Еду в Гоби

               

Наконец мне сообщили, что 20 апреля в 255-ую партию отправляются две грузовые машины, и я должен быть наготове. На складе Управления я получил кое-что из спецодежды, спальный мешок и великолепные яловые сапоги и считал себя достаточно подготовленным для поездки в Гоби, о которой уже немало знал из путешествий Н.М.Пржевальского и из рассказа И.А.Ефремова "Олгой-Хорхой". С Надей мы договорились, что она приедет туда после того, как я освоюсь на новом месте и определюсь с жильем. Я впервые расставался с женой на неопределенный срок, оставляя ее среди незнакомых людей, в чужой стране и с очень небольшой суммой денег. Однако я уже хорошо знал, что моя Надя не склонна впадать в отчаяние и депрессию, готова поехать за мной хоть на край света и зловещая пустыня Гоби после экспедиций по высокогорным сыртам и джайлоо Киргизии ее отнюдь не пугает.

Рано утром во двор городка заехали два грузовика ЗИС-150, загруженные оборудованием и материалами для партии. В кабину одного из них сел геолог Геннадий Сединкин, молодой специалист, выпускник Свердловского горного института, а во вторую - я. Мы познакомились с нашими шоферами. Иван Кожевин был родом из забайкальских казаков с очевидной примесью бурятской крови. Он был черноволос и черноглаз, скуласт, высок и грубоват. Иван Панасюк приехал в Монголию из-под Полтавы. Это был типичный украинец - разбитной, говорливый, с хитринкой. На мою шутку о том, что два шофера и два Ивана - хорошая примета перед дальней дрогой, он весело ответил, что в 255-ой нас ждет третий - Иван Кириленко.

Попрощавшись с провожающими нас женами - жена Геннадия держала на руках крохотную девчушку с громким именем Изольда, свидетельствовавшем о претенциозных наклонностях ее родителей,,  мы тронулись в неизвестность. Нам предстояло преодолеть триста километров, из которых только несколько, приходившихся на городские улицы, можно было назвать дорогой. Впрочем, эта страна в значительной своей части прекрасно могла обходиться вообще без дорог, настолько ровными и гладкими были ее бескрайние просторы к югу от столицы.

 Быстро осталась позади улица Сталина. Проскочив мост через неглубокую речку Тола, мы оказались на окраине. Внезапно шедшая впереди машина Кожевина резко свернула в переулок и замерла у облупленной хижины с надписью "Гуанз". Я уже знал, что в русском эквиваленте это заведение соответствует столовой. Я не стал бы вспоминать или придавать значение этому эпизоду, если бы он не врезался мне в память как один из образчиков поведения советских людей в чужой, достаточно независимой стране.
Мы вошли в довольно неопрятное помещение, насыщенное запахами прокисшего пива и китайской кухни. За прилавком орудовал ловкий молодой китаец, а перед ним выстроилась небольшая очередь из аборигенов, одетых явно по-городскому. В трех углах стояло по столику, за которыми плотно теснились откровенные любители выпить. К моему удивлению я заметил среди них и несколько женщин, дымивших трубками. Как у наших киргизов и казахов, женщины этого кочевого народа пользовались равными правами и свободами с мужчинами, а в ряде случаев и злоупотребляли ими.

Подойдя к одному из столиков, Кожевин без лишних церемоний небрежным жестом потребовал освободить места и оставил только четыре стула для нашей небольшой команды. Поразительно, но монголы безропотно и даже с какими-то виноватыми улыбками молча поднялись, забрали свои питейные принадлежности и откочевали к другим столикам. Кожевин пригласил нас к столу. Я чувствовал себя не совсем удобно, но подчинился. Мы втроем уселись, а наш лидер продолжал хозяйничать как у себя в избе. Он подошел к прилавку и не обращая внимания на небольшую очередь решительным тоном приказал буфетчику:
- Ну-ка, Миша, принеси нам ящик пива! Да смотри, чтобы было свежим! Налей четыре по сто пятьдесят, да дай чего-нибудь закусить! - Китаец радостно заулыбался, закланялся и, бросив обслуживать очередь, кинулся исполнять распоряжения Ивана. Прочие посетители терпеливо ждали, молча разглядывали нас, но я не обнаружил у них ни малейших признаков недовольства или возмущения. Я был в недоумении.

Когда все заказанное появилось на столе и Иван, радостно потирая руки, произнес тост за удачную дорогу, я попытался выяснить, как эта небольшая пьянка сочетается с необходимостью преодолеть расстояние в триста километров?
- А что тут такого? Милиции теперь на тыщу верст не найдешь, а нам мантулить по степи без настроения не очень сподручно. Да и чего, паря, опасаться? Здесь даже если заснешь за рулем, то все равно никуда не влетишь - степь как стол.
Пришлось удовлетвориться объяснением и надеяться на опыт и закалку наших водителей, тем более, что рассудительный Панасюк тоже не отставал от бесшабашного казака.
Я было подумал, что китаец, которого Кожевин назвал Миша, его добрый знакомый, но Иван объяснил мне, что советские всех китайцев называют "мишами", а те, в свою очередь, называют наших "ванями" и "марусями". Монголы же и русские в обращении друг к другу пользовались одним словом  "кампан". Думаю, что это было производным от слова "компаньон".
Придя от импровизированного завтрака и ощущения ничем не ограниченной свободы в превосходное настроение, мы расселись по кабинам и покатили дальше.
               
Весна уже вступала в свои права - кругом цвели миниатюрные степные ирисы, пробивалась свежая зелень разнотравья, среди мягких молодых побегов топорщились жесткие прошлогодние метелки чия. Солнце пригревало во всю. На кучках выброшенной из недр хрящеватой земли стояли столбиками и с любопытством смотрели на нас непуганые тарбаганы - гобийские сурки. Их было невероятное множество. Они постоянно перебегали нам дорогу, ухитряясь ни разу не попасть под колеса. Зверьки были так упитанны, что, казалось, под их роскошной серовато-бурой шкуркой нет ничего, кроме жидкого жира. Панасюк сказал мне, что осенью монголы отстреливают их миллионами, а шкурки экспортируют на Запад. Мех тарбагана прочен, а жир целебен.

