Двенадцать вечеров с Экклесиастом. Публикация 3

Сейчас, в воспоминании, я остался на сцене и продолжил. Но сменилась обстановка – теперь я выступал для НИХ, и произошла обратная трансформация – автомат стал ЧЕЛОВЕКОМ. Это было совершенно новым чувством, особым и долгожданным. Вдруг, среди зрителей, я заметил Фому. И это было не наваждением – он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в тот раз присутствовал в зале и наши глаза встретились – чтобы тут же расстаться…. до сегодняшнего светопреставления.  Как и официанты на совершенно недавнем мистическом банкете, зрители в зале вдруг стали соответствовать буквам, и с уже привычным трепетом я прочел:
Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов моих.
И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!
И обратился я, чтобы взглянуть на мудрость и безумие и глупость: ибо что может сделать человек после царя сверх того, что уже сделано?
И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущество света перед тьмою:
у мудрого глаза его — в голове его, а глупый ходит во тьме; но узнал я, что одна участь постигает их всех. 
Было совершенно непонятно – слова составляю я сам, или они сложены кем-то для меня. И очень хотелось разобраться.
Зрительный зал начал таять, словно туман под лучами Солнца -  взамен проявилась картина царской палаты. Персонажи все те же – Соломон (только теперь во всей красе своей славы), и Фома, имевший вид царского сановника. Я же одет был несколько по-другому, словно с дальней дороги -  но при этом соответствовал общему тону. На полу пребывал ковер чудной работы, вот только выполнена она была на меньшей его части; но то, что предстало взгляду, затягивало наподобие черной дыры – столь искусен был узор. Слова, еще недавно сложившиеся в моем видении, теперь парили в воздухе. И потекла неспешная беседа…..
- Ты действительно совершил дальнее путешествие, только измеряется оно не годами и километрами, а полученным опытом. Сделай одолжение, поделись им – это самое прекрасное, что только и может делать человек, - изрек мудрейший из мудрых.
Не зная, с чего начать, и какой мой опыт может представлять интерес для столь неординарных людей, я решил использовать в качестве основы парящие передо мной строки. Сразу почувствовалось облегчение.
Первая часть текста касалась меня лишь наполовину – действительно, я ни в чем не отказывал глазам моим; такое впечатление, что они сами выбирали, куда направить струящуюся сквозь них энергию. Но вот ЧТО ИМЕННО я видел? В этой части начинались проблемы. Если в тексте долей всех трудов – то есть, прибылью в истинном смысле этого слова – являлось веселие и радость сердца, а говоря проще, счастье – то о себе такого сказать я не мог. Свою долю я получал в совершенно конкретном выражении. И только потом, исходя из своих представлений, старался конвертировать денежные знаки в счастье. Но почему-то мой «обменный пункт» производил обратные операции, итогом которых стало одиночество в несущемся мимо моего опыта вагоне.
В таком состоянии я провел многие годы, не производя ревизию своей жизни. Наверное, боялся выводов – ведь прозвучи они, пришлось бы что-то менять…. Какая польза было от «трудов моих»? Если бы этот вопрос прозвучал еще неделю назад, я выдал бы в ответ заученные шаблоны о настроении людей после моих концертов, о помощи благотворительным организациям. Но сегодня почему-то не было и мысли о других, важен оказался я сам. А для себя подходило только одно слово – СУЕТА.
Как только эта мысль «прозвучала» во мне, оба собеседника улыбнулись – и улыбки эти получились какие-то заговорщицкие, словно мысль моя была не столько уж моей….. Постепенно я начал за первой страницей текста различать другие, и понял, что  совершается нечто грандиозное, касающееся конкретно меня – но вместе со мной и каждого атома во Вселенной. Такое чувство было для меня новым, и я на некоторое время отдался его аромату. Никто меня не торопил, но, когда я вернулся, три человека стали общностью. И появился ИНТЕРЕС!
- Что бы это ни было, я благодарен Вам, друзья мои! – с такой искренностью я давно не говорил – если говорил вообще.
- Нет нужды благодарить там, где потрудился сам…. Давай теперь, коль у нас появился совместный опыт – а только он может служить основой понимания – поговорим о написанном, дабы не растаяло оно в воздухе подобно туману. Скажи, друг, ведь ты искренне верил, что приносишь пользу людям? – с глубокой заинтересованностью произнес старик.
