Родство образов Обломова, Монтеня и Гамлета

                Родство образов Обломова, Монтеня и Гамлета
      Два пояснения относительно заголовка.
1.Установление родства образов может быть и забавно, но неинтересно. При наличии некоторых задатков демагогии можно установить родство любых образов. Ведь если образ это образ, то он многогранен, а если покрутить в руках два многогранника, то всегда можно обнаружить две одинаковые или похожие грани. Так что если в предлагаемом тексте и есть какой-то интерес, то он заключен не в "факте родства", который одинаково легко может быть и установлен, и опровергнут, но в том, что именно роднит, а в привлечении внимания к этим все временным, все местным и актуальным элементам родства. С этой целью эксплуатируются авторитеты имен Монтеня и Гамлета, а заодно хочется попробовать пошатать сложившийся у многих стереотип восприятия Обломова.
2."Опыты" Монтеня не роман, не повесть и т.п. и, строго говоря, там не может быть "образа Монтеня". Но, с другой стороны, это литературное произведение о человеке и, как таковое, не может не содержать описания человека, не важно, это сам автор, или другой человек, всего того, что делает описание человека образом человека. Читатель имеет дело с книгой и по прочтении ее у него формируется именно образ. (В конце концов, образ литературного героя почти такой же человек, как и рожденный женщиной). Человек Монтень умер, но "Опыты" издаются и читаются, значит, словосочетание "образ Монтеня" правомочно.
Таким образом, после того, как предотвращена опасность переоценки роли "факта установления родства" и обоснована допустимость написания слов "образ Монтеня", перейдем к перечислению, а затем к анализу общего в образах Обломова и Монтеня. Использован прием: приводятся цитаты из "Опытов" и "Обломова". Предлагается угадать, откуда цитата и удивиться близости подхода, оценок этих двух людей, живших так далеко друг от друга во времени и пространстве. (А если они так устойчивы, наверное, они и сейчас живут среди нас). Допущена следующая вольность. Некоторые личные местоимения в первом лице заменены на такие же, в третьем, или наоборот. В остальном цитаты точно переписаны с указанных (в конце) страниц указанных изданий.
1. А это не малое наслаждение говорить самому себе: "Кто заглянул бы мне в самую душу, тот и тогда не обвинил бы меня ни в несчастья и разорении кого бы то ни было, ни в мстительности и зависти, ни в преступлении против законов, ни в жажде перемен или смуты, ни в нарушении слова. Подобные свидетельства совести чрезвычайно приятны и эта радость, эта единственная награда, которая никогда не минет нас, - великое благодеяние для души. Искать опоры в одобрении окружающих, видя в нем воздаяние за добродетельные поступки, значит, опираться на то, что крайне шатко и непрочно.
2. Что же я делал? Да все продолжал чертить узор собственной жизни. В ней я, не без основания, находил столько премудрости и поэзии, что не исчерпаешь никогда без книг и учености. Изменив службе и обществу, я начал иначе решать задачу существования, вдумываясь в свое назначение и, наконец, открыл, что горизонт моей деятельности житья-бытья кроется во мне самом.
3. "Он прожил в полной бездеятельности", - говорим мы. "Я сегодня ничего не совершил". Как? А разве ты не жил? Просто жить не только самое главное, но и самое замечательное из твоих дел. Все прочее - царствовать, накоплять богатства, строить все это, самое большее довески, дополнения.
4. Многие запинаются на добром слове, рдея от стыда, и смело, громко, произносят легкомысленное слово, не подозревая, что оно тоже, к несчастью, не пропадает даром, оставляя длинный след зла, иногда неистребимого.
5. Я почти всегда пребываю на своем месте, как это свойственно громоздким и тяжеловесным телам. Если я и не оказываюсь порой вне себя самого, то все же нахожусь всегда где-то поблизости. Мои порывы не уносят меня чересчур далеко. В них нет ничего чрезмерного и причудливого, и мои увлечения, таким образом, нужно считать здоровыми и полноценными.
6. Мои поступки по-своему упорядочены и находятся в соответствии с тем, что я есть, и с моими возможностями. Делать лучше я не могу. Раскаяние, в сущности, не распространяется на те вещи, которые нам не по силам: тут следует говорить только о сожалении.
7. Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага цельного края, - это общечеловеческая задача, это вершина прогресса, на которую лезут многие, да сбиваются в сторону. За решением ее уже нет ни измен, ни охлаждения, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная жизнь, вечный сок жизни, вечное нравственное здоровье.
8. Ни одной фальшивой ноты не издало мое сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет его на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан грязи, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот, - никогда я не поклонюсь идолу лжи, в душе моей всегда будет чисто, светло, честно. Мое сердце не подкупишь ничем, на него всюду и везде можно положиться.
9. Наблюдая сознательно и бессознательно отражение красоты на воображение, потом переход впечатления в чувства, его симптомы, игру, исход и, глядя вокруг себя, подвигаясь в жизнь, я выработал себе убеждение, что любовь с силой Архимедова рычага движет миром; что в ней лежит столько всеобщей неопровержимой истины и блага, столько лжи и безобразия в ее понимании и злоупотреблении....
10. Даже те, чьими судьбами я в некоторой мере распоряжаюсь, - и они охотнее подчиняются чьей-нибудь чужой воле, чем моей. И поскольку о влиянии своем я пекусь менее ревностно, чем о душевном покое, мне это гораздо приятнее: не обращая на меня внимание люди представляют мне возможность жить в соответствии с моими желаниями, которые состоят в том, чтобы сосредоточиться и замкнуться в себе, и для меня великая радость пребывать в полном неведении относительно чужих дел и не чувствовать на себе обязанность устраивать их. По своем завершении всякое дело, чем бы оно ни закончилось, перестает занимать мои мысли. Если его исход оказался печальным, меня примиряет с ним следующее соображение: он не мог быть иным, ибо таково его место в великом круговороте всего сущего и в цепи причин и следствий, о котором говорят стоики; если же исход оказался благоприятным, то тем более не думаю о нем, что, возможно, это обстоятельство не благоприятно для кого-то, кому может показаться, что я лез из кожи вон, чтобы его добиться, тогда, как я знаю, что наше воображение, наши усилия, как бы мы ни старались и не жаждали этого, не в состоянии сдвинуть с места ни одной точки, не нарушив при этом установленного порядка вещей, и это касается, как и прошлого, так и будущего.
11. Я торжествовал внутренне, что ушел от докучливых мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где играют ложные надежды и великолепные призраки счастья, где гложет и снедает человека собственная мысль и убивает страсть, где падает и торжествует ум, где сражается в непрерывной битве человек и уходит с поля битвы истерзанный и все недовольный и ненасытный.
12. Вы думаете, что для мысли не надо сердца? Нет, она оплодотворяется любовью. Протяните руку падшему человеку, чтобы поднять его, или горько плачьте над ним, если он погибнет, но не глумитесь. Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с самим собой.
13. Шероховатые предметы мы хорошо ощущаем, а вот что касается гладких, то, прикасаясь к ним, мы их, можно сказать, не чувствуем. Так и с людьми.
14. Иные мои друзья по личному ли побуждению, или вызванные на то мною, не раз принимались с полной откровенностью журить и бранить меня, выполняя ту из своих обязанностей, которая кажется не только полезнее, но и приятнее прочих обязанностей, возлагаемых на нас дружбою. Я всегда встречал эти упреки с величайшей терпимостью и искренней признательностью. Но, говоря по совести, я частенько обнаруживал в их восхвалениях такое отсутствие меры, что я не допустил бы, полагаю, ошибки, предпочитая впадать в ошибку, чем проявлять благоразумие на их лад. Нашему брату, живущему частной жизнью, которая на виду лишь у нас самих, особенно нужно иметь перед собой некий образец, дабы равняться на него в наших поступках и, сопоставляя их с ним, то дарить себе ласку, то налагать на себя наказание. Для суда над самим собой у меня есть мои собственные законы и моя собственная судебная палата, и я обращаюсь к ней чаще, чем куда бы то ни было. Сдерживая себя, я редко руководствуюсь мерой, предуказанной мне другими, но, давая себе волю, руководствуюсь лишь своей мерой. Только вам одному известно, подлы вы или жестокосердны, или человечны или благочестивы, другие вас совсем не видят, они составляют себе о вас представление на основании внутренних догадок, они видят не столько вашу природу, сколько ваше умение вести себя среди людей; поэтому не считайтесь с их приговором, считайтесь лишь со своим.
