Гороскоп

Альбина Игошина

 
рассказ

С улицы послышался шум мотора,  тревожные голоса, собачья перебранка. Маруся метнулась к окошку. «Скорую помощь» ждала с минуты на минуту.
 Слезы вперемешку с ярким весенним закатом солнца слепили глаза. Сквозь радужную пелену Маруся разглядела за пыльным окном ядовито-красное пятно от помады на губах, мохеровый берет мышиного цвета и китайский пуховик. По запорошенной снегом тропинке, что пролегала вдоль дома тянула салазки Окрошкина – заклятая соседка Маруси. На салазках аккуратно сложены доски.
- «Опять где-то скоммуниздила. Везет же людям! Забор бы в огороде поправить, покосился, того и гляди завалится, а самому дела нету».
Самим - Маруся уважительно величала супруга. Правда, уважала больше за глаза, на людях.
Виктор застонал – жалобно словно подранок. Маруся  кинулась на помощь, в спешке запнулась, упала, ударилась лицом об дверку шифоньера, но мгновенно оправилась, на четвереньках подползла к мужу.
Виктор лежал на полу, руки сложены на груди, нос болезненно заострился и ни один греческий профиль не смог бы с ним соперничать, лысина и лицо – белея снега, щетина на щеках и шее торчали ежиком. Маруся растерялась. Коленки дрожат, сердце бешено колотится, руки - ходуном, в глазах слезы, а перед глазами… Окрошкина в мохеровой беретке, салазки с добротными досками. Маруся в запале схватила с полки первую, попавшуюся тряпку и начала размахивать ею.
- Миленький! Сокол мой ясный! Кормилец! Да чего же это ты удумал! Куда собрался в такой неурочный час! Да-а по тебе-то, мой милый, меня все знали, да-а по тебе-то, мой милый, меня все почитали!
Виктор глубоко вздохнул и громко со свистом выдохнул струю воздуха из груди.
- Открой глазоньки, полюбуйся на белый свет… весна на дворе… красно солнышко пригревает… снег тает… пора настаёт огороды копать… рассаду высаживать, а кто мне, сиротине несчастной, парники-то крыть будет? Крыша на сарае протекает который год… сгнила уж совсем… забор в огороде покосился… ниша в погребе обвалилась… кирпичи второй год без присмотра на дворе валяются, Окрошкина ведь, паразитка, все перетаскает к чертовой матери.
Правое веко Виктора слегка дернулось. Судорога пробежалась по греческому профилю мужчины. В женском сердце затеплилась надежда, что без парников она не останется. Маруся шумно высморкалась в тряпку, утерла вдовьи слезы и перевела дух:
- Я щи разогрею со свининкой…  твои любимые… помнишь, как у мамы в деревне из русской печи?
Кадык на плохо выбритой шее задвигался. Виктор сделал несколько глотательных движений и поперхнулся. Начал кашлять.
- Не хочешь как у мамы?! – удивилась Маруся, размахивая тряпкой, - а я тебе пельмешек отварю, мама налепила…
Виктор дернулся, словно от удара током и затих. Вытянулся как шлагбаум поперек комнаты, руки на груди крест-накрест и стакан граненый, будто свечку поминальную держит. Хоть со святыми упокой голоси.
Во дворе послышались опять голоса, шум, гам, собачья перебранка, автомобильная сигнализация взбаламутилась. Маруся метнулась в кухню. Окошко там выходило во двор. Как манны небесной ждала она приезда кареты «скорой помощи».
По запорошенной снегом тропинке вдоль дома Окрошкина тащила салазки, под завязку груженые листами добротного шифера.
- «Опять где-то скоммуниздила, везет же людям! Хороший шифер-то, новый вовсе. Крышу бы на сарае подлатать. Протекает который год. Того и гляди на голову рухнет. А самому дела нету». 
Маруся по привычке руки в боки, но увидев сложенные крест-накрест руки, спохватилась.
