Жизнь состоит из эпизодов

Она опять проснулась резко, как от толчка изнутри, наяву продолжая додумывать то, что началось во сне. Когда же случилось их первое противостояние с дочерью? Когда садила ее на горшок, а та сидела чуть не по часу, но, встав, тут же наваливала в штаны? Довела ее таким образом до белого каления, и она врезала годовалой мерзавке по заднице? И это был не легкий воспитательный шлепок, а вырвавшаяся ярость на грани потери контроля. Вымещала ли она на дочери свое одиночество, несчастную любовь, брошенность, или она была плохой матерью и делала бы так же, будь у нее муж? Если бы с Сашей было все хорошо? …Потом эти бесплодные мучительные попытки обучить ребенка музыке. Дочь смотрела озлобленным, загнанным, но не сломленным зверьком, коверкала пальцы, тупо колотила по клавишам, нарочно путала счет и не сдавалась на многочисленные подзатыльники. Или ее зловредное ли, случайное ли умение устроить грохот именно тогда, когда матери удавалось выкроить несколько минут на сон. В ярости она, разбуженная, выскакивала из комнаты и обнаруживала разбитое зеркало или светильник, мокрую орущую кошку и т.п., но никакая лупежка не обеспечивала изменение ситуации на будущее. «А ведь ей просто хотелось побыть со мной, привлечь внимание…» - горько и запоздало догадалась Анна.
… Она бежала дворами с последнего автобуса, замерзшая и вымотанная настолько, что уже была не способна выделять чужеродные и опасные шорохи из привычных, ныряя в темноту с одной только мыслью: побыстрей бы домой. Скорей бы в тепло и в постель. И она поздно заметила высунувшиеся из темноты руки. Ей зажали рот, молниеносно бросили животом на газон, чье-то тело навалилось сверху. Она попробовала укусить руку, но насильник как клещами сжал ей щеки, парализовав болью, потом вдавил лицом в землю, земля полезла в рот, она ее вдохнула, стала задыхаться и уже перестала соображать, как вдруг почувствовала, что груз со спины исчез. Чужое тело с нее свалилось. Кашляя и хрипя, инстинктивно отпрянула от врага и повернулась к нему лицом. Мужик сидел на траве, держась за голову, и мотал ей из стороны в сторону. А напротив, с обломком доски, изготовясь к прыжку, стояла ее девятилетняя дочь. Газа маленького отчаянного хищника прорезали темноту, бликуя в тусклом свете, падавшем из окна первого этажа. Каштановые прямые волосы вздыбились, как шерсть на загривке у зверя. Анна вскочила, выхватила доску из рук дочери и что было сил врезала уроду по одному уху, потом по другому, мужик, издав глухой «ох», повалился на землю, но они этого уже не видели. Схватившись за руки, они неслись от этого места. Уже дома, сидя в коридоре на полу, прижимая к себе дочь и обломок доски, она спросила:
- Как ты там оказалась? Что ты там делала?
- Ходила тебя встречать. Чего ты так поздно ходишь?
Они долго сидели, обнявшись, на полу в  коридоре, пока не прошла сотрясавшая обеих дрожь. После этого она перестала бить свою дочку. Странно, что это вспоминается теперь. По идее, она должна думать об отце, вспоминать эпизоды, связанные с ним, а она думает о дочери. Хотя… Ее отец ведь очень любил свою внучку. Любил и горевал о том, что растет без отца. Для него это была настоящая личная трагедия. Надо же, его дочь и вдруг – мать-одиночка! Надо же такому случиться именно в его семье! С какой болью и грустью он смотрел на них – большую и маленькую. Так и не привык, так и не смирился за десять лет. Изо всех сил старался заменить внучке отца. Как же она была ему за это благодарна… Сама, ожесточившаяся и раздражительная, она редко чувствовала к своему ребенку настоящую затопляющую все существо материнскую нежность. А дед с лихвой восполнял нехватку ласки и тепла, которую она не давала. Когда они садились пить чай вместе по воскресеньям, Тайка залезала к деду на колени и пыталась пальчиками расправить глубокие морщины-лучики, расходящиеся из уголков его глаз.
- Дедушка, почему морщинки такие глубокие?
- Потому что смеялся часто, моя лапушка.
- Почему смеялся часто, дедушка?
- А жизнь веселая была, Таечка!
У несентиментальной, даже где-то черствой Анны от этой сценки каждый раз подкатывал комок к горлу. Она отворачивалась и усиленно гремела посудой.
Пока отец был жив, она внутренне все время его как бы контратаковала  - подумаешь, замуж не вышла. Многие так. Когда она объявила отцу, что беременна и будет рожать, он очень ругался. Как?! Без мужа?!  Да как же так! Докатилась! Но это был единственный выплеск гнева и осуждения. После – он помогал ей во всем, трогательно заботился о ее питании, о необходимом приданом для ребенка, вместе с ее друзьями ездил встречать в роддом. Не говоря уже о трепетном отношении к внучке. А сейчас ее начинало грызть чувство вины. И как, действительно, ее угораздило. Ведь были же парни. И с серьезными намерениями. Надо было замуж выходить. И не было бы у отца этих терзающих сердце дум. И чего она зациклилась на этом Сашеньке? Какой смысл был в этом? Стоило столько страдать, выжидать его, завоевывать, чтобы всего лишь через десять лет уже саму себя не понимать – чего с ума-то сходила? Мужик оказался дерьмо. Почему она не видела этого? Отец хотел заставить Сашку на ней жениться. Поговорить с ним. Пойти к его родителям, пойти к нему на работу, повлиять, так сказать, через коллектив. Но она убедила отца этого не делать. Объяснила, что сама преследовала его, сама соблазнила, что ребенок – это только ее ошибка. И ее решение. И отец сдался. Ее откровения пошатнули его мир. Он ужаснулся тому, что его дочь, воспитанная, спокойная, послушная, могла не только бегать за мужчиной, но и лечь в постель. Без бракосочетания! Без свадьбы. Как же ты могла? Где ты такого набралась? Анна догадывалась, что он винит себя. Недовоспитал. Не справился. Эх! Материнская мудрость, материнское слово нужно!
Мать парализовало за год до рождения Тайки. Сначала была надежда, что она встанет, но этого не случилось. Последние года два ей становилось все хуже. И вот теперь умер отец. Умер сразу. На работе. Инфаркт. Конечно, завод помог с похоронами, и друзья подтянулись, и ее и отцовские. Но теперь, в ночь после похорон, она осталась одна. Прислушалась. Из комнаты родителей не слышалось ни звука. Тайка громко сопела опухшим от слез носом. Придется совсем переселиться к матери в комнату. Чтобы постоянно быть рядом. Господи, а что же делать, когда она на работе? Они с отцом чередовали смены. А сейчас… Боже, она еще не раз оценит, как много ее отец тащил на себе, как же от ее поддерживал… Сиделку? А деньги? Со смертью отца вопрос денег обострялся. Чем больше я буду работать, тем на большее количество времени потребуется сиделка. Все больше денег ей будет уходить. Замкнутый круг. Тайка? А справится? Придется. Воды подать бабушке, покормить ее супом через поилку… Много ли надо? И позвонит, если что. Она уже время от времени подменяла ее. Теперь это станет ее обязанностью после школы.
Надавить на Сашку? Чтобы давал больше денег? Ага, как ты на него будешь давить? На жалость? Ну, может быть, один раз и выдавишь. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Когда трехлетняя Тайка спросила у нее: «А где мой папа?», Анна ответила: «А нет у тебя папы. Я тебя сама родила. Одна». Она с напряжением ждала следующих вопросов, но Тайка ничем больше не проявляла интереса к отцу. Наверно, когда дедушка умер, она снова начнет спрашивать. Что сказать-то? Что нагуляла? Что была несчастная любовь? Что ее отец – скотина? Все, видимо, рассказать, придется. А там уж как переварит – так переварит. Бедная, бедная моя Тайка! Какая из меня мать! Меня – то нет, то я от усталости злая мегера. Могу только командовать да отфутболивать. Дедушка был, так хоть любил по-настоящему. А как она теперь-то будет… Тоже одна. И как маленькую ее теперь на ручки не возьмешь, и под бочок не положишь. Все. Момент упущен.

***
На кафедре кипеж. Подлец ректор спустил приказ (через третьи руки, конечно) поставить одному студенту «двойку», а другому из той же группы «пять». И ее подруга поставила. А попробуй, ослушайся. Все так делают. И все знают. Но тот парень, который получил «двойку» не будь дурак да и подал в суд. Хочет доказать, что его знания на порядок выше того, кому «пятерку» поставили. Хочет независимую экспертизу. И докажет, ведь. Парень на самом деле умный, только ректору чем-то насолил. А этот «пятерочник» в вузе появляется только на сессии подарки получать. Папа – ректорский знакомец. История может выйти шумная. Яна – крайняя. Ее увольняют. Хорошо, хоть не по статье, а велели быстро по-тихому «по собственному желанию» написать. Типа, в вузе принимаются меры. Янка, конечно, вся в истерике, собиралась что-то доказывать. Хотела, чтобы за нее коллеги заступились. Ректор притопал на заседание кафедры и изрек: «Кто не согласен, увольняйтесь. Нам некомпетентные преподаватели, не умеющие оценивать знания или небеспристрастные,  не нужны. И те, кто не согласен с политикой вуза в области повышения качества образования, тоже».
***
- Почему же ты промолчала? Почему не сказала ничего? Ты ведь моя подруга! Ведь все знают! Я не виновата! А сейчас мне увольняться!
- Это ведь не в первый раз. Разве бы помогло? Подстава грамотная, письменного приказа нет. В результате уволили бы нас вдвоем.
- Вот все молчите, поэтому так и происходит!
- Да ведь и ты молчала раньше. А происходит потому, что слушаемся этих позвоночных приказов. Сами подставляемся. Ты, или я, сейчас скажем, что тебя ректор заставил, так нам еще и за клевету статью пришьют. Как ты докажешь? Все тут на ниточке болтаемся.
- Ну да, мне надо было героизм проявить, отказаться выполнять его приказ! Он бы мне отомстил, за другое бы что-нибудь уволил.
- Скорей всего.
- Вот! Ты-то под это не попадалась! Тебе хорошо говорить.
- Попадалась. Только я проскочила. Мне повезло. Я на пятьдесят процентов его приказ выполнила. Обоим тройки поставила. И меня не тронули, и не лезут больше с такими приказами. А этот папенькин сынок ходил потом на пересдачу к нашему заведующему и свою положенную «пятерку» получил.
- Ты хитрая, а я нет! Я справедливости хочу!
- Ты ведь знаешь, что я не в таком положении, чтобы воевать за справедливость. Я одна. На мне мать парализованная и ребенок маленький. И вообще я здесь на волоске вишу. Я не могу позволить себе сейчас искать новую работу. С моим-то образованием! У меня накоплений нет. Я проживаю всю зарплату. И, уверяю тебя, моя дочка игрушками не завалена. И я не могу позволить себе роскоши услаждать свою совесть борьбой за справедливость.
