Под сиренью спит собака

     Два соседа построили дачи на участках, разделенных хлипким штакетником. Общаясь, сблизились насколько это возможно в их зрелом возрасте: ещё не друзья, но уже не просто так.  Это немалое расстояние к обоюдному удивлению преодолели довольно скоро – cошлись заядлые собачники с немалым стажем. Сухой как щепа, подвижный солнечный зайчик, отставной военный Александр Петрович и сугубо гражданский человек  Егор Кузьмич, преподаватель местного вуза.
     Хоть и шли по жизни разными дорогами, было у них общее, что дополнительно сближало. Оба мастеровые, рукастые, непоседливые – за какую работу ни возьмутся, все ладно получается. Александр Петрович мастак по технической части.  На армейской службе под его началом радиостанции и микросхемы, так и на гражданку всё плавно перешло. Егор Кузьмич больше с деревом дружбу водит, стружки и щепа для него самая радость. Душа у каждого добрыми делами и помыслами прополоскана, завидовать не умеют, слова сорные с языка не скатываются. Вот и торится между дачками тропа, как след хороших отношений.
     Александр Петрович под предлогом свежих новостей спешит к соседу, а сам ласкает взглядом янтарный сруб, щедро пахнущий сосной, учится плотницким премудростям. В свою очередь Егор Кузьмич, по складу ума законченный гуманитарий, по нескольку раз внимает советам как технику призвать на помощь себе. С одного захода память не принимает на хранение выдумки технаря-соседа, у которого даже пальцы с железной хваткой.
    Все у него не как у людей. В теплицах повсюду датчики, провода, соединённые с моторами, мигающие лампы. Образовалась ненужная жара, сами по себе открываются форточки. Еще не закатилось за горизонт солнце, лампочки заменяют небесное светило. Долго бился Александр Петрович как угадать с механическим поливом – пробуя и ошибаясь, добился-таки своего. Теперь об одном только мечтает – пропалывать сорняки с помощью умного железа. А ещё доцента институтского научить всему, пусть экономит время да наукой больше занимается. Все давно спят, а он, книжками обложившись, сон у себя ночами ворует.
    Еще примечает военная косточка, что сосед норовит заглянуть в гости без видимой нужды. Для отвода глаз приготовит объяснение пустяшное, а сам ладится с овчаркой Линдой посекретничать. Припадёт на одно колено, что-то тарахтит ей на ухо – слов не разобрать, а слегка оплывшее лицо умильно светится. Вообще-то Линда строгая собака, честь свою сторожевую блюдёт неукоснительно, никого к себе близко не допускает. Только Егор Кузьмич единственный из чужих очаровал немецкую красавицу. Не похоже, что заимел власть над ней. Видно, её собачье сердце и его человеческое бьются одинаково трепетно, понимая толк в настоящей дружбе.
    Пряча загадочную улыбку, отставной майор надумал осчастливить соседа. В первый день весны, когда приглашенные на день рождения Егора Кузьмича стали стекаться на вечеринку,  молча преподнёс виновнику торжества закрытую коробку из-под обуви с кругляшами отверстий на крышке, перевязанную кожаным собачим поводком с широким, мягким ошейником.  Догадываясь и ещё не вполне веря себе, раскрывает именинник коробку и замирает. Там, на картонном дне, сладко спит щенок. Почувствовав на себе взгляд, ворохнулся и стряхивая сонное оцепенение, сладко потянулся, задевая крохотными коготками стенки своего временного пристанища. Смородины глаз смотрели на нового хозяина с явным любопытством. Широко зевнул, показывая жемчужинки мелких молочных зубов. Егор Кузьмич успел заметить  как розовый цвет щенячьей пасти, сгущаясь в её глубине,  образует тёмное нёбо. «Серьёзная будет собака, – отметил  про себя. – С характером».
