Мумия

Только мы пришли на речку, сняли шмотки и бросили на песок, как Никита уже мне выдаёт:
- Санёк, вижу объект. За мной!
И куда-то рванул, виляя своей толстой кормой между публикой. Я следом. Две фифы дебелые, гляжу, на солнце развалились. Никита просеменил туда-сюда возле них, потом сжался, прикрыл ладонями грудь и верещит:
- Ой, не смотрите на меня, не смотрите, я голый!
Фифы в хохот. Мы с Никитой приземлились к ним. Загорели они классно, как шоколадины. Видно, целыми днями на песке коптятся. Одна так вот  прямо и похвалилась:
- О, мы обожаем, обожаем загорать! Загорать – наше хобби!
У них были карты, и вчетвером мы начали в «дурака» резаться. Никита иногда анекдот стреплет; а и рассказывать же комично умеет; фифы так и падают от смеха. Вот, думают, балдёжного чувака себе отыскали. А тогда раз – какой-то старик около нас, как джин из бутылки, возникает. И говорит:
- Молодые люди, можно с вами посидеть?
Ну, нам с Никитой всё-равно, как курам тем резаным, в суп они попадут или в борщ. А фифы свои вывески, смотрю, покривили – плюгавенький он, дряблый, черепушка лысенькая, живот вислый, пуп как фига торчит; одним словом – мумия. Да ещё и горбик такой симпатичный. Но ничего, молчат. Мумия тогда подсел. Минуту глазами лыпал, а потом подсказывать начал, будто мы сами играть не умеем.
У нас уже к этому моменту с фифами начал интим устанавливаться. А ископаемое всё дело портит. Никита тогда и сказанул ему (а он где-то красиво высказываться научился).
- Дедуля,- говорит,- не гоняйте напрасно воздух. Пошли бы лучше вон к той бабушке, что на камне сидит. Пожаловались бы ей на свой склероз, радикулит, на свой, извините, хронический энурез,- она вас охотно послушает. А девушкам с вами неинтересно.  Годы, к сожалению, лежат непреодолимой стеной между ними и вами. Говорю вам от чистого сердца и с уважением, как председатель… извините…  представитель подрастающего поколения седому ветерану. Хотя у вас уже даже и седины нет.
Старик, смотрю, заволновался. Если бы Никита всего этого ему не сказал, то он, скорее всего, посидел бы ещё немножко и отвалил, посапывая тихо в две норки. А здесь выставляет вперёд свои рёбра и с достоинством заявляет:
- Вы, молодой человек, хотели меня оскорбить. Что ж, пусть. Только я вам скажу вот что: внешность ещё ничего не значит. Я, на вид, может и не молод, но и не так стар, как вы думаете. Не стар потому, что, во-первых, здоров. А здоровье в любом возрасте много чего значит. Это, если хотите, половина счастья…
- Хы-хы-хы! Во даёт! «Половина счастья!» Хы-хы!
- А другую половину составляют деньги и… Что же, хотя здесь две эти… э… милые особы, ради истины буду говорить искренно. Ради истины и ради того, чтобы вас, молчеловек, наставить немного на толк и, так сказать, опровергнуть… Другую половину счастья составляют ещё и женщины. А если… женщины… то, значит, молод. Ибо бы молоды, когда любим.
- Так вы этот… Дон-Жуан? Хы-хы!
- Насчёт денег скромничать не буду,- есть. Подрабатываю ночным сторожем…
- И больше ни на что не гожусь. Тэк, тэк. Слушаем дальше.
- Ночным, значит, сторожем, и пенсия… На меня одного хватает. Ибо я один. Когда-то всё не собрался жениться, ну и вот… Но я один, да не совсем; есть на свете слабый, так сказать, полонез… хе-хе… Так что… Конечно, всякое бывает… Хорошее, и хуже… Как с какой… Валечка вот была… У меня квартира двухкомнатная.  Пол там, бывает, нужно помыть, то, сё… А Валечка – ни-ни. Тогда ей внушение. А она взвилась, дверью стук и исчезла. Ну, папа чин, так и она уже… Ничего, через два дня пришла, намарафетила… Кольцо ей золотое… И за это, и за всё… Люда ещё… О, аккуратница. Всегда был порядок. А вкус имела! Принесёт розу, крупную, красную. Вставит в вазу. Сразу в комнате уютно, хорошо… Или Рая… Кстати, я с вами такой открытый и потому, что девчат этих вы не знаете; иначе вы от меня такого, конечно же, не услышали бы… Раечка из деревни, студентка, ну и на даче её поселил. Здесь близко, десять километров от города. Печь есть, камин, уголь, дрова, так что и зимой можно жить. Продукты, само собой. Рейсовым автобусом туда добирается. Прошлым летом с ней в машину, и на юг…
- Так у вас и машина есть? – ляпнула тут одна фифа и, смотрю, ближе к старику пододвинулась.
- А как же. Вон, стоит, белая. – Старик махнул в сторону рукой (в ней лязгнули ключи, которых я до этого не замечал). Метрах в пятидесяти от  нас, действительно, стоял белый «Жигуль». – И поехали с Раей, значит, на юг. Дом там у меня есть на море…
- Дом?! Свой?! - спрашивает другая, а у самой фары на лоб так и лезут.
- Свой. Не весь только, а половина. Три года назад мне с братом от тёти остался по завещанию. Сто лет почти тётка прожила… Брат переехал, а я всё никак. Тяжко всё же корни обрывать… Ну, да может скоро наконец выберусь. Всё-таки там солнца много… Почти на самом берегу дом стоит; каких только может метров двести до воды… Вот… Много чего я мог бы вам, молодой вы мой человек, рассказать, да, пожалуй, хватит. Хочу вам только посоветовать: не спешите никогда с выводами. Списывать, скажем, со счетов человека. Потому что этот списанный человек – не такой уж и списанный.
И сидит старик, кивается важно. А Никита видит, что ему нос подтерли, и сипит фифам:
- Пошли купаться. Ну его! Бредит что-то. Ночным сторожем он работает! Ночным горшком – вот кем. Пошли!
Но они не захотели. Тогда мы покупались вдвоём. Приходим назад, смотрим – а фифки старого уже со всех сторон и обложили.       
- Ну и что ж, что вялые мышцы? – заливается одна. – Может, и вялые, так это же чуть-чуть, не слишком. Вы ещё очень хорошо сохранились.
- Хорошо?
- Конечно,- поддаёт жару другая,- очень пристойно смотритесь. У вас даже лучшая фигура, чем у многих жёлторотиков, что на пляже здесь ползают…
Короче, скоро он их в машину и уволок.

                Авторский перевод с белорусского