Еще я обратил внимание на множество разбросанных по степи и выбеленных солнцем костей разнообразных животных. Легко различались разрозненные кости и целые скелеты верблюдов, лошадей, коров и овец. Скелеты овец подчас лежали в определенном порядке – звездочкой – черепами внутрь. Иван сказал, что все это последствия "джута" - когда после обильного снегопада и оттепели внезапно нагрянет мороз и снег покроется жестким настом, животные не могут добраться до подножного корма и гибнут от бескормицы.
Однако не все погибали. Повсюду мы видели пасущиеся стада домашних животных, в отдалении от которых заметили также небольшие стайки изящных степных косуль-дзеренов. Весенняя степь являла собой извечное торжество и противостояние жизни и смерти. По обилию признаков того и другого она напоминала саванны Африки и прерии Америки, о которых я читал в детстве. Я представлял себе знаменитую Гоби гораздо более пустынным местом, но это несоответствие с реальностью меня нисколько не расстраивало.

Тяжело нагруженные машины неторопливо бежали на юг. Водка и пиво с каждым километром все ощутимее оказывали свое расслабляющее действие. Ближе к полудню, идущий впереди Кожевин,  внезапно остановился. Мы с Панасюком стали рядом. Привал. Мы забрались под брезент и решили передохнуть. Вскоре все уснули. Проспав не более часа, я вылез и от нечего делать стал бродить по степи. С первых же шагов меня поразило богатство, которое я попирал ногами - все обозримое пространство вокруг было усеяно щебнем разрушенных выветриванием скальных пород, в котором сверкали и переливались всеми цветами радуги агаты и халцедоны. Я поднимал то осколки сердолика разнообразных расцветок от оранжевой до красно-коричневой, то обломки оникса с концентрическими, неправильной формы, слоями, с нежными переходами от белого к черному.

В центральных частях жеод полости минералов были выстланы кристалликами горного хрусталя или дымчатого кварца. Я стал набивать карманы наиболее красивыми образцами, но вскоре убедился, что не хватит и рюкзака, чтобы охватить все многообразие этого минерального заповедника. Пораженный невиданной красотою, я размечтался о возможности набрать из обломков мозаичное панно или столешницу. С полными карманами я пошел к машине с намерением показать это великолепие моему коллеге - геологу Сединкину. Велико же было мое разочарование, когда опухший от сна специалист, окинув сокровище равнодушным взглядом, спросил меня - что это и для чего я их собрал? Я был потрясен! И он смеет называться геологом? Можно ли оставаться равнодушным к подобной красоте и диковине? Так и не сумев разбудить в нем интереса к своим находкам, я пришел к выводу, что он относится к категории людей, не способных удивляться и восхищаться природой и ее чудесами. Я в нем разочаровался.

Немного перекусив всухомятку, мы попылили дальше. Через некоторое время, в струящемся над горизонтом мареве, показались неясные очертания горной гряды. Панасюк сказал, что мы приблизились к хребту Чойр, или Чойрен. От него до партии оставалось менее ста километров. Нам придется сделать небольшой крюк, чтоб обогнуть его. За хребтом вид местности несколько изменился - вместо равнины вокруг, как волны застывшего моря, простирались невысокие увалы со скудной пустынной растительностью. Это уже был тот ландшафт, среди которого мне придется жить и работать. Солнце клонилось к закату, когда за одним из холмов в широкой лощине мы увидели конечную цель нашего путешествия - лагерь 255-ой партии.               
               
               

В благословенном Октор-Кое тоже была геологоразведочная партия, но она состояла из аккуратных финских домиков, имела клуб, столовую и даже двухэтажную школу. Здесь же я увидел с десяток юрт, да два небольших бревенчатых домика. Над одним из них развевался выцветший кумачовый флаг и торчала антенна рации. Сердце мое невольно сжалось - и куда только черт меня занес? После прекрасного нового поселка городского типа Кашка, расположенного в живописном зеленом ущелье на выходе в цветущую Чуйскую долину, я оказался у черта на куличках, где-то в сердце Центральной Азии, в безводной пустыне Гоби, о которой большинство людей имеет самые смутные и не очень приятные сведения из учебников географии. К тому же я оказался здесь не как путешественник, который после окончания маршрута вернется в цивилизованный мир, а приехал работать по контракту на целых три года. При виде этой унылой картины мое настроение испортилось, но я старался не подавать вида, тем более, что встречать нас высыпало все население партии. Позже я на себе прочувствовал, что значит для людей, затерянных в пустыне, приход машин и появление новых людей из города. Их ждут с нетерпением, ждут писем, посылок, новостей и сплетен.

Население партии состояло из пяти советских специалистов, 25-30 монгольских рабочих, нескольких китайцев и пары немецких овчарок. Возглавлял это сообщество начальник партии Григорий Гаврилович Басанский - худощавый мужчина лет пятидесяти с резкими, мефистофельскими чертами загорелого лица и полным ртом золотых зубов.
Особое любопытство окруживших нас людей вызвали, конечно же, свежие люди - мы с Сединкиным. Начали знакомиться. Как на официальных правительственных встречах Басанский представил нам свой контингент: Михаил Сапронов - инженер по бурению, Анатолий Тихонов - электромеханик партии, Юрий Дербенев - прораб по горным работам, которого я должен был сменить в связи с его возвращением в Союз, Николай Фокеев - слесарь на все руки и мой знакомый Николай Мармулев - коллектор партии. Кроме них в партии числились три советских шофера, о которых я уже упоминал, и водитель ГАЗ-63 Николай Тютрин – из “местных русских” – так здесь называли эмигрантов из России, бежавших во время гражданской войны. Теперь этот список пополнили мы с Сединкиным.

Шофера раздали письма и посылки и в заключение, под восторженные восклицания наших соотечественников, извлекли из кузова двадцатилитровую канистру с пивом. Последним подошел высокий, худой старик-китаец, которому Панасюк передал узкий сверток с бутылкой архи. Это был лагерный повар Кеша - большой матерщинник и любитель выпить. Басанский тут же отправил его готовить праздничный ужин в честь приезда новых людей, а нам предложил умыться с дороги и пожаловать в юрту, исполнявшую роль столовой, кают-компании и зала заседаний.
Ужин состоял из жареной баранины с картошкой и китайских пампушек вместо хлеба. Обслуживал нас Кеша. Он непрерывно что-то бормотал по-русски, но из-за отсутствия зубов и скороговорки я ничего не мог понять. Понадобилось несколько недель, прежде чем я освоил его своеобразную речь, перемежаемую крепкими русскими выражениями. По тому, как блестели его глаза, я понял, что он успел приложиться к бутылочке. Водку он пил из баночки из-под икры, крохотными дозами, но зато через каждые полчаса и поэтому всегда был в слегка возбужденном состоянии.

