамы солнечно–светлые волосы и голубые глаза, а та в свою очередь недовольно ворчала и зарывалась лицом глубже в подушку. Я привык вставать в такую рань, на работу мне было к 8:00, благо еще вокзал, возле которого находилось депо, в котором я работал, располагался довольно таки близко к моему дому. А вот Вики не привыкла вставать так рано, и мне её было жалко. Хотя я понимал всю необходимость их столь раннего подъема. У Вики и её мамы – Джуди сегодня был трудный день. Август подходил к концу, а в сентябре Вики должна была пойти в начальную школу. И сегодня они собирались ехать в центр города, покупать сумку, тетради, учебники и другие школьные принадлежности. Так рано надо было ехать, чтобы успеть выбрать все необходимое и уехать домой до того как, солнце поднимется совсем высоко и станет невыносимо жарко. При этом поездка от центра города до ближайшей к моему дому автобусной остановки занимала приблизительно час.
Когда я вошел на кухню, пожелав всем доброго утра, Джуди возилась возле плиты, Вики нехотя ковыряла ложкой кашу, а по телевизору передавали прогноз погоды на сегодняшний день.
– Милая, обещают дождь, будешь брать зонт? – спросил я.
– Да не знаю, на небе ни облачка, – ответила Джуди.
– Возьми, возьми я не хочу, чтобы вы промокли и заболели, – сказал я, обнимая её сзади.
– Хорошо дорогой как скажешь, раз ты так заботишься о нашем здоровье, – ответила она, рассмеялась и чмокнула меня в щеку.
Посмеявшись вместе с ней, я сел быстро прикончил свой завтрак, состоявший из жареной яичницы с сосисками, и стал собираться на работу.
– Ну что Вики готова к поездке, – спросил я, положив руки на плечи дочке.
– Дя пап, только зафтъяк доем, – сказала Вики.
– Нет, сначала ты должна поцеловать папу перед работой, – сказал я.
– Хоёсё пап, – не вставая из–за стола, она  подпрыгнула и поцеловала меня в щеку, измазав её кашей, и чуть не расплескала всю оставшуюся кашу на пол.
– Осторожней Вики, – пригрозила ей Джуди, хотя по её лицу было видно, что ей тоже весело.
– Ладно, – сказал я, уже стоя на пороге: – Удачи вам в покупках, увидимся вечером.
– Увидимся вечеём, – повторила за мной Вики.
– Я буду скучать дорогой, – сказала Джуди и послала мне воздушный поцелуй.
Окрыленный счастьем, я вышел из дома и направился на работу. Это был последний раз, когда я видел жену и дочь живыми.
                ***
Звонок моему начальнику поступил примерно в 12:30. Мой напарник сообщил мне, что меня вызывают в кабинет главного (откуда он это узнал я так и не понял), и я, бросив свою работу, двинулся туда. По дороге я размышлял, что же такого я мог натворить и что мне за это будет. Поэтому, войдя в кабинет начальника, я сильно удивился, ожидая увидеть его рассерженным и взволнованным, я увидел его смущенным и каким–то подавленным, потерянным. Ничего не сказав, он протянул мне трубку телефона, которую держал в руке. Я в свою очередь, ничего не понимая, взял её и сказал – Алло.
                ***
Уже прошло больше получаса после моего разговора в кабинете начальника. Я ехал в такси и направлялся в центр Энгельгарта. Глядя в окно такси на проносящиеся мимо серые улицы с расположенными на них такими же серыми и мрачными многоэтажными домами, я размышлял о разговоре по телефону с человеком, представившимся мне сержантом полиции  Слэйтером. Сообщил он мне не совсем приятные новости. На одной из оживленных улиц были насмерть сбиты два пешехода, лихачом, не остановившемся перед «зеброй», когда на ней находились люди. Пешеходы эти по досадному совпадению оказались моими, горячо любимыми женой и дочерью, которые теперь находились в морге Энгельгартской поликлиники №9. Туда, то я и направлялся. В моей голове прокручивались слова сержанта Слэйтера о том, что лихач схвачен и будет надолго упрятан за решетку, что травмы, нанесенные моей жене и дочери, несовместимы с жизнью. Продолжая размышлять, я почти не заметил, как мы въехали на территорию поликлиники, сделали несколько  поворотов, прокладывая себе дорогу между многочисленными корпусами. Очнулся от мыслей я тогда, когда увидел человека в белом халате, с черным зонтом над головой, который стоял возле одноэтажного здания с вывеской «МОРГ».
Такси остановилось возле этого здания, я расплатился с водителем, услышав от него пожелание удачи, я горько усмехнулся, о чем он думал, он ведь отвез меня в морг, какая тут могла быть удача. Хотя, скорее всего, он просто пытался быть вежливым. В любом случае, времени об этом думать у меня уже не было, и я вышел под проливной дождь. Подойдя к человеку в халате, я увидел протянутую мне руку и пожал её, узнав из уст этого человека, его имя Грегори Морган и профессию – врач патологоанатом.
Я плохо помню, что было дальше, как улаживал дела с представителями похоронного бюро, организовывая похороны, как разговаривал с сержантом Слэйтером и доктором Морганом – все они находились тогда в здании морга. Однако кое–что мне запомнилось хорошо. Это то, как доктор Морган провёл меня в помещение. Помещение, в котором вдоль стен стояли большие металлические шкафы с пронумерованными отделениями. Отделения в этих шкафах чем–то напоминали мне ящики в письменном столе. В этих отделениях также имелись ручки, чтобы их выдвигать из шкафов, но, если выдвинув ящик письменного стола, вы могли бы обнаружить там различные письменные принадлежности, бумаги, книги и ещё множество вещей самых различных, то выдвинув ящик–отделение из такого металлического шкафа, у вас бы не было другого варианта, кроме как увидеть там бледное, холодное, навсегда упокоенное тело мертвого человека. Такими мне показались эти шкафы, шкафы, заполненные мертвыми людьми, десятками мертвых людей, ожидающих там перемещения в деревянный ящик и погружения в нем вглубь сырой, кишащей насекомыми и паразитами земли.
Кроме шкафов в этом помещении находилось несколько столов, различной величины и формы. На том, что поменьше лежали и поблескивали в свете искусственного освещения инструменты для вскрытия тела. На двух других, побольше, стоящих параллельно друг другу металлических столах лежали два тела, прикрытые тканью.
Я подошел к столу, что был слева, собравшись с мыслями, я аккуратно убрал ткань оттуда, где, как я предположил, было лицо этого человека. После этого я сразу же узнал в этом лице свою дочь – Вики, хотя лицо это еще с утра, светившееся радостью и жизнью, сейчас было тронуто смертью. Кожа была непривычно бледной, рот слегка приоткрыт, как и глаза, когда–то живые, теперь хоть и направлены были в мою сторону, смотрели сквозь меня, отражая в себе лишь пустоту.
Протянув руку, я погладил  её по щеке, ощущая кожей её мертвый холод, затем, решив поцеловать её в лоб, я наклонился, и вдруг, когда моё лицо было практически вплотную приближенно к её лицу, изо рта моей девочки донёсся жуткий замогильный хрип. Я в ужасе отпрянул от неё, ожидая, что сейчас она вопьётся мне в горло, разорвет его зубами на части, а затем будет высасывать из меня кровь до последней капли. Однако ничего этого не произошло, взглянув на неё, я не увидел признаков внезапного оживления. Глаза её, всё такие же пустые, глядели сквозь пространство и время. Я в недоумении взглянул на Моргана, тот в свою очередь поспешил меня успокоить, сказав, что эти хрипы – обычная вещь просто остатки воздуха выходят из легких. Хоть моему разыгравшемуся воображению его слова принесли малое утешение, я все же нашел в себе силы снова попытаться поцеловать её в лоб, на второй раз все прошло нормально. Взглянув последний раз на дочь, я закрыл её лицо тканью и перешел ко второму столу.
На втором столе лежало, визуально в разы больше чем первое, но также прикрытое тканью тело. Я до сих пор не мог поверить в смерть моих девочек, однако больше всего я не мог поверить в то, что увидел, резким движением руки, убрав ткань с лица тела на втором столе.
Взору моему предстало лицо, так похожее на лицо моей дочери, но все же отличающееся от него. Светлые волосы, черты лица, слегка приоткрытый рот, смертельная пустота, заполнившая её глаз. Да именно глаз. Один… Потому что на месте второго зияла дыра размером с донышко от стеклянной пивной бутылки. Из стенок чудовищной раны торчали отломки костей черепа, куски кровеносных сосудов, а так же что–то розовато–серое, скорее всего, это были ошметки мозгов моей ненаглядной. Рана была сквозной, и через неё уныло поблескивал, нехотя отражая свет, холодный металлический стол.
Увидев это, я вновь, находясь в состоянии недоумения и ужаса, перемешавшемся с отвращением и брезгливостью взглянул на Моргана. В моем разуме застыли вопросы – Неужели это моя Джуди? Что могло ей нанести такую травму притом, что её сбил автомобиль? Может быть зонт..? Да! Точно! Зонт! Зонт, который я ей дал утром, чтобы она вместе с Вики не намокла под дождем. У этого зонта же такой острый наконечник. В моём воображении живо пронеслась картина того, как Джуди, после того как её сбивает машина, неудачно падает и надевает голову через глаз на свой же зонт.
Дикий страх и чувство вины одновременно ворвались в мою душу и крепко вцепились в неё зубами. Неужели это я виноват? Ведь не дай я ей зонт, Джуди была бы жива. Однако Морган, видя, как перекосилось мое лицо, поспешил объяснить истинную, но не менее бредовую, чем моё предположение, причину смертельного увечья моей жены. Оказывается она, после удара машины отлетела на забор, который стоял неподалеку. К несчастью он состоял из толстых, острых, металлических кольев, на один из которых и угодила моя Джуди затылком. Войдя в затылок, кол вышел наружу через правый глаз, жена же моя, повиснув на нем, пару раз дернулась и затихла навсегда, продолжая висеть на заборе как какая–нибудь тряпичная кукла, как будто забыла, что только что была наполненным жизнью человеком. (Именно так, я это представил, хотя возможно, всё было немного иначе).
Попрощавшись с женой также как и с дочкой, я накрыл её лицо тканью. Сознание моё постепенно свыкалось с мыслью о том, что Джуди и Вики утрачены для меня навсегда. Перелом шеи с последующей большой потерей крови для Вики, и черепно–мозговая травма для Джуди. Три жизни – две смерти. Подтверждением которых, служили два тела прикрытых тканью на металлических столах и я, стоящий между ними. Я чувствовал, что во мне что–то изменилось глубоко внутри, хотя узнать об этом мне предстояло позже.
