Незабуду мать родную и отца бухарика

             


 Человек не сможет
 чему-нибудь научиться,
 если убежит прочь. На
 какое-то время он
 должен остаться.
                Автор Известен

  Недостаточная близость
  между друзьями
  есть зло, порицание
  которого делает его
  неисцелимым.
             Автор Известен


         Настоящее счастье и единение с окружающей средой, в особенности с различными проявлениями её живой материи, человек ощущает не во время работы или приёма пищи, и даже не после всенощной или разговения в кульминации рождественского поста, а вот как раз наоборот, во время хорошей етьбы.
         Мне же, не смотря на то, что я был опасно молодом и красив, такое единение не дано было почувствовать довольно продолжительное время. Однако мужчина остается мужчиной даже там, где нет женщин. Поэтому то, что может показаться противоестественным в обычных условиях, в условиях лагеря выглядит вполне нормальным. Нет, речь идет не о рассмотрении в качестве объекта вожделения представителей своего пола, а о мастурбации, которая в местах лишения свободы представляется по истине чем-то невинным. Воистину, с того момента как обезьяна взяла в лапы палку, чтобы дать по башке своему ближнему, её обезьянья сущность не изменилась. Если бы это было не так, то за высшее благо и привилегию почиталось бы среди людей право быть одиноким. … А, к слову, знаете, каким образом умозаключают «высшие» животные? «Я мыслю – следовательно, я существую!». «Существую!» – вот в чём дело, а там, какая разница, что ты делаешь: «Я сру – следовательно, я существую» тоже сгодится для истины. Но, так как вся операция происходит в голове, и предикат, по мнению заключающего недостаточно доказан, то суждение, по логике вещей получило бы единственно правильную формулировку: я существую потому, что вокруг меня все считают, что они мыслят и заодно приписывают это свойство и мне, а так как они уверенны, что существуют, то, следовательно, и я могу (если хочу) быть в этом уверенным. Но это лишь к слову. А вообще если ты в зоне зашёл в туалет и там никто не сидит, покачиваясь, как молящийся араб, то значит что-то не хорошо у вас там с мужиками… Конечно дрочат не только в туалетах, но, в общем, лучшего места придумать нельзя, для тех, кто хочет побыть наедине со своим полом. В нормальной зоне вы не найдете ни одного туалета где не была бы разбита лампочка. Эти рассуждения, впрочем, непосредственно к делу не относятся, но конечно дрочили мы все дай-то Бог! И конечно иногда это надоедает…
               Как-то, когда прошло уже два месяца нашей с Волчарой здоровьеподрывной ночной творческой жизни, и мы записали материала на несколько полноценных альбомов и прогнали по своим венам как минимум литров по десять джефа, в нашей с Вовой жизни произошло нечто, по-видимому, неминуемое и как видите незабываемое.
         В это время Н.К. мы уже не брали за ненадобностью, так как он разрушал ту проникнутую особенной прелестью атмосферу, которая возникала между мной и рецидивистом Володей Волчарой, всякий раз, когда мы оставались вдвоем в безопасной уединенности ночной коморки.
        Вова только вмазался. На лице у него полотенце, на груди моя рука. Если бы это увидел кто-нибудь не сведущий в деле самого сладостного, из доступных в те времена на зоне способа разрушения нервной системы, то сразу бы решил, что мы уже давно два голубка. Впрочем, видимо это так и было. Человек лежит по пояс голый и дышит как паровоз, из-под полотенца на глаза струйки пота. Затем, берёт мою руку, и в наглую кладёт себе на живот. Смотрю я на всё это и думаю: если так дальше пойдёт, он положит мою руку себе на член. Убираю руку. Тут он полотенце снимает: «Ты чё обламываешь?!», а вид такой, как будто я ему заточку к горлу приставил.
   - Вова. – Наклоняюсь я к нему. – Если так дело пойдёт, мы точно с тобой завтра новоселье будем у петухов справлять.
     - Мне по уй Макс. – Говорит он и снова накрывает глаза полотенцем.
     - По уй сапоги на рыбалке. – Бубню себе под нос я.
     - Да… - Блаженным голосом подтверждает он.
     - Всё тайное становится явным Вован...
     - Да и уй на него. Ты чё думаешь, я обширялся, и крыша поехала?
     - А, чё нет? - Смотрю я на него пытаясь понять на сколько он адекватен. - Хочешь сказать всё с тобой нормально?
     - Нет, не всё нормально. – Соглашается Вова и его лицо становится предельно серьезным, он смотрит на меня совершенно нормальным не джефным взглядом. Именно перед таким его взором вышеупомянутые «профессора» отводили взгляд, но не я.  Какое-то время мы сидели и смотрели друг на друга в упор:
-Понимаешь Макс. - Вова опустил взгляд, затем снова посмотрел на меня, глаза его выражали муку. Но видимо ещё мучительнее для него было молчать, - Просто я в тебя влюбился. 
 Он сказал это не отводя глаз, откинулся на подушку и молча курил. Глядел на меня не отрываясь, затягивался и выпускал дым.