- Не хочешь пельмешек? Что ты, в самом деле, пельмени никогда не ел?!.. Профессора московские по телевизору каждый божий день предупреждают, что вреднее пельменей ничего на свете нету… для простого народа… 
Маруся размахивала перед носом мужа исподним, словно вентилятором.
- Киселька холодненького налью из клюковки, что ты насобирал прошлой осенью… хорошая клюква… Окрошкина умоляла продать ей ведерко. Врачи присоветовали морс клюквенный пить… Симулянтка! Не продала я… никогда не забуду, как десять лет назад она меня на чернушке нагрела, барыга! И чернушка-то у меня хоть бы одна взошла… два раза пересеивала… я тебя не расстраивала… знала, что бранить будешь, а сейчас как на духу… брани! брани ты меня, глупую бабу… сколько раз ты меня предупреждал – не связываться с этой аферисткой, - покаялась Маруся, припадая к груди супруга, - а уж про мохеровую беретку мышиного цвета я боюсь вспоминать.
Виктор глубоко вздохнул и выдохнул. Маруся оживилась, утирая поспешно слезы.
- Не хочешь киселька холодненького?  И не надо… Чай, не на поминках. Слава Богу!
Виктор разомкнул спекшиеся от сухости губы, будто намеривался что-то ответить. Но, схлопотав удар женским исподним по губам, снова впал в забытье…
Не верил Виктор в гороскопы, предсказания, гадания и прочую чертовщину. С самого начала как чувствовал, что это подвох, обман, шарлатанство. Астрологию вообще за науку не признавал. Глупость и баловство все эти предсказания – дурят простой народ, пудрят мозги, отвлекают от насущных проблем, да ещё и денежки немалые с этого имеют.
Не читал он в газетах эту дребедень никогда – о большой политике, об экономике, о расширении НАТО на восток. Это – да! Без большой политики в современном мире сейчас не прожить. 
 А тут как с ума сошел. Ещё этот альянс к самым границам уже почти подобрался. На Дальнем востоке японцы, как вороватая Маруськина товарка на чужое добро, глаз свой косят на Курильские острова. На юге «Аль-Каида» активизировались. Дома - теща на диване. Расстроился. Вот тут-то и подвернулся под руку гороскоп. Может, хоть звезды подарят надежду…
А завертелась  канитель полгода назад. Теща из деревни - как снег на голову. Только-только сына Сережку в армию проводили. Место спальное в двушке малогабаритной освободилось, надо занять. И главное, жена, так сказать, вторая половинка, спутница жизни, не предупредила, не посоветовалась. Поставила перед фактом: «К нам едет мама. На денек».
Виктор сразу же смекнул - деньком тут дело не обернётся. Мешок семечек, два  картошки, морковь, лук, чеснок, а еще редька черная, свекла столовая, кабачки с тыквами и полтуши девятимесячного борова вместе с паленой головой. У Виктора в спине что-то болезненно хрустнуло и согнуло пополам, когда гостинцы выгружал. Доковылял кое-как до дивана, уткнулся носом в подушку и так горько позавидовал рекруту своему. Сам бы в армию ушел, да года не те!
Теща подтащила к дивану клетчатый баул челнока времен шоковой терапии, выудила трехлитровую емкость с прозрачной жидкостью. Знакомый запах тещиного первача вернул Виктору интерес к жизни.
 Теща была мастерица по этому делу. Марья искусница. Хотя по всем метриками  носила имя Зинаида, но от этого мастерство её хуже не становилось. Наоборот! На первач он и попался, как ротан на червя, когда  отслужив положенный срок, бравым молодцем возвратился в родную деревню, а там Маруска разневестилась.
