Тьма внутри

Керосинка никак не разгорается, и она оставляет свои тщетные попытки с ней справиться – ляжет спать и без чая, ничего.

Она так привыкла обходиться без всего, такого нужного раньше, что уже не воспринимает это как лишение – просто как данность. Даже на Пита она оглядывается скорее по привычке, чем по внутренней необходимости  выверять по нему все действия, как прежде.   

Наверное, именно этому ее и пытались научить в университете, когда рассказывали о высшей человеческой ценности – свободе. Но тогда она  оказалась плохой ученицей. И не только в этом – как бы она ни имитировала усидчивость, старательность и дисциплинированность, многое ей не давалось. Не то, что Питу – самому перспективному студенту их курса, стопроцентному отличнику, золотому мальчику, солнцу, надежде и гордости университета.

Сдавая вступительные экзамены, она отчаянно мечтала стать такой, каким стал он. Но ее мечтам суждено было остаться мечтами. Сложись все немного по-другому, она бы, наверное, люто завидовала Питу, пыталась с ним тягаться – сначала честно, затем нечестно, потом всеми доступными способами – как это делали Крис и Кэрри. Но тьма не позволила ничего подобного. И все, что ей оставалось, – восхищенно наблюдать за кем-то настолько лучезарным и недосягаемым, выверять по нему свои действия, мечтать однажды хоть немного приблизиться к тому совершенству, которым он был. 

Тонкая лучина почти не дает света, и перебирать папки приходится едва ли не на ощупь. То, чем она занимается, больше похоже на лотерею, чем на качественную, планомерную подготовку к занятиям, которой ее учили в университете. Да и папки у нее совсем не такие, какими они, по идее, должны были быть.

Затею с папками придумал Пит на одном из практических занятий.

Тогда они разыгрывали атипичную критическую ситуацию, которая могла возникнуть в их педагогической практике: вдруг оказывается, что они  случайно немного опережают утвержденную учебную министерскую программу. Преподаватель, который свято верил в силы каждого своего студента и мечтал, чтобы каждый из них научился мыслить свободно и творчески, предложил придумать свой вариант выхода из этой тяжелой ситуации. Почти все сошлись на стандартных ответах – в освободившееся время поставить ученикам патриотическую музыку, предложить нарисовать будущее страны, просто помолчать и подумать о том, как они реализуют свое право на свободу. Она, что было закономерно, озвучила совершенно неприемлемый и самый неправильный вариант – рассказать что-то интересное по теме, из дополнительного материала.   

Пит же предложил самое интересное, самое действенное решение – папки: разложенный в нужном порядке интересный материал, дающий ученикам ощущение свободы и правильно организованного жизненного пространства. А чтобы не мучиться сомнениями в правильности выбранного или напрасными сожалениями, что рассказанный материал оказался не таким, каким нужно – недостаточно демократичным, свободоориентированным, правильно поданным, – Пит предлагал формировать папки по темам и заверять их содержимое у тех, кто имел полномочия это делать.    

Все должно было обойтись как всегда – Пита должны были похвалить, ее поругать, остальных упрекнуть в том, что они ленятся. Но в тот раз тьма еще не была сильна, и она сорвалась. Она сказала то, что весь следующий семестр заставляло краснеть при встрече с Питом, долгие годы жгло душу – и что мучит до сих пор. И то, что случилось дальше, случилось закономерно.

Она никогда не осуждала и не порицала Пита за сделанное: для него, послушного мальчика и аккуратиста, это было так логично – чтобы весь учебный материал был заранее разложен, рассортирован, расписан и, по возможности, просмотрен и одобрен кем положено; чтобы его решение не оспаривалось и не высмеивалось; чтобы он во всем был первым и лучшим. Потому что у Пита свет был в правилах, в привычках, в характере. А она изначально предпочитала импровизацию и хаос, фонтан идей и неожиданность экспериментов. Ее куратор говорил о рассеянности, лени и слабости характера. Но она уже тогда знала, что все дело во внутренней порче, чревоточине, сквозь которую в ее жизнь просачивается тьма и утекает свет. Наверное, Пит тоже это чувствовал, поэтому и написал тот документ – чтобы ей помогли. То, что она не смогла с этим справиться, была ее личная проблема.
 
Тогда все обошлось более-менее легко. Вторую ошибку ей так легко уже не простили – возможно, припомнив и присоединив к делу первую глупость…

После радостного многоцветья родного города и шумной пестроты столицы ей сложно было привыкать к этому месту, его тишине и запущенности.

Здесь было только два времени года – сезон дождей и сезон штилей. Сезон штилей – призрачное, бесцветное время; плотный серый туман заполняет улицы, липнет к одежде, уравнивает день и ночь. Сезон дождей – плотное мокрое время, когда все становится водой – и воздух, и вещи, и люди.

И местные сложно к ней привыкали. Родители считали, что она будет наводить свои порядки и отнеслись к ней враждебно. Ученики ее откровенно боялись. Но тьма быстро поладила и с теми, и с другими.   

В первый год здесь, плутая ранним утром по лабиринтам улиц, она неизменно думала о Пите – о том, как он приезжает на такси в свою столичную школу, как он входит в аудиторию точно по звонку, как, приветствуя его, поднимаются со своих мест ученики, как они смотрят на него с абсолютно заслуженным ужасом и трепетом… А потом, уставшая и промокшая, заходила в свой класс, к своим ученикам – которые, как и она, приходили в школу пешком, задолго до начала занятий, голодные, измученные, уже знающие о своей обреченности на вечный голод, холод и тяжелую работу…

И все то, чему их учили в университете, к чему им предстояло всю жизнь расти, чем так мастерски владел Пит, сразу становилось призрачным и далеким. У нее не хватало воли и выдержки быть такой, как им говорили – непреклонной, жесткой, властной. В ней просыпалась непрошеная жалость к детям, а тьма нашептывала и нашептывала, как ее можно воплотить…

Но в самые тяжелые дни – пока она привыкала жить без солнца или среди кромешной воды, когда нужно было везти на подпись разработанный материал или когда умирал кто-то из ее учеников – когда все усилия казались напрасными, а жизнь конченной и прожитой зря, когда даже тьма опускала лапки, к ней возвращался свет. Он утешал, уговаривал не сдаваться и говорил о победах – о том, например, что, как бы ни складывались обстоятельства, она сумела найти подходы и возможности обойти Пита и перекроить его папки по-своему.