В честь встречи дорогих гостей хозяева выставили пару припасенных заранее бутылок архи, а когда она кончилась, кто-то принес еще две глиняных баклажки без горлышек, запечатанных полосками плотной бумаги. Это была китайская рисовая водка "Ханшин", о которой я прежде слышал от своих дальневосточных родственников, называвших ее "Ханжой". Я впервые пробовал этот продукт, напоминавший по вкусу и запаху самый низкопробный самогон.
Вечер прошел чисто по-русски - было много съедено и выпито, много сказано и спето. Засиделись допоздна, не очень заботясь о завтрашнем дне. Рабочий день в партии не был строго нормированным и поэтому утром каждый спал по потребности. По укоренившейся рудничной привычке я проснулся в шесть часов и вышел из юрты. Солнце еще не вылезло из-за ближних холмов, но небо уже было пронзительно-голубым. Чистый и свежий воздух напоен ароматами степных трав и приятным дымком горящего "аргала" (сухого навоза), которым монгольские женщины топили железные печурки в юртах. Кстати, процесс сборки аргала в степи весьма своеобразен и мне часто приходилось его наблюдать. Происходит это так - женщина ("хуухан") одевает за спину плетеную корзину из ивняка, берет в руку легкую, тоже из ивняка, вилку на длинной ручке, подхватывает ею сухой помет, предпочтительно коровий, и через голову, не глядя, забрасывает его в корзину. Наши остряки прозвали этих тружениц, рано утром выходящих с корзинами в степь, шагающими экскаваторами.

 Кеша уже хлопотал в столовой возле раскаленной печи, для которой издалека, с лесистых берегов Онона, привозили дрова. Он весело приветствовал меня и даже предложил похмелиться из своей баночки. Я отказался, ибо даже мысль о водке, особенно после мерзкой ханжи, оставившей во рту пакостные ощущения, была мне отвратительна.
После завтрака, состоявшего из той же баранины, но только с рисом, я в сопровождении Юры Дербенева начал знакомиться со своим будущим хозяйством. Мы начали обход с разведочных канав, расположенных поперек гребня ближайшего увала, на котором были видны выхода флюоритовых жил. Флюорит, или как его еще называют - плавиковый шпат, представляет собой полупрозрачный минерал с широкой гаммой оттенков - белого, зеленого или фиолетового цвета - содержащий в своем составе фтор. Он широко используется в металлургической промышленности в качестве флюса, понижая температуру плавления пород, уходящих в шлаки. В Союзе запасы этого сырья недостаточны и поэтому мы решили запустить лапу в недра наших ближайших соседей. Прежде чем осваивать месторождения, обнаруженные в результате поисковых и съемочных работ, требуется провести их детальную разведку, чтобы определить запасы и качество полезного ископаемого. Для этих целей необходимо пройти разведочные канавы, шурфы и пробурить глубокие скважины. Таковы были ближайшие задачи партии и мои, как специалиста по горным работам. "Сложность и масштабность" предстоящих задач обескуражили меня. После карьера с его новейшим по тем временам оборудованием я откатился на столетие назад - к эпохе ручного бурения и совковой лопаты. Ну и влип!

Канавы были намечены, но их проходка затормозилась ввиду отсутствия необходимого оборудования, которое мы привезли на наших машинах. Теперь можно было приступать к бурению шпуров, взрыванию породы, расчистке и описанию жил и отбору проб.
На обратном пути к партии Юра подвел меня к небольшой яме, вырытой в степи метрах в ста от нашего лагеря. Яма была перекрыта досками и с одной стороны имела спуск, закрытый пологом из старого брезента. Это оказался склад взрывчатых материалов. Приподняв полог, я увидел десятка два ящиков с аммонитом. Здесь же находились ящики с детонаторами, огнепроводным и детонирующим шнурами. Еще один сюрприз, который никак не вписывался в классические представления о хранилищах взрывчатых веществ и средств взрывания, впитанные с института и закрепленные на руднике. На мой вопрос, как же осуществляется охрана "склада" и ведется учет расходования ВВ и СВ, Юра только пренебрежительно махнул рукой - никому здесь до этого нет дела, а монголы вообще даже боятся подходить к этому месту.

Я понял, что мне придется смириться с существующими реалиями, по крайней мере, до тех пор, пока я не разберусь с ними и не решу для себя, что следует изменить, а с чем придется смириться.
Ознакомившись с хозяйством, я пришел к выводу, что для начала работ есть все необходимое и недостает лишь самой малости - достаточно квалифицированных рабочих. Басанский уверил меня, что в ближайшее время в партию прикочуют несколько семей аратов, имеющих кое-какой опыт земляных работ. Рассчитывать придется только на них. А для начала в партии есть бурильщик-китаец, обладающий к тому же опытом ведения взрывных работ, однако без законного права на их производство в виде "Единой книжки взрывника". Это было грубейшим нарушением существующих в Союзе правил, ибо даже мой диплом горного инженера давал мне только право руководства взрывными работами, но не их производства. Однако выхода не было и приходилось считаться с обстоятельствами.
               
               
В новых условиях самым сложным оказалось преодоление психологического барьера, вызванного резким переходом от активной и ответственной работы на карьере к практически полному безделью в партии. Привыкший к быстрому и оперативному решению достаточно сложных производственных задач, я по инерции сохранял прежний темп и справлялся со всеми вопросами за полчаса-час. Избыток энергии и времени я попытался направить на улучшение организации и повышение производительности труда, но сразу же наткнулся на активное сопротивление не только рабочих, но и начальства партии. Всех вполне устраивало вяло текущее состояние дел. Здешняя публика как бы жила в ином пространственном и временном измерении. Главная забота заключалась в том, чтобы растянуть время да сократить расходы на питание. В партии все жили "под карандаш", в кредит. Наша зарплата оставалась в Улан-Баторе, а в партии фиксировались только текущие расходы, которые потом погашались вычетами из зарплаты. При этом количество и качество питания напрямую зависело от самых скупых членов коллектива. Они энергично протестовали, например, против закупки овощей и прочих "деликатесов" вроде импортируемой из Союза гречневой крупы или хорошего китайского риса. Мы жили на одной баранине, картошке и макаронах. Мои попытки убедить в необходимости более разнообразного
ассортимента привели к тому, что Мармулев и Тихонов посоветовали мне перейти на индивидуальное питание в соответствии с моими вкусами. Коллектив всегда прав и мне пришлось с этим смириться.