15. Всякий может фиглярствовать и изображать на подмостках честного человека, но быть порядочным в глубине души, где все дозволено, куда никому нет доступа, - вот поистине вершина доступного.
16. Устремляться при осаде крепости в брешь, стоять во главе посольства, править народом, - все эти поступки окружены блеском и обращают на себя внимание всех. Но бранить, смеяться, продавать, любить, ненавидеть и беседовать с близкими и с собой мягко и всегда соблюдая справедливость, неизменно оставаться самим собой - это вещь гораздо более трудная. Жизни, протекающей в уединении, ведомы такие же, если только не более сложные и тягостные обязанности, какие ведомы жизни, не замыкающейся в себе. И частные лица, говорит Аристотель, служат добродетели с большими трудностями и более возвышенным образом, нежели те, кто занимает высокие должности.
17. Живи, как Бог велел, а не как хочется, впадешь в хаос противоречий, которых не распутает ни один человеческий ум, как он ни глубок, как ни дерзок! Вчера пожелал, сегодня достигнешь желаемого страстно, до изнеможения, а послезавтра краснеешь, что пожелал, потом проклянешь жизнь, зачем исполнилось, - ведь вот что выходит от самостоятельного и дерзкого шагания в жизни, от своевольного хочу. Надо идти ощупью, на многое закрывать глаза и не бредить счастьем, не сметь роптать, что оно ускользнет, - вот жизнь.
18. Как те, кто судит о нас, проникая в глубины нашей души, не придают слишком большого значения блеску наших поступков на общественном поприще, понимая, что это не более чем струйки и капли чистой воды, пробившиеся наружу из топкой и илистой почвы, так и те, кто судит о нас по нашему внешнему великолепию ...
19. ...зорко наблюдал явления, чутко прислушивался к голосу своего инстинкта, проверяя с имеющимися в запасе наблюдениями, и шел осторожно, пытая ногой почву, на которую предстояло вступить.
20. Хитрят за недостатком природного ума, двигают пружинами ежедневной мелкой хитрости, плетут, как кружево, свою домашнюю политику, не замечая, как вокруг них располагаются главные линии жизни, куда они направятся, где сойдутся.
21. И сердце, и голова были у меня наполнены: я жил.
Цитаты с номерами 1, 3, 5, 6, 10, 13, 14, 15, 16 и 18 из "Опытов", остальные - из "Обломова". Не знаю, как кто из читателей, но я, который сам выписывал эти строчки из книг, и, естественно, помнил, что откуда (правда, выписывал я года полтора назад), на всякий случай, записывая на этой странице номера, поглядывал в шпаргалку. Меня продолжает поражать похожесть мировосприятия Монтеня и Обломова. Она далеко не ограничивается приведенными цитатами, это просто, чтобы обратить внимание. Выписывая эти цитаты, я искал что-то вроде текстуального совпадения и не оказался, и не мог оказаться выписанным дух образов, то невыразимое словами, что резонирует с душой и оставляет, словами из "Обломова", впечатление, перерастающее в чувство.
Два слова о Гамлете. Жонглировать двумя шариками легче, чем тремя, и для облегчения своей задачи я сначала поговорю о Монтене и Обломове, потом – о  Гамлете, а пока: Гамлет – это  Обломов, недостаточно сильный. У него, как и у Обломова, органическое неприятие зла, лжи, фальши, но в отличие от Обломова, ответившего по-своему на вопросы, похожие на поставленные Гамлетом, последнего хватило только на то, чтобы их вычленить, сформулировать, поставить.