    Благодарно и молча пожал Александру Петровичу жесткую руку. Они хорошо понимали друг друга, словами без нужды не сорили. В ответ сосед по даче сделал характерное движение пальцами, на языке жестов означающее: деньги. Пояснил: «Друзья не продаются, а монетку взамен отдать следует – таков обычай». Егор Кузьмич пошарил по карманам, растерянно развёл руками:
     – Мелочи нет, отдам попозже.
     – Лучшего тебе выбрал, самый крупный в помёте, – добавил Александр Петрович. – В кобеля, красавец будет.
    Егор Кузьмич и сам видел – щенок видный во всех отношениях. Широкая кость яснее слов говорила о его будущей мощи. Коснулся пальцами промеж ушей: явно прощупывался костяной бугорок, верный признак собачьей сообразительности.  Осторожно достал малыша, ощутив на ладони влажное прикосновение чёрной пуговки носа. Сдерживая невесть откуда взявшееся волнение, свободной рукой погладил сероватый подшерсток, пахнущий молоком матери. Окрасом щенок повторял Линду –  те же рыжеватые подпалины, черная спина. Разница была лишь в том, что едва наметившийся остевой волос будто обмакнули в бадейку с растворённой медью. И теперь он отливал характерной краснотой, которой у Линды не было и в помине.
    Улучив мгновение, когда гости шумно рассаживались за столом, Егор Кузьмич щекой прижался к щенку. Тот, кто по настоящему любит собаку, поймет его состояние – маленький живой комочек раз и навсегда обосновался в сердце зрелого мужчины.. Из всех подарков, что красовались на самом видном месте гостевой комнаты, ничто не шло в сравнение с тёплым, живым существом, посапывающим в своей коробке. Лишь самому себе Егор Кузьмич мог признаться, что радость была отдаленно сродни той, что он испытывал в пору молодого отцовства. 
     Откровенно говоря, он дал себе зарок не заводить больше собак. Не до конца ещё отошёл от переживаний, связанных с потерей домашнего любимца, беспородного, но умнейшего Играя. Ведь кто-то же остроумно дал определение таким дворовым псам – дворянин. В самую точку: дворянин и есть – сама деликатность, верх понимания, образец воспитанности. Так и у людей: иной раз с прохладцею встречаешь по невзрачной одёжке и лицу, скупо обработанному резцом Создателя, а начнёшь общаться и открывается человек во всей красе – лучшего желать трудно. Словом, потеря Играя далась не просто и его место в памятливом сердце Егора Кузьмича, казалось, никогда не будет занято. А тут маленький, вкусно пахнущий кутёнок, доверчивое существо, беспомощный, как молочное дитя. Над кличкой долго ломать голову не пришлось. Следующая за Играем собака и называться, стало быть, должна не иначе как Заиграй.
    С того дня покатилась жизнь веселее прежнего, обрастая ежедневно приятством и радостью от общения со щенком, шумно познававшим мир. Замечает за собой Егор Кузьмич, что, уходя на работу, нарочно медлит, растягивая минуты расставания. С работы возвращаясь, готов бежать впереди автобуса – нетерпение сердца очень велико. Всякий раз предвкушает, как лохматое чудо будет подавать нетерпеливый брёх, когда Егор Кузьмич  едва только из-за угла дома вышагивает. Хвост так и машет рыжим помелом из стороны в сторону, не зная устали. «Как же люди и звери сильно отличаются друг от друга, – размышляет Егор Кузьмич. – Человек может тебе улыбаться, скрывая истинные чувства и одновременно желать неприятностей.  Если собака виляет хвостом –  однозначно значит, что она искренне расположена».
    Достаточно пожил на этом свете Егор Кузьмич, перевидел всякого, однако, сохранив сердце открытым, удивляться так и не перестал. Однажды привез Заиграя в ветлечебницу на прививки и потерял дар речи, увидев дворнягу, которая передвигалась в помещении на передних лапах, как на костылях, подтянув к животу обездвиженную заднюю часть. Она проделывала это так ловко, будто не знала другого способа передвижения. Поразило Егора Кузьмича даже не это: собака всем видом показывала, как хорошо ей среди людей. Если можно так выразиться, она улыбалась во всю зубастую пасть, смеялись по доброму черёмуховые глаза. Глядя на неё, и люди начинали улыбаться –  собачья искренность была очень заразительна. «Даже в таком состоянии каждый может найти свое место в этом мире, – сказал сам себе Егор Кузьмич. – За твоё тепло, удивительная псина, и люди платят теплом».