Марья искусница из кожи вон лезла, каждый раз лично подносила. Пироги с квашеной капустой стряпала, щи со свининкой с разварочки из русской печи, молоко парное, масло топленое, сметана ложками из-под своей коровы. Что твоей душеньке угодно! А ему, дураку демобилизованному, и невдомек, что это план «Барбаросса»! Не заметил, как краснощекая дама с халой на голове в сельсовете сочетала его, именем Российской Советской. 
Теща плеснула в ладонь самогонки и принялась растирать  крестец. У Виктора из глаз искры, словно огни бенгальские. В животе похолодело, руки онемели и повисли безжизненно вдоль тела. Даже вскрикнуть не успел, впал в забытье.
Рука у тещи крестьянская. Коня на скаку, в горящую избу - это все про неё писано. 
 Трактористка, ударница, рекордсменка, стахановка. В правлении на хорошем счету до сих пор числится, народный депутат, почетный делегат всех созывов и съездов, с доски почета не сходила. Одних грамот  - стена. Даже иконы в красном углу потеснить пришлось. Короче говоря, простая русская женщина. 
Если бы не заступничество Маруси, погибнуть бы ему от стахановской руки в первый же день. Когда Виктор пришел в себя, теща уже потягивала чай перед телевизором, с махровым полотенцем на голове, раскрасневшаяся после бани. А в телевизоре Хуан-Карлос на белом жеребце соблазняет направо и налево женскую половину Латинской Америки и Российской Федерации.
Банку с первачом Виктор все-таки нашел, на следующий день. Маруська спрятала в стиральной машине. Женщина без фантазии.
 Пока тещу с женой отвлекал Хуан - Карлос, Виктор за все свои муки отвел-таки душеньку. В приподнятом настроении, с блеском в  глазах, потирая ладони и с аппетитом пережевывая паленое поросячье ухо, присоединился к домочадцам.
Виктор пребывал в эмоциональном ударе, теща на седьмом небе. Даже сынком его пару раз  в разговоре нарекла. После второго стакана зять признал в теще маму. Воспоминания плавно перекинулись на родную деревню. Односельчан вспомнили, жизнь вольную на свежем воздухе, родной колхоз, председателя – Егора Андреевича.
 – Золотой был мужик, - тоскливо обронила теща и томно вздохнула.
- В премьер-министры бы его сейчас, - вторил нареченный сынок, - крупный хозяйственник… порядок бы навел. В Лондонах не обучался, церковно-приходская  да высшая партийная за плечами, а подохнуть с голоду ни одному колхознику не позволил и демография – не приведи Бог. В каждой избе – семеро по лавкам! В то время умели учить, а главное знали конкретно – чему, как и какая статья.
Потом за родню принялись. Вплоть до десятого колена  по именам и прозвищам все генеалогическое древо по косточкам перебрали. Теща дала волю чувствам, концы нарядного полушалка хоть выжимай. 
Маруся нарадоваться не могла - семейная идиллия. Когда собеседники исчерпали поголовный список сородичей здравствующих и почивших в Бозе и Виктор принялся пересчитывать Зинок в деревне, Маруся насторожилась. Как таблицу умножения, за тридцать лет совместной жизни, изучила она  суженого-ряженого. Но каждый раз надеялась, что ошибается. Она и таблицу-то умножения не всю помнила. 
На двадцать пятой душе Виктор сбился со счета,  в  список затесалась коза старухи Кизилихи по кличке Зинка. Теща с пеной у рта доказывала, что  это не козу звали Зинкой, а саму старуху  так величают по всем церковным и гражданским метрикам. Виктор был неумолим. Коза – так коза! Исчерпав словарный запас советской семилетки в разгар полемики, теща перешла на колхозный фольклор. Матерные выражения из уст простой русской женщины звучали так изысканно и с фантазией, что хоть святых выноси. Слово за слово, чуть до греха дело не дошло. Спасибо Хуану- Карлосу. Маруся вовремя включила телевизор.
Третий стакан отменного первача сделал немногословного и замкнутого в обыденной жизни крановщика - Виктора галантным и любвеобильным, сексуальная харизма появилась. 
