Тело в палате

"Посвящается всем "не сумасшедшим""
1–БЕЗ ГЛАЗ В КИНОТЕАТРЕ
Большинство жителей Энгельтарта сейчас спокойно спали, укрывшись теплыми одеялами, у себя по домам. На улицах города, в эту прохладную осеннюю ночь, было тихо и безлюдно. Изредка слышался лай бродячих собак, а иногда, и их заунывный вой на луну, наполненный безграничной тоской.  Вот–вот и тишину нарушал шум одиноко проезжающей машины. Ветер игрался с листьями, обрывками бумаг и другим мелким мусором, небрежно разбрасывая это всё по автомобильным дорогам и пешеходным тротуарам. В этот поздний час город казался вымершим и всеми покинутым. Но не только бродячие собаки не спали этой ночью. Девушка по имени Кэролайн, задыхаясь, бежала. Она хотела поскорее попасть в свой дом. До которого оставалось бежать не так уж и много. Всего лишь пару поворотов. Однако туфли на каблуках, которые Кэролайн решила надеть сегодня на вечеринку (с которой она и возвращалась), значительно затрудняли её бег. Так она и бежала, мысленно проклиная себя за то, что не поехала на такси, и за то, что не позволила Дику отвезти себя домой. Она давно знала, что Дик к ней неравнодушен, но он ей не нравился. Он был невысокого роста, полноватый, с глупо зализанными короткими черными волосами. Картину полнейшего неудачника дополняли огромные круглые очки, которые он носил на лице, и россыпь прыщей, которую он носил там же. Сейчас она отдала бы всё на свете, чтобы оказаться с ним в его машине, но было слишком поздно.
Она сама не знала, почему вдруг решила пойти пешком. Хотя нет, знала. Она увидела как Рой – парень, который ей нравился, подвыпив, начал зажимать в углу эту смазливую стерву – Лоис. И это после того, как он признавался Кэролайн в своих «искренних» чувствах. Да как он мог? После увиденного Кэролайн срочно захотелось подышать свежим воздухом и, не дождавшись конца вечеринки, она ушла, выбрав ночную прогулку, вместо поездки на такси. И сделала она это зря. Кэролайн поняла насколько зря, только тогда, как, пройдя пару поворотов от дома, в котором была гулянка, она почувствовала, что её кто–то преследует. Обернувшись, она увидела мужчину, одетого в черное, с черной сумкой, перекинутой через левое плечо, в которой позвякивали какие–то металлические предметы.
Это зрелище в сочетании с безлюдностью улиц и ночным временем суток заставило Кэролайн броситься бежать со всех ног. Пробежав немного, она обернулась, но, не увидев за спиной преследователя, не замедлила бег, а наоборот попыталась ускориться. В глубине души Кэролайн немного успокоилась, и у неё появилась надежда на то, что она благополучно доберется до дома. Тогда она ещё не знала, что эта ночь станет для неё последней.
Кэролайн продолжала бежать. Стук каблуков по тротуару в этой тишине звучал воистину оглушительно громко. – Когда доберусь до дома, заброшу эти туфли куда подальше, и больше никогда их не надену, – думала Кэролайн. И в чем–то она была права. Эти  туфли ей больше надевать не пришлось.
Слева показался поворот, с которого начиналась финишная прямая к дому Кэролайн, справа виднелось заброшенное здание старого двухэтажного кинотеатра. Кэролайн значительно приободрилась, сзади никого не было, а до дома оставалось всего ничего. Она уже мечтала о горячей ванной, которую она примет дома, когда внезапно на пути Кэролайн появился мужчина в черном, заставляя её свернуть направо и бежать прямиком в здание кинотеатра, чьи черные проемы, предназначенные для дверей и окон, напоминали раскрытые рты – рты чудовищ, жаждущих сожрать что–нибудь… А может быть кого–нибудь. Кэролайн никогда не стала бы загонять себя в ловушку и пытаться спрятаться от преследователя в этом мрачном здании. Нет. Просто она знала о черном ходе, с другой стороны кинотеатра. Она собиралась забежать в главный вход, пересечь здание изнутри и выбежать через черный ход, от которого было недалеко до одной из наиболее оживленных улиц Энгельгарта, где было полно народу даже ночью. Но её план провалился. Ведь человек в черном тоже знал про запасной выход. И он не собирался дать Кэролайн добраться до него. Он подготовился. Именно, он натянул горизонтально веревку на высоте человеческого колена. Веревка преграждала главный вход, а концы её были привязаны к трубам отопления, находящимся по разным концам помещения. Так что любой вошедший в этот проем непременно должен был споткнуться. И Кэролайн споткнулась. И не просто споткнулась… Она со всего маху налетела на веревку и даже не успела понять, как её вертикальное бегущее положение сменилось на горизонтальное падающее положение. Всё произошло очень быстро. Вскрик. И темные волосы Кэролайн взметнулись в воздух, злополучные туфли слетели с её ног, и разлетелись в разные стороны, а сама она упала, больно ударившись грудью о бетонный пол, и в мгновении ока вдохнула множество пыли, которой было всё покрыто. Но подняться и откашляться Кэролайн не успела. Миг, и она почувствовала, как что–то тяжелое надавило ей на спину, а другое что–то обвилось вокруг шеи. Это преследователь уперся в неё коленом, и пытался задушить резиновым шнуром. Кэролайн пыталась сопротивляться, одной рукой она пыталась ударить нападавшего, а другой пыталась ослабить давление шнура на горло. Но напрасно. Рот Кэролайн открывался и закрывался в безуспешной попытке вдохнуть воздух. Со стороны она напоминала гротескную рыбу, выброшенную на берег. Какому–нибудь психу  это даже могло показаться смешным, но Кэролайн было не до смеха. Лицо её начало приобретать синевато–красный оттенок, изо рта её доносились хрипы. Убийца тоже тяжело дышал. Проходи мимо кинотеатра какой–нибудь прохожий мог подумать, что внутри происходит что–то интимное. Но никого не было. Была только Кэролайн и убийца. Всё. Точка. Больше никого.
Теперь Кэролайн понимала, что ей не выбраться. Её руки беспомощно царапали бетонный пол, обламывая ногти на пальцах. Кэролайн хотела жить, хотела ещё раз увидеть своих родных и друзей, особенно своего младшего брата Кевина. И осознание того, что она никого больше не увидит, не обнимет, ни с кем не поговорит, приводило её в ужас. В сознании Кэролайн проносились воспоминания – счастливые и не очень, а затем наступила тьма. Для Кэролайн всё было кончено, для человека в черном, пока еще нет. Он перевернул её на спину. Затем порылся в сумке. Нашел необходимые инструменты. И аккуратно извлёк глаза Кэролайн. Затем спрятал их в специально приготовленную баночку у себя в сумке. И почувствовал себя немного удовлетворенным. Хотя он знал, что это далеко не конец. Всё только начинается. И он будет делать всё, что должен. Потому что он это умеет. Потому что он этого хочет.
И, оставив мертвую Кэролайн, разглядывать пустыми глазницами потолок, человек в черном покинул здание кинотеатра. А неподалеку парень по имени Кевин внезапно проснулся у себя в постели. Затем взглянул на круглый, прикроватный столик, на котором стояли часы. Синие цифры на черном фоне показывали время – 3:28.
– Интересно Кэрол вернулась с вечеринки?– подумал Кевин. Он ещё не знал, что его сестра Кэролайн отправилась туда, откуда никто ещё не возвращался. Никогда.

2–ЭТО НОРМАЛЬНО
В Энгельгарте жители давно привыкли к убийствам, грабежам и насилию. Они привыкли к тому, что человек, решивший сходить в магазин за покупками, мог пропасть навсегда. Это было нормально. Ужасно, но нормально. Они привыкли к тому, что система прогнила, и защищает не людей с совестью и честью, а людей с деньгами. Это тоже нормально. Для кого–то страшно, ну, а для других нормально. Потому что человек – это существо, которое привыкает ко всему. Абсолютно. Даже самые ужасные события с каждым своим повторением приближаются к определению – нормально. Ведь чем чаще что–нибудь происходит, тем больше к этому привыкаешь. Чем больше привыкаешь, тем меньше удивляешься. Потому что не произошло ничего особенного, лишь то, что происходит каждый день. Всё нормально.
– Сынок, как дела в школе?
– Сегодня во время перерыва на обед моих одноклассниц Кристи и Эмми, какие–то мужчины затащили к себе в машину и увезли.
– Это нормально сынок.
– Милый, как дела на работе?
– Все хорошо, когда я возвращался домой, меня избили и ограбили.
– Это нормально милый.
Обратись в полицию, и они тебе не помогут. Это нормально. Живи в страхе дальше и забудь всё. Это нормально.
Это было нормально, когда бомж обнаружил в заброшенном здании кинотеатра девушку, задушенную, с вырезанными глазами, дыры на месте которых, слепо пялились в потолок, и как будто говорили: – Это нормально, не обращайте внимания. Полиция не обнаружила ни свидетелей, ни улик – опять нормально.
Прошло ещё три месяца, и к первой задушенной жертве, лишенной какой–то части тела, прибавилось ещё три. Два парня и одна девушка. Парня по имени Бобби обнаружили задушенного, лежащего посреди беговой дорожки, на одном из многих стадионов Энгельгарта. У Бобби кое–чего не хватало. Бобби оставили мертвым на беговой дорожке, но кое–что убийца забрал с собой. Его ноги. Другого парня по имени Гарри обнаружили задушенным под столом для армрестлинга, в одном из спортивных центров. Но не всего Гарри обнаружили там… Не хватало рук. Ну, а девушку по имени Мери нашли задушенной с отрезанным языком, запертой… В чём бы вы думали? Правильно – в телефонной будке. Всё в порядке. Всё нормально. Но даже жители Энгельгарта, привыкшие ко всяким мерзостям, вряд ли ожидали, что случится дальше. Когда недалеко от больницы №9 обнаружат человека, у которого также не будет кое–чего хватать. Точнее сказать у него не будет того, что отняли у предыдущих жертв вместе взятых. То есть ног, рук, глаз и языка. Но… Ох уж это, но… Но этот человек при всем при этом будет жив.

3–НЕ ЖИВОЙ, НЕ МЁРТВЫЙ
Никто не знает, откуда взялся этот человек. Знают только, что медсестра по имени Роуз Линч, дежурившая этой мартовской ночью в больнице №9, вышла покурить на крыльце, а затем истошно завопила. На крик сбежались другие люди из персонала больницы. И сразу осознали, что для крика у Роуз были причины, и довольно таки веские. Потому что, то, что они увидели, едва не заставило кричать взрослых мужчин, которые всякое повидали. Все эти медбратья и врачи, что выбежали тогда на крыльцо, очевидно боясь прослыть плаксивыми девчонками, сдержали свой крик. Однако то, что они увидели, возможно, немного пощекотало бы нервы и бывалому патологоанатому.
Это было тело. Тело, лежащее неподалеку от крыльца. Тело, лежащее лицом вниз. Тело без рук и без ног. Тело, облаченное в какое–то подобие рваной фиолетовой футболки. Никому бы и в голову не пришло, что этот человек может быть жив. Это был мужчина. И он дышал. Вернее дышало то, что от него осталось. Оно дышало.
Тело внесли внутрь и осмотрели. После осмотра выяснилось, что неоспоримо больной человек, который сделал с этим мужчиной все эти чудовищные манипуляции, вдобавок отрезал у него язык и вырезал ему глаза. Особо догадливые врачи начали подозревать, что убийства, происходившие несколько месяцев назад и этот изувеченный человек, могут быть связаны. Приехала полиция. Уже некоторое время у них не было ни одной существенной зацепки по делу «ироничного» убийцы. Так полицейские называли его при разговоре друг с другом. Это прозвище неизвестный убийца получил от тех людей, которые смогли уловить некую черную иронию между тем, какой части тела он лишал своих жертв и теми местами, где он оставлял их искалеченные тела.
Ни одна экспертиза не помогла определить личность пострадавшего человека. Его данных не было ни в одной базе. И при себе, разумеется, никаких документов, удостоверяющих личность, у него не оказалось.
Вокруг кровати, в одноместной палате, на четвертом этаже больницы, куда отнесли беспомощное, но живое тело, стояли врачи и полицейские, и не знали, что им делать. Все были уверены, что это дело рук «ироничного» убийцы. Что это он, этой пятой недожертвой, пытался завершить цикл своих зверств. Вопрос в том, почему он не завершил? Или так всё и было задумано? И самый главный вопрос видел ли этот бедняга убийцу, и сможет ли оказать помощь в его поимке?
Но как? Как разговаривать с тем, у кого нет языка? У кого нет даже рук или ног, чтобы попытаться что–нибудь написать или показать какой–нибудь знак. У кого нет глаз, чтобы моргнуть один раз, имея в виду «да», и два раза, имея в виду «нет». К примеру. Хотя полицейские пытались проделать почти тоже самое, сказав ему, чтобы оно кивало головой, отвечая на вопросы. Один раз – да. Два раза – нет. Но тело мотало головой совершенно невпопад с вопросами. Оно что–то постоянно, нечленораздельно мычало и дергалось, однако, что тело хотело поведать так и осталось загадкой. Впрочем, учитывая то, что тело хотя бы пыталось ответить на вопросы (хоть и безуспешно), слышать оно всё–таки могло.
Изувеченный, бесполезный, но живой человек в палате №463 был подключен к системе искусственного жизнеобеспечения. Система кормила тело, доставляя ему через трубочки специальную жидкость прямиком в сосуды, а также кислород (через другие трубочки) в дыхательные пути. Кроме этого тело подключили ко многим другим приборам, которые круглые сутки сообщали врачам различные жизненные показатели недоубитого пациента. Кстати говоря, учитывая недостаток некоторых частей тела у этого пациента, жизненные показатели были вполне сносными.
Кроме грязи, в которой тело валялось на земле, на нем не нашли никаких улик ведущих к убийце. Однако одна зацепка всё же была. То как были ампутированы конечности, как были удалены глаза и язык, и как раны после всего этого были ухожены, и заживлены, говорило о том, что человек, сделавший это, если не напрямую связан с медициной, то всё равно хорошо в ней разбирается. Ведь не каждый сможет отхватить от человека конечности и часть органов, при этом сохранив испытуемому жизнь. Однако эта зацепка разрывала связь между предыдущими убийствами с ампутациями и этим, выходящим из ряда вон случаем. Ведь предыдущие жертвы были убиты. Задушены. А части их тел были удалены немного грубее. Так что тело в палате №463 никак не походило на очередной эксперимент «ироничного» убийцы. Хотя, ирония в полутеле, оставленном в грязи возле больницы не живом и не мертвом, всё же была. И это совершенно сбивало с толку полицию. С одной стороны то, что это не дело рук «ироничного» убийцы (хоть это и не факт) было бы хорошо. Это бы означало, что он ушел на покой, и больше никто не найдет, к примеру, труп задушенного человека с вырезанным желудком, сидящего за столиком ресторана. Это хорошо. Но это ещё означало, что существует ещё один, возможно даже больший псих, который калечит людей, сохраняя им жизнь, оставляя их существовать (по другому не скажешь) подобно растению. Существование в ужасе невозможности что–либо сделать. Существовать, затем умереть. Что предпочтительнее смерть или такое существование? Кто знает? Для кого как… Только случается так, что психи не дают тебе что–нибудь выбрать. Они решают за тебя. И ты либо задушенный труп, с содранным скальпом в парикмахерской, либо искалеченное до неузнаваемости и невозможности существо в палате и подключен к системе жизнеобеспечения. Так бывает. Это нормально.
Разумеется, не установив личность пациента палаты №463, нельзя было найти ни его родственников, ни друзей, ни знакомых (если таковые вообще имелись). Много споров велось по поводу того, стоит ли оставлять Тело в живых, или гуманнее будет сделать ему «смертельный» укол. Однако то, что Тело было возможным, и к несчастью для полиции, пока единственным свидетелем по делу «ироничного»  убийцы, склонило чашу весов в пользу первого варианта. И Тело продолжало жить, дышать и проводить свое жалкое существование на четвертом этаже больницы №9. Полиция, поняв, что тело оказалось не таким общительным, как они думали, перестала мучить его вопросами. И всё было спокойно, пока однажды ночью у Тела в палате не появилось сразу несколько странных и нежданных посетителей.