Вопрос был с подвохом – так и хотелось ответить утвердительно. Но то новое, что родилось во мне, уже не спешило с выводами. Снова нахлынули воспоминания…..
Один из многих концертов. Условия райдера соблюдены, гонорар получен – и теперь меня ждет волнующийся в предвкушении уже оплаченного удовольствия зрительный зал. Я готов – но не даю команды. Почему? Что мешает? Такое впечатление, словно надоедливый комар пищит над ухом. Тогда я не понял, в чем дело, и спустя доли секунды вышел на сцену. Но сейчас, вновь переживая тот эпизод, я с потрясающей отчетливостью осознал сразу несколько своих состояний. Во-первых, надоедливым комаром стали для меня зрители. Они чего-то настойчиво ждали, надеясь получить от меня порцию свежей искрометной энергии – а у меня запасы кончались, и я теперь боялся растрачивать себя. И, если раньше процесс обмена был взаимным – отдавая людям, я получал в ответ, то теперь ситуация поменялась – и все ждущие в зале представлялись мне вампирами, заплатившими деньги, чтобы присосаться и выпить меня до дна. И я ставил защиту, отгораживаясь мысленно от своих же зрителей. Во-вторых, неизбежным следствием такого положения стало привыкание и автоматизм. Если раньше каждый зритель был для меня целым миром, с которым можно было установить отношения – то теперь все они стали моими потенциальными конкурентами в распределении жизненной энергии – и я не собирался уступать. Теперь я смешил их назло, потешаясь над их управляемостью и наслаждаясь своей властью над этой теперь уже безликой для меня массой.
Такие дела, конечно, были суетой. И польза их проявилась только сейчас, когда я начал извлекать смысл. До этого – только томление себя в собой же созданной темнице.
Этими выводами я поделился со своими новыми друзьями.
- Но ведь ты считал себя человеком разумным, практичным, опытным, как же допустил до такого положения? Где та грань, за которой мудрая глупость обернулась глупой мудростью? – Фома вновь обратил меня к себе.
Меня поразило то, что в тексте стояло не два слова – как должно быть в случае противоположностей – но три: мудрость, безумие, глупость. Кажется, все понятно – глупость является отсутствием мудрости. Но при чем здесь безумие? Как только вопрос обрел свои очертания, тут же пришло соответствующее воспоминание.
….После очередного «автоматического» концерта произошла некрасивая склока между членами моей команды; поводом стало разделение денег (будто бывают другие поводы!) Накричавшись и получив изрядную порцию адреналина, я вышел из здания гостиницы через запасный выход – и ночь приняла меня в свои объятия. Это была особенная ночь полнолуния, когда появляются тени и бродят по Земле в поисках своего источника. Заметив полную Луну, я с сарказмом подумал об объективности произошедшего,  со скрытым удовлетворением намекая сам себе о неполноценности ДРУГИХ – себя то я считал безусловно правым.  Постепенно, сочась ядом, я незаметно дошел до набережной – дело происходило в крупном приморском городе. Ни одного прохожего, невзирая на замечательную погоду….. Луна была огромной, и море отражало ее продолжение в тысячах маленьких Лун, сливавшихся в одну дорожку. Я остановился. Но не только телом – что-то остановилось во мне. И тут произошло самое неожиданное явление в моей жизни – ЗАИГРАЛА скрипка. Этот волшебный звук, влившийся в меня сквозь все пять органов чувств, вытеснил меня самого из моего тела….
Вернувшись из воспоминания, я понял – тогда я попал в настоящее БЕЗУМИЕ, внутреннюю тишину. А то, что таким же термином называют специалисты с приставкой «психо» - всего лишь выпадение под ум.
И только сейчас заметил я искренние улыбки на лицах Фомы и Соломона. Они ведь тоже пребывали там со мной. Да и не было никакого разделения, мы все были этим морем, этой Луной, и этой музыкой.
Это было настолько новое и настолько важное, что требовало настойчивого внимания к себе. Но вновь включился ум, и предложил моему вниманию следующий сюжет.