 Со смачным хрустом пережёвывая паленое ухо борова, Виктор подсел к теще на диван, та губу оттопырила и с Хуана-Карлоса глаз не сводит. На зятя ноль внимания. Обиделась.
Виктор выкинул своего джокера – эротический баритон. С первого же куплета вошел в раж:
«Часто сижу и думаю,
как мне тебя называть?
Скромную, тихую, милую –
как мне тебя величать?»
Это был контрольный выстрел.
В деревне теща по праву слыла не только стахановкой, но и первым голосом – драматическое сопрано. Запевала на всех торжествах, отпевала на всех похоронах, бессменная солистка всех хоров и ансамблей.
«Я назову тебя реченькой,
только ты дальше теки.
Я назову тебя звездочкой,
только ты ярче свети…»
Эротический баритон слился в вокальном экстазе с драматическим сопрано. Семейный дуэт зазвучал так, что даже жеребец Хуана-Карлоса навострил уши и задрал хвост по ту сторону экрана. Маруся кинулась к окошку,  форточку прикрыть от любопытных соседей. Выглянула за занавеску.
Окрошкина тянула салазки под завязку груженые листами железа. Грохот стоял на всю улицу. 
«Опять скоммуниздила! Везет же! Новое совсем железо-то, на грядки бы сгодилось…совсем ведь грядки рассыпались… а самому - трава не расти».
В этот момент семейный дуэт пошел на коду.
«Я назову тебя зоренькой,
 только ты раньше вставай.
Я назову тебя солнышком,
только везде успевай…»

Сомнений больше не осталось. Банку с первачом Маруся решила перепрятать от греха подальше. 
Виктор уже смирился со своей участью. А тещин гостинец - рассекретил.
Магнитные бури надвигались на землю. Теща спасалась от вспышек на солнце первачом. Щедро растирала натруженные суставы самогоном. Запах её и выдал. Виктор подглядел, как теща копошится на дне шифоньера. А шифоньер напротив дивана, на диване – десять пудов живого веса пузом вверх. Брестская крепость! Но, как говорят большие политики: нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики! 
Правда, по гороскопу Виктор был всего-навсего «Рыба». Маруся преподнесла ему этот факт с издевкой, с подковыркой. Обидеть хотела: « У всех мужья как мужья – хозяйственные, все в дом. А этот – ни рыба, ни мясо, щепку с работы не утащит. Хватись гвоздя ржавого в хозяйстве – к Окрошкиной на поклон иди. 
Да и с днем рождения ему повезло. Угораздило же разрешиться матушке в международный женский день. И ведь нечем крыть. Не стукнешь кулаком по столу и не скажешь жене: «Твой день восьмое марта»…
Виктор несколько раз перечитал гороскоп на завтрашний день и почесал лысину. Звезды сулили «Рыбам» удачу, карьерный рост, неожиданную денежную прибыль и… во второй половине дня вспышку бешеной страсти. Задумался.
- Карьерный рост, я понимаю,  – крановщик как-никак… выше  только галки да космонавты летают…  прибыль денежная… неожиданная…  обещали аванец полгода назад… неужели не обманут? Вспышка бешеной страсти…  во второй половине дня.
 Виктор отложил в сторону газету и посмотрел на жену.
Маруся сидела в кресле перед телевизором в линялом фланелевом халате, грязный передник на пузе лоснился, на ногах штопаные трико цвета морской волны и шерстяные подследники из разноцветных ниток, суконные тапки со стоптанными задниками. На выжженной пергидролью голове «мелкий бес», на коленях эмалированная чашка с калеными семечками.
На диване теща. В телевизоре - черт знает что!   
 Виктор кое-как примостил свое бренное тело на детской скамеечке возле ног законной половины и принялся лузгать подсолнечник, перебирая в голове роящиеся, словно пчелы в потревоженном улье, сумбурные мысли.
