Адаптированный под современность глава двенадцатая

               
Никто не представлял, во что выльется тот самый поход на губернаторскую вечеринку. Никому из нас даже в голову не могло прийти, что вскоре чуть ли не во всех областях центрального округа страны начнётся бум строительства памятников. И все подрядные работы, благодаря удачному стечению обстоятельств, достанутся «Общественной мемориальной компании». И я, как катализатор и проводник этого процесса, получу повышение по службе.
Спустя всего месяц с открытия памятника народному певцу на меня вышли люди другого губернатора, потому что коллеги порекомендовали обратиться именно в нашу фирму (не знаю, кому говорить спасибо – главе субъекта или полпреду), и сделали предложение, от которого откажется только идиот – стать подрядчиком федеральной целевой программы поощрения гражданской активности «Лучший житель города». Сперва я не поверил своим ушам, дважды попросил повторить, чем вызвал тихое раздражение секретаря с другого конца провода, а потом просто безмолвно ликовал, слушая сухой мужской голос. Подумать только, я подал идею чиновникам для грандиозного распила, и ещё заработаю на этом кучу денег! Это фантастика! У Георгия щёки треснут от довольной улыбки, премию и Толику выпишу, всем будет замечательно. Но… Ни одной мысли, какой чудовищный поступок я совершил, и какие будут последствия. Ведь это верх цинизма, нужно просто считать всех людей за идиотов, тупых бессловесных баранов, предлагая им маразм под соусом пафоса и гражданского патриотизма. Живи законопослушно и тихо, за это тебе поставим памятник, будешь с гордостью ходить мимо него. Конечно, я не знал всех подробностей, скупой телефонный разговор не давал полного видения ситуации, но примерно представить, во что это выльется, можно было. И это мой самый мерзкий поступок в жизни. Если бы где-то за него давали смертную казнь, то сейчас, когда я пишу эти строки, я рванулся бы туда, и сдался на милость жестокого правосудия. А тогда успех заслонил собой всё.
На совещании неоправданно долго шло обсуждение новости, Георгий раз двадцать повторил, что мы не имеем права на ошибку, и облажаться равносильно увольнению с позорными записями в трудовой книжке, настолько важно фирме стать подрядчиком этой программы.
- Мы долго шли к этому – Георгий вышагивал по кабинету, непривычно нервный и возбуждённый. Он то и дело во врем речи начинал тереть руки, потом прятал за своей маленькой спиной, затем снова начинал, как неуверенный студент во время экзамена. – Вы все понимаете, что в наше время прибыльнее всего работать с государством, оно самый щедрый заказчик, которому нужен первоклассный сервис и лучшие условия. И вы должны всё это обеспечить! Мы не одни на рынке, есть другие компании, которые тоже рвутся на это поле, поэтому расслабляться нельзя ни на секунду! Теперь все отчёты сдаём в срок, документы и договоры – не позже дня, оговоренного с заказчиком. Теперь никакое разгильдяйство прощаться не будет, понятно? Опоздали на работу больше чем на час, строгий выговор каждому! Начальники отделов пусть соберут мне актуальную информацию по просроченным или невыполненным заданиям, сегодня не получу этих списков, можете попрощаться с премией и хорошим отношением с моей стороны. Всем всё понятно? Тогда все свободны, работайте, а Нарышкина попрошу остаться.
У меня не было оснований бояться чего-то, в конце концов, это мой успех дал фирме такую уникальную возможность. Но почему-то руки затряслись, грудь немного сдавило, и я в состоянии, близком к панике, не вылезал из своего стола, практически не шевелился, уставившись в невнятные записи в своём блокноте. Сотрудники спешно расходились, шурша бумагами, обдавая меня ароматами дорогих духов. Им было непривычно видеть такого Георгия, угрозы его пугали, но вместе с тем на лицах некоторых совершенно ясно читалось недовольство, что с них теперь будет повышенный спрос. Если бы кто-то посмел возмутиться, наверное, его бы уволили в ту же секунду, и все это почувствовали.