От неописуемого морального горя, а также от чисто физиологического чувства дурноты при виде мертвых тел людей, которых я считал самыми важными для меня в этом мире, мне захотелось поскорее покинуть печально известное, но неотвратимо ждущее всех пока ещё живых людей, здание морга. Во мне возникло сильное желание выбежать на улицу и наконец, покончив с неприятными делами, подышать свежим воздухом, заодно собраться с мыслями и понять, как мне жить дальше. Даже перспектива насквозь промокнуть под дождём меня не пугала, я отчаянно надеялся, что капли холодного дождя приведут меня в чувство, сбросив оцепенение подорвавших моё психическое здоровье событий.
Однако, собираясь совершить задуманное и уже наполовину открыв дверь из этой комнаты, я неожиданно для самого себя решил бросить прощальный, полный скорби взгляд на бренные останки моих покойных жены и дочери. Я повернул голову в их сторону и тут, заполнявшее меня с головы до пяток горе разом сменилось на визжащий, разрывающий сердце на части, дикий, первобытный ужас. Потому что то, что я увидел, так опрометчиво повернув голову в сторону столов, было столько же ужасно, сколько неизмеримо мерзко и богопротивно. Поверхности столов, на которых только что лежали тела, прикрытые тканью, сейчас были девственно пусты. Ткани бесформенными грудами валялись неподалёку от металлических ножек столов. Вики и Джуди уже не лежали, они стояли перед столами голые и бледные, их мертвые пустые глаза смотрели на меня. Повернувшись в их сторону полностью, я упал на колени не в силах больше пошевелиться, начал широко раскрытыми глазами наблюдать за тем как мои мертвые жена и дочь медленными, но верными шагами приближаются ко мне.
Вики слева, Джуди справа. Они смотрели на меня и шли вперед, в тишине комнаты явственно слышался звук топающих по кафелю босых ног. Травма Вики давала о себе знать, голова её не стояла прямо  на шее как полагается, а как – будто висела, перекосившись вправо, практически касаясь ключицы. Что, однако, не мешало ей буравить меня, ставшим вдруг озлобленным, взглядом пустых мертвых глаз. Джуди шла, не отставая от Вики, пристально глядя на меня своим левым глазом. Через дыру на месте правого были видны металлические ящики для трупов, расставленные вдоль стен. 
Преодолев половину расстояния от столов до стоящего на коленях скованного ужасом меня, Вики заговорила. Говор её, ещё с утра бывший по–детски неумелым и картавым, сейчас был отточенным, взрослым и спокойно–холодным.
– Папа, почему мне так холодно? – спросила моя дочь, с ноткой издевки в голосе, как – будто она знала ответ, но всё равно хотела помучить меня вопросом.
– Пото… Потому что ты умерла, милая, – сказал я, от ужаса и нестерпимой душевной боли, начиная заикаться.
Синюшно–бледные губы Вики растянулись в улыбку, скорее напоминающую звериный оскал, чем улыбку маленькой девочки. В глазах заплясали совсем не детские дьявольские огоньки.
– Почему я умерла папа? Я никому не сделала ничего плохого. Почему?– продолжала издеваться Вики, улыбка её становилась всё шире.
– Я… Я не знаю дочка, пр… просто так бывает, – ответил я, чувствуя что нахожусь на грани обморока с последующим пожизненным сумасшествием.
Но Вики больше не собиралась со мной разговаривать. Поиздевавшись, она продолжала ко мне приближаться, с губ её не сходила сумасшедшая улыбка. Джуди двигалась рядом, также злорадно улыбаясь. Они были в паре метров от меня, когда я особенно сильно почувствовал запах разлагающейся плоти. (Не знаю, начался ли процесс тления в их телах так быстро, но я всё равно явственно ощущал мёртвое зловоние). Голова моя закружилась, к горлу подступила тошнота, однако я не мог пошевелить даже пальцем. Приблизившись ко мне вплотную, они несколько мгновений стояли, глядя на меня сверху вниз и дьявольски улыбаясь. Затем они одновременно потянули ко мне свои бледные руки. Я закрыл глаза, не желая видеть того, что будет дальше. Слегка вздрогнул, почувствовав, как моё горло начали сдавливать пара детских и пара взрослых женских рук. Однако дрожь моя была скорее обусловлена мертвецкой прохладой этих рук, чем неожиданностью. Я ожидал этого, я был уже готов умереть. Запах разлагающихся тел стал невыносим. Джуди и Вики, продолжая сжимать мне горло, наклонили свои головы к моей, одна справа другая слева, приникли ледяными, мертвыми губами к моим ушам и одновременно прошептали фразу: – Ты пойдешь с нами!
Вдруг способность двигаться вернулась ко мне, также неожиданно как немного ранее покинула меня. Я не знал, в какой потусторонний мир или место собираются уходить Вики с Джуди, и почему они решили взять меня с собой. Одно я знал точно, что существа, вцепившиеся мне в горло, уже не мои любимые жена и дочь. От моих дорогих сердцу девочек остались только трупы – оболочки, а внутри их будто поселились сошедшие с ума от долгого пребывания в аду проклятые души. Осознав всё это, я начал истошно кричать и биться, тщетно пытаясь вырваться из цепких мертвых рук.
Затем произошло нечто совсем неожиданное. Давление неестественно сильных рук на мою шею исчезло, вместо этого я почувствовал, как кто–то трясет меня за плечо и пытается поднять на ноги. Я перестал дергаться и открыл глаза… Надо мной нависало побледневшее, в очках лицо, без сомнений принадлежавшее доктору Моргану. Лицо выражало крайнюю степень испуга и беспокойства, внезапно охвативших его обладателя.
– С вами всё в порядке, друг мой? – спросил он, помогая встать мне на ноги.
– В порядке? В ПОРЯДКЕ? – вскричал я, хватая его за плечи: – Где они? Куда они ушли? Что с ними вообще такое? – продолжал я спрашивать у потерявшего дар речи доктора.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – спокойно сказал он, отстраняя руки.
– Не понимаете? Но разве вы не видели? – сказал я, вновь поворачиваясь к столам. Тела, как ни в чём ни бывало, лежали на надлежащем им месте прикрытые тканью, как – будто несколько мгновений назад не пытались задушить меня и утащить в преисподнюю. Но может, они и не пытались?..
Я пребывал в состоянии полнейшего непонимания. Как? Как могли трупы секунду назад ходить, разговаривать, душить, а теперь спокойно лежать, прикрывшись тканью на своих металлических ложах, всем своим видом источая первозданную невинность?.. И почему этот человек, назвавшийся мне врачом патологоанатомом, делает вид, будто ничего не видел, будто всё это мне лишь показалось?
Тем временем доктор Морган вышел из помещения, но через оставленную приоткрытой дверь я наблюдал, как он копается в своем столе, пытаясь что–то отыскать. Затем радостно крикнув: – Вот же они! – взял в руки листок бумаги, ручку и начал что–то быстро писать. Закончив строчить, он вернулся ко мне и протянул мне листок бумаги с какими–то каракулями.
– Что это? – спросил я, с любопытством разглядывая лист.
– Это наименования нескольких препаратов, которые я посоветовал бы вам попринимать некоторое время. Количество раз принятия лекарства в сутки и дозировку я указал там же, – ответил он, c грустью глядя на меня.
– Но от чего они, вы считаете меня больным? – резко сказал я, чувствуя как внутри, закипает злость.
– Бог с вами друг мой. Разве я назвал вас больным? Если бы я действительно считал, что с головой у вас не все в порядке, то давно бы сделал звонок своему знакомому заведующему отделением психиатрии. И вряд ли мы с вами стояли бы и разговаривали как сейчас, скорее всего в это время санитары, надев на вас смирительную рубашку, тащили бы вас под руки на сеанс принудительной электрошоковой терапии, – парировал доктор.
– Ладно, – немного успокоившись, сказал я – но здесь в вашем рецепте всё так написано, что я ни буквы не разбираю.
– Уверяю вас друг мой, если вы покажете этот рецепт фармацевту в аптеке, он все поймет и объяснит вам что делать, – обнадеживал меня Морган.
– Вот как, – сказал я в замешательстве.
– Да так, а теперь вам пора друг мой. До свидания, – попрощался доктор.
Я вышел из морга. Дождь всё ещё шел, не переставая и не утихая ни на секунду. Я сразу же намок, но мне было всё равно. Глядя на стаи черных ворон, летающих под серым небом, я думал о завтрашних похоронах. Когда Джуди и Вики заберут из морга и отвезут на кладбище, где я распрощаюсь с ними навсегда. Так как Джуди была воспитана в детдоме, а я всех своих родственников потерял уже давно, то я не знал, кто придет проститься с ними. Конечно, у нас были знакомые, а некоторые даже очень хорошие, но настоящих друзей не было.
Пытаясь отогнать чувство безнадежного отчаяния, я решил задаться целью, и пошел в аптеку за лекарствами которые мне выписал Морган.
Как и предсказывал доктор, фармацевт в аптеке разгадал его каракули и продал мне несколько препаратов преимущественно седативного действия, а также предупредил меня о вредном воздействии этих препаратов в случае приема их вместе с алкоголем. В число побочных действий включались такие симптомы как паранойя, депрессия, галлюцинации и навязчивые идеи.
Выйдя из аптеки, я сразу же принял пару таблеток и вопреки советам фармацевта решил напиться, уж очень плохо мне было. Зашел в бар неподалеку, выпил одну кружку пива затем вторую…
Тьма то сгущалась, то рассеивалась… В ней было всё – прошлое, настоящее, будущее, бесконечный поток образов и мыслей.
– Папа, почему мне так холодно?
– Возьмите зонт, по прогнозу сегодня будет дождь.
– Почему я умерла папа?
Дьявольский, леденящий душу смех, такой же пустой как их глаза.
– Я не знаю, просто так бывает дочка.
Прохлада мертвых рук, обвевающих горло, они хотят задушить, убить… Лучше бы я умер только не они. Сдавливают все сильней, запах тления всё четче. Но они не могут убить меня теперь. Нельзя убить того кто уже умер. Пустота… Как же пусто внутри. Светлые волосы, девушка и пустота исчезает, заполняется чем–то теплым, добрым, имеющим смысл. Но не быть им больше теплыми, то, что было теплым теперь холодное и мертвое. Снова пустота, разочарование. На этот раз пустота заполняется чем–то острым, колючим – злость. Резать... Протыкать… Видеть как из ран вытекает то темная, то алая кровь. Смотреть им в глаза, которые поначалу полны страха, затем страх исчезает, его сменяет удивление, потом отрешенность. Наблюдать с вожделением и удовольствием как в их глазах меркнет свет…
Я падал всё ниже, ниже в бездонную пропасть – пропасть собственного разума.



