5. Бумеранг

                Счастье неожиданно вернется
                и нечаянно ударит по башке...

В этом городе слишком больно жить,
даже если накрываешь на шесть персон,
кладёшь слева вилки, справа ножи,
даже если поможет гарсон,
даже если в достатке вина
ресторанная выдумка блюд,
даже если красива, умна
и уже никого не люблю,
даже если уже ничего,
чем могла бы ещё дорожить.

В этом городе слишком больно жить,
даже если не воет его луна
на усталых беспризорных собак,
даже если не гложет вина
за моё отравленье – табак,
даже если дышу не одна,
даже если по невской воде
те же баржи, но нет ностальджи,
даже если уже никогда
не придётся в нём жить…
(Белла Гусарова)

     Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя.
     (Рэй Брэдбери)

     Надо признаться: да, она убегала. Именно этим объяснялась спешка, с которой она судорожно укладывала в чемодан вещи, нервничала, когда сверяла данные в купленных уже билетах на поезд с бронью самой дешевой гостиницы, которую нашла на окраине Питера, и даже сдавленный голос, которым попрощалась с мамой и попросила ее не провожать.

     То, что оставалось за спиной в маленьком дремучем городе – было слишком больно вспоминать, а новое не только не манило неизвестностью, но даже тяготило необходимостью что-то менять. Ей хотелось просто сидеть и бесконечно глядеть в одну точку. Но этот противный знак препинания медленно расплывался в огромное тире, вынуждая идти дальше; физически двигаться; предпринимать мучительные усилия, которые неизвестно к чему приведут. К счастью, она уезжала одна, и никто не мог беспрепятственно влезть в душу; в поезде ждут долгие двое суток – нареветься всласть и затем заснуть от усталости, укрывшись колючим одеялом на верхней полке, не в силах ни поддерживать беседы с веселыми соседями по купе, ни по-детски радостно созерцать мелькающие за окном виды.

     Просто спать, до самого «Уважаемые пассажиры! Поезд прибыл на Московский вокзал. Добро пожаловать в Санкт-Петербург», которое бесцеремонно вытолкнет в новую жизнь, обещающую новые приступы боли и тягостные воспоминания…

     Тебе не кажется прекрасным все бросить и уехать туда, где тебя никто не знает? Иногда ведь так и хочется сделать. Нестерпимо хочется.
    (Харуки Мураками "Норвежский лес")

     Пять лет назад прекрасной студенткой она познакомилась с будущим мужем, многообещающим специалистом, переводчиком Михаилом. Высокий юноша привлек ее внимание на институтской вечеринке, где они с друзьями весело разыгрывали капустник. Ей понравилось в нем все: искрометный юмор, внешние данные (напоминал одного рок-музыканта тех лет), живость и философское умозрение в суждениях со сцены. Тем более удивительно, что нашлись друзья, познакомившие их; затем они еще раз пересеклись на деловой игре в активе общего вуза. Она заканчивала отделение связей с общественностью и уже знала будущее место работы; он же учился в аспирантуре и параллельно работал на полставки в одном издании, где ценили его журналистские данные – Миша писал статьи и переводил колонки из зарубежных изданий; редакция дорожила ценным сотрудником. Это прибавляло ему веса в глазах Жени, уже влюбившейся в нового друга. Предыдущие кавалеры не отличались и половиной Мишкиной сообразительности и предприимчивости.

     Странно – при всей влюбленности, Женя не теряла голову полностью, не сгорала от безудержной страсти, но чувствовала, это тот человек, который сможет быть с ней рядом и вынести ее взбалмошный характер, прелюбопытные забавы, как-то: залезть среди ночи на крышу и скандировать стихи на весь спящий город, пустить воздушного змея над озером и потом плыть за утонувшим бедолагой аж до середины мутной глади. А однажды в разгар написания диплома ей вообще взбрендило поехать в Нижний Новгород посмотреть знаменитую крепость и сфотографироваться на фоне Волги. Предыдущий друг с легкостью отказал: «Подумай только, Жень, - у тебя же диплом на носу!», и раздраженно отвернулся; «Нет у меня ничего на носу, кроме очков», неудачно пошутила она и поняла, что другого хотела от отношений.

     А с ним она стала другой. Посерьезнела, похорошела. Стала строить далеко идущие планы на семейную жизнь, но – как известно – человек предполагает, а Бог располагает, не так ли?