4–РАЗГОВОР НА КРЫШЕ
Теплый вечер. Кевин со своей девушкой Челси сидит на крыше одного из многих, стоящих рядом девятнадцатиэтажных домов. Но сидят они не на самой крыше, а на верхушке выхода канала вентиляции, сделанного из нержавеющего металла. Сбоку, у канала имеются несколько продолговатых щелочек расположенных, как лучи солнца на каком–нибудь детском рисунке. Внутри вентиляционного канала вращается вентилятор. Шум вращения равномерен и практически не слышен.
Вокруг виднеются дома повыше и пониже того, на крышу которого забрались подростки. Наибольшее очарование в созерцании с высоты ночного Энгельгарта (впрочем, как и любого другого города) было в видимости тысяч и тысяч огней. Огни горели в домах, в проезжающих внизу автомобилях, рекламных вывесках. Огнями были окружены конструкции фабрик, здания заводов и их трубы, пускающие черный дым в, и без того, черное небо. Но самыми красивыми были огни в небе. Это были огни множества дирижаблей. Их было полным полно справа и слева, спереди и сзади, вдалеке и поблизости. Кстати дирижабли были единственным воздухоплавающим транспортом Энгельгарта. Кевин помнил, что в детстве, мама рассказывала ему о самолетах. Она рассказывала, что они намного быстрее дирижаблей и летают без воздушного шара (Кевин до сих пор не понимал как это возможно). Кевин мечтал когда–нибудь увидеть эти самолеты и разумеется пределом мечтаний было бы прокатиться на нем. Но кроме Энгельгарта ни Кевин ни Челси не побывали ни в одном другом городе. И их мечты так и оставались мечтами. По рассказам мамы, Кевин также знал, что до Большой войны было намного больше работоспособного транспорта. Люди жили в странах, и в каждой стране была своя культура, язык, органы власти и прочее. Страны разделялись границами и имели между собой дружеские, враждебные или нейтральные отношения (прямо, как теперь у Энгельгарта и других городов, подумал тогда Кевин). Каждой стране чего–то не хватало, чего–то постоянно было мало, а кто–то хотел слишком многого и отношения между странами накалялись, пока несколько самых сильных и влиятельных стран не развязали Большую Войну. Так объясняла Большую Войну Кевину его мама, хотя сама её не застала и, так же как и Кевин теперь, слышала когда–то эту историю от своей матери. Истинные причины Большой Войны теперь, скорее всего не знал никто, у каждого была своя версия событий. На лицо были только последствия Войны. А это миллионы уничтоженных городов и миллиарды отнятых жизней. И теперешнее положение вещей было таково, что потомки немногих выживших в Большую Войну людей жили и пытались привести в порядок наиболее сохранившиеся города, такие как Энгельгарт. За годы, прошедшие после Войны, люди сумели обжить несколько городов и создать в них элементарные системы управления, правопорядка, образования, здравоохранения и даже культуры. Однако всё это было лишь бледной тенью развития человечества до Большой Войны. Развитие, которое привело человечество к самоуничтожению (забавно). Таких городов как Энгельгарт было несколько, и они были подобны странам прошлого, только в гораздо меньшем масштабе. Люди во всех городах говорили на одном языке, хотя и различались национальностью и цветом кожи. Хотя слово национальность давно утратило свой смысл. Потому что каждый город–страна содержал в себе множество потомков различных национальностей прошлого.
Всё это Кевин когда–то слышал от мамы, но его теперь это не сильно волновало. С тех пор как он потерял Кэролайн, его вообще мало что волновало, разве что Челси, сидящая рядом. Ему нравилось чувствовать тепло её тела, слышать её дыхание и биение сердца, вдыхать запах её волос… Сидеть вот так с ней на крыше и любоваться огнями домов, домов, переживших прошлое и разглядывать дирижабли (один из которых, как раз пролетал прямо над ними). Но сегодня ему ещё надо было кое о чем поговорить с Челси, и это касалось Кэролайн, а точнее мести за Кэролайн.
 – Челси…Челси, посмотри на меня, – нарушил молчание Кевин. Она подняла на него глаза и улыбнулась. – Какая же она красивая, – подумал Кевин. Смугленькая, с длинными прямыми волосами, с челкой, которая постоянно норовила закрыть собой её глаза, такие же черные, как и волосы.
– Что? – сказала она и, захихикав, опустила глаза.
– Ты ведь слышала про человека, которого нашли возле девятой больницы?
– Слышала, конечно, – она перестала хихикать и посерьезнела:– Об этом все говорят… Говорят, что у него нет ни рук, ни ног.
– Да, а я слышал, что у него ещё нет ни глаз, ни языка.
– Ужас какой! Кевин, я даже думать об этом боюсь. Зачем мы об этом говорим?
– Потому что я думаю, что всё это может быть связано с человеком, который убил Кэролайн.
– Я тоже думала об этом, но Кевин полиция уже пыталась допросить его, и ничего не вышло, об этом ещё в газетах писали.
– Да знаю я, знаю. Просто… Просто я не могу сидеть вот так и ничего не делать. Понимаешь? Пока тот, кто сотворил это с Кэрол, разгуливает на  свободе.
– Завтра я проберусь в больницу и сам попытаюсь допросить этого… Эммм… Это тело.
– Не надо Кевин! Пожалуйста. Не делай этого. Как ты туда проберешься? А если и проберешься, тебя увидят и поймают. Обязательно поймают. Что я буду делать? Без тебя.
– Успокойся Челси, я все продумал. Я пойду туда ночью, когда там меньше всего народу. Залезу в его палату через окно.
– А как ты достанешь до окна? Он же не на первом этаже.
– Правильно, он на пятом. Я уже был там и все разведал. Его окно находится прямо около пожарной лестницы. Я понял это, потому что это единственное окно, которое постоянно завешено. Наверняка чтобы любопытные не подглядывали с лестницы. А там, как окажусь в палате, я разберусь что делать.
– Мы разберемся! – сказала Челси, и в этот момент глаза её горели ярче всех огней и домов, и дирижаблей.
– Что значит мы?
– Ой, Кевин, хватит прикидываться дурачком! Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя туда одного? А сама буду сидеть дома и места себе не находить. Я иду с тобой и точка.
Кевин не стал спорить, он только крепче прижал её к себе и закрыл глаза. Он был бесконечно благодарен Челси за понимание и поддержку, которыми она окутала его после смерти Кэрол. Кевин никогда ещё не любил кого–то сильнее её. И знай, он заранее, чем для них закончится, начавшееся на той крыше авантюра, то вряд ли согласился бы брать её с собой. Да, он и сам бы не пошел к мычащему, дергающемуся, брызжущему слюной, мечтающему о смерти телу. Телу в палате.

5–Я НЕ СУМАСШЕДШИЙ
На следующий день после того как Кевин и Челси любовались огнями ночного Энгельгарта, за этими же огнями наблюдал другой парень – Дик. Только смотрел он на них не с крыши, а из окна кухни своей квартиры на двенадцатом этаже. Он специально не стал включать на кухне свет, потому что не очень любил бывать на виду. Он был недоволен собой, своей внешностью и вообще всем, что происходило в его жизни. Но больше всего он был недоволен человеком, с которым ему приходилось жить. С человеком, который сейчас лежал и, то вскрикивал, то вздыхал в единственной спальне этой квартиры. Этим человеком была его мать. Она была старой, больной и уже давно не вставала с постели. Дику приходилось кормить её, убирать за ней, а также тратить, с большим трудом заработанные деньги, чтобы купить лекарства. Которые кстати, совсем не помогали. Потому что у неё был рак, и он пожирал её изнутри. Вдобавок к этому, у неё начала развиваться деменция и временами она не понимала, где находится и не узнавала Дика. А иногда видела то, чего нет. Впрочем, Дик помнил и времена похуже, когда его мать была во здравии, она била его за малейший проступок. Его мать не понимала, почему он так много времени дома и читает книги вместо того, чтобы играть на улицах с другими детьми и заводить друзей среди мальчиков и девочек. Но Дика никогда не тянуло к большим компаниям, он не понимал, как люди могут так легко общаться. Для него любой разговор был тяжким испытанием. Когда он был один и представлял в голове, будто разговаривает с кем–то, всё было просто, в воображении он был остроумен и красноречив, но как дело доходило до реального разговора, все умные мысли и идеи улетали из головы, и он чувствовал себя полным дураком. Мать, видя его трудности, не помогала, а только подливала масла в огонь, называя его ненормальным, а иногда, маленькой трусливой девчонкой. Но он не был таким, он был добрым, когда–то, но возможно излишне скромным и задумчивым. Несмотря на то, что его мать не была идеальной, он всё же продолжал, сжав кулаки, ухаживать за ней. Хотя в последнее время в его голову начали закрадываться плохие мысли. Мысли, от которых нельзя было сбежать. И в этих мыслях он мечтал о том дне, когда его матери не станет. Как бы ему полегчало!
– Но так нельзя думать, – говорил он себе, но иногда, заходя в комнату к матери и, видя её лежащей на спине с закрытыми глазами и открытым ртом, в его душе загорался огонек надежды. И он уже представлял, как вызовет скорую помощь, как его мать заберут и увезут в морг, и он, наконец, вздохнет свободно и заживет как ему хочется. Но каждый раз огонек надежды гас,  когда мать открывала глаза и кричала, чтобы он убирался из её комнаты, пока она его не позовет.
Дик сидел за столом и пил чай, за окном мерцали множество огней в окнах домов, и он видел, временами, в них силуэты людей (разумеется, в домах поблизости), но никто не видел его. Потому что в его окне свет не горел. И оно выглядело пустым, потухшим на фоне других. Казалось, что за ним никого нет. А может и есть? Никогда не знаешь, что скрывается в темноте. Что скрывается по ту сторону стекла в окне, где не горит свет. Возможно там никого. А возможно там есть кто–то. И этот кто–то наблюдает за тобой прямо сейчас. И ты никогда не заметишь его, разве что он придвинет лицо вплотную к стеклу. И тогда ты увидишь… Это бледное лицо. Бледное улыбающееся лицо мертвеца.
Это и нравилось Дику. Наблюдать. Наблюдать, а самому оставаться в тени. Таких людей часто не понимают, считают психами. Как это ты не разговариваешь со всеми направо и налево? Как это ты не кричишь о своих достижениях на каждом шагу? Как это не хочешь соперничать, бороться, грызть глотки за звание первого, лучшего? Но со временем Дику стало плевать на то, что думают остальные. Так всегда, с течением времени растет и количество вещей на которые тебе становится плевать. Ему не было плевать на Кэролайн, она ему давно нравилась, и даже больше чем нравилась. Но на той вечеринке, на которую он с огромным трудом заставил себя пойти, она отказала ему, не захотела, чтобы он её просто проводил, точнее, довёз до дома и всё. Что тут такого? А теперь её не стало. Возможно, будь он понастойчивей, поуверенней, и всё могло бы сложиться иначе. И сейчас бы он сидел не один, а с ней, и она бы улыбалась ему своей прекрасной улыбкой. Но нет. Она пошла и её убили. Задушили и вырезали глаза. Да, если бы он занялся спортом, избавился от прыщей, стал бы носить контактные линзы, вместо очков, и тогда может быть, она бы обратила на него внимание.
– Но это реальность, – подумал Дик: – Реальность, с которой мне приходится жить, реальность, где бедняжки Кэрол больше нет реальность где…
– ДИИИК! Иди сюда бессовестный, неблагодарный мальчишка! Иди сюда и убери эту дрянь! – донеслось из спальни, это кричала мама.
Дик спокойно сделал ещё один глоток чая, поставил кружку, поправил очки, глубоко вздохнул, встал и направился в спальню матери.
– Реальность, где приходится выносить за своей матерью дерьмо, – подумал он и усмехнулся.
Постояв немного возле двери, Дик решительно её распахнул и вошел в спальню. В его нос тут же ударила отвратная смесь запахов старости, лекарств, мочи, и Бог ещё знает чего. Но для Дика этот запах был уже привычен, его даже почти не тошнило. Почти.
Мать лежала на кровати, укрывшись одеялом почти с головой. Даже темнота не могла скрыть глубоких морщин на её тощем, изможденном лице, покрытым восковой кожей. На голове её редкие седые волосы. Губы плотно сжаты. Лицо выражает только боль и злость. А глаза блестят, отражая свет из коридора, в темноте (в спальне Дик свет зажигать не стал тоже). Рядом с кроватью стоит «утка» и, судя по запаху и не столь давним крикам матери, «утка» нуждается в опустошении. Дик молча подходит, берет «утку», выходит с ней из комнаты и выливает содержимое её в унитаз затем промывает её водой из–под крана. В это время лицо его ничего не выражает кроме полной отрешенности от происходящего. Сейчас он просто робот, который должен выполнить определенную функцию. Выполнить, не обращая внимания, ни на запах, ни на постоянно тянущее куда–то вниз, в бездонную пропасть, чувство отчаяния и одиночества. Сейчас его ничто не может побеспокоить. Порадовать или расстроить. Ничто. Потому что сейчас, та часть Дика, которая способна чувствовать, спряталась и спряталась глубоко в его разуме. Спряталась, чтобы защититься, не видеть, и не чувствовать того ужаса и боли, что находятся так близко. Ничего особенного. Просто защитный механизм мозга. Вот и всё. Отрешиться от всего на время, сделать грязную работу, а потом снова вернуться в себя допить чай и полюбоваться на вид города из окна.
Дик вернулся в комнату, поставил «утку» на место. Мать, молча, наблюдала за ним. Затем он повернулся и направился назад к двери.
– Вот и всё, – подумал он: – Ничего страшного не случилось, всё как обычно, теперь можно отдохнуть. Но не тут–то было. Из кровати матери послышалось хихиканье, а затем она прошептала в спину Дика: – Ты так и сдохнешь один маленькая трусливая девочка!
Дик остановился. Слова матери сковали его тело, не давая пошевелиться.
– Она больна. Она просто больна и всё. Хотя нет. Больна и стара. Она не понимает, что говорит, – пытался убедить себя Дик, но в глубине души знал, что это не так, по крайней мере, сейчас.
– Ну что ты встал там, трусливый сопляк, скажи что–нибудь, – продолжала мать, злобно хихикая: – Но ты не скажешь, не сможешь, потому что ты не мужчина, ты маленькая трусливая девчонка, и именно поэтому ты здесь со мной, ведь у тебя нет ни друзей, ни девушки, никого, только я, но мне недолго осталось, а ты так и останешься один пока не сдохнешь! Скажи Дик! Ответь мне! Неужели я была плохой матерью, неужели я так плохо тебя воспитала, неужели это я виновата, что мой сын никчемное, безвольное ничтожество?
– Да, это ты, это всё твоя вина, – хотелось закричать Дику, крикнуть её это прямо в её морщинистое лицо, но он не стал, он продолжал молчать, потому что знал, что если начнет ей отвечать, то может сорваться и тогда случится непоправимое. Поэтому Дик продолжал, молча, стоять к матери спиной, стиснув зубы и сжав кулаки. Издевательски–злобное настроение матери вдруг сменилось на вежливую заинтересованность: – А как там поживает та девочка, Кэролайн кажется, ты с ней учился вместе в школе, ведь так? Я помню, как ты в неё был влюблен. Почему бы тебе не пригласить её куда–нибудь? А Дик?
– О нет, только не Кэролайн, – подумал Дик: – Зачем? Зачем она вспомнила про неё?
– Пригласи её к нам Дик. Я бы с ней поговорила, рассказала бы, какой ты хороший, добрый парень, и как она тебе нравится. Давай Дик. Давай так и сделаем.
– Я не могу, – тихо сказал Дик, опустив взгляд в пол.
– Но почему? Неужели это из–за меня? Неужели ты стесняешься свою мать, сказала она, спокойным и немного расстроенным голосом.
– Нет не поэтому.
– Но тогда почему? Я не…
– Потому что она умерла, – сказал Дик также тихо.
– Умерла, но как? – тон матери был вежливым, но звучал как–то наигранно, и Дик чувствовал подвох, догадывался для чего вся эта картинная вежливость. Чтобы потом ему сделать ещё больнее. Он знал это, потому что она уже делала так.