Вскоре в переговорной остались только мы с Георгием, лицом к лицу, он с улыбкой, а я настороженный. Не знаю почему, но его манеры и безупречный внешний вид пугали меня всё больше, потому что человека за всем этим я так и не увидел.
- Ты должен мне помочь, Серёжа – взволнованно начал Георгий. – У нас разброд и шатание в фирме, надо срочно принять меры, а один я не справлюсь.
- Да нет проблем, уверен, ситуация такая, что легко можно всё решить.
- Нет – он закричал, от чего я вздрогнул, чуть не смахнув со стола блокнот. – Они идиоты! Тут никто не хочет работать. Их надо контролировать, каждого, а у меня уже сил нет. Раньше времени не было влезать в это болото, а теперь мне от всех нужен конкретный результат, и ты мне в этом поможешь.
Странно, очень странно слышать такие речи от вице-президента компании. Это как расписка в собственном бессилии, признание поражения в момент, когда борьба то толком не началась. Интонации истерики пугали, отсутствие выдержки и самообладания у руководителя просто дезориентировали, а его паника наводила на самые неприятные мысли.
- И как я могу тебе помочь?
- Следи за тем, кто что делает, и докладывай мне.
- И ты думаешь, что именно так нужно действовать?
- Учить меня собрался?! – опять крик, и опять неожиданно. – Думаешь, теперь ты самый умный тут, раз тебе повезло?
- Я не это хотел сказать…
- Ничего не говори, просто делай. Следи, смотри, кто что будет про начальство говорить. Сразу мне сообщай. Кто бездельничает, кто недоволен. Я сразу с этими людьми разберусь.
- Это не решит проблемы…
- Помолчи, говорю же тебе! Тут никого тронуть нельзя, все родственники генерального. То, что мы уже зарабатываем, хватает на жизнь фирмы, так что почти никто не заинтересован в росте, всех и так всё устраивает, с нашими то зарплатами. А тут надо собраться и работать, да так, чтобы пот с ушей капал! Понимаешь?
У меня не осталось никаких сомнений, что я говорю с безумным. Или, по крайней мере, с человеком, у которого случаются временные помутнения рассудка. Я не врач, но тут налицо параноидальный бред. Или, что самое страшное, я просто не всё знаю о фирме.
- Давай подведём черту – спокойно, с расстановкой начал я. – Помочь фирме я могу, следя за всеми, и сообщая тебе о всяком случае, когда кто-то пренебрежительно говорит о тебе или о фирме, или не горит желанием работать? Я правильно тебя понял?
- Абсолютно!
- И больше на данном этапе с меня ничего не требуется?
- Да.
- Хорошо, я тебя понял. Могу идти?
- Можешь.
Не теряя времени, чтобы ненароком Георгий не задержал меня по другому поводу, я спешно покинул душную от напряжения переговорную, и укрылся в своём кабинете. Там, наткнувшись на удивлённый взгляд Толика, я слегка растерялся, и замешкал у двери. 
- С тобой всё в порядке? – с тревогой спросил он.
- Да, просто устал что-то.
- Я тебе кое-что показать хочу.
Сходу было сложно вникнуть в те бумаги, которые разложил на столе мой коллега. Там были длинные таблицы цифр и какие-то сметы, мельком пробежав их, я по свойски посмотрел на Толика, и сказал, что он и сам знает, что с этим делать, мои советы здесь не нужны.
- Внимательнее посмотри на цифры. Здесь и здесь. Совершенно разные суммы. Это означает, что в расчётах грандиозная ошибка, и придётся переделывать всё отчёты за месяц. Пусть бухгалтерия всё это изучит, даст правильные цифры, а я поработаю над остальным.
- Толь, не надо.
- Сам сделаешь?