     Все было хорошо; даже слишком размеренно, утопически-привычно она ждала его с работы, если приходила раньше – и всегда готовила ему ужин; он же старался разнообразить досуг, понимая, что обоим время от времени нужна встряска –  копили на квартиру и тянули на пару длинную ипотеку. Они почти не виделись днем – а вечером без сил падали в кровать и засыпали, обнявшись; на большее их не хватало. Детей в ближайшее время не планировали, полностью вкладываясь в карьеру, которая у обоих шла в гору – Жене предложили место на кафедре с перспективой повышения, если защитит диссертацию, и теперь ее вечера были заняты научной деятельностью; накрашенными ноготками стучала она по клавиатуре, вбивая в вечность слова о «сущности применяемой методологии» и прочую дребедень. Ей стали нравиться размеренность и предсказуемость их совместной жизни.

     А ему – нет. Примеры друзей, затеявших свой бизнес, казались легкодостижимыми целями и прежде любимая работа переводчика и журналиста стала тяготить его. Все чаще он приходил домой насупленный как ребенок и погруженный в бродившие далеко мысли. Он поддался уговорам знакомых и без предупреждения ввязался в незнакомую доселе деятельность.

     Начались дни, полные планирования и несколько утопических расчетов на скорейшую прибыль. Дело заключалось в открытии своего магазина русских сувениров – шитые на заказ большие тряпичные и вязаные куклы в традиционных народных костюмах, несомненно, раскупались бы в миг в районе ЦУМа; но здесь была провинция, маленький районный центр, куда не то что иностранцы – жители более крупных городов России заезжали редко. Словом, взятые под процент деньги у рекомендованных знакомыми по бизнесу «больших людей» требовали их возвращения. А денег не было; негде было и взять такую сумму – система кредитования под залог недвижимости тогда только набирала обороты. Пока что они рисковали приобретаемым жильем; уже поступали «звоночки» в виде нервических припадков по ночам у Миши и горьких слез Жени втайне от него, а также в виде реальных звонков ночью и днем от рэкетиров: в «лихие девяностые» в сфере бизнеса действовали так.

     Но денег – не было. И однажды Михаила попросту избили, когда он возвращался с работы; болевой шок отключил, казалось, все рецепторы, пока группа нанятых молодчиков упражняла свои мускулы; отнюдь не небо Аустерлица видел он, уходя сознанием в небытие, но лицо своей любимой Женьки, в мгновение отчетливо поняв, что было истинной ценностью в жизни – но, к сожалению, слишком поздно. Человека не стало, как не стало в духовном смысле и его дорогой половинки, которая сидела у окна, скрючившись, и никак не могла понять, что это значит: Миша больше никогда не придет домой ни на обед, ни на ужин, ни даже со своими дурацкими идеями и сумасшедшими шуточками, под стать ее собственным: обрызгать ее, спящую, водой или купить смешной балахон и предложить выйти в нем на улицу поприкалываться над степенными бабушками у подъезда. Большой ребенок Мишка, казавшийся некогда таким солидным; «гражданин К***, лежащий у крайнего левого подъезда дома номер пять с черепно-мозговой травмой, впоследствии приведшей к смерти в четырнадцать тридцать» согласно данным медицинской экспертизы. И это было одно и то же лицо, во что никак не могла поверить Евгения Сергеевна, в одночасье ставшая молодой вдовой.

     Потому и не хотела она более ничего делать. И только близкая подруга, родственники и особенно пожилая мать буквально вытолкнули ее в Питер, там предложили хорошую работу в проектном бюро, где достойно платили. Теперь нечто, бывшее когда-то веселой Женькой, отправлялось в неизвестность, которая была совершенно неважна и никак не могла отразиться на ее глубинных переживаниях.

Мы будем вместе, милый мой,
Когда расстанемся навеки.
Тогда печаль опустит веки
И грусть поникнет головой.

И скажут вещие слова,
И ужас выпустят из клети.
Сквозь время прорастет бессмертье -
Весною так растет трава.