– Её убили, – Дик с трудом выдавил из себя эти слова, он хотел уйти, не говорить об этом, но не мог.
– Убили…, – голос матери был печальным, но потом случилось то, чего Дик боялся больше всего, она дико рассмеялась: – Так ей и надо, тупой дуре, вечно вырядится как…
– Заткнись! Закрой свой рот! Не…не смей так говорить о ней! – заорал Дик, повернувшись к матери лицом.
– Не смей кричать на меня щенок неблагодарный. И не смей уходить, когда я с тобой разговариваю! Вернись! – сказала в ответ мать. Но Дик не собирался её слушать, он направился к двери.
– Кто убил её Дик? Кто? Будь ты мужчиной, ты бы уже давно это выяснил и отомстил, но ты не можешь сделать ничего, потому что ты маленькая трусливая девчонка! Постой… А может быть это ты? Ты убил её? – не успокаивалась мать.
Дик уже, собираясь закрыть дверь в спальню матери, остановился. Казалось, что он лихорадочно что–то обдумывает, а может быть вспоминает.
– Признайся Дик, это сделал ты. Она наверняка отвергла тебя, и ты убил бедняжку. Хотя нет, ты бы не смог, ты бы струсил. Вернись! – продолжала мать.
Но на этот раз Дик не стал останавливаться и вышел из спальни, закрыв за собой дверь и не оборачиваясь.
Он двигался на кухню, а по пути думал. Как? Как его мать может говорить ему такие ужасные вещи. Она конечно и раньше не была белой и пушистой, но сегодня… Сегодня мать разошлась не на шутку, и кроме привычных оскорблений Дика, её гнусные словоизвержения, вызванные психическими расстройствами, коснулись и Кэрол. Было что–то особенное в её словах, что заставило его почувствовать себя неуютно.
– Ты убил её, – сказала она, вот что заставило пальцы на руках Дика нервно дрожать. Но почему? Он ведь не убивал её. Ведь так? По правде говоря Дик не помнил, что он делал в ту ночь после того как Кэролайн отказалась с ним ехать. Причиной этому стала изрядная доза алкоголя, которую он принял, чтобы хоть как–то заглушить горечь разочарования. Но он не мог этого сделать, просто не мог и всё, и объяснений для этого у него было предостаточно. Во–первых, Кэрол ему нравилась, а во–вторых он не убийца. В–третьих, тот, кто убил её, вырезал ей глаза, он бы так не смог, никогда. Хотя? Но размышления его были прерваны криком матери: – Я знаю, где она Дик! Я знаю, где Кэролайн! Она в аду Дик, горит в аду, и кожа её пузырится и обугливается! Я слышу её, слышу, как она визжит. Совсем не так как визжала при жизни под каким–нибудь ублюдком. Шлюха! Слышишь Дик? Совсем не так!
Дика всего трясло, парень не мог успокоиться. Он снова сел за кухонный стол, сделал глоток из кружки с чаем, и попытался вновь переключить внимание на огни за окном, но не смог. Да и чай был уже холодным. А мать в своей комнате не переставала кричать, перемывая косточки Дику, Кэролайн и не только им, всем кого она могла вспомнить. Вдруг крики стихли, правда ненадолго. Но во вновь начавшемся оре не было прежних злобно–издевательских ноток, голос матери звучал испуганно. Да что там испуганно, это был голос человека, вплотную приблизившегося к своему смертному часу. Голос человека, находящегося на пороге вечного небытия, и пришедшего в ужас от осознания этого.
– Дик помоги! Дик убери их! Убери этих проклятых крыс, они… Они выедают мне глаза!
Дик продолжал сидеть за столом, его испуганные глаза смотрели в окно через стекла очков. Дрожащей рукой Дик поднял кружку, намереваясь глотнуть из неё, но она выскочила из нервно–дергающихся пальцев, упала на пол и разбилась. Дик схватился за голову, пытаясь вырвать как можно больше своих коротко стриженных, зализанных, черных волос, но не смог.
– Так не может больше продолжаться, – подумал он, отводя руки от головы:  – Просто не может… Я сойду с ума.
– А может быть ты уже сумасшедший! – спросил непрошенный голос в его голове и захихикал.
– Нет! Нет! НЕТ! – заорал Дик в пустой кухне, погруженной в темноту. – Я не сумасшедший! – ответил он на свой же вопрос. Внутренний голос молчал, но Дик чувствовал, что его слова не смогли заставить голос изменить своё мнение о нём. – Я не сумасшедший, – повторил Дик уже шепотом, как бы закрепляя свою мнимую победу над внутренним голосом.
– Это она сумасшедшая, и я должен ей помочь, – продолжал шептать сам себе Дик, сидя в одиночестве, в темноте. Наверняка крысы – это очередная бредовая идея или галлюцинация, которая мерещится его матери в связи с её болезнью. И ему нужно просто взять её обезболивающие таблетки, отнести их ей, и заставить её их принять, и тогда всё наладится… Временно.
– Но временно, это уже кое–что, – подумал Дик, доставая нужные таблетки из ящика кухонного стола. Затем он встал и направился к комнате матери, но, протянув руку к ручке двери, он вдруг замешкался и отвел руку назад.
– А вдруг это не галлюцинация, – подумал Дик. Мать в своей комнате продолжала кричать.
– Вдруг я открою дверь и действительно увижу крыс, выедающих ей глаза, испугался он. Воображение Дика тут же нарисовало картину, в которой он заходит в комнату и видит там кричащую мать с двумя темными, кровоточащими отверстиями вместо глаз, а на ней и вокруг неё крысы… Много крыс, больших, с длинными лысыми хвостами. И эти крысы, полакомившись глазами старухи, сейчас начинают пробовать на вкус другие части её тела, и в их острых крысиных зубах хрустят её косточки. Хрум, хрум, ХРУМ! Дик помотал головой, отгоняя ужасное наваждение.
– Нет, этого не может быть, – подумал он, но его, начавшие вдруг дрожать и подгибаться, коленки, по–видимому не были в этом столь уверены. Выход подсказали, вновь начавшие нервное дрожание пальцы рук, которые снова не смогли удержать свою ношу и на этот раз выронили упаковку таблеток. Звук упавшего изделия из картона привел Дика в чувство. Он поднял упаковку, открыл её и, особо не задумываясь, принял несколько таблеток. После он немного постоял у закрытой двери, подождав пока его нервные конечности не перестанут реагировать дрожью на каждый услышанный им крик матери, затем открыл дверь и вновь вошел в спальню.
Мать Дика лежала на кровати. Но не просто лежала, а кричала и размахивала руками, пытаясь отогнать крыс. Крыс…Которых не было. Она, тем не менее, продолжала отгонять кажущихся её крыс. Дик видит, как она, в попытке избавиться от воображаемых грызунов, начинает расцарапывать себе лицо. В этот момент у Дика в голове появляется слово. Милосердие. Но он понимает, что слову этому чего–то не хватает. Ещё парочки слов, чтобы получилось то, что нужно. И Дик думает, и находит эти слова, и конечный вариант в его голове выглядит как – убийство из милосердия.
– Она страдает, она очень сильно страдает, – думает Дик, когда подходит к кровати, бьющейся в истерике, матери.
– Лекарства ей не помогают, ей уже ничего не поможет, – думает он, когда берет в руки одну из двух подушек, лежащих на кровати.
– Так будет лучше для всех, – говорит он, когда накрывает лицо со ртом, исторгающим слюну и проклятья, с глазами огромными от ужаса, с расцарапанными в кровь щеками. Он накрывает лицо подушкой и начинает давить на неё сверху. Когда он делает это, он понимает, что настоящий он сейчас снова прячется поглубже в разуме, а тот кто это делает, это не он – это тот кем он становится, когда происходит что–то страшное, неприятное, неприемлемое, это тот человек, который сделает всё необходимое в данной ситуации, сделает несмотря ни на что. Потому что у этого человека нет чувств, он просто робот и его задача выполнить необходимую функцию и отступить, предоставив настоящему Я (чувствительному слабаку) вновь править телом по имени Дик.
Секунды длятся долго. Слишком долго. Но с каждой секундой мычание под подушкой становится тише, а руки, пытающиеся отвести руки Дика от подушки слабее. Вскоре эти руки падают без сил, и Дик понимает, что всё кончено. Он отпускает подушку и оставляет всё так как есть, затем выходит из комнаты, закрыв за собой дверь. Дик в состоянии глубокого шока, от всего произошедшего, медленно идет на кухню, рот его приоткрыт, а глаза раскрыты очень широко и выглядят просто огромными за счет увеличения их линзами очков. В эту секунду он похож на умственно отсталого, который вдобавок ещё и потерялся. Но вдруг за спиной Дика раздается звук, который срывает с него оцепенение и заставляет остановиться. Это звук дергающейся дверной ручки. Но кто? Кто может её дергать? И главное, какой двери принадлежит эта ручка? Но Дик знал ответ. Ведь за спиной была одна дверь. Дверь в комнату матери. И кто–то пытался выйти к нему оттуда. Дик снова схватился за волосы.
– Почему ты просто не можешь оставить меня в покое! – заорал он в потолок. Затем он повернулся и взглянул на дверь. Металлическая, шарообразная ручка действительно поворачивалась туда–сюда, а за дверью раздалось тоскливое мычание, неприятное мычание умственно отсталого или мычание человека, который пытается тебе что–то сказать, в то время как ты душишь его подушкой. Какая разница! Дик не стал уточнять. Разогнавшись, он налетел на дверь, выбив хлипкий замочек, и упал на пол.
Несколько секунд Дик просто лежал, не шевелясь, на полу в комнате матери. Он лежал лицом вниз и вдыхал букет не совсем приятных запахов, окутывающих эту комнату. Лекарства, затхлость, моча, безысходность, а если сказать одним словом, то старость. Комната была пропитана запахом старости (по мнению Дика конечно). Но Дик уже давно привык к этому запаху и не замечал его. Почти. Сейчас Дику было неприятно другое, то, что во время своего стремительного возвращения в комнату он потерял свои очки. И теперь чувствовал свою крайнюю степень беспомощности, лежа без очков в темноте. Но особо неприятно было то, что Дик чувствовал, что он здесь не один. Он чувствовал чье–то присутствие. И это не было присутствие мертвого человека с лицом, покрытым подушкой на кровати. Это было присутствие чего–то немертвого, того что рвалось из комнаты наружу, дергая дверную ручку, того что сейчас было рядом. Именно поэтому Дик не мог включить свет и поискать свои очки, потому что он был в ужасе. Он боялся, что стоит ему пошевелиться и он коснется её… Её холодной кожи. Но в то же время Дик понимал, что если не пошевелиться, то она сама его коснется, или, что ещё хуже захочет ему что–то сказать, придвинувшись своим ртом к его уху. Своим беззубым, слюнявым ртом. Которым она прижмется к его уху, которым она будет пытаться говорить, но вместо этого будет тоскливо мычать. А из глубин её нутра будет чувствоваться мерзкий запах. Запах тела, гниющего заживо.
Но Дик не мог пролежать вечно на полу, и он это понимал. Поэтому, собрав волю в кулак, он начал двигать в сторону руками и ногами, пытаясь нащупать очки. Несколько безуспешных попыток, и вот его левая рука цепляет их. И Дик с облегчением их надевает. Затем включает в комнате свет. И…
В ней никого нет кроме него. Нет никого и на кровати его матери. Она заправлена, две подушки аккуратно сложены поверх покрывала.
– Неужели мне всё это показалось, – думает Дик, а затем всё внутри у него холодеет, потому что из кухни он слышит хихиканье. Хихиканье, которое он ни с чем не спутает. Хихиканье его сумасшедшей матери.
Дик, сломя голову бежит на кухню, и, вбежав туда, останавливается. Кухня погружена во тьму, но он явственно видит силуэт своей матери – она стоит на подоконнике спиной к раскрытому окну. Ветер развевает её ночную рубашку, прикрывающую её тощее от болезни тело. Дик смотрит в её глаза и не видит в них сумасшествия, и на её губах не играет злорадная ухмылка, сейчас перед ним его мать, смотрящая на него, глазами нормального человека, того кем она была до болезни. Она разводит руки в стороны, и Дик видит, что её ночная рубашка начинает покрываться расширяющимися темными пятнами.
– Это кровь! – в ужасе думает Дик: – Ей нужно помочь! Но как?
Она открывает рот, пытаясь что–то сказать.
– Нет, пожалуйста, нет! Спускайся оттуда! – кричит Дик. Но она его не слушает. Она опускает глаза и кивком обращает внимание Дика на свое тощее, окровавленное тело и говорит: – Это всё твоя вина.
– Нет! НЕТ! – снова кричит Дик, хватаясь за свою голову. Но она улыбается и, разведя руки, падает вниз из окна кухни на двенадцатом этаже. Она падает с таким видом, будто знает, что внизу её обязательно кто–нибудь поймает. Но Дик знает, что кроме мокрого асфальта её ловить некому. Парень бросается к окну, но рука его хватает лишь воздух, а глаза видят  колыхнувшийся за окном край белой ночной рубашки, который устремляется вслед за падающим вниз телом.
Распростертое на асфальте тело, в луже крови, с неестественно вывернутыми руками и ногами – вот то, что ожидает увидеть Дик, выглядывая из окна. Но асфальт, под окном его кухни, практически девственно чист, если не считать несколько луж. Но тогда, где она? Где его мать? Он выносил за ней утку, когда она была в комнате, затем он с ней разговаривал, после пытался её задушить. Она кричала, умирала, падала из окна. Или нет? Было ли это всё на самом деле? Очевидно, что нет. Ведь ни в комнате, ни на улице её нет. Она пропала. Как давно? Он не помнил. Но обязательно вспомнит и найдет её. И тогда это прекратиться. Всё прекратиться. Все эти видения, вызванные муками совести.
Дик стоит и выглядывает из окна вниз, когда что–то касается его спины. Что–то легкое, почти невесомое, как ткань. Ткань ночной рубашки? Может быть.
– Ты ведь знаешь, где я сынок, – раздается у Дика за спиной. – Они же тебе говорили…
– Они врали! – отвечает Дик: – Они врали, потому что считают меня сумасшедшим!
– Да нет же, – возразил голос за спиной Дика: – Если бы ты тогда…
– Замолчи! – заорал Дик и обернулся. Его касалась только штора, больше ничего.
Спустя мгновение плечи сзади хватают чьи–то ледяные руки и тянут его. Тянут из кухни наружу через окно. И Дик не сопротивляется, он падает вниз. Вокруг него только темнота, в которой он видит огни домов, слившиеся для него в сплошные полосы света. Прохладный ветер растрепал волосы и пытается сорвать очки. Еще три секунды, и он коснется асфальта, и голова взорвется, разбрасывая вокруг кости, кровь, мозги, зубы. Еще две секунды… Губы Дика расползаются в улыбку. Еще одна секунда…
Дик открывает глаза. Он в своей комнате, в постели. Один в темноте. Это всё был сон. Всего лишь сон. Очередная ночь, очередной кошмар. Дик уже привык. Постель его мокрая от пота, а может быть и не только от пота. Он лежит, смотрит в потолок и размышляет. Ведь теперь у него появилась зацепка с помощью которой, он сможет найти свою мать, пропавшую какое–то время назад. Во сне мать упоминала Кэролайн. Это неспроста. Что если человек, убивший Кэрол, как–то связан и с исчезновением матери? Наверняка так оно и есть. Недавно Дик прочитал в газете про изувеченного свидетеля в больнице №9. Свидетеля, которого так и не смогли допросить. Свидетеля без языка, глаз, ног, рук. Что если Дик сам попробует разузнать что–нибудь у этого тела.
Дик встал, надел очки и включил в комнате свет. Освещение высветило кровать, стол, пару стульев, полки с книгами и стены. Стены были самыми интересными. Они вдоль и поперек были исписаны одной и той же фразой. Большими и маленькими буквами. Различными цветами.
– Я НЕ СУМАСШЕДШИЙ, – гласила эта фраза и повторялась сотни раз, покрывая стены от пола и практически до потолка. Дик писал это на стенах каждый день по нескольку раз. Чтобы не забыть. Чтобы доказать тем людям в белых халатах, которые посетили его квартиру в день, когда пропала мама, что они были неправы. Что они ошибались. Что он найдет свою пропавшую мать когда–нибудь. И начнет он свои поиски с единственной пока зацепки. С зацепки, которая лежит в больнице №9 и не может ни видеть, ни разговаривать.
