Скрипка поёт о призраке

Доброму Косте.
Greg Haines – 183 Times

Мы сами наделяем музыку цветом. Вообще-то ничего не существует, ни оттенков, ни звучаний, всё, как известно, работа нашего мозга по преобразованию колебаний разной длины. Глаза и уши в помощь, мелкое человечище. Как-то так. Впрочем, в физике я никогда не блистала, за возможные неточности гоменасай.
Странно всё это. Допустим, то, что я сейчас оформила в упрощённом виде, – правда, истина. Я сейчас стою в ожидании поезда в метро на какой-то неглубокой глубине, вижу закрытый навечно переход, мой личный символ отчаяния – вторую ветку никак не построят, едва ли она будет готова, когда я буду праздновать выход на пенсию; и вижу мелкие узоры, созданные разными вариантами коричнево-красного мрамора, если начинаю рассматривать колонны, и все эти зрительные впечатления для меня важнее и дороже, чем какая-то посторонняя правда о пучке сигналов в моей черепной коробке. Скрипка. Как хороша! Мои наушники заботливо оберегают от шума окружающей среды. Как это мило с вашей стороны, дорогие наушники. Спасибо вам.
Я слушаю одну и ту же композицию, наполненную воздухом – нет, даже легче, гелием, и она взлетает в нежно-фиолетовом тумане, и мне легко и покойно.
Меня выгнали из института, кстати. Не знаю, как сказать родителям. Они до сих пор присылают мне деньги, чтобы платить за аренду квартиры, иногда болтаем по скайпу, и я очень умело вру. Пожалуй, за последний год врать я выучилась мастерски.
Всё это время я провела в маленькой, но уютной однокомнатной квартире, закрыв занавески, так что солнечный свет не мог проникнуть и избить мои глаза ужасной яркостью. Куда милее маленькие настольные и настенные лампы, которые светят так ласково и мягко. Моим единственным другом и верным товарищем был крошка ноутбук, выводивший меня в виртуальный мир, где можно сбросить со счетов себя «реальную» и не тревожиться ни о чём, но даже здесь приходилось нелегко. Любая, даже самая маленькая попытка вступить в контакт наводит на меня липкий, мучительный страх. По всему телу разливается что-то холодное, густое, гелеобразное, руки и ноги превращаются в вату, а сердце готово остановиться и навеки окаменеть. Когда преподаватель отмечал присутствие, я готова была провалиться. Язык не слушался, прилипал к нёбу, голосовые связки никак не могли напрячься; я была похожа на рыбу, открывавшую рот без единого звука. Иногда мне удавалось выдавить из себя едва различимый хрип, но чаще напротив моей фамилии ставили жирную «энку», хотя я присутствовала на занятии.
Заговорить с кем-то? Спросить дорогу, узнать, куда едет троллейбус, который час, купить что-то в ларьке, а не в гипермаркете? Я просто не могу. Когда на меня кто-то смотрит, пусть даже я одна из многих и не более интересна, чем пустое место, я застываю от ужаса, как если бы перед моими глазами земля разверзлась и показались обитатели преисподней.
Интернет я видела как панацею, как убежище и возможность наконец обрести кого-то, кто будет разделять мои интересы. Стоит ли говорить, какое жестокое разочарование меня ожидало? Не обладая достаточными навыками отбирать информацию и ресурсы, слегка обезумев от радости найти потенциально родной уголок, я растерянно заходила в чаты и здоровалась, но никто не обращал на меня внимание, и я сконфуженно покидала беседу, чтобы потом вернуться под другим ником, но схема повторялась. Мои заметки  в блогах никто не комментировал, как и сообщения на форумах, в социальных сетях тоже ничего не складывалось. Даже онлайн-игры, требующие взаимодействия между игроками, доставляли массу хлопот, хотя здесь всё же было легче. Попадались хорошие ребята, такие же затворники, как и я, без фотографий и реальных имён в профиле; по всей видимости, они идентифицировали меня верно и не пытались навязываться. Поначалу мне это нравилось, и какое-то время я накапливала энергию в приятном, сладком одиночестве.