Вот он, нервозный и неприятный момент, который я уже столько времени предвкушал, но всё равно оказался не готов. Вопрос повис в воздухе, каждая секунда молчания раскаляла пол под моими ногами, и прервать это всё можно только вывалив всю правду без остатка, одним махом. А уж потом разбираться, разъяснять и убеждать Толика. Но что-то меня останавливало, такой поступок казался в корне опрометчивым, и надо было потянуть время, подготовить собеседника к правде, как-то разрядить обстановку, что ли…
- Нет, ничего никому не надо делать, там всё правильно – сказал я слегка дрогнувшим голосом, и окончательно потерял над собой контроль: руки заметно тряслись, в горле пересохло, дыхание перехватывало. И гадко становилось внутри больше всего оттого, что это заметно окружающим, каждый видит состояние, и может думать про меня всё что угодно. 
- Как так? Хочешь сказать, тут мошенничают? Да ты только посмотри, цифры на два порядка выше.
- Знаю, так и должно быть. – переведя дух, я продолжил. – Это бизнес, Толик, при работе с государством приходится быть гибким, и соглашаться на те условия, какие нам предлагают. Чиновники хотят так, у них свой интерес, у нас свой – заработать. То, что ты сейчас увидел, естественно, конфиденциальная информация, разглашению не подлежит.
- То есть, ты всё знал с самого начала?
- Да, но…
- И ничего мне об этом не сказал?
- Нет, не сказал.
- Почему?
Всё шло отвратительно, он закипал всё больше, распаляясь от моих неуклюжих объяснений. Что ему сейчас сказать, чтобы он успокоился? Наверное, таких слов не существует, я натуральная мразь, которая изобличена самым постыдным образом. И думать, что я такой умный, а Толик дурак, ничего не поймёт, было вдвойне мерзко. Вот так вот, что посеешь, то и пожнёшь.
- Потому что не знал, как ты отреагируешь – решился ответить я.
- То есть, ты хочешь сказать, что хотел помочь мне, и обманом вовлёк в это мошенничество? Спасти меня думал? В благородство играл? Да как ты посмел так распорядиться мной!
- Толя, не кричи…
- Я честный человек! Мне не нужно этих грязных денег – он в порыве бешенства вытащил бумажник, не раздумывая вынул все купюры и швырнул их мне на стол. – Эти упыри страну убивают, и ты с ними. Позор! Знать тебя не хочу! Мерзавец.
Кричать что-то вдогонку не было смысла, Толик выскочил так быстро, будто за ним гнались спецслужбы, желая упечь на всю жизнь за инакомыслие. Я даже разозлиться толком не успел за все брошенные в лицо обвинения. Неблагодарная тварь, вознёс свою плебейскую гордость в ранг абсолюта, и считает себя правым во всём! Так я думал в ту секунду, закипая всё больше и больше (прям как Толик пару минут назад), и чувствуя себя обманутым, даже преданным. Раскаяние, сожаление – это всё пришло потом, когда жизнь меня уже окончательно разбила, но в эту секунду силы злиться на соседа были.
Буквально через минуту после произошедшего  в кабинет опасливо заглянул сам Георгий, видимо, прибежавший на ругань. Ничуть не удивлюсь, если он начнёт требовать доклад по происшествию, со всеми подробностями, кто кому что сказал. Мерзко, мерзко, нет сил! Почему я всё ещё здесь?
- Что тут случилось? – строго спросил он, обращаясь даже больше в коридор, вослед беглецу, чем ко мне.
- Ему всё надоело, он хочет уйти.
- А что ему не нравится?
- Вы. И я. Мы все, и наш способ зарабатывать деньги. – после этой реплики Георгий замолчал, и принялся долго меня рассматривать, будто ожидая, что я продолжу и скажу что-то ещё. Но ответа не последовало, и он молча удалился, оставив меня наедине со своими переживаниями.
Хотя чего переживать? Куплю дорогих конфет, бутылку неприлично элитного чего-нибудь, верну деньги, которые Толик тут разбросал. И вручу всё Фроловне, этого будет достаточно для примирения, а если нет, значит, ничего поделать уже нельзя. Поразительно быстро вернулась способность думать холодно, отстранённо о таких вещах, которые совсем недавно нешуточно раздражали. Кто-то мне говорил, я уже не помню, что так умеют только сволочи и всякий сброд, а порядочный человек твёрд в своих убеждениях, какими бы абсурдными они ни были. Так ли это, судить, наверное, не мне, да и вспомнилось это так, к слову. Без всякого смысла.