Ночь еще только началась, но Дику уже не до сна. Он берет черный маркер и несколько раз пишет свою заветную фразу на стене. Затем он одевается и собирается направится в больницу №9. Ведь если ты хочешь спокойно допросить возможно единственного человека, который знает, кто убил твою любимую девушку и кто виноват в исчезновении твоей матери, то ночь самое подходящее для этого время. При том, что ты не сумасшедший.


6–СТАРУХА ЗА ОКНОМ
Кевин стоит на улице. На спортивной площадке школы, в которой он учится вместе с Челси. Сейчас ночь. Та самая ночь. Ночь, когда он узнает ответы на свои вопросы. По крайней мере, он так думает. Ночь, когда он узнает, кто убил Кэролайн. Ночь, когда… Кевин смотрит на часы. Они показывают без пятнадцати минут час ночи, а это значит, что Челси опаздывает на пятнадцать минут. Где же она? Днем, во время школьных занятий, они договорились встретиться здесь. Ровно в половину первого ночи. Но её нет. Может быть, она передумала. А может быть, родители поймали её, когда она пыталась выбраться из дома наружу. – Хорошо бы если так, – думал Кевин. Потому что иначе отсутствие Челси, означает то, что она попала в беду. Возможно даже, что на неё напал тот же человек, что и на Кэрол. Может же такое быть!
– Зачем я делаю всё это? – думал Кевин. Сейчас, стоя в одиночестве, в прохладной темноте ночи он подумал, что, может быть, он погорячился. Может ему стоило предоставить полиции выполнять свою работу. Может ему стоило смириться и ценить то, что у него есть. Ценить Челси. Что если в попытке отомстить за Кэрол, он потеряет Челси? Что если он уже её потерял? Кевин снова смотрит на часы. Уже час. Стоит подумать о том, чтобы возвращаться домой. Но что если он уйдет, а Челси придет, когда его не будет. Что же делать? Кевин огляделся. Различные спортивные снаряды: лестницы, перекладины, лавки выглядели более чем не дружелюбно. Подул ветер. Кевина разобрала дрожь. От нервов или от холода? Скорее всего от того и другого сразу. Вдруг неподалеку послышался топот бегущих ног, а затем хихиканье. Кевин достал фонарь, который он предусмотрительно взял с собой и начал выискивать источник беспокоящих его звуков. Но ничего не увидел. Он выключил фонарь и положил его обратно в карман своей черной ветровки с капюшоном. В этот момент чья–то рука схватила его сзади за ребра. От испуга Кевин закричал, но в тот же миг другая рука закрыла ему рот.
– Это он! Ироничный убийца! Мне конец! – только и успевает подумать Кевин. Он задушит меня, а затем отрежет руки и бросит под турником. А потом будет смеяться над своей шуткой. Надо мной мертвым и безруким под турником. Будет смеяться над тем, что я больше никогда не смогу подтягиваться. Ведь я мертв и без рук, хоть и под турником.
– Его это позабавит, – лихорадочно думал Кевин. И внезапно в следующий миг, когда Кевин уже готов был принять свой бесславный конец, в этот самый момент…
Абсолютно ничего не происходит. Ничего. Кто–то продолжает держать его в районе ребер, а другой рукой кто–то прикрывает ему рот. И больше ничего. Кевин понимает, что рука, прикрывающая ему рот, маленьковата для руки маньяка–убийцы. Да и к тому же кожа на этой руке нежная и приятно пахнет. И не просто приятно, а знакомо. За спиной Кевина раздается хихиканье. Хихиканье, которое он ни с чем не спутает. Хихиканье его девушки.
– Челси! – облегчено выдыхает Кевин и оборачивается. И да это действительно она. Стоит и хихикает в своей фиолетовой толстовке с капюшоном, надетым ей на голову, под которым все же можно разглядеть её хихикающее личико с несносной челкой, как обычно закрывающей один глаз.
– Испугался? – спрашивает она.
– К…ко…нечно нет, – заикаясь, отвечает Кевин.
– Где ты была так долго, я думал ты уже не придешь, – переводит он тему разговора.
– Да родители никак не хотели ложиться спать. Вот я и не могла выбраться, – объясняет она.
– Не передумал? – спрашивает Челси.
– Разумеется, нет! – врет он: – Пойдем!
И Кевин решительно поворачивается и направляется прочь от спортивной площадки, в сторону больницы №9. Они решают идти пешком, а не ехать на такси, потому что не хотят привлекать лишнего внимания. Челси бегом догоняет его и берет за руку, заставляя идти медленнее. И правильно, им некуда спешить, впереди еще вся ночь. И, несмотря на неприятные дела, которые ждут их впереди, они наслаждаются этой прогулкой. Несмотря на страх и ужас, царящие вокруг, они идут вперед, через пустынные дворы с одинокими детскими площадками и холодными лавками. Несмотря ни на что они рады обществу друг друга. Пока еще это возможно.
Они шли через ночь, окутанную почти ничем не нарушаемой тишиной. Путь им освещали, своим искусственным белым и оранжевым светом, уличные фонари. Большинство окон были темными, но в некоторых горел свет. Иногда слышался чей–то смех и веселые голоса. В воздухе пахло весной.
– Ну, вот мы и на месте, – сказала Челси. Они вышли из очередного двора, окруженного многоэтажками и впереди, через дорогу, было видно здание больницы №9, с широкой лестницей на главном входе. С левого боку больницы виднелся черный скелет пожарной лестницы. Туда–то им и было надо.
– Как ты думаешь, мы сможем что–нибудь узнать? – спросил Кевин у Челси.
– Не знаю, но если тебе от этого станет легче, то нам стоит попытаться, – ответила она.
Спустя некоторое время Челси и Кевин уже стояли под пожарной лестницей и смотрели вверх. Вся конструкция представляла собой балконы (по одному на каждом этаже) соединенные между собой лестницей. Конструкция не могла похвастаться какими–либо излишками удобств и состояла из сваренных между собой металлических прутьев, покрашенных в красный цвет. На каждом балконе была дверь, ведущая в одно из отделений больницы (на каждом этаже свое отделение). Кевин не знал, как называются эти отделения, он и не хотел знать, он рассматривал окна на пятом этаже, пытаясь найти одно единственное, завешенное, которое он видел раньше, и за которым, как ему казалось, должен был находиться нужный ему человек. Но чем больше он разглядывал окна тем больше убеждался в опрометчивости и бесспорной недееспособности метода, каким он днем ранее определял какое же именно окно ему было нужно. Он подумал тогда, что нужный ему человек находится в палате за единственным (на тот момент) завешенным окном. Но теперь… Теперь, глядя вверх на окна, он видел, что сегодня завешено намного больше окон, а расшторены лишь единицы. А вдруг он ошибся? Что если то окно на пятом этаже было завешено просто так и это совершенно не значило, что за ним лежит искалеченный свидетель. Что если его перевезли в другую больницу, или держат в этой, но в какой–нибудь особо охраняемой палате?
– Ну и где то самое окно? – спросила Челси.
– Да вот оно, – ответил Кевин, указывая пальцем, на первое слева от балкона окно на пятом этаже.
– Вот только теперь я не уверен то ли это, что нам нужно, в любом случае мы не узнаем, пока не проверим. Готова? – добавил он.
– Да! – решительно ответила Челси и кивнула.
Юноша и девушка начали подъем по пожарной лестнице. Все проходило довольно гладко. И вот они уже на балконе четвертого этажа. Собираясь вступить на лестницу, ведущую с четвертого этажа на пятый, Челси смотрит на дверь, разделяющую балкон и внутренний коридор какого–то отделения больницы. Дверь эта с верхней половины застеклена, и за этим стеклом Челси видит её. Это старуха, облаченная во что–то белое, напоминающее ночную рубашку. Она стояла, прижавшись ладонями к стеклу, её беззубый рот был широко открыт, а глаза вытаращены неестественно сильно. Она просто стояла и смотрела, не шевелясь и не моргая, и выглядело это жутко. От неожиданности Челси вскрикнула, её нога соскользнула со ступеньки лестницы, потеряв равновесие, Челси перевалилась через перила балкона и упала. Вниз с четвертого этажа.
– Нет! – в отчаянно кричит Кевин, но уже поздно. Слишком поздно. Он подбегает к перилам и смотрит вниз.
Распростертое внизу тело, в луже крови, с неестественно вывернутыми руками и ногами – вот то, что ожидает увидеть Кевин, выглядывая за перила. Но асфальт под пожарной лестницей девственно чист, если не считать несколько луж. Но тогда где она? Где его девушка?
– Кевин помоги! – доносится до него, и он видит её. Она висит, схватившись правой рукой за балкон на третьем этаже. Быстро, как только может, Кевин спускается и затаскивает Челси на твердую поверхность металлических прутьев балкона. Они сидят, тяжело дыша, но улыбаются. Челси бросается обнимать Кевина и долго его не отпускает.
– Может, хватит на сегодня? – говорит он.
– Ну как скажешь! Не так уж долго я тебя и обнимала! – шутит Челси.
– Да нет же, я про нашу затею, – смеется Кевин: – Может не стоит продолжать?
– Я что зря чуть не умерла здесь? – снова шутит Челси: – Теперь мы закончим то, что начали и никто нас не остановит. Даже убийца, какой бы степенью ироничности он не обладал, не сможет нам помешать.
Она встает на ноги. Кевин следует её примеру. Они вновь поднимаются на балкон четвертого этажа. Тощая старуха с редкими, но длинными седыми волосами так и стоит возле наполовину застекленной двери, прижавшись к ней ладонями и жутко, не моргая, выпучивает глаза. Она смотрит на них. Или сквозь них. Или вглубь их. Затем она резко прижимается лицом к стеклу, буквально бьется об него (но не разбивает). Она делает протяжный выдох, и стекло запотевает, делая её лицо практически не различимым. Затем, на запотевшей части стекла появляется отпечаток пальца. Её указательного пальца. Она начинает водить им туда–сюда. Рисует. Или пишет. На стекле появляются символы. Проходит некоторое время, прежде чем Кевин и Челси понимают, что это какое–то число, выглядевшее с их стороны стекла как будто отражением этого же числа в зеркале. Это число 462. Несколько секунд это число написано на стекле. Затем вместо него на стекле уже рука старухи тощая, обтянутая дряблой кожей. Она водит ей туда–сюда, стирая послание, написанное для непонятно откуда взявшихся балконных пришельцев. Затем старуха спиной вперед удаляется от двери. Удаляется в темноту.
Кевин и Челси недоуменно переглядываются.
– Какая–то сумасшедшая, – говорит Челси.
– Да, это точно, – подтверждает очевидное Кевин.
– Ладно, пойдем дальше, – говорит он.
И парочка ночных авантюристов продолжила подъем. Вот он. Пятый этаж. Но до вожделенного окна никак не дотянуться. Да и есть ли смысл? Оно наверняка заперто. Кевин вновь осознал абсурдность затеи, в которую он еще и втянул свою девушку (и едва её уже не потерял). Что им теперь делать? Выход один – бросить все и вернуться домой, надеясь на то, что родители не заметят их отсутствия. Он повернулся к Челси, собираясь сказать её об этом. Она тем временем дергала ручку двери, ведущей из балкона в коридор, пытаясь её отворить. Но тщетно.
– Челси, – начал он.
– Помолчи, – оборвала она его: – Ты хочешь узнать, кто убил твою сестру?
– Да, но… – попытался он возразить.
– Ну вот тогда веди себя потише и смотри за улицей, не хватало еще чтобы нас здесь увидели, – сказала она не терпящим возражений тоном. Затем достала, что–то из кармана своей толстовки и начала ковырять этим в замке. Это продолжалось несколько минут, и когда Кевин уже хотел остановить Челси, раздался щелчок замка, и дверь отворилась.
– Где ты этому научилась? – Кевин был в радостном недоумении.
– Когда я была младше, к нам в гости часто приезжал мой старший двоюродный брат – Ленни, он то меня и научил вскрывать простенькие замки, – объяснила она.
– Вот здорово! – не мог нарадоваться Кевин.
– Да, наверное, правда теперь он в тюрьме. Ну что пойдем? – быстро проговорила Челси. Кевин уставился на неё.
– Это, наверное, самое странное наше свидание из тех, которые когда–либо были, – сказал он.
– Так это свидание? – она удивленно вскинула брови.
– Ну, мы ведь проводим время вместе, – улыбнулся он. Затем подошел к ней ближе, взял её за талию и прижал к себе. Приблизил свое лицо к её лицу максимально близко, но не касаясь. Несколько мгновений они чувствовали горячее, взволнованное дыхание друг друга. Потом они поцеловались, стоя на балконе пятого этажа, возле открытой двери, ведущей в темную неизвестность, кишащую больными, окутанную смертью, но манящую ответами. Вокруг была ночь, а огни домов и фонарей выглядели, словно кипящие звезды в бесчувственном мраке холодного космоса. Кевин и Челси прижимались друг к другу всё крепче, а их глаза были закрыты. И они не видели красоты вокруг, а впрочем, она сейчас была им и не нужна. Не видели они и парня, наблюдающего за ними с другой стороны улицы. Такого неприметного парня с зализанными волосами, который стоял в тени деревьев. И лишь его очки, отражая свет, поблескивали в темноте, а на губах его играла чуть заметная улыбка.


7–ДИК ВСТРЕЧАЕТ ЛЮБИМУЮ
– Как же хорошо, – думал Дик.
 Он шел по улицам, пересекал дворы, направлялся к больнице. А хорошо ему было, потому что вокруг было темно. Он любил темноту и верил в то, что она отвечает ему взаимностью. Он любил её за то, что в ней он мог чувствовать себя самим собой и перестать притворяться. Темнота избавляла его от мимикрии, она окутывала его, укрывала, прятала. К тому же темнота не задавала лишних вопросов и не называла его маленькой трусливой девочкой (как мама), или прыщавым уродом (как сверстники), или сумасшедшим (как люди в белых халатах). Но Дик знал, что все они ошибаются, только не понимают этого (как темнота). Дик не знал, как ему проникнуть в больницу №9, он не знал, как найдет то тело, и как он его будет допрашивать, но он знал, что он должен это сделать. Почему? Потому что он не сумасшедший, вот почему. Потому что он должен найти свою пропавшую мать, которая наверняка похищена ироничным убийцей. И не важно, что думают об этом люди в белых халатах, которые так укоризненно смотрели на него в тот день, когда пропала мама. Но Дик сам виноват, он их тогда вызвал. Он думал, что они знают, что с ней, но он ошибался. Они не знали. Только делали вид, что знают. Они сказали, что у Дика психическое расстройство, и, что они будут приглядывать за ним, и если Дик будет вести себя плохо, то они заберут его. Но Дик – не дурак, он умеет притворяться. Притворяться, что все хорошо. Только темнота знает его настоящего, больше никто. Куда там каким–то людям в белых халатах, которые еще и настоятельно рекомендовали ему принимать лекарства. Дик не стал ничего принимать. Он же не сумасшедший. И он найдет свою мать, хотя бы для того, чтобы она это подтвердила, чтобы она сказала им всем, что это не его вина.
Как жаль, что единственный человек, могущий оказать ему помощь в поисках матери, не видит, не говорит и вряд ли может что–нибудь написать.
– Интересно какого это? – думал Дик. Существовать без возможности что–либо сделать, увидеть, сказать, написать или просто прогуляться босиком по траве, вдыхая запах свежего воздуха. Но, по крайней мере, у этого человека есть веские причины, по которым он ничего не делает. Для него это физически невозможно. И никто не скажет ему: – Ей! Ты весь день пролежал в постели, а мог бы ведь встать и сделать что–нибудь полезное! Никто ему так не скажет, потому что он действительно не может ничего сделать. Намного интереснее, как себя чувствуют те, у кого есть возможность делать практически все, что им угодно, но вместо этого они растрачивают свою жизнь на всякую ерунду. Прожигают её. И все их желания сводятся к выбору, чем бы себя развлечь этим вечером. Что бы помогло мне убежать от себя, от своих мыслей, от реальности. Алкоголь. Наркотики. Азартные игры. Извращенный секс. Все дороги открыты. Все дороги ведут к одному. В этом люди мастера. В выдумывании бесчисленных способов избегания реальности. Они все находят способы, помогающие им отгородиться от своих мыслей. Некоторые стараются всегда быть чем–то заняты. Работа. Семья. Хобби. Некоторые ничем не занимаются. Снова алкоголь, наркотики, азартные игры, извращенный секс. Некоторые совмещают. Работа – алкоголь. Семья – извращенный секс. Хобби – азартные игры. Но всех их объединяет одно. Все они бегут от одного. От темноты. От мысли о темноте, которая однажды накроет их сознание и разум. Все кроме Дика. Он не бежал от темноты, он её принял. Всем нужна цель. Благородно–добродетельная, банально–обогатительная, животно–удовлетворительная.
