Detskий sad

               
               

   Реальность существует
   для людей, у которых
   отсутствует воображение.
                Автор Неизвестен


         Я закрыл глаза. Когда открыл, понял, что уже прошла ночь. Рабочие зеки варили чифир, собирались на работу. Другие, разбуженные работягами, курили в постели, вставив в самодельные мундштуки сигареты без фильтра, безучастно наблюдая за суетой своих товарищей.

   EM: Ebia «Spirit of Mars».  А вообще я думаю, что часть срока я провел в детстве…Устав от общения, наркоты, дневников, грез и надежд, я уходил в воспоминания о детстве, в свои медитации… Любимой темой был полный тайн и загадок поселок СМП.
        Странная местность. Наверное, даже чересчур. Слишком нереальная для того, чтобы чувствовать себя безопасно. Нaселённый пункт на окраине города, окружённый зловещими сооружениями, которые были фантастическим, инфернальным продолжением самого посёлка, его своеобразными филиалами. Если провести параллель с живым телом, то посёлок, естественно, представлявшийся мне центром Вселенной, был сердцем моего мистического детства, а уже упоминавшийся Кирамзавод, Электростанция, Скоторезня, Дистанция, АвтоТЭП, ДЭПО, СМП, Цементный Завод были его артериями. Это был организм, имеющий точное и беспощадное в своей технической точности значение Станция. Продолжая рассуждать при помощи анатомических терминов, можно сказать, что органами этого со-здания можно назвать объекты внутри посёлка. Некоторые из этих мест были и вправду не похожи на земные сооружения, и к таким, в первую очередь, относится заброшенный детский городок, который ещё называли старый детский сад. Это был небольшой сквер, на территории которого располагались брошенные кочегарка, интернат, постройки Детского Сада. Самым таинственным и ярким объектом было двухэтажное здание с чёрными дырами окон. Это сам Dетsкий Sаd. Крыша была разобрана, и солнце украшало своими лучами верхний этаж. Этот домик когда-то сгорел, и внутри было черным-черно, но перед ним располагались площадки для игр и бассейн. Они сохранились очень хорошо и на фоне обгоревшего острова детского общежития смотрелись, как свалившиеся на землю прямо из космоса осколки корабля пришельцев. С Радиком и Олегом мы обследовали здесь каждый метр. Кстати, совсем недалеко от этого симпатичного местечка проходила линия железной дороги, проходя мимо которой я уже никогда не мог отделаться от видения дяди Димы сотрезанными ногами. Образ дяди Димы приводил за собой хвост… И тогда перд моим внутренним взором всплывали лица Олега Блуднина, Саши Родиной, Витьки Фельда и его подружки Сони, Дусиков, Серёги Жураковского…  Кончалось это всегда попыткой осмысления роли поселка СМП в формировании моего мировосприятия. И здесь для меня было много непонятного. Ну, например, то, что ведь мы с Радиком всегда были вместе, или почти всегда, однако он словно забыл об этом поселке, когда мы переехали в «Усадьбу». Радик утверждал, что никакого Олега не было, гулять же мы ходили с каким-то Генкой Будниковым, а про «Гернику» он говорил, что помнит лишь горы дохлятины за стенами бойни, но никаких рисунков, и никакой такой «Скоторезни» и уж тем более «Герники»… Но что говорить о Радике, если я и сам страшно путался в датах и персонажах. И самым мучительным здесь была тайна, связанная с Олегом. Когда я думал о нём, то не мог вспомнить его лица. Я не мог уловить его в картинке, когда на внутреннем экране просматривал кадры наших прогулок. Я также чувствовал, что не могу вспомнить чего-то важного, связанного с Олегом. Я словно что-то знал очень странное и важное о нем, но забыл…, и я понимал, что за этим забытым воспоминанием кроется какая-то тайна… И, конечно, она связана с самим поселком, потому что поселок был живым существом. Либо частью живого существа, с которым был связан я…
        Когда желание погрузиться во все эти размышления и воспоминания охватывало меня, я находил какой-нибудь уголок на территории зоны и там предавался слезам. Это был мазохизм чистой воды, тем не менее, он был целебным для моей души. Слёзы очищали меня от грязного менталитета чуждого мне сообщества лагерных абитуриентов. Я не относился ко всем этим субъектам, как к реальным людям. Кроме, разве что, Волчары… Я сформировал отношение к ним, как к персонажам ночного кошмара, призракам, которые в реальной жизни не могут быть опасными для меня. Такое отношение позволило мне не бояться, не испытывать страха перед их изуродованными неволей физиономиями, напоминавшими мне жуткие рыла вурдалаков из чухраевской экранизации гоголевского «Вия». Что же касается поножовщины, без которой не проходило и дня на строгом режиме, то она не была для меня чем-то, что вообще хоть как-то бы занимало моё воображение. Однажды открытый для меня мир скоторезни навсегда поселился в моём сознании, как автономная, постоянно эволюционирующая область сознания, которая не принимала в себя ничего, что было несимпатично лично мне. Если представить человеческую память как пленку, на которой запечатлена вся его жизнь, то на моей плёнке “двадцать пятым кадром” был бы каждый пятый, который можно было бы отметить условным обозначением в виде черепа и скрещенных берцовых костей. Что означало бы смерть какого-либо героя этой моей личной киноэпопеи. А если представить, что эта плёнка увеличена до размеров, скажем А-4, то фоном любого сюжета будут чёрные и красные линии. Если сложить эти орнаменты, скажем с четырёх кадров, то получится какой-нибудь сюжет Герники, оживающей всегда, когда я начинаю вглядываться в неё, пытаясь понять истинную сущность этой субстанции. Может быть, это