Мальчик. Девочка. Чудовище. 1-6

1.

      Первый аккорд гимна Объединенного королевства обозначил начало нового часа. Часы аэропорта были электронные – один большой монитор, на котором прорисованы циферблаты со временем всех часовых поясов, с которыми был связан этот аэропорт. Вслед за временем прозвучала переливчатая мелодия, которая предшествовала каждому информационному сообщению. Это сообщало о начале регистрации посадки в самолет до столицы Объединенного Королевства. Каждое новое сообщение создавало новые маленькие течения и небольшие водовороты в толпе пассажиров, которые расположились на первом этаже зала ожидания. На втором этаже на сообщения реагировали только отдельные люди. Кто-то допивал бокал и отходил от стойки, кто-то сворачивал газету и поднимался с кресла, кто-то договаривал последние слова в мобильные телефоны. Здесь, на втором этаже зала процесс ожидания было спокойнее. Здесь, время словно имело другую скорость …
- Повторить, - предложил бармен.
- Да, - согласился пассажир, стоявший у стойки, подтвердив короткое согласие соответствующим жестом.

     Предельно коротко и ясно. Каждая отдельная порция оплачивалась отдельно, каждая сопровождалась собственными чаевыми, небольшими, но когда порции следуют с небольшими перерывами одна за другой, это скорее говорит о щедрости, нежели чем наоборот…

     Пока пассажир только заказал свой первый двойной, чистый, компьютер службы безопасности аэропорта отработал очередную фотографию, сверил ее с собственным банком данных, послал запрос в федеральный банк и банк службы Интерпола. Пассажир был похож, но не более того – обыкновенная человеческая похожесть. Один на другого, другой на третьего, – и так до бесконечности.
    
     Бармен работал здесь уже шестой год, за это время ему пришлось несколько раз давать показания и полиции и федеральной службе. И каждый раз он давал толковые сведения, то есть, его ответы на их вопросы были короткими, точными, не вызывавшие вопросов дополнительных. Он экономил не только их время, но и свое собственное. Впрочем, он был не против и поговорить, но только не в кабинете следователя, а здесь, на своем рабочем месте, что впрочем, никогда не влияло на качество его работы. Он разбирался в людях, не так, конечно, как профессиональный психолог, но для своего места, очень даже не плохо.

     Сейчас, то есть именно в это время, заказчиков было мало. Здесь не было принято употреблять крепкие напитки так рано. Так, бокал пива, а чаще что-нибудь прохладительное, вроде минеральной воды или сока. Традиции, да и жара на улице. А вот если человек пил, значит, он не местный. Как, например, этот. И выпивка, и одет он не по местной моде. Иностранец,  и к тому же проездом.
- Месье, стакан минеральной, - бармена окликнули с дальнего края стойки и он, улыбнувшись, последовал навстречу заказу.
     Новое сообщение внесло изменения в действия иностранца, он отставил стакан, махнул бармену и последовал к эскалатору. Справедливо было предположить, что дежурная обозначила его рейс, но это было не так. Иностранец спустился на первый этаж и присел напротив большого телевизионного экрана. Показывали международные новости. Можно было подумать, что именно они заинтересовали его. Он пропустил еще два рейса, и только когда объявили рейс до Праги, он поднялся и направился к стойке регистрации билетов.

     Далее следовал таможенный контроль багажа, повторный, но из-за активизации крайних левых группировок, никто не возмущался, все послушно подставляли крупную кладь под лучи рентгеновских аппаратов, а ручную кладь под взгляды таможенников, впрочем, сильно от рентгеновских лучей не отличавшихся. Ничего недозволенного, ничего подозрительного, может быть, немного неряшливо, но не более чем у других. Таможня пропустила иностранца, а милая девушка указала нужный выход, где уже стоял наготове аэродромный автобус со встроенным трапом…Салон первого класса встретил иностранца двумя симпатичными стюардессами, которые заботливо указали место и скороговоркой сообщили предстоящие действия. Иностранец кивнул и на французские слова одной и на английские слова другой. Что ж, это нормально, человек много путешествует, а то, что он владеет парой самых распространенных языков, только упрощает его, скорее всего, беспокойную жизнь…

     Один из многих. Один из многих пассажиров этого рейса, один из многих пассажиров вообще. Ну и уж совсем один из множества людей…
     Место его было около иллюминатора, который он не стал расшторивать до поры до времени. Пока посадка продолжалась, он достал какой-то рекламный проспект и лениво листал его. Ничто не привлекло его внимание, скорее всего, он просто занимал руки, а не…

     Неожиданно заиграла мелодия мобильного телефона, он достал аппарат – на его номер пришло сообщение. Пока он читал его, к нему подошла одна из стюардесс и, улыбнувшись, предупредила, что пользоваться мобильными телефонами не разрешается.
- Я сейчас отключу, - улыбнулся иностранец, - друзья, решили пожелать счастливого пути.

     Девушка понимающе улыбнулась, но уходить не спешила. Иностранец дочитал текст, после чего отключил телефон.
- Спасибо, месье. После набора высоты Вы можете воспользоваться телефоном рядом с мужской комнаты.
- Хорошо.
- Таковы правила, - стюардесса хотела быть уверена, что в полной мере искупила причиненное неудобство.
- Я понимаю, - еще раз улыбнулся иностранец. Его улыбку окончательно успокоила девушку, и она проследовала по салону.
     Стоило девушке отойти, как иностранец снова взялся за мобильный телефон, однако он не был злостным нарушителем правил авиалиний. Он не стал включать телефон, скорее даже наоборот, он открыл крышку, извлек аккумулятор, а потом еще и SIM-карту, которою разломил пополам, а потом еще раз пополам. Мелкие обломки завернул в салфетку и положил в карман. Если бы стюардесса увидела бы это, она бы очень удивилась. Никогда еще пассажиры не были столь исполнительны, тем более, настолько исполнительны…, пожалуй, даже слишком исполнительны.
     А вот иностранца пришедшее сообщение явно успокоило. Он достал какую-то потрепанную книжку, раскрыл ее, как можно было предположить на первом попавшемся месте, и принялся за чтение с той страницы, которая сама попалась…
     Тем временем все заняли свои места, отошел трап. Капитан судна приветствовал пассажиров – самолет двинулся, а еще через какое-то время начал полет…
    
      Это были едва ли не самые странные трое суток его жизни – он ничего не делал. Нельзя сказать, что бы ему это нравилось, но нельзя сказать и обратное. Эти трое суток он провел как все. Он достаточно поздно просыпался, приветствовал соседей по купе, умывался и шел в вагон-ресторан. Легко завтракал и возвращался на свое место. Иногда он принимал участие в разговорах, но только в то случае, если этого требовала вежливость. Выяснилось, что помимо английского и французского языка, он хорошо говорит на итальянском и одном из арабских языков. На праздный вопрос соседей о его знаниях, скоромно, а может быть, сдержанно ответил, что долгое время интересовался языками по работе. Не больше и не меньше, а работа объясняет очень многое…

     Так, медленно, то есть, со скоростью, которую используют международные железнодорожные составы, он пересек границу в городе Чоп. Во время стоянки, на следующей по маршруту станции, он вышел из вагона, зашел в здание вокзала и сделал один телефонный звонок. На его короткий вопрос:
- Все ли готово?
     Получил еще более короткий ответ:
-  Да, - после этого связь разъединилась.

     И снова купейный вагон. Зыбкий, легко нарушаемый сон, периодическое посещение вагона-ресторана, пустые, повторяющиеся разговоры. И, наконец, столичный вокзал.
     Еще одни сутки пути. Очередь в кассы и очередь в камеру хранения, от которых он уже успел основательно отвыкнуть за последние несколько лет, поход в магазин одежды, быстрое переодевание в подъезде старого дома…
    
     И если в дом входил, явно иностранный гражданин, то вышел оттуда наш, обыкновенный командировочный товарищ, загруженный помимо стильного чемоданчика еще несколькими яркими пакетами – к гадалке не ходи – с подарками для многочисленной, провинциальной родни. А потом началось долгое, бесцельное хождение по улицам столицы. За это время он решил две задачи. Во-первых, обвыкся в костюме, пополнил словарный запас парой специфических выражений и, наконец, обрел подзабытую за время проживания за границей национальную принадлежность. А во-вторых, избавился от шуршащих, ярких пакетов, оставляя их один за другим в различных темных переулках, в мусорных баках…

     Около одной из зеркальных витрин он остановился, внимательно осмотрел свое отражение, после чего в ближайшем магазине приобрел не очень темные очки от солнца и, оглядывая себя в очередной раз, остался доволен вполне.
     К отходу поезда подошел мужчина лет тридцати пяти, хотя нет, старше. Среднего роста, темноволосый, но с заметными серебристыми нитями в короткой прическе. Предметов нес по количеству имеющихся рук, то есть, два. Большой чемодан и маленький чемоданчик. Не совсем свежий костюм намекал на не первый день путешествия, что подтверждала и суточная щетина. Он подошел к нужному вагону, поставил вещи на перрон, пошлепал по пиджаку и извлек из внутреннего кармана билет. Проводница осмотрела билет и потребовала паспорт – пассажир подал требуемое, и ожидающе-вопросительно рассматривал проводницу. Та сверила какие-то цифры в паспорте и билете, после чего вежливо пригласила мужчину в вагон.