Изменят звезды свой узор,
Тысячелетья неизменный.
Мы будем вместе во Вселенной -
Судьбе земной наперекор.
(Ольга Силаева)

      Когда она приехала, то была рада, что здесь у нее не было знакомых, которые знали ее прежнюю. Органически она ощущала подспудное желание  измениться, мимикрировать, спрятаться под личину обычной горожанки – но, увы! – не получалось. Да, она втянулась в работу; стала уважаемым специалистом и даже временами снисходила до одиночных вылазок в музей или театр с меланхоличной коллегой, которая только и знала, что гневливо обсуждать начальство да сетовать на рост цен. Но, сидя в темном зале и глядя на сцену, где разыгрывались драмы, Евгения отрешенно чувствовала, что некая часть ее постоянно хочет кричать о том, как несправедливо, что у нее отняли – пусть и немного придуманного, романтизированного – но возлюбленного. У других за всю жизнь так и не случается хороших отношений, тем более длительных. Пять лет совместной жизни не стираются из памяти, и ночью, ложась спать, она иногда привычно пододвигалась на свою половину кровати, и пыталась вспомнить его запах, объятия, прикосновения… Но уже не всегда получалось – и она ненавидела себя за это, хотя разве можно винить кого-либо в том, что время не лечит, но притупляет боль, сменяя ее худшим из состояний – затяжной апатией?

     Время шло, оно требовало внимательного к себе отношения, беспощадно показывая киношные картинки чужого счастья, казалось, недоступного Жене. Она и забыла, когда ей делали комплименты, как выглядела на выпускном вечере в институте, когда ощущала себя царицей большой науки, без пяти минут специалистом и без малого месяц счастливой женой. Теперь она больше напоминала печальную Мадонну, плавно сходя со ступенек своего отдела, спеша сначала к автобусной остановке, где приходилось иногда час ждать автобуса до окраины города, где она смогла, наконец, купить малогабаритку, затем в магазин и, наконец, домой, в долгожданные покой и тишину. Она настолько полюбила одиночество и срослась с ним, что даже звук часов начал раздражать, и вскоре она подарила любимый будильник той самой коллеге, перейдя на побудку с помощью заведенного мобильника.

     Впрочем, что-то изменилось в ней и в положительную сторону: как и все в этом вытянутом городе, она также вытянулась вверх, став плавной павой, видной красивой женщиной, с ланеподобными глазами и узкими запястьями рук, которые подчеркивала умело подобранная одежда; грусть также была ей к лицу. Вообще, в этом городе собралось много пострадавших в жизни людей, сам город был выстроен на страданиях, «заварен на слезах», как говорила блокадница, старенькая соседка Жени. Здесь было нормально грустить, казалось, сам город разделял ее скорбь,  особенно по осени, когда в положенный день она ехала в избранный храм ставить свечку за упокой души ушедшего близкого. Трамвай печально звенел, поднимаясь несколько в гору, кондуктор устало спрашивала билет, и Евгения ехала туда, где можно было всласть предаваться печальным воспоминаниям и не чувствовать себя за это виноватой…

     Как-то раз из книги, которую она читала в транспорте, выпала закладка – открытка со стенда на работе с надписью «Грусть — самое истинное переживание ценности; если вы не знаете грусти, — в вашей жизни не было ничего ценного» и картинкой – понурая собака, сидящая на рельсах со скорбной мордой. «Такой и я стала», невольно подумалось Жене, впрочем, она ничего не могла поделать с некой трагичностью, вплетшейся в ее облик и душевную канву раньше седины и пресловутой возрастной мудрости.

Спускаюсь в опустевший город,
Где снова бродят сквозняки.
Меня пронизывает холод
Руки, коснувшейся - руки.
Живу, забытая друзьями
И потерявшая врагов...
Являются воспоминанья
В разгар сезона холодов.
(Ольга Силаева)

     Махровая осень завладела Питером. Раздобревшие за лето массивные листья клена бесцеремонно пикировали на головы и плечи прохожих в окрестных парках, где прогуливались влюбленные парочки и весело носились дети рядом со счастливыми родителями – представители тех миров, куда путь Евгении был заказан. Она же привычно срезала дорогу домой, идя через заросли ивняка у пруда, который через пару месяцев превратится в каток. Собиравшая каштаны малышня расступилась, пропуская её; звонко лаявшая собака подбежала и обнюхала. «Ко мне, Рыжик!», уже торопилась к ней хозяйка пса; Женя улыбнулась – все в порядке – она любила собак, с детства мечтала о такой вот огненной мордочке, но её соседи были против животных в подъезде, даже судились с другими собачниками из-за традиционных беспокойств – шерсти на полу и лая по ночам. Пришлось ограничиться меньшими масштабами ответственности и завести кота; Васька вел себя на удивление по-собачьи, даже грыз мебель, но был ласков и по ночам, казалось, мурлыкал до самого утра…

     - Женька?