– А чем ты занимаешься? – снова раздался в голове у Дика непрошенный голос.
– Я должен найти свою мать и доказать всем, что я не сумасшедший, – сказал Дик вслух. Всем нужна цель. Каждый сам выбирает, как бороться со скукой. Самосовершенствование, саморазрушение, самопожертвование. В конечном итоге все становится неважным.
– Неужели полиция ничего полезного не смогла вытянуть из этого тела? – продолжал думать Дик, идя в ночи. Ни намека, ни подсказки, ни зацепки? Что же теперь настала очередь Дика попробовать. Возможно, этому искалеченному телу в палате просто не хватает какого–нибудь стимула, чтобы лучше стараться навести полицию на след того, кто искалечил его. На след того, кто так бессовестно отнял у него части тела. Впрочем, Дик не собирался упрекать тело в палате в бездействии. Поимка изверга ведь не вернет ему полноценной жизни. Ничто не вернет. Всем нужен стимул. И дик об этом позаботился, он захватил с собой стимул. Стимул под названием хирургический скальпель. Дик завернул этот стимул в платок, чтобы не пораниться и спрятал в карман своей куртки. Это хороший стимул. Потому что его применение несет в себе еще один стимул. Боль – тоже хороший стимул. Хотя Дик помнил времена, когда он применял этот скальпель не как стимул для боли, а как инструмент для нарезания таблеток, принимаемых мамой. Треть желтенькой, четвертинка розовенькой, две маленькие беленькие, половинка большой беленькой. Три раза в день, после еды (пока его мать не перестала есть). Дику нравилось использовать скальпель, он был очень острый и резал хорошо, а не давил таблетки, в отличие от обычных ножей. Тем более, что точность была очень важна. Ведь состояние больной могло ухудшиться как в случае передозировки лекарством, так и в случае его недостатка. Не говоря уже о том, чтобы перепутать таблетки. Онейроидная мания. Деменция. Фантомные боли. Кома. Все дороги открыты. Все дороги ведут к одному.
Дик продолжал идти и размышлять. Он двигался, избегая света фонарей, оставаясь в тени, становясь невидимым для редких прохожих, невидимым для мира, просто существом, не существующим в нем. Это было полезно, учитывая то, что в данный момент он гулял по одному из самых неблагоприятных районов Энгельгарта. Питейные заведения. Казино. Бордели. Переполненные мусорные контейнеры и баки. Вонь. Картонные коробки со спящими и бодрствующими бездомными в них. Кое–где горят костры, на земле и внутри металлических бочек. Ночью на улице действительно холодно. Этого не понять пока спишь дома в теплой постели, пока не выйдешь наружу и не увидишь всю эту грязь. Справедливости ради стоит заметить, что далеко не все районы Энгельгарта были такими. Существовали и вполне приличные районы с адекватными людьми. Зеленые лужайки. Счастливые, смеющиеся, играющие на детских площадках детишки. Прогуливающиеся семейные пары. Самосовершенствование, саморазрушение, самопожертвование. Все дороги открыты. Все дороги… Ну вы и так уже в курсе.
– Эй, милашка, не хочешь развлечься? – услышал Дик и оторвался от своих мыслей. Вернулся в реальность. Он и не заметил, что впереди него идут двое мужчин, на расстоянии примерно пятидесяти метров. Они направлялись в ту же сторону, что и Дик, поэтому он видел только их спины. Мужланы шествовали плечом к плечу, тот, что слева был пониже и пошире, и на голове его практически отсутствовали волосы, а тот, что справа был повыше и потоньше, и его белесые волосы на голове были зачесаны назад и так сильно покрыты жиром, что отражали свет уличных фонарей.
– Да постой ты, мы просто выпьем, поговорим, – крикнул белобрысый. Но к кому он обращался? Дик свернул чуть в сторону, чтобы посмотреть, что происходит за спинами самцов и нашел ответ. Впереди них шла девушка в маленьком черном платье. Не самый удачный выбор одежды для посещения этого района Энгельгарта. Белобрысый продолжал выкрикивать девушке вслед предложения познакомиться поближе. Дик не мог видеть лица полулысого коротышки слева, но предполагал, что рот его сейчас искривляет глупая пьяная улыбка, а глаза вожделенно блестят. Практически на каждый выкрик возбужденных приматов девушка оборачивалась, после чего ускоряла шаг. И вот она оборачивается снова, и Дик узнает её. Он уже видел это всё: волосы, платье, лицо. И не просто видел, он был влюблен в этого человека. Потому что это была Кэролайн. Хотя нет, постойте–ка. Дик присмотрелся чуть получше и понял, что ошибся. Это не Кэролайн. Она ведь умерла. Но эта девушка так похожа на нее.
– Так, так! Кто–то опять выдает желаемое за действительное, – пропел всезнающий голос в голове у Дика.
– Ну да, – подтвердил Дик шепотом утверждение голоса и хихикнул. Он продолжал двигаться бесшумно, находясь в тени, преследуя странную процессию, желая знать, что будет дальше.
Девушка, не на шутку перепугавшись, побежала. Белобрысый и коротышка бросились за ней. Дик тоже старался не отставать, но держался на расстоянии, дабы не раскрыть свое присутствие. На бегу, девушка сворачивает вправо и забегает в узкий переулок между высотками. Преследователи отстают лишь на пару шагов. Затем Дик слышит грохот, как будто чем то тупым ударили по металлическому, а потом это металлическое с шумом покатилось по асфальту. После раздался крик девушки и торжествующие вопли страдающих от спермотоксикоза особей мужского пола, наконец настигнувших добычу. Дик спрятался за углом высотки, что была справа, и, выглядывая из–за него, наблюдал за тем, что происходит в узком переулке. Среди луж и мусора на асфальте лежала девушка, наверняка уже безнадежно испортившая свое черное платье (хотя вряд ли её сейчас это волновало). Белобрысый сидел на ней сверху, придавливая ногами её распростертые в стороны руки, а руками закрывал ей рот. Коротышка же в это время пытался совладать с её неугомонными ногами, которые дергались в разные стороны и изо всех сил били всё, что к ним приближалось.
– Ты должен что–то сделать. Ты должен ей помочь! – промелькнуло в голове у Дика. Самопожертвование? Дик был не уверен, способен ли он на это. В любом случае этого не узнать если не проверить. Надо действовать. Но он не мог пошевелиться, его широко раскрытые глаза таращились через стекла очков на то, что происходило в переулке. Слишком много вариантов развития событий проносились в голове у Дика. Слишком много, чтобы что–нибудь из этого сделать. Но девушка, в отличие от Дика, решила действовать. Её правая нога, обутая в туфлю с острым носом, взметнулась и ударила прямо по больному месту между ног полулысого коротышки. Он издал какой–то нечленораздельный вскрик, схватился за ушибленное достоинство, затем опустился на колени, а потом завалился на бок, жалобно скуля.
– Ах ты! – воскликнул белобрысый и ударил девушку кулаком в лицо. Очевидно, что он не рассчитал силу, потому что секунду спустя он встал и начал испуганно озираться. Девушка тем временем, перестав дергаться, лежала неподвижно. Коротышка с трудом поднялся на ноги.
– Что ты наделал? – набросился он на белобрысого.
– Я не…Я просто, – начал заикаться тот.
– Пошли отсюда, пока нас кто–нибудь не увидел, – бросил коротышка. И они быстрым шагом удалились в противоположную от местонахождения Дика сторону переулка.
Осторожно, бесшумно, словно тень Дик вышел из укрытия и направился к лежащей на асфальте девушке. Если бы кто–то увидел Дика, прогуливающегося по городу днем, то никто и не подумал бы, что он может так легко и быстро передвигаться как сейчас. Ведь выглядел он очень неуклюжим. Но не теперь. Не в темноте, которая придавала ему сил, которая делала его свободным. Он приблизился к милашке и остановился. Затем начал таращиться на неё, глядя сверху вниз. Эта чистая кожа. Эти темные волосы. Это черное, обтягивающее платье, под которым её грудь равномерно вздымалась и опускалась от дыхания. Вверх–вниз, вверх–вниз, вверх… У Дика перехватило дыхание, он наклонился и нежно убрал растрепавшиеся волосы с её лица, затем также нежно провел кончиками пальцев по её щеке. Какая же она красивая и так похожа на Кэролайн. Дик судорожно выдохнул. Теперь он пытался прекратить её трогать, оторвать от неё руки, но не смог. Он наклонил голову набок, как любопытная собачонка, рот приоткрылся, из него вырвались частые вздохи. Затем Дик облизался, на секунду закрыв рот, но потом снова открыл. Глаза под очками были широко открыты от удивления или от удовольствия. Он смотрел на нее (гладил её по щекам), такую одинокую (гладил её по шее), такую беззащитную (гладил её по груди), такую доступную (гладил её ниже). Сердце Дика бешено колотилось, нагоняя кровь к возбужденным органам. В висках одновременно с ударами сердца стучала мысль.
Саморазрушение.
– Неужели ты пойдешь на это? Неужели ты завершишь начатое теми парнями дело? – спросил писклявый голос в голове у Дика. Голосок похожий на голос матери, когда она уже сошла с ума.
– Заткнись! – посоветовал Дик голосу. Сейчас он свободен, сейчас он силен, сейчас он способен на все. Ведь здесь только он, она и темнота. Одной рукой Дик продолжал ласкать бесчувственную девушку, а другой начал расстегивать ремень своих штанов.
– Я люблю тебя Кэрол, – прошептал он той, которая не была ею. Никогда он еще не чувствовал такой уверенности в себе, такой власти. В этом люди мастера, чувствовать свою власть над слабыми и беззащитными.
– Не надо парень! – услышал Дик суровый мужской голос, и тут же силы покинули его. Теперь он снова стал маленькой трусливой девочкой. Дик оторвал взгляд от девушки и посмотрел в проулок в поисках обладателя сурового голоса. Это был полицейский. Черная форма, черная фуражка и направленный в лицо Дику пистолет (тоже черный). Что же делать? Пытаться объяснить полицейскому, что это не он довел девушку до бесчувственного состояния. Но кто ему поверит? И даже если и поверит, его руки, руки Дика выдавали истинные намерения. Одна на девушке, бесчувственном трепетно–теплом теле, лежащем на холодном асфальте, другая на ремне его штанов. Вряд ли при таком расположение рук слова о том, что он просто хотел помочь девушке, будут звучать правдоподобно. Саморазрушение, моральное разложение, жажда животного удовлетворения овладели Диком лишь на мгновение, и он попался. А если ты в чем–то попался, назад дороги нет. Теперь никто не поверит, что это в первый раз, что ты никогда бы такого не сделал, что ты лишь на секунду расслабился и… Когда ты попался, чтобы ты не говорил, все оправдания лишь укрепляют вину в глазах других. В глазах судей. Ты попался, запачкался, и нет в мире средства, способного тебя очистить. Ты познал удовольствие саморазрушения, ты впустил его и теперь придется приложить множество усилий, чтобы отказаться от него, чтобы не увязнуть в нем, чтобы оно не начало управлять тобой.
Но Дик не стал отказываться, он решил поступить так, как поступал в любой сложной ситуации. Он решил спрятаться. Дик вскочил и бросился бежать, в противоположную от копа сторону.
– Стой! – услышал он сзади тот же суровый голос, но не остановился. Затем, что–то взорвалось, так показалось Дику, но это был выстрел, раздавшийся в узком проулке словно раскат грома.
– Это предупредительный выстрел в воздух, – подумал Дик: – Теперь целью будут мои ноги. От выстрела болели уши, но Дику было не до этого, он побежал быстрее, стараясь как можно сильней петлять, чтобы стать сложной мишенью. Снова гром, и справа от Дика из кирпичной стены полетели осколки. Несколько из них поцарапали ему лицо.
– Либо он плохой стрелок, либо он целится мне не в ноги, а собирается снести мне голову! – подумал Дик. Эта мысль предала ему сил, или не мысль, а адреналин, выделяемый надпочечниками. Неважно. Факт в том, что Дик побежал так быстро, как никогда еще не бегал. Он петлял в дворах, делал короткие передышки, отсиживаясь в каком–нибудь темном уголке, и снова бежал. Бежал пока не понял, что его уже никто не преследует. А преследовал ли его кто–нибудь вообще?
Дик стоял напротив больницы №9. Он был уставший, но довольный. Он чуть не изнасиловал девушку и сбежал от копа, который его застал за этим занятием. Да, так мог бы сказать кто–нибудь другой, например его сумасшедшая мать, но не он, не Дик. Он то знал, как всё было на самом деле. Он чуть не занялся любовью с любимой девушкой – Кэрол (ну почти с Кэрол). И у него бы всё получилось если бы не преступные действия злого полицейского, пытавшегося его убить, помешавшего ему соединиться с Кэрол (ну почти с Кэрол) в союз чистой, нерушимой, вечной любви. Да как он мог? Именно так все и было, Дик точно это знал, также как знал, что он не был сумасшедшим. Хотя в данный момент наверняка за ними наблюдал. За сумасшедшими.
Он стоял и думал как бы ему попасть внутрь больницы незамеченным и допросить нужного ему человека (ну почти человека). Как вдруг услышал крик. Крик девушки. Он взглянул влево и увидел, что на пожарной лестнице сбоку больницы что–то происходит. Какое–то движение. Приглядевшись получше, он увидел девушку, висящую на перилах третьего этажа, затем увидел светловолосого парня, который затащил её на балкон. Затем эти двое сумасшедших, поднялись на четвертый этаж, где долго стояли и пялились в закрытую дверь. Вот же психи. После психи очутились на пятом этаже и каким–то невероятным образом вскрыли дверь, ведущую из балкона внутрь больницы. А позже, чтобы вы думали? Начали целоваться прямо там, на балконе пятого этажа пожарной лестницы больницы, ночью. У них определенно «не все дома». Но, впрочем, польза от них тоже была. Ведь Дик не знал, как пробраться в больницу. А теперь, как только странная парочка скрылась из виду, он последовал за ними.

8¬–УБИЙЦА В БОЛЬНИЦЕ
Кевин и Челси шли в темноте коридора, держась за руки. Вокруг было тихо, и как бы бесшумно не старались двигаться ребята, звуки их же шагов заставляли их тела вздрагивать, а их сердца биться чаще. Слева и справа вдоль коридора тянулись две длинные цепочки запертых дверей с четными и нечетными номерами, начинающимися с цифры пять (в честь номера этажа). Левая цепочка дверей прерывалась стойкой со столом, за которым сидела медсестра. На столе горела лампа, но это не мешало сотруднице больницы преспокойно спать, положив голову на сложенные, в импровизированную подушку руки. В конце коридора также можно было различить двойную дверь. Над ней ярко–красными электронными буквами на табло горела надпись – «ВЫХОД». Возле каждой двери в палату висели таблички, на которых черным маркером были написаны имена и фамилии пациентов вместе с диагнозом, с которым они сюда и попали. Прочитав несколько таких табличек, Челси и Кевин начали сомневаться в том, что нужный им человек находится на выбранном ими этаже. Напротив фамилий пациентов стояли такие диагнозы как: колит, панкреатит, гастрит, дисбактериоз, холецистит, язва желудка, язва двенадцатиперстной кишки, сальмонеллез и другие непонятные слова, мало что объясняющие подросткам.
– Я знаю, что это за отделение, – вдруг сказала Челси. Сказала громче, чем следовало, учитывая то место и время, в котором они находились.
– Тихо, – шепнул Кевин.
– Это отделение гастроэнтерологии, – шепотом выговорила Челси. – Я слышала, как мама пугала отца, говорила ему, что если он не бросит пить и есть всякую ерунду, то заболеет и попадет сюда, – продолжила она.