 - Но я считала тебя своей подругой! Я рассчитывала на твою поддержку!
 - Яна, ты одна, тебе никого не надо содержать, у тебя родители работают, степень есть, ты можешь спокойно найти себе работу.  Я тоже рассчитывала на твою поддержку – в виде понимания! Я понимаю, ты в дерьме. Но не перед расстрелом же, не перед тюрьмой, не перед страхом голодной смерти.
 - Ты знаешь, а я поняла. Это в тебе даже не трусость говорит, а зависть. Ты вся такая замученная, я понимаю, тебя жизнь бьет, с одной стороны, тебя даже жалко. Но другие не виноваты, что они счастливее тебя, что они свободны, что у них есть больше возможностей. А ты озлобилась. Ты всех, кто лучше тебя живет, ненавидишь!
- Яна, я  тебя ненавижу?! Завидую? Ты это действительно чувствовала от меня?
- Да! Сейчас вот почувствовала. Я никогда и не предполагала, что в тебе столько подлости!
Янка ушла, хлопнув дверью.
Неужели, я действительно произвожу такое впечатление? Озлобившейся, ненавидящей людей тетки? Сгоряча, наверно, Янка сказала, но, может быть, и правда… что-то такое со мной происходит… Я-то сама за собой не замечаю…
Она со своим библиотечным факультетом сидела тихо, как мышь. На кафедре сплошь филологи и историки, да с педагогическим образованием. Редкая удача, что когда-то она оказалась в нужное время в нужном месте. Свой труд, конечно, тоже нельзя сбрасывать со счетов. Она немножко собой гордилась. У отца и матери был только техникум. А ей так хотелось высшее образование! Пусть до нее его в семье никто никогда не имел, но учится-то она хорошо! Высшее образование – мечта, от которой, казалось, исходил свет. Она решилась. Хотелось, конечно, на филологический или исторический, но не посмела, конкурс большой, а рисковать, терять год, не хотелось. И она подала на библиотечный. А что, библиотека – тоже неплохо. Книжки, спокойно. «Ой, доченька, не сможешь!» - реакция мамы. «Высшее? Ну, дерзай!» Она видела, что отцу приятно. На библиотечный поступила легко. Конкурса почти не было. И учиться нравилось. А потом работать. Как раз по ней: читай, сколько влезет, самые редкие книжки можно достать, никакой спешки, тихо, светло. Только быстро, а главное вовремя сообразила, что на библиотечную зарплату не разживешься. А тут – Тайка, а тут – пал социализм, какая тут библиотека, не до них стало всем. На счастье вузы стали расти, как грибы. И какие-то новые предметы появились: «Международная художественная культура», «Культурология», «Социально-культурная деятельность», раньше о таких не слыхивали, кто их должен читать – неясно. И в перестроечном бардаке Анка сунулась в организующийся филиал Московского негосударственного гуманитарного университета. Было начало мая. Ей сказали: «Очень хорошо. Библиотечный? Ну ладно. Вот вам методички. Если к концу августа представите курс лекций, ну, хотя бы начало, посмотрим». И Анка буквально вылезла из кожи. Все лето с Тайкой под мышкой, спавши по три-четыре часа в сутки, она разрабатывала курс. Благо, книжки под рукой. Читала новую для себя литературу с восторгом, писала с энтузиазмом, увлеклась, раздражалась, когда приходилось тратить время на хозяйство. К концу июня схлынул поток студентов, посетителей было мало, и Анка писала, писала.  Мешалась только Тайка. Она не могла спокойно смотреть картинки в книжках или играть в игрушки. Тайка использовала книжные стеллажи как шведскую стенку, и Анне приходилось все время стаскивать ее с грозивших обвалиться полок. Во многом выручали библиотечные кошки. Особенно Муська, спокойная и терпеливая. Дуська царапалась и кусалась, Тайка была вся в зеленке. Зато на Муську можно было надевать платки и юбки, кормить с ложки «супом» и тд. Когда даже Муська не выдерживала и скрывалась, а Тайка начинала лазать по столам и крушить библиотечные настольные лампы, на некоторое время помогал разъяренный Аннин вопль и здоровенный шлепок по заднице. На полчаса Тайка забивалась в угол и ревела, а потом все начиналось сначала. Зато в августе Анка триумфально выступила на заседании кафедры, изложив авторскую концепцию, предоставив ВСЕ лекции по курсу, разработки семинаров, и зачитав вступительное слово. Ее взяли безоговорочно. Заведующий (москвич), казалось, чуть не подпрыгивает на одной ножке от радости. Она читала свои курсы не только в универе, но и гастролировала по всем вузам города как почасовик.
Сейчас ситуация была другая. Специалистов по данным дисциплинам развелось, как собак нерезаных. Требования вузов ужесточились: брали только с педагогическим образованием и со степенью. Но Анна выезжала на опыте, энтузиазме и трудолюбии, четко понимая, что если не будет рыть землю носом, ей несдобровать. Она считалась одним из лучших специалистов в своей области, но сидела тихо со своим библиотечным факультетом. Подумывала о диссертации.
А у Яны был университетский филфак, кандидатская степень и небедные родители. Жаль терять подругу. Друга? Может быть.
А есть ли у нее еще друзья? Она так закрутилась. Для нее все дни слились в какое-то серое однообразие. Все бегом-бегом. Когда она последний раз с кем-нибудь встречалась не по работе? Она забывает про людей… И про нее забудут. Останется только вспоминать.

***
Позвонил Мишка. И стал напрашиваться на день рождения.
- Опять зажимаешь?
- Да не до того мне.
- Да ты только пироги свои знаменитые испеки. Остальное мы сами. Совсем от компании оторвалась!
- Ох… Ну ладно, тогда передай всем, что подарков не надо, тащите лучше еду и выпивку.
- Заметано! Но пироги за тобой!
Анна уже давненько не праздновала свои дни рождения и в этот раз не собиралась. Уставали очень. И она, и отец. И Тайка вся в соплях и температурит. Какие тут посиделки. Дать бы отцу лишний час выспаться перед ночной сменой, а они шуметь будут, да и мать… Но отец даже обрадовался:
- Конечно, зови гостей! И пироги пеки, я помогу. Жизнь должна быть нормальная, с праздниками. Что ж тебе совсем в сиделку превращаться? Молодец Миша, что не забывает тебя. И подружек из института позови.
Набежала почти вся их компания из класса. Мишка всех организовал. Пришел с настоящим холщевым мешком и устроил шоу.
- Хотя до Нового года еще два месяца, но как приятно иногда побыть дедом Морозом, вот так – вне графика!
Он открыл мешок и стал доставать оттуда всяческую снедь: колбасу, сыр, вино, помидоры и виноград. Девчонки пищали и выкладывали на стол конфеты, пирожные, лимонад.
- Ну вот, - соловьем заливался Мишка, - от этих легкомысленных девиц разве дождешься чего-нибудь существенного! – И с этими словами он, напоследок, вытащил из мешка жареную курицу.
 -А это для Таечки-Заечки от моих деток! – И он сунул Тайке, которая уже с горящими любопытными глазками совалась в мешок, петушка на палочке. «Спасибо»,  - вежливо кивнула та и, взгромоздившись на спинку дивана, стала усердно облизывать петушка, пуская сладкие слюни на нарядное платье.
Вечер удался. Как иногда бывает нежданно-негаданно, экспромтом. Было весело, вспоминали школу, делились новостями. Пришли еще две подружки по институту и тут же как-то органично влились в компанию. Даже отец не пошел спать, а сидел с ними за столом, с интересом слушая болтовню молодежи, посветлев, позабыв на время об усталости и гнетущих проблемах. Мишка председательствовал. Поднимал тосты и говорил больше всех. У него была очередная идея фикс: христианство.
- В этом спасение страны, - вещал он, - надо просвещать народ. Возвратить его к вере. Я Библию прочитал, там все верно написано. Только с христианской верой может возродиться Россия. И детей надо воспитывать в вере. Я вот всех троих крестил.
И Мишка с жаром рассказывал, как он регулярно ходит в церковь, водит туда старших детей и учит их молиться, как он дружит с батюшкой, как он ходил на исповедь, но его рассказ потонул в девчачьем хохоте. Девки стали подкалывать его комсомольским прошлым и тем, как он выгодно прибрал к рукам часть комсомольской собственности, оказавшись не последним человеком в горкоме комсомола, когда случилась приватизация. Анна хохотала до боли в животе. Нет, хорошо все-таки, что собрались, она уже и не помнила, когда так смеялась. Перед глазами вставали картинки классных комсомольский собраний, и Мишка с тем же энтузиазмом просвещающий одноклассников в духе марксизма-ленинизма. И позже, уже будучи студентами разных вузов, они собирались классом и Мишка корил ее:
- Как ты можешь быть такой аполитично-пассивной?! Ведь сейчас все в наших руках! Такое время! Будущее страны в том, как мы себя поведем, в том, что мы сейчас с ней сделаем!
 - Да не пассивная я, я в группе отвечаю за «культурный сектор», - вяло отбивалась Анна. 
- Культурный сектор! Культурный сектор! – дразнил ее Мишка. – Надо брать в руки организацию производства, перестраивать экономику, политическую систему страны! Сейчас надо жить на пределе!
Но Анна в то время жила на пределе своей несчастной любви, и ей было глубоко плевать на изменение политической системы, так как Саша собирался жениться. Ее мир рушился. Надо было выживать.
Мишка остервенело спорил с девицами, отец смеялся, не забывая ухаживать за соседками, подкладывая им то салатика, то кусочек пирога. А Анну разморило. Ей было хорошо, уютно, спокойно. Тайка, объевшись, затихла в уголочке, Анне хотелось так же, и сознание уплывало к первому классу, когда учительница посадила их вместе с Мишкой на последнюю парту. Мишка был мальчик рослый и жестокий, он бил Аньку жестким кулаком в плечо, а однажды дал ей сильную пощечину. Анька плакала от обиды, но не жаловалась ни родителям, ни учительнице. Потом она рассказала ему свои детские обиды, но Мишка, выпучив глаза, совершенно искренне отпирался: «Не может быть!!! Чтобы я бил девочек?! Чтобы я бил тебя?!! Никогда! Не было этого! Это был не я, ты что-то путаешь!»
Включилась в действительность, когда все разом засобирались. У многих уже были дети. Мишка сказал, то пойдет еще к отцу Василию потолковать, потому что он серьезно думает о поступлении в семинарию.
- А дети? – удивилась Анна. – У тебя же дома мал-мала-меньше? Один-то вообще новорожденный? Как жена одна-то справляется? Тебя дома нет да нет?