     Прошли полчаса отпущенные на процедуру посадки, и поезд, постукивая, медленно отчалил. Соседи по купе, да и целиком, по вагону приготовили билеты и деньги за постельное белье. В ожидании проводницы знакомились и проверяли друг друга на возможность совместного проведения нескольких часов подряд. Соседи мужчину устраивали на все сто. Две пожилых женщины и с ними девочка лет десяти. Они тихо переговаривались между собой, изредка заговаривали с мужчиной, но время разговора еще не пришло. Это были не более чем пробные шары.
- Граждане пассажиры, приготовьте билеты и деньги за белье.
- Вот, пожалуйста.
- Ваши…
- Вот, пожалуйста…
     Взглянув на бенджик, мужчина поинтересовался:
- Вера Ивановна, а билетик, когда можно будет забрать?
- Командировочный, что ли?
- Совершенно так.
     Вера Ивановна взглянула на билет:
- До конца едешь, ты тогда за полчасика до станции подойди, а то, конечная будет, могу и позабыть в суете.
- Непременно, Вера Ивановна…

     А еще через полчаса вагонная хозяйка подала чай. К тому моменту мужчина познакомился с женщинами и девочкой, был приглашен к скромной дорожной трапезе, куда внес и свою лепту. Фрукты и коробку хороших шоколадных конфет, а для старшего поколения – бутылку вина. Совсем слабенького, красного. Уже через час он был Андрюшенька для женщин и дядя Андрей для девочки. Часа через полтора, когда стол опустел, а глазки девочки начали закрываться, женщины скомандовали отбой, а Андрей, вообще отличавшийся сообразительностью, вышел из купе, давая возможность женщинам приготовиться ко сну. Он вышел в тамбур и закурил, первый раз за последние пятнадцать лет. Стоял, курил и смотрел за окно. Темнело, большие и маленькие населенные сменились долгими темными лесополосами и короткими, плохо освещенными полустанками.

     Стукнула дверь тамбура.
- Дядя Андрей, можно возвращаться.
- Спасибо, Оленька.
- А можно я с Вами постою немного?
- А не замерзнешь, сквозняк здесь.
- Я совсем немного. Всего пять минуток.
- Ну тогда, стой, конечно, - кивнул Андрей.

     Теперь место у окна заняла девочка, Андрей отступил в сторону, давая возможность девочке взяться за прутики защищавшие стекло. Девочка что-то рассматривала за окном, а Андрей рассматривал соседку, и виделась она ему ее какой-то болезненно-тонкой. То ли береза плакучая, то ли ива – сравнения эти как-то сами собой…
- Оля, тетушки не потеряют тебя часом?
- Я сказала, что пойду в туалет, и заодно посмотрю, где Вы. Так что ничего страшного, - оглянувшись, ответила девочка и тут же сама поинтересовалась, - а Вы когда-нибудь бывали у нас?
- Когда-то очень давно, - уклончиво ответил Андрей.
- В молодости, - решила уточнить Оля.
- Тогда уж в детстве, - рассмеялся мужчина.

     Девочка улыбнулась в ответ, вдруг звук, который издает поезд, изменился, и она поторопилась повернуться. За окном мелькали косые металлоконструкции моста… Вагон качнулся и девочка, чтобы удержаться вцепилась в Андрея…
     Не было в этом ни злого умысла, не кокетливого девичьего фокуса. Просто качнулся вагон. Андрей подхватил девочку и поставил ее на ноги.
- Ой, - пискнула девочка.
- Все нормально, - ответил Андрей.

     Но, по-видимому, не все было нормально. Нет, точно, не все было нормально. И голос Андрея перешел в другой, нижний регистр, и лицо его, которое так было опалено загаром, что его легко принимали за лицо арабского происхождения, вдруг побледнело и стало неприятным, если не сказать страшным…
     Правда это быстро прошло и девочка, повернувшаяся к нему с каким-то очередным вопросом, ничего не заметила.
- Дядя Андрей, а Вы много путешествовали?
- Да, много, - он был рад тому, что разговор возобновился.
- А где Вам больше всего понравилось?
- Ну, Оленька, таких мест много…
- Ну а больше-больше-больше всего, - она даже зажмурилась, чтобы передать превосходную степень.
- Больше всего, - Андрей задумался, хотя нет, он не занимался сравнением прелестей одних мест с другими. Он точно знал ответ, а думал он о том, подойдет ли такой ответ собеседнице… Хотя, какого черта! - больше всего. Вот настолько больше, насколько ты показала, мне понравилось в одной горной деревушке в Абхазии.
- А что там было?
- Горы. Не очень высокие, заросшие лесом. Горная речка, не очень глубокая, но с чистейшей, ледяной водой и речка эта была шумная, игривая, как маленький ребенок…
- А как это?
- Понимаешь, Оленька, голос этой речки никогда не повторялся, она, словно что-то непрерывно рассказывала, что-то очень-очень интересное. А еще она непрерывно перекатывала камешки по дну, отчего каждое утро она была другой, нежели чем вчера…
- Здорово.
- А еще, эта речка впадала в море. Отчего море в этом месте было как бы двух цветов. Темное и почти прозрачное. Это было красиво.
- А что еще там было?
- Лес и маленькая деревушка, всего домов десять. И стояли они на склоне, один над другим. Жаль только пустые.
- Пустые, почему? А люди где были? Разве бывают деревни без людей?
- Бывают. Раньше конечно и в этой деревни жили люди, а потом началась война, и они ушли…
- Жаль, - вздохнула девочка.
- Да, очень жаль, - кивнул Андрей, помолчал и добавил, - пойдем теперь, а то хватятся тебя.
- Да-да, пойдемте. Точнее, вы идите сейчас, а я еще зайду в одно место…
- Ладно.
    
     Андрей вернулся в купе. Правда, тревожился он зря, соседки устроившись на нижней полке, вполголоса переговаривались о чем-то своем, семейном, а когда Андрей зашел, одна из них обернулась и спросила, практически по-родственному:
- Андрюшенька, Вы там нашей стрекозы не видели?
- Видел, в уборной она…
- Что-то долго ее нет. Может нехорошо ей, - одна из тетушек поднялась, с явным намерением поторопить племянницу.
- Она, перед тем как отправиться, еще со мной постояла немного…
- Вот ведь непоседа, небось, с разговорами приставала.
- Больше за окно смотрела. Это, знаете ли, забавно, мелькающие полустанки, огни…
- А Вы романтик, Андрюшенька, - включилась в разговор вторая тетушка, - небось, и читать любите…
- Ну…
- Да что читать, - осмелела дама, - небось, стихи пишете, или уж, наверняка, писали.
- Давно, очень давно, теперь нет, - нет, не хотел Андрей быть бестактным, но так уж получилось – слишком быстро и слишком резко ответил он тетушкам.

     И пока одна готовила следующий вопрос, другая, аккуратно толкнула сестру в бок, давая понять, что с вопросами-ответами следует остановиться. Наверное, даже, скорее всего, сложилась бы неловкая молчаливая пауза, которая, в развитии своем грозила бы рассорить попутчиков, но тут в купе зашла Оленька и спасла положение.
- Тетя Таня, ты сейчас в окошко смотрела, - прямо с порога поинтересовалась она у тетушки.
- Нет, а что там? - отреагировала тетушка и даже потянулась посмотреть за окно.
- Все, поздно уже, - остановила ее девочка.
- А что там было?
- Мост мы проезжали, огромный, и грохот стоял ужасный! Как же вы не посмотрели? - удивилась она.
- Отвлеклись, - улыбнулась тетушка, - отвлеклись и пропустили твой чудо-мост.
    
      Постели было застелены, свет погашен, некоторое время спустя проводница погасила освещение в коридоре, сменив яркий, режущий глаза свет на менее яркий, какой-то сумеречный, с синим оттенком. Пассажиры засыпали, теперь, если пройтись по коридору, можно было бы услышать и тихое домашнее сопение, и помоги соседям, настоящий, мужской храп. Одна радость, что терпеть это нужно было всего лишь одну ночь.

      Вот именно с этим, Андрею повезло, тетушки не храпели, а Оленька, та и вовсе дышала легко и незаметно, словно и не дышала вовсе. Одним словом, можно было спать спокойно и видеть приятные, дорожные сны, только в этот раз Андрею не спалось. Вроде и усталость была, и глаза, вроде закрывались, и вагон покачиваниями своими убаюкивал, а вот сна не было… Нагнало Андрея его прошлое, резко и болезненно. Его собственное прошлое, о котором он…

2.

      …лет назад.
      Все началось с переезда в новый дом. Отец, отстояв положенную двенадцатилетнюю очередь, сопровождаемую множественными посещениями профкома и администрации предприятия, наконец, был уведомлен, что его семье предоставляется право на получение жилья. Последовала, тоже не короткая, процедура сбора разнообразных справок, подтверждавших это самое его право, длившаяся ни много, ни мало – год. После чего, отец был вызван в какую-то очередную организацию, где ему была врученная долгожданная бумажка, именуемая ордером. Андрей помнил, как бумажка эта была принесена домой, положена на кухонный стол, с которого мать предварительно смахнула невидимые крошки чистым полотенцем. Помнил он, как бережно, по очереди, каждый из домочадцев брал ее в руки, рассматривал, улыбался, глупо, как казалось тогда Андрею, и возвращал на стол. Не такой уж был и маленький, чтобы не понимать, что теперь будет у него своя комната с дверью, которую можно будет закрывать по своему усмотрению. Комната, где можно будет хранить свои собственные вещи. Было это, конечно, здорово. Тем более, что и этаж был хорошо – седьмой, и балкон имелся в новой квартире, и лифт был в доме, только было у Андрея еще какое-то непонятное предчувствие… Он и сейчас, не в состоянии определить, что именно смутило его тогда, может быть, нечто именуемое интуицией, а может… Хотя, какая разница! Помнил он, как после рассмотрения того самого ордера, отправился он во двор, поделиться новостью с ребятами и видел, что многие из них желали бы уехать в тот самый высотный дом, где в квартирах имелись балконы и лифт в подъезде…

      Да, именно отношение дворовых ребят к переезду окончательно убедило его в том, что происходящее, это хорошо. И даже не просто убедило, а утихомирило тот самый странный голос внутри. Прошло еще немного времени, за которое дом был окончательно завершен, его приняла какая-то там комиссия, подписала какие-то бумаги, и, в конце концов, переезд был осуществлен. Когда он с родителями вселился, было ему, уже тринадцать лет…
      
      Память, что и говорить, странная штука. Что-то она сохраняет, что-то теряет. К чему-то возвращается часто, о чем-то вспоминает редко и как-то мельком. Но что самое странное – ни под каким предлогом невозможно уловить в этом брожении, существования каких-то закономерностей, которые, как говорят ученые, всего лишь результат неких химических реакций. А-а-а! Не важно это… Да, и это – не важно!
      