4-ОН УХОДИТ
Я отдернул руки от сундука, и спиной вперед, спотыкаясь, отошел от него. Сундук стоял, как ни в чем не бывало закрытый, темно–коричневый – все как обычно. Однако и мое прикосновение к сундуку, и внезапно нахлынувшие воспоминания о печальных событиях прошлого вдруг стали казаться мне чем–то мерзким и противоестественным, тем, о чем вспоминать не стоило, а лучше было бы закопать или сжечь, и развеять по ветру прах тех вещей, которые заставили меня вспомнить об этом. Но еще хуже было то, что аномалия, привлекшая меня к этому сундуку, внезапно исчезла, и я уже плохо помнил, была ли она вообще. Ну конечно была! Носочек! Розовый детский носочек торчал из сундука, а теперь пропал как будто кто–то втянул его внутрь… Но что за бред, там не могло никого быть… Или нет? В любом случае это легко проверить, стоит лишь открыть крышку сундука и все станет ясно. Не знаю почему, но мне не хотелось открывать этот сундук.
– Так соберись, – подумал я: – Тебе уже за сорок, пора перестать воображать себе всякую ерунду и пугаться каждого шороха. Все просто – открыть крышку и посмотреть, получить ответ да или нет. Как в лотерее, стереть защитный слой с билета и узнать выигрышный у тебя номер или нет. Только, открыв сундук, я узнаю другое, сидит там моя мертвая дочь или нет. Моя дочь с повисшей набок головой, касающейся ключицы, моя дочь с белками глаз без зрачков, с истлевшими губами, которыми она хочет задать единственный интересующий её вопрос, ледяным все понимающим взрослым голосом: – Почему мне так холодно папа? Я закрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул и резким движением открыл сундук.
Поначалу, я четко видел перед собой покойную дочь, на этот раз одетую в свои, теперь ставшие старыми, вещи. Мое сердце резко стукнуло и остановилось, но через пару секунд забилось вновь легко и быстро от испуга. Разлагающиеся губы Вики открылись, пытаясь мне что–то сказать, белки её глаз смотрели настойчиво и с грустью. – Нет, нет… Пожалуйста нет, – я зажмурил глаза очень сильно, затем открыл. В сундуке не сидел труп моей дочки, лежали только её вещи сложенные кое–как. Поверх общей кучи покоились розовые носочки, один на другом, напоминая надмогильный крест. Я с облегчением выдохнул, сложил носочки как надо и закрыл сундук.
– Когда же это закончится, – думал я: – Эти видения и воспоминания, терзающие меня, ничто не помогает мне забыться ни таблетки, ни алкоголь, а временами мне кажется, что от них все становится только хуже, но бросить уже вряд ли получится, слишком много лет я искал утешения, опустошая бутылки и глотая таблетки.
Следующие дни прошли спокойно, даже слишком. Я ходил на работу, а Н. днями что–то писал, уединенно сидя в комнате, которую я ему выделил. По вечерам мы иногда долго беседовали, попивая пиво и сидя на кухне. Хотя в основном говорил я, Н. был не слишком разговорчивым. Впрочем, именно таким мне и представлялся настоящий писатель – человек, который мало говорит, но умеет слушать. Так шел день за днем, пока однажды вернувшись с работы, я не увидел как Н. полностью одетый, с собранной сумкой дожидается меня в зале. Он сообщил мне, что нашел дешевую квартиру ближе к центру города, и к издательству, и что для того чтобы ему было удобней работать он переедет туда. Тем более, по его словам, он больше не хотел обременять меня своим присутствием и быть иждивенцем.
Н. мне был не в тягость, но я сам понимал, что так будет лучше, был рад за него, и не стал его останавливать. Хотя выглядел он честно признаться не важно. Каким–то усталым, или даже измотанным. Неужели писательская деятельность довела его до такого состояния? Или виной тому внутренние переживания из–за неудач с его книгой? Тогда я ничего не знал, но, тем не менее, смог уловить тогда в его глазах некую непонятную мне тревогу. Это были глаза человека, который должен был совершить нечто не совсем приятное, а возможно что–то совсем ужасное, противное самой человеческой природе. Но, несмотря на это этот человек понимал, что он обязан совершить это даже если ему это совсем не понравится. Обязан? Но кому? Не понятно. Может этот человек сам выдумал эти обязательства и возложил на себя тяжелое бремя неотложных и страшных дел? Возможно. Я повторяю, что тогда я ничего не знал, и, глядя в глаза Н., я видел там тревогу. И только потом, когда было уже слишком поздно, понял, что в этих глазах было еще кое–что, чего я не заметил…
Безумие.
Поблагодарив меня за все хорошее, Н. распрощался со мной, оставил адрес и телефон своего нового места пребывания и ушел. Адрес мне показался смутно знакомым, и как впоследствии выяснилось, я действительно знал его.
Тому, кто читает мои записи наверняка интересно, почему я столь подробно описываю, тревожащие меня воспоминания и видения, а также мое знакомство с Н., но без этого нельзя будет понять последующие события, которые привели меня туда, где я сейчас нахожусь и заканчиваю свой рассказ. К тому же без начала, не может быть и конца. А мой конец уже близок.

5-НЕОТЛОЖНОЕ ДЕЛО
С зимы, когда Н. покинул меня, прошло приблизительно полгода. Начался август, ещё сохраняющий жар лета, но холодными ночами доказывающий то, что осень уже не за горами.
Приближалась тринадцатая годовщина смерти моих Вики и Джуди. Поэтому настроение мое становилось все хуже и хуже. Всё, начиная с пьянящих запахов распустившейся растительности, и заканчивая жаром солнца, напоминало мне тот далекий август, в котором я потерял всё, что мне дорого.
С того момента как Н. вышел за дверь моего дома, я не получал от него никаких вестей, которые могли бы пролить свет на его дальнейшую судьбу. Поэтому звонок, поступивший от него вечером того дня августа, который будь моя воля я бы вообще запретил и вычеркнул бы его из всех календарей, прозвучал для меня как гром среди ясного неба.
Поначалу на мое: – Алло, – я слышал в ответ только лишь прерывистое хриплое дыхание, и когда моя рука чуть не положила трубку, дыхание сменилось голосом,  который хоть и изменился слегка, все же был вполне узнаваем. Мне звонил Н., и, судя по голосу, находился он в состоянии крайнего психического возбуждения, а в хриплом тоне явственно звучали неповторимые оттенки похмелья, так хорошо знакомого мне.
  Из его отрывистых фраз я понял одно: ему срочно нужна моя помощь в каком–то очень важном (по его мнению) деле, обстоятельства он обещал мне поведать при встрече, которая должна была состояться по адресу, что он мне оставил.
  Не имея никаких планов на вечер, кроме как слегка выпить и при условии, что не смогу заснуть, принять парочку таблеток успокоительного характера, я решил встретиться с ним и узнать, что же это за важное дело, где не обойтись без моей помощи. Чувствуя смутное волнение от предстоящего мероприятия, я все–таки принял одну таблетку, прежде чем выйти из дома. Поймать такси не составило труда и спустя примерно двадцать минут, я стоял напротив девятнадцатиэтажного многоквартирного дома. Стоял и не мог поверить своим глазам, ведь этот дом в свете вечерних сумерек я уже видел не один раз.
В этом доме некоторым выпускникам детских домов давали однокомнатные скудно обставленные квартиры. Одной из таких выпускников и была моя ныне покойная жена Джуди. Взглянув на бумажку с адресом, оставленную мне Н., я, наконец, вспомнил, откуда мне был известен этот адрес. Ведь именно в той самой квартире №733 дома №76, где когда то жила моя Джуди, до того как переехала ко мне в дом, сейчас жил Н..
Я почувствовал, как земля уходит из–под моих ног. Неимоверным усилием воли заставив себя оставаться в сознании, я оперся о холодную кирпичную стену этого дома. Прохлада кирпичей действовала отрезвляюще. Как это могло произойти? После того как Джуди съехала с этой квартиры, мы много раз разговаривали, обсуждая её продажу. Но продали мы её или нет, я не смог бы вспомнить, даже если бы мне приставили пистолет к виску. В какой раз, укорив себя за злоупотребление алкоголем и успокоительными, я продолжал размышлять. Я не помнил, продали мы эту квартиру или нет, однако то, что где–то у меня должны были остаться ключи от неё, я знал вполне точно.
Ну конечно! Ответ, такой очевидный, такой естественно логичный родился в моем разуме. Как мог человек, живший некоторое время в доме, в котором находятся ключи от квартиры, теперь жить в этой же самой квартире? Разумеется только, украв  эти самые ключи. Наверное, однажды, когда меня не было дома, Н. рылся в моих документах и неожиданно для самого себя наткнулся на бумаги, в которых я значился владельцем квартиры моей ушедшей из мира живых Джуди. Оставалось только обыскать мой дом в поисках ключей, благо времени для этого, мои ежедневный отсутствия предоставляли ему больше чем достаточно.
Ощущение падения с высоты похожее на щекотание воздуха по всем внутренностям, которое возникает, когда думаешь, что что–то потерял, и не помнишь где и при каких обстоятельствах это произошло, возникло лишь на миг, затем исчезло, вытесненное более важным на тот момент ощущением сковывающего страха, которое возникло одновременно с вопросом: – Зачем же тогда он хочет меня видеть? Зачем человеку, укравшему у меня квартиру, звонить мне и звать меня в гости в эту же квартиру? Ведь любому даже самому тупому в мире человеку сразу станет понятно, что, попав в свою квартиру, я сразу же обо всем догадаюсь. В данном случае, я догадался обо всем даже до того как попал в квартиру, лишь увидев вновь дом, который я и так уже видел много раз а если бы ни алкоголь и таблетки, возможно я бы сразу всё вспомнил, в тот самый момент, когда он дал мне эту чертову бумажку с адресом (смешно даже думать об этом) моей же квартиры. Правда, которая благополучно вылетела у меня из памяти. Впрочем, ничего удивительного, образ жизни, который я вел, иногда заставлял меня впадать в ступор, даже когда я задавал себе самые простые вопросы, например: – Сколько мне лет? – или: – Как меня зовут? Теперь я точно знаю, как меня зовут, но тогда задай мне кто–нибудь этот вопрос, когда я стоял перед тем девятнадцатиэтажным домом в теплый августовский вечер и размышлял, почему человек, которого я на время приютил, так подло поступил со мной, клянусь, я вряд ли на него бы ответил.