Однако вскоре сама монгольская природа пришла нам на выручку. Как-то из геологической рекогносцировки по окрестностям Бор-Ундэра вернулся начальник партии Басанский, привез с собой пару диких уток и бросил их Кеше с распоряжением приготовить жаркое из дичи. Он рассказал, что в нескольких километрах от лагеря обнаружил группу мелких солончаковых озер с множеством перелетных птиц. Это известие мгновенно вывело всех из состояния оцепенения. Не прошло и получаса, как наш маленький коллектив вооружился до зубов и оказался в кузове грузовика Ивана Кириленко. Мне вручили "ничейную" одноствольную "тулку" двенадцатого калибра и дали несколько патронов, снаряженных буровой чугунной дробью. Через несколько минут бешеной гонки по бездорожью мы оказались вблизи озерка, над которым стоял гомон от бесчисленного множества самых разнообразных водоплавающих птиц, устраивающихся на ночлег. Кого здесь только не было! От крохотных суетливых чирков до царственных лебедей! К сидящим на воде прилетали все новые и новые собратья и с шумом и плеском приводнялись. Я впервые в жизни попал на охоту, но сразу почувствовал нарастающую волну азарта и жажды добычи.

Басанский дал команду тихо рассредоточиться по периметру озера и быть очень внимательными, чтобы в азарте не перестрелять друг друга. Я никогда не стрелял влет и поэтому постарался, прячась за кустами чия и высокой травой, подкрасться на прямой выстрел. Не успел я приблизиться к берегу, как раздался первый выстрел, вслед за которым открылась такая беспорядочная стрельба, что в несколько мгновений вся дичь поднялась на крыло и в панике заметалась над озером. Выстрелив несколько раз впустую, я прекратил напрасную трату патронов и отошел от греха подальше. Вскоре озеро совершенно опустело, в наступающих сумерках птицы перелетели на смежные озера, и стрельба постепенно затихла. К машине потянулись охотники с небогатой добычей. Сапронову удалось подстрелить серого гуся, а Басанскому - двух пеганок. Трудно было ожидать лучшего результата от стихийно организованной облавы.

Возвратившись в партию, мы тут же организовали великолепный "кондёр". Пока дичь варилась, расторопный Иван Кириленко успел смотаться за тридцать километров к "агенту" и привез от него пару бутылку спирта. Агент - чисто монгольское явление, представляющее собой кочующего по аймакам продавца товаров первой необходимости, в число которых входит также водка или спирт. Меня удивил вид этого продукта. На бутылке была наклейка из клочка школьной тетради в клетку с отпечатанным на пишущей машинке текстом на монгольском языке, из которого мы поняли только то, что это в самом деле спирт и крепость его 96 градусов. Даже разбавленный, этот напиток произвел на меня настолько ужасное впечатление, что я постарался ограничиться первым тостом за будущую удачную охоту.
               
Охота и связанные с нею переживания мне очень понравились, но я тут же решил, что дело это требует более серьезного подхода и мне следует запастись оружием. Я вспомнил совет грузина из министерства и в первый же выезд машины по ближайшим окрестностям отправился вместе со всеми, чтобы проверить возможность его приобретения.
Ближайшим населенным пунктом оказался Ундур-Хан - центр соседнего Хэнтейского аймака (области), находившийся от нашей партии, расположенной на территории Восточно-Гобийского аймака, в полутораста километрах. Несколько унылых строений и десятки стационарно установленных юрт - вот и весь областной центр. Возле здания Совета, над которым лениво завис красно-синий государственный флаг, располагался магазин, в который мы вошли всей толпой, вызвав своим внезапным появлением удивление полусонного продавца. В торговой точке было полутемно, пыльно и царил ужасающий беспорядок. Вещи висели и валялись на прилавке как попало.

За два года пребывания в этой стране я так и не увидел ни одного магазина с порядочно организованной торговлей. Видимо в этом постоянном хаосе проявлялся национальный характер кочевников, не знакомых с понятиями аккуратности и чистоты. Проще изнывать от скуки и безделья, чем навести элементарный порядок в небольшом хозяйстве! Впрочем, что говорить о казенном товаре и требовать опрятности от людей, не знакомых с баней, личной гигиеной и регулярной сменой нижнего белья. Как можно требовать чистоты от людей, всю жизнь проводящих в дымной юрте, в центре которой стоит жестяная печь и лежит куча аргала? Бытие определяет сознание и от этой истины никуда не денешься.

Первозданный хаос, царящий в магазинчике, с лихвой компенсировался изобилием товаров, ассортимент которых был нисколько не беднее, чем в столичном Монценкоопе. Из-за отсутствия денег я не очень к ним присматривался, тем более что все мое внимание было направлено на угол, в котором я увидел оружие. Рядком выстроились наши боевые карабины калибра 7,62 мм по цене 250 тугриков за штуку. Здесь же стояли тульские малокалиберные винтовки ТОЗ-8 и ТОЗ-9, стоившие соответственно 90 и 100 тугриков. Рядом находились коробки с патронами. Самым удивительным было то, что для приобретения любой винтовки и боеприпасов к ней необходимо было иметь только соответствующую сумму и - никаких разрешений! Мне, воспитанному на Родине в обстановке всяческих запретов и ограничений, это показалось просто невероятным. Только в Монголии я постепенно начал усваивать, что такое настоящая гражданская свобода!

Убедившись в том, что с приобретением оружия действительно нет проблем, я решил в ближайшую получку купить малокалиберную винтовку. Конечно, приятнее было бы заиметь солидный карабин, но я не собирался охотиться на крупную дичь. Моя мечта сбылась скорее, чем я предполагал. Прослышав о моем желании, один из моих рабочих, бывший охотник на тарбаганов, предложил мне свою мелкашку всего за 70 тугриков и при том - в кредит под зарплату. Оружие было почти новым и хорошо пристрелянным.

