Прозрение

Очень жарко. Пробуждение в очередной раз лишает меня веры в то, что все это когда-нибудь закончится. Бесконечная усталость – это, пожалуй, основное ощущение, которое я испытываю в последние часы. Теперь к ней присоединилась жара, и пытка становится все менее и менее выносимой.

Я думал, что боль будет только усиливаться, но, как ни странно, ко второму дню она почти прошла. Все мышцы онемели от бесконечных попыток удерживать тело в вертикальном положении, чувствительность к ранам исчезла. Видимо, у каждого есть предел той боли, которую может вынести тело. Когда этот предел достигнут, ты просто перестаешь ощущать что-либо.
Судя по всему, скоро будет гроза – воздух сгустился, что-то липкое стекает по телу вместе с каплями крови, пот заливает глаза. Понимаю, что меня дико раздражает невозможность стряхнуть его и умыться. Даже пытаюсь улыбнуться, чувствуя весь тонкий комизм ситуации – только о поте мне сейчас и думать, конечно. Зрение ухудшилось и теперь все окружающее видится как сквозь пелену. Вижу каких-то людей, у которых происходящее теперь не вызывает даже слабого интереса. Глупо и мерзко умирать вот так, видя, как прохожие бросают на твое, уже почти мертвое тело, взгляды, лишенные не то что сочувствия, но даже и простого любопытства.
Впрочем, будем честны, я и сам сейчас испытываю лишь слабые отблески былых эмоций. Воспоминания о тех немногих, кому моя смерть принесет боль, даруют мне короткие мгновения радости. Думаю о лице матери, о ее улыбке, вспоминаю друзей – специфическая, конечно, компания, но приятная. Надеюсь, их не тронут после моей смерти. В конце концов, что может сделать жалкий десяток человек против армий и политиков двух государств? Да ровным счетом ничего.
Жара усиливается, становится невыносимой. Молю Бога даровать мне забвение, но, видимо, ему сейчас как-то не до меня. Наверное, ему не слишком понравилась моя деятельность. Как все-таки глупо получилось. В конечном итоге я даже сейчас не совсем понимаю, за что здесь вишу. Я не грабил, не крал, не обижал, не призывал к мятежу и не пытался снести их чертов храм, будь он неладен. Ни одного честного слова во всем обвинении, а я все равно здесь, все равно умираю. А ведь все, чего я хотел, это как раз прекратить подобное. Всего лишь дать людям немного надежды и веры в справедливость, в то, что правильная и честная жизнь гарантирует некоторое количество благ, которые судьба не так уж часто посылает людям. Очень грустно, что моя жизнь и смерть, по-видимому, послужат доказательством полнейшей несостоятельности всего того, о чем я говорил.
Несмотря на усталость, боль и четкое понимание приближающейся смерти, я чувствую, как отчаянье завладевает мной, заменяя все остальные мысли. Все, во что я верил сам и чему пытался научить людей, вся любовь, которую я пытался подарить мои близким, все мои слова в итоге не стоят ничего – ведь я не смогу убедить даже своих палачей в собственной невиновности.
Зачем, во имя чего я жил все эти годы? Я отказался от любви женщин, отверг ту, кого желал более всего на свете, добровольно лишил себя семьи и счастья отцовства. У меня нет ни единой надежды на то, что мои слова будут услышаны хоть кем-то. Я не могу уберечь ни себя ни семью, которая любит меня, ни друзей, пошедших за мной. Ради чего отвергли они обычную жизнь? Неужели для того, чтобы пасть в итоге жертвой той же толпы, которая еще недавно слушала их, открыв рты, а, как нм казалось тогда, и свои души?
Впервые с самых ранних лет я начинаю сомневаться. И по мере того, как тело чувствует, что ему остается все меньше и меньше, сомнения все прочнее овладевают мной.
Температура все поднимается, видимо, гроза начнется совсем скоро. Мысли путаются, сознание медленно уплывает и я понимаю, что конец совсем близок. Мои глаза закрываются, но долгожданная тьма не приходит. Напротив, зрение как будто проясняется. Я вижу сейчас четче и дальше, чем когда-либо. Моя душа поднимается над телом и устремляется в полет. И несмотря на то, что я сейчас выше даже не полета птиц, а самых высоких вершин Синая, я вижу каждую деталь, каждого человека и каждое мелкое насекомое. И даже более того. Видимо, я вижу не только то, что происходит в этот момент. Нет, видимо, преодолев оковы жизни, я получил на краткое время шанс видеть сквозь толщу веков. Само время послушно расступается перед моим взором и мне является...
Я вижу... Мужчин и женщин, умирающих под ударами копий и огромных круглых зданиях. Вижу человеческую кровь, стекающую по клыкам хищных зверей и как наяву слышу исступленные крики толпы, взирающей на это. Но не меньшее исступление вижу я на лицах умирающих. На них нет непонимания. На них вера, надежда и фанатизм.
Я вижу воинов, бредущих в тяжелых латах, на которых изображен... Я с ужасом понимаю, что изображение на их броне и плащах – это инструмент моей казни. Не понимаю. Я вижу захваченный город, преданный огню и поруганию воинами с крестами, вижу насилие над женщинами, среди которых – далекие потомки моих друзей. Вижу заливающие прекрасные улицы некогда великого города потоки крови. Не в силах смотреть на это я лечу в сторону севера.
И вижу покрытые белом земли, вижу людей, забывших о том, что в венах каждого из ни течет кровь Адама, создания Господа. Людей, унижаемых и уничтожаемых и на шее каждого из них висит тот же знак, что украшал доспехи тех воинов на юге. Затем я вижу тысячи костров, на которых в ужасных муках сгорают живые женщины и мужчины и людей в сером и черном, благословляющих эти мучения. Вижу толпы людей, склоняющихся к идолам, изображенным на кусках древесины, среди которых с диким ужасом я узнаю и самого себя.
Я вижу огромные богатства, кладовые, заполненные золотом и серебром, которое отнимают служители этого культа у работающих людей и вижу лица детей, которым нечего есть, ведь их семьи отдали все, что заработали тяжким трудом. Я вижу смерть, витающую над странами и континентами, вижу людей другого, чуждого нам народа, вооруженных копьями и луками, погибающих миллионами от других людей, наших потомков, вооруженных оружием более совершенным. И над всем этим я вижу знак креста, знак инструмента страшнейшей пытки и унижения, придуманного человеком. Картина смывается, я теряю способность видеть и из последних сил пытаюсь открыть глаза.
Теперь вернулась боль, вернулась усталость, но все это ничто по сравнению с тем отчаяньем, которое я чувствую. Я не знаю, правду ли я увидел, но что-то говорит мне, что это так. Я поднимаю голову и из последних сил пытаюсь сказать, прошептать, крикнуть:
- Нет!
Но губы не повинуются мне, мышцы шеи не в силах поднять ставшую внезапно такой тяжелой голову. И лишь в тот момент, когда первые капли падают на меня, перед глазами все начинает плыть и благословенная чернота застилает мой взор. Но перед тем, как она смыкается окончательно, я еще успеваю прошептать:
- Не верю...