Дед Филипп и нечистая сила

Не знаю, почему, но оно, детки, так как-то получается, что какой-нибудь человек может жить, жить и не разу на неё не попасть. А не попав, так уже и всё знает, и по его выходит, что нечисть это глупость, её нет, она просто придумка.
На чужой рот, как говорят, не нашьёшь пуговицу. Но ещё говорят и так: не общипывай, пока не словишь. Нечисть, детки, есть. Я… о-хо-хо!.. много раз с нею встречался. Я расскажу, и пусть то на задние дни будет.
Ну, что? Помню, молодым был; женился, хату поставил. А надо же чем-то огород загородить, чтобы животина разная не лазила, не топтала, так я в лес потиху похаживал, жерди высекал и таскал, на забор.
И вот как-то днём, весною, иду из леса, жердь на плече тащу. Вышел на опушку. Гляжу из неё,- а от неё до хаты моей близко, метров сто,- гляжу с этой опушки – на моём огороде люди какие-то чёрные толкутся. Я ближе, аж это во, черти. А я как раз уже собрался картошку садить; навоз уже из сарая вывез на огород в кучи. Так эти кучи уже, смотрю, чертями разбиты, и они, черти, мне картошку садят. Тягает плуг здоровенный конь, буланый, а за плугом ходит чёрт один. Вцепился руками в ручки, и такие уже ровненькие, аккуратненькие борозночки выводит, как по шнурочку. А остальные черти ходят, согнувшись, с корзинками в руках, картошины в борозны тыкают.
Я жердь оземь, прыг в яму,- там рядом со мной была яма,- и наблюдаю, что же дальше будет. А те, ой-ёй, такие работнички, бегают, носятся один перед другим. И что я вам скажу: весна в тот год была очень солнечная, жаркая, так земля к тому дню успела уже и высохнуть; возьмёшь в ладонь, так как зола сыпется между пальцев. А тут, гляжу, такая чёрная, жирная, что аж блестит. И камень у меня был огромный среди огорода; ни стащить его куда-нибудь, ни закопать; я этот камень, когда пахал, всегда с плугом обходил. А тут, гляжу, камня уже нет, а место то, где он лежал,- вспахано. И что ещё. Жена моя… Покойница. Скоро три года будет, как похоронили… Жена на дворе бельё моет в ванночке. И хоть бы разок глянула на огород! Не-а, и не повернет головы, как будто там и нет ничего такого.
Ну и вот, засадили они весь огород, а потом один чёрт пальцы в рот – свись! И нет никого, ни чертей с корзинками, ни коня этого с плугом. Я скорей на двор, спрашиваю:
- Геля, ты видела что-нибудь?
- Нет, Филиппка. А что?
- Да как же ты?!. - говорю ей. – Глянь, вон нам черти картошку посадили!
Она глянула:
- Ой, божечко, что это там такое? 
Бегом на огород, копнула там-сям землю. В ней картошины.
- Ой, ой,- говорит,- посажено, правда. А почему же я ничего не видела?
- Не хотела нечисть, чтобы ты её видела,- говорю -, вот и подделала, что не видела. А я тихонько сховался, и меня не заметила.
Рассказал ей, что здесь творилось. И условились, чтобы никому об этом ни слова. Ибо кто знает, может, черти на нас разозлятся, за язык наш. Да и кто из людей нам поверит. Смеяться только будут. А так решили – пусть будет что будет, станем ждать осени.
И что же вы думаете? Такая хорошая картошка выросла! Ай-яй-яй! Такая большая, чистая, вкусная. Так мы и себе погреб до самого верха насыпали, и людям напродавали, кто хотел. А за что они, черти эти, надумали посадить нам картошку, так я и не знаю, до этого вот времени, детки, не знаю. О!