     Когда окликают внезапно, обычно долго стоишь и соображаешь, что к чему. Вот и сейчас сначала вырисовался слегка замерзший нос, судя по цвету, затем явно домашней вязки красивый шарф, черное пальто, черный же рюкзак через плечо… и лицо, знакомое до боли, только вот не вспомнить сразу, где видела…

     А через полчаса они уже пинали вместе желуди в другой части парка – вспоминая, как их заставили сесть в девятом за одну парту, и дразнили женихом и невестой, а они даже домой шли разными дорогами из-за этого. Как Женька попросила Сашу написать его почерком записку учительнице якобы от её мамы, чтобы сбежать на денек в кино на дневной сеанс; как на обратной дороге из кино встретилась та самая учительница и обнаружилась невинная шалость. Как их вдвоем оставили дежурить после уроков и они умудрились уронить с подоконника вазу с искусственными цветами прямо на выходящего из школы завуча; хорошо, что последний увернулся – но долго гонялся за ними по школе, и в итоге вызвал в школу родителей. А однажды она потеряла данные мамой на ремонт деньги, и он выручил ее, чтобы её не заругали, отдав свои сбережения; Женька копила потом свои карманные и вернула ему, а он отказался их принять, проявив джентльменство. И как ему нравилась её подруга, и он решился попросить Женю быть их сводней, тогда они сочинили красивое любовное письмо-признание (Женино авторство), но в последний момент он отчего-то передумал показывать его избраннице. В прошлом оказалось столько светлого - а не только боль…

     Сашка переехал в Питер давно, сразу после школы. Тогда мечтал о географическом, думал, что специальность поможет ему путешествовать, но на деле стал не геофизиком и даже не учителем географии для любопытных юных исследователей мира, а торговцем бытовой техникой «слушаю я плейер с эквалайзером, еду на работу мёрчендайзером», пошутил он. То есть – срезался на экзаменах в институт, и всей романтике пришел конец. Отслужил в армии, а после желания поступать уже не было, и по совету отца решил поработать и понять, чего хочет; в магазине, куда устроился поначалу, пришло понимание реальной важности денег. Заработок был важен не сам по себе, а лишь как способ изведать что-то новое… Ах, да, Саша женился на местной девушке, которая ждала его уже здесь из армии; но семейная жизнь быстро приелась («Знаешь, есть разница между приезжими девчонками и местными – последние даже бутерброд себе наутро сделать не могут», снова отшутился он, отчасти говоря правду). Жена была хорошей «правильной» спутницей, не позволявшей себе отступать от правил поведения, внушенных в семье, но, во-первых, быстро наскучила своей правильностью тогда еще не знавшему жизнь молодому мужчине, а во-вторых, действительно при всех привитых навыках поведения молодой леди совершенно не умела вести хозяйство; как следствие, хорошо зарабатывающий к тому времени Сашка приходил домой в реально холодное и голодное бунгало («Прикинь, она даже обогреватель не догадывалась включить, когда отключали отопление, хотя я её сто раз просил»). Если бы ему хватило мудрости быть ей старшим товарищем, возможно, брак бы устоял – но эх, молодость и юность! Они разбежались, к счастью, без взаимных упреков и дележа имущества и детей: потомства не было, а квартира принадлежала жене по наследству.