Было бы на дворе лето, подался бы в лес по ягоды, по грибы, чтобы не видеть ни «мелкого беса», ни тещи на диване, ни Хуана- Карлоса в телевизоре, но за окном месяц март. Завтра восьмое. День его рождения. Метет как в феврале.
Теща не замедлила подать голос с дивана, и высказать каким непосильным трудом ей удалось вырастить и уберечь от воробьев подсолнечник. Виктор мгновенно почувствовал себя тем самым воробьем - потрошителем и поперхнулся.
- Я пятьдесят лет в правлении на хорошем счету! -  предупредила теща, отбивая рукой дробь по спине зятя, - неправду не то, что от  зятя! От  родной дочери не потерплю…
Кашель вперемешку с чиханием продолжал безжалостно выворачивать Виктора наизнанку.   
 - Это где ж такое видано, что бы самую последнюю скотину на деревне  человечьим именем  нарекать! 
 Тут невольно умом тронешься, не то, что в гороскопы, в черта лысого поверишь. Полгода как будто ни за что, ни про что срок отмотал на зоне строгого режима. Мотал бы и еще, да теща вдруг засобиралась домой.  Кизилиха в гости к Богу собралась в одночасье. Сто с лишнем лет жила себе поживала, в деревне и надеяться перестали, а она возьми да отчуди на первой неделе Великого поста! Надо проводить по-соседски.
Накануне тещиного отъезда Виктор не сомкнул глаз, проспать боялся. 
Простоял всю ночь  возле окна, звездами любовался. Во дворе темень, глаз коли. Фонарь ущербный мигал за лесом где-то в райцентре. Раздолье для любителей поживиться за чужой счет. Вдруг тень мелькнула на углу сарая, и огонек воровато заметался вдоль дороги. То ли на бровях какой бедолага домой возвращается, то ли собака бродячая рыщет. Виктор напряг хрусталики.
По разбитой весенней распутицей дороге, вдоль дома, Окрошкина с шахтерским фонариком на лбу, тянула лямку, словно знаменитые бурлаки с картины Репина.  На салазках что-то сложено аккуратно пирамидкой. Окрошкину едва различишь за её очертаниями, один фонарик мельтешит. Вдруг салазки забуксовали, перевернулись, и пирамидка рассыпалась на множество кирпичей. 
- «Опять где-то скоммуниздила, ну и баба! ШРМ на лбу написано, заголовки в газетах по слогам с букварем читает, член партии, активный член профсоюза, старшая по подъезду. Ничего не поделаешь - Скорпион по гороскопу. И родилась на день артиллериста. Новые совсем кирпичи-то… как мои, - борясь с дремотой, рассуждал Виктор, - нишу в погребе поправить никак не соберусь,… тещу провожу и займусь хозяйством… крышу на сарае подлатать… забор в огороде поправить… парник Маруське покрыть».
Утром Виктор выкатил из гаража «Победу». Два года «старушка» не заводилась. Он и номера-то уже в ГАИ сдал и машину в утиль списал. Пытался распилить  на металлолом болгаркой - не поддалась. Болгарка пополам, Маруська только по счастливой случайности  не пополнила вдовье племя, а «Победе» хоть бы что! Царапина. Железо в руку толщиной, умели же раньше делать!
Четверть века шоферской жизни Виктор был законопослушным «чайником», ни одного прокола. Правила дорожного движения как Отче наш знал. Пристегивался ремнем безопасности, не выходя из дома. Но на кону стояла свобода. В былые времена за неё люди на эшафот шли. И какие были люди!
Как чувствовал, что сослужит «старушка» еще  хозяину службу верную. «Победа» даже без номеров, списанная в утиль и поцарапанная болгаркой завелась с пол-оборота. Виктор летел по утреннему шоссе как Гагарин на легендарном «Востоке», с ветерком. В зеркало заднего вида с наслаждением наблюдал, как десять пудов живого веса кувыркаются на заднем сиденье в обнимку с пустым клетчатым баулом.