В институте стала появляться реже, затем вовсе забросила. Выходила из дома разве что купить еды и вынести мусор, немного зарабатывала в сети сама и основную часть времени проводила за чтением, просмотром фильмов и сериалов и бессмысленной деятельности на нескольких ресурсах.
Однажды мне позвонили из деканата. Было много возни, и в конечном итоге меня отчислили. В тот день я стояла в коридоре, тщетно пытаясь утихомирить панику и пульсирующую головную боль: вокруг слишком много людей, слишком много глаз, носов, капюшонов и толстовок, сумок и рюкзаков, наручных часов и серег; всё это были какие-то картонные декорации, ни одного настоящего человека, думалось мне.
Настоящий человек был в полутора метрах от меня. Красивый весёлый парень, высокий, с родинкой под правым глазом, окружённый манекенами. Кому-то он диктовал номер телефона, который я, к несчастью, запомнила очень хорошо.
Память – это одно устройств человеческого организма, которое по степени коварства превосходит даже будильник. Дни, наполненные важными для меня событиями из жизни гильдии, воспоминаниями о мудрых книгах и шикарных кинопроизведениях сделались чем-то маленьким и несущественным. Всё уместилось в несколько мегабайт. В свою очередь, тот день, когда я, к величайшему своему стыду, пошла за ним, помню поминутно, подробно. Компания парней спустилась в подземку. Как преступница, я украдкой смотрела на него, как он стоит в другом конце вагона, что-то говорит приятелям и довольно улыбается.
Время шло, воспоминание не отпускало. Моя жизнь тянулась тихо, так же, как раньше, но перед глазами то и дело возникало улыбающееся лицо. Это было жутко, почти потусторонне, когда вдруг появлялась эта гримаса, искажала его и делала даже безобразным. Мне стали сниться сны с его участием, как я пытаюсь догнать его в тоннеле, но сзади едет поезд, а он стоит спокойно, руки в карманах, и это выражение, эти хитрые глаза, морщинки в уголках, и он успевает продиктовать номер, прежде чем мою спину ломает летящий состав.
Днём спать было спокойнее, и я спала днём.
Мне было нечего делать. Сны питались моей энергией, и я заметно похудела, стала невнимательной, скорость реакции снизилась. Я решила поддаться и позвонить.
Я ему иногда звоню, редко. В прошлый раз – накануне собственного дня рождения, потом – в грустный субботний вечер, когда дождь изо всех сил топил горожан. Для звонков пришлось приобрести несколько сим-карт, чтобы один и тот же номер не навёл его на какие-нибудь мысли. Всякий раз он бодрым голосом говорит: «Алло?» и, не получив ответа, переспрашивает пару раз, слышно ли его. Я молчу. Я записала его голос на диктофон, так что у меня уже маленькая коллекция его «алло», произнесённых с разной интонацией. Он не бывает, как ни странно, раздражён, скорее удивлён.
Теперь я чаще выхожу на улицу, иду в метро и гуляю по станции, надеясь где-то глубоко в душе, что он сейчас, после окончания занятий, поедет домой. Пока результат никакой.
Сны перестали быть невыносимо тяжёлыми. Иногда мы просто едем в вагоне совершенно одни и молчим. Это самые счастливые видения, самые радостные. В таких видениях построили вторую ветку и открыли переход, и мы поднимаемся по лестнице, не произнеся ни слова, и медленно шагаем, и снова садимся, чтобы куда-то ехать.
Скрипка доплакала свою гениальную песню. Мне пора уходить: дежурная по станции недовольно глядит на меня, и лучше мне не вступать в конфликт.
Что я буду делать, если встречу его здесь? На самом деле я не хочу никого встречать. Я бы хотела снова стать прежней, но не получается. Мне хочется спрятаться в тёмной комнате и стереть себе память. Я просто пройду мимо.