      Затем парень решил копить на квартиру, но в итоге хватило на домик в области, и, хотя он не был полностью обустроен – требовался косметический ремонт и умелая хозяйская (женская?) рука, через пять лет он освободился от бремени ипотеки и снова женился – на сей раз на женщине старше. Это была его бывшая начальница; и очередная ошибка, уже посерьезнее, ибо он совершенно не учел характер дамы. Она слишком долго была одна, чтобы позволить мужчине брать верх, и привыкла все сама решать - от ремонта до распоряжения обоюдным доходом. Сашины попытки внести вклад в планирование семейных дел были отклонены и, хотя в плане уюта в доме было комфортно, любовная лодка стала сильно крениться в сторону обладательницы ХХ-хромосом; она проявляла недовольство, если что было не по ней, себе же устраивала поблажки – уехать с подругами в круиз, приглашать домой половину отдела - шумных взбалмошных коллег обоего пола, а после донимать благоверного расспросами типа «Что ты вечно пасмурный?». Саша терпел, потом откровенно попросил супругу считаться и с его мнением; жена выразила недовольство «прессингом» и вскоре он стал чувствовать, что занимает в её жизни не первое место; были уже «звоночки» (поздние возвращения с работы, довольное лицо жены до и раздраженное после трудового дня, разговоры по мобильнику на запертом балконе) и откровенные звонки «доброжелателей». Почему она предложила расстаться именно в его день рождения, он не знает, но развелись они по блату в считанные дни; процедуры была неприятна тем, что бывшая требовала поделиться частью квартиры, но даже её связи не помогли оттяпать то, что принадлежало ему. Подобно Печорину, он укрепился в недоверии к женскому полу, и, подобно самому поэту Кавказа*, увлекся стихами, стал писать запоем, даже читал что-то на городском фестивале, но вскоре бросил. Между тем рынок рабочей силы заполнялся молодежью и вскоре Саша понял, что для сохранения позиции необходимо доучиться и заочно окончил перспективный московский вуз, затем поменял место работы, отрастил пузо, завел терьера и флегматично встретил сорокалетие, которое ничего ему не обещало.

Старик ноябрь вступает вновь в права,
Прокрадываясь в город осторожно.
Так в жизни открывается глава,
С названьем оглушительным «возможность».

Слабеет авантажность октября,
С тревогою с начала жизнь построить,
Но превратится в дуб осенний желудь.
Я обретаю заново себя.
(Гордеева Юлия)

Иногда нужно обойти весь мир, чтобы понять,
что клад зарыт у твоего собственного дома.
(Пауло Коэльо)

     Говорят, что разделенное горе – полгоря. Это, во всяком случае, ощущала Евгения, идя с Александром по безлюдной части парка, где во время войны был крематорий** и делясь перипетиями своей прошлой жизни. «Кто имеет претензии к людям, тот никогда не был одинок», вспомнила она цитату из Ремарка, которым зачитывалась ещё в школе. «Да, - серьёзно согласился её спутник. – Я тоже ощутил, что такое быть одному. Когда приехал сюда, часто бродил после работы по улицам и заглядывал в чужие окна – помнишь, у группы «Воскресенье» еще была такая песня***?» - «Ага» - «Казалось, за освещенными яркими кухонными лампами занавесками скрываются неземные в своём счастье люди, что у них всё прекрасно и не надо ничего мучительно решать…» - «Наверное, мы все так думаем, глядя друг на друга. Я одинока, а у моих приятельниц есть семьи, которые они готовы променять на обеспеченную жизнь. Одна знакомая двадцать лет живёт с мужем, которого почти ненавидит: он не выполнил то, что обещал в начале отношений – большие деньги и порядочность…» - «А что ж не разведётся?» - «Боится продешевить, тогда останется одна» - «Сурово» - «Именно, но выбор моей второй знакомой не лучше: та давно не любит мужа и знает, что он тоже к ней охладел. Но рутина налаженной жизни обоих устраивает, в итоге у каждого есть «вторая жизнь» на стороне. Они даже договариваются, кто когда приходит домой, чтобы не застать друг друга в эммм… пикантном положении» - «И это называется семья?» - «Похоже, это тупик».

     В этот момент оба осознали, что пришли в заднюю часть парка, где был закрыт выход; табличка с надписью «Идёт реставрация. Пожалуйста, обойдите этот участок» вынудила направиться в сторону метро. На прощание они обменялись телефонами, а потом долго ехали в совершенно разных направлениях – она в грустную Гражданку, он в пропитое к выходным Купчино, но оба в философском расположении духа и в светлом настроении.

     Для неё эта встреча стала знаковой ещё и потому, что Женя стала писать стихи; точнее, она баловалась ими еще в юности, но теперь было слишком много новых впечатлений, мыслей и чувств, которые не умещались в душе. Необходимо было выплеснуть на бумагу переполнявшее её: в жизни много людей, испытывающих примерно одно, похоже чувствующих жизнь и жаждущих поделиться этим мироощущением. В сети она нашла единомышленников обоего пола, а вскоре решилась почитать свои творения в одном литературном заведении. На удивление, её стихи понравились критикам, один даже подошёл и спросил телефон с целью пригласить на поэтический вечер, где также был участником. Сергей Михайлович солидно выглядел и поначалу внушал Евгении робость, она еще не вполне верила в свой талант, но критик заверил, что самое главное она нашла – авторский почерк, умение кратко изложить свои мысли и необычные образы; словом, заговорил Женю настолько, что уговорил выступить на вечере вместе с ним.