…Человек, считающий себя мудрым, всю жизнь напряженно и неустанно трудился. У него было множество идей об устройстве жизни; его нельзя было назвать эгоистом, потому что много времени своего уделял он заботе о людях. Этот человек был красив – что-то притягивало к нему людей невзирая на всю его суетность и постоянное движение. Казалось, сама жизнь у него в союзниках – постоянные планы и их осуществление сделали человека знаменитым и уважаемым. И, что удивительно, в нем не разыгралась гордыня, честолюбие – ему просто было приятно получать благодарность. К концу жизни он сделал очень много – и мог рассчитывать на долгую память потомков.
Рядом, на той же улице, жил человек глупый. Ничего у него в жизни не получалось, постоянные неудачи стали настолько привычны, что не вызывали уже даже внутренних сетований. Человек этот был никому не нужен; многие даже боялись его, считая невезучесть заразной. Семья не сложилась, детей не было – вспомнить о нем после смерти было особо некому.
Хоронили этих людей в один день – правда, одного на центральной аллее с почестями, красивыми речами и тому подобными погребальными действиями; второго тихо опускали в яму кладбищенские рабочие под всхлипывания двух старушек-соседок, пришедших сюда не из любви к усопшему, а по природной тяге старости к месту своего скорого успокоения.
И ЧТО??? – вопросил меня ум. Где преимущество? Посмотри – разница только в том, что одного забыли сразу, для второго этот период займет несколько больше времени.
И я не знал, что ответить этому своему искусителю….
- Все так, - раздался голос Мудреца. – Жизнь сплетает причудливые узоры из жизней человеческих, чтобы они потом сложились в некую песнь. И в песне той не может не быть следов горести и отчаяния. Посмотри, наш новый старый друг, на возникшие вновь строки этой песни, и позволь мне говорить в тебе; я собираюсь тобой поведать часть моей истории.
И сказал я в сердце моем: «и меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?» И сказал я в сердце моем, что и это — суета;
потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым.
И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа!
- Мое преимущество в том, что я могу видеть последствия результатов моих трудов. Посмотри на эти развалины – раньше они представляли один из самых величественных храмов в истории человечества; те руины были моим домом; государство, которое с таким трудом строил мой отец Давид, а я укреплял по мере сил – разложилось; золото, тщательно собранное со всех концов мира, потрачено – теперь копи ищут….. Для кого это все было?!
Слова были сказаны с нескрываемой горечью, но что-то неуловимое мешало до конца принять их искренность. Да, все выглядело вполне правдоподобно и логично – смерть поджидает всех, это единственное, в чем мы можем быть ТОЧНО уверенными. Так зачем напрягаться и вообще что-то делать? Ведь суета же!
Фома, словно услышав мои внутренние речи, вдруг улыбнулся и предложил: «Пусть старик погрустит, а мы с тобой давай прогуляемся. Посмотрим, как умирали те люди, погребение которых привело тебя к столь мрачным выводам.
Моего согласия никто не спрашивал, и потому я согласился. Почему-то всю жизнь подсознательно притягивала меня смерть, я похоронил очень многих – но никогда не наблюдал умирания.
С немного покалывающим сердцем оказались мы в жилище мудрого. Сразу поразила простота обстановки, явное отсутствие того, что принято называть роскошью. Но самое необходимое было удобным, функциональным и создавало ощущение комфорта. На одре находился хозяин в окружении своих близких. Мы не стали помехой, ибо появление наше скорее соответствовало наблюдаемому сну, чем бодрственной яви. Не приходилось сомневаться, что происходит прощание. Но почему-то я не мог даже для себя сказать, что человек этот умирает; он явно уходил в одному ему известные дали и ласково прощался с остающимися, понимая их горе. Это было непривычно – спокойная улыбка на лице и слегка уловимый аромат потустороннего присутствия….. Обычно лица тех, кого я хоронил, носили явный отпечаток страха – а здесь страх отсутствовал как совершенно неуместный элемент  столь торжественного момента. Я невольно залюбовался лицом этого человека, и из глубокой созерцательности меня вывело прикосновение Фомы.
Небольшой сдвиг – и мы в совершенно другой обстановке. Здесь явно любили излишества, и тут точно происходило умирание. И. что поразило с первых секунд наблюдения – полная противоположность предыдущему сюжету. Если там уходящий был совершенно спокоен – то здесь умирающий из последних сил цеплялся за жизнь; взгляд его выражал два качества – отчаяние от необходимости прерывать свое земное существование и злость на остающихся. Эти остающиеся стали второй составляющей контраста – если в предыдущем сюжете они искренне сопереживали уходу и прощались, то здесь с досадным нетерпением ожидали факта смерти – чтобы мертвой хваткой вцепиться в оставленное еще недавно эффективным хозяином имущество…..