Дело. Что же это за дело, в котором человек, обокравший меня, не может без меня обойтись? Ответ – снова пришел очень быстро, как будто я знал его уже в тот момент, когда неожиданный телефонный звонок разорвал вуаль тишины, которая окутывала внутренности моего дома. Смерть. Точнее сказать – моя смерть. Вот что это за дело, в котором без меня не обойтись. Разумеется, Н. понял, что со временем я вспомню про свою квартиру, обнаружу пропажу ключей от нее, сопоставлю это с фактом его пребывания в моем доме, и вот Константину Н. надевают на руки красивые, блестящие наручники и прячут далеко и надолго. И чтобы этого не случилось, у него теперь есть один выход – убить меня. Только есть одно но … Если он так не хотел, чтобы я обнаружил пропажу своей квартиры, зачем же он оставил мне её адрес, как подсказку для восстановления в памяти давно утраченных воспоминаний.
У меня снова закружилась голова – слишком много вопросов и ответов, противоречащих самим себе и заставляющих поток моих мыслей бегать по кругу, словно собаку, гоняющуюся за собственным хвостом. Единственным выходом было подняться на седьмой этаж, войти в эту злополучную квартиру и получить обо всем информацию от Н. – из первых уст. Однако перед мысленным взором возникла картина:
Я захожу в квартиру, готовый наконец получить ответы на все интересующие меня вопросы, а вместо этого получаю пулю в лоб или удар ножом в живот от человека, которому показалось, что в благодарность за временную крышу над головой обокрасть и лишить меня квартиры, это слишком мало и неинтересно и теперь решившему, в придачу ко всему, забрать еще и мою жизнь.
Благоразумие подсказывало мне бежать оттуда и бежать быстро, а еще лучше вызвать полицию. Но вместо этого я зашел в подъезд, нажал на кнопку вызова лифта. Я ждал, а в воздухе пахло затхлостью, несмотря на лето, а тишину нарушали лишь звуки падающих с труб на бетонный пол капель. Звук капель вскоре заглушил грохот подъезжающего лифта, а затем гул открывающихся дверей. Я зашел в лифт, свет тусклых ламп, освещающих его, угрожающе дрожал, напоминая кадры из фильмов ужасов. Осмотрел панель с кнопками, и вскоре, найдя нужную с цифрой семь, нажал на неё.
Лифт поднимался даже быстрее, чем мне хотелось. Я желал всё получше обдумать. Что я буду делать? Что я скажу Константину Н., когда увижу его? Наверное, спрошу почему? Почему он так со мной поступил? А дальше что? А дальше буду действовать по обстоятельствам. Зачем же я все–таки иду туда, если так уверен что Н. присвоил себе мою квартиру? Почему я не обратился за помощью к силам правопорядка? Но я знал почему… Потому что на самом деле я искренне верил, что он не мог так со мной поступить, что всё это лишь досадное, неприятное совпадение – случайность. Тем более я действительно не мог вспомнить продали мы с Джуди её квартиру или нет. В любом случае горевать о потере квартиры мне долго не придется, в том случае если я всё–таки ошибся в добропорядочности Н., жизнь моя оборвется, ведь если он действительно присвоил себе мою квартиру, то и позвал меня на так называемое  «дело» чтобы покончить со мной раз и навсегда. Я попытался вспомнить какие–нибудь приемы самообороны, но не смог. От дальнейших попыток что–то вспомнить меня отвлекли открывшиеся двери лифта.
Я сделал шаг, затем ещё один… Полумрак коридора окутывал меня, но не мог обмануть мою интуицию. Ноги сами несли меня к нужной двери, минуя остальные. 731…732…733… Вот она! Интересно заперта дверь на ключ или нет? Повинуясь внезапному порыву вежливости, я решил сначала позвонить в дверной звонок, а не попытаться выбить дверь ногой хоть и очень хотелось это сделать. Я позвонил, а в ответ на мой звонок услышал звон бьющегося стекла и яростный крик Н.: – Да войдите вы уже, и выясним, наконец, что вам от меня надо! Впав в секундный ступор от такой внезапной грубости (ведь он сам меня сюда позвал, а теперь спрашивает, что мне от него надо), я распахнул дверь.
Стол находился возле окна, а напротив стола стоял Н.. Заходящее солнце светило через окно ему в спину, одновременно ослепляя меня, и делая силуэт писателя практически черным на фоне оранжевого света, лившегося через стекло. Однако, кое–что слепящий свет солнца скрыть не мог, это предмет в левой руке у Н., в котором безошибочно угадывался кухонный нож, и гримасу бешенной почти животной ярости, которая перекосила его лицо.
Миг и гримаса ярости сменяется выражением недоумения, затем облегчения. – А, это ты, – сказал Н.: – Прости, а я подумал, что это снова… Но что он подумал, я узнать не успел измученное всем чем только можно сознание отказалось дальше освещать мой путь и, лишившись чувств, я рухнул на пороге квартиры №733.

6-РАСКОПКИ НА КЛАДБИЩЕ
По–моему именно с этого момента я и начал свой роман, описывая квартиру, которую Н. купил, снимал или украл. И его проблемы касательно издания его книги.
Брызги холодной воды привели меня в чувство, и я открыл глаза, испытав при этом ощущение дежавю. На секунду мне показалось, что я снова в том морге и надо мной нависло обеспокоенное лицо Моргана, но это был Н.. Что же в одном я теперь точно уверен, это в том, что он позвал меня не для того чтобы убить, иначе я бы не очнулся. Оглядевшись, я увидел справа от двери разбитое зеркало, про себя отметив причину, по которой я слышал звон разбитого стекла и не заметил в руках у Н. кухонного ножа, что меня весьма успокоило. Затем Н. начал говорить, и он рассказал мне всё: как отыскал и стал снимать эту квартиру, как узнал от соседей, что она раньше принадлежала моей жене, как сомневался, но наконец, решился рассказать мне об этом, тем более что ему требовалась моя помощь. Выслушав его, я успокоился, значит, мы с Джуди всё–таки продали эту квартиру, и, судя по искреннему тону, которым писатель мне всё рассказал, у меня не было оснований ему не верить. Бывают же в мире совпадения! Однако у меня осталось ещё несколько вопросов. Например, кого он настолько не хотел видеть, что, услышав звонок в дверь, разбил свое зеркало, кинув в него стакан, и схватился за кухонный нож.
Тут он рассказал мне, что некоторое время спустя, как он сюда переехал, его стали беспокоить какие–то дети–хулиганы, которые звонили ему в дверь и распевали некие странные считалочки, смеялись, а затем убегали. Поймать их с поличным он никак не мог, потому что когда открывал дверь, за ней всегда было пусто. У соседей не было детей, и откуда взялись, эти любители поиздеваться над людьми Н. не знал, и они ему ужасно мешали работать. В это было легко поверить, ведь если бы они его действительно не довели до крайней точки, вряд ли он стал бы брать в руки нож. Хотя теперь я сомневался, что он бы им воспользовался.
Подтверждение рассказа Н. не заставило себя долго ждать. Внезапно раздался звонок за ним детский смех, голосов было несколько,  и зазвучала считалочка, когда я вспоминаю о ней, у меня бегут мурашки по спине.
Я запомнил её примерно так:
– Раз – два – три – четыре – пять,
  – Ночью ты пойдешь гулять,
 –Шесть – семь – восемь – девять – десять,
 – Решишь ты труп её повесить.
Н. вскочил со стула и бросился к двери, но за ней уже никого не было, однако, я успел расслышать удаляющийся детский смех и топот сбегающих вниз по лестнице ног. Выглянув в окно, я решил засечь их, когда они будут выбегать из подъезда, но спустя некоторое время из подъезда никто не выходил, и мне стало не по себе.
– Когда–нибудь я вас поймаю маленькие, бездушные… – бросил Н., садясь обратно на стул. Затем он поинтересовался, хорошо ли я себя чувствую, я чувствовал себя намного лучше и ответил утвердительно.
– Тогда давай займемся делом, ради которого я тебя позвал, – сказал он: – Но сначала заскочим в какой–нибудь бар по дороге, посидим там и обсудим детали, а потом двинемся на место…
– Ну и где это место находится? – спросил я у него. Самочувствие мое улучшилось, я был полон сил и готов к приключениям, которые нам сулит это дело, однако его ответ слегка охладил мой пыл.
– Место это на кладбище, – ответил писатель, странно усмехнувшись.
Поначалу, услыхав от Н. про кладбище, я захотел отказаться оказывать ему помощь в его «деле». Ведь какие дела могут быть у нормального человека ночью на кладбище? А потом в моем уме возникли вопросы. А что ты теряешь? И что ты будешь делать, вернувшись домой и сидя там в одиночестве? Возможно, приму пару таблеток успокоительного потом выпью чего–нибудь алкогольного. А потом? А потом буду ходить по дому, открывая и закрывая двери, буду заглядывать в шкафы и в сундуки и (я ненавидел себя за это) надеяться увидеть… Что увидеть? Привидение, галлюцинацию, воспоминание: что–нибудь лишь бы это было похоже на Вики или на Джуди. Пусть они будут выглядеть мертвыми, но все равно мне во что бы то ни стало, хотелось вновь их увидеть. Непрошеный голос в голове спросил: – Не слишком ли ты зациклен на своих переживаниях дружок? Сколько лет уже прошло? Тринадцать? Пора смириться и двигаться дальше. Я понимал это, но понимать и сделать – это разные вещи. Да и к тому же мы с Н. не сразу отправимся на кладбище, сначала зайдем в бар «обсудить детали». Возможно, во время этого обсуждения Н. забудет про свои дела на кладбище или мне удастся его уговорить не делать того, что он решил сделать. Возможно, мы найдем другой выход из его проблемы. Выход, который будет пролегать подальше от кладбища.
 – …ваю такси? – сказал Н..
– А? Что? – погрузившись в свои мысли, я прослушал, что он мне сказал.
– Ну что, я вызываю такси? – Повторил Н. слегка раздраженно.
– Да. Давай, – ответил я: – Итак уже стемнело.
Такси приехало весьма быстро, и мы отправились в путь. Я ожидал, что мы поедем на одно из кладбищ, расположенных в центре Энгельгарта, однако изменяющийся пейзаж за окном говорил о том, что мы движемся к окраине, правда противоположной окраине, на которой жил я. По мере отдаления от центра многоэтажки сменялись более низкими домами однако и в тех и в других в окнах уютно горели огни. Людей вышедших на прогулку тоже было довольно много, как в центре, так и ближе к окраине. Но я не мог понять, куда же мы едем, и питал надежды, что возможно кладбище, на которое надо Н., окажется кладбищем, где похоронены Вики с Джуди, и я заодно с выполнением «дела»  навещу их могилы (давно я этого не делал), но с каждой сотней метров отдаления от центра города мои надежды становились все призрачней, пока вовсе не исчезли.