     В литературном кафе было полно народу. Женя волновалась не только по поводу памяти (решила читать по бумажке), но и оттого, что могла непрезентабельно выглядеть, но Сергей успокоил её: всё в порядке.

     - Господа и дамы, послушайте нашу новую исполнительницу, её стиль напоминает раннюю Цветаеву!

     После такой рекомендации Женя совсем смешалась, начала было читать по бумажке, часто останавливаясь и запинаясь, но вскоре не заметила, как по памяти прочла почти все стихи. Как-то случайно она ощутила, что добрая половина жующих и разговаривающих слушателей замолчала и одобрительно слушала; «Это успех», подумала она. После чтения ей аплодировали, и пригласили бывать на чтениях почаще. Сергей Михайлович проводил её после выступления и улыбнулся: «Молодчина! Стоит только начать…». Женя вбежала в подъехавший троллейбус и упорхнула домой. Она была почти счастлива!

     Почти. Ранее ей казалось, что на счастье она не имеет права; отчасти в память о муже, а может быть, в силу воспитания - Женю учили сдержанности, а темперамент подспудно требовал выхода постоянно накатывающих эмоций, или от отсутствия близкого человека рядом, она привыкла подавлять даже возможное счастье, самые мысли и чаяния о возможности быть радостной. Но теперь плотина, скрывающая, что река чувств не может более томиться за дамбой, рухнула (или растворилась в сокровенных стихах?); Женя, хотя и продолжала казаться тихоней, наконец нашла свое перевоплощение в стихах, даже придумала псевдоним – Неукротимая Джейн, под которым ее представляли на литературных встречах. С Сергеем они перешли на ты, он любезно вызвался быть её протеже, часто подсказывал ей, как обработать сырые наброски, переделать текст, обучил основам композиции стиха, многое читал наизусть и свёл её со столькими значимыми людьми в области поэзии, что Женечка ощущала, что не в силах выразить горячую благодарность ему за новый удивительный мир, который, как оказалось, всегда был – теплился – в ней самой. «Этот новый мир – вы сами, Женя», часто говорил ей польщенный критик. Он был пожилым интересным мужчиной с начинавшейся благородной сединой, тогда как к ней, похоже, возвращалась вторая юность, даже не молодость – так она была рада своим творческим открытиям. Евгения настолько привыкла к его вниманию, почти ежедневным созвонам и часовым обсуждениям стихов в интернете, что не знала, как реагировать на прозвучавшее однажды в кафе – они встретились там после работы, собираясь, как всегда, на очередное выступление общего знакомого:

     - Женя… Знаете, я должен сказать вам нечто личное. Выходите за меня?

     В то время как её губы словно прилипли к чашке кофе, она мучительно думала, что ответить на неожиданное признание. Они знали друг друга полгода; он, как и она, много лет прожил один после развода в молодости. Сейчас ему было за пятьдесят, он так и не женился всё это время – был занят стихами, как сам объяснил. Он был оптимистичен и увлечён поэзией; не обременён ни проблемой с жильём и детьми – они были взрослые и жили отдельно, ни сложностями в прошлой жизни. Спокойный ровный уверенный в себе человек. Почему же внутри неё все сжалось и Женя в нерешительности теребила салфетку, думая, ну почему он застал её врасплох, когда она мысленно собиралась додумать поэму, написанную на днях? Вероятно, придётся отменить сегодняшнее выступление, ради…

     - Женечка, я не тороплю вас. Подумайте, я понимаю, всё это неожиданно… - Мягко обнял её за плечи Сергей Михайлович. Он часто переходил на вы в минуты особенно глубокого общения, как-то так у них сложилось. Женя благодарно кивнула: «Да, знаете, я не ожидала…». Он улыбнулся и помог надеть пальто. На улице начиналась метель, что окончательно убедило Женю не выступать сегодня: побоялась застудить горло на улице, добираясь в литературный клуб; редкий случай, когда она потратилась на такси и поехала домой, где её сморил неожиданный сон.