    Вспомнилась ему Анютка, женщина неопределённого возраста – её в деревне почитали за блаженную. Она хотела всем помочь, угодить, сделать приятное. Быстрыми были её руки, не знающие покоя. Живые глаза изливали на каждого радость и свет,  а речь Анютки всегда оставалась тихой, голубиной. Она словно чувствовала, где нуждаются в её помощи и неизменно оказывалась там, приговаривая: «Солнце всех обогреет». Да что там! Она сама была солнышко, тёплое и согревающее. Потому каждый находил и для Анютки – кусочек послаще, одёжку получше, слово уважительное. Какая все-таки великая сила сосредоточена в отзывчивом сердце! Не потому ли любовь к ближнему один из верных признаков человеческой святости?
    Задумываясь на эту тему, Егор Кузьмич всякий раз затруднялся объяснить себе очевидные и невероятные вещи. К примеру, тот случай с его бабушкой, у которой он любил гостить в деревне. Жила она с котом Мурзиком и младшей дочерью Татьяной, работающей на ферме. Прежде держала обширное хозяйство, со временем по слабости здоровья свела живность начисто под корень. Всю свою боль и привязанность изливала теперь на полосатого мурлыку, даже кормила его с ложечки, баловала свежей рыбкой.
    Надо полагать, переволновалась старушка из-за каких-то пустяков, в одночасье приковал её инсульт к постели. Обездвижела, лежит чурбаном безмолвным. Кот сразу же улёгся в ногах. Пытались сгонять – ни в какую! Одумавшись, решили: кошки как лекаря давно известны, пусть хотя бы разделит одиночество старого человека. Тем более, что сельский фельдшер Альбина, выхаживая больную, скорбно помалкивала, поджав полные губы. Все так и порешили, что достойно пожил человек, видно, время приспело покинуть сей мир.
    На третий день забеспокоились: кот не желает вставать, даже по нужде. Повернёт голову к блюдечку, промочит молочком глотку и замирает безмолвно. Через неделю приехал сын издалека. Старушка увидела ненаглядного, отняла голову от подушки, разлепила губы: «Ккколькка ппприеххал». И потянула ноги из-под одеяла… Кот застывшим комком скатился на простыню – веки плотно смежены, оголённый оскал пасти… Отдав свою жизнь, ещё на несколько лет продлил хозяйке.
    Рассказывая многим этот необычный случай, Егор Кузьмич хотел добраться до сути: чем руководствовалось животное, жертвуя собой? Если не подходят человеческие мерки, то какие уместны? «Что тут долго рассусоливать, – с видом знатока  заявил сосед этажом ниже. – Инстинкт такой у кошек». «Неплохо бы тебе самому иметь такой инстинкт, – чертыхнулся Егор Кузьмич. – Когда мать слегла в больницу, сам небось за кордон отдыхать поехал. Вернулся к холодным ногам, поганец». В самом деле, не поторопился ли с выводами тот мудрец, называя человека венцом природы?...
    Очень кстати оказался маленький Заиграй, одним своим видом нарушивший привычное состояние мыслей Егора Кузьмича. Еще недавно его озадачивала смена восприятия жизни, меняясь настолько, что не совсем правильным казался стремительный бег уходящих лет и бесконечно медленным течение отдельных дней. В этом было что-то противоестественное. Ведь время, как и движение воды в реке, не умеет замирать, отвлекаясь на прибрежные красоты. Видно, дело во внутренних часах человека, движимых заводной пружиной души. Он склонен был думать, что небесная звезда шумного, пустого человека, которому есть многое что сказать, но нечего особо выразить, движется по горизонту заведомо поспешно. А тот, кто ворочает валуны размышлений, идёт по жизни тяжело и не скоро.