Нечто поразительное произошло во мне. Привычные оценки испарились, и отношение к человеку по внешнему образу его жизни уступило место новой глубине. Действительно, внешне Соломон был совершенно прав – участь одинакова, и избежать ее нет никакой возможности. Действительно – СУЕТА, Но вот что поразило меня: один человек явно УМИРАЛ, тогда как второй явно РОЖДАЛСЯ – и это различие уже никак не назвать суетой.
Очнулся я в уже ставшей привычной кампании – но из пассивного слушателя я превратился в имеющего свой опыт человека.
А Соломон, словно не зная ничего о произошедшей со мной перемене, продолжал причитать.
- Я всю жизнь копил, строил, надеялся – и что же? Мои же сыновья затеяли распрю вокруг трона, и это уже стало первой трещиной всех дел моих. И сколько еще люди будут помнить Мудрого? Конечно, намного дольше глупого – но все это иллюзия. По сравнению с вечностью и миллион лет превращаются в миг – так в чем же смысл? И возненавидел я жизнь……
Словно в подтверждение его слов, продолжилась гармонизация узора на ковре, а слова Книги продолжили чудо своего рождения.
И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня.
И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это — суета!
И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем,
потому что иной человек трудится мудро, с знанием и успехом, и должен отдать все человеку, не трудившемуся в том, как бы часть его. И это — суета и зло великое!
Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем?
Царь полным скрытого значения жестом указал на слова, словно ожидая моего одобрения.
- Позвольте с Вами обсудить это, - подобной смелости от себя я не ожидал, а два моих собеседника в изумлении устремили свои взоры на мой рот, словно оттуда появилось нечто диковинное. Еще несколько минут назад от таких взглядов я бы онемел, но теперь во мне пробудилось нечто, желающее говорить.
- Насколько я начинаю понимать, здесь идет речь об ОПЫТЕ. Вы говорите о внешнем, но при этом молчите о внутреннем – и такая однобокость настораживает меня. Поскольку Вы ТАК думать не можете, очевидно, что все происходящее – мой персональный урок. Только потому я решил говорить в столь уважаемом обществе.
- Ну, положим, общество обычное, - вступил в разговор Фома, - но вот меня интересует другое. Разве ты никогда не задумывался о судьбе собственного наследия – творческого, материального и тому подобное? Можно развернуть целую панораму таких трагедий, когда сделанное отцами разрушалось детьми. И царь говорит об ЭТОМ из своего опыта. И это не шутка, не только о храме и государстве речь – даже колена Израильские разделились, предавшись вражде. Так какой же смысл было делать все это? Мне кажется, к такому выводу должен прийти каждый здравомыслящий человек. И отречение – единственный путь….
Жгучее чувство чего-то недосказанного – причем во мне самом – произвело на свет выходку, которой еще секунду назад сам я от себя не ожидал.
- Мне очень недостает глубины понимания. Такое впечатление, что истина все время поворачивается только одной стороной, и не дает себя увидеть целостно. Но я очень хочу и надеюсь разобраться. Испытайте меня!
- Ты сам не ведаешь, о чем просишь, но уважить твою просьбу мы обязаны. Ступай, осмотрись…. – такими словами напутствовал меня Фома. Соломон же улыбался мудростью…..
Следующим безо всякого перерыва моим ощущением стало пребывание….. на экзамене. Только вот экзаменатор был чудовищного вида – могучее тело, темное той особой солнечной смуглостью, проистекающей от взаимной любви человека и светила, огромных размеров черная борода, закрывающая половину лица, скудость одежды. Этот человек стоял передо мной в воде почти до пояса, я же был погружен еще глубже. Когда мой визави заговорил, все мое внутреннее существо вошло в некий могучий резонанс; каждая клеточка моего тела отозвалась одной, только ей присущей частотой – но вместе они родили необычайного звучания мелодию.
- Ты пришел к Иоанну, чтобы умереть и родиться. Ты готов?
Сработал «СТОП» для моего сознания. Его время остановилось. Но мысль, подгоняемая намерением, начала с необычайной четкостью выдавать свои выводы. Но я мог поручиться, что источник этих мыслей не в моем уме – но где-то в глубинах существа.