Моя первая охота с личным оружием состоялась на тех же озерах. В качестве солидного компаньона я пригласил Михаила Сапронова. Это был наиболее спокойный, трезвый и самостоятельный член нашего коллектива. Небольшого роста, с приятным располагающим лицом, он, в отличие от остальной братии, никогда не терял чувства собственного достоинства и не опускался до панибратства.
Михаил вооружился двустволкой, я впервые пошел с собственной мелкашкой. Мы отправились на озера пешком часа за два до вечерней зори и по пути обсудили наши тактические действия. Согласно замыслу, решено было устроить скрадки на противоположных берегах двух соседних озер, чтобы отстреливать дичь по очереди при ее перелете с одного озера на другое. Наш расчет полностью оправдался, но конечный результат охоты оказался довольно неожиданным - Михаил расстрелял все патроны впустую, а я, к собственному удивлению, добыл первых трех уток.

До сих пор хорошо помню эти трепетные мгновения. Я лежал за прибрежными кустиками и с тревогой смотрел, как быстро над озером опускаются сумерки. Скоро я не увижу мушки. Внезапно вдалеке послышался звук дуплета - это стрелял Михаил. Вскоре надо мной раздался свист утиных крыльев и прямо против меня метрах в пятидесяти на воду стремительно сел кряковый селезень. Я тщательно прицелился и плавно нажал на курок. Выстрел. Селезень даже не шелохнулся. Его головка поникла и исчезла под водой. Попал! Радости моей не было границ, но я сдержал свои чувства и не бросился за добычей. Моя выдержка была тут же вознаграждена - убитый селезень оказался прекрасной приманкой. Через некоторое время снова раздался шум крыльев, и на воду рядом с ним опустилась пара огарей. Один из них за свою неосторожность поплатился жизнью, другой с печальным, стонущим криком улетел. Я успел подстрелить еще одного огаря, прежде чем перестал различать мушку на винтовке. Тогда, сняв сапоги, я полез в воду и, осторожно нащупывая илистое дно, добрался до дичи.
Когда ко мне подошел, расстроенный неудачей, Михаил, я с невозмутимым видом, как заправский охотник, приторачивал добычу к поясу. Начало было положено и в последующем всем видам охоты я предпочитал прицельную стрельбу из своей верной мелкашки. Славно мы с ней поохотились за два года в Монголии!
               
               
Заметив мое увлечение походами  в поисках добычи или  простого времяпрепровождения, старожилы партии  предупредили меня  о необходимости соблюдения предосторожности при встрече с бродячими собаками. По их словам, невдалеке от нашего лагеря находится “долина смерти”,  которая служит местом “захоронения” покойников. Туда араты свозят не только своих умерших, но даже, якобы, еще живых, но безнадежно заболевших родных и близких. Их кладут на телегу, состоящую из пары оглобель, узкой платформы и двух колес, вырезанных из массивных сбитых досок, и везут в долину. Там сопровождающий, не оглядываясь на свой скорбный груз, делает большой круг и возвращается назад. Так как телега имеет самую жесткую конструкцию, то на любой кочке или тарбаганьей норе покойник с нее сваливается и, таким образом, без лишних хлопот считается, если можно так сказать, захороненным. Остальное довершат его священные собаки.
   Мне даже показали на двух-трех крупных черных  псов, регулярно посещавших  “столовую” в надежде подкормиться остатками наших трапез. На мой вопрос, почему этих тварей считают людоедами, Мармулев указал на подобие ошейников из грубой красной ткани, вырезанной в форме треугольников, и сказал.  -  Этот ошейник свидетельствует о том, что собака съела своего хозяина или его родственника. Она считается священной. Собаки привычно ждут добычи в долине смерти, и если ее долго нет, то могут напасть на случайного прохожего. Такие случаи бывали.

 Я с недоверием отнесся к его рассказу, но в том, что эти мрачные и нелюдимые псы – существа серьезные и опасные, убедился достаточно скоро. Однажды, умывая руки возле столовой, я увидел одного из этих псов, терпеливо ожидавших подачки.  Он пристально смотрел на меня ничего не выражающим взглядом и, желая выразить подобное же пренебрежение, я  брызнул водой ему в морду. Прямо скажу, я сразу же понял всю легкомысленность и неуместность своего поступка –  шерсть на его спине встала дыбом, он приподнялся слегка на лапах, изображая полную готовность к прыжку в направлении моего горла, дикие глаза загорелись желтым огнем, страшные клыки оскалились. И при этом – ни одного звука. Мне стало жутко, и я быстро заскочил в юрту. Между прочим, наши культурные немецкие овчарки Пальма и Розка  избегали общения с этими псами и вели знакомство только с одомашненными собаками  аратов.

О странностях монгольского обычая ликвидации своих умерших я слыхал и читал  раньше. Рассказывали, что бывший вождь МНР маршал Чойболсан с целью прекращения столь нецивилизованного способа  захоронения даже издал указ, предписывающий закапывать трупы в землю. В этом я имел случай убедиться лично. Проезжая как-то у подножия одинокой сопки в отрогах Хэнтейских гор, я почуял сильный трупный запах.  Осмотревшись,  увидел  свежую “могилу” – небольшую продолговатую кучку плоских камней,  едва прикрывавших чье-то тело. Ни палочки, ни веточки.  С глаз - долой, из сердца – вон.

Что касается формальной стороны обряда, то  в действительности он много сложнее описанных мною случаев. Вот как он должен осуществляться в соответствии с канонами ламаизма.
“В зависимости от того, в год какого животного и под каким знаком родился покойный, ламы определяли, в какой из четырех стихий должно быть погребено тело – водной, воздушной, земляной или огненной. Иными словами, его могли бросить в реку, оставить на поверхности земли  или на дереве, зарыть или сжечь, причем один из этих способов для каждого считался наиболее подходящим, еще один – терпимым остальные два исключались. Но на практике простые монголы либо чуть прикрывали мертвеца слоем земли, либо просто оставляли в степи на съедение волкам. Считалось, что душе легче выйти из тела, если плоть разрушена, поэтому если труп в течение долгого времени оставался не съеденным, родственники покойного начинали беспокоиться о его посмертной судьбе.” Вот где истина.