- А что дети? – меланхолично, уже задумавшись о чем-то другом, бросил Мишка. – Дети – это женское дело. Там их женский батальон: теща, да сестрица ее. Пусть воспитывают.
 «Вот, мужики!» – в который раз отметила Анна. А в голове пронеслось: «Если бы с Сашей так… Счастлива бы была…»

***
- Аня!
Оглянулась, и не сразу поняла, что зовут из машины. Красивая. Длинная. Блестящая. Из-за руля высовывается Оля и машет рукой. Поплелась к ней. Олька затащила ее в свою машину и принялась тараторить.
- Вот!!! Классно, да? Мазда. Я Толика уговорила в кредит взять. В нашем городе такой ни у кого нету, по крайней мере, я не видела. Мне ее специально пригнали! Я о машине уже сто лет мечтала. И чтоб была иномарка обязательно, и чтоб что-нибудь оригинальное! На права сдала. Тольку тоже послала. Поедем сейчас ко мне. Мы ремонт сделали. Ничего особенного, но миленько так получилось.
- Ты чего, Олька, с ума сошла? Мне домой надо. У меня там Тайка с бабушкой один на один воюет.
- Так мы ненадолго. Общнемся полчасика, и я тебя прямо к дому доставлю. Ты все равно автобуса будешь ждать, как раз то же на то же выйдет.
Последний аргумент убедил. Можно задом сесть на мягкое кресло, сумки в багажник кинуть, и прямо к подъезду доставят. Олька трещала как заведенная, а она сидела, почти не вникая, наслаждаясь тем, что тяжелые сумки не оттягивают руки. Олька трещала про машину,  хвасталась ремонтом, угостила чаем с булочками. Анна была зверски голодна, но заставила себя остановиться после третьей булочки. Тепло и еда отяжелили, ослабили ее, хотелось сидеть подольше в этой красивой, ухоженной квартире, слушать Олькин треп и никуда не дергаться.
- Твоей Тайке сколько уже?
- Десять.
- Уже десять! Как время-то бежит!
- А вы чего не рожаете? Не хочешь детей?
- Да я, в принципе, хочу. Толька вообще по детям с ума сходит. Давно ноет: «Давай родим! Давай родим!» Но у меня сейчас как раз такой проектик наклевывается! Есть реальный шанс устроить собственный художественный салон, представляешь? Так обстоятельства удачно складываются, только подсуетиться надо. Вот на ноги встану, имя себе сделаю, и тогда родим. Будет у моего ребеночка знаменитая мама.
Анна вспомнила, как частенько приходила к ним в гости, когда Тайка была еще совсем маленькая. Толик обычно брал ее на руки, и в его глазах светилась такая же доброта и нежность, как у отца. И от глаз разбегались точно такие же лучики. Он был гораздо старше их, и Анна чувствовала себя с ним не в своей тарелке. Но Тайка без тени стеснения с восторгом ползала по нему, как обезьяна.
Усилием воли прервала воспоминания и встала, прервав на полуслове Олькин свист про будущее ее художественного салона.
- Все. Вези. Тайку жалко. Пора ее сменять.
- Ну ладно. Вот ты, как всегда, в бегах! Не поймаешь тебя. Обещай, что ты придешь на открытие моего салона!
- Конечно, обещаю, не вопрос!
Ольга щедро насыпала в пакет булочек для Тайки, и Анна от души ее расцеловала. Не часто она имела возможность баловать Тайку всякими вкусняшками. Но Олька восприняла этот жест как восхищение перед ней и перед ее великим будущим.

***
Тайка в 12 лет походила на мальчишку. Тощая, плоская, длинные руки и ноги, резкие, угловатые движения. Она любила драться, передвигалась только бегом и вся была в синяках и царапинах. Каштановые прямые волосы, которые в раннем детстве затягивались в хвостики с красивыми заколками или бантами теперь были подстрижены в каре. Но это каре лохмато торчало во все стороны.
Однажды, возвращаясь с работы, Анна увидела свою Тайку на скамейке у дома, рядом с огромным незнакомым мужиком. Они доверительно беседовали. В руках у Тайки был кулек, из которого она что-то ела, облизываясь и причмокивая. «Вот дура! Идиотка! – была первая реакция Анны,  -  ведь говорила же ей, не разговаривай с незнакомыми, полезут – убегай! Ведь вроде поняла же, что опасно!» В то же время Анна удивилась – Тайка сама по себе была очень недоверчивая, как дикий зверек. Анна была в ней почти уверена, что не пойдет за чужим, не возьмет ничего, и вот на тебе! И эту можно обмануть, приманить. «Ну, погоди же, я тебе устрою!» - с закипающей злостью Анна приблизилась к скамейке. Заметив ее, Тайка метнулась в сторону, а мужик вскочил, видя ее ярость, буквально залепетал, оправдываясь:
- Вы, мамочка, не сердитесь, не злодей я какой, не подумайте плохого. Да я пальцем никого не трону, тем более дите! Простите уж меня, глупого, я так, от чистого сердца, конфеток дитю дал, а то больно уж она худая. Одни косточки, что такое, без слез смотреть нельзя. У меня товарищ на кондитерской фабрике работает, по случаю мне мешок фундука в шоколаде подогнал, так я с дитем поделился малость. На нее посмотришь, покормить рука сама тянется. Хоть хлебом. А тут конфетки. Все девчонки до них падки. А я ничего злого и не помышлял. Я таксистом работаю. Вот машина моя, семью в ваш подъезд подвозил, вижу: девчонка худая сидит, так я ей конфеток. Вы, мамочка, не беспокойтесь, я от чистого сердца.
Он продолжал оправдываться, разводя руками, но Анна уже отошла. Началось другое. Глядя в его виноватые голубые глаза, она поняла, что с этим мужиком у нее обязательно что-нибудь будет. Судьба закинула удочку, и они оба попались на крючок. И он это тоже понял. Под конец разговора он стал смотреть совсем по-другому, не виновато, а с радостной уверенностью. Он замолк. Они смотрели друг на друга. Гроза пронеслась мимо, и Тайка приблизилась, на всякий случай быстро поедая конфеты. «Сейчас», - сказал он. Достал с заднего сидения мешок и положил перед ней на скамейку. – Я-то сладкого не ем.  А хотите, мне товарищ еще привезет? Вы какие конфеты любите?
- Эти самые вкусные, - вмешалась Тайка. Мужчина расхохотался.
- Самые вкусные, говоришь? Таких привозить? Хорошо!
Он сел в машину и уехал, но все трое знали, что завтра он будет здесь.
- Ты что, в машину к нему села бы? – строго спросила Анна.
- Что ты, мама, конечно нет! – выпучив глаза от собственной убежденности, выпалила Тайка. – Я же видела, что он Гавриловых привез, я же с ними поздоровалась, так что есть свидетели.
Анна усмехнулась. Свидетели у нее есть. Смотрит детективы, целый день без пригляду.
Следующим вечером под окнами забибикали. Анна не обратила внимания, но шустрая Тайка, выглянув в окно, закричала:
- Это он!
- Кто он? – лицемерно спросила Анна.
- Ну, тот мужчина, который обещал конфеты привезти.
На ухаживания ушло дня три. Потом он поселился у них. Егор с рвением набросился на их квартирку, давно не видевшую мужской руки. Чинились краны, полки, электропроводка. Он суетился, как слов в посудной лавке. Затеял ремонт, потащил «своих девочек» по магазинам за обновками, каждый раз, приходя домой, он приносил сумку со всякими вкусностями, куда Тайка первым делом совала нос. Анна боялась, что у дочери начнется несварение желудка от всего того, что она поглощала, но Егор только приговаривал: «Пусть ест. Кушай, кушай, глядишь, и наберешь тела-то, откормим тебя!»
«Вот настоящий мужик. То самое крепкое мужское плечо», - думала Анна. Но он ее утомлял своей непрекращающейся деятельностью, постоянным движением, какой-то суетой, своими габаритами. Казалось, он плечом снесет косяк, или, случайно махнув рукой, сбросит шкафчик со стены. В выходные он вез их в лес, на речку, или тащил в кино и по магазинам. Ну не сидится на месте мужику! Анне бы прилечь с книжкой на диван, поспать, но – завела мужика, так подстраивайся под него. А ему было тесно в квартире. Тесно в городе. Простодушный, очень добрый, нежный, заботливый, честный. Анна умела ценить  хорошее. Самое удивительное, что с Тайкой – полный контакт. Все-таки тягу к отцу не уничтожишь. Егор заполнил ту лакуну, которая образовалась со смертью дедушки. Он был похож на него своей безмерной добротой и своей готовностью впрягаться во все дела.
- Моя меня выгнала. Пил я. Только зря это она. Я ей говорил – завяжу. Говорил, ну потерпи немножко. Завяжу. Нет, развелась. Меня выгнала. Два пацана у меня. Алименты плачу. Езжу иногда с гостинцами. Так она аж зубами скрипит, как меня увидит. Не пускает. На карусели ходим или в зоопарк. Или вообще на лавочке во дворе посидим, и она их домой загоняет. А я завязал. Вон – в таксисты пошел работать, чтоб не пить. И не пью. Эх! А с тобой мы поженимся, если хочешь. Мне вот только штамп в паспорте надо поставить о разводе. Надо справку в загсе взять, что я разведенный, да вот все руки не доходят. По паспорту-то я женатый. Но мы с тобой зарегистрируемся, ты только скажи. Я и дочку твою удочерить могу, если надо. Если хочешь, рожай еще. Еще одну девочку. И будет у меня ровным счетом два парня и две девки. Или парня родишь, тоже неплохо. На Север надо ехать, там всех можно поднять, там деньги. Я там был. Ух, мы рыбы добывали! Зверя тоже можно бить. Потихонечку. И он сворачивал на свою любимую тему – Север.  «На Север! На Север!» Одержимая страсть и мечта.
- Там на Умбе такая рыба! А красотища-то какая! Вот такие щуки и ерши! Северные реки – это совсем не то, что наши. Северная природа, она вообще другая. Эх, не объяснить! Видеть надо! А день полярный?! Ты спать ложишься – солнце светит. А спать надо. А вроде, зачем? Ты северное сияние видела? Ну вот, ничего-то ты не видела. А на Еканьге! Семгу брали! Щуку считали сорной рыбой! Икру жрет, зараза. А в Архангельской лес какой, а! Можно хоть сотню лет валить и всем хватит. Если артель организовать или к кому-то прибиться. Вот деньги где. И люди настоящие. Не то, что эти городские. А простор, а! Там дышится по-другому.
К весне он совсем затосковал. Анна разрывалась. Как все бросить? Ей не найти больше такого места в вузе. Вуз негосударственный, зарплата побольше. Да и не возьмет никто ее. Если уйдет сейчас, то все. Это навсегда. Где там работать? В школе? Если возьмут. Библиотекари там, на фиг конечно, никому не нужны. Дояркой? На почте? Чушь это все. Дояркой не сможет. Да и какие там фермы, на севере-то? Чем коров кормить? Оленей разводить? Да-а-а, из нее оленевод знатный… А Тайке где учиться? Но мужик метался и мрачнел.