         Но для меня, насмотревшегося на лагерные радости петушиной жизни от слов своего сбросившего передо мной маску кента-рецидивиста, с почти пятнадцатилетним стажем повеяло вдруг таким холодом, что я уже был готов упасть на колени и умолять Бога о том, чтобы всё это было сном. Однако я нашёл в себе силы, чтобы встать и сказать: «Вова, тебе надо забыть об этом, как и о том, что ты мне сейчас это сказал». Когда я говорил, то почувствовал, как высохли мои губы. Володя как будто не изменился в лице, но глаза его стали холодными. Я направился к двери и когда закрывал её за собой, с другой стороны услышал, как Вова твёрдо, и вместе с тем непринужденно продекламировал на одном дыхании: «Не забуду мать родную и отца бухарика».
       Под джефом все эмоции и впечатления намного острее, чем в обычном состоянии. Задыхаясь, я вышел из клуба и не услышав вопрос атасника, бегом пустился куда-нибудь подальше. Но, в зоне далеко не убежишь: шесть бараков, отделяющие их друг от друга локалки из железной сетки, плац и продол – общий двор с одной стороны у которого КПП, а с другой - БУР, и то и другое вышка, когда дальше некуда, а назад нельзя. И, тем не менее, мне нужно было куда-то уйти оттого, что произошло. Не знаю, как, и все же мне казалось, что эта сцена с Вовой может стать известной в зоне и тогда нам крышка. Дальше я просто отказывался о чём-то думать, ведь жизнь лагерного пидара, хоть на строгом, хоть на любом другом режиме просто не совместима с самим понятием – жизнь. Их даже называют только женскими именами и отзываются о них только в женском роде. Помню, одна такая красавица по кличке Вика (в миру Виктор) рассказывала, что по ночам ей снится, как она бегает, умирая от голода, по кукурузному полю от одного початка к другому, но вместо кукурузы в каждом бутоне оказывается надроченный член. Я даже посветил ей несколько строк, какого-то ужасного, джефно-чифирного стиха, что-то типа «…а кто сказал, что в зоне в тоске сидит босяк, когда секс-бомба Вика заходит на барак…». Это к слову, а вообще таких сентиментальных пидарских историй из жизни, главного сна Вики Павловны, в зоне наслушаешься столько за свой срок, что и самому приснится, но для кого-то это был прикол, а для кого-то реальность. Самое главное, что петушиный ад не кончается в зоне. Люди садятся и освобождаются, и если петух не сбежал куда-нибудь подальше, (как может быть Кузя), где уже не встретит тех, кто с ним чалился, то от себя-то ведь не убежишь.