Я психанул, закрылся в кабинете на ключ, достал засаленную пачку сигарет и стал курить одну за одной, специально не открыв окна. А дальше начался сеанс самоуничижения и жалоб на жизнь побелённому потолку, стенам, вселенной и самому себе. Откуда-то взялось злорадство, странная радость и упоение от того, что все мои страхи сбылись, и ничего предотвратить не получилось. Мол, сам всё знал, просто не хотел принимать всерьёз, вот и доигрался. Поделом. Я понял, что плачу только в тот момент, когда слеза оказалась на губах, солоноватая, как море в моём приёмном детстве, до того я погрузился в себя.
И как-то запоздало пришло понимание, что пепел с сигареты я стряхиваю в свой раскрытый блокнот, который каким-то чудом всё ещё не стал тлеть. А смог от третьего перекура не выветривается, создав небольшую туманность над потолком. Плевать? Да, ни к чему думать о таких пустяках, когда жизнь такое дерьмо. Ну или я пованиваю, отравляя окружающим воздух.
Помутнение рассудка прекратилось, я осознал, что надо взять себя в руки, затушить сигарету и проветрить комнату, пока не сработала противопожарная сигнализация. Если она тут есть, конечно, хотя должна быть. Да и вообще, как-то не культурно. Постучит кто в кабинет, я дверь открою, и кого-то заволокёт дымом. Господи, о чём я думаю!
Почему-то вспоминалась жена. Её номер, точный адрес и место работы были записаны чёрными чернилами на самой последней странице ежедневника, обведённые в рамочку. И так предательски захотелось вырвать листок и спалить к чертям, чтобы потом никогда уже об этом не жалеть. А то я и Шайдюкам пойду, заранее обрекая себя на оправдания и объяснения, так не хватало потом сломаться и сделать то же самое с женой. Бывшей женой. И… естественно я отмёл саму мысль сжечь последний мост. У меня больше ничего нет, кроме этих воспоминаний. И этот кратковременной, но тёплой дружбы с этим семейством. Остальные люди будто остались за стеклом, даже не смотря на искреннее желание многих из них подружиться со мной, но в их случаях была линия, которую невозможно пересечь.
Остро, неожиданно, и оттого ясно и беспощадно я осознал, что стремлюсь быть с тем людьми, кто меня отвергает. Их общество желанней всего, потому что остальные или стали жертвами моего очарования, либо просто для меня незначимы. Не знаю, смог я передать своим ломаным повествованием, что в жизни я человек достаточно обаятельный, и люди часто тянутся ко мне. Но именно этим и убивается интерес общения, я какой-то неправильный. Психология точнее ответит на вопрос, что именно не так. Может, дело в том, что за свою жизнь я не видел искренней бескорыстной родительской любви, опекуны не в счёт, они делали это больше из своих представлений о том, как принести пользу обществу, избавив хотя бы одного ребёнка от страданий. Да, они сделали для меня многое, да, они вложили мне в руки те возможности, которые я пытался реализовать в жизни. Но они меня не любили так, как Толик любит свою маму. До сих пор помню тот трепет, когда он входил в квартиру, боясь за её жизнь. Это непередаваемо, и невообразимо далеко от меня.
Лишённый понимания истинной любви принимает за неё отказ и последующие муки эгоизма. А всё потому, что они могут быть не слабее по интенсивности.
На часах было 12:01, скоро обед, но я собрался, выскочил из кабинета, даже не потрудившись закрыть за собой дверь, и рванул домой. Запоздало появилось желание догнать Толика, засесть на лавочке, и чётко, с расстановкой начать жаловаться на сволочной мир, и попытаться оправдать себя за то, что теряю в нём остатки человеческого лица.
Прости меня, Толик… Прости, жена… Простите все…