     Она позвонила Саше и рассказала о предложении Сергея Михайловича; желая услышать взвешенный взгляд со стороны, она была немного обескуражена Сашкиным спокойствием: «На твоём месте я бы недолго раздумывал. Раз нормальный мужик и просто хороший человек – чего сомневаться?». Одноклассник показался толстокожим; Евгении не хотелось «грузить» его перечислениями сомнений, переживаниями по поводу своей нерешительности – и, главное, она не знала причину того, почему «прячется от судьбы за ствол гигантского дуба», по выражению самого Саши. Он не пояснял своей позиции и вскоре вообще перевёл тему: знает ли она, что в районе открыли новый каток, а за городом уже полуметровый слой снега, даже предложил сгонять на лыжах вокруг Кавголово. Женя согласилась, хотя нерешённость главного вопроса и некое равнодушие Саши вызывало досаду и даже раздражение.

     В выходные он встретил её на Финляндском, и вскоре они снова вспоминали школьные дни и годы в незаполненной с утра сонной электричке, а после вышли на перрон с гигантскими атрибутами спортивного отдыха и по свежим лыжням отдали дань заснеженным пригоркам Ленобласти. К вечеру очень устали, и на обратном пути у обоих не было сил разговаривать – тем более, что-то обсуждать. Он традиционно посадил её в вагон метро и отправился ловить маршрутку домой.

     Евгения не ответила определенно Сергею Михайловичу, хотя они продолжали вместе посещать разные мероприятия. Он был учтив и внимателен, а она спокойна и погружена в поэзию. Так прошло почти полтора года, в течение которых в медленном городе на Неве ещё одна пара долго настаивала на холодной воде Финского залива свои замороженные отношения. Мало ли таких двоих в северных регионах нашей страны?

Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра.
(Мацуо Монро)

Согрей меня своим теплом,
Возьми меня в свои полеты.
Разбиться вдребезги вдвоем -
Зачем еще желать чего-то?!
Пусть это будет меньшим злом,
Чем расстоянье и невстречи.
Согрей меня своим теплом
И крылья положи на плечи.
"Да, нас сожгло одним огнем" -
Мы понимаем с полувзгляда.
Согрей меня своим теплом -
И больше ничего не надо.
(Ольга Силаева)

     Однако, однажды настало лето. Такое жгучее и властное, что даже дремлющая Женя как-то проснулась утром и поняла, что хочет на юг. Тем более, что назревал отпуск, а мама давно звала к себе заработавшуюся дочку, которая увязла в творчестве. Женя взяла несколько подработок, и теперь почти не оставалось времени на стихи, но – поразительным образом, Женя перетекла в другую плоскость и начала писать отзывы и рецензии, благо стала лучше разбираться в стихотворном деле. Ей охотно предлагали странички в разных изданиях, и Сергей Михайлович гордился её познаниями; у Жени открылся талант кратко и по существу дать рекомендацию автору после подробного анализа творчества; её отзывы ценили за неагрессивность выводов, спокойное отношение к авторским причудам, которых хватает в творческой среде, и даже за тонкий юмор.

     Но стихи стихами, а перрон Московского вокзала манил предвкушением долгожданной поездки и, наконец, розоволицый билетик в 7 вагон на 7 место был предъявлен проводнику высокой пассажиркой в красивом костюмчике. Мама уже слала сообщения в ожидании радостной встречи, а 49 поезд, слегка запинаясь на многочисленных остановках в пути, нёс счастливую поэтессу на прожаренный желанным солнцем юг, где, казалось, невозможны печаль и грусть. Стоп! Ведь когда-то она полагала иначе. На удивление – северный город преобразил её, показав такие разные судьбы, а также открыв мир Слова, способный выразить палитру чувств и эмоций; теперь, даже ходя прежними дорогами, Женя ощущала себя иной, да что там! – она и была, стала другой. Обновленная Евгения буквально впорхнула в здание вокзала в Минводах, куда уже входила встречать её мама, соскучившаяся по своей повзрослевшей девочке.

     Город детства тоже изменился; построили ряд зданий, посадили каштановую рощу и наконец-то открыли пляж, ранее закрытый по причине ремонта насыпных сооружений. Теперь горожане не только купались, но и по традиции ловили рыбу и пускали на воду надувные лодки, катаясь в любое время суток. Романтика и благодать парили над рекой, куда поутру пришла и Женя искупаться и просто побродить в тиши зарослей у воды. Она едва скинула шлепанцы и майку с ручной росписью, как знакомый голос заставил её взвизгнуть он неожиданности:

     - Же-е-енька! Не ожидал тебя тут встретить. Однако!