    Это как раз про тугодума Егора Кузьмича с его взглядом, обращённым внутрь. Будь по другому, не было бы нужды копаться в себе, лопатить душу, пытаясь найти ответы на непростые вопросы. Понимая, что в этом подлунном мире нет случайностей, всё сущее имеет свой смысл и даже домашние животные даны человеку не просто так. Быть может, благодаря братьям нашим меньшим, облегчающим людское существование,  сохраняется видимость общения с природой. Та самая донельзя обыденная ниточка, поддерживающая необходимое равновесие.
    В этом сосуществовании, как ни странно, и животные обретают черты, не свойственные им прежде. Помнится, Егор Кузьмич обратил внимание на собаку, которую пригрели сердобольные сотрудники одного из учреждений. Она норовила лизнуть каждого, кто подходил к ней, всем видом выражая полную беспомощность.  Волочила свой зад,  искала в глазах сочувствия.
    – Не обманывайтесь, она совершенно здорова, – сказал дворник, перехватив жалостливый взгляд Егора Кузьмича. – Да, попала под авто, вот ей зад слегка и отшибло. Пожалели, принесли сюда. Миска не пустует, заласкана  – рай да и только. Вот она и симулирует. Днем давит на жалость, а вечером, когда все уйдут с работы, носится по всему двору. Обманывать научилась, а того не ведает, что следы на снегу разоблачают. Впрочем, пусть живёт… 
    Такое пока удавалось замечать за людьми. Наверное, каждый видел их в подземных переходах, шумных местах – на лице постная маска, в ногах жертвенник. Судя по тому, как грамотно собаки ведут себя на пешеходных переходах, не учатся ли они у нас, в том числе вымогать жалость? Как говорится, худое усвоить всегда легче!
    Из всего услышанного о собаках Егор Кузьмич усвоил, что эта тема бесконечная, как бурятская песня. Одни случаи поражают преданностью питомцев, другие невиданной сообразительностью, третьи усвоенным уроком. Взять хотя бы Рэма, нежданно прибившуюся овчарку к пожилой семейной чете. По всем признакам это была служебная собака, которую подстрелили во время задержания. Морда побита дробинами, сама в болотной тине. Видимо, посчитали её смертельно раненой, бросили. Судя по сбитым подушечкам лап, она, вернувшись в сознание, долго искала  проводника.
    Около полугода Рэм жил у стариков, позволяя себя любить и не выказывая своего явного расположения. Новые хозяева давали объявления, сами откликались на чужие поиски, встречали желающих удостовериться. Всё было не то. Услышав по телефону очередной разговор о себе, Рэм забивался под кровать, давая понять, что ему в этом доме очень хорошо.
    Повеселела семейная пара – в их размеренный быт вошло существо высшего порядка. Все команды знает, по глазам понимает всё, только высказать не может. Заметили старики пристрастие Рэма к милицейскому обмундированию – замрёт как солдат на посту, не спуская глаз. Ещё нравилась ему маршевая музыка. Видать, крутили бесконечно в собачьем питомнике. Уже давненько живёт в новом качестве славный пёс Рэм, а полученная в молодости школа дает о себе знать. Как-то, гуляя, потянул ошейник в кусты, где околачивались бомжи. Там, в канализационном колодце,  застыл один из несчастных. Уже седой, с тяжелой поступью служебный пёс продолжал нести службу, усвоенную много лет назад.

                * * *

     К тому времени, когда Заиграй поменял молочные зубы, он превратился в               
рослую, внушительного вида собаку. Вошёл, что называется, в ум, стал обретать степенность и сопровождал Егора Кузьмича везде, где представлялась возможность. Шагая с хозяином возле правой ноги, не замечал, казалось, ничего вокруг кроме требовательного хозяйского взора. Им было хорошо вдвоем, весь мир жил как бы отстранённо, не вмешиваясь в их отношения. Для Егора Кузьмича как раз начиналась пора возникающей пустоты, когда круг друзей распался, родственные привязанности, образуя новые связи, утрачивались. Впереди маячила одинокая старость, которая порадовать ни чем не могла.