Наше такси миновало поворот, и мне, наконец, открылся вид этой окраины города. Слева относительно нас сторона улицы была занята жавшимися друг к другу магазинчиками и различными увеселительными заведениями. По тротуару возле этих зданий сновало множество людей, ведь сегодня была суббота, и практически все заведения работали несмотря на поздний час (было уже за полночь). Справа от нас улицу занимали двух и трехэтажные квартирные дома, за ними начиналась равнина, постепенно переходящая в холм, за холмом начинался лес, темные верхушки деревьев которого, едва выделялись на фоне чуть менее темного неба, слегка освещаемого отраженным от луны светом солнца. На холме возвышалось угрожающе большое шестиэтажное здание. В окнах этого здания, как и в окнах жилых домов, тоже горел свет, однако его ровное свечение прерывали горизонтальные и вертикальные черточки – на окнах стояли решетки. Я узнал это здание, это был ЭПДД – Энгельгартский пансионат для душевнобольных. Теперь я знал, на каком кладбище у Н. «дело» и у меня пробежал холодок по спине.
Я таращился на ЭПДД, затем перевел взгляд на Н.. Как будто поняв немой вопрос, застывший в моих глазах, он утвердительно кивнул.
Такси остановилось. Мы расплатились, вышли, перешли на сторону улицы, занятую барами, бильярдными, ночными клубами и так далее. Мы выбрали бар, который назывался «Тихий омут». Зайдя в него, я улыбнулся, смешно, но бар соответствовал пословице созвучной с его названием (в тихом омуте черти водятся). Правда, черти тут были ненастоящие, их заменяли небритые мужики – работяги, расслабляющиеся с помощью алкоголя после тяжелой трудовой недели. Их пьяные разговоры и крики создавали довольно сильный шум, так что можно было не опасаться, что наш с Н. разговор кто–нибудь подслушает, ведь неизвестно, как люди могут отреагировать, услышав обсуждение деталей на кладбище ЭПДД.
Мы с Н. взяли по бутылке пива и сели за свободный стол. Открыв свою и сделав несколько глотков, я понял, что одной бутылки пива будет мало для составления плана дел на кладбище «Энгельгартского пансионата для душевнобольных»… И одной упаковки успокоительного тоже.
Несколько порций алкоголя и несколько порций разговоров ни о чём и Н. перешел к делу. Он рассказал мне, что дела его идут плохо, его произведения никому не нужны, потому что им не хватает реалистичности.
– Понимаешь, – сказал Н. – Для того чтобы написать стоящий роман о маньяке, убивающем блондинок, я должен хотя бы увидеть как выглядит труп какой–нибудь блондинки, желательно умершей недавно.
– И что ты собираешься делать? – ответил я. – Ходить по кладбищу, разыскивая могилу девушки блондинки, затем раскопаешь её, потом сломаешь её гроб, дальше будешь разглядывать её труп и всё это для того чтобы написать книгу, – сказал я и засмеялся, (алкоголь давал о себе знать), но тут же осекся, потому что по выражению лица писателя было видно, что именно так он поступить и собирается.
– Я понимаю, что всё это звучит как бред, – сказал Н: – И ни в коем случае не буду требовать от тебя помощи, я могу лишь просить, а выбор ты должен сделать сам.
Скука и грусть – вот то, что окружало меня уже многие годы, и вдруг мне предлагают приключение (напоминающее бред сумасшедшего, но все же приключение), и я не мог не согласиться, тем более алкоголь обострил моё чувство сопереживания к писателю, одинокому как и я, но в отличие от меня более смелому и решительному, тому кто пойдет до конца к намеченной цели даже если ради этого придется покопаться ночью в могилах на кладбище ЭПДД, и я ответил: – Хорошо… Я помогу тебе. Что делать?
Мы вышли из бара и переходили дорогу на сторону улицы, занятую домами, за которыми чуть вдалеке светили окна зловещего ЭПДД.  В это время я прокручивал в голове план наших дальнейших действий, рассказанный мне Н., и всё больше сомневался в успехе его выполнения. Кладбище ЭПДД было расположено чуть поодаль за основным шестиэтажным зданием, и как и вся территория ЭПДД было огорожено высоким забором из металлических кольев, который предавал и без того мрачному заведению еще большую мрачность.
Напротив здания пансионата – в ограде, были сделаны ворота, выполненные в таком же стиле, что и вся ограда. Над воротами раскинулась надпись в виде арки, буквы надписи были сделаны из металла, покрашенного в черный цвет, а сама надпись гласила «ЭНГЕЛЬГАРТСКИЙ ПАНСИОНАТ ДЛЯ ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ». Мне эта надпись напоминала мрачную гротескную радугу.
Слева от ворот на территории пансионата находилась будка охранника, сделанная из белого кирпича и создающая контраст с черными кольями ограды. В окне будки горел свет, и за шторами виднелся силуэт (в виде тени) охранника. Как выяснил Н., территорию ЭПДД охранял лишь один охранник, в отличие от внутренних помещений здания пансионата, где охраны было намного больше, и в её задачи входила защита персонала от пациентов, а также не менее важная защита пациентов от самих себя. Днем охранник территории контролировал вход и выход людей через главные ворота, а на ночь ворота закрывали, и к его обязанностям прибавлялся обход и осмотр территории. Обходить территорию днем не было необходимости, потому что в это время суток там находились несколько людей из внутренней охраны пансионата, следящие за прогуливающимися по территории пациентами.
План Н. состоял в том, что мы должны были обойти ограду снаружи, по периметру, добраться до той части ограды, преодолев которую, мы сможем как можно быстрее попасть на кладбище, где хоронят психов, предварительно взяв из кустов неподалеку от забора мешок с необходимым инвентарем, предусмотрительно припрятанный там писателем прошлой ночью. Попав на территорию, по возможности, необходимо было нейтрализовать охранника, хоть он был и один, вряд ли ему составит труда вызвать ещё несколько человек из внутренней охраны и поставить под угрозу план писателя. После нам необходимо было как можно быстрее попытаться разыскать могилу какой–нибудь девушки блондинки и раскопать её, не привлекая внимания. Потом я должен буду постоять и последить за тем, чтобы никто кроме нас не нарушил спокойное, безлюдное одиночество территории ЭПДД, особенно если это будет какой–нибудь человек из внутренней охраны, вдруг решивший прогуляться ночью по территории пансионата. В это время Н. вглядываясь в лицо бедной, сумасшедшей, мертвой девушки блондинки (если мы конечно найдем именно такую) будет получать необходимые ему впечатления для написания книги. Затем нам необходимо будет очень быстро покинуть территорию ЭПДД и, в зависимости от обстоятельств, хотя бы попытаться скрыть следы нашего там пребывания.
Мы почти уже вплотную подошли к ограде (пока всё было спокойно). И тут я увидел самое большое  но из всех но, пронизывающих этот абсурдный план. Даже если у нас получится незамеченными проникнуть на территорию и нейтрализовать охранника, то какого черта на этом кладбище ЭПДД, должна оказаться именно та девушка, которая нужна Н. и умершая именно тогда, когда ему нужно. Я высказал свои сомнения писателю. А он, снова странно усмехнувшись, ответил: – Как раз в том, что на кладбище лежит нужная мне девушка, я уверен на все сто процентов. Ведь я сам ей в этом помог.
– В смысле? – не понял я: – Что значит, ты ей помог? Но спустя миг я уже всё понял. Взглянув на Н., который спокойно улыбался, наслаждаясь произведенным эффектом, я почувствовал ужас. Я понял, что человек этот не просто амбициозен, он не остановится не перед чем на пути к своей безумной цели. Неужели он дошел и до убийства, всего лишь, желая окрасить подробностями свои произведения? Мне нужен был ответ и в этот раз, перестав полагаться на предположения, я спросил у него напрямую: – Ты убил её? Да?
– Нет, – ответил он: – Я её не убивал, но поспособствовал её смерти. – И как это понимать? – спросил я, пытаясь унять дрожь в голосе, которая выдавала мой страх.
И он рассказал мне. Как неделю назад он нанес визит в ЭПДД. Под предлогом того, что он рассматривает этот пансионат как место, куда он хочет поместить свою мать с болезнью Альцгеймера. Как осматривая вместе с человеком из персонала пансионат, он спросил у неё – не лежат ли у них в здании молодые девушки блондинки. Немного денег быстро развязали язык медсестре, и она рассказала, что есть у них одна девушка блондинка, страдающая тяжелой формой паранойи. Медсестра оказалась жадным до денег, и не ставящим человеческую жизнь выше них, человеком. Поэтому Н., растратив свои последние денежные запасы, уговорил её дать этой девушке дозу снотворного, намного превышающую ту, которая ей прописана. Такую дозу, чтобы заснув, эта девушка никогда бы уже не проснулась. Для отвода от себя подозрений медсестра после того как девушка заснула, подбросила ей под кровать упаковку от снотворного, которую девушка якобы выкрала и совершила с её помощью самоубийство. Суицид был частым явлением в ЭПДД, и уже считался нормой, поэтому никаких расследований никто проводить не стал, а девушку похоронили на кладбище пансионата.
– Вот так все и было, – сказал Н.: – Сегодня днем мне позвонила медсестра и сказала, что все готово, потом я позвонил тебе…Ну а дальше ты знаешь. Да я знал… Но знал ли я всё? Что он ещё скрыл от меня? Какую деталь (или детали) своего плана он мне ещё не поведал? – Беги! Беги отсюда! Пока не поздно! – надрывался в голове мой разум. Но в этот момент я понял одно – я не могу убежать. Как я вообще оказался здесь, возле пансионата для душевнобольных? Неужели я согласился помогать малознакомому человеку раскапывать могилы ночью? Конечно, нет. Н. сказал, что выбор я должен сделать сам, но правда была в том, что я не делал этого выбора. Какая–то неведомая сила заставляла меня делать всё это. И сила эта исходила от человека, стоящего передо мной. Я смотрел на него и не мог вспомнить, где же я его раньше видел (раньше ещё до нашей встречи на Энгельгартском железнодорожном вокзале). Он напоминал мне давно забытого родственника или очень старого знакомого. И я знал, что не смогу убежать пока не завершу начатое нами дело. Потому что сила, заставляющая меня делать всё это, сейчас была очень крепка, и не собиралась меня отпускать.
– Ты что–то хочешь сказать? – спросил Н..
– Да, – ответил я: – Где ты спрятал инструменты?