      А ее звали Илиссо, и была она на целый год старше Андрея. Высокая, тонкая, как игла…, хотя нет, о том, как она выглядит, Андрей позднее. Вначале, он услышал ее голос – высокий, с характерным кавказским выговором, звучавший здесь самой настоящей экзотикой:
- Эй, ты человек?

      Андрей в первый раз после переезда остался дома один, и вышел на балкон. Многоэтажный дом стоял на некотором возвышении над рекой, из-за чего обещанный седьмой этаж смотрелся как десятый, а может и еще выше. С этой стороны дома стройки не было, зато была пожухлая трава и пляж, засыпанный сероватым песком. Это было здорово, чтобы дойти до речки, надо было, всего-навсего выйти из квартиры, спуститься по лестнице, потому что лифт еще не работал, обойти слева или справа дом и сделать еще шагов сто. Жить в современном многоэтажном доме и иметь под боком речку – настоящая роскошь. А еще, в перспективе, обещали устроить перед домом спортивную площадку и поставить хоккейную коробку… Вряд ли, слово счастливый подходило к Андрею в тот момент, а вот довольный – было самое то. Он оглядел балкон – строители поленились навести на этом небольшом пространстве порядок. Поэтому любое неосторожное движение грозило длинной нотацией матери о том, что он не бережет вещи, возиться в грязи, а у нее руки не железные, и воды горячей в доме еще нет и стирать он будет сам. Андрей давно привык ко всем этим ее причитаниям и по большей части игнорировал их, но в этот раз, почему-то решил прислушаться. В конце концов, они не так уж и была не права. Он отслонился от балконного бортика и посмотрел на спортивные штаны – всего пара пятен побелки. Андрей начал отряхивать штаны и тут:
- Эй, ты человек?

      Признаться, он даже вздрогнул от неожиданности, а потом спросил, обращаясь по большей части, в пустоту по ту сторону балконного бортика.
- Ты кто?
- Ха, человек. Привет! - голос раздавался вовсе не из пустоты, а с соседнего балкона, который был отделен от этого выступающей вперед перегородкой.
- Привет! - Андрей рискнул приблизиться к этой самой перегородке и повторил вопрос, - ты кто?
- Илиссо, - отозвались откуда-то оттуда.
- Это что, имя?
- Нет, отчество, - фыркнули за перегородкой, но не обиделись, - даже подтвердили со смехом, - имя конечно.
- Армянское что ли?
- Ты где учился задавать такие неправильные вопросы? - поинтересовались с той стороны.
- Хватит смеяться, - буркнул раздраженно Андрей, - ответь по-русски.
    
     С той стороны послышался звонкий, словно били хрустальные рюмки, смех, который прервался кашлем, но через мгновение вновь возобновившийся. И пока Андрей пытался разобраться, обидный это для него смех или нет, с той стороны пояснили:
- Но я ведь и так говорю на русском.
      Андрей понял, что его несерьезная собеседница права.
- Ладно, на русском, так русском, - согласился он.
- А ты кто?
- Андрей.
- О-о-ох, красивое, мужское имя, - оценила обладательница странного имени.
- Обыкновенное имя.
- Нет, это имя красивое. И тот, кто носит такое имя, тоже должен быть красивым и мужественным. Ты красивый?
- Я что, девчонка! - возмутился Андрей, - не хватало мне еще себя в зеркало разглядывать.
      Больше с той стороны ему ничего не ответили, лишь хлопнули чем-то за перегородкой…
- Эй, Илиссо, - позвал Андрей, но ответа не последовало.

      Он тоже фыркнул и отправился в свою комнату, его вещи еще лежали по узлам и коробкам, которые ему предстояло разобрать. Хоть и с неохотой он занялся распаковкой транспортной тары. Что-то выкладывал на диван, что-то сразу вешал в шкаф, который выделили ему родители взамен вновь купленного, и установленного в родительской спальне. Но мысли его как-то сами по себе вернулись к балконной невидимке со странным именем Илиссо. Конечно, она была приезжая. Местные девчонки никогда сами не затевали разговоры с мальчишками. Максимум, на что хватало их смелости, это написать какую-нибудь дурацкую записку без подписи и потом наблюдать со стороны, как мальчишки ломают голову над тем, кто же автор этой записки. Хотя, ломали голову, это было слишком сильно сказано. Так, обсуждали на переменке, кто бы мог это сделать, а потом просто отправляли эти глупые листочки в мусорное ведро – вот и все дела. Андрей частенько получал их, иногда, даже, несколько штук в один день, но все равно, судьба их была предрешена – мусорное ведро…

      Хлопнула входная дверь. Андрей выглянул в коридор. На пороге разувалась мать, увидев сына, она шумнула:
- Ну что ты встал, возьми сумки, видишь ведь, стою еле-еле.
      Он забрал сумки, отнес их на кухню, взглянув по пути на их содержимое, но там не было ничего интересного. Колбаса какая-то, масло, молоко, макароны… Андрей отправился к себе в комнату, но на мгновение задержался около матери и поинтересовался:
- Мать, а я красивый? - вроде бы обыкновенный вопрос задал, хотя конечно, более подходящий для дочери, но один раз можно и сыну, только мать вдруг как-то обмякла, и тяжело, как старуха опустилась на табурет.

      Андрей удивленно смотрел на нее. Руки висели как плети, сама она облокотилась на стену, забыв, наверное, что та белиться, но больше всего его поразило, что по лицу ее беззвучно скользнула пара слезинок.
- Ма, ты чего, - он подошел ближе.
      В общем-то, к слезам материнским он привык. Они у нее всегда были под рукой, особенно, когда отец возвращался домой чуть теплый от принятой на грудь водки. В таких случаях, она словно ревела заранее, потому что, трезвея, отец, непременно бил ее. Иногда ограничивался парой-тройкой оплеух, а иногда, разойдясь, колотил ее так, что она несколько дней отлеживалась потом. А вот от чего она разревелась сейчас, Андрею было непонятно.
- Ма, - повторно окликнул он мать.
- Красивый, ты, в отца, - тихо ответила мать. Подобрала руки, уложила их, как будто они были неживые, на колени, - красивый, на наше, бабское горе.
- Да ладно тебе, - честно говоря, Андрей уже и вопрос-то свой забыл.
- Только вот…, - захотела продолжить она, но не смогла, задушили ее слезы.

      Поднялась она с табурета и махнув на что-то рукой отправилась в комнату, которая официально именовалась родительской спальней, хотя из спальных принадлежностей была там только пара матрасов, брошенных на пол как раз посередине. Мать ушла, ответ он услышал, но остался горький, неприятный осадок. Вроде как был он, Андрей, в чем-то был виноват перед матерью, виноват своим существованием, и даже своей внешностью. Получалось из слов материных, неразборчивых и оборванных ее бегством, что красота его делает матери больно… Конечно, это была глупость. Это-то Андрей понимал, а вот где-то в глубине, все равно было ему не по себе. И уже в который раз он пожалел, что нет у него старшего брата, к которому можно было бы подойти с таким вот вопросом, и что бы брат толково и спокойно объяснил, что вот это все значит. А вот так, одному, разбираться было намного труднее. Больше Андрей к этому вопросу не возвращался, точнее, вслух его не произносил, но начал присматриваться к родителям и с удивлением понял, но это была уже…
      
      Так произошло знакомства Андрей со странной девушкой по имени Илиссо. Не очень удачное, конечно, это стоит сразу признать, но тем не менее, не оборвавшееся. Через пару дней, выйдя на балкон, он услышал:
- Эй, мальчик Андрей!
- Это ты, Илиссо, - хотя, задавать подобный вопрос было глупо, но тем не менее, на смех его не подняли. Да и сам голос звучал хоть и звонко, но был каким-то грустным.
- Это я. А вот тебя что-то не было слышно, ты что, на балкон не выходил?
- Нет, мы только что переехали, разбираемся пока. Сама, небось, понимаешь…
- Да-да, понимаю, мы и сами до сих пор не разобрались…

      И вдруг Андрею стало необыкновенно любопытно – как же выглядит незнакомка, правда, спрашивать напрямик он не решился, поэтому пошел в обход.
- Ты на улице-то бываешь?
- Конечно, - отозвалась Илиссо, - а что?
- Хотел предложить как-нибудь погулять вместе. Или, на речку сходить можно. Между прочим, последние теплые деньки на дворе.
- Нет, - коротко ответили из-за перегородки.

      Он и не понял даже, что Илиссо не просто отклонила именно это, сегодняшнее, его приглашение, таинственная соседка обозначила границу, за которую не следовало переступать. Никогда. А Андрей на эту тему даже и думать не стал, просто пробормотал в ответ:
- Ну, нельзя, так нельзя, - он даже не придумывал объяснения, все и так было ясно – обыкновенный родительский способ наказания непослушных чад. Он и сам частенько оказывался под замком, вместо этого он поинтересовался, - а тебя в какую школу записали, в сорок четвертую?
- Нет, я в свою старую буду ходить, в центре которая.
- Так это далеко же, - удивился Андрей.
- Ну и что, я привыкла к ней. Тем более, что не так уж и далеко. На автобусе всего двадцать минут ехать…
- Ага, и еще столько же идти до остановки, - фыркнул Андрей.
- Мне, - Илиссо чуть повысила голос, - нравиться моя старая школа.
- Да пожалуйста, я что против что ли…

      Разговор замер. Андрей только вздохнул, разговаривать с девчонками было сущим наказанием. Вечно у них были какие-то заморочки. Прошло еще несколько дней, во время которых они не общались, то есть на балкон он выходил, но то ли Илиссо не было, то ли она не хотела разговаривать, кто же разберет этих девчонок. А следующий сеанс опять начала она:
- Я тебя видела, - даже не поинтересовавшись, он ли вышел на балкон или, например, его родители.
      В другой раз, он бы обязательно пошутил. Изменил бы голос, например, но в этот раз он сразу оказался заинтригован таким началом:
- Где это ты меня видела?
- На улице, вы с отцом какие-то доски несли…
- Сегодня мы ничего…, - начал было Андрей, но Илиссо тут же его перебила:
- А я и не говорила, что сегодня. Ты что, меня не слушаешь?
- Слушаю, - чуть ли не поклялся Андрей, - просто мне показалось, что ты имела в виду именно сегодняшний день.
- Нет. Я имела в виду вчерашний день.
- Ладно-ладно, а где ты была? Может быть, и я тебя видел, - предположил он.
- Нет, ты по сторонам не смотрел, ты все больше что-то под ногами разглядывал.
- Ничего я не разглядывал, просто доски были тяжелые.
- Да-да, такие длинные, толстые, - припомнила Илиссо, - а куда вы такие решили приспособить?
- Отец решил балкон отделать, - поделился отцовскими планами Андрей.