- Это Иоанн-Креститель, и мои новые друзья отправили меня прямо к нему на «прием». Народа собралось много, так что нетяжело догадаться, что происходит крещение на Иордане. Сцену эту я видел множество раз – и на полотнах художников, и воплощенной в игре актеров. Да, торжественно и красиво – подходит очередной кресающийся, Иоанн брызгает на него водой, произносит положенные слова – и готово. Так же было и в церкви, где я несколько раз участвовал в соответствующем обряде. Так же было и со мной – по рассказам моих родителей. Тогда я еще подумал, что все дело в словах и процедуре – очевидно, они содержат некий тайный смысл, который и производит необходимые изменения. Но КАКАЯ СМЕРТЬ? О чем говорит это ужасный человек – и при этом видно, что в словах его даже легкого дуновения иронии нет. И как себя вести при этом?  - Но в этот момент включился еще более глубинный уровень, с которого пришло спасительное «но ведь ты сам просил. И очень твердо я произнес «ГОТОВ».
Могучая рука легла на мою голову, и, словно повинуясь некоему внутреннему позыву, я опустился под воду.
Первым ощущением стало удивление – внешний мир как бы перестал существовать для меня. Чувства сконцентрировались на факте пребывания под водой. Дыхание я задержал, надеясь, что утонуть не придется. И напрасно. Постепенно удивление начало сменяться страхом. Предел моих возможностей по задержке дыхания явно и очень быстро подходил к концу. Тело начало откровенно паниковать. Некоторое – впрочем, очень незначительное -  время воля сдерживала панику. Но вот инстинкты начали брать верх, и ноги пружинисто оттолкнулись от дна. И ровным счетом ничего не произошло – лежавшая на голове моей рука превратилась в многотонный монолит, и не дала даже пошевелиться. Параллельно с ужасом во мне вспыхнул гнев – первобытный и всепоглощающий. Руки взметнулись вверх, и начали бороться с удерживающей меня под водой силой. Бесполезно. Он знал все приемы – и делал свое дело мастерски. Тем временем грудная клетка начала делать дыхательные движения при закрытом пока еще рте – но было понятно, что долго бороться со своей животной природой я не смогу, очень скоро она возьмет верх, и в отрывшийся в немом крике рот хлынет вода. Перед глазами начали разливаться красные круги, сознание отошло куда-то на задний план….
Но Иоанн действительно ЗНАЛ, что делал. Он помогал тому, кто был перед ним, пройти испытание. Помощь эта была незримой – но максимально отодвигала торжество инстинктов. Получалось, что человек умирал раньше, чем вдыхал воду. Хотя умирал не человек – но его тело; Человек же в этот момент рождался.
Когда время остановилось для меня, я с пугающей ясностью понял, что мертв. Но тогда КТО об этом думает сейчас?! Я. Значит, я жив – и правы были те, кто отрицал смерть! Этот огромной важности вывод вернул и тело мое к жизни – резко распрямившись, с судорожным вдохом, я встал на ноги. Теперь на меня смотрели совсем другие глаза – ласковые и понимающие. Он ЗНАЛ, что со мной произошло – и радовался этому! Как же тяжело было ему раз за разом подвергать человека таким мучениям и отчаянию. Насколько Грозен и Величествен этот принимающий роды истинного Человека ессей!
- Теперь ты в начале пути! Царство Небесное приблизилось – оно внутри тебя – и только тебе выбирать дорогу! – Эти напутственные слова эхом отразились во мне в тот момент, когда я вновь «проявился» среди своих Попутчиков.
- Видим, что принес ответ, - слова Фомы прозвучали как приветствие. И он, и Царь словно склонили головы в знак уважения перед тем, что произошло. И ответ действительно жил во мне!
Я понял каждое слово и каждый завиток узора. Даже слово «понял» не очень удачно; я стал ими, а они вошли в мою суть. Начать необходимо с отречения.
- Друзья мои! – столь необычное начало немного поразило меня самого, но слова шли откуда-то из глубины, и времени задумываться не оставалось! – Вы во всем правы. Жизнь полна разочарований, но даже, если многое – как в Вашей жизни, многоуважаемый Соломон  - удалось, то результаты труда рано или поздно обратятся в прах даже без помощи неблагодарных потомков. В мое время смутно догадываются лишь о мелководье веков – каких-нибудь несколько тысяч лет. Остальное покрыто мраком. И тогда действительно остается отречься…. (говорящий во мне вспомнил о моей артистичности и выдержал паузу) – но от СЕБЯ!