Н. улыбнулся, хлопнул меня по плечу и молча начал движение вдоль ограды пансионата, я двигался за ним, стараясь не отставать. Мы шли уже несколько минут (территория пансионата была не маленькая), когда я поднял глаза к небу, на котором светила полная луна и множественными точечками горели звезды. На мгновение я забыл обо всем, любуясь ночным небом…
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять!
– Ночью ты пойдешь гулять! – вдруг вспомнились мне слова считалочки, от так и не обнаруженных детей, и я содрогнулся.
Через некоторое время мы уже стояли возле ограды, которая огораживала тыл пансионата. Глаза наши смотрели прямо на ограду, замечая в промежутках между её кольями очертания надгробных камней. Вокруг нас были редкие кусты, а за нашими спинами примерно на расстоянии ста метров начинался лес (выглядящий ночью очень темным и зловещим). Оглядываясь вокруг, я заметил кусты, чем–то отличающиеся от других. Приглядевшись, я понял, что отличаются они тем, что под ними что–то виднелось. – Наверняка это мешок с инструментами, припрятанный Н., – подумал я. Будто прочитав мои мысли, писатель направился к этим кустам, пошарив под ними, он извлек оттуда серый мешок. Затем вытряхнул из него на траву всё содержимое. Там оказалось: лопата (небольшая), кирка ломик, веревка, пара рабочих перчаток и электрический фонарь (взглянув на который я предположил, что он работает от аккумулятора). Взяв фонарь, мы сложили остальные инструменты обратно в мешок, который Н. тут же перебросил через ограду. Инструменты вместе с мешком ударились о чей–то памятник, создав при этом совершенно ненужный нам в данный ситуации шум. На секунду замерев, я подумал, что все пропало, вся наша абсурдная затея провалилась, но всё было спокойно, и на шум не сбежалась толпа охранников.
Н. начал перелезать через ограду, когда я заметил на ней то, чего прежде не видел. Это была небольшая табличка  с выгравированной на ней надписью. Для кого она здесь висела, я не знал, но слова на ней заставили меня задуматься. На ней было написано следующее: – ПОМНИТЕ НАС, ВЕДЬ МЫ ТОЖЕ ДЫШАЛИ, ЛЮБИЛИ И РАДОВАЛИСЬ.
 – Написано как будто от имени тех, кто здесь покоится, – подумал я. В словах написанных на табличке был смысл, вот только вряд ли много кто смог бы его понять. Сомневаюсь, что до людей похороненных здесь кому–то было дело, и что кто–то по ним скучал. Ведь нормальный человек смотрит на психически ненормального так же, как ребенок смотрит на старика. Ребенок и представить себе не может, что старик когда–то был тоже ребенком, и у него были дела, чувства, стремления, мечты. Психически здоровому человеку тоже трудно поверить, что ненормальный не всегда был таким, какой он есть сейчас. Мне стало жалко людей, волей судьбы оказавшихся в ЭПДД, потому что никто не заметит, как их не станет, никто не расстроится, если они умрут.
– Ты там будешь до утра стоять? – бросил Н., который уже находился по другую сторону ограды. – Сейчас, сейчас, – сказал я, и начал, цепляясь за прутья забора, преодолевать его. Перелезть было не так уж сложно, все прошло нормально за исключением нескольких страшных секунд, когда моя рука соскользнула с металлического прута, и я подумал, что сейчас распорю себе живот, угодив им на острые наконечники кольев забора. Но, к счастью, всё обошлось.
Теперь находясь на кладбище пансионата, я разглядывал основное здание учреждения, и оно не переставало угнетать меня своими огромными размерами и недружелюбными решетками на окнах. Мы уже собирались начать поиски нужной нам могилы среди многих одинаковых невысоких памятников, на могилах ничем друг от друга неогороженных, и не могущих похвастаться наличием на них цветов (даже искусственных). Как, вдруг, свежий ночной воздух прорезал резкий звук разбивающегося стекла и дикий нечеловеческий крик. Мы с Н. одновременно вскинули головы вверх и посмотрели на громадину здания. На четвертом этаже которого одно окно отличалось от многих других. Главное отличие его состояло в том, что через дыру в разбитом стекле и прутья решетки высовывалась человеческая рука, которая жадно пыталась схватиться за что–нибудь кроме воздуха, и судя по крику, который теперь не заглушало уже не целостное стекло, рука принадлежала женщине. В окне, которое поначалу было темным словно глазница старого черепа, теперь загорелся свет, и я увидел силуэт этой женщины. Через секунду к её силуэту прибавилось ещё несколько, судя по всему санитары, и оттащили женщину от окна вместе с её уже окровавленной рукой. Крик прекратился. Но поразмышлять о случившемся я не смог, потому что писатель вдруг с силой схватил меня за плечо. Я взглянул на него, но он смотрел не на меня, проследив направление его взгляда, я увидел то, от чего сердце моё ушло в пятки. К нам приближался луч света, исходящий из фонаря, зажатого в левой руке охранника, который тоже приближался. В правой руке этого человека был зажат пистолет.
 – Всё кончено, – только и успел подумать я.
Я стоял бы так, не в состоянии пошевелиться, ещё очень долго, но Н. реагировал быстрее. Схватив меня, он потащил мое онемевшее тело к ограде и мы, пригнувшись, спрятались за надгробиями самого ближайшего к ограде ряда могил. Я был благодарен людям, присматривающим за этим кладбищем, за их халатное отношение к своей работе, потому что не будь здесь обильных зарослей сорняков на могилах (за исключением свежевырытых) и нескольких безжизненных деревьев, которые мрачно стояли, раскинув ветви, на которых больше никогда не вырастут листья, и являли собой лишь мертвые памятники, отдаленно напоминающие их былое величие, то охранник нас наверняка бы заметил. Но судя по тому, что он не окликнул нас и не пристрелил, он всё–таки нас проглядел. Что же привело его сюда? Был ли это обычный плановый осмотр территории? Нет. Привлек ли его шум, который создали мы с Н.? Сомневаюсь. Наиболее подходящим вариантом было то, что его привлек звук разбиваемого стекла и крик женщины, а так как сторона здания, на которой это произошло, была видна только с кладбища, он и пришел сюда. Я выглянул из–за памятника. Охранник в черной форме, подтверждая мои догадки, стоял спиной к нам и шарил светом из фонаря по окнам в поисках разбитого. Найдя нужное, он несколько секунд светил на него затем резко обернулся назад. Я тут же спрятался обратно. Затем выглянул, на этот раз очень осторожно. Теперь свет фонаря рыскал по могилам, но нас было не заметить. Охранник как будто колебался, пройти ли ему через ряды надгробий, с одинаковыми овальными фотографиями, на которых изображены сумасшедшие, к ограде и осмотреть всё до конца или пойти в свою темную, уютную будку и продолжить дремать. Разумеется, он развернулся и пошел в свое маленькое убежище, он же не псих, чтобы гулять ночью по кладбищам.
– В отличие от нас с Н., – подумал я, и неожиданно меня разобрал смех. Подавив внезапный порыв истерического хохота, который так и рвался наружу, я повернулся к памятнику, за которым прятался Н. и … И его там не было! Неужели он оставил меня? Затащил ночью на кладбище и сбежал.
– Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Ночью ты пойдешь гулять! – пропели в моей голове надоедливые дети, но мне некогда было их слушать. Вновь взглянув на охранника, я заметил и Н.. Мое секундное облегчение при виде подельника, тут же сменилось страхом, потому что я понял его намерения. Крадучись, пригнувшись, быстро и бесшумно как кошка, писатель двигался за спиной охранника, стремительно сокращая расстояние между ними, в руках его была зажата лопата. Дальше всё происходило как в замедленном видео. Н. подкрадывается за спину охранника, тот в последнюю секунду оборачивается, но удар лопатой в лицо подавляет его крик и заставляет упасть на землю, ещё несколько ударов лопатой, и дело сделано – охранник который дергается в первые мгновения после падения, перестаёт шевелиться.
С этого момента все чувства дружбы, сочувствия, уважения к Н. из меня ушли, оставив после себя лишь ужас и больше ничего. Я понимал, что уже поздно, но теперь я действительно почувствовал, что могу не пережить эту ночь. Что мне делать? Кричать? Бежать? Я не знал … Но знал я одно, даже если сейчас я позову охрану пансионата на помощь, и они задержат Н., его это не остановит, а только разозлит, и он найдет меня, где бы я не был. Найдет и убьет. Единственным выходом было доделать начатое дело. И сделать все, так как скажет писатель. А потом бежать. Куда? Как? Об этом я подумаю потом, когда с делом будет покончено.
Неужели я считал этого человека нормальным и хотел ему помочь? Глядя на него теперь, я сомневался, что он хотя бы чуть–чуть менее сумасшедший, чем все психи, похороненные на кладбище ЭПДД, вместе взятые.
Он стоял возле трупа охранника, только что им убитого, и, опираясь на лопату, смотрел на меня. Лицо бедняги охранника превратилось в кровавое месиво, из которого торчали ошметки кожи, обломки костей и зубов. Это было видно даже мне, оттуда, где я стоял. Лицо Н. же было забрызгано кровью его жертвы. Кровь в лунном свете казалась черной. Но самым страшным в этом зрелище был не труп охранника, и не забрызганное лицо Н.. Самым страшным во всем этом была улыбка писателя. Он стоял и улыбался, глядя на меня, но улыбка была не доброй, не человеческой. Это был оскал зверя, попробовавшего свежей крови. Оскал столь похожий на улыбку, но отличающийся. Оскал был намного шире, чем обычная улыбка он просто разрывал ему рот. И в отличие от улыбки, оскал не касался его глаз, не делал их мило зажмуренными. Глаза писателя были широко раскрыты, и в них за исключением сумасшествия, была только темная бездонная пустота.
Постояв еще немного и полюбовавшись на дело рук своих, писатель двинулся ко мне. Но шагая среди могил, он не дошел до меня. Н. остановился, не дойдя несколько метров  до места, где я стоял и сказал: – Вот она. Я подошел к нему и понял, что это действительно была она. Свежая могила. С фотографии на надгробии на меня смотрела девушка, её светлые волосы доходили ей до плеч, лицо девушки было приятным, только глаза источали страх и подозрительность. Подсчитав промежуток лет между датой рождения и смерти, я понял, что ей было двадцать два года. Затем я прочел её имя – Хелена Кроу.