И Обломов, и Монтень родом из Обломовки. Обломовка – это не только географическая, историческая, моральная, этническая, религиозная и т.п. данность. Это и больше, и меньше (слова "больше", "меньше", "дальше", "ближе" предполагают одномерность описываемого и поэтому у них крайне ограниченный диапазон применения). Поэтому сказанное перед скобками не противоречиво. Противоречивыми или нет, могут быть или не быть слова, которыми мы чего-то описываем. Но если, как в данном случае, мы имеем дело с жизненным явлением, оно не противоречиво и не непротиворечиво, оно живое, а слова "большое", "вкусное", "ласковое" и т.п. просто к нему не применимы (как неприменимо слово дивергенция к борщу). Обломовка – это, с одной стороны, реликт "раньшего времени", "золотого века", а с другой - прообраз светлого будущего человечества. И прошлое, и будущее существуют, сейчас здесь. Они не менее реальны, чем сковородка и это не бред и не мистика. Они существуют у нас в душе, они воздействуют на "сегодня", "сейчас", во всяком случае, даже у самого неодушевленного человека, они воздействуют больше, чем сковородка (за исключением случая, когда она приходит в соприкосновение с головой, своей или чужой). Ни прошлое, ни будущее невозможно описать, но можно описать некоторые, так сказать, элементы, что и будет сделано в том порядке, как скажется, а не в порядке важности, первоочередности.
В Обломовке бог растворен, разлит, наличествует везде и всегда. Однако это не тот бог, который только для своих и который создал все остальное только на потребу своим, причем некоторых двуногих он создал только потому, что другие двуногие, например, курица, очень многого не могут делать,  работать в поле и на заводе, и многое другое. Это не тот бог, который то ли бог, то ли сын, то ли вообще родственник. Это не та компиляция этих двух, которая сочла нужным предписать, опять таки своим, что и как делать во всех случаях, включая чисто бытовые. Это Бог, присутствующий в и меде, и в редьке, и в их сочетании, в налитой как груша груди девушки, в здоровом поте земледельца, в дурацком, но от души смехе до колик, в запахе хлеба, во вздохе коровы, в кипени яблоневого цвета, в игре котенка, в дыме из печной трубы, в жаре и в морозе, в дожде и паре от земли.
И именно потому, что в Обломовке все пропитано богом, настоящим богом, богом наших предков и, возможно, потомков, там не могли зародиться бесы, а приблудные исчезали без следа, как дурной запах исчезает от ветерка.
1. В Обломовке, кроме настоящего, растворенного бога, был и предписанный начальством бог (которого они так сплавили со своим, что никакая лаборатория не смогла бы расплавить обратно) и этот бог, как и настоящий, предоставил им весьма обширный список разных грехов наряду с встроенным чувством раскаяния. В этом списке не было кровосмешения, гомосексуальности и прочих подобных гадостей, которыми предаются вне Обломовки, без чего-либо напоминающего раскаяние, наоборот, считаются апофеозом их жизни.
2. В Обломовке была свобода. Свобода в извечном, божественном смысле этого слова, не имеющая ничего общего со «свобода, равенство, братство». Когда А. К. Толстой пишет "Благославляю я свободу и голубые небеса", он имеет в виду истинную свободу. Свобода человека – это свобода, прежде всего, выбора между добром и злом. Богом, богами заложена тяга и к тому, и к другому и предоставлена Свобода склонения к тому или другому. Свобода человека – это свобода выбора между велением долга и здоровым, нормальным для человека шкурничеством. Это свобода выбора между деятельностью и инертностью, говоря по-русски, ленью. Это перечисление можно продолжить, но, в целом, свобода - это право выбора меры быть человеком. Хочешь – будь человеком, хочешь – будь  гнусью. Выбор за тобой. Веками, тысячелетиями, слово свобода означало подобные веши. Это слово не имело отношения к "социальному состоянию" человека. Это современное противопоставление, свободный – раб. Я копался в словарях языков, которых не знаю, копался в русском и армянском языках, которые знаю, и обнаружил огромное количество слов, обозначающих самые различные состояния (социальные) людей в сложных всегда, громоздких многокомпонентных структурах, системах. Слов много, потому что много состояний с, зачастую, тонкими различиями, ни в одном из них нет оттенка, запаха оценки степени свободы. Илот - это все знают что такое и "свобода" здесь не причем. Крепостной - это определенный вид состояния (кстати, распадающийся на сотни вариаций, я имею в виду, например, когда крепостной был значительно богаче своего же помещика). Свидетельство языка – самое верное, никакая археология с радиоуглеродным методом или без оного не может даже поставить тех вопросов, на которые отвечает язык. В данном случае язык безапелляционно заявляет: свобода – это то, что в Обломовке, а не то, что, к несчастью, вдолбили людям особые люди с особыми, своими, не совпадающими с нашими целями.