      Он даже и предположить не мог того, что последовало вслед за этой обыкновенной на его взгляд фразой.
- Как отделать балкон, - это даже и не вопрос был, а так какая-то пустая, никчемная реплика.
- Ну полы настелить, раму сделать, - начал расшифровать эти самые планы Андрей, но в ответ услышал совершенно неожиданное:
- Да плевать я хотела, на полы и рамы!
- Но…
- Что но, что но?! Как мы будем разговаривать, если балкон будет отделан?!
- Вот черт, - пробормотал он, даже попытался почесать в затылке, как он это обычно делал, когда оказывался в щекотливой ситуации, - я как-то не сразу сообразил.
- Не сообразил, да тебе просто наплевать на меня! – за перегородкой послышались самые настоящие рыдания, да еще и с истерическими нотками.
- Вот блин, - только и смог пробормотать он, а надо было не бормотать, надо было предпринимать какие-то другие действия.

      Он растерянно огляделся вокруг себя, словно окружающие предметы могли оказать какую-нибудь помощь. Потом выглянул с балкона, стараясь перегнуться настолько, чтобы увидеть, что происходит на соседнем балконе. Но архитекторы постарались. Перегородка, мало того, что была от потолка до пола, она еще и вперед выступала на добрых полметра. А рыдания тем временем усиливались, примешивались к ним какие-то совсем непонятные слова, похоже Илиссо заговорила на своем родном языке. И тут Андрей увидел, что перегородка не очень плотно подходит к стене дома, а есть там щель, по ширине немного превосходившая толщину ладони.  То есть, если ты не боялся обелить или поцарапать руку, то эту щель вполне можно было рассматривать как лаз.
- Илиссо, - позвал он девушку, - Илиссо, повернись к стене, где перегородка.
- Зачем? - всхлипывая, спросила она.
- Зачем-зачем, повернись. Дырка здесь, ладонь пролезает, а разговаривать можно будет тем более.
- Правда?! – послышалось какое-то шуршание, потом какой-то звук, словно отодвигали доски, а потом послышался и удивленный, и почему-то радостный голос Илиссо, - действительно, вижу.
      А еще через мгновение он почувствовал, как его пальцев коснулись горячие и сухие пальчики Илиссо.
- Ты меня чувствуешь?
      Теперь для общения не надо было орать на всю улицу, достаточно было приблизиться к щели.
- Да, - ответил Андрей, - стараясь понять, как именно он чувствует ее руку, но впечатление укладывалось в очень простые определения – горячая и сухая, ну и еще, пожалуй очень маленькая, - Илиссо, ты почему такая горячая?
- Я же грузинка, я всегда такая, даже когда мерзну, - ответили с той стороны, вытащи ладонь, - дай я попробую, у меня ладонь тоньше.
      Это была правда, у нее получилось лучше, ее рука проходила в щель почти до запястья.
- Прикоснись ко мне, только не щекочи, я ужасно боюсь щекотки, поторопилась предупредить она… 
      
      Конечно, это было не первое его прикосновение. Не смотря на свой достаточно юный возраст, он уже несколько раз целовался с одноклассницами. В школе, имеется в виду, его старая школа, так вот, в старой школе для этого было даже специальное время и место. То есть, староста класса, а это был свой человек, он всегда назначал для дежурства в раздевалке две пары. Тем более, что классные придерживался того мнения, что парами лучше, то есть, два мальчика и две девочки. Девчонки следили за порядком, а мальчишки должны были осуществлять вроде как охранные функции, но какого именно надо было ставить в пару, знал именно староста. И вот там, в раздевалке, среди чужих пальто и курток срывались первые поцелуи, влажные, быстрые, бестолковые. Жаркий туман застил глаза и невозможно было определить, что было сделано правильно, а что нет… Да это было и не важно, зато после такого дежурства, девочка официально становилась подругой мальчика. Да уж, самые первые браки заключались очень далеко от небес…

      Что ж, дежурил и Андрей. Был и у него свой первый поцелуй, и первые объятия, когда тяжело вздымавшие и соблазнительные прелести одноклассниц с неожиданной силой вжимались в его грудную клетку, внутри которой колотилось, ставшее на короткое мгновение не его сердце. Было-было-было, но вот такое происходило с ним в первый раз.

      Андрей какое-то время разглядывал эту смуглую, намного темнее, чем его собственные, не смотря на загар руки. Тонкая, узкая, чуть согнутая в запястье, насколько позволяло узкое пространство, она ждала его прикосновения…
- Не бойся, - подбодрили его по ту сторону перегородки.
- Я не боюсь, - но внезапно охрипший голос выдал его.
- Боишься-боишься, - хихикнула Илиссо.

      И Андрей поторопился доказать свою смелость, сжал ладонь и тут же Илиссо вскрикнула. От неожиданности он выпустил руку – та моментально исчезла.
- Илиссо, - позвал Андрей, - прости, я не хотел.
- Ты грубый, - отозвалась девочка.
- Я нечаянно, не сообразил, как лучше, - попытался оправдаться он, и ему поверили.
- Андрей, очень аккуратно, - учила его Илиссо, снова протискивая руку на его территорию, - так нежно, словно берешься за стебель цветка, который очень легко сломать.
- Очень бережно, - шепотом повторил Андрей, и когда рука снова замерла в ожидании, коснулся ее.
- А теперь, прижми свою ладонь к моей, - продолжила Илиссо, но тут же остановила его, - нет, не надо со мной здороваться, как с мальчишкой. Наши пальцы должны смотреть в одном направлении, а ладони быть вместе.
      Ему пришлось пересесть, что бы выполнить требования девочки.
- Вот так, - подтвердила она и тут же поинтересовалась, - что ты чувствуешь? Какой твоя ладонь чувствует мою? Расскажи…
- Ну, она очень смуглая, тонкая, - начал Андрей, но Илиссо прервала его.
- Нет, ты рассказываешь то что видишь, а я прошу о том, что ты чувствуешь. Закрой глаза и говори.
      Андрей послушно закрыл глаза. Сначала он просто чувствовал, что его рука касается ее руки, но потом что-то изменилось…
- Твоя рука, она горячая, не обжигающая, а просто, очень горячая. Знаешь, похоже на то, как иногда покупаешь еще горячий хлеб в магазине…
- Это приятно?
- Да, очень. И знаешь, ее не хочется сжимать и трясти, как это принято у нас. От нее даже хочется убрать руку, но не очень далеко, а так, чтобы чувствовать тепло… А еще она живая, то есть, я чувствую, как она немного дрожит. Она и правда похожа на лист какого-то странного растения…
- Ну, все, хватит, - остановила Андрея Илиссо.
      Он послушно выпустил ее руку и открыл глаза.
- Теперь мне пора, - рука Илиссо спряталась, - и знаешь, что еще, ты больше никогда не забудешь это ощущение…
      Во многих других случаях, Андрей фыркнул бы, и пошел заниматься какими-нибудь своими делами, а вот сейчас, он даже и с места не сдвинулся. Илиссо попрощалась с ним, он ответил, хлопнула балконная дверь, а Андрей так и продолжал сидеть на балконе. Он несколько раз закрывал глаза – девочка была права, ощущение по-прежнему присутствовало.
- Она, наверное, колдунья, - пробормотал Андрей, и в тот день старательно прятал руку, словно опасаясь, что ощущение может исчезнуть…

3.

      А вот следующая неделя прошла без Илиссо, она куда-то запропастилась. Чуть ли не каждые пять минут он выходил на балкон, прислушивался и разочарованно возвращался в комнату, чтобы уже через пять минут выскочить снова. Он ложился спать пораньше, чтобы избежать странных взглядов, которые периодически бросала на него мать, но уснуть не мог. Это была его самая первая бессонница в жизни…

      А вот следующий день был пятница. Отец пришел с работы на бровях, остекленевший взгляд и неразборчивая речь. Его так штормило, что у него даже не хватило сил, чтобы самостоятельно раздеться. Он просто уснул на пороге, едва за ним закрылась входная дверь. Доза алкоголя была, едва ли не предельной. Андрей посмотрел на мать, и увидел, как та, словно уменьшилась до размера мышонка. Слезы молчаливым потоком лились по ее щекам, она что-то шептала, или приговаривала, Андрей не мог расслышать ни слова, а потом неожиданно понял – мать молилась. И тогда Андрею стало страшно. Мать пыталась дотащить отца до спальни, он был слишком тяжел. Сил ее не хватало, и в какой-то момент она просто уселась на пол  рядом с храпящим отцом и разрыдалась уже в голос.

      А Андрей все стоял и смотрел на мать, не решаясь ничего ни сказать, ни сделать. Мать неожиданно заметила сына, поторопилась вытереть слезы и быстро заговорила:
- Ты сынок иди, папе нехорошо…
      И тут Андрей заговорил, и слова исходили из него такие, что он и сам не верил, что может говорить такое:
- Нет, мать, ему не плохо, ему просто замечательно! Пришел, пьяный, как свинья, упал и спит. И все ему по барабану…
- Андрюшенька, - мать испуганно посмотрела на сына, - что ты такое говоришь…
- Что! А ты что, не видишь!
- Но, сынок, просто он…
- Завалился со своими друзьями в пивнушку и набрался вот до этого состояния.
- Сынок, он работал всю неделю…
- Хватит мать, ты чего делать собралась? Дотащить его до спальни?
- Ну…
- Так поволокли его.