Вдруг вся тяжесть и неправильность совершаемых нами действий навалилась на меня, словно гора на муравья. Мне захотелось оказаться как можно дальше от этого места, от этого человека, от этих событий. Силы начали покидать меня, я отошел от могилы Хелены и сел на землю, прислонившись спиной к стволу одного из безжизненных деревьев. Я знал, что мне нужно для того чтобы продолжить и начал шарить по карманам куртки в поисках успокоительных таблеток. Найдя упаковку во внутреннем кармане, я принял сразу две таблетки. Н. стоял, молча, снова опершись на лопату, и наблюдал за мной. Кровь охранника на его лице уже высохла и выглядела чуть менее зловеще, чем раньше.
  Не знаю, сколько времени прошло, скорее всего, не больше десяти минут (однако, мне показалось, что прошло уже несколько часов), когда я услышал это. Стук глухой, но хорошо различимый в ночной тишине, раздавался из–под земли. – Нет, – подумал я тогда – Не просто из под земли – из гроба, кто–то стучал по крышке гроба… Изнутри.
Я встал и подошел к могиле Хелены, возле которой стоял Н. неподвижно, и, глядя на меня, улыбался. Стук стал более отчетливым. Никаких сомнений не осталось по поводу того, из чьего гроба доносится звук. Ужас, охвативший меня, не возможно было передать словами. Но это было только начало. Со дна могилы послышался голос молодой девушки. Голос взывал ко мне и становился всё громче. Девушка кричала: – Откопай меня! ОТКОПАЙ МЕНЯЯЯ!
– Что с тобой? – спросил Н..
– А ты разве не слышишь? – ответил я.
 – Нет.
 – Она просит, чтобы я её откопал.
– Ну, так откапывай, – сказал Н. и, задрав голову к черному небу, рассмеялся безумно, но не громко.
Я взял лопату и начал копать.
Что было дальше, я помню плохо и могу лишь поблагодарить память за то, что она сберегла остатки моего рассудка, не дав запомнить всех подробностей копания в могиле сумасшедшей бедняжки. И все же я должен описать то малое, но невыразимо ужасное, что мне все–таки удалось запомнить.
Я помню как в каком–то безумном остервенении копал землю, как вскрыл ломом крышку гроба, как увидел лежащее внутри тело девушки, убитой по прихоти писателя, который пытался проникнуть в тайны смерти. Девушка была облачена в простую белую робу пациента ЭПДД, руки её были связаны и лежали на груди, однако нижняя челюсть её подвязана не была, и рот был открыт и выглядел как черная бездна на фоне серо – желтого лица. Не знавшая радости жизни из–за своей паранойи, она теперь мертвая лежала тихо и неподвижно, и закрытые глаза её не смотрели в небо, только светлые волосы, освещенные лунным светом и моим фонарем, выглядели более–менее живыми.
Охваченный страхом и омерзением я выскочил из ямы и сел, мокрый от пота и перепачканный землей, прислонившись спиной к дереву, возле которого я уже сидел некоторое время назад. Последнее, что я запомнил, прежде чем потерять сознание было то, как Константин Н. спускался в только что отрытую мной могилу.
***
Открыв глаза, я несколько секунд не мог понять, где я нахожусь, но вскоре вспомнил всё. Ко мне стремительно приближалась охрана, но как не странно, она меня сейчас не волновала, потому что я увидел кое–что пострашнее. На одном из суков дерева, под которым я сидел, висело тело девушки, подвешенное с помощью веревки за шею, как на виселице. Тело слегка раскачивалось на ветру. Я сразу понял кто это – это была девушка из могилы, но лицо её закрывали свисающие волосы, и поэтому была ли это Хелена Кроу или нет, точно я не знал, а сравнивать лицо повешенной с фотографией на надгробии Хелены Кроу у меня не было времени (впрочем, как и желания). Крики охраны были все ближе. Но взгляд мой искал не их, а человека который сделал это с бедной девушкой, человека которого я боялся до смерти, человека по имени Константин Н… Но его нигде не было. Это был мой шанс на побег, я мог скрыться и надеяться, что писатель больше меня не найдет.
Я вскочил на ноги и бросился к ограде. Затем перелез через неё (опять чуть не оставив на острых кольях ограды свои внутренности). Пятясь спиной вперед подальше от ЭПДД, я смотрел на дерево и на висящего на нем человека.
– Шесть! Семь! Восемь! Девять! Десять!
–Решишь ты труп её повесить! – вспомнил я и, что было сил, ринулся прочь.

7-ПОХИЩЕНИЕ ВО СНЕ
Следующие несколько дней, проведенные мною дома, были лишены покоя. Я метался из комнаты в комнату, поминутно выглядывая то из одного окна, то из другого, ожидая увидеть за ним приближающегося к моему дому Константина Н., но так его и не узрел. Однако, я постоянно видел его, когда смотрел на себя в зеркало, как будто я и был им. Или я опасался, что замечу, как писатель стоит за спиной с кухонным ножом в руке и бездушной улыбкой на лице. Из–за этого мне пришлось разбить в своем доме все зеркала, и все равно я боялся вглядываться в какую–нибудь отражающую поверхность.
Ещё меня начали беспокоить странные, необычно яркие и запоминающиеся сны. Сны – в которых я видел глазами человека, который постоянно ходил в одно и тоже здание, что это за здание я так понять и не смог. Но в здании этом усатый мужчина, сидящий за большим письменным столом, постоянно раздражал человека (чьими глазами я видел), своими отказами насчет какой–то работы.
В мой измученный страхом разум начало проникать понимание этих снов, после того как я вспомнил проблемы одного знакомого мне писателя, чьи книги никто не хотел издавать. В очередной раз я понял, что как–то связан с Константином Н., и теперь каким–то непостижимым образом, погружаясь в сон, я мог видеть то, что с ним происходит или происходило, его же глазами. Эта связь ужасала меня, но я не знал, что мне делать, пока мне не приснился один из таких снов, который и побудил меня предпринять решительные действия.
В этом сне я опять видел глазами писателя, но на этот раз был не день, а ночь и писатель не пошел туда, куда ходил обычно, вместо этого он прятался за углом знакомого мне девятнадцатиэтажного дома, кого–то поджидая. Нужный ему человек не заставил себя долго ждать, и за угол зашла молодая девушка (разумеется, со светлыми волосами) даже не подозревавшая о том, что её ожидает.
Резкий удар в голову лишил девушку чувств, а существо (чьими глазами я все это видел) взвалило её себе на плечи и затащило в подъезд. Затем существо вместе с девушкой поднялись на лифте, а после оно потащило девушку к двери квартиры с отчетливо различимым номером 733.
Что было дальше, я не видел, потому что проснулся, но это было и не обязательно. Я узнал всё, что мне необходимо было знать. Узнал то, что Н. не прекратил свои эксперименты, и не удовлетворившись убийством охранника, а также выкапыванием трупа умалишенной блондинки с последующим её повешеньем на дереве – он теперь наверняка решил убить ещё и ту несчастную, которую он силой затащил в своё временное убежище. Я не знал, когда произошло то, что я видел во сне, но я знал, что должен во что бы то ни стало попытаться спасти бедняжку и остановить Константина Н., даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни.

8-НОЖ В ГРУДИ
Было приблизительно пять часов утра, когда я очнулся ото сна, в котором Н. затащил к себе в квартиру оглушенную бедняжку – блондинку.
Я быстро поднялся, оделся и пошел на кухню. Выпил немного воды и, порыскав глазами по внутренностям кухонных ящиков, нашел самый большой из имеющихся у меня ножей. Щелкнул пальцем по лезвию, убеждаясь в его остроте, затем спрятал нож во внутреннем кармане куртки и вызвал такси. Несмотря на то, что я проспал несколько часов, я чувствовал себя очень усталым, как будто всю ночь что–то таскал, а пальцы на руках неприятно горели, словно обожженные трением о них жесткой веревки.
Некоторое время спустя я уже стоял напротив девятнадцатиэтажного дома, который я недавно видел во сне, а когда–то и наяву. Я плохо себя чувствовал, постоянное нервное напряжение, плюс алкоголь, лекарственные препараты седативного действия – всё это напоминало о себе головокружением, тошнотой, слабостью, отрешенностью, обреченностью. На ногах меня заставляла стоять лишь цель, ради которой я и явился сюда. Целью этой было в первую очередь спасение девушки, а уже во вторую убийство писателя. Да я решил покончить с ним, ведь пока он жив, он не остановиться, углубляясь все больше в свои дела, которые означают осквернение могил, убийства, и черт еще знает что.
Серое утро начал прорезать свет восходящего солнца, когда я вошел в подъезд, ставшего мне ненавистным, дома. Ощущая себя героем какого–то кошмарного сна, я поднялся на лифте на седьмой этаж и встал напротив двери с номером 733. Собирая в себе остатки мужества, я достал кухонный нож. Судорожно сжимая в руке синюю пластиковую рукоятку ножа, я толкнул дверь нужной мне квартиры, как и в прошлый раз, она послушно отворилась.
Крупицы света, проникающие через завешенные шторы, плохо развеивали мрак комнаты, однако я смог разглядеть стоящий посреди комнаты стул, с грубо привязанной, с помощью знакомых мне веревок, к нему девушкой. Н. не было видно. Испытав облегчение, я подошел ближе к девушке. Бедняжка была жестоко избита, её бирюзовое летнее платье, лицо и светлые волосы – всё было забрызгано кровью. Она была без сознания, но судя по её тихим стонам – жива.
Я развязал тряпку, перевязанную вокруг её головы, на уровне рта. Освобождение от импровизированного кляпа, привело девушку в чувство. Она открыла глаза и взглянула на меня. – Всё будет хорошо, – хотел сказать я, но слова застряли у меня в горле, потому что глаза девушки при взгляде на меня наполнились ужасом. Она прошептала: – Пожалуйста… Не бей меня больше… Отпусти… Зачем тебе это?..
– Почему она разговаривает со мной так как будто это я её избил и связал? – подумал я. – Не мог же я, ведь я не… это всё Н… Это не я! Внезапно, я поднял кисти своих рук к глазам и рассмотрел их. Не может быть! Костяшки пальцев были в ссадинах и гематомах, словно я действительно недавно кого–то избивал. Но я не помню! Я не помню, откуда это взялось! Неужели я?.. Поток моих мыслей был прерван хлопками, раздававшимися у меня за спиной. Я обернулся и увидел писателя, он хлопал в ладоши и как обычно безумно улыбался.
– Не подходи! – приказал я писателю и угрожающе выставил вперед руку с зажатым в ней ножом. Своим телом я пытался закрыть девушку от Н., который наверняка снова попытается причинить ей вред.
– О! Я так боюсь, – усмехнулся Н., издевательски коверкая голос. – Ты больше никому не причинишь вреда! Я тебе этого не позволю, – сказал я ему, пытаясь придать голосу как можно большую твердость и уверенность, но нож в моей руке предательски дрогнул.