- Поедем! Поедем! - рефреном звучало в доме. - Тайке где учиться? Так что, там школ нет, что ли? Местные-то ведь учатся. Найдем село со школой. Конечно. Обязательно. Я же понимаю. А ты, если работу не найдешь, не бойся. Я-то ведь промышлять буду. Будут деньги. Будешь хозяйкой. Конечно, трудно в деревенском-то доме. Не в городе. Дел много. Тебе решать. Но я ведь всю мужскую работу сделаю: дрова запасти или уголь, дом подправить, я это все умею, на печи тяжело готовить, так можно на плитке. Сейчас все на плитках готовят, электричество-то ведь есть. Я ж тебя не совсем в глушь увезу. Сам буду на промысел ездить, или в артель завербуюсь. Решай, решай, родная! А не понравится, так можно вернуться. Не навсегда ведь уедем. Но пока силы есть, надо ехать, пробовать что-то, не сидеть сиднем!
«Вернемся, - думала Анна, - это тебе легко таксистом устроится, а мне куда? В библиотеку на копейки? Да и будет ли там место…». Егор воодушевленно, с блеском в глазах, развивал планы:
- Ты квартиру не продавай, сдашь ее через агентство или лучше через знакомых, жильцы денежки будут платить. Вот тебе и страховка. Да и потом – почему ты мне не веришь? Мало ли баб вообще не работают? И ниче. Мужики семьи содержат. Мы ведь на Север едем, я тебе говорил, что деньги будут, не боись!
И в один прекрасный вечер, заметив в глазах апатичного и грузно навалившегося на стол Егора пустоту, а в этой пустоте, в глубине тлеющие злобные огоньки, Анна решилась. «Надо ехать. Сопьется. В конце концов, он прав. С мужиком же еду, пусть он и содержит».
Договорились поехать летом. Вот Анна доработает семестр и увольняется. А дальше… Эти два года на Севере Анне вспоминались сплошным кошмаром. Нет, не так. Первые полгода были вполне себе ничего. Даже хорошие. Большое село. В школе не было преподавателя истории. «Ну, в университете работала, так в школе и подавно сможешь», - директриса, простая тетка, руководствующаяся только здравым смыслом, прокомментировала ее библиотечный диплом и вузовскую трудовую. Взяла. Анна вела и историю, и обществоведение, и пришедшее уже в школы ее любимое МХК. Тайка ходила в ту же школу, была на глазах. Егор пропадал по неделям, возвращался грязный, заросший, дикий, привозил рыбу и деньги. Анна научилась засаливать рыбу в бочках. Все было в общем-то хорошо. Привыкала к деревенскому дому. Настораживало то, что Егор стал попивать. Скандалов не закатывал, делал все по дому, но частенько под мухой. Характерный блеск глаз и перегар заставлял Анну внутренне напрячься. Несколько раз приползал домой невменяемым, но молча падал в сенцах, или, если хватало сил, в горнице и засыпал. Особых неудобств  это не причиняло. «А что ты хочешь, - думала Анна, - чтоб он в артели с мужиками паинькой оставался? Естественно, не получится». Конечно, справку о разводе руки так и не дошли получить перед отъездом. «Я запрос пошлю. Пришлют», - убеждал Егор. «Давай уж», - поторапливала Анна. Но полгода спокойного житья закончились. Что-то случилось. То ли рассорился Егор со своими артельщиками, то ли поймали их на браконьерстве, то ли конкурирующая артель выжила, а то и просто не сиделось ему на месте, Анна так и не добилась. Только сорвались они уже с обжитого места и понеслись дальше.
… А дальше кошмарный калейдоскоп перемещений с места на место, съемные комнатки или полуразвалившиеся халупы, общежития вахтовиков, отсутствие работы. Постоянные штрафы за браконьерство, разборки с конкурентами, проблемы со школой. В одном месте Тайка по полярной ночи пять километров топала в школу в другое село. Хорошо хоть не одна, набиралась стайка детей. В морозы и метели не ходили, учились дома. Потом, месяца на четыре пришлось отдать ее в интернат. В той дыре, куда завез их Егор, школы не было на много километров вокруг. Анна тоже поработала на заготовке рыбы. Тонну, наверно, засолила. Руки превратились в клешни. Недолго. Метнулись в лесхоз, точнее в то, что от него осталось. Потом еще куда-то. Порой денег не было вообще, и выручала только сдача квартиры. Егор пил. Позже Анна с содроганием вспоминала как тяжелую болезнь, как пребывание в постоянном бреду, без возможности установить хронологию событий и даже с уверенностью сказать, реальны ли они, или половина-таки была привидевшимся кошмаром. Да, на Умбе прекрасная рыбалка и красотища необыкновенная, но Егор забыл упомянуть тучи кровососущего гнуса, не боящегося никакой химии, и жрущего, жрущего, жрущего. В опухшее месиво превращающего глаза, ноздри, рот. Северное сияние прекрасно, но не в момент, когда в избе идет гульба, и тебе с дочкой подростком просто некуда деться. А ночи по полгода… Наверно, к ним надо привыкнуть с детства, а может, просто любить Север так одержимо, как Егор. У Анны не получилось.

***
- Вот! – Егор трясущейся рукой протягивал ей шкурку песца. – Это тебе. Возьми. Бери! Бери! Есть повод!
Встать у него уже не получилось. Егор бросил песца на кровать, с непервой попытки дрожащими пальцами попал в карман, вытащил оттуда уже засаленную бумажку и протянул Анне. Анна вошла в комнату хозяина, где была пьянка, и взяла бумажку. Тайка мышью проскользнула из сенцев в их комнатку. Оказалось, это справка из загса о том, что Егор разведен. «Надо же. Сделал все-таки». Это был последний осмысленный жест, на который Егор был способен. Видимо, ждал Анну, дотерпел, донес до нее остатки сознания, чтобы отчитаться. Не подлец он. Слово держит. И все. Его голова с глухим стуком упала на стол. Руки свесились. Как можно усидеть в такой позе? Но, однако, можно. Хозяин и еще один мужик сидели на лавке напротив. Они еще держались. Анна перехватила взгляды, следящие за ней. Хозяин, почти такой же огромный, как Егор, только весь какой-то черный, прокопченный, взял табурет и сел между ней и дверью.
 - Егор, проснись!
Егор открыл глаза, приподнял голову на несколько сантиметров, бессмысленно, мутно вылупился в пространство. Потом сполз на пол и отвернулся.
- Егор! Егор!
- Тихо-тихо, не мешай! – отмахнулся от нее и отключился совсем.
Мужичонка, сидевший за столом, стал наливать в стакан водку да пролил.
- Эй! Чего добро переводишь! – взревел хозяин и бросился к столу.
Анка метнулась в сенцы, оттуда в их комнатушку, цапнула одеяло с кровати, схватила Тайку за руку, потащила за собой. Тайка мгновенно почуяла опасность и шмыгнула вслед за матерью на чердак. Они лихорадочно зарылись в кучу старого тряпья, сетей, каких-то сушившихся прутьев. Анна укрыла Тайку одеялом. Затихли. И вовремя. Хозяин и другой мужичонка ввалились в их комнату.
- Удрали, сучки! – злобно рыкнул хозяин, - все равно найду. Сиди здесь. Карауль. Все равно никуда не денутся, замерзнут, вернутся. Ходят тут, задами трясут. Зря что ли их пустил?
Тайка за эти два года превратилась из подростка в девушку. Анна и раньше тревожилась за нее. Не гоже им у одинокого мужика жилье снимать, да вот дождалась, идиотка, раньше надо было что-нибудь предпринимать. Она слышала, как хозяин закрыл ворота на засов, запер и калитку. Его изба и дворовые постройки были покрыты крышей, и все: и сарай, и баня, и лодочный ангар, и тот чердак, где они сидели, были соединены проходами. Хозяин грохотал, искал фонарик, обшаривал все углы, трехэтажно матерясь и расписывая то, что он сделает с «этими сучками». Полез и на чердак. Анна зажала Тайке рот, сама закусила руку, но эта туша не пролезла в их угол. Он долго еще шастал, обшаривал все закоулки своего подворья, время от времени ходил пить водку. Наконец, все затихло. Выждав достаточно времени, Анна полезла смотреть, как там. Но Тайка одна не хотела оставаться ни за что. Руки у нее были ледяные. Полезли обе. На всякий случай Анна захватила с собой старую лопату, Тайка тут же схватила обломок доски. Встали в сенцах. Послушали. Тихо. В их комнатку дверь приоткрыта и падает свет. Заглянув, Анна увидела, что хозяйский гость храпит без задних ног на кровати. Слазила опять на чердак. Там у хозяина хранились даже не рюкзаки, большие заплечные мешки. Сказала Тайке: «Быстро собирайся. Бери только самое нужное. Учебники бери. Тетради брось. Все теплое на себя». Тайке жаль было летних платьев, но Анна сказала, оставь, ты в них все равно следующим летом не влезешь. К счастью, деньги были. Замок на калитке хлипкий, и Анна без труда выломала его ломиком. Так и ушли.
В поезде Анна заметила, как оживилась, повеселела Тайка. Заблестели глазки, улыбалась счастливой улыбкой. «Что я за мать такая! - ругала себя Анна, - такую каторгу устроила ребенку. Вечный новичок в школе, ни подруг, ни друзей, напряжена как пружина, нервная, настороженная, вся какая-то потемневшая, взгляд исподлобья. И ведь ни разу не пискнула, не пожаловалась. Бедная, бедная Тайка! А теперь светится, как будто на свободу вырвалась».
К радости и облегчению Анны проблем с устройством Тайки в школу не было. Директриса и все учителя были те же. Помнили и Тайку и Анну. Директриса сочувственно и осуждающе покачала головой и сказала: «Документы затребуйте из последней школы и скорее несите. Но сходите на всякий случай в РОНО. Напишите там заявление и объясните ситуацию, почему ребенок без документов». В РОНО Анна тоже рассказала правду. На удивление, это сработало. Тетка-инспектриса изумленно выслушала и изрекла: «Ладно. Учитесь. Никто вашего ребенка без образования не оставит».
Сложнее было с работой. Но тут позвонил Мишка. Вот так вдруг раздался звонок. Анна вздрогнула. Она сама еще никому не звонила. Не объявлялась.
- О! Ты здесь! А я как чуял, дай, думаю, позвоню, так, на удачу, на всякий случай. Ты как? Временно или насовсем?
- Насовсем.
- А муж? С тобой?
- Расстались.
- А чего так?
- Да так. Не сложилось. Пить он начал. Да и вообще. На севере жизнь тяжелая.
- Ну, ясно. Я приеду, да? Пообщаемся.
- Давай.