– Да, – согласился Кевин: – Вряд ли нашего покалеченного свидетеля положили в это отделение. Но все же глупо будет не проверить ту палату, про которую я тебе говорил изначально. И с этими словами Кевин открыл первую дверь слева. Внутри было четыре кровати, с лежащими на них людьми, и, судя по характерным выпуклостям под одеялами, руки и ноги у всех были на месте. Плохо скрывая разочарование, Кевин все же осторожно закрыл дверь.
– Ну и что мы теперь будем делать? – спросила Челси. – Я не знаю, – ответил Кевин, он был растерян. Вдруг вся эта затея с допросом калеки, от которого никто не смог ничего узнать показалась ему абсурдной и глупой. Но он вспомнил свою сестру – Кэролайн. Вспомнил, как она смеялась и улыбалась, рассказывая ему какую–нибудь историю и вспомнил, что ублюдок, убивший её, до сих пор разгуливает на свободе. Это придало ему сил. Но как он найдет нужную ему палату в этой огромной больнице? Даже если бы он не опасался того, что их могут в любой момент поймать и возможно даже арестовать или наложить серьезный штраф за их хулиганские выходки, все равно времени чтобы осмотреть всю больницу понадобилось бы ужасно много. Положение казалось безвыходным, но тут Кевин вспомнил еще кое–что. Он посмотрел в глаза Челси и сказал: – Помнишь ту старуху, что мы видели на четвертом этаже?
– Конечно, помню, – ответила она: – Трудно будет забыть такую жуть.
– Не знаю почему, – Кевин отвел глаза в сторону и начал смотреть в пустоту: – Но я чувствую, что…
– Что ты чувствуешь? – спросила Челси.
– Что если номер, который она написала на стекле и есть номер палаты, которая нам нужна, – ответил он и снова взглянул ей в глаза.
– Кевин, но это же просто… – начала Челси.
– Да знаю я, знаю. Бред. Это просто бред, но… – продолжил Кевин.
– Не обижайся, просто какова вероятность что… – снова заговорила Челси.
– Осторожно! – сказал Кевин, как можно тише, хватая Челси за плечи. В разгаре спора они совершенно не смотрели куда идут, и Челси чуть не налетела на носилки, стоящие недалеко от двери в одну из палат по левой стороне коридора. На носилках к тому же стояли какие–то баночки, и если бы Челси в них врезалась, они бы однозначно разбились, что подняло бы на уши всю больницу. Но всё обошлось. Ребята перевели дух и двинулись дальше. Сами того не осознавая, они уже миновали стойку, со спящей за ней медсестрой. И шаг за шагом приближались к концу коридора.
– Я всё понимаю, – шепотом сказал Кевин: – Но другого плана у нас все равно нет. Поэтому давай проверим эту палату. Как её там? Под номером 462. И если там не будет того, кто нам нужен, я обещаю, что оставлю в покое эту затею. Навсегда. И мы вернемся домой. Ведь неизвестно в какие неприятности мы можем попасть.
Тогда ещё Кевин не знал, что он чертовски прав насчет неприятностей.
– Хорошо, – с облегчением, согласилась Челси и прижалась к Кевину.
– Слушай, – она шептала ему на ухо: – Я тут подумала, а что если мы не ошибемся с палатой. Я про то, что вдруг там будет он.
– Кто он? – так же шепотом переспросил Кевин.
– Убийца, – сказала Челси и её голос задрожал: – Что если убийца придет завершить начатое.
– Ну, тогда ему мало не покажется, – смело казал Кевин.
– Стой, – Челси остановилась, и рукой придержала Кевина: – Нам же надо на этаж ниже так?
– Так, – согласился Кевин.
– Тогда давай вернемся на пожарную лестницу, спустимся по ней, и я вскрою дверь на четвертый этаж так же как эту. Я думаю, так будет безопасней, чем разгуливать по всей больнице, – сказала Челси.
– А это идея, – воодушевился Кевин. Но не успел он договорить, как за их спинами раздался оглушительный, в окружающей их тишине, звук. Звук разбивающихся банок. Вслед за звуком возник голос. Кевин и Челси в испуге обернулись.
– Ни шагу дальше ребятки! – сказал голос, принадлежащий медсестре. Она стояла посередине коридора, уперев руки в бока, и недружелюбно смотрела на них. За её спиной была видна причина шума, послужившая её пробуждению. Носилки валялись на боку, а осколки банок, недавно стоящих на них, усеивали пол. Дорога на балкон была перекрыта. Иного пути не было. Кевин и Челси испуганно переглянулись и, не говоря больше ни слова, бросились изо всех сил к двери в конце коридора, со спасительно светящейся, красными буквами, надписью – «ВЫХОД».
– Не могли же носилки упасть сами собой? – думал Кевин на бегу: – Наверняка кто–то их опрокинул. Вопрос в том кто? И зачем? Челси бежала рядом с ним, еще миг и они с размаху налетели на двойную дверь в конце коридора. Которая оказалась заперта. Как они сразу об этом не подумали. Отделение же запирают на ночь!
– Тише! Вы мне всех пациентов перебудите! – шипела на них сзади медсестра. Но как ни странно, никто не выглядывал из палат, чтобы посмотреть, что происходит в коридоре.
– Ой! – Челси держалась за своё левое плечо, которое она ушибла, ударившись о запертую дверь: – Что нам делать Кевин, мы в ловушке! – выглядела она совсем отчаявшейся.
– Успокойся, – Кевин взял её дрожащие руки в свои: – Как ты думаешь, сможешь вскрыть и этот замок?
– Я…Я попробую, – голос Челси дрожал даже сильнее чем её руки, она действительно испугалась.
– Давай, у тебя получится, – приободрил её Кевин. И Челси начала ковырять замок своей чудо отмычкой.
– Ну, всё, я вызываю полицию! – медсестра приближалась, а замок никак не хотел открываться. Но тут раздался долгожданный щелчок, и дверь отворилась.
– Стойте! – услышали Кевин и Челси крик медсестры, сбегая вниз по лестнице, но не стали ей подчиняться. Они спустились на этаж ниже и вбежали в отделение, расположенное на четвертом этаже. Возможно, если бы у них было время подумать, то их наверняка насторожило бы то, что двери в это отделение были не заперты, а возможно и кем–то вскрыты. Кем–то, кто очень хотел попасть в это отделение, чтобы завершить начатое им дело. Но Кевин и Челси слишком спешили и не обратили внимания на эту мелочь. Мелочь, которая возможно заставила бы их повернуть назад и бежать из этой больницы как можно быстрее. Но…
Забежав в отделение, ребята прикрыли дверь и стояли, пытаясь отдышаться.
– Нам…надо…вести себя… потише… – задыхаясь, выговорил Кевин.
– Я думаю в этом нет необходимости, – вдруг сказала Челси: – Взгляни на таблички. В этом отделении возле каждой палаты также имелись таблички с фамилиями пациентов и их диагнозами. И на всех было написано одно – кома. Угарная, барбитуровая, алкогольная, экламптическая, гипогликемическая, уремическая, печеночная, гипотиреоидная и  ещё много, много видов коматозных состояний. И в отличие от других отделений, в этом в стенах имелись окошки для осмотра пациентов.
 – Они не услышат нас Кевин. Они спят и не могут проснуться, – с грустью сказала Челси.
– Да, но как же медсестра? – ответил Кевин, и взглянул вперед на стойку медсестры. Поначалу он не поверил в то, что увидел. Всё было абсолютно также, как и этажом выше. Та же стойка, тот же стол, и медсестра, спящая в такой же позе за этим столом, положив голову на руки. Правда медсестра выглядела поменьше, чем та сверху, и волосы у неё были посветлей. Кевин протер глаза. Всё осталось по–прежнему. Но, что то было не так, что–то неестественное, жуткое прослеживалось в том как спит эта медсестра. Как будто чего–то не хватает, чего–то что она должна делать, но не делает.
Внезапно, с лестничной площадки послышался отчаянный женский крик. Это заставило ребят пошевелиться и снова бежать вдоль коридора. Вперед. В сторону пожарной лестницы. На бегу они осматривали номера палат, пытаясь найти нужную. Когда они на цыпочках пробегали возле стойки медсестры, Челси вдруг остановилась, взглянула на неё, затем вскрикнула и прижала ладони ко рту. Кевин приблизился к стойке, теперь он понял, что не делала медсестра. Она не дышала. Вот, что делало её сон жутким. Ведь она и не спала вовсе. Она была мертва и сидела за столом в луже собственной крови.
– Кевин она… – Челси начала всхлипывать. Он обнял её и отвернул от страшного зрелища.
– Давай уйдем отсюда Кевин, давай просто уйдем, – продолжала хныкать Челси.
– Хорошо, – сказал Кевин, однако в голову ему уже пришло осознание того, что Челси была права. И он в больнице. Тот кто завершает начатое. Тот, кто убил эту медсестру и наверняка послужил причиной крика, который они слышали с лестничной площадки. Теперь будет трудно выбраться отсюда. Кевин стоял, обнимая Челси, и пытался отогнать мысль, которая засела у него в голове. Мысль, говорящая, что им уже отсюда не выбраться. И как в подтверждение самых худших опасений Кевина, ребята увидели, как дверь на лестничную площадку (за которой не так давно кто–то кричал) начала медленно открываться.
Необходимо было что–то делать. Что–то срочно предпринимать. Нельзя было ждать момента, когда дверь откроется полностью. Когда тот, кто находится по ту сторону, войдет в отделение. Войдет и увидит их. Беспомощных, скованных страхом ребят, стоящих возле окровавленного трупа, сидящего за столом. Подростков, которые стоят и дрожат от страха, крепко вцепившись друг в друга. Самонадеянных малышей, которые возомнили, что сами способны найти убийцу и отомстить ему за смерть близкого им человека. Это же просто абсурдно, а еще больше это смешно.
Кевин схватил Челси за руку и потащил её к двери в палату напротив стойки. Они спрячутся там, и он их не найдет… Возможно. Ребята настолько были шокированы, воочию увидев мертвого человека, что сразу даже и не заметили, что направляются именно в ту палату, в которую они и собирались. Первая это обнаружила Челси.
– Кевин это же та самая! – сказала она, узрев на двери №462.
– Тише, тише! Это уже не имеет значения, – прошептал Кевин и всё же прочитал табличку возле двери в эту палату. На ней была всего одна фамилия и один диагноз – гипотиреоидная кома. Перед тем как войти в палату Кевин бросил беглый взгляд на открывающуюся дверь в конце коридора. И в щели между дверями успел заметить, стоящую там черную тень. Которая наверняка была убийцей. По–другому просто и быть не могло.
Кевин и Челси внутри палаты. Они осматривают несколько пустых застекленных кроватей, затем взгляд их падает на кровать возле окна, с лежащим на ней человеком. И они тут же узнают её. Это та самая тощая старуха, что намалевала на стекле номер (как теперь выяснилось) её же палаты. Кроме неё здесь никого не было. Никаких искалеченных свидетелей зверских убийств не наблюдалось. Вокруг стояла тишина. Только приборы, следящие за значением жизненно важных показателей старухи, тихонько тикали. И всё же ребята явственно услышали шаги. Тяжелые шаги. Кто–то медленно шел по коридору. И, судя по усиливающемуся звуку шагов, этот кто–то приближался.
– Что же делать? – Челси схватила Кевина за руку: – Мы в ловушке! Что если он войдет сюда?
– Мы спрячемся под кроватью. Это единственный выход, – просто ответил Кевин. И действительно, что еще им оставалось делать. Они встали на четвереньки и забрались под кровать старухи. Которая, несмотря на то, что недавно разгуливала по больнице, сейчас лежала спокойно словно снова вернулась в кому. Или только притворялась, что вернулась в неё.
Ребята лежали на животах, поджав под себя ноги, под кроватью старухи и старались разглядеть хоть что–нибудь из того, что происходит в коридоре через смотровое прямоугольное окно в стене палаты.
Шаги в коридоре становились всё громче.
Топ…Топ…ТОП!
Их обладатель был всё ближе к палате, где прятались ребята, которые уже сто раз возненавидели себя за то, что решили пробраться ночью в больницу.
И тут они увидели его. Правда не очень отчетливо, мешал мрак, царивший как в коридоре, так и в палате. Они увидели лишь смутный силуэт кого–то, кто, проходя мимо окна, остановился и прижал ладонь правой руки к стеклу. Затем силуэт резко повернул голову вправо, как будто что–то услыхав. После силуэт пропал, а шаги постепенно удалялись.
ТОП! Топ…топ…
– Мне страшно, – прошептала Челси: – Возьми меня за руку. Кевин начал шарить рукой в поисках руки Челси, но вместо этого вляпался во что–то липкое. Он недоуменно поднес руку к глазам, пытаясь разглядеть, что же это. Но в темноте было не разобрать. Он понюхал руку. У этой субстанции был слегка кисловатый запах. В момент секундного помешательства Кевин даже высунул язык, собираясь попробовать это на вкус, но в последний момент передумал. И правильно сделал. Внезапно, луна вышла из–за облаков и начала заливать своим холодным, серебряным светом палату. Кевин увидел, что, чем бы ни была эта темная на вид субстанция, она появляется из чего–то бесформенного, большого и черного, расположенного под соседней кроватью. Луна полностью вышла из–за облаков, давая больше света, освещая то, что лежит под кроватью. Челси вскрикнула и вновь зажала рот рукой. Из–под кровати на них кто–то смотрел. Чье–то лицо смотрело на них и улыбалось им. Бледное, перекошенное кривой усмешкой лицо с выпученными глазами следило за ними. Там лежал человек в черной форме, с серебристо–золотым жетоном, прикрепленным к форме с левой стороны груди. Это был полицейский. И также как и медсестра в коридоре, полицейский не спал. Он был мертв. То, что ребята приняли за улыбку, на самом деле ей не являлось, просто посмертное расслабление мышц заставило рот этого мужчины приоткрыться. Да и смотреть на них он не мог. Остекленевшие глаза, хоть и были широко раскрыты, и слегка мерцали, отражая лунный свет, являлись пустыми и смотрели словно внутрь человека, которому принадлежали.
Ужас сковал ребят по рукам и ногам. Они были не в силах пошевелиться, не в силах что–либо сделать. И оцепенев от страха, Кевин и Челси так и продолжали сидеть под кроватью, со старухой в коме над ними, и с расположенным рядом и смотрящим на них, ничего не выражающими глазами, трупом полицейского. Это продолжалось пока вновь возникшие обстоятельства не заставили их выбраться из убежища.

9¬–МИР ПОЛОН ПСИХОВ
Не без труда, Дик все же забрался на красную пожарную лестницу больницы №9. Задыхаясь, он поднимался выше и выше, минуя один этаж за другим. Вот, наконец, и пятый этаж с гостеприимно открытой дверью внутрь, оставленной сумасшедшими парнем и девушкой за которыми он следил. Дик пригладил мокрые от пота волосы, протер стекла запотевших очков, немного отдышался и словно тень скользнул в полумрак коридора.
Он сразу увидел их – сумасшедших. Они как раз проходили мимо стойки медсестры, которая спала. Дик ухмыльнулся, ему это было на руку.
– Куда же направляются эти двое? – думал Дик, не спеша двигаясь за ними: – Что им могло здесь понадобиться? В этот момент, парень повернулся и начал, что–то говорить девушке в фиолетовой толстовке с капюшоном, теперь висящим за её спиной. Дик присмотрелся к парню.
– Где–то я его уже видел, – подумал он. И тут его осенило. Как он мог забыть это лицо? Лицо той, за смерть которой он пришел отомстить. Лицо той, что так похожа на этого парня. Потому что... Это её брат. Он вспомнил, что у Кэролайн был младший брат, и теперь не осталось сомнений в том, что этот светловолосый парень являлся им. Но у Кэрол темные волосы. Потому что она красила их в темный цвет, в младших классах у неё тоже были светлые волосы как и у её брата.  Дик слышал как, Кэрол рассказывала подруге почему она красит волосы. Она хотела, чтобы её воспринимали всерьез. Хотя Дику она нравилась с любым цветом волос. Вопрос в том, что брат Кэрол делает в больнице.