     Заиграй оказался как нельзя кстати. Однозначно назвать их отношения было затруднительно –  нечто большее, чем обыкновенная привязанность к своей собаке. Нерастраченное тепло своей души Егор Кузьмич со свойственной ему мужской сдержанностью изливал на своего питомца, готового из шкуры вылезть, только бы сделать приятное хозяину. Уже зачерствевший было, крепко потертый жизнью, глубоко ушедший в себя Егор Кузьмич оттаивал, высказывая Заиграю свои давние и свежие обиды, искал утешения,  говорил вслух о своих планах, которые не были предназначены для чужих ушей. Случалось, озвучивал собственные прогнозы на будущее, столь личные и важные, что никому другому не осмелился бы сказать. Судя по тому, как пёс прижимался к ноге, поскуливал и даже взлаивал порой, Егор Кузьмич делал для себя кое-какие выводы.
    В середине июля стояли ясные, жаркие дни. Егор Кузьмич давно уже подумывал заняться устройством дворовой площади, да как-то всё откладывал, надеясь на удобный случай. Вот он как раз и представился – на работе дали отпуск, погода благоприятствовала, появились свободные деньги. Сдерживало только смутное беспокойство, идущее откуда-то из самого чрева. Вдобавок ко всему минувшей ночью увидел странный сон: собрался в баню, за ним увязался Заиграй. Человеческим голосом говорит, что помыться бы не мешало. Попытался Егор Кузьмич собрать в один узелок и тревожное предчувствие, и недавний сон – пожал в недоумении плечами, не улавливая между ними связи.
    Гружёный гравием самосвал делал третью ходку. Егор Кузьмич выравнивал площадку, Заиграй крутился рядом. В какой-то момент пёс коротко взвизгнул, неловко выскочил из-за машины и прижался к ноге. Егор Кузьмич опустил ладонь на лобастую голову, почувствовал мелкую дрожь, однако не придал этому значения. Остаток дня он не отходил от хозяина, изредка отлучаясь попить воды. Ближе к вечеру в собачьем поведении появилась навязчивость, знакомая Егору Кузьмичу. Когда он непривычно долго задерживался на работе, Заиграй, наскучавшись, будто прилипал к нему, требуя внимания. Теперь он хотел внимания по неведомой причине.
     Уж лучше бы наступало того утра! У окна, льющего свет на раздвижной диван Егора Кузьмича, распластанный, неестественно вытянув лапы, лежал без признаков жизни Заиграй. Свежий ветерок шевелил рыжину хвоста, веером растянутого на бетонном полу. Если бы не оголённые клыки, которыми собаки встречают смерть, Заиграя можно было принять за спящего. В немом порыве Егор Кузьмич упал на колени, потрогал пальцами кончик собачьего носа: он был неестественно сух. Коснулся ладонью сердца – привычных толчков не ощущалось. Упрятанные в опушенные подушечки лап серые когти казались неправдоподобно большими – они матово отражали солнечный свет.
    Когда-то давным-давно Егор Кузьмич смотрел немое кино. Сейчас он сам был похож на героя такой безмолвной ленты. Молча, механически шагом направился в огород, взял в руки острый заступ и, как заведённый, методично стал рыть могилу для своего друга. Раскидистая кудрявая сирень с гроздьями усохших цветов, качая на ветру гибкими ветвями, шелестела листвой в знак утешения. Проём последнего собачьего пристанища под сиренью пугал своей чернотой.
     С той же заторможенной размеренностью Егор Кузьмич постелил на утрамбованное дно половинку новой ковровой дорожки, другой укрыл застывшее тело сверху. Первые комья земли бросал осторожно, словно опасаясь причинить собаке ненужную боль. С той же нежностью, с какой обычно ласкал Заиграя, пригладил ладонями свежий холмик земли. Отступив пару шагов назад, почувствовал ногой что-то жесткое – там стоял старый, обтянутый дерматином стул, выставленный в огород за ненадобностью. Он и сам не помнил, в кою пору его принёс, поставил возле куста сирени – будто происходящее заранее было известно и делалось под чью-то неслышную диктовку.