Мишка приехал не с пустыми руками. Он выкладывал из необъятной сумки на стол виноград,  яблоки, помидоры, сунул ей в руки кусок свинины.
- На вот, пожарь.
Комок благодарности застрял у Анны в горле.
- Что эти конфетки-тортики! Ерунда! Только желудок портить. Лишний вес опять же. Гость должен приходить с нормальной едой.
Они проболтали до полуночи. Она скупо рассказала ему свои северные приключения, но он все расспрашивал и расспрашивал, желая знать все подробности. О себе сказал, что с депутатством у него не вышло, не получилось пролезть. Теперь он носился с идеей о переезде в Москву.
- Чего здесь сидеть, в этой провинции? Здесь нет перспектив. Вон, даже ты это поняла. Я считаю, правильно, что вы двинули на Север, только, ты уж меня извини, мужик у тебя бестолковый оказался. У меня есть знакомые. Живут уже на севере лет десять. Неплохую деньгу зашибают. Детей в Москву отправили учиться. Вот и я говорю, надо детям дать все возможности, образование в первую очередь, вуз престижный, а это только в Москве. Да и для бизнеса там совсем другие перспективы. Все деньги в Москве крутятся, до провинции ничего не доходит.
- У тебя же с бизнесом твоим не очень вышло, насколько я помню, или раскрутился? Получилось?
- Да нет… Пришлось продать все. Я же говорю – надо в Москву ехать, там что-то пытаться.
Анка осоловела от еды и вина и от того, что, наконец-то, впервые за два года, можно было расслабиться. Мишка рассказывал об одноклассниках и ребятах из параллельных классов, кто где как устроился, про их семьи, он все про всех знал. Анна заикнулась про работу. А не знает ли он, куда бы ей сейчас сунуться?
- Так в гимназию на Ленина! У меня там все трое учатся. А директор у них знаешь кто? Варька из «вэшек» Варвара Паллна! Поднялась. Вся такая важная! Но тебя возьмет. Она там из своей гимназии что-то образцово-показательное лепит. Новые предметы, факультативы, все дела. Будешь свою культурологию читать. Если заартачится, мы на нее нажмем! Скажем: «Варька, не бузи! Не быкуй, Варька!» Все будет тип-топ, ручаюсь.
Так, с легкой руки Мишки устроилась в гимназию. Постепенно пролезла почасовиком и в другие школы.


***
В своей суетной жизни она почти не находила времени для встреч со старыми друзьями, а с Олькой, лучшей школьной подружкой, дорожки разошлись совсем. Уж больно в разных сферах они обитали. Перезванивались. На праздники. Переписывались по электронке. Изредка. Как-то так получалось, что Анна всякий раз не могла попасть к Ольке на день рождения. Хотя та усиленно звала. Поначалу. После своего вояжа на север, Анна так и не позвонила Ольге ни разу. Не хотелось исповедоваться бывшей подружке.
Она узнала. Окликнула Анну. В этот раз она была в «Мерседесе». Они откровенно разглядывали друг друга. Пауза затянулась. Слишком неожиданная встреча. Потом обе враз засмеялись нелепости ситуации, лед был сломан, лет, разделяющих их, - как ни бывало, и Олька снова затащила ее в машину.
- Ну, на этот раз не спешишь?
- На этот раз не спешу.
- Не надо Тайку бежать кормить-воспитывать?
- Нет. Тайка взрослая. Сама прокормится. Воспитывать поздно. Скоро, небось, в подоле принесет, как я когда-то.
- А что, есть признаки?
- Пуза пока нет, но я вижу. Характерец-то не скроешь. И повадки тоже.
- Может, замуж выйдет?
- Может. Посмотрим.
Олька повезла ее не домой, а в свой салон. Она трещала о том, что поднялась, что ее знают, что у нее практически нет конкурентов, так, некоторые претендуют,  но у нее действительно выставляются самые крупные и известные художники Урала, есть и из Москвы, и из других регионов России. Анна кивала со смыслом на какие-то непонятные кракозябры, развешенные по стенам и стоявшие на отдельных постаментах, а сама исподтишка продолжала жадно разглядывать Ольгу. Осиная талия. Кажется, даже тоньше, чем в юности. Со спины – девчонка. Тоненькая. Воздушная. Лицо тоже ухоженное и для их возраста – под пятьдесят – молодое. Горькая мыслишка «а я-то…» зашевелилась в голове. Олька, конечно, заметила ее взгляды с нотками зависти и восхищения, наслаждалась произведенным эффектом, слегка позировала, подводила ее к очередному безобразному шедевру и, сыпля искусствоведческими терминами, описывала стиль, личные встречи с автором, перспективность. Наконец, замолчала, театрально выставив руку в направлении отдельного закутка, и торжественно и гордо произнесла:
- Вот. А здесь – мое.
Анка внутренне собралась, заставила себя сосредоточиться и стала вглядываться в картины и поделки, густо развешенные по стенам от пола до потолка. Интересно же, на чем поднялась подруга. Добросовестно изучив все, она сдалась – она ничего не понимает в современном искусстве. В голову лезли «Гибель Помпеи» и «Утро в сосновом лесу». Промелькнул также «Девятый вал». Решила не врать. Беспомощно улыбнулась:
- Слушай, я дремучая. Современного искусства совсем не знаю. Ты уж прости, я не ценитель. А ты ведь раньше традиционные картины писала, и вдруг такая перемена!
- Что ты! Кому сейчас традиционное нужно! Никто ни выставлять не будет, не напишет ни строчки. Надо соответствовать мировым трендам. И все-таки, что тебе больше всего понравилось?
Анна честно ткнула в милую акварель зимнего леса.
- Ну… Ты, действительно, дремучая. Это же мое старое. Я и повесила ее сюда только для того, чтобы показать эволюцию автора. То есть, мою эволюцию. Ну а как тебе вообще?
- Грандиозно.
Олька открыла рот, чтобы продолжить монолог о значении и перспективах своего салона, но Анне удалось вставить:
- Выглядишь ты потрясающе. Как будто мы не в одном классе учились, а ты лет на десять младше. Олька аж покраснела от удовольствия. Без сомнения, она привыкла к такого рода комплиментам, но Аннина прямота как медом сердце помазала. И она с пол-оборота переключилась на описание тех бесчисленных процедур, которые помогали ей оставаться молодой. Подивилась Анна силе воли подружки, когда та описывала свою диету.
- Это же мучительно. Ты ведь элементарно голодаешь!
- И не говори! Один раз с голодухи даже в обморок упала. Машину водить не могла. Пришлось добавить витаминных комплексов. Ты не представляешь, как я хожу в аптеку! Я там килограммами скупаю витамины, пищевые добавки всякие. Очень удобно: полезные вещества в организм попадают, а калорий нет. Очень здорово. Сейчас вот хочу Толю уговорить взять кредит на пластику. Все эти полумеры типа аппаратной косметологии, ботекса и нитей скоро перестанут действовать. Хочу решить вопрос кардинально.
- А не боишься? Вдруг чего-нибудь не так?
- Естественно, к самому лучшему хирургу надо! Я уже знаю куда, только вот дорого. А мы еще прошлый кредит не отдали.
Замолчала с досады.
- А на что брали-то?
- Да... вложиться пришлось. В выставку. Вот жду, когда работы продадутся. Тогда отобьем свои денежки. Черт! Скорей бы хоть что-нибудь продалось. Толик меня убьет, если я про новый кредит заикнусь По секрету тебе скажу, за прошлую выставку деньги так и не отбились. Толька злой ходил, как собака. Пить начал. Он же у меня вообще не пил, ну, по праздникам по чуть-чуть. А сейчас, бывает, напивается. Стареет.
- Детей-то так и не родили?
- Да нет. Искусство требует жертв. Я даже рада. Дети столько времени отнимают. Ты ведь знаешь, мои-то переехали к брату, в Уфу. У Толика мать умерла. Давно уже. Ну вот, нянчится некому. И потом, все наши, все девки, кого встречаю, все растолстели как коровы. После родов. Распустились. Кроме тебя, конечно. Но ты всегда такая была.
Да, Анна была ширококостная, так называемого «крепкого телосложения». Как же обманчива была эта крепость. В школе она не могла выполнить ни одного норматива. Медленно бегала, не поддавался канат, не хватало силенок на прыжок в высоту. Чтобы хоть как-то подтянуться, два года, девятый, десятый класс, ходила в секцию легкой атлетики. Спортсменкой не стала, ни разу не участвовала ни в каких соревнованиях, но хоть физру школьную и вузовскую спихнула. Она быстро уставала. В конце рабочей недели ей не хотелось бежать на танцы как подружкам. Хотелось спать, спать, спать. На танцах ей хватало получаса бешеных скачек, а другие легко прыгали два – три часа. Как безумно хотелось спать, и терзала слабость, когда она вышла на работу после декрета, и они по-переменке с отцом дежурили по маме и Тайке.
- Толик, наверно, расстраивается. Он всегда хотел детей.
- Ну, знаешь, ему грех жаловаться. Кто он такой? Заштатный инженеришка на заштатном заводике. А у него такая жена! Он же на 11 лет меня старше, а я выгляжу так, как будто моложе его на все двадцать.  Мы когда идем с ним по улице, так на меня все мужики косяка давят, типа, у такого мужичка такая женщина! У его друзей жены – ты бы видела! Ужас. Ему все завидуют.  Да, быть мужем известной, красивой и успешной женщины трудно.
Тут зазвонил телефон, и Анна поняла, что Олька разговаривает с любовником. Разговор шел о встрече и о деньгах. Женщины посмотрели друг другу в глаза, и Ольга решила обговорить эту тему:
- Да, позволяю себе иногда. Пусть Толька ценит, что вообще его не бросаю. Да и деньги нужны постоянно. Искусство никогда без меценатов не обходилось. Вот приходится спонсоров искать. А где их взять-то? Вот и приходится…
Олька пустилась в многословие по поводу нераскрученности местной публики, невозможности сделать бизнес здесь, среди серого обывателя, о выходе в Европу, делилась подробностями своих романов, вернулась к денежным сложностям, ее стало заворачивать на цикл. А Анна почему-то вспомнила свою давешнюю встречу с еще одной своей одноклассницей. Анна тогда только вышла на работу. Полуторогодовалую Тайку они с отцом перекидывали с рук на руки. Веерка, к несчастью, жила в том же дворе. У нее к тому моменту было уже два сына, и окрестные мужики толпами стекались в ее квартиру. Пьяная Верка радостно завопила, ухватив Анну за рукав:
-Здравствуй, подружка. Од-но-клас-сни-ца! Ну как живешь-можешь? Как ты дочку-то назвала?- в который раз поинтересовалась пьяная Верка. – Таисия? Ой, не могу! Назвала бы «Лена» там или «Света», а то «Таисия», выкопала же имечко! Ну ладно, дай денег взаймы. Сколько можешь. Ты вот с семьей живешь, тебе помогают. А я одна двух парней подымаю. Дай! Я с пособия верну.