         …Вова нашёл меня в самой дальней, малопосещаемой курилке. Он молча сел рядом со мной на доску, постланную на груду битых кирпичей, достал сигарету, начал жевать фильтр, держа одними зубами. Была ночь, глаз почти не было видно. Он закуривал вторую сигарету. «И молчит падла, - думал я, - если такой ранимый, какого уя было языком своим шлёпать?».
     - Ну… - Вова шумно выдохнул. – Что мне теперь делать?
     - Вот он, ожил! – Не оборачиваясь, сказал я. – Не знаю я, что теперь делать…
     -Ладно, хватит Макс, ничего не произошло, и ничего не могло произойти, потому что мы с тобой Кенты. Помни это и дыши ровно.  Вова говорил уверенно и спокойно, тихо и чётко, видимо уже не раз прокрутив всё это в голове. На сказанном он не остановился и говорил ещё минут десять. Основное содержание его, как будто с листа считываемого монолога, заключалось в том, что он второй раз повторять не будет о своих чувствах ко мне, и что от этого они никуда не подеваются. Что он готов за меня любому артерию перегрызть потому, что он - Волчара по жизни, и если я сумею держать язык за зубами, то мы оба можем чувствовать себя счастливыми на столько, на сколько это вообще возможно в неволе. Это было не что иное, как лагерное брачное предложение…
         После его слов долго было очень тихо, а слова всё ещё носились у меня в голове как вечная-безумная-отчаянная стая. От сигарет уже всё нутро выворачивало на изнанку, но мы продолжали курить. Всё, что сказал Вова, звучало очень правдоподобно, но и он и я были под джефом и всё, что происходит под этим кайфом, без него выглядит совсем иначе.
     - с Наркотой надо завязывать. – Сказал я.
     - Это однозначно. – Согласился Вова, но как-то не очень уверенно. «Завязывать» для меня и «Завязывать» для него – это были разные вещи, и конечно он знал это лучше меня. Единственное о чём он не мог знать, так это о том, что всё это время мы никогда не были одни. Хотя, наверное, «де-жа-вю» у него было, и он знал, что это такое, но лишь в классическом смысле.
    Но, не этому разговору суждено было стать точкой в существовании проекта PNEVMА. Как уже было сказано, шило в мешке не утаишь, а когда оно уже заточено подобным образом, то мешку можно сказать, до свидания друг мой, до свиданья.
   Порой, в процессе записи, подогретые чифиром или джефом, мы с Вовой так увлекались, что музыка была слышна и снаружи. И это была одна из причин, наряду со всеми вышеперечисленными, по которой однажды клуб опечатали. Но, это случилось позднее, месяца через два, с начала нашего с Вовой подпольного лагерного-музыкального наркотического романа. Сейчас нет большого смысла в том, чтобы пытаться проанализировать ситуацию и понять, могло ли быть по-другому. И всё же, даже бегло представив себе такой анализ, ответ - отрицательный. По-другому быть не могло. И дело не только в джефе и чифире, а, наверное, в том, что коморка была глотком свободы, и так же, как мучимый жаждой, дорвавшись до воды, не сможет остановиться, пока не выпьет всё, или вода не хлынет обратно, так же и мы не были в силах разумно распорядиться своей ночной свободой. Те, кто найдут диск «MOLENSOUCH Escort Music», или записи PNEVMА, смогут вообразить себе обстановку и наши эмоции во время ночных бдений в коморке, прослушав соответствующие треки. Ну а те, кому не поможет и это… Парни, берите уголовный кодекс, выбирайте себе статью, и вперед. Лагерей в России много, места всем хватит, коморки тоже, думаю, найдутся, ну а всё остальное – по потребностям, по труду…





© Copyright: Макс Аврелий, 2015
________________________________________________

ВНИМАНИЕ ДРУЗЬЯ!
Мой многострадальный роман "Моленсоух. История Одной Индивидуации" снова изъят комиссией Роскомнадзора из всех магазинов города Москвы по "Формуляру №ФИ 66-379120" вердикт которого гласит "Содержание романа некорректно по отношению к современной действительности".

Сейчас, я продаю свою книгу в Москве с рук.
Чаще всего меня можно увидеть на ступенях музея Владимира Маяковского на Лубянке.
Это соседний подъезд одного здания в котором находится пресловутый торговый дом. Видео, моих "чтений на ступенях" можно посмотреть по ссылке, о которой речь ниже.
Активным пользователям и-нета предлагается посетить страничку где есть и текст, и картинка и для прослушивания треков ЕМ расположенных под текстом достаточно нажать кнопку...Вот ссылка на официальную группу в Контакте.

https://vk.com/molensouhmaksavrely.

по этой же ссылке можно просмотреть фрагмент видеоспектакля Сергея Степанова снятого по книге, и прочесть книгу

книгу можно заказать здесь:
http://idbg.ru/catalog/molensouh-istoriya-odnoj-indiv..
если ссылка не высвечивается, скопируйте в браузер и вы сможете посетить
и-нет магазин "Библио-Глобус", где можно заказать книгу.

Спасибо, за Ваше внимание и поддержку в борьбе, за право на жизнь моей книги друзья!