       Мать послушно поднялась, подошел Андрей, и вдвоем они дотащили отца до места. Затем мать начала раздевать отца.
- Да брось ты его. Проснется – сам разденется, - сморщился брезгливо Андрей.
- Ну как же, как же, - забормотала мать, - а тебе спасибо сынок, только ты иди теперь, я сама, теперь я сама.
      Андрея и самого мутило от всей этой картины. При чем, не столько от вида пьяного отца, который в данный момент больше напоминал огромную серо-синюю медузу на песке, а именно от вида матери, которая на коленях около распростертого тела торопилась расстегнуть все пуговицы на его одежде. Получалось, правда, не очень – рядом был сын, ей было стыдно, она была краснее свеклы, пальцы не слушались. Наконец Андрей направился к двери из комнаты, мать просительно произнесла ему вслед:
- Сынок, ты дверь прикрой и не заходи, пока… пожалуйста.

      Андрей не ответил, просто вышел и прикрыл дверь. Сложно было выразить словами то что происходило в душе Андрея. То есть не какого-то конкретного места на протяжении последнего часа, а вот именно всей суммы произошедшего. Он поднял руку и посмотрел на ладонь, именно на ту, которой касался Илиссо, но ладонь словно одеревенела или покрылась коростой. Андрей поспешил на балкон…

      Нет, и это правда, именно сейчас он не хотел слышать Илиссо, просто он хотел выбраться из квартиры, уйти за пределы пространства, в которых были отец и мать. На какой-то момент он словно стал несовместим с ними.
      
      А на улице начался дождь, а дождь всегда нравился Андрею. Вот и сейчас, прислонившись спиной к стене, прикрыв балконную дверь, Андрей смотрел в мутную пелену и слушал звук ливня. Он медленно приходил в себя. Стена воды, словно вытягивала с души всю грязь, становясь при этом, мутной сама, но принося облегчение Андрею. В спину врезались камешки, которыми покрывали наружный слой плит. Андрей сделал шаг к бортику, теперь до него долетали отдельные, разбившиеся в пыль капли. Когда-то это было приятное ощущение, а вот сегодня, показалось ему, что капли эти словно с примесью чего-то скользкого и липкого. В общем, ощущение было неприятное, поэтому он отступил назад и прикрыл глаза.

      А потом… Андрей даже и не понял, в чем именно дело – мутная пелена дождя вдруг стала приобретать какой-то жутковатый, красный оттенок. От неожиданности, он даже потер глаза, но красная муть не исчезла, скорее даже наоборот, стала еще более явственной, еще более жуткой…

      Так уж получилось, что за время их проживания на новой квартире, он не удосужился заглянуть за реку. Его зрение словно остановилось на этом берегу, пляже и реке… А вот сейчас ему очень захотелось узнать, а что же там, на другом берегу. Он подошел вплотную к бортику, теперь его не волновало, что на лицо попадают эти неприятные, маслянистые. Он всматривался в муть дождя, но ничего рассмотреть не мог. Проступали лишь каик-то контуры, но настолько зыбкие, что их нельзя было соотнести с чем-то ему известным. Единственное, что ему удалось рассмотреть, так это то, что на том берегу есть что-то огромное и наверное, нечеловеческое…

      Андрей проснулся часа в три ночи от какого-то крика и воя. Со сна она не сразу понял, в чем именно дело, но стоило ему оправиться от сонного морока, как все стало понятно. Часам к трем ночи пришел в себя и проснулся отец…

      Никогда до этого Андрей не решался вмешиваться в дела родителей – предпочитал или прятаться от этого, не замечать – даже сложно сказать почему. То ли не считал возможным вмешиваться в дела взрослых, то ли просто боялся, не известно. Но вот сегодня, все изменилось, натянув спортивное трико, Андрей вышел из своей комнаты и направился в комнату родителей. Дверь была нараспашку, мать в разодранной ночной сорочке, со свежими кровоподтеками на теле была зажата в угол отцом, который, пошатываясь и черно матерясь, пинал ее ногами. Мать первой увидела сына и в какой-то момент замолкла, глаза ее полные слез сделались огромными, а руками, она попыталась заткнуть себе рот. Все это мелькнуло перед глазами Андрея, и уже в следующую минуту он бросился на отца… Ясное дело, что такое нападение, даже с учетом внезапности было обречено на провал – отец был здоровый мужик, большую часть своей жизни проведший в общении с металлом на комбинате, а Андрей было всего лишь подростком. Да, ему крепко досталось в ту ночь, но Андрей считал, что в той самой первой схватке он победил, в ту ночь больше ни один удар отца не достиг матери. Так было положено начало жуткой семейной войне. Залечив синяки, Андрей отправился в спортивную секцию и стал заниматься самбо – достаточно успешно…
 
4.
    
      Спустя какое-то время, на, так сказать, первой развилке жизни, он задал себе вопрос – существовала ли связь, между его ночным поступком и так странно начавшимися отношениями с Илиссо. Тогда, в первый раз он такую связь отверг. Как и во второй раз, когда он задал этот вопрос, и в третий, тоже. Закончил школу, поступил в институт и ушел в армию, он с уверенностью, что подобной связи нет. Но на каждом повороте своей жизни, именно этот вопрос приходил ему в голову, прежде всего… А однажды, это был первый побег из плена, ночью, под дождем в горах, пробираясь по каким-то козьим тропам, не понимая, куда он идет, он впервые ответил на этот вопрос положительно. И каждый следующий поворот судьбы добавлял аргументы в пользу существования этой связи.
      
      Но было и еще кое-что. Это и удивляло, и поражало, но и создавало дополнительную линию напряжения – отношения между отцом и Андреем не ухудшились. А если подумать, то скорее даже улучшились. Нет, друзьями они не стали, ни один из них не хотел этого, а вот прислушиваться друг к другу они стали, каждый из них пытался донести другого собственные убеждения, собственную правду, не перекрестить в свою веру, а именно донести…

- …пойми, сын, это не злость во мне кипит. Точно – не злость, ты хоть у матери спроси, никогда злым не был.
- Что ж, ты от большой любви дерешься с нами, что ли.
- Можно и так сказать.
- Тогда я ничего в жизни не понимаю.
- Конечно, не понимаешь. Ты что думаешь, любовь – это вздохи при Луне, а когда время настанет, кувыркание в койке – нет, дорогой мой. У любви есть много разных сторон, и среди этого множества есть и такие – когда грязно, когда больно…
- Послушай себя, отец, что ты городишь! Что это за любовь, по которой ты каждый раз, как напьешься, полосушься со мной и до крови бьешь мать?! Ты в своем уме?!
- Ты погоди судить меня. Вот смотри, если бы я не любил тебя или, например, не любил бы твоей матери, разве не проще было бы уйти? Бросить вас, да и все и мне спокойней, и вам без нервотрепки? Или, например, выгнал бы вас из дома и все дела. Есть ведь такие, которые так поступают?
- Есть, только их по закону – раз и ногтю.
- К ногтю, и как ты себе это представляешь? Суд, раздел имущества и судебные исполнители. Это все ерунда! Это ты иностранной дури насмотрелся.
- Тогда я совсем не понимаю того, что ты хочешь мне сказать. Не понимаю, не могу понять?
- Черт, есть у меня одна большая проблема, не могу я выговорить словами, то, до чего дошел умом. Образования у меня маловато, не хватает мне слов.
- Говори такими, какие знаешь…
- Ну, представь, что жил ты, жил, считал, что все в жизни нормально. Искренне, по настоящему считал, что все, что происходит правильно. Как думаешь, есть такие люди?
- Если у них жизнь нормальная, то конечно. С чего бы им считать, что у них плохо, если у них хорошо.
- Так вот в том и все дело. Вот живет такой человек, живет и уверен, что идет как надо. А потом, однажды, наступает момент и выясняется, что он ошибается. При чем, не в чем-то одном ошибается, а ошибается вообще, в жизни ошибается, в правде ошибается, понимаешь?
- Ну, так, с трудом, честно говоря.
- Ну, вот смотри, например, моя работа. Живу, каждый день хожу на работу, вожусь там с железом, что-то ремонтирую, что-то делаю заново. Ну, или не я, а например ты…
- Ну?
- Ты меня не подгоняй. И вот, наступает тебе, например, лет тридцать, и ты понимаешь, что делаешь что-то неправильно…
- Работу выбрал неправильно?
- Вот-вот. Это важно. Ты думаешь, что неправильно выбрал работу. Тебе, тридцать, у тебя, есть время эту работу поменять, ты так думаешь. И у тебя даже хватает воли начать все сначала. Проходит еще лет десять, оп и получается, что ты снова ошибся, снова работа не та. Что, опять менять?
- Сорок лет, почему нет.
- Хорошо, еще раз поменял и снова ошибка. Что тогда?
- Дурак ты, если с трех раз не можешь понять, что тебе надо!
- Точно! Точно! Дурак, только если ты это понял, то уже вроде как не совсем дурак, а вроде как дурак начинающий умнеть. Чуть поумнел – понял, а нет такой работы, которая тебя бы устроила. Что тогда, почему думаешь ты. Оглядываешься – кругом-то люди работают, их-то работа устраивает, а тебя нет…
- Это ты так поумнел?
- Еще нет, настолько я еще не поумнел…
- Знаешь, или ты пример привел неправильный или говорим мы на разных языках, что ли…
- Ладно, наверное и впрямь, неудачный пример… Вот другой, может поймешь, вот ситуация, оказался ты в каком-нибудь жутком месте. Ни еды у тебя, не воды и идти ты не знаешь куда, а вокруг тебя только враги жуткие, и знаешь ты точно, что если попадешь в плен, то ждет тебя не просто смерть, а мучения страшные, истязания ну и все такое. Понимаешь?
- Ну да.
- Что может сделать человек в такой ситуации. Может надеяться до последнего, а может покончить с собой. Точнее, любой человек будет надеяться до последнего, ну до самого края. А потом либо плен, либо самоубийство.
- Ну, при таких раскладах, лучше самоубийство.
- Многие так думают, а вот решаются не все. Тут, понимаешь ли, зависит от того, где у человека край надежды.
- Ну и к чему ты это рассказываешь?
- А вот к вопросу, а что если, оказался в этой ситуации ты не один, а допустим с семьей. Не вот со мной и матерью, а со своей семьей, или даже с матерью, но без меня. Представляешь условия, то есть, должен ты будешь принять решение не только за себя, это относительно легко, а вот еще и за другого человека. И не за какого-нибудь дядю с улицы, а за мать, жену, дочь…
- Что-то ты батя, жути нагнал, сил нет…
- Ты не отвиливай, ты скажи, сможешь ты принять такое вот решение?
- Не знаю.
- Ты не злись, я ведь не обидеть тебя хочу, а объяснить, что со мной происходит.
- Не понимаю я твоего объяснения!
- Вот и я многого не понимаю, только вот кажется мне, что еще немного, и окажусь я вот именно в такой ситуации. Надо будет принять решение, которое я не хочу принимать, и буду я тянуть с ним, а вам с матерью будет все хуже и хуже…
- Куда уж хуже-то…
- Э-э-э, мелочь ты еще, чтобы понять, насколько может быть и бывает хуже…
      
      Да и кто бы понял? Пусть даже и не в тринадцать лет, а в двадцать или в тридцать. Так и не договорили они своих разговоров, не разрешили своих проблем. Так, процарапали где-то в памяти по бороздке и все. Это потом уже…

5.
      