- У тебя ведь парни в садик ходят, чего тебе поработать-то не пойти? Хотя бы в тот же садик, нянечкой там или на кухню?
- Не твое дело! И эта туда же! Работать! У меня дети маленькие, младший в яслях еще, я у тебя не как мне жить спросила, а денег в долг! У тебя-то ведь есть, я знаю!
- Да, интересно устроилась, я буду вкалывать, а ты пить и бездельничать. Хоть бы за детьми своими следила, они у тебя без присмотра бегают, таки маленькие.
- Денег дай! У меня дети голодают.
- Твоих детей в садике кормят. А ты у мужиков своих проси, которые к тебе ходят. С каждого по рублю хотя бы и детям на молоко хватит.
- Да ты…
Дальше Верка обложила ее матом и стала угрожать расправой и местью, но Анна грубо оторвала Веркину руку от своего рукава и пихнула ее. Она была готова стукнуть ее кулаком, если та полезет, но Верка сообразила, что связываться дороже станет и отстала. Довольно скоро после этого Верка совсем спилась, ее лишили родительских прав, а детей забрали в детдом.
- О чем ты думаешь? Ты не слушаешь меня.
- О том, как по-разному сложилась наша жизнь.
- Ну, не всем же быть знаменитыми!
Ольга сказала и рассмеялась, обняв ее, как бы сводя к шутке прорвавшуюся мысль: подруга-неудачница. Нет, не неудачница, конечно, но…
- У тебя-то есть мужик? Колись, давай, я про тебя вообще ничего не знаю.
- Есть.
- Ну?! Замуж вышла? Кто он?
- Замуж не вышла. Не знаю, как и сказать. Любовник? Гражданский муж? Старше меня на 15 лет. Бывший военный. На пенсии. Вдовец. Я – то у него поживу, то у себя, в общем, на два дома. Уж больше года так.
- А чего не поженитесь?
- Так, вроде, и не надо уже. И так хорошо. Я чувствую, что он ко мне присматривается.
- И что? Года не хватило, чтобы присмотреться? Ишь, присматривается он, пень старый! А ты что?
- А мне и так хорошо. Пусть мужчина инициативу проявляет. Но он уже, похоже, присмотрелся. О планах на будущее стал говорить. Может, и выйду на старости лет замуж официально.
- А он в каком звании на пенсию вышел?
- Подполковник.
- Да… Не генерал. Но все же… Сейчас ведь военным пенсии подняли. Помогает хоть тебе?
- Помогает.
Помолчали. Темы иссякли. «Куда тебя отвезти?» - без энтузиазма спросила Олька. «Я пешком пройдусь, погуляю». Расстались тепло, пообещав друг другу теперь встречаться регулярно.

***
Замуж она так и не вышла.  Они все ближе и ближе сходились, все больше проводили времени вместе, она, практически, жила у него, изредка навещаю Тайку, которая набрасывалась на мать с рассказами о том, какие все современные мужики сволочи. «Я виновата, - думала Анна, - не так надо было подавать историю с ее отцом. Запрограммировала. Вот теперь аукается. Единственно, хорошо, что она так откровенна со мной. Не затаила на меня зла за всю мою злость, Не отстранилась». Тайка скучала. Но, как всегда, все понимала и ничего не требовала. Но очень радовалась совместному печению пирогов (один для Тайки, другой для Юры. Хотя она пекла и у Юры тоже. Но это нужно было Тайке. Это была одна из их связующих нитей). Тайка радовалась даже материнским нагоняям за бардак, хотя уже не таким остервенелым, как в юности, и в глазах ее зажигался тот самый огонек упрямой обороны, как в детстве, но с искорками радости и игры, поскольку нагоняев  этих уже не надо было бояться, это тоже были связующие ниточки. Лишь бы мать пришла, выслушала, откровенно по-женски прокомментировала Тайкины злоключения. Ибо она понимала, что мать все-таки знает больше, и ловила в словах матери то неуловимое, что, возможно, выведет ее из лабиринта отношений с парнями.
В тот год они шикарно первый раз в Аниной жизни, съездили с Юрой на юг. Дом отдыха под Сочи. И шикующий мужчина, распустивший перед своей дамой, то есть, перед Анной, свой павлиний хвост во всей красе. Бывает же такое. В первый раз под пятьдесят. Но ведь было и у нее! Теперь было. Спасибо, Юра. Она видела: дело идет к предложению руки и сердца. Нежность топила сердце. Да, постарела я, помягчела. Кто бы мог подумать, что я на это способна. Спасибо, Юра!  Я и так с тобой буду жить. И женой, и не женой. Но не суждено было. Инфаркт. Опять инфаркт. Как у отца. Упал прямо на улице. Она все пыталась найти причину, чего же она не увидела, как не предусмотрела, как же не уберегла. И, вроде, не перенапрягался, жил размеренно, и положительных эмоций было -  завались, а вот надо же… Видно, судьба такая. Что уж на роду написано…Она ловила себя на том, что испытывает мучительное иррациональное чувство вины. Как будто Юра был обречен только потому, что связался с ней.
Теперь у нее были три смерти. Отец, мать и Юра. Дальние родственники не в счет. Забыла ли она, или правда так, но смерть Юры полоснула по ней больней всего. Угнетало чувство вины и ощущение какой-то окончательной потери. Может потому, что сама уже… старая. Не будет уже впереди ничего такого. Господи! Как же мало нам с Юрой было отпущено! Смерть отца тоже на долгий срок погрузила ее в какую-то мрачную пропасть. Очень тяжело выживалось тогда. Как в пустоте.
А мать… То же чувство вины… Не за то, что не сделала того, что должна была. Делала все. Под конец хоть памперсы появились, и стиральную машину-автомат она купила. А до этого постоянная стирка была каторгой. Совесть ее спокойна. Винила себя за то, что … разлюбила мать. Так ли? Мать умерла спустя два года после отца, и эти два года она была очень тяжела. Анна грызла себя, ей стыдно было своей черствости, холодности. Но не испытывала она утраты. Облегчение было. Но самой-то себе не соврешь. Не была уже мама мамой для нее. На протяжении тринадцати лет мать была только объектом помощи, труда, жалости, заботы, тревоги. Не сразу, конечно. Поначалу инсульт матери был ударом, горем для них с отцом. Они боролись. И нежность была и сострадание и вера в то, что поправится и все будет хорошо.
Мама с детства учила ее печь пироги, варить супы-каши, держать дом в порядке, и сколько себя Анна помнила, все время звучала мамина присказка: «Вот выйдешь замуж, пригодится». Для мамы, похоже, это было самое главное – выдать дочку замуж, да подготовленную – хорошую хозяйку. Пригодились мамины уроки, только вот замуж не случилось.
Она так и не поняла по перекошенному лицу матери, по ее мучительной искаженной мимике, осознали ли она, что у Анны нет мужа. Вроде, Тайку она осознала как внучку. Кривая, судорожная улыбка и попытка протянуть руку встречали Тайку каждый раз, когда она подходила к бабушкиной постели. Последние два года мать не узнавала никого. Иногда она страшно, чревовещательно мычала, и они с Тайкой холодели от жути в такие моменты.
Сердце прокололо как насквозь, от боли Анна схватилась за грудь. Она почти воочию увидела иглу, прокалывавшую сердце, а на ней – три смерти, как бабочки в энтомологическом музее, только три сразу, и не усыпленные, с красиво расправленными крылышками. А живые. Они шевелились, насаженные на иглу. «Им-то больнее, - подумалось, - и правильно, что иглу в сердце воткнули, так я почувствую, как им больно. Господи! Больше не надо! Следующая –я! Господи, сделай так! Не надо больше никого туда! Пусть буду следующая я. Что это? Слезы?» Поразилась. Она не плакала с раннего детства. Глубоко сидели слезы, вскипали внутри, не добираясь до поверхности. Лицо каменело. Отчаяние хлестало плеткой. Но переживала всухую. А тут – на тебе. Старею. А может, последняя смерть… Юра… А ведь он был старше и матери и отца. И были-то рядом два года…, но пережила она с ним ту возможность будущего, устроенного и неодинокого, которую обычно переживают женщины в молодости. С ним появилось будущее, с ним и ушло. Смерть родителей предопределена природой. То, что они уходят раньше, живет глубоко внутри нас. Каков бы ни был удар, но он не уничтожает того, что впереди. Юра, Юра, как же так получилось, что ты за два года так привязал меня к себе. … А может, и терзает так, потому что не случилось. Долгой спокойной жизни вместе.

***
Анна стояла в дверях и подслушивала. Тайка с нарочито бесшабашными интонациями излагала Юре историю своего появления на свет. Анне было жутко интересно, как же дочь переварила ее слова, какова ж ее интерпретация. Пришлось рассказать, когда Тая вскоре после возвращения с Севера, спокойно глядя на мать, спросила: «А какой был мой отец?»
- Мама моего отца любила как помешанная, это ее слова, шесть лет. Шесть лет безнадежной, безответной любви, представляете? Это героизм. Он за это время успел жениться и родить ребенка. У меня где-то есть сводный брат. Старший. Я его никогда не видела. Иногда из любопытства хочется посмотреть. Вот так придти и сказать: «Привет! А между прочим, я твоя сестра». И посмотреть на его рожу. Ну ладно. Так вот. Мой отец, после того, как у него родился сын, ушел из семьи. Ему, видите ли, надоело, что ребенок все время орет, что жена раздражительная, ну и все дела. Все это он сам маме рассказывал. Да! А мама все это время продолжала его любить. И она узнала, что он развелся, и стала его подкарауливать. Ну и он, конечно, клюнул на девушку, которая его так любит. Мужчины ведь ценят обожание. А мама его обожала, просто благотворила. А потом короткий и бурный роман. А потом они сделали меня. А потом мой папочка сказал: «Иди делай аборт». Типа, это подлость – мужика на ребенке ловить, что, типа, он думал, что она его бескорыстно любит, а она его женить хочет, а ему уже и первого брака по горло хватило. А потом он сказал, что у него вообще-то уже есть ребенок, и что он за него отвечает, и что он возвращается в первую семью. Ну, мамочка на аборт не пошла, а задумала меня рожать. И сказала папочке, типа: «Плати алименты. Через суд докажу, что это твой ребенок». Ну, папочка испугался, он почему-то не хотел огласки. И они договорились, что он будет платить так, без алиментов. Но папочка мой был хитрый фрукт, он так устроился, что официально он получал копейки, а в основном ему в конвертике давали. И он сказал, что через суд ты получила бы столько-то, то есть какой-то процент от его мизерной официальной зарплаты. И он столько стал давать моей маме на меня и еще расписки брал, чтобы, если вдруг понадобится, доказать, что он содержал своего ребенка. Меня, то есть. Я, чтобы прекратить эту эпидерсию, в восемнадцать лет на вечернее перевелась и работать пошла. А маму попросила справку о том, что я работаю, папаше в рыло ткнуть. И с тех пор мы о нем не слышали.