На вокзал  примчался загодя, кроме заспанной кассирши в окошке – народу - два бомжа с похмелья, да кабель паршивый побираются на привокзальной площади, до отправления автобуса добрый час.
Виктор жадно затянулся сигареткой и, не скрывая наслаждения, выдохнул струю табачного дыма из груди.
«Приду домой, а диван свободный и тишина… Включу телевизор, распахну дверку шифоньера… »
Растрогался до слез. Виктор бросил взгляд на тещу. Представил, как через четыре часа маршрутный автобус примчит её в  деревню. А там четыре замшелых избы посреди заснеженного поля и три богом и родичами позабытые старухи век свой скорбный доживают. Четвертая, Кизилихина, заколочена. Отворит теща дверь, а в избе не топлено, дрова надо наколоть, воды натаскать, печку растопить, за хлебом в райцентр за три километра сходить, козу, будь она неладна, подоить…
Детство свое босоногое вспомнил, покосившуюся избенку на краю деревеньки, в окладах из самодельных цветов образа в красном углу, радиотарелка на стене голосом Мардасовой заливается, печка русская кизяками топится. Квашнёй пахнет. На столе пироги с капустой с пылу с жару, матушка покойница в белом платочке возле окошка грустит, сыночка своего  поджидает. И так сжалось у Виктора сердце в груди.   
Теща в момент охладила сыновне сердце.
- Я шестьдесят лет в правлении на хорошем счету, но чтобы глупую козу – Зинкой нарекли!
Виктор бросил баул и дай бог ноги. В нервном возбуждении вышел на крыльцо. Затушил сигарету и запустил в урну, промахнулся. Нагнулся поднять и заметил подозрительную бумажку.
Никогда ещё Виктор не держал в руках ничего кроме потом и кровью заработанных рублей. Доллары видел только в передаче «Человек и закон».
 Виктор повертел в руках валюту – американский президент  посмотрел на него со стодолларовой купюры. Есть правда на небе и справедливость на земле, - подумал Виктор и надавил на газ…
Отпирать дверь своим ключом хозяин не решился. Нажал на звонок. За дверью тишина. Маруси дома не было.
Виктор пошарил в карманах в поисках ключа и наткнулся на стодолларовую купюру.
Окрыленный удачей Виктор чуть было не взлетел к своему счастливому созвездию, притаившийся на обочине страж российских дорог жестко вернул его с небес на грешную землю. Выписал штраф за превышение скорости, езду без опознавательных знаков, за не пристегнутый ремень безопасности. А за улыбку заморского президента, которой Виктор попытался откупиться, чуть было не поплатился эшафотом. Улыбка оказалась фальшивой. Фантик. 
Виктор еще раз взглянул в обманные глаза заморского политика, грустно вздохнул и недолго думая, сунул  в почтовый ящик  Окрошкиной.
Повернул ключом. Дверь протяжно заскрипела. «Петли надо бы смазать».
 Виктор обошел опустевшие комнаты. Присел на диван. На сердце сразу стало легко, хоть пой. Включил телевизор. На экране большой политик Владимир Вольфович одним словесным оборотом расправился с «Аль-Каидой», показал японцам, где раки зимуют, досталось на орехи и воинственному альянсу.
Виктор чуть было не расплакался от счастья, но живо взял стакан в руки. Праздник у него – день рождения.
Часто сижу  и думаю,
 Как мне тебя величать?
Эротический баритон после пережитого зазвучал как-то по-особенному душевно, сексуально.  Виктор распахнул дверку шифоньера.
Скромную, тихую, милую –
Как мне тебя величать?
А из темноты платяного шкафа рука тянется и голос, словно из преисподней:
Я назову тебя радостью
Только ты дальше зови…
Виктор рухнул как подкошенный навзничь.