 Или вот ещё вам вспомню. У меня в садике будочка стоит; я в ней летом, бывает, ночую, особенно когда душно. И вот одной такой ночкой сплю я, сплю и вдруг чувствую – что-то в руку мою кольнуло. Я проснулся, глядь – а это упырь. Во, что кровь из людей вытягивает. Весь чёрный, слизистый, в плесени… известное дело, мертвяк. Схватил мою руку,- а во рту у него не то чтобы язык, а как бы жало, остренькое такое, кривое,- так он этим жалом присосался к левой моей руке, к запястью… ещё точечка вот от того осталась… и кровь мою вытягивает. И с такой жадностью, с такой жадностью, что аж трясётся, повизгивает. Я ему тут с правой как вдарю в ухо! Он шмок как блин на пол, затем вскакивает и снова на меня. Я обороняюсь, с правой ему боксирую, с левой, от него  труха летит, а он только морду кривит и всё пищом лезет, жалом этим хочет достать.
И не знаю, что дальше было бы, но здесь на дворе петух запел (уже светловато было). Этот как взовьётся, как саданёт в дверь, выбежал в сад и по дороге, той, что на кладбище, убегать бросился. А я думаю: нет, я тебя не упущу. Чтобы ты снова меня по ночам сосал? И за им, и уже на кладбище догнал его (молодой был, не то что теперь), догнал и едва за шиворот не схватил, как он перед самым моим носом прыг в могилу (там была открытая могила), прыг, так что я едва не свалился за ним, брык на спину, руки на груди сложил, закрыл глаза. И в один миг могила песком засыпалась, крест деревянный поднялся и стал, трава на могильном холмике выросла. И всё так аккуратно, чистенько смотрится, будто никто и не вылезал из этой могилы.
 Ну, а я-то ведь знаю, что вылезал! Я походил по кладбищу, нашёл кол, а также железяку, и по самую плешку загнал кол в могилу. И всё, пригвоздил его там, мертвеца этого, и больше про него ни слуху, ни духу.
Что вы! Везде хватает этой разной нечисти. И не только в деревне, как у нас, но и в городе. Я вот недавно ездил погостить к дочке своей в город. И вот на той улице, где дочка живёт, есть магазин винный, а возле магазина близко на дороге, в асфальте, люк есть, канализация. Так иду я раз возле этого люка, аж эта его крышка железная в сторону – брррум! – и чёрт вылезает. Оглядывается, сам себе говорит:
- Где же это попросить у кого?
И меня увидел.
- О, дед,- говорит,- здоров. Куда идёшь?
А какое твоё дело, думаю себе. И иду так себе молча. А он снова:
- Как тебя зовут?
Я тогда ему говорю:
- А зачем вам?
- Так, просто. Хочу с тобой познакомиться.
Не хватало мне ещё только с чертями знакомиться, думаю. Но, чтобы напрасно не злить нечистую силу, говорю: 
- Филипп. А что?
Тот:
- Ничего. Слушай, Филипп, дед ты, одолжи мне двадцать копеек. А то устроили там складчину ( и вниз пальцем показывает), так не хватает двадцать копеек до пяти бутылок вермутовича.
Ну, что же, деньги у меня с собою были. Даю ему двадцать копеек.
- О,- говорит,- теперь хватит.
Пустился в магазин. Только копытца поскрипывают.
Я прошёл немного дальше, а он уже и назад выскакивает. Вина бутылки тянет в охапку, как дрова.
- Пойдём,- говорит,- со мной, дед. Ты мне удружил; хочу вернуть должок. Посидишь с нами, выпьешь.
 Ага, думаю, выпьешь. Выпить-то, может, и дадут, а потом хвать меня с боков, и кидель в котёл.
- Нет, - говорю,- спасибо вам, что-то чувствую себя плохо, так пойду чтобы дома полежать.
А чёрт:
- Идём, идём,- говорит,- дед.
И подступается, подступается ко мне; глаза его так просто горят.
Аж я – рраз!! – и перекрестился.
Если бы вы только видели, что здесь с этим чёртом поделалось! Как завизжал, заверещит, как закрутится на месте! Просто аж вихрь ходит. И ни одной бутылки при  том не выпустит! Чёрт так чёрт. А потом как грохнется в люк – и след простыл.
А это же у них в пекле да сухой закон, так они вот, лазят к нам за вином. Да ещё и меня хотел туда затянуть, хоть я ему и денег дал. Вот, детки, какой поганый нечистик.

                Авторский перевод с белорусского