– А ты подумай Дик! Подумай хорошенько! – пропищал голос в голове у Дика. И он понял. Ну конечно у него та же цель, что и у него – расспросить единственного человека, который возможно обладает информацией о том, кто убил Кэрол. Расспросить его, узнать ответы и отомстить.
Но это же он – Дик должен узнать, кто убийца и отомстить. Ведь так сказала его мама. Только сам, сделав всю работу, он отомстит за Кэрол, найдет пропавшую мать и наконец, убедит людей в белых халатах в том, что он нормальный. Он знает это точно, потому что… Сны не врут. Как и не врет голос в его голове. Да, честно признаться, иногда ему он надоедает, иногда он говорит страшные вещи, но иногда и веселит. А главное с ним, ему Дику никогда не бывает скучно или одиноко. Да и, в конце концов, кто идеален?
– Ну и, что же мы будем делать? Убьем их? – поинтересовался голос, самым невинным тоном. Нет. Дик никого не собирался убивать. Пока. Взгляд его упал на носилки, с банками на них, стоящие слева по коридору. Дик снова улыбнулся. Он не будет их убивать, просто прогонит их, а точнее предоставит это медсестре. И с этими мыслями Дик изо всех сил ударил по носилкам, заставляя их опрокинуться, и, позволяя, банкам упасть на пол и разбиться. Сам же Дик под шумок заскочил в первую же дверь слева, за которой оказалась кладовая.
Дик притаился там, прижавшись ухом к двери и, подслушивая что же будет дальше. Практически мгновенно он услышал крик медсестры. Что именно она кричала, Дик разобрать не мог, но само наличие крика свидетельствовало о том, что план Дика сработал. Подождав некоторое время, Дик вышел из своего укрытия. Медсестра шла, повернувшись спиной к Дику, направляясь к открытым двойным дверям в конце коридора. Брата Кэрол и его подружки видно не было.
– Ребятишки наверняка уже на полпути к дому, – подумал Дик. Что же теперь делать ему? Вернуться назад в кладовую и подождать пока медсестра успокоится и снова уснет? Но это слишком долго и скучно, а Дик не хотел ждать. В таком случае можно…
Дик вышел в коридор и бесшумно двинулся за медсестрой. Она не оборачивалась. Она не видела его. Она вышла на лестничную площадку и, перегнувшись через перила, стала смотреть вниз, однозначно пытаясь проследить за сбежавшими подростками. Дик шел и читал диагнозы на табличках. Панкреатит. Холецистит. Колит. Гастрит. Не моешь руки перед едой? Ешь немытые овощи и фрукты, или плохо прожаренное мясо? Тогда билет сюда тебе заказан. Безусловно. Впрочем…
Слишком часто моешь руки? После того как до чего то дотронулся, у тебя буквально начинает чесаться мозг от мыслей, что ты запачкал руки, подцепил микробы, переносящие ужасные неизлечимые болезни. И эти мысли не проходят, пока ты не помоешь руки около полсотни раз, и возвращаются, когда ты вновь чего–нибудь касаешься? Ты моешь руки пока не стираешь их до крови, до костей? Тогда билет тебе заказан к психотерапевту. Обсессивно–компульсивное психическое расстройство. Не болезнь, но все же делает тебя неполноценным, ненормальным, психом. Гастроэнтерология или психотерапия – что же выбрать? Мир полон психов. И если появляются нормальные, то психи избавляются от них наизабавнейшими способами. Распять, повесить, отсечь голову, расстрелять, сжечь.
– Мир полон психов, – думал Дик, приближаясь к медсестре. Она стояла, наклонившись, белый халат туго обтягивал её тело. Дик судорожно вздохнул. Она не услышала. Плохо для неё – хорошо для Дика. Он почувствовал прилив странного возбуждения. Снова мысли били молотком в его голове. Власть. Саморазрушение. Удовольствие. Он подошел к ней сзади вплотную, практически касаясь её. Он мог чувствовать запах её волос. Это было приятно. Он вытянул руки вперед и с силой толкнул её в спину.
Резкий крик полоснул по ушам Дика словно бритва резанула по горлу. Крик сопровождался глухими стуками. Тело медсестры падало, ударяясь о перила нижних этажей. Дик взглянул вниз.
Распростертое тело, в луже собственной крови, с неестественно вывернутыми руками и ногами – вот, что увидел Дик, взглянув вниз. Она лежала лицом вверх, в её широко раскрытых глазах (которых Дик разумеется не видел) застыло удивление. Её жизнь была в его руках, и он оборвал её. Он обезумел от власти, сам того не осознавая. Проблема была в том, что на этом Дик теперь не хотел останавливаться. Последний раз взглянув на дело рук своих, Дик начал спускаться по лестнице.
Преодолев лестничный пролет, Дик оказался на четвертом этаже. Вдруг он услышал чьи–то голоса и топот чьих–то ног. Кто–то поднимался по лестнице. Было бы абсолютно безрассудно полагать, что распластавшаяся внизу мертвая медсестра не привлечет ничьего внимания. К тому же она кричала, когда падала, создавая этим самым совершенно невыгодный для Дика шум, одновременно с этим разумеется ломая кости о перила. Вниз ему дорога была закрыта. Можно конечно побежать обратно вверх по лестнице. Но он там уже был, да и перспектива взбегания на лестницу, в связи с его лишним весом, абсолютно не прельщала. Остается одно. Дик начал медленно открывать дверь, ведущую в отделение на четвертом этаже.
Вот он уже внутри, осторожно прикрывает за собой двери. Он оглядывается вокруг. Здесь, в палатах этого отделения лежат пациенты в коме. Почему то ему вспоминается его мать. То, как она пропала и почему. Он вспоминает людей в белых халатах, которые появились в его квартире, когда он понял, что с его многострадальной матерью случилась беда. Люди в белых халатах стояли тогда подле её кровати и что–то обсуждали, изредка поглядывая на Дика, который застыл, тогда в дверном проеме комнаты матери, не зная, что ему теперь делать. Ему конечно было тяжело с ней, но он никогда бы не причинил ей вреда. Или причинил? Он не помнил. Тот день был тяжелым, над ним снова издевались в школе. И не просто издевались, его избили. Так что, Дику просто пришлось принять несколько таблеток обезболивающего. Возможно больше, чем было необходимо. После этого он начал готовить лекарства для своей матери. Треть желтенькой, четвертинка розовенькой, две маленькие беленькие, половинка большой беленькой. Всё правильно? Он ведь ничего не перепутал? Вопрос в том, не перепутал ли он их тогда. Ведь его матери, больной раком, почему то стало хуже. Но тогда Дик был под действием таблеток и не помнил подробностей. Только в одном Дик теперь был уверен, в том, что кто бы ни убил Кэролайн, это не он повинен в пропаже матери. Во всем виноваты другие люди. Люди в белых халатах.
Дик шел вперед по коридору. Шаги гулко звучали в тишине. Вот он уже возле стойки медсестры. Она мертва. Дик задумывается.
– Мы не убивали её, ведь так? – спрашивает голос в голове у Дика.
– Так, – шепотом соглашается Дик: – Но тогда кто? Дик обернулся, поправил очки. Напротив него палата №462. Когда Дик заходил на этаж, он будто видел, как эта дверь закрывалась, или ему показалось? Нет, он видел это точно. Он должен проверить. Но почему–то ему не хотелось приближаться к этой палате. Всё же Дик подходит к смотровому окошку. Заглядывает внутрь.
Он нашел её! Это она! Его мать лежит там, на кровати возле окна! Дик прикладывает ладонь к стеклу.
– Что они сделали с тобой? Они довели тебя до комы, – шепчет он ей через стекло. Но он спасет её, он разбудит её, и они вернутся домой. Он будет вновь ухаживать за ней, но это неважно. Важно то, что она подтвердит, что Дик не сумасшедший, что в трагедии, приключившейся с ней, виноваты они – люди в белых халатах. Дик по–настоящему обрадовался, голос в его голове визгливо и саркастично смеялся.
Но вдруг. Дик слышит чьи–то рыдания. Плачущий голос, который что–то говорит. Дик поворачивает голову вправо. Теперь он замечает, что от двери (или к двери) в палату №462 ведет цепочка темно–красных капель. Капель крови. Дик отходит от окна и идет по кровавому следу. С каждым шагом Дика, плачущий голос становится громче. Кровавый след приводит Дика к стулу. Одиноко стоящему стулу возле палаты №463. Вокруг стула целая лужа крови, сам стул тоже окровавлен. На табличке возле этой палаты нет фамилий и нет диагнозов. Она пустая. За дверью плачущий голос что–то кому–то рассказывает. Всхлипывает, потом снова рассказывает. Но почему здесь стоит стул?
– А ты подумай Дик! Подумай! – снова заговорил голос в его голове.
– Тут стоит стул потому что, – начал рассуждать Дик: – Кому–то нужно было здесь сидеть.
– Да ты просто гений! – воскликнул голос и засмеялся. Дик не обращал на него внимание. Зачем кому–то здесь сидеть? Возле палаты. Разве что…
Чтобы охранять. Внезапно, Дик всё понял. Если бы вы хотели спрятать пациента в больнице с наименьшей вероятностью того, что его кто–нибудь обнаружит, то в какое отделение вы бы его положили? Разумеется в отделение с больными, находящимися в коме. И конечно его необходимо было бы охранять. Ведь кто знает, вдруг убийца вновь решит навестить недобитую жертву. Но много охраны ставить не стали бы, не захотели бы привлекать внимание. Тем более, что порядочное время ничего, связанного с делом «ироничного» убийцы, не происходило. Поэтому они расслабились – полиция. И решили, что хватит и одного охранника. Один полицейский – один стул. А в данный момент только лишь стул – окровавленный. В остатках жизненноважной жидкости полицейского? Вероятность крайне велика. Где же полицейский? И кто плачет за дверью? Плачет так тоскливо, так искренне, что на мгновение Дику становится не по себе. В этом плаче как будто сконцентрировалась вся печаль мирской жизни, которую только можно вообразить. Кто–то всхлипывает и что–то говорит, потом снова всхлипывает. Искалеченное тело свидетеля может всхлипывать, но не может плакать и говорить. У него нет глаз и языка. Там кто–то ещё, кроме него. Дик слышит отдельные фразы, слова прорывающиеся через нескончаемый печально–ноющий плач.
– Не хотел... зачем... тяжело... этим... жить... ты... не можешь... слышать... меня... теперь... – доносится до Дика из–за двери. Кто бы там ни был, назад дороги нет. Дик уже пошел по пути, который выбрал. Он уже почувствовал, что это такое – решать, кому жить, а кому умереть. Саморазрушение. Месть за Кэрол уже не была столь важна, как и пробуждение матери, как и доказательство его не сумасшествия. Теперь он понимал, что ему просто необходимо было что–то делать со своей жизнью. Всем нужна цель. Дик понял, что для него нет ничего принципиально важного. Все его цели были лишь бегством от неделанья, скуки, одиночества.
– Ну так чего же ты ждешь? – шепотом спросил голос в голове у Дика. Он улыбнулся голосу, как улыбаются старому доброму другу после долгой разлуки. Улыбнулся и, открыв дверь, вошел во мрак палаты №463. Вошел в эту пропитанную плачем тьму.
Дождь барабанит по подоконнику. Свет луны проникает сквозь окно, освещая палату. Справа стоит кровать. Одна единственная кровать в этой палате. Вокруг неё множество медицинских приборов, но все они отключены от сети. Все дисплеи, лампочки и индикаторы на них потухли. На кровати лежит он. Тот, кто нужен Дику. Но Дик понимает, что опоздал. Тело не дышит. Оно лежит, а веки его полуприкрыты, из–под них выглядывает мрак его пустых глазниц. Его рот приоткрыт, внутри Дик как будто бы видит остатки его обрубленного языка, а может быть только воображает, что видит. Тело лежит неподвижно, слегка прикрытое простыней, оно не шевелит обрубками конечностей и не мычит, оно не делает ничего. Оно мертво. Его уже не допросить, не узнать, кто убил Кэролайн и остальных. Разве, что тот, кто это сделал, и, наконец, завершил начатый им путь, всё ещё здесь. В этой палате. Ведь кто–то продолжает плакать и бормотать в темноте.
Шум капель дождя не заглушает рыдания. И Дик осматривает палату, пытаясь найти источник всхлипов и одновременно, боясь это сделать. И вот взгляд его падает в дальний левый угол. Там кто–то есть. Это человек, он сидит на полу, спиной к углу. Сидит, обхватив руками колени и раскачивается вперед–назад. Снова и снова. Раскачивается, плачет и бормочет: – Зачем Герберт... Зачем?
Неужели это он – «ироничный» убийца. Он одет в белый халат, поверх черного костюма.
– Люди в белых халатах, – думает Дик.
На глазах у него очки, на лице седые усы и козлиная бородка, на голове лысина, окруженная седыми волосами, расположенными на затылке и висках, а в правой руке у него пистолет.
– Такой же, как и у полицейского, который стрелял в меня в переулке, – замечает Дик.
– Значит, этот человек избавился от медсестры, сидящей на своем посту, и от полицейского, который сидел на одиноком стуле в коридоре. Он убил его и забрал себе его пистолет. Всё ясно, – делает Дик умозаключение.
– Умный мальчик, – хвалит Дика голос в его голове.
Человек в углу казалось не замечал Дика, он был слишком занят разговорами с самим собой. Но затем он оторвал полные слез глаза и взглянул на Дика. Вид парня почему–то вызвал на его лице улыбку.
– Ты то мне и нужен, – говорит старик в халате и, не переставая улыбаться, направляет на Дика пистолет. Дик уже не всесильный повелитель жизни и смерти, он всего лишь парень. у которого побежали мурашки по спине, у которого задрожали коленки, у которого ком встал поперек горла.
– Маленькая, трусливая девчонка, – так бы сказала его мама, увидев как дрожат его губы под пухлыми щеками, как его глаза наливаются слезами.
– Мне нужно с кем–то поделиться, – говорит старик в халате: – Мне нужно, чтобы меня выслушали, я хочу рассказать свою историю, чтобы кто–то ещё кроме меня узнал правду. Ты ведь меня выслушаешь? Дик молчит, он не в силах что–нибудь сказать, он до смерти напуган. Он всегда боялся их – людей в белых халатах, и знал, что это они во всём виноваты. А теперь это подтвердилось. Старику не нравится молчание Дика. Быстрыми движениями он снимает пистолет с предохранителя и передергивает затвор. Теперь пистолет смертельно опасен и снова направлен в готовое разрыдаться лицо Дика.