Раздались аплодисменты. Причем создался эффект массовости. Я чуть было по заведенной привычке не раскланялся…. Ужасный автоматизм….
- Слова, достойные мужа! – произнес Царь, - но что прикажешь делать? Сидеть, сложа руки? Бросить все и уйти? В чем суть отречения?
Последняя фраза многократно отразилась  стенками моей пустой в тот момент от мыслей черепной коробки, и сгустившейся энергией вылилась в идее слов.
- Нет, суть отречения не во внешних эффектах. Когда Вы меня застали одного в вагоне, я как раз пребывал в таком отречении, изолировав себя. Но все мои зрители, почитатели, враги  и недоброжелатели оставались со мной – вся эта орущая толпа наполняла меня. Так куда мне было уходить? И только у Иоанна я увидел возможное направление – в СЕБЯ! Но в себя истинного, отвернувшись от себя надуманного, созданного, искусственного. И тогда мое отречение скорее напоминает отказ от налипшей грязи в пользу чистоты. А в первой фразе последнего отрывка ударение должно быть не на слове «труд» - но на «мой».  Ведь если я трудился, познавая себя, то нет вопроса о передаче – есть лишь непрерывное продвижение. Оглядываясь на свою жизнь, я вижу только один ее итог – опыт.  Более ценного нет и быть не может.
Фома смотрел на меня с явным удовольствием. Когда он заговорил, в голосе отсутствовала привычная уже для меня ирония  - Теперь понятно, почему появились такие слова Книги – тебе удалось очень глубоко заглянуть в нас. И закономерным станет продолжение.
Действительно, словно в подтверждение сказанного, ковер произвел дальнейшую гармонизацию своей поверхности, а в воздухе заискрились слова.
Потому что все дни его — скорби, и его труды — беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это — суета!
Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это — от руки Божией;
потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него?
Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и знание и радость; а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицем Божиим. И это — суета и томление духа!
Насколько величественно теперь воспринималось каждое слово! Мои собственные жизни, словно некая грандиозная ветвь – то проявляясь в нашем мире, то пропадая из видимости в таинственные сферы – предстали передо мной. Те участки этой ветви, на которых я считал себя отдельным существом и воображал, что ДЕЛАЮ все я – были мрачны. И лишь изредка светились места, когда я вверял себя Творцу. Там, во мраке, были скрыты суета и беспокойство – весь мир становился для меня конкурентом во всех делах «моих» - и я вынужден был защищаться. Сны мои, как продолжение дневных странствий ума, были наполнены кошмарами….
- Приглядись внимательнее, и ты увидишь наши ветви в таком же состоянии, - Не столько утешил, сколько поддержал Соломон. – А ведь еще есть Дерево, и его корни, и твердь, в которой они укоренены, и Небо над ним, и солнце в том Небе…..
Грандиозная картина предстоящего познания полностью накрыла меня словно гигантским куполом. Но он не был чужд мне – он стел частью меня самого.
Я более внимательно присмотрелся к освещенным участкам, и осознал до боли простую истину – свет озарял меня в те моменты, когда я наслаждался жизнью не для себя – но становился своеобразным «передатчиком» счастья. Тогда менялся вкус жизни, ее наполнял особый аромат единства. И появлялся Смысл, заменяя собой суету.  Все просто! Умеешь наслаждаться и передавать это наслаждение Бытию – будь СЧАСТЛИВ; не умеешь – заботься о счастье. Это два качественно разных состояния, и их невозможно совместить – только трансформация даст необходимый импульс к прорыву.
Мои друзья, словно в подтверждение нахлынувшему прозрению, поднялись. Их внешний вид полностью изменился – теперь это были Рыцари Духа, бесконечно мудрые и человечные. Соломон, положив руку на мое плечо, произнес слова, и меня преобразившие в такого же Рыцаря:
- Нас теперь Трое. Мы приветствуем тебя, Нафанаил – человека, не ведающего лукавства. Нам предстоит Великое Путешествие, и многие ожидают встречи с нами. Так в путь же, друзья – и пусть он будет Путем наших Сердец!