Этот противный детский сад

            Моя мама в нашем небольшом городке, что недалеко от Минска, была самой красивой, самой молодой и самой талантливой мамой на свете. Она чудесно пела высоким, хорошо поставленным голосом украинские песни; обшивала себя, меня, и всех своих подруг модными платьями, потому что в те далёкие 60-ые, всё и вся было дефицитом. А ещё, она работала на фабрике в три смены, и всё это ради неё, долгожданной квартиры; и вдобавок ко всему — училась заочно в техникуме на бух.учёте. Очень рано моя мамочка выскочила замуж, быстренько родила меня в 18 лет, через 5 лет также быстренько развелась, и в итоге — воспитывала меня одна, вернее, вместе с моей, совсем ещё не старой, бабушкой. Это раннее замужество перечеркнуло заветную мечту об оперной сцене, заменив её  обыденностью серых будней, и заботой о хлебе насущном. Так мы и жили втроём --  небольшим бабьим царством.
               А тем временем, мне исполнилось 6 лет /в апреле 1965 года/, и я перешла в старшую группу детского сада. Признаться честно, сад я не любила из-за одной зловредной воспитательницы Татьяны Ивановны, которую мы прозвали Баба Яга, хотя  лет ей было, эдак сорок с хвостиком. Она была черна, худа, и невероятно вредна, с каким-то монотонно-невыразительным голосом, но зато как выразительно и громко Т.И. кричала на нас, по всякому поводу и без.  А ещё, она заставляла меня пить кипячёное молоко с густыми плевками, от которого у меня сжималось горло и подступала тошнота, которая в один прекрасный момент всё-таки  вырвалась наружу… Мы  боялись и не любили эту Ягу Ивановну, а я -- больше всех. Поэтому все с такой щемящей грустью и дикой завистью смотрели на выпускников старшей группы, которые покидали дет.сад, и сразу же становились для нас недосягаемо-далёкими школьниками)))))
            И вот однажды я, тихий и послушный ребёнок, заявила, придя домой из детского сада:" Я больше не пойду туда  НИКОГДА, НИКОГДА, НИКОГДА!!! Я пойду -- в ШКОЛУ!" Такой смелости от меня никто не ожидал, и мои были в большой растерянности, но не перечили, а мудро решили переждать --  авось пройдёт… Но нет, я не сдавалась, и упорно твердила своё, размазывая слёзы по чумазым щекам каждый вечер, придя с улицы:"Этот ПРОТИВНЫЙ детский сад! Этот ПРОТИВНЫЙ детский сад!» И моя, самая умная мамочка на свете, наконец-таки, сдалась.
                На наше счастье, в соседнем доме жила завуч моей будущей школы, и она сообщила нам интереснейшую новость: директора не будет весь сентябрь, потому как бывший фронтовик-подполковник будет поправлять пошатнувшееся здоровье  в санатории, и она сама будет замещать его всё это время. А потому, на свой страх и риск, наша добрая соседка приняла меня в первый класс  с испытательным сроком в один месяц.  Если я оправдаю её доверие и справлюсь со школьной программой, то буду зачислена в школу по всем правилам, а если нет — то вернусь в свой противный детский сад.
                О-ооо, я была на седьмом небе от счастья! А как мне завидовали все мои детсадовцы! Они даже разобиделись на меня за такое свалившееся на голову счастье. И вот мне уже куплена новая форма, портфель и всё-всё-всё!  Наконец, наконец-то наступило долгожданное 1 сентября! И моя, самая молодая на свете мамочка, вплела в светлые косички своей доченьки белые капроновые ленты, нарядила её в новую школьную форму с белым передничком, вручила букет цветных астр, завернутых в газету, сама же взяла серо-голубой  портфель, и отвела меня за руку в фотоателье фотографироваться. Почему ты не стала рядом со мной, моя милая, красивая мамочка?  На этом фото я стою одна, удивлённо глядя в тёмный объектив, ожидая вылета той самой птички, которая уже давно улетела…
                Мою первую учительницу звали Катерина Устиновна. Мне она тогда показалась почему-то старой, хотя ей не было и сорока. Она олицетворяла собой образ учительницы тех лет: прямая юбка, белая блуза, какая-то трикотажная кофта и широкий гребень в коротких волосах, к тому же она была среднего роста и средней полноты. Характер у нашей учительницы был под стать её внешности — не злой, но и не очень мягкий, она была в меру строга, и в меру добра. Мы её немного побаивались, но при этом очень уважали,  ведь она для всех нас, сорока двух учеников, была непререкаемым авторитетом.