что-то вроде Лефовского океана, для которого я - Солярис. Иногда, размышляя в этой связи об Олеге, я думал, что он, возможно, персонификация самого поселка, а Герника - визуальное отображение сущности его души… И за всеми ними кроется что-то, что объединяет их, что-то или кто-то… И, в общем, когда, пройдя все круги уготованного мне провидением земного ада, я все же узнал всю правду об этом существе, оказалось, что иногда в своих догадках я был не так уж далек от правды. Во всяком случае, уже тогда, впервые столкнувшись с Герникой, я стал подозревать в ней изнанку реального мира, в котором жил я и все человечество. Изнанку не только в качестве скрытой от глаз инфернальной сущности, субъективно отражающей в себе земную суть человеческого бытия вообще, но и в смысле антипода живому мёртвого, в смысле антонима слову жизнь – смерти, которые где-то там у самого своего источника являются одним целым. Моя Герника жила, и, значит, мёртвое не было для меня безжизненным, а смерть не была прекращением жизни; и первое, и второе были жизнью в другом измерении, проще говоря, жизнью после смерти, которая продолжалась не где-то там, а прямо здесь, посреди этой жизни, и, как ни крути, была ее частью. Еще не умея мыслить, подобно выше приведенному образу, тогда, в первый и последний раз воочию представ перед стеной скоторезни, я как будто понял все это, и, хотя смерть продолжала еще какое-то время пугать меня своей непостижимостью, она уже не была для меня только умиранием и разложением. Проще говоря, я переставал принимать ее всерьез, а символическим визуальным выражением этого было созерцание внутри себя, перекочевавшей со стены скоторезни в мое сознание картинки. Так по мере моего бессознательного параллельного постижения обратной стороны жизни, вместе с самой жизнью, ценность последней падала в моих глазах вместе с каждым прожитым днём. Вот, что еще можно добавить…
         Благодаря всем этим размышлениям и блужданиям по коридорам памяти, именно в зоне строгого режима, накануне описываемых далее событий, мне вспомнилось, что в период моей дружбы с загадочным Олегом, я видел очень странный сон. Кроме своего содержания замечательный и тем, что в нём впервые, я ощущал сновидение как реальность. На самом деле, всё в этом сне было настолько достоверно и так походило на явь, что я до сих пор не могу сказать со всей ответственностью, что это было не на самом деле.
         Какое было время суток, не знаю. Но небо было красным скорее на закате, чем на заре. Хотя это только лишь небо, а на земле было темно. В этом сне мы с Радиком и Олегом втроём шли на скоторезню показывать Радику стену. На подходе к стене я почувствовал, что под ногами у меня вырастают какие-то холмики, стоит мне ступить на землю.
     - Что это? - обернулся я к Олегу, указывая на землю, и тут увидел, что всё поле вокруг нас словно сыпью покрывается этими холмиками.
     - Это рождаются те, кто умер,- ответил Олег.
     - Зачем? - спросил я.
         И тогда, указывая на Гернику, Олег сказал:
     - Затем, что всех зовёт…………… – и тут он сказал это слово или эти два слова. До самой разгадки этого ребуса я так и не мог с точностью сказать одно или два слова сказал тогда Олег.
          Когда однажды в зоне я вспомнил этот сон и пытался восстановить в памяти его детали, я как перед стенкой остановился перед этими словами. Как я ни напрягался, они (или оно) не озвучивались и не писались. Я не мог вспомнить, но я знал, что, проснувшись тогда в детстве после этого сна, я помнил их, также я помнил, что они ассоциировались у меня не с самой Герникой, а с чем-то или с кем-то в ней. «Всех зовёт………» – сказал Олег, однако кто или что - не было ясно, но то, что он сказал дальше, было (в случае, если это живое существо) его именем.
         Почему-то это воспоминание дарило мне ощущение, похожее на то, что испытываешь перед встречей с человеком, которого давно не видел или, может быть, что-то такое чувствует человек, искавший какой-нибудь клад и услышавший, как лопата стукнулась обо что-то железное. Иногда мне казалось, что это действие наркотиков, потом я думал, что начинаю сходить с ума, а иногда мне становилось страшно от приближения к чему-то необъёмному, к чему-то, чего я не в силах буду вынести. Но и тогда я не оставлял свои размышления. От этого периода моей жизни не осталось ни одной дневниковой записи, почему-то всему этому суждено было исчезнуть; я знал, что не сохраню эти дневники, когда писал их. Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, мне кажется, что всё это не имеет смысла, все эти усилия не дадут никаких результатов, никто не увидит ни одной строчки. Но теперь я не переживаю о судьбе этого произведения, зная о бесконечной силе, которая движет моей рукой. И даже если книга не увидит свет, не дойдёт до читателей, сила будет жить и продолжать свою эволюцию во мне, посредством меня, открываясь мне и для меня. И что-то, что рождается именно сейчас в процессе этой работы, останется навсегда в этом мире как исполнение предвечной воли, которая однажды, возможно, подобным образом сотворила этот мир. Даже и от тех записей осталось что-то: порой я вспоминаю целые страницы, целые стихотворения или фрагменты, или это четверостишие, которое я написал тогда, вспомнив свой вещий детский сон:
               
                Я видел сон, я много вижу снов…
                Один из них мучительный и странный: 
                Как я иду по лысинам голов,
                В своей любви к живым непостоянный.

*Штеккер (нем. Stecer) техн. -разновидность штепселя, имеющего один штырь для одно- и двухполюсного соединения.