Вывести мужа на чистую воду, Маруся решила, когда увидела в окошке знакомую походку.
«В телевизоре, все мужики как мужики! Один Хуан-Карлос чего стоит! Нарядные, при галстуках, восьмое марта отмечают – с букетами домой к родным женам тверезые возвращаются, обеды готовят, столы накрывают, ручки целуют, а этот ни рыба, ни мясо!» 
Запрокинув гордо голову, потирая на ходу ладони, дымя сигареткой и подозрительно покачиваясь, Виктор возвращался домой. У Маруси вмиг в глазах потемнело. Словно на киноэкране перед глазами промелькнули – Хуан-Карлос тверезый на белом коне с букетом, покосившийся забор в огороде, худая крыша на сарае, обвалившаяся ниша в погребе и… Окрошкина в мохеровой беретке с салазками полными ворованного добра…
- Не хочешь щи? Я тебе пельмешек отварю.
Вконец измордованный лифчиком Виктор с трудом отомкнул правый глаз. Левый Маруся помогла открыть. 
Заметив затеплившуюся жизнь в мутных зрачках супруга, Маруся  схватила мужа за уши, притянула к груди и стиснула в жарких объятиях. Виктор нервно дернулся, вытаращил глаза и, словно угорелый, ничего и никого не узнавая, огляделся испуганно по сторонам.
- Не хочешь пельмешек? Что ты пельмени никогда не ел?!.. Профессора московские по телевизору каждый  день предупреждают простой народ - вреднее пельменей ничего на свете нету… 
Кадык на плохо выбритой шее задвигался. Виктор сделал несколько глотательных движений и поперхнулся. Начал кашлять.
- Киселька холодненького налью из клюковки…
  Маруся рассыпалась перед супругом мелким бесом, метала все, что было и не было на стол. Виктора усадила в центр, и юлой вокруг вертится.   
- Не хочешь холодненького? И не надо…
 Маруся решительно распахнула дверку шифоньера:
 - Чай, не на поминках. Слава Богу!
Когда Виктор увидел на столе среди щедрых закусок трехлитровую емкость,  начал узнавать окружающую обстановку, но все еще с подозрением косился на спутницу жизни. Родная мать не признала Марусю - сама разливала, сама подносила, сама тост произнесла, сама, не имея ни слуха, ни голоса, затянула  песню:
Я назову тебя реченькой,
только ты дальше теки.
Я назову тебя звездочкой,
только ты ярче свети…»
Виктор смотрел на  законную вторую половину осоловевшими от счастья глазами и вспомнил молодость. Пироги с квашеной капустой, щи со свининкой с разварочки из русской печи, молоко парное, сметана ложками из-под своей коровы, Маруська - лебедь белая  и он – дурак молодой, демобилизованный. Расчувствовался до слез.
«Я назову тебя радугой,
только ты ярче гори…
Я назову тебя радостью,
только ты дальше зови»
Семейный дуэт зазвучал так, что даже Владимир Вольфович в телевизоре заслушался. Он же первым и увидел в дверном проеме клетчатый баул.
Немая сцена длилась недолго. 
- А козы у Кизилихи отродясь не водилось в хозяйстве! Она и молоко-то козье в рот не брала! Брезговала! – заявила от порога теща, - она всю жисть корову доржала, да курей с гусями. И сама Кизилиха сто лет Кизилихой прожила…Кизилихой и на тот свет отправилась!
Виктор был неумолим. Слово за слово, чуть до греха дело не дошло. Маруся кинулась к окошку закрывать форточку. Выглянул за занавеску.
На дороге Окрошкина  с ведрами набитыми снегом. 
- «Опять где-то скоммуниздила! Хороший снег-то… белый совсем… рассаду бы полить…» - хмелея от счастья, подпевала Маруся:
«Я назову тебя радугой,
только ты ярче гори…
Я назову тебя радостью,
только ты дальше зови».