 - Это ты правильно. Гордость в женщине должна быть, - пробасил Юра, - И мама твоя молодец. Не дала подлецу спуску.
- Ну так вот. А я теперь думаю так же. Чего ждать-то мне уже? Когда поздно будет? Детей надо в молодости рожать, чтобы здоровыми были. Сейчас вот рожу от кого-нибудь, пусть отказывается, сама выращу. У меня и образование есть, и работа. Мне просто хочется в лицо мужику посмотреть, когда я ему скажу, что беременна. Посмотреть, как у него рожу перекосит. Позлорадствовать.
- А это чушь, - презрительно пророкотал Юра. - Не надо всех мужчин под одну гребенку стричь. Если твоей матери подлец попался, не значит, что тебя одни подлецы окружают. А потом, что это такое «рожу от кого-нибудь?!» Если уж рожаешь, то видь в своем избраннике мужа, с которым жизнь будешь жить. И сама должна женой быть, а не свистушкой. «Этому дала, этому дала» Тьфу! Знаешь, как это называется? Выбери себе серьезного парня в своем окружении, а не вертопраха, маменькиного сыночка.
Тайка замолкла, не ожидала такого окорота.
Не раз потом Анна вспоминала этот разговор. Как бы пробасил Юра своим командным голосом на ту или иную выходку Тайки, врезал бы ей правду-матку. И Тайка сразу бы унялась. Она прислушивалась к нему как к мужику, изучала реакцию, пыталась делать выводы. Он, бывало, рявкнет, Тайка заткнется, а у самой ушки на макушке. 

***
Тайкина беременность, свадьба, потом рождение внучки отвлекли ее от смерти Юры. Переключили. Не успела еще прийти в себя после похорон, как Тайка сообщила ей о том, что беременна. Был в ее поведении некий вызов, эпатаж, экзальтация.
- Вот подожду, когда аборт поздно будет делать, и сообщу ему. И посмотрю, как среагирует.
- Не делай глупости. Ты же хочешь рожать, хочешь этого ребенка, ты специально залетела. Ты уже решила, что ребенок будет. При любых обстоятельствах. Так что не жди. Сообщи сейчас. И не хами, не эпатируй, не провоцируй парня на разрыв. Просто спокойно сообщи ему об этом. Не будь дурой. Ты сейчас не только за себя отвечаешь, но и за ребенка. Сладко тебе было без отца? Результат-то вот: тебе как медом намазано мою судьбу повторить. У тебя хоть дедушка был, а у твоего ребенка и его не будет. Поговори с парнем спокойно, может, и наладится у вас все.
- Ага, он от меня будет отворачиваться, на аборт посылать, а я с ним спокойно? Да я ему все выскажу, молчать не буду! Я не ты!
Неизвестно, как Тайка повела себя с парнем, но он от ребенка не отказался и решил жениться. Растерянная, не знающая, что делать дальше, ибо такое развитие событий совсем ею не предусматривалось, Тая привела его домой. Раз мать хочет, чтобы она замуж выходила, пусть знакомится. А подспудно: … и поможет мне разрулить все, что я натворила.
Парень чувствовал себя неловко, скованно, смущался, робел, говорил сбивчиво, невнятно. Сам из области, комнату снимает, работают в соседних отделах, у него стаж меньше Таиного, один год только после института, зарплата небольшая, квартиру не потянуть, но если Тая согласится с ребенком в комнату, он попробует договориться с хозяевами… Да, все это неожиданно, он пока не планировал, но он готов, ребенка признает и женится. На протяжении своей сбивчивой, заикающейся речи он несколько раз сворачивал на то, что ребенка признает, будет воспитывать и жениться не отказывается. И тогда его взгляд и голос становились упрямыми и вызывающими. Анна усмехнулась про себя: «Ишь, герой!» Тайка сидела молча, как воды в рот набрала.
- Ну вот что, - наконец-то вклинилась Анна, - идите-ка вы подавать заявление в загс, а жить будем пока вместе. Незачем деньги на комнату тратить. Вот если не уживемся, тогда и подумаем, что делать. Только со свадьбой, ребята, я вам помочь не могу. Все на похороны ушло.
Парень – Дима – словно вздохнул с облегчением, посветлел лицом: мучительная процедура знакомства с будущей тещей закончилась.
Свадьба была скромная. Собрались дома. Были только его родители из области и свидетели. Димина мама все охала и ахала: «Да как же все быстро, да неожиданно вышло, они думали, что Димочка сначала карьеру сделает», - и мельком осуждающе бросала взгляд на Тайку. Отец был неразговорчив. Поднял тост «за молодых, за крепкую семью, за здоровье будущего ребеночка». Свидетели – смешливые парень с девчонкой – балагурили, подшучивали над Тайкой и Димой и очень разряжали обстановку. В целом посидели хорошо и под конец вечера расслабились, потеплели и искренне, со слезами на глазах, желали молодым счастья.
Анна из кожи вон лезла, чтобы помогать Тайке и Диме. Жили общим домом, не делились. И пироги почаще, и свои коронные щи с борщами – все любимому зятьку, чтоб не дай бог не сбежал. И внучку с младенчества в свободный вечерок к себе забирала. Идите, гуляйте, сходите в кино, в театр, в гости! Не сидите дома, не кисните! До свадьбы-то и не гуляли почти. И копейка лишняя если после подработок заводилась, толкала Тайку в магазин:
- Иди! Купи себе платье красивое, косметику, белье новое! В клушу не превращайся! Соблазняй мужа-то! Будь красивой, чтобы мужу приятно было!
И уж как водится, Настьку таскала по всевозможным кружкам, когда та стала постарше. Тайкин характер все портил. Она все не верила, что может ее с ребенком муж любить, надолго с ней остаться. Бесконтрольно лезли из нее провокации, все время его цепляла. «Я виновата, - думала Анка, - не надо было все, как есть, рассказывать. Смягчила бы, приврала чего-нибудь. Эх, дура, своей же дочери подгадила». А уж когда близнецы появились, жизнь вообще превратилась в карусель, с свистом вертящуюся. Второй раз Тайка залетела случайно. Проворонила. Но глаза опять загорелись диким лихим упрямством:
- А вот еще рожу! Вот теперь посмотрим! Сейчас вот он все свою подноготную и откроет! Не пойду на аборт! Если хочет, пусть убирается! А я на него полюбуюсь!
И опять Анна урезонивала дочь, просила: не порти все. Хочешь рожать, рожай, но не обижай Диму. Спокойно с ним говори. Ласково. Ты ласковой-то с ним не бываешь. Чего ты все обороняешься, чем он тебя обидел?
Дима почернел, помрачнел, но не слова против не сказал, видел, что бесполезно.
Родилась двойня. Мальчишки были горластые, беспокойные, то один верещал, то другой, то оба вместе.
Дима хватался за голову, зарплата маленькая, двухкомнатная квартира, дети орут, старшую надо готовить к школе, жена не справляется.
Анна неслась домой как наскипидаренная. В перерывах между работами старалась дать Тайке хоть немного роздыху. По магазинам, приготовить, убрать, погулять, чтобы дочь часик поспала. Когда Тая перестала кормить грудью, Анна решительно забрала мальчишек к себе в комнату. Так и жили вчетвером. Тайка с Димой были такие измученные, что протестовать не стали. Тайка присмирела. Перестала задирать Диму. Не до этого. Только успевай вертись с тремя детьми.. Младшие, бойкие, задиристые, носились по квартире как два вождя краснокожих. Когда было время, Анна уводила их на улицу и гуляла часами. Все с ними освоила: футбол, хоккей, казаки-разбойники. К ним присоединялись и соседские дети. Анна бегала по двору, окруженная разнокалиберной малышней, организовывала игры, распределяла роли, придумывала сюжеты. Разнимала драчунов. Грозила выгнать из игры непослушных. «Вот так бабушка!» - дивились соседи и радовались, что кто-то смотрит за их детьми. После таких прогулок она бревном падала на постель, не могла шевельнуться. Зато и дети выдыхались и быстро засыпали.
Редко-редко задерживала на себе взгляд во время утреннего или вечернего умывания. Красилась только по праздникам. Волосы и те нерегулярно. То там, то здесь, пробивались ярко-белые прядки. Брови стали неаккуратные. Хваталась за щипчики. Насколько же старой я выгляжу? Похудела. Всегда была такой плотненькой, а сейчас стала костлявая. Похудеешь, как будешь бегать на равных с детворой! Оценить себя не могла. Так привыкла к себе. Лицо в морщинах, конечно. Все забивали глаза, смотревшие на нее из зеркала, не давали сосредоточиться ни на чем другом. Взгляда не отвести от своих глаз. Не дают. Горят то ли лихорадочно, то ли радиоактивно, выбрасывают энергию. А какая у нее энергия? До кровати бы доползти, если вечером, день бы продержаться, если утром. А глаза живут отдельной жизнью.
***
Очнулась в больнице. Сразу поняла, почему здесь и все вспомнила. Напали на нее двое. Сразу скрутили и задрали юбку. Но Анне удалось извернуться и впиться зубами в палец того, кто держал. Впилась так, что хрустнула кость. Тот заорал благим матом, ударил ее, но своим истошным воплем напугал подельника. И люди сбежались. И – вот бывает же такое! – поблизости оказался полицейский патруль. В общем, их даже задержали. Но избить ее они успели. Был суд. И смех и грех. Эти двое кавказцев блеяли, что «в тэмнотэ нэ поняли, что это бабушка» и «Зачэм сопротивлялась? Дала бы и все». Избили сильно. Заплыло все лицо, сломали ребро. Тело было сплошным черным синяком. Подлатали маленько и выписали домой долечиваться. Старшая внучка, как увидела ее, в истерику: «Бабушка! Бабушка! Зачем же ты с ними дралась! Они же могли тебя убить! Ну, отдала бы им все, деньги и телефон, и убежала!» Она рыдала от страха за бабушку и сидела у койки часами, вцепившись в рубаху или держа за руку. Хотела обнять и прижаться, но бабкино тело болело так, что не прикоснешься. «Наслушалась взрослых разговоров о том, что бабушка чего-то не дала», - сквозь боль смеялась Анна. Зато близнецы с воплями бегали по дому, лупя кулаками диваны, подушки и норовя подраться друг с другом, – все изображали, как они дрались бы с бандитами, защищая бабушку.