      Следующая пара недель прошла вполне спокойно, если говорить о внутренних отношениях. Отец не напивался, синяки с тела матери сошли. Школьные занятия шли своим чередом. Начали им как раз преподавать химию, и совершенно неожиданно, этот предмет заинтересовал Андрея. Следом за ним, в круг интересов попали и математика, и физика. Точнее, большая часть предметов школьного курса. Но и это чуть позднее. А сразу после той ночи пропала Илиссо. Андрей по нескольку раз за день выходил на балкон, ждал, окликал, даже пытался бросать камешки, чтобы привлечь внимание девочки, но все было напрасно. Андрей вдруг понял, что эта его странная знакомая заняла какое-то место в его душе. Он даже обидеться на нее не мог, напротив, он чувствовал, что с ней что-то случилось.

      Прибывая все в тех же переживаниях, он рассчитал номер квартиры Илиссо и периодически наведывался на ее площадку, в надежде, что случайно встретит, а под конец двухнедельного срока, хотя бы только для того, чтобы услышать ее голос за закрытой дверью квартиры. Странное дело, он так и не решился постучать, только прикладывал ухо и ждал в надежде, что вот-вот и услышит…

      И чудо случилось, и даже не на площадке. Андрей в очередной раз вышел на балкон, вдруг за перегородкой что-то громыхнуло и до него донеслось:
- Скучал без меня?
- Илиссо, это ты?
- Нет, приведение морское, конечно я! Так ты скучал без меня или нет.
- Скучал, - сразу, безо всяких кривляний признался он, и стараясь быть аккуратным поинтересовался, - с тобой все в порядке?
- Сейчас уже да.
- А что было?
- Я в больницу попала, лечилась.
- Выздоровела?
- Что-то вроде того… Только ты больше не спрашивай про больницу, рассказывай, лучше про себя. Что делал, куда ходил… Рассказывай.
- Ничего особенного не видел, ходил…, - Андрей попытался вспомнить, где он был за это время, но оказалось, что кроме как в школу, в магазин, ну и на тренировку по самбо, ходить было некуда, он так и сказал, - некуда было ходить. Школа, тренировки…
- Скучный ты сегодня, - отреагировала на его ответ Илиссо, - так нельзя отвечать.
- Почему?
- А получается. Что жизнь штука тоскливая.
- А разве нет?
- Ты сейчас смеешься надо мной или действительно спрашиваешь, - уточнила собеседница.
- Спрашиваю.
- Тогда отвечаю, конечно, нет. Взять, хотя бы меня. Я лежала в больнице, на улицу нас не выпускали, и подниматься с постелей не разрешали, но я перезнакомилась с огромным количеством людей. Например, Ирина, она занимается в музыкальной школе, по классу фортепиано, у нее дома живет целых три попугая и собака по имени Буч. Потом Света, она приехала из Сибири, у нее коса почти до пяток, представляешь? А еще я познакомилась с женщиной, но совсем ненадолго, она лежала в той же палате, что и я, потом ей стало совсем плохо, ее перевели в реанимацию, где она и умерла… Жаль, она так интересно рассказывала о своем сыне… Потом, я прочитала несколько интересных книг. А ты любишь читать?
      Это был, на самом деле, весьма больной вопрос, читать Андрей не любил. Пришлось признаваться:
- В общем-то, не очень.
- А что ты читал?
- Ну, учебники…
- Я спрашиваю не про это. Я говорю о художественной литературе. Мне, например, очень нравится читать книжки о любви, особенно где любовь происходит в прошлом. Замки, рыцари, короли Генрихи, Людовики и тому подобное. Еще мне нравиться читать о пиратов, но чтобы там тоже любовь была…
- Про пиратов – это да, - согласился Андрей, - в прошлом году я читал. Там было остров, где были спрятаны сокровища…
- Я знаю, эту книжку, - откликнулась Илиссо, - она так и называется – «Остров сокровищ». Эта?
- Да…
- Хорошая книжка, только там про любовь ничего нет, а без этого книжка, как бы детская получается.
- А мне понравилась, - буркнул Андрей.
- Э-э, да ты обиделся?
- Нет.
- Обиделся-обиделся, я же слышу, по голосу.
- Нет.
- Ну не злись, я не хотела говорить тебе ничего такого. Это ведь всегда так, мальчишкам нравиться и фильмы и книжки про войну, а девочкам о любви. Это ведь нормально. Так и должно быть…
- Илиссо, я вот с тобой говорю, иногда мне кажется, что ты мне ровесница, а иногда уже совсем взрослая. Почему?

      За перегородкой произошло какое-то движение и стало тихо. Андрей постоял какое-то время прислушиваясь, а потом попытался увидеть что происходит по ту сторону перегородки. Однако разглядывать там было нечего, тогда он позвал собеседницу:
- Илиссо, ты еще здесь?
- Здесь.
- А я подумал, что ты ушла.
- А с чего же мне это уходить?
- Ну, вдруг я обидел тебя…
- Тогда не говори ничего такого, что может обидеть собеседника, - как-то зло посоветовала Илиссо.
- Вот блин, а что я такого сказал? Просто спросил. Не хочешь, не отвечай.
- Не хочу и не отвечаю…

      Андрей потоптался и произнес. Громко так, четко:
- Извини пожалуйста, я не хотел тебя обижать. Честное слово.
- Правда, - через небольшую паузу отозвались с той стороны перегородки.
- Честное слово, - поклялся Андрей.
- Ну ладно, прощаю…
      
      Может быть, это были смешные, детские разговоры. Только смеяться над ними ни тогда, ни сейчас некому. Так случилось, что он был единственным человеком, который владел ими. А делиться ими еще с кем-то… Нет. Это принадлежало только ему.
- Знаешь, Илиссо, мы так часто спорим с тобой из-за разговоров, - это было, наверное, неделю спустя. Просто Андрея осенило, и он поспешил предложить девочке, - давай договоримся, о чем можно говорить, а о чем нет. По-моему так будет проще, и ссориться мы не будем.
- Сам придумал?
- Сам, а что, тебе такая идея не нравится?
- Нет. Это неправильная идея. Более того, она жестокая.
- Не понимаю. Объясни.
- Хорошо. Допустим, ты говоришь, что не хочешь разговаривать о школе, допустим. Что тогда будет?
- Ты просто не будешь спрашивать меня о школе.
- Это не совсем так. Разговаривать-то мы не будем, но оставшись одна, я буду обязательно мучиться вопросом, а почему ты не хочешь говорить о школе, чем твоя школьная жизнь настолько отличается от моей, что ты не хочешь говорить. Понимаешь? Я ведь такое могу придумать! Ты даже не представляешь. И знаешь, что будет?
- Ну, придумала ты себе что-нибудь…
- А ты знаешь, что хорошее очень редко придумывается. Значит – я буду придумывать плохое, а это значит, что я буду относиться к тебе хуже. При чем, совершенно незаслуженно. Убедительно?
- Да уж, - ничего не оставалось, как чесать в затылке и признавать, что идея не очень, - я как-то с этой стороны не думал…

      А вслед за этим раздавался звонкий хохот Илиссо. Она бывала очень часто права, и очень часто наши серьезные разговоры заканчивались ее смехом. Сначала это было обидно, а потом ничего не оставалось, как присоединять свое совиное фырканье к ее бьющемуся хрусталю:
- Ну и чего смешного в этот раз?
- Твои слова, я с этой стороны не думал – а с какой стороны ты думал? Или ты думаешь разными сторонами о разном, и по очереди!
      Что скажешь, действительно смешно.
- Андрей, а ты знаешь, что когда мы ссоримся, это не так уж и плохо?
- Как это?
- Ты, например, когда мы ссоримся, переживаешь?
- Ну не то, что переживаю, а вот не по себе становиться.
- А я переживаю. И знаешь, что это значит?
- Что?
- А это значит, что мы думаем друг о друге, друг о друге…
- Ну, ты еще скажи, что мы влюбились.
- А разве это плохо?
      Илиссо была большая мастерица на такие переходы. То серьезно, то грустно, то смешно, а вот теперь даже и не поймешь сразу. Может быть, она и правда шутит…
- Не знаю.
- Что, никогда не думал с этой стороны, - очень ведь похоже на то, что шутит, даже легкий звон слышен вокруг.
- Вроде того.
- Слушай, Андрей, а у тебя есть девушка, которую ты любишь? - а вот это больше всего похоже на провокацию.
- Нет, - такие разговоры следует пресекать на корню.
- А я?
- Но…, - ведь неизвестно, как следует отвечать на такие вопросы.
      А кроме того, не было у Андрея никогда и повода размышлять на эту тему. То есть, были у него одноклассницы, о которых он думал, что они ему нравятся. А любовь – это было слишком сложно и откуда-то из кино. А то, что было у него перед глазами, то есть родители, то такой любви ему и даром не надо было – он ее не понимал.
- Ну и что ты потерялся? Ладно, давай я тебе вопрос попроще задам – я тебе нравлюсь или нет?
      И это у нее называлось попроще.
- Да, нравишься, - и это была правда, но какая-то словно, не вся правда.
- Не верю, - шумнула Илиссо.
- Почему?
- А ты меня никогда не видел, ты же сам говорил.