     Это был Сашка собственной персоной. Слегка пополневший за это время, в защитного цвета шортах и вылинявшей футболке он уже спускался по насыпи к ней. «Я тебя по родинке на плече узнал. Приехал тоже своих навестить в отпуск, пожариться, значит, в отпуске на нашем южном солнышке. Сижу, значит, рыбу ловлю. А тут шум – думаю, подойду, попрошу в другом месте купаться, иначе рыбу распугают. Подхожу, а тут ты! Ну, тебе можно…» - отшутился он. Жене было очень приятно его слушать, несмотря на ошарашенность. «Давно не виделись, ну что ты молчишь, как дела?», посмеивался он, пока Женька расстилала одеяло прямо на жгучий песок, который приятно грел босые ступни. - "Я думал, ты совсем утонула в своей кипучей жизни, даже позавидовать можно. мне бы так!" – «Я замуж вышла», быстро сказала она, не поднимая взгляда.

     А, когда взглянула исподлобья, заметила его отстранённое выражение:

     - Что ж, поздравляю. Совет да любовь.

     Внезапно в него полетели резиновые шлепанцы Жени. «Болван! Ты бы хоть кольцо на пальце заметил!» - «А где твоё кольцо, правда? Почему не носишь?». Но Женя уже гневно вскочила и быстрыми шагами направлялась домой. Сашка торопился за ней, удручённый, и уже у самого дома понял, что сморозил самую страшную глупость, и она навряд ли простит его. По крайней мере, сегодня. А Женька и вправду психовала; но зато знала теперь наверняка, почему не ответила сразу Сергею. А из окна многоэтажки пожилая Женькина мама смотрела на них и улыбалась:

     - Чему вас только в школе учили, ребята?

     Лёгким осенним холодком обдувало поезд, торопящийся вернуть работников на свои места, а отдохнувших студентов за парты. По коридору купейного вагона шёл заспанный проводник с традиционным «Кому кофе-чаю?», но не смог открыть дверь в третье купе. Там, закрывшись от непрошенных гостей, обнявшись на бордовой кожаной койке сидели двое чем-то похожих друг на друга людей за сорок, которые, не обращая внимания на традиционный льющийся из репродуктора «Владимирский централ», разглядывали школьный альбом с фотографиями. «А помнишь?» была, пожалуй, самой частой из употребляемых ими фраз. Ветер дул и дул, поезд бодро ехал, и была надежда, что бумеранг счастья обернулся в срок и здорово огрел этих двоих по затылкам. До свадьбы заживёт!

Горчит трава воспоминаний,
Реальней и страшнее сны...
От зла, печали и страданий
Мы все любовью спасены.

От бед, подкравшихся внезапно,
От мук, грядущих и былых, -
Любовью к мертвым виноватой,
Любовью ленною живых.

Под шум изменчивого мира,
В бездонной люльке тишины,
От дня рожденья - до могилы
Мы все любовью спасены.
(Ольга Силаева)
*    *    *

А я хотела бы с тобой состариться!
Стать некрасивой и совсем седой...
После троих детей слегка поправиться,
Кормить тебя домашнею едой.

Купить ковер, что так тебе не нравится,
Для ссор он станет главной из причин.
Но знаешь, я хочу с тобой состариться!
И не бояться на лице морщин.

Хочу вязать тебе жилетки теплые,
Которые не станешь ты носить.
И посадить подсолнухи под окнами,
Они тебя, конечно, будут злить.

Но я отчаянно хочу с тобой состариться!
В дрожащих пальцах приносить Фенигидин!
И с сединой быть для тебя красавицей!
И все твердить: ты нужен мне один!

Сейчас вот только-только чай заварится,
Я позову тебя, чтоб разделить обед.
И сообщу, что я хочу с тобой состариться,
Но не сейчас, а через тридцать-сорок лет...
(В. Беляева)

---------------------------------
*   Поэт Кавказа – автор «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтов.
** Парк, где во время войны был крематорий – Московский Парк Победы в Петербурге.
*** Песня рок-группы «Воскресенье» - «Я привык бродить один и смотреть в чужие окна» (К. Никольский).