– Ах ты, псих несчастный! Хватит разговаривать с воздухом! Отпусти меня! Помогите! ПОМОГИТЕ КТО–НИБУДЬ! – истошно завопила девушка у меня за спиной. От неожиданности я даже слегка отскочил от неё в сторону – так громко она кричала, тем более что все мои нервы были напряжены до предела. Но отскочив, я тут же пожалел о своей мимолетной слабости, ведь я оставил её без защиты, и писатель тут же этим воспользовался. Он проворно подскочил к девушке и ударил её кулаком по лицу наотмашь, не очень сильно, однако девушке этого хватило, чтобы снова лишиться чувств. Голова её безвольно повисла, свисавшие с неё светлые волосы, заляпанные кровью, прикрывали девушке грудь и живот.
Теперь я стоял спиной к двери, и Н. некуда было бежать (хотя он этого делать, по–видимому, и не собирался). Писатель стал расхаживать взад – вперед недалеко от стула, с привязанной к нему бедняжкой. Ходил он, заложив обе руки за спину, иногда поднимая лицо, с которого не сходила сумасшедшая улыбка, к потолку. Затем он остановился и заговорил, уставившись на меня.
– Ты меня поражаешь, – сказал он: – Неужели ты ещё не догадался? – О чем ты? – спросил я, чтобы сказать хоть что–нибудь, голова моя снова закружилась, комната и всё находящееся в ней расплылось перед моими глазами, и я, теряя силы, старался хотя бы устоять на ногах.
– О чем я?! – сказал Н., и, подняв голову, рассмеялся в потолок: – Ну ты и шутник! – Неужели ты никогда не задумывался над тем, откуда я взялся? Почему тебя так тянуло мне помогать в делах, о которых ты раньше и подумать боялся? Почему ты разбил все зеркала в своем доме? И самое главное, почему у тебя на руках синяки, такие, какие бывают, когда ты старательно кого–то избиваешь? И неужели тебя не смутила просьба этой девушки не бить её больше и то, что она меня даже не видела притом, что я находился буквально в двух шагах от неё?
Разумеется я задавал себе все эти вопросы, но ответ на них, возникающий в моей голове, мне не нравился, более того я боялся его до дрожи.
– Ладно! Соображаешь ты, как я вижу все хуже и хуже, поэтому не буду тебя мучить и всё расскажу, – сказал Н., повернувшись лицом ко мне и спиной к девушке.
Я стоял и молча смотрел на него, больше всего на свете мне хотелось оказаться подальше отсюда, но ничего ещё было не кончено, и я ждал что же мне скажет писатель, хотя в глубине моего измученного разума, я уже обо всем догадался.
– Ты убил их… Ты убил их всех… Ты подстроил смерть пациентки ЭПДД, ты раскопал её могилу, ты повесил её труп на дерево, ты убил охранника, ударяя лопатой его по лицу снова, и снова… И снова…Ты сделал это с ним ведь он мог помешать тебе, помешать нам, ты избил и связал эту несчастную бедняжку, ту что сейчас сидит перед тобой и ты её убьешь…Скоро, – сказал Н.. Он довольный собой, улыбался и выглядел полным сил, в отличие от меня. Я из последних сил пытался устоять на ногах.
– Нет – это ты их убил, – выдавил я из себя фразу: – Я видел. – В принципе ты прав, – сказал писатель: – Но ведь я это ты… Твое имя Константин Н.
– Этого не может быть, – сказал я. – Ещё как может дружище, – ответил писатель: – Понимаешь… Когда погибли наши с тобой Вики и Джуди, именно тогда, когда ты увидел их мертвыми в морге, появился я – как мания убийства девушек блондинок внутри тебя, как нечто совершенно на тебя не похожее, но тем не менее неразрывно с тобой связанное. Поначалу я был очень слабым внутри твоего разума, лишь тихим голосом я мог нашептывать тебе свои безумные идеи, но ты сам сделал меня сильнее, ты и доктор Морган, выписавший нам эти седативные препараты, с каждым глотком спиртного и с каждой принятой тобой дозой успокоительного, та часть твоего разума, которую ты считал собой становилась слабее, однако одновременно с этим становился сильнее я. Да поначалу я и сам не хотел никого убивать, и надеялся удовлетворить свое нездоровое увлечение написанием романов, но потерпел неудачу, они не получили признания, а без него и удовлетворения не было, и тогда я решил перед следующим романом запастись опытом, если можно это так назвать. И в этом мне помогли пациентка, охранник и ещё эта девушка, – сказал он, поглаживая блондинку по голове: – Я становился сильнее, мои мысли в твоей голове звучали всё громче, и ты ненавидел себя за эти мысли, так ненавидел, что не мог смотреть на себя в зеркала и разбивал их. Время шло, алкоголь и таблетки заставили тебя забыть своё имя, а нежелание смотреть в зеркала заставило тебя забыть, как ты выглядишь, и тогда я понял, что, пришло время, выйти в свет и появиться в твоей жизни в виде галлюцинации, изображающей тебя же самого только пишущего рассказы. Ну, а дальше ты знаешь. Твое сознание отключалось все чаще, моё соответственно чаще включалось. А когда ты все–таки бодрствовал, я являлся тебе в виде галлюцинации и просил о помощи, и ты помогал, сам не зная почему. Так ведь? Но всё это теперь не имеет значения, потому что скоро твоей части нашего Я уже не будет, оно исчезнет, и останусь только я, тот кем ты всегда хотел, но боялся быть.
– Нет, я тебе этого не позволю, – только и мог сказать я, хотя понимал, что сил у меня больше нет.
– Ты слишком слаб, – сказал писатель: – И я могу управлять тобой, так что давай, наконец, прекратим страдания этой бедняжки, и вместе с этим и закончим существование твоей части нашего Я.
Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что тело моё помимо воли приближается к девушке, писатель стоял рядом с ней и, улыбаясь, смотрел на меня. Только глаза его были более сосредоточенными, чем обычно. Дальше я начал наблюдать, как моя рука с зажатым в ней ножом поднимается, занося смертоносное острие над ни в чём не повинной девушкой.
Я пытался сопротивляться, но тело не слушалось меня, и разум был скован. Но тут неожиданно девушка очнулась и взглянула на меня, в её заполненных слезами боли и страха глазах, я, наконец, увидел свое отражение. Я увидел себя, держащего нож, и тогда я всё же признал, что я и есть Константин Н.. Я осознал, что всё это зло – моих рук дело, а писатель всего лишь его небольшая часть. Это придало мне сил.
Довольная улыбка начала сползать с лица писателя.– Нет! – сказал он: – Не делай этого! Ты же погубишь нас! Но было поздно…
В последний момент, овладев собой, я ударил ножом себя в грудь с правой стороны, спасая тем самым девушку от неминуемой смерти, и упал на пол.
Сколько времени прошло точно я не знаю, но когда я очнулся количество света, проникающего в окно, стало значительно больше. Я встал и огляделся. Девушка, снова потерявшая сознание, так и сидела, привязанная к стулу. Писателя нигде видно не было.
– Почему у меня так сильно колет в груди? – подумал я, и, опустив глаза вниз, увидел торчащий из неё нож. Как только это зрелище коснулось моих глаз, силы, на долю секунды появившиеся, вновь покинули меня. Однако, судя по всему, рана была не такая уж и серьезная. Вероятно, нож зашел не так уж и глубоко и не повредил никаких важных кровеносных сосудов, кровь из раны уже не шла, когда как сам нож, вонзенный в мою плоть, всё–таки представлял собой некую проблему, причиняющую мне довольно сильную боль. Но вытаскивать нож я не спешил, опасаясь возникновения сильного кровотечения.
Шатаясь, я подошел к блондинке–бедняжке, и развязал её. Подхватив обмякшее тело до того, как оно коснулось пола, я отнес её на кровать. Затем взял телефон и набрал номер службы спасения, назвав им адрес квартиры, в которой я находился, и вызвал бригаду неотложной помощи.
Времени у меня было мало, писатель в любой момент мог вновь захватить контроль над моим телом, и дабы обезопасить девушку я решил покинуть квартиру Джуди (которая теперь являла собой место жестокого преступления) и отправился как можно дальше оттуда, а именно к себе домой.

ЭПИЛОГ
С трудом вспоминаю, то, как я добрался домой. Писатель постоянно пытался захватить контроль над нашим общим разумом и вернуться в квартиру №733, чтобы завершить начатое. И честно признаться несколько раз у него это почти получилось, однако, вспоминая то, как я его одолел, вонзив нож в себя, я придумал трюк. И когда чувствовал, что вот–вот лишусь чувств, и балом начнет править писатель, я изо всех сил давил на рукоятку ножа, который торчал у меня из груди. Это причиняло мне невыносимую боль, но позволяло оставаться в сознании, оставаться собой. Забавно, наверное, я выглядел, когда шел по улице с торчащим ножом из тела, и периодически на него надавливая! Но очевидно то, что окружающим это было глубоко безразлично, потому что других препятствий, за исключением копошащегося в моей голове писателя–убийцы, я не встретил.
Придя домой, я тут же сел за стол взял блокнот, шариковую ручку, и начал писать этот роман. Да, да! Именно тот, который вы сейчас читаете.
Почему я решил это сделать?  Не знаю. Но знаю, почему я описывал свою историю именно с той точки зрения, с которой видел её я. Когда ещё не знал, что являюсь сумасшедшим, натворившим столько ужасных дел. Я сделал это для того, чтобы тот, кто сейчас читает этот роман понял, что я (тот я, который никогда не собирался писать рассказы об убийствах) никогда бы так не поступил. Я не ведал, что творил. Если бы я точно знал, что спятил после смерти моей жены и дочери… Но нет. Я этого не знал. Однако знаю теперь. И я надеюсь, близкие тех людей кому я причинил зло, хотя бы попытаются простить меня. Но очевидно, что я прошу слишком многого. И даже если кто–нибудь меня и простит, то я себя не прощу никогда.
Я чувствую, как писатель снова набирается сил, и я знаю, что пока я жив будет жить и он. Но это не проблема! Ведь труба отопления, проходящая в углу между стеной и потолком моего зала, выдержит мой вес (я уже проверил) и остатки веревки, которыми я связывал девушку тоже при мне (и довольно таки крепкие).
Теперь роман почти окончен и я могу отдохнуть, ведь писал я его остатки дня и всю ночь (после того как вернулся из квартиры №733). Я смотрю в окно, близится рассвет, небо начинает светлеть и для кого то начнется новый день… Однако если мой замысел с трубой и веревкой пройдет удачно, рассвета мне уже не увидеть.
                Конец.