      Андрей обычно терялся от таких поворотов в разговорах, приходилось соображать прямо на ходу, иногда это получалось…
- Но внешность не самое главное, мы как-то об этом говорили.
- Хочешь сказать, что ты не будешь стесняться идти с девушкой, которая страшная или, скажем там, инвалид. Только честно.
      Честно – как это не просто иногда.
- Не знаю.
- Значит, некрасивые, тебе не подходят, - произносила Илиссо, таким тоном, что Андрею хотелось провалиться прямо сквозь балкон на самый первый этаж, а может и еще глубже, куда-нибудь в подвал.
- Ты поэтому не хочешь выходить на улицу, - как-то раз осторожно поинтересовался Андрей.
      Поинтересовался и замер, ожидая, чем отольется ему этот вопрос. Очередной ссорой или громким, заразительным смехом. И именно в тот момент он даже и не знал, что именно его больше устраивало. Но Илиссо не принимала двух вариантных решений. Да или нет – это был не ее стиль.
- Просунь руку, - потребовала девочка…
      
      К тому моменту, обоюдными стараниями расстояние между стеной и перегородкой было значительно расширено. Иногда через эту лазейку передавались книги, иногда учебники и тетрадки. Илиссо слабо давались точные науки, а Андрей отдавал соседке на проверку работу по русскому языку и литературе. И надо отметить, что Андрею даже как-то в голову не пришло попробовать посмотреть, как выглядит его собеседница.
- Что ты чувствуешь?
- Даже не пойму, - обычно, ритуал с взаимными прикосновениями они проводили, когда говорили до свидания или здравствуй. Наверное, это было странно, но придумав его однажды, Илиссо больше всего и настаивала на его исполнении.
- Я сейчас сяду поудобнее. Что чувствуешь сейчас?
- Волосы, они у тебя черные?
- Да, я брюнетка, я ведь южанка. Только ты не молчи, ты говори.
- Волосы длинные у тебя, прямые, тяжелые, как вода, - Андрей сделал паузу, ожидая, отзовется Илиссо, но девочка молчала. Андрей лишь почувствовал, как собеседница устраивалась поудобнее.
- Лицо, точнее лоб, высокий, а кожа словно горит у тебя, почему?
- Продолжай.
- Глаза, ресницы, у тебя однако, длиннющие. Похлопай ими, я ладонью чувствую – так приятно. Словно кисточкой по ладони ведут… нос тонкий, у тебя горбинка?
- Да, - коротко и как-то глухо отозвалась Илиссо…
- Губы…
      А потом что-то случилось, Андрея и так словно подогревало что-то. Где-то внутри организма словно газовая включилась – все четыре конфорки. А тут еще, Андрей хотел убрать руку, но Илиссо не позволила.
- Что ты сделала?
- Поцеловала.
- Но зачем?
- Разве тебе не понравилось?
- Но меня никогда…
- Молчи, пожалуйста, и продолжай, но только говори, пусть тихо, но говори обязательно, - попросила Илиссо, а Андрей словно остолбенел, пытаясь вспомнить, что там дальше.
- Губы…, подбородок…, шея… Господи!
- Неправильно, - отозвалась Илиссо, - это всего лишь грудь.
- Илиссо, я тебя прошу, перестань, - буквально взмолился Андрей, - зачем ты так…

      Девочка отпустила руку. Какое-то время они молчали, хотя, может быть, Илиссо что-то и говорила, но сердце Андрея так бухало, а кровь практически кипела, так что утверждать с полной уверенностью он не мог.
- Эй, за стеной, ты жив?
- Да, почти.
- Хочешь я тебе спою?
- Хочу…

      Никогда до этого Андрей не слышал такой песни. И дело даже не в том, что Илиссо пела на родном языке, была в этой песне такая тоска, что Андрей чувствовал, как поднимаются волосы, а еще минуту назад кипевшая кровь вдруг начала стыть. А голос Илиссо все плакал, все токовал, и если бы не сорвался в кашель, так, наверное, продолжалось и до сих пор…
- Илиссо, у тебя такой жуткий кашель, а ты на балконе со мной, - опомнился Андрей.
- Это не от холода, - отозвалась Илиссо, - это от воздуха.
- От воздуха, - не понял Андрей.
- Я пока была маленькой долго жила в горах, а там воздух чистый-чистый. Если ты в горах не был, то даже и нет смысла описывать, это надо видеть, этим надо дышать. А потом мы переехали сюда, и оказалось, что у меня больные легкие…
- А зачем же вы здесь остались, надо было бы вернуться.
- Ерунда, - недовольно буркнула девочка, - давай не будем об этом говорить.
      И уже в который раз понял Андрей, что эта вовсе и просьба, а практически приказ.
- Ладно, хорошо. А о чем будем?
- Песня понравилась?
- Даже и не знаю, - признался Андрей, - точнее, поешь ты ее так, словно она, ну не знаю, словно, о смерти…
- Правильно, - Андрей понял, что на его слова девочка улыбнулась, - это о том, как одна девушка, когда ее разлучили с любимым, ушла в горы. Шла, поднималась вверх, за облака по тропе. Пока у нее были силы, она шла и вспоминала своего любимого, каждую минуточку их счастья. А потом, когда сил, чтобы идти не осталось, она прислонилась и дереву, и стала петь, до тех пор, пока не умерла…
- Слушай, Илиссо, неужели так бывает?
- Не знаю, это же легенда, а у нас очень много легенд, но старики всегда говорят, что легенда не может родиться на пустом месте. Обязательно должна была быть какая-нибудь история…

      С той поры Илиссо еще несколько раз пела, иногда сама по себе, иногда по просьбе Андрея, и всякий раз пение ее заканчивалось длительный, печальным молчание. Разговор мог и возобновиться, но темы его получилась какие-то грустные.

6.

      А потом наступили некие изменения. Для одних, как например ,для Андрея, это была всего лишь природа, ее извечный круговорот, а вот для других, как Илиссо, менялось многое. Другими словами, наступила зима. Правда в тот год, зима была больше похожа на затянувшуюся, практически бесконечную осень. Холод, мокрый снег или дождь и ветра, точнее один ветер, но который господствовал в ту зиму. Именно тогда Андрей и увидел первый раз чудовище.

      Они как обычно сидели на балконе, одетые, закутанные, кто во что горазд, а разговор не клеился. Во-первых, Андрей простыл, и слова давались ему с большим трудом, а во-вторых, Илиссо была на редкость неразговорчивой и невнимательной. Было у Андрея ощущение, что мысли девочки где-то далеко отсюда. Несколько раз он вплотную подходил к мысли, чтобы поинтересоваться, но останавливался, подсказывало ему что-то внутри, что это будет как раз такая тема, которой лучше не касаться.

      Это был вечер. Да, именно вечер. Зимой дни и так не длинные, а когда на небе тучи, из которых не то сыплется мокрый снег, не то идет ледяной дождь, день словно и вовсе не наступает – весь день промозглые сумерки. Очередной порыв ветра забросил на балкон мокрых, холодных брызг.
- А сейчас появиться чудовище, - прошептала Илиссо и потребовала к себе руку Андрея.
- Я болею, - напомнил он, - заразишься еще.
- Ерунда, - отозвалась девочка, прижимая к себе его руку.
- Илиссо, - позвал девочку Андрей, - ты руку как раз к груди прижала.
- Не важно, - если хочешь, можешь меня трогать, может быть, мне будет не так страшно…
- Илиссо…
      Но договорить он не успел, небо вдруг окрасилось красным, а в нос ударил сильнейший запах серы и еще чего-то, невозможного для дыхания.
- Господи, что это? - воскликнул он.
- Это чудовище, смотри.

      Он посмотрел поверх бетонной плиты ограждения. Там медленно поднималось нечто огромное, подсвечиваемое снизу красным. Ветер неровными порывами толкал это нечто все ближе и ближе к ним. В какой-то момент облако из мутно прозрачного стало блестящим, словно в нем оказалась алюминиевая пыль. Теперь облако отражало красный свет и освещало округу невозможным, кровавым светом. Менялась и его форма, точнее, из неясной и расплывчатой массы, вдруг появился огромный монстр, морда его медленно повернулась по направлению к их дому, а мутные, с серебристой поволокой глаза словно обшаривали здание в поисках кого-то…
- Андрей, - услышал он шепот Илиссо, - если тебе нравиться, то можешь и дальше, но у меня будут синяки
      Только сейчас он понял, что от неожиданности сжал руку.
- Илиссо, прости, - он разжал ладонь и хотел забрать руку, но девочка не позволила.
- Вот так, пусть будет вот так…
      А еще он почувствовал, на что-то капает на руку – он подумал дождь, но капли были горячими – Илиссо плакала.
- Тебе больно, я…
- Нет, мне не больно, я плачу о другом…

      А страшное представление продолжалось. У чудовища обнаружились лапы и крылья. Крылья расправлялись, словно оно готовилось взлететь, а лапы вытягивались, и в какой-то момент Андрею показалось, что правая лапа чудовища всего в нескольких метрах от их балкона.
- Я пошла, - быстро сказала Илиссо, и раньше, чем Андрей потянул руку на себя, он почувствовал на ладони горячий поцелуй девочки, - завтра меня не жди.