Но в больнице, во время обследования тяжести полученных повреждений, обнаружился рак. Поджелудочной железы. Уже с метастазами. Медсестра привезла ее на кресле в кабинет и вышла. Анна обреченно подумала, какую пытку опять придется пережить, как еще будут мять ее болезненное тело, но врач уселся напротив нее и скупо, осторожно сказал, что есть подозрения, что вызовет онколога для консультации, что надо обследоваться…

Оглушенная диагнозом, она без сна лежала в постели. И стоило выживать в этой драке, сопротивляться? Лучше б убили ее совсем. Лучше б сразу, чем медленное умирание. К сожалению, рак стал распространенной болезнью. Анна вспомнила нескольких знакомых, некоторых родителей своих друзей, которые умерли от рака. Печально. Но это становится обычным делом…  Анна знала, что ее ждет. С врачом говорила делово, спокойно, подробно. Врач понял, что за человек перед ним и обрисовал вероятные варианты развития болезни, не юля, не подслащивая пилюлю.
Итак, что мы имеем. Трое внуков. Бабушка она гораздо более успешная, чем мать. Во всех смыслах. И теща неплохая. Как лев кидается спасать Тайкин брак, когда он трещит по швам. Трещит-трещит, а больше десяти лет продержался. У нее самой такого не было. А ведь за всю свою жизнь она женщиной-то была всего пять лет с небольшим. Три месяца длился роман с Сашей, пока не поняла, что беременна и не сообщила ему. И не жаль мимолетности этого романа после шести лет безответной несчастной любви-одержимости Сашей, и не жаль таких многообещающих, но обернувшихся таким мучением отношений с Егором, но до сих пор до боли жаль, что не состоялась их жизнь с Юрой. Промелькнули эти два года счастья как одна минутка… Был правильным, прямолинейным, замкнутым, иногда грубым. Но каким стал вдруг близким-близким. Спасибо Мишке, доброму гению моей жизни, спросил: «Хочешь, познакомлю с одним военным? На пенсии. Вдовец, дети взрослые, живет один». - «Давай». И ведь срослось. Состоялось. Юрочка, Юрочка, скоро уж увидимся. Как мне сейчас хочется, чтобы души все-таки существовали, и было место, где они обитают. Там, в другом мире.
А скажи кому, что из шестидесяти двух лет женщиной-то была только пять лет с половиной, не поверят. Скажут, в наше время такого не бывает.
Мужчин водить в дом было немыслимо. Отец простил ей внебрачного ребенка, но идеи завести любовника не возникало. В этот дом мог войти только муж. Да и когда ей любовников-то заводить? Дома ребенок малый да мать парализованная. Отец, убивающийся на ночных сменах, чтобы дать ей возможность работать днем. Тайку решено было в садик не отдавать. Все равно с матерью сидеть, так уж заодно. А на сторону к кому-то ходить тоже было немыслимо. Анна неслась через магазины домой, чтобы сменить отца, дать ему хоть лишний часок отдохнуть. А когда отец умер, бежала домой к Тайке, жалела ее, все-таки маленькая еще у парализованной бабушки дежурить. Тае и дождалась Егора. Эх, Егор, беспутная голова, а как могло бы сложиться! После того, как с Севера вернулись… и Тайка уже большая… И осуждать некому… И руки развязаны. Да только так ее этот опыт с Егором шибанул, что и приближаться к мужчинам не хотелось, новых приключений на задницу искать. Да и за сорок уже… Свободных мужиков, да что б не пили, мало. Да что теперь вспоминать. Как было, так было.
Три раза изнасиловать пытались. Один раз аж до суда. Силы есть пока. А когда не будет? Что, обузой дочери становится? С ее-то тремя детьми, да с мужем, который и от мелочи за голову хватается. Как мать, лежать беспомощной? Правда, не так долго… Странно, что я его не чувствую, и силы пока есть. Надо подумать, что делать, когда сил не будет. Про самураев что ли почитать? Про их харакири. Проникнуться философией. На меч падать она, конечно, не рискнет, духу не хватит, но можно ведь как-нибудь по-другому… Посмотрим.

***
Анна вышла от нотариуса с ощущением легкости. Как будто невесома. Усмехнулась, вспомнив, как девчонка, не совладав со своей мимикой, оторопело вскинула на нее глаза. Но тут же опустила и тон постаралась сохранить нейтральный, деловой. Выучена. Вышколена. Клиент всегда прав. Анна написала завещание, чтобы ее тело в случае ее смерти было передано в распоряжение 1-й горбольницы при медицинском институте. Она, находясь в доброй памяти и здравом рассудке, велит взять любые ее органы, если они будут для  этого годны, для пересадки другим людям, а остатки от тела дать на изучение студентам-медикам. А если органы уже будут поражены, тогда все тело предназначается для обучения будущих врачей. С ним разрешается делать все: резать, потрошить, вскрывать череп, сохранять в формалине, подвергать обработке химическими веществами и тд. Потом направилась на прием к главврачу. Тот долго читал и перечитывал ее завещание. Долго молчал. Изучающее смотрел в ее лицо.
 - А родственники ваши в курсе?
- Нет. И не считаю нужным их оповещать. Когда умру, прочитают мое завещание и будут в курсе. Я дееспособная, мне не нужно согласие родственников. Но если хотите, я готова пройти освидетельствование у психиатра. И справку к завещанию приложить.
 - Да… лучше бы приложить… во избежание всякого оспаривания… И лучше бы родственники заранее согласились.
- Да не бойтесь вы! Из близких родственников у меня только дочь. А она поймет. Я знаю.
 - А вы не христианка?
 - Нет?
 - Почему? А родители?
- Да как-то не сложилось. Папа был коммунистом. Мама татарка. Не воспитывали в бога верить. Да и жизнь так сложилась, что не понадобилось. Я и дочь свою атеисткой воспитывала. Правда, мать зятя настояла, чтоб внуков крестить, но это я не вмешиваюсь, это их дела.
Главврач еще помолчал и еще походил по кабинету.
- Ваш дар поистине бесценен. Но уж больно необычен… Почему вы это делаете?
 - Так чтоб польза была. Что толку в земле-то гнить? Сколько материала пропадет зазря. А тут студенты на настоящем теле поучатся, так, глядишь, живых людей грамотней резать будут. А если орган кому-то пересадят, так спасут.
 - Я посоветуюсь  с нашим юристом. Может, все-таки придется заключение психиатра поучить… на всякий случай, и ваше… пояснение что ли… к завещанию приложить. 
 - Да без проблем. Советуйтесь. Только времени у меня…, может, мало совсем…

И все-таки она дотянула шестидесятитрехлетнего рубежа и перевалила через него. Летом повезло. Сильной жары не было. На месяц удалось спровадить все семейство к родственникам Димы в деревню. Анна отлеживалась. Отдыхала. Но осенью покатилось как под горку. Слабела с каждым днем. Начались боли, но пока хватало трамала. Больничный за больничным. Едва тянула полставки. Видела, что со дня на день предложат уволиться. До каникул доползла. Тайка велела увольняться «к чертям собачим». «Проживем. Ну, если не тянешь уже, так отдыхать пора! Ты свое отработала». Анна радовалась, что никто не видит ее утренних вставаний. Общими усилиями им все-таки удалось поменять их двушку на трехкомнатную. Насобирали на доплату. Теперь у нее была возможность запереться в своей комнате и перебарывать приступы слабости и беспомощности. Едва-едва, дрожа всем телом, преодолевая тошноту, садилась на кровати, ждала, когда уймется головокружение и сердцебиение. Потом, скрючившись, делала первые шаги. За день расхаживалась, даже умудрялась что-то приготовить и вечером встречала семью бодрячком. Но Тайка все равно заметила, гнала к врачу и следила за матерью встревоженными глазами.
Все. Дальше уже не скроешь. Больше не могу. Она думала, писать ли Тайке письмо, писать ли друзьям, но не стала. Она была уверена, что дочь ее поймет. Все-таки они похожи. Винить себя будет, что не догадалась, не заставила мать лечиться, плакать будет. Ужаснется поначалу, но потом поймет. Поймет, что лечение было бы просто длительной агонией, что имеет право мать не быть слабой, если не  хочет. А жалеть – жалейте. Только не мешайте. Жаль и мне, что не помогу больше с внуками, ну да уж тут не от меня помощь, а за мной уход нужен. Жалею еще, что не удастся больше пожить рядом с взрослой дочерью.
Как всегда поздравил Мишка. Соврала, что уезжает в дом отдыха.
 - Когда приедешь? - поинтересовался.
 - Через три недели.
 - Я приду, пообщаемся. О! У меня новость – младший, наконец, женится. А я, мать, решил на пенсию. Хватит работать. Пусть теперь дети кормят.
Возник порыв написать Мишке, как-никак всю жизнь рядом. Не стала. Если не поймет, так и не надо. Помнить будет. В таком возрасте друзья не забываются. Удачно, что зима в этом году ранняя, снежная. Органы мои, наверно,  для пересадки не годятся, химией всякой пропитаны. Эх! Жаль. А если их можно вымочить, отчистить, чтоб не вредные были, так и лишняя доля снотворного роли не сыграет. Сегодня вечером надо бы подольше с ними посидеть. Дочку обнять, к себе прижать, внуков. Настька реветь будет. Да и мальчишки тоже. Диме в глаза поглядеть. Эх, обнять бы его тоже, да поблагодарить за все, терпеливый он парень, бессловесный. Да оторопь его возьмет – с чего это теща обниматься лезет? Сегодня. Сегодня, может быть, у меня будет самый лучший вечер в жизни. Дочь перебесилась, успокоилась, подобрела. Детки подросли. Вечерами дома хорошо. Дима повеселел, тоже успокоился. Посмотреть на них на всех. Насмотреться. О боже… как же жаль… жаль…
Наутро ей удалось даже встать пободрее и побыстрее чем обычно. На подъеме была. С сожалением посмотрела на оставшиеся контактные линзы. Но не надевать же их сегодня. Поеду в очках. И не отдашь никому. Минус тринадцать на оба глаза. Может, и к лучшему все это. Ослепнуть совсем не успела. Ее близорукость не остановилась, как положено, во взрослом возрасте. Зрение продолжало падать всю жизнь. Анна носила линзы. Толстенные очки были только на всякий случай. Но когда надевала линзы, не могла читать, приходилось надевать очки для близи. Так и мучилась последние годы.
Засунула в карман копию паспорта, завещание, краткую записку, номера телефонов. Поехала в парк. Села в сугробе недалеко от главной дорожки. Выпила снотворное. Сейчас еще утро раннее, успею уснуть и замерзнуть. Потом люди гулять пойдут, лыжники всякие. Найдут. Дождавшись, когда начало сильно клонить ко сну, Анна поудобнее устроилась в сугробе. Падал снег. Пыталась прогнать маячившие перед глазами лица Тайки, Насти, Славика и Сережи. Они звали ее, кричали. Безумно тянуло вылезти из сугроба, чтобы нашли побыстрей, спасли, вернули к ним, к родным, еще хотя бы на несколько месяцев, недель, но с ними, с ними побыть… Но Анна знала, что хорошо там уже не будет, что это иллюзия, иллюзия момента перед уходом, и заставила себя остаться на месте. Потом она заснула.