    Ссутулившись, сел, уронил руки на колени. Только сейчас до него стал доходить смысл сопряжённого с утратой июльского дня. Еще вчера он не чувствовал себя столь одиноким. Прежде это болезненное чувство ему было неведомо. Расставаясь навсегда с друзьями родными, он понимал неизбежность потерь и относился к этому соответственно. Жизнь не вечна, у каждого есть предел, за которым ждёт небытиё. Иногда даже ругал себя за то, что слёзы других людей трогают его даже меньше, чем плачущая медь духового похоронного оркестра. Ему представлялось, что горюют не столько об ушедшем, сколько о себе.  Они теряли привычные связи, некую точку опоры и чувствовали некую уязвимость, что выбивало из колеи и обращало душу в уныние.

             * * *

     Отныне каждый новый день Егор Кузьмич будет воспринимать иначе и это преодоление потребует дополнительного мужества, которое последнее время находил в привязанности к собаке, любившей его бескорыстно, просто так. Как истинный друг, она не требовала взамен ничего, зато в жертвенности её не приходилось сомневаться.             
    Вселенская тоска охватила Егора Кузьмича. Ему было так плохо, как никогда. В самый раз бы поплакать, облегчить душу, да только не научен. Может быть, потому, что не доводилось ещё терять столь близкое сердцу существо, совсем не обязательно человека, без которого бы меркло солнце. Он замер, теряя способность думать. Потянулся было за сигаретами, да вспомнил, что бросил курить вскоре после развода с женой.
    Глубоко вздохнул, освобождаясь от комка в груди, а вместо этого исторгся стон. Этот сдержанно-болезненный звук поразил Егора Кузьмича – он застыл в недоумении, потом широкая  спина стала едва заметно оседать, склоняясь всё ниже и ниже. Послышался сдавленный клёкот в груди. Покатые плечи под клетчатой простецкой рубашкой поднялись вверх, опали подрубленно…
    Шелестел листвою ветер, равнодушно плыли  по небу облака, поднимаясь в гору, натужно урчали автомобили – никому не было дела до переживаний Егора Кузьмича. Он оставался наедине со своей печалью, не имея возможности разделить  переполнявшее его чувство с кем-то. Не было под рукой привычного тёплого ощущения собачьей шерсти Заиграя, который безошибочно угадывал настроение хозяина и тыкался мордой в ладони Егора Кузьмича, когда тому бывало плохо.
    Перебирая в памяти всё, что их связывало, неожиданно вздрогнул: «Копеечка… малая денежка, которую он так и не отдал Александру Петровичу за щенка. Как мог забыть?». Случись это с кем-то, скорее всего отмахнулся бы, не принимая примету всерьез.  Другое дело, когда коснулось самого. Может, случайно всё так вышло или всё же есть в этом какой-то резон? Выходит, прошедшая испытанием времени примета, не такая уж безобидная мелочь, как может показаться на первый взгляд? Есть ли мелочи вообще в этой жизни, где всё так взаимосвязано?
    На днях приедет из отпуска Александр Петрович. Что он скажет ему про Заиграя: закопал, похоронил, предал земле? Как ни говори, всё будет не правильно. Друзья не умирают, они уходят бесследно, оставляя о себе светлую память. Растворяются в пространстве, чтобы в любой момент напомнить о себе. Вернее всего они засыпают вечным сном, обратившись холмиком земли к тем, кто остается,  – немым и так много говорящим.
    … Шли дни, чередуясь один за другим. Сирень вовсю сбрасывала листву на осевший холмик. Крытый дерматином стул на прежнем месте. Холодными утрами всё вокруг покрывала кисейная изморось, на которой отчётливо видны следы Егора Кузьмича, проторившие сюда заметную тропинку. С некоторых пор рядом с оттисками мужских ботинок стали наблюдаться кудрявые пятачки щенячьих лап…