    Первый, пусть и не очень большой, охотничий успех стал причиной резкой перемены в моем настроении. Мне подумалось - четыре года я как проклятый оттрубил на карьере в жестокой борьбе за план; недосыпал; извлекал из-под машин тела своих рабочих; ругался с начальством; топил переживания на дне стакана - так неужели я не заслужил своим трудом того, чтобы воспользоваться сложившимися обстоятельствами и не пожить здесь беззаботно, среди полудикой природы, вдали от мирской суеты и, к тому же, получая за это приличное содержание здесь и огромную сумму в Союзе? Эта мысль воодушевила меня, и с этого дня я перестал мучиться ощущениями унизительности внезапного перехода от громкой должности главного инженера рудника на должность прораба разведочной партии. Переступив через себя, я стал спокойнее и увереннее.

Жизнь и нравы людей в партии, да еще в чужой стране, резко отличались от той обстановки, к которой я привык на руднике. Здесь все были на виду, всё друг о друге знали и не было более интересных тем для вечерних бесед, чем о покупках и интимных связях. Одним из самых активных сплетников был мой сосед по городской квартире Николай Мармулев. Он знал, как и сколько накопил добра Басанский за два срока пребывания в Монголии; с кем водит шашни холостой Миша Сапронов; как долго пребывает в запоях Николай Фокеев и т.д. Из деликатности я сначала слушал эти рассказы, но потом почувствовал отвращение к этому завистнику и резко оборвал его. Позже Надя мне сказала, что мы тоже стали объектом пристального внимания и злословия этой четы.

“Русские за границей” -  это  не  просто  метафора,  это  очень неприятное, если не сказать больше - отвратительное явление.  В начале своей работы в 255-ой партии  я  познакомился  только  с первыми образчиками   распада   личностей   под  влиянием  трех взаимоисключающих факторов  -  обилия   дешевых   и   добротных товаров, которых  нет дома;  неутолимой жажды их приобретения и недостаточности средств  для  ее  удовлетворения.  Никогда   не думал, что коррозия душевных качеств может приобретать характер эпидемии.
               
Между тем затухал перелет птиц. Наши вылазки к озерам приносили нам все меньше и меньше добычи, и однажды, сидя вечерком в ресторане "У Кеши", мы надумали осуществить на озере террористическую акцию с минированием небольшого островка, на котором больше всего ночевало птиц. Идея была с энтузиазмом подхвачена и мне как взрывнику поручили ее реализацию. Весь день под моим руководством шло снаряжение зарядов. В бутылки из-под водки и пива мы засыпали аммонит, вставляли в них отрезки детонирующего шнура и заливали горлышки парафином. Около двадцати бутылок с четырьмястами граммами взрывчатки в каждой мы опустили в воду вокруг островка, а на суше закопали в грунт несколько пачек по килограмму. Всего мы израсходовали на эту дурацкую затею целый ящик аммонита - 20 кг. Соединив все заряды в единую сеть, я вывел нитку детонирующего шнура на берег, спрятался в кустах и стал ждать вечернего возвращения птиц со степной кормежки.
Когда опустился вечер и птичий гомон поутих, я привязал к шнуру детонатор с коротким отрезком огнепроводного шнура и зажег его. Через несколько секунд раздался страшный грохот, вслед за которым от детонирующего шнура загорелась сухая трава. Пришлось сначала потушить очаг возможного степного пожара, после чего мы кинулись на остров собирать убитую и оглушенную птицу.

В воздухе творилось нечто невообразимое - перепуганные птицы с криками метались в темноте взад-вперед и улетали туда, где в лунном свете зеркально поблескивала вода других озер. Мы бросились к островку, но, увы, нас ждало жестокое разочарование - грандиозная затея оказалась не только слишком шумной, но и абсолютно бесплодной. Среди многочисленных воронок мы обнаружили только контуженного и обалдевшего от страха чирка, но пока Тихонов пытался схватить его, он опомнился и улетел. Тщетно мы облазили всё окрест - ничего! Разочарованные неудачей и вывозившиеся в вязкой солончаковой грязи, мы сели в машину и уехали восвояси.

В лагере нас, естественно, ждали с богатой добычей, а когда узнали о результатах браконьерской охоты, то смеху и издевкам не было конца. Нам ничего не оставалось, как присоединиться к общему веселью. Вскоре этот эксперимент с охотой на дичь с помощью взрывчатки стал достоянием общественности - от соседней 251-ой партии, расположенной в Хара-Айраге, до кабинетов Управления. Реакция, к моему счастью, вполне соответствовала умонастроениям наших соотечественников за границей - никто даже не попытался дать нашей "шутке" должную оценку. Все прошло как невинная забава. А мы еще долго вспоминали эту смешную историю, которая закрепилась за нашей партией и прославила ее на все Управление.

               
На майские праздники наш коллектив раскололся на две группировки: женатые - Сединкин, Мармулев и я решили провести их с женами в Улан-Баторе, холостяки собрались ехать на рыбалку на Онон. Кириленко подбросил нас до железнодорожной станции Хара-Айраг, где мы сели в поезд Пекин - Улан-Батор - Москва. Вечером мы были уже дома.
За время моего отсутствия Надя успела многое сделать. В квартире было чисто и уютно, на столе меня ожидал наваристый борщ, бутылка коньяка "Отборный" и большое блюдо с крупными китайскими мандаринами. Трудно передать словами ощущения человека, вернувшегося из пустыни в цивилизованный мир, от грубой мужской компании к молодой жене, от опостылевшей баранины с макаронами к свежему борщу, от гадкой архи к доброму коньяку и от компота из сухофруктов к свежим мандаринам. Но почувствовать всю прелесть такого перехода дано лишь тем, кто на себе испытал трудности и неудобства работы и жизни в полевых условиях. По-моему, в контрастных сменах лишений и комфорта и заключается основная прелесть работы геолога, моряка, топографа и других людей кочевых профессий. Мне всегда было немного жалко тех, кто провел всю жизнь в четырех стенах за канцелярским столом, не вкусив прелестей ночлега в спальном мешке у костра на берегу реки или в лесу, на охоте или рыбалке, в горах или степи. Никакой фешенебельный курорт с его ресторанами, пляжами или нарзанными ваннами не дает такого острого ощущения реальной жизни, которое возможно только в непосредственном контакте с природой. К сожалению, таких профессий, таких условий и людей, способных чувствовать и понимать единство человека и природы становится с каждым годом все меньше.