      Сказала девочка и через мгновение хлопнула балконная дверь. Илиссо ушла в комнату. На следующий день ее действительно не было, а потом еще три дня. Андрей мотался по квартире, как неприкаянный. О чем он только не передумал за эти дни. И то, что обидел девочку, и что сделал ей ужасно больно, и что она опять попала в больницу. Это были три ужасных дня. А тут еще начался запой у отца. Всегда так бывает, плохому стоит только начаться. Чтобы хоть чем-то занять себя, Андрей начал читать газеты, которые бесплатно доставлялись все работникам комбината, на котором работал его отец…

      С какой точки не смотри, это была весьма странная литература. То есть, со стороны вроде как и ничего странного – обыкновенные слова, обыкновенные новости, но поверх всего написанного, чувствовалось нечто непонятное. Андрей просто отметил это, но не более того. Листая эту местную «толстушку» он выяснил, что каждый номер заканчивается двумя кроссвордами, причем, достаточно простыми, по крайней мере, ему удавалось разгадывать больше трех четвертей. Но это было так – не серьезно. А вот то, что было действительно серьезно, газета прочно вошла в его жизнь. До того момента, пока он не покинул город, он был, без преувеличения, ее поклонником, правда, весьма странным.

      Словно опомнившись, на целую неделю в городе воцарилась зима. Пошел настоящий, белый снег, на улице было морозно и чисто. С первыми морозами вернулась на балкон и Илиссо.
- Что с тобой было?
- Болела.
- Странно как-то ты болела, - пробормотал Андрей.
- В каком смысле?
- Ну, такое впечатление, что ты заранее знала, что заболеешь.
- Ну и что?
- Но ведь так не бывает.
- Бывает. Вот, например, если ты после школы, купишь десять мороженных и слупишь их в одиночестве, не надо и к цыганке ходить – будет у тебя ангина.
- Илиссо, ты меня с мысли не сбивай. Про ангину ты сказки рассказываешь, чтобы не отвечать на мой вопрос.
- Андрей, я не хочу говорить об этом. По крайней мере, не сейчас. Ладно?
      И вот честное слово, она просила. Редкий случай. Ну не мог он настаивать, когда девочка говорила именно так.
- Ладно, хорошо, - согласился он. Хотел уж сказать, что дело заметано, и предложить другую тему, но заговорила Илиссо.
- Я все расскажу тебе. Не сейчас, но расскажу. Все расскажу, обязательно, только немного позднее…
- Слушай, - показалось Андрею, да, именно помстилось на момент, что вот именно сейчас можно рискнуть, и он осторожно предложил, - ты, если выздоровела, давай пройдемся по улице.
      Она долго обдумывала это предложение. Слишком долго, если вдруг предположить, что решила она пококетничать. А кроме этого и ответ был отрицательным. Даже более того.
- Ты знаешь, Андрей, если ты хочешь, то иди. Пройдись по городу, поиграй с мальчишками, а я тебя подожду. Я тебе честно говорю, я не обижусь.
- Но…
- Я ведь понимаю, тебе хочется, я понимаю…

      И так это было сказано, что пробежал у Андрея самый настоящий мороз по коже. Он даже плечами передернул. Потом, позднее, он слышал, как таким вот голосом отпускала одна безнадежно больная женщина своего мужа к любовнице. Но это потом, позднее, а тогда на балконе, он не смог принять такого подарка, такого великодушия. Не принять, не понять. Не смог, что-то внутри его воспротивилось резко и четко.
- Скажешь тоже, что я улицы никогда не видел или с ребятами в снегу не кувыркался.
- А почему же предложил?
- Я думал, что тебе хочется пройтись.
- Из-за меня предложил?
- Да, хотел тебе приятно сделать.

      Если быть до конца честным, то когда Андрей делал предложение о прогулке, у него в голове не было именно этих слов и именно этих мыслей. Но вот она спросила, и Андрей понял, что именно по этой причине предложил прогулку. А слова пришли сами, те самые, которые выразили то, что было у него на душе, а может быть в сердце. А вместе со словами пришло к нему какое-то большое, настоящее, можно даже сказать, взрослое чувство. Ему до дрожи захотелось сделать что-нибудь приятное Илиссо. Но он получил отказ. И вот что необыкновенно, отказ ее он принял нормально, то есть правильно принял. Понял, что не ему только что отказала его странная собеседница, а самой себе. Почему-то…
- Ты заботишься обо мне, как настоящий мужчина, - голос Илиссо из-за перегородки звучал иначе, по-новому.
- Скажешь тоже, - смутился Андрей и даже порадовался, что их разделяет перегородка, потому что почувствовал, как краснеет.
      А девочка тем временем продолжала.
- Нет-нет, ты слушай, что я говорю. Ты вот сейчас сказал, а я в твоих словах почувствовала самую настоящую заботу. Даже больше…
- Обыкновенные слова.
- Нет, не обыкновенные. Я женщина, я умею слушать иначе и слышу больше.
- Ты прямо как скажешь – женщина.
- Да, я – женщина!
      О-о-о, как это было сказано! Даже если и был в голове самый маленький намек на несерьезность это разговора, то после таких слов даже он понял, что все серьезно. Все очень серьезно.
- Илиссо…
- Я – женщина, ты – мужчина. И мы вместе, здесь, не видя лиц друг друга, признаемся друг другу в любви.
      И пусть на тот момент Андрей все еще числился в подростках, как впрочем, и Илиссо. Пусть даже был Андрей мало образован в таких делах, но он понял, точнее, почувствовал, что на такие слова можно ответить только одним словом.
- Да.
- Андрей, и ты любишь меня?
- Да.
- И я. Я люблю тебя. Люблю больше всех на свете. Давно люблю, наверное, с самого нашего первого здесь свидания. У нас ведь не просто дружеские посиделки, а самые настоящие свидания.
- Да.
- Пусть они такие странные, но это, это… из-за того, что…, - договорить Илиссо не смогла, голос ее сорвался и Андрей услышал судорожное дыхание девочки и ее всхлипы.

      Господи, как в тот момент ему хотелось, чтобы не было между ними этой проклятой перегородки. Как ему хотелось прижать к себе Илиссо, обнять руками, бережно и крепко. Он словно почувствовал, как дохнуло на него какой-то незнакомой опасностью, не для него, нет, для его подруги. Это она нуждалась в защите, и он хотел быть этой самой защитой, готов быть этой защитой.

      Конечно, после таких слов, таких признаний невозможно продолжать разговор. Обязательно нужна передышка. И коротко распрощавшись, каждый из них покинул балкон. Можно смеяться, но так вот случилось у него, что на балкон он вышел подростком, а вернулся мужчиной. Да, так, в кратчайшее время произошло его взросление. И слава Богу, что он был крепким парнем, потому что не всякому дано повзрослев в одночасье принять на себя заботы взрослого мира и не согнуться при этом, не сломаться…
      
      Мать его, столкнувшись после работы с ним на кухне, где он бормоча что-то приблизительно музыкальное, чистил картошку, что за ним, наверное, никогда раньше не числилось, оторопела в дверях и даже сумку выронила.
- Что случилось, сынок, - таковы были первые ее слова.
      И он ответил коротко, как и полагается настоящему мужчине.
- Ничего, все нормально, решил к ужину картошки почистить…
- Спасибо, - только и нашлась мать. Пробормотала и заплакала.

      Так происходили перемены в его жизни. Быстро и бесповоротно. Наверное, он бы смог стать другим, но для этого надо было, чтобы и жизнь была другой. Совсем другой. И жизнь, и даже погода…

      Зима пока продолжалась, они встречались с Илиссо, разговаривали. Иногда смеялись, но больше разговаривали серьезно. Оказалось, что существуют у них большие, настоящие взрослые проблемы, которыми они делись друг с другом. Иногда потому, что надеялись на помощь друг друга, а иногда, чтобы просто поделиться тяжестью. Узнал Андрей о семейном положении Илиссо. И если раньше ему казалось, что его семейные проблемы самые ужасные, то теперь он понимал, что есть еще ужаснее…

- …папы не стало, а мать решила, что нам больше в Грузии делать нечего. Она, если честно, никогда не любила тех мест. Ей для нормального проживания нужен был город и не грузинский, а русский. Она много переписывалась, звонила кому-то и, в конце концов, нашла место здесь. Начала строить карьеру. Хотя, ну какая это карьера? Почти сутки на работе, а придет сил хватает только на то, чтобы умыться и лечь спать. А тут еще привычку завела себе, чтобы расслабиться, как она говорит, водит к себе мальчиков каких-то. Меня запирает в комнате или на балкон выгоняет, а сама…
- Девочка моя, - теперь Андрей часто так обращался к Илиссо, находил ее руку, всегда прохладную, целовал ее и прятал к себе под куртку.
      Это всегда успокаивало его возлюбленную, она устраивалась по ту сторону перегородки, и продолжала, понизив голос, практически шепча на ухо Андрею свои печали и горести.
- Андрюша, ты мне скажи, то, что там у нее на диване, это ведь не любовь, так ведь не любят?
- Знаешь, Илиссо, наверное, и так любят, но только любят не того, кто рядом, а кого-то еще, может быть себя. А может быть, так мстят, или так ненавидят. У жизни много разных непонятностей и парадоксов.
- Андрей, ты мудрый, как горец, - шептала тогда Илиссо свою похвалу, забирал руку Андрея и осторожно, губами касалась ее…
      
      Тогда, в те моменты, они еще не знали, что они счастливы. Просто для них те минуты и те часы были самыми лучшими. А потом вернулся ветер, потеплело, пришел дождь и сожрал снег. На улице опять стало сумеречно и промозгло, а синоптики, пряча глаза, обещали, что это должно когда-то прекратиться…
      
      Поезд тряхнуло на перегоне, и Андрей открыл глаза. За окном светало. Он повернулся на бок, и почувствовал, что под щекой мокро. Прикоснулся рукой к лицу – там были слезы. Первые слезы с того момента… Желание сна испарилось, как испаряется сигаретный дым. Стараясь не шуметь, он опустился со второй полки, достал из костюма сигареты и зажигалку, и вышел из купе в коридор. Тускло светило ночное /дежурное/ освещение, покачиваясь в такт вагону, он зашел в туалет, плеснул в лицо холодной воды, и, не вытираясь, вышел в тамбур. Закурил. Мельком взглянул на часы – было начало шестого… Очень раннее осеннее утро.