                Я же была вписана в журнал карандашом, самой последней по алфавиту. Если что — меня сотрут и забудут, как неудавшийся эксперимент. Но пока я была здесь, в классе, вместе со всеми, и начинались мои нелёгкие школьные будни. Из-за моего самого младшего возраста, Катерина Устиновна относилась ко мне снисходительнее, чем к другим детям, и даже немного где-то жалела. Но вот к школе я оказалась совсем не готова. Могла принести  в класс  кукол-голышек и пеленать их  у себя прямо на коленях во время урока. Была невнимательна и рассеянна, постоянно глазела в окно, около которого сидела, и могла даже негромко напевать себе что-то под нос, не разжимая губ, наивно полагая, что меня никто не слышит. Но всё это мне великодушно прощалось, потому что каждую неделю в нашем классе появлялась завуч, моя протеже, и справлялась о моих успехах, которых тогда  не было и в помине.
                А дома, по вечерам, моя самая лучшая на свете мамочка, превращалась в занудную учительницу, заставляя писать и переписывать беЗконечные ряды буковок и циферок. Особенно мне не давалась почему-то цифра 9. Она выходила с малюсенькой головкой и огромным хвостом, что выводило из себя мою мамочку. «Ты вернёшься к своим сопливым детсадовцам!»-- грозно выговаривала она, теряя терпение от моих каракулей. Этот страшный аргумент приводил меня в отчаяние, и я, недовольно сопя, опять выводила эти треклятущие буковки и циферки. А когда дело дошло до чтения, то мама хохотала от души, забывая, что в данный момент -- она строгая учительница. В один прекрасный вечер я читала по слогам слово «ОСА", а рядом была картинка.  Я медленно читаю:"О-СА". Мама спрашивает:"Ну, что получилось?" Я быстренько отвечаю, глядя на картинку:"Пчела!" Мама хохочет и заставляет меня перечитывать всё снова и снова. И каждый раз я твержу:"Пчела!", не понимая, где собака зарыта. Потому что мы, дети, тогда про осу и слухом не слыхивали. Кстати, каждое новое слово я умудрялась прочесть неверно, вместо "фашистские вАрвары" -- читала "фашистские варвАры", вместо "кАбель под напряжением!"-- "кабЕль под напряжением" и т.д., что  вызывало взрывы хохота у моих домашних.
                Вот так -- то смеясь, то плача, прошёл мой первый школьный месяц. Но, если б не моя самая настойчивая в мире мамочка, вернулась бы я в свой противный детский сад...   А когда вернулся директор, то был очень удивлён, что меня записали в школу, и что я до сих пор учусь в первом классе. Однажды, после уроков, ОН сам пришёл в класс посмотреть на меня и решить мою дальнейшую судьбу. Отзвенел последний звонок, все дети ушли домой /их тогда из школы никто не забирал/, и в классе остались только я, Катерина Устиновна и он, директор — невысокий, статный, с седой шевелюрой и каким-то орденом на груди. Этот бывший командир долго молча смотрел на меня, думая о чём-то о своём. Я сидела за партой ни жива, ни мертва. Наконец, он спросил, ни к кому не обращаясь:"И что с тобой будем делать, а?"  Вот тут я не выдержала и горестно разрыдалась, повторяя сквозь слёзы одно и то же:"Дяденька, не отдавайте меня в сад… не отдавайте меня в сад…не отдавайте..." Директор грустно улыбнулся, подошёл ко мне, погладил по головке и тихо сказал:"Не бойся, дочка, не отдам!»
                И моя участь была решена...