В Улан-Баторе я пробыл пять суток и с удивлением обнаружил, что с нетерпением жду возвращения в партию. Городская жизнь показалась мне пресной и однообразной. Вольная степная жизнь давала больше самостоятельности и возможностей для самовыражения. Там каждый из нас ощущал себя личностью и нужным для дела специалистом.
Пятого мая мы вернулись в партию и сразу же почувствовали реалии полевой жизни - на складе у завхоза практически было пусто. Кроме мешка перловки и ящика макарон - ничего. Нам пришлось переключиться на самообеспечение. Те, кто ездил на Онон, привезли несколько ящиков рыбы, которая разнообразила наше меню. Шофера сбили в степи дзерена, перебегавшего дорогу. Мне тоже удалось внести вклад в общий котел.

Однажды, возвращаясь вечером с канав, я заметил в степи трех огромных птиц, мирно пощипывающих травку. Вначале я не смог их определить, и лишь приглядевшись внимательнее, понял, что это были дрофы. Я стремительно помчался к лагерю и быстро организовал вооруженный отряд из трех человек. Мы вскочили в машину и тихонько подъехали к птицам, не обращавшим на машину никакого внимания. Опытный Кожевин приказал нам не высовываться из-за бортов, а сам повел машину по спирали, постепенно сжимая кольцо окружения. Дрофы продолжали кормежку и только изредка посматривали в сторону непонятного чудовища. Так мы приблизились к ним на расстояние метров пятидесяти, после чего Иван остановился, заглушил мотор и дал команду стрелять. Мы с Сапроновым выстрелили одновременно. Две дрофы, тяжело разбежавшись, взлетели. Третья упала. Кто попал в нее - я из мелкашки, или Михаил из дробовика - непонятно. Выяснилось это только после того, как Кеша при разделке птицы, которая весила около десяти килограммов, вынул из нее винтовочную пулю. Я торжествовал.

               
В средине мая партию впервые посетило высокое начальство - замполит Восточной Экспедиции, который привез известие о коренной реорганизации управления. Отныне нас всех передают из непосредственного подчинения Москве в ведение Монгольской Народной Республики. Организация стала называться Геологоразведочное Управление Министерства геологии и горной промышленности МНР. Все главное начальство будет из представителей коренной национальности, сроки контрактов уменьшаются до двух лет, штатное расписание и должностные оклады остаются без изменения, а материально-техническое снабжение в связи с этим может ухудшиться. Я откровенно обрадовался сокращению срока контракта, но многих это известие разочаровало, особенно тех, кому пришлось готовиться к неожиданному отъезду в самое ближайшее время. В эту категорию попали Басанский, Сапронов, Мармулев, Тихонов, Фокеев и шофера Кожевин и Панасюк. Таким образом, вскоре чуть ли не весь состав нашей партии должен был смениться. Этот факт огорчал, так как уже по собственному опыту я знал, что смена начальства никогда не приводит ни к чему хорошему.

Одной из острейших проблем партии была нехватка жилья. Предстояло расширение разведочных работ на смежных участках группы месторождений, а значит и увеличение численности рабочих и персонала. Мы тоже постоянно намекали на то, что испытываем неудобства от проживания в юртах и требовали переселения в более привычные помещения с четырьмя углами. На одном из заседаний в "кают-компании" было принято решение приступить к строительству землянок и "кошмянок". Для землянок мне пришлось взорвать и расчистить котлованы, в которые затем были опущены бревенчатые срубы, привезенные из закрытой партии.
Одновременно приступили к сооружению кошмянок. Они представляли собой двухкомнатные легкие домики из листов фанеры, обитой снаружи кошмой. Площадь такой "квартиры" составляла всего около девяти квадратных метров. Я тоже получил "отдельную" квартиру и сообщил по рации Надежде, что скоро приеду, чтобы забрать ее в партию.
Однако вырваться в город никак не удавалось. Мы наращивали объемы работ, и я целыми днями мотался по отдаленным участкам, расположенным в радиусе до 30 км от базы. Больше всего хлопот доставляли взрывные работы, которые мне чаще всего приходилось осуществлять самому, лишь изредка доверяя их производство Мунг-Тахтоху, который фактически стал моей правой рукой по всем вопросам.
               
В мае мы лишились возможности разнообразить наше меню дичью - птицы откочевали на север. Выручили нас наши соседи из 251-ой партии. Однажды, когда мы сидели в столовой и лениво поругивали Кешу за то, что от его тушеной баранины нас уже тошнит, возле юрты резко затормозила машина и из нее выпрыгнули оживленные парни из Хара-Айрага. В ответ на наше удивление неожиданным визитом, они ответили, что едут на Керулен на рыбалку и предложили нам присоединиться. Самая активная часть нашего коллектива с радостью подхватила идею и через несколько минут, наскоро собравшись, мы забрались в кузов.
Через пару часов сумасшедшей гонки по степи мы въехали в знакомый Ундэр-Хан и, прихватив у аратов на всякий случай молодого барашка, поехали дальше. Надо сказать, что бараны в этой глубинке стоили в то время баснословно дешево. Мы отдали за него всего 35 тугриков, что стоило лишь немногим дороже бутылки архи.

Когда мы подъехали к Керулену, уже темнело и рассчитывать на клев не приходилось. Нас должен был выручить барашек, но, к всеобщему расстройству, выяснилось, что в спешке все забыли захватить с собой казан. Варить его было не в чем. Выручил всех Михаил Сапронов - он предложил приготовить его по особому охотничьему рецепту. Он приказал развести костер и собрать как можно больше крупной гальки. Мы быстро организовали костер из плавника, в изобилии валявшегося по берегу, и бросили в него камни. Пока камни раскалялись, Михаил зарезал барашка и вынул из него внутренности. Затем, не снимая шкуры, он натер его внутреннюю полость солью и перцем, положил обратно сердце, печень и легкие и заполнил ее раскаленными камнями. Плотно обвязав тушку веревкой, он посоветовал нам часика полтора потерпеть.
Пока блюдо готовилось, наши рыбаки не теряли времени даром. Развернув на берегу брезент, расставили на нем бутылки, разложили легкие закуски и стали коротать время за выпивкой и разговорами, точь-в-точь как на картине "Охотники на привале".