– Ты меня выслушаешь?! – голос старика срывается на крик. Дик неуверенно кивает. Старик удовлетворенно улыбается, он уже не плачет. Здесь в палате. В тишине, нарушаемой лишь звуками дождя, в двух шагах от искалеченного, мертвого тела, старик в белом халате начинает свой рассказ:
– Меня зовут Генри Дин. Я хирург. А этот искалеченный парень – Герберт Фиш. Я познакомился с ним несколько лет назад. Он был моим учеником, я обучал его хирургии. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что уже тогда в его неестественном рвении к оперированию, его начинающих блестеть глазах, когда он брал в руки скальпель и заносил его над пациентом, в его странных вопросах, которые он мне задавал, в его ироничных издевках над пациентами и в его не всегда адекватном поведении можно было уловить тревожные намеки, проливающие свет на его будущую деятельность маньяка–убийцы. Но, увы, я не обращал внимания на это. И в этом моя вина. Я видел лишь блестящего ученика, педанта своего дела, человека со своеобразным и возможно странным чувством юмора, но я не видел сумасшедшего. Когда начались эти убийства, и погибли несколько молодых людей – Кэролайн, Бобби, Гарри мой разум стали посещать жуткие догадки по поводу причастности моего старого знакомого к этим смертям. Ведь то очевидное хладнокровие с которым жертвы были задушены, то педантичное и скрупулезное удаление частей тел жертв и наконец та злая и возможно не всем понятная ирония, прослеживающаяся в местах, где тела жертв были оставлены – всё это было мне хорошо знакомо. И вызывало ассоциации только с одним человеком. С Гербертом – моим бывшим учеником. Признаюсь, что я не хотел верить этим посещающим меня навязчивым мыслям. И как же я жалею, что сразу не доверился своей интуиции – ведь она меня не обманывала. Но я бездействовал, пока жертвой не стала моя дочь Мери. Если бы я только мог вернуть время назад. Со смертью моей дочери, жажда мести родилась во мне. Я не мог больше думать ни о чем другом. Я хотел, чтобы Герберт пожалел о том, что сделал. Я хотел, чтобы он почувствовал то же, что чувствовали и его жертвы или даже больше. На работе в архивах я нашел его данные, сохранившиеся там с тех пор, когда он еще был молодым практикантом. Так я узнал, где он живет. Я также узнал позже (правда не из этих архивов), что хирургом он так и не стал. Почему так вышло, я не знаю, а знаю лишь, что ему приходилось подрабатывать, не имея постоянного места работы, чтобы хоть как–то существовать. Думаю именно это, а также отсутствие возможности заниматься любимым делом и заставило его сделать то, что он сделал. Хотя это уже не важно. Я выследил его. Он возвращался с работы, а я уже поджидал его в его собственном доме, который расположен на северной окраине города. Пока я ждал его возвращения, я осмотрел его дом и к своему ужасу в одной из комнат обнаружил неоднозначной величины стеклянные банки с плавающими в них различными органами, а также ампутированные конечности, обернутые в целлофан, которые были подвешены на крюках под потолком. Я думаю, что говорить о том, как там сильно воняло – излишне. И там же я нашел его. Язык моей дочери Мери. Я не могу передать словами всю ненависть, возникшую во мне в тот жуткий момент. Впрочем, ненависть помогла мне не колебаться. И когда он вернулся, я, притаившийся возле входной двери, ввел ему огромную дозу успокоительного. Такую, чтобы он надолго отключился, но не умер. Он был нужен мне живым. К своему счастью я обнаружил у него все инструменты необходимые мне для совершения задуманного. Инструменты, служившие ему средством причинения боли и смерти, теперь были направлены против него самого. И меня это радовало. Я сделал с ним всё тоже, что он сделал с теми ребятами и Мери, за исключением одного. Я не убил его, не задушил, как он это сделал с ними. Я хотел, чтобы он жил и страдал. Слепой, немой и недвижимый. Никому неизвестный, всеми забытый и покинутый. Одинокий, не живой и не мертвый. Я подбросил его изувеченное тело к порогу больницы, дабы его нашли и не дали ему умереть. Поначалу я чувствовал удовлетворение от содеянного. Я считал, что Мери и другие ребята отомщены. Но это было не так. Как только пламя ненависти начало во мне угасать, я понял, что совершил нечто поистине ужасное. Теперь я осознавал, что месть ничего не решила, не вернула мне мою Мери, но взвалила на мою душу тяжесть моего преступления. Я стал ничем не лучше Герберта, а может даже и хуже. Гораздо хуже. Чтобы сказала Мери, узрев, во что я превратился. Я не мог с этим жить. Единственное, что я мог сделать для Герберта – это избавить его от мучений. Но я не мог добраться до него. Его охраняли. И вот я пришел сюда сегодня ночью, а они встали на моем пути. Медсестра и полицейский. И знаешь, что я сделал? Я расправился с ними, не задумываясь. Потому что они мешали мне. То, что я сделал с Гербертом, изменило меня. И я снова причинил боль. Но я добрался до него и отключил от системы жизнеобеспечения. Теперь он мертв. А мне не легче! Понимаешь?! Не легче!
Доктор Дин смотрел на Дика. В глазах Генри была мольба. Он хотел, чтобы всё закончилось. Дик под прицелом пистолета доктора, стоял и не шевелился.
– Я…не смогу остановиться, – в глазах доктора снова заблестели слезы, он вытер их левой рукой: – Пока я жив…
Генри Дин взглянул Дику в глаза и сказал: – Мери, дочка прости меня. Затем доктор усмехнулся, засунул дуло пистолета себе в рот и нажал на курок.
В какой уже раз за эту ночь, выстрел оглушил Дика, и он прижал руки к ушам, одновременно наблюдая, как содержимое головы доктора Дина раскрашивает стены и пол, превращая окружающую обстановку в произведение современного искусства. Дик стоял в оцепенении. Он не мог поверить в то, что только что увидел, но больше всего он не мог поверить в то, что он услышал от Генри Дина перед смертью. Его история была странной, очень странной. И, тем не менее, она звучала правдиво и искренне, когда её рассказывал доктор Дин. Дик поверил ему. У доктора не было причин врать ему перед смертью. Хотя… Возможно именно он, а не Герберт, был «ироничным» убийцей и, сойдя с ума, от всего, что он совершил, он решил закончить дело убийством последней жертвы – Герберта, а затем покончить с собой. Но вместе с этим он понимал, что полиция, найдя его тело рядом с телом добитого им Герберта, автоматически опорочит его имя званием убийцы. Хотя не только его имя пострадает, запачкается также и память его дочери – Мери Дин. Возможно, осознание всего этого и заставило доктора Дина придумать историю  в которой именно Герберт Фиш (чье искалеченное тело, наконец обретшее покой, не спеша остывало в палате, стараясь сравнять температуру тела с температурой окружающей среды) является «ироничным» убийцей, а он Генри Дин всего лишь слегка спятивший отец, мстящий своему бывшему ученику за смерть любимой дочери. Но каждой истории нужен слушатель. И им стал Дик, вошедший в палату, чтобы допросить человека, который по факту к этому времени был уже мертв. Впрочем, если бы Дик случайно не решил отправиться на поиски убийцы Кэролайн именно в эту ночь, то у истории Генри Дина не нашлось бы слушателя, и весь его план по сохранению доброго имени был бы просто напросто бессмысленным и абсурдным. Дик смотрел на лежащее на спине мертвое тело доктора Дина, из чьего раскрытого рта, с вывалившимся из него обгорелым языком, тонкой струйкой поднимался дымок, и понимал, что этот человек вряд ли мог убить собственную дочь, и поэтому скорее всего его история была правдой.
– Возможно да, а возможно и нет, – проговорил голос в голове у Дика: – Ты же знаешь, что…
– Да, – прошептал Дик и улыбнулся: – Мир полон психов.
Факт состоял в том, что кем бы не был «ироничный» убийца: Генри Дином или Гербертом Фишем, он был уже мертв. Мстить больше было некому, Кэролайн была отомщена. От осознания этого Дику стало немного грустно. Он подошел к телу доктора Дина и вынул из его холодеющих пальцев пистолет.
– Это нам еще пригодится, – сказал Дик, разглядывая оружие. Перед Диком встал вопрос, что же делать дальше. Вариант заставить свою мать очнуться от комы, чтобы доказать людям в белых халатах, что он не сумасшедший уже не казался ему таким привлекательным. Тем более, когда он узнал, что в мире существовали такие психи как Генри Дин и Герберт Фиш, он понял, что точно не является сумасшедшим, особенно если сравнивать с ними (он то всего лишь одну медсестру с лестницы сбросил, подумаешь тоже), и он понял, что не испытывает потребности в том, чтобы кому–то что–то доказывать. Ещё одна причина, по которой он не хотел будить мать, заключалась в том, что это не он отомстил убийце Кэролайн. Он не выполнил указаний матери, которые она ему четко дала во сне. И он не собирался вновь выслушивать от неё оскорбительные высказывания в свой адрес. С него хватит. Конечно, можно было бы ей соврать, но она догадается. Никогда раньше у него не получалось обмануть её, и он не хотел рисковать.
Во время этих мыслей, голос в голове Дика старательно сдерживал смех, как будто он знал истинную причину, по которой Дик не хотел, чтобы мать очнулась от комы. Знал, но пока держал этот секрет при себе. Дик не хотел её будить, а возможно это было и не осуществимо. Поэтому он решил сделать то, что не смог сделать во сне с помощью подушки, но мог теперь сделать с помощью пистолета. А именно он решил, наконец, избавить её от мучительного продолжения существования.
Дик направился к двери из палаты. Пройдя к ней, он услышал, что кто–то ковыряется в дверном замке. Дик насторожился и прижал ухо к двери, стараясь что–нибудь услышать.
– Хорошо… Хорошо, я закрою их там кто бы там не был, – услышал Дик чей–то торопливый шепот за дверью. Там кто–то был, и кто–то хотел запереть его здесь. В комнате с двумя трупами, один из которых является «ироничным» убийцей. И у него в руках орудие самоубийства, но кто ему поверит, что это не орудие убийства. Кто поверит в то, что это не он убил доктора Дина, отключил от системы жизнеобеспечения Герберта Фиша, разобрался с медсестрой и полицейским, и в то, что это не он «ироничный» убийца. Правда, он убил одну медсестру, но… Больше никого. Вроде как. Его поймают. И всё будет кончено. Он не мог этого допустить. И поэтому  он изо всех сил ударил ногой в дверь, чтобы помешать обладателю голоса запереть его здесь. В палате, которая стала воплощением кошмара.
Дверь с грохотом отворилась, ударившись обо что–то (или кого–то). Дик вырвался из палаты, таращась вокруг и сжимая в руке пистолет.
– Ай! Кевин осторожнее, – услышал Дик и обернулся на источник звука. Он увидел черноволосую девушку, лежащую на полу (очевидно оказавшуюся в таком положении из–за двери, которая ударила её, резко отворившись). Рядом с девушкой на коленях сидел светловолосый парень, который пытался ей помочь подняться на ноги. Постойте! Это ведь те самые сумасшедшие, которые подсказали Дику как пробраться в больницу и которые (по мнению Дика) должны были уже сидеть дома и дрожать от страха, спрятавшись под одеялом. Но они были здесь. Надоедливые психи.
Кевин и Челси взглянули на Дика и на пистолет в его руке, их глаза расширились от ужаса. Их план запереть палату, из которой раздался выстрел, провалился, и они не знали как им быть дальше. Они уже жалели, что выбрались из–под кровати коматозной старухи. И услышав голоса, решили послушать, что происходит в палате №463. Да, разумеется, они лежали там в одном метре от окровавленного трупа, буквально касались его растекшейся по полу крови, но тем не менее там они были в безопасности.
– Как давно они были за дверью? Что они слышали? – лихорадочно думал Дик.
– Какая разница, что они слышали, пистолет ведь у тебя в руке, – подсказал голос в его голове.
– Действительно, – подумал Дик: – Они невольно стали свидетелями преступления, которого я не совершал, я не могу позволить им уйти.
Дик поднял пистолет, он целился в Челси, черноволосую как Кэролайн, которая не позволила ему себя подвезти, и за которую он даже отомстить как следует не смог.
– Давай же! – крикнул голос в его голове, и он выстрелил.
Кевин, видя в кого целится этот сумасшедший пухлый парень в очках, попытался закрыть Челси своим телом и ему это удалось. Пуля попала в него, он вскрикнул, упал на пол и больше не шевелился.
Самопожертвование.
– Кевин…Кевин! – Челси толкала Кевина, под которым пол начал окрашиваться в красное. Лицо парня становилось бледным. Она приложила руки к его щекам. Они покрывались холодом.
Челси смотрела, как Дик медленно идет на неё, направляя пистолет ей в голову. Но это её не пугало, больше всего она боялась за Кевина. Неужели он… Нет он не умер, она видела, как его грудь еле уловимо поднималась и опускалась. Она не оставит его здесь с этим психом. Она вытащит его. Челси взяла Кевина за куртку и потащила к выходу. За Кевином тянулся кровавый след. И как, к счастью для себя, отметила Челси, он не был широким.
– Как же тяжело! – думала она и с трудом дышала. Но внезапно, взглянув за спину, не спеша шагающему Дику, Челси остановилась. Там за его спиной, во мраке кто–то стоял.
– Почему ты это сделал со мной? – сказала тощая старуха в белой ночной рубашке. Это она была за спиной Дика. Он остановился и обернулся.
– М…мм…мама? – промямлил он, заикаясь.
– Ты отправил меня в кому! – заорала старуха: – Ты маленькая трусливая девчонка! Я была больна, но тебе было мало, и ты отравил меня!
– Нет, мама я пришел спасти тебя, – возражал Дик, не слишком уверенно: – И отомстить за Кэрол, как ты и просила.
– Хватит врать мне, ты маленький лгун, я никогда тебе этого не говорила, – сказала старуха.
– Но…но как же мой сон? – ответил Дик.
– Сон? – старуха рассмеялась: – Я всегда знала, что ты сумасшедший, но это…
Дик выронил пистолет. Затем опустился на колени и зарыдал.
– Не говори так, – попросил он сквозь слезы.
Старуха начала шагать к нему:– Почему, ты это сделал?
И Дик вспомнил, как прочитав на одной из упаковок маминых лекарств инструкцию, понял, что эти таблетки предназначены для замещения одного из гормонов щитовидной железы. Он не помнил, как он назывался, но помнил, что название начинается с буквы – Т. После он узнал, что недостаток этого гормона может вызвать кому и перестал давать матери нужное лекарство. Он хотел свободы. И он устал ждать момент, когда она, наконец, настанет. Он взял всё в свои руки. Принял решение. Не без помощи всезнающего голоса в голове разумеется. Вот почему люди в белых халатах так укоризненно смотрели на него. Они догадывались, но у них не было доказательств. А в этот момент голос, который был его лучшим другом и подсказывал Дику решения их различных общих проблем, молчал. Он просто исчез.
Старуха подошла к рыдающему Дику и ударила его по лицу. Очки его тут же отлетели в сторону и, звякнув, разбились.
– Ты заплатишь, за то, что сделал со мной! – процедила старуха сквозь зубы и схватила Дика за волосы. Она как будто не замечала, сидящую на полу и обнимающую Кевина, Челси. Которая, оцепенев от ужаса, наблюдала за тем, как старуха тащит Дика за волосы в сторону стойки медсестры.
– Откуда в этой тощей старухе столько силы? – в страхе думала Челси.
Старуха доволокла Дика до стойки и швырнула его об неё. Он, ударившись, вскрикнул, затем упал, словно мешок, и не двигался.
– Ты узнаешь какого это, – старуха рылась в пузырьках таблеток. Найдя нужные, она подняла Дика за волосы. Он начал приходить в себя, когда она принялась запихивать ему в рот таблетки. Дик сопротивлялся, но слабо. Его лицо становилось все более отрешенным, взгляд мутным, изо рта потекли слюни. Лекарство начало действовать. Затем старуха за волосы потащило обмякшее тело сына к открытой двери в палату №462. Затащила его внутрь и захлопнула дверь. Это заставило Челси прийти в себя. Она взглянула на Кевина и ударила его по щеке. И, о чудо, он очнулся.
– Челси, – сказал он: – Пошли отсюда. Я не хочу больше мстить. Всё, что мы слышали там под дверью… Месть, меняет людей. И она ничего не решает, только продолжает бесконечный цикл боли. Понимаешь?
– Тише, ты сам не знаешь что говоришь, – ответила она: – У тебя шок. И ты потерял много крови и …
– Нет, – оборвал он её и крепче сжал руки девушки: – Пообещай мне, что если меня убьют, то ты не будешь мстить.
– Но… – начала она.
– Пообещай! – настаивал он.
– Хорошо, обещаю, – сказала Челси.
– Иногда…иногда нужно просто смириться, чтобы не наделать ещё больше ужасного, теперь я это понимаю, – сказал Кевин.
– Пойдем отсюда, – сказала Челси и перекинула левую руку Кевина через свою шею. Из раны на его правой руке (последствие выстрела Дика) кровь уже не шла. Пуля лишь поцарапала кожу и слегка задела мышцы. Ничего серьезного.
Кевин и Челси поднялись на пятый этаж. Они шли по коридору отделения, а из дверей палат выглядывали недоумевающие пациенты, которые проснулись от шума выстрелов. Но ребята не обращали на них внимания. Они покинули больницу, так же как и вошли – по красной пожарной лестнице.
Ночь подходила к концу и ребята с радостью вдыхали свежий утренний воздух, спускаясь по лестнице. Они уже практически были на земле, когда услышали крик. Кричал какой–то парень. Кричал от боли. Ребята посмотрели вверх, потом друг на друга. Нет уж, хватит с них приключений на сегодня. Они спустились и, взявшись за руки, двинулись домой.
***
Прошло уже несколько лет, а Кевин и Челси до сих пор вместе. Но она так и не сказала ему, что знала, кому принадлежал тот наполненный мучениями и ужасом крик.
Конец.