Обстановка была романтичной - в нескольких шагах от нас плескался стремительный "Голубой Керулен", на берегах которого, судя по легендам, восемьсот  лет  назад  прошли  детские  и юношеские годы  Темучина,  ставшего  впоследствии   Чигисханом. Вокруг простиралась бескрайняя и безлюдная степь, безмолвие которой нарушалось лишь взлаиванием и повизгиванием маленьких степных хищников-корсаков, ссорившихся вокруг внутренностей нашего барашка.

Наконец из-под шкуры барашка стали прорываться струйки горячего душистого пара, свидетельствующие о приближении момента готовности экзотического блюда. Михаил распорядился очистить в центре брезента место, развязал веревку, выгреб из брюшины камни и мы торжественно водрузили тушку в центре нашего достархана. Шкура барашка естественным образом отстала от остова, и нам оставалось только отрезать лакомые, вкусно пахнувшие, кусочки. Незабываемое впечатление!
Под добрые тосты мы быстро расправились с тем, что успело за это время достичь степени полной готовности. К сожалению, у этого способа есть и свои недостатки - мясо на конечностях осталось полусырым.

Рано утром те, кто в состоянии был проснуться пораньше, стали тихо готовиться к рыбалке. Мне до сих пор не приходилось бывать на рыбалках, и поэтому я внимательно присматривался к тому, как это делают опытные люди. Геолог из 251-ой партии, вооруженный спиннингом, постарался оторваться от дилетантов и ушел вверх по течению. Мы с Михаилом и Мармулевым снарядили примитивные снасти, нацепили на крючки кузнечиков и забросили их в тихую заводь. Местная рыба даже не удостоила их вниманием. Долго я напрасно менял приманку и переходил с места на место - все тщетно. Внезапно я заметил крохотного лягушонка, спешившего к воде. Попросив у него прощения за вынужденное насилие, я насадил его на свой большой крючок и забросил в воду. Резкий рывок едва не вырвал удилище из рук. Взволнованный удачей, я так же резко дернул удилище, но Михаил вовремя предупредил, чтобы я слегка ослабил леску. Я отпустил. Поплавок плавно и спокойно ушел под воду. Тогда я подсек и решительно потянул на себя. Сопротивление прекратилось, но удилище прогнулось под тяжестью рыбы. Затем из воды показалась широкая и усатая морда с крохотными глазками - сом. В нем было не менее килограмма. Не слишком крупный, если учесть что сомы достигают веса десятков килограммов, но это мой первый успех. Не покидая удачного места, я выловил еще десять штук, после чего клев внезапно прекратился. Видимо запасы заводи иссякли.

По рыбацкой удаче я оказался на втором месте после геолога. Он вернулся из своего уединения с богатой добычей - на кукане у него висело десятка полтора белорыбиц, ленков и сазанов. Керулен был богат рыбой, да и как этому не быть, если местное население совершенно ее не ловит и в пищу не употребляет! Когда мы вернулись в партию и отдали моих сомов Кеше, то монгольская молодежь, питавшаяся в нашей столовой, увидев жареную сомятину, с криком "Загас!" (рыба) выскочила из юрты как ошпаренная.

Рыбалка нам понравилась и мы решили, что если мы на целых 70 км находимся ближе к Керулену чем наши соседи, то грешно не использовать это развлечение более активно. В следующий раз мы решили организовать ее на более высоком уровне. Ребята уговорили меня, а Басанский снисходительно разрешил взять с собой взрывчатки, чтобы с ее помощью заготовить побольше рыбы для столовой. После бурных дебатов на эту тему мы все же пришли к заключению, что раз рыбу все равно никто не ловит, то не будет большого зла, если часть ее мы добудем с помощью браконьерства.
Выехали мы в выходной день и выбрали место, вокруг которого в радиусе нескольких километров не было ни одной юрты. Пока остальные готовили бивак, я бросил в ближайшую заводь патрон аммонита. Грохнул взрыв, поднявший столб воды и донного ила. Через несколько секунд на поверхности воды показалось множество оглушенной рыбы брюхом кверху. Парни быстро разделись и полезли в воду, взвизгивая от холода. Они хватали крупных рыбин и выбрасывали их на берег, пренебрегая мелочью. Добыча оказалась обильной, а, главное - быстрой.

Убедившись таким образом в наличии солидных рыбных запасов, мы переключились на рыбалку "для души" - с помощью удочек, решив, что для столовой рыбы набьем перед самым отъездом. Я сделал поправку в свой эксперимент, так как патрон ВВ массой в 200 граммов оказался избыточным. От взрыва большая часть рыбы погибала, в то время как ее следовало только оглушить. Кроме того, мы убедились также, что рыба без воздушного пузыря, в частности - сомы и налимы, не всплывает. Их приходилось собирать, нащупывая на дне ногами, и затем нырять в холодную воду. Учитывая все это, я применил более деликатный способ глушения с помощью отрезка детонирующего шнура длиной метров 5-6, перебрасываемого через заводь. В таком куске шнура взрывчатого вещества было всего 60-70 граммов и эффект превзошел все наши ожидания - рыба оставалась живой, но ее надо было хватать и немедленно выбрасывать из воды, иначе она уходила. Вот так мы вынужденно занимались браконьерством в чужой стране только потому, что наша система, назойливо провозглашавшая своей главной целью заботу о человеке, на самом деле никогда о нем не думала.

Эта рыбалка завершилась для меня большой неприятностью. Мы заночевали на берегу среди кустарников. Ночь оказалась на редкость прохладной и утром мы долго не могли завести машину. Аккумулятор подсел и после первых попыток включить стартер, как говорят шофера, он совсем сдох. Пришлось крутить заводную ручку. Когда пришла моя очередь, рукоятка сорвалась, и я со всего маху ударился подбородком о буфер ЗИСа. В голове все помутилось, с разбитого подбородка обильно потекла кровь. Несколько минут я находился в полубессознательном состоянии. Потом оклемался, но на разбитом месте образовалась солидная ссадина, от которой до сих пор сохранился небольшой шрам. Не правда ли, есть все основания считать, что я понес заслуженное наказание за то, что согласился стать исполнителем противоестественного способа  лова божьей твари.