3. В Обломовке не мог возникнуть гуманизм, в переводе на русский - человекость. Сущность гуманизма - это отрицание божественного, замена бога человеком, человеком слабым, грешным, подверженным страстям и влияниям, склонным принимать желаемое за действительное, не умеющим распознать зло, поданное в упаковке, изображающей добро (Например, понятие гуманизм). Подавляющее большинство приверженцев гуманизма считают его чем-то добрым, хорошим и т.п., в точном сочетании с замыслами тех, кто посредством внедрения в сознание людей этого яда разрушает исконное и продвигается к достижению своих целей. Гуманизм - это замаскированный атеизм, скорее, антитеизм, и эта маскировка облегчает его продвижение, т.к. не возникает свойственного многим внутреннего неприятия атеизма. Так, говорят, комар сначала впрыскивает обезболивающее, потом забирает "свое". И по всему поэтому гуманизм разрушает одну из опр. бытия -врожденную религиозность, тягу к богу, стремление к осознанию и преодоление грехов, иначе говоря, истинно человеческих черт, ограничивает его свободу. (Человек – это звучит гордо!) Автор этого ласкающего слух идиота гуманистического утверждения существенно причастен к фазе всемирной катастрофы, называющейся "революция 17 года в России, а так же к укреплению ее результатов).
4. В Обломовке всем, кому это было нужно, знали очередность подворачивания подгузников на младенце (сначала левую, или правую сторону) и какие пеленки хороши, а какие нет. Младенец имел неограниченные и исчерпывающие его маленькие возможности самопознания и познания окружающего мира. Население его мира состоит, в основном, из матери, его действия - кушать, плакать, спать, рыгать, потягиваться, писать и какать. И все эти действия максимально и эффективно используются для самовыражения и воздействия на окружающий мир, причем осознанно. Последнее, я заявляю категорически, сам несколько лет был ребенком, десятилетия с любовью наблюдал за детьми, и своими, и не своими. (Привелось также наблюдать за младенцами, родители которых отказались от них и которые ждали приемных родителей. Так вот, умирать буду, не забуду большую комнату, заставленную колыбельками, человек 20-30, где ни один ребенок не плакал. Они знали, что это бесполезно, все знали. Младенец, которого взяли мои близкие, начал плакать через 1-2 недели, он понял, что сейчас это фактор воздействия на мир и вовсю пользовался им). Взрослый, принимающий решение написать и защитить диссертацию, переживает в этом отрезке жизни целую, как говорят, гамму ощущений, мыслей и чувств. Принять важное решение, осуществить его, испытать законное самодовольство, насладиться одобрением близких, - много и других составляющих этой "гаммы". Я авторитетно, на основе подкрепленного своими и чужими исследованиями личного опыта, утверждаю, что совокупность ощущений, мыслей и чувств маленького человечка, принимающего и блестяще выполняющего решения, связанные со своими физиологическими потребностями, не беднее. По своим последствиям оно важнее, чем описанное у взрослого в связи с диссертацией, потому что в процессе принятия решения, выполнения его и наблюдения последующего, имеется в виду отношение населения его мира, он учится. Никогда больше он не будет учиться так увлеченно, с такой погруженностью в учебу и так результативно. К моменту овладения речью он не менее чем наполовину, образовался, во всю оставшуюся жизнь он вряд ли освоит столько же, если иметь в виду настоящее знание, а не всякую ерунду. Это все было доступно в Обломовке. Это все не доступно сейчас, например, в США, где выросло и вырастает поколение "людей в памперсах". Выражение "впервые в истории человечества" стало расхожим штампом и, как таковое, не внушает доверия. Но, в самом деле, впервые в истории человечества образовалась, как говорят, популяция выросших в памперсах. Это обделенные люди. Их лишили одной из возможностей самопознания и познания окружающего мира, а обделенный человек это потенциальный носитель зла. В Обломовке много гадостей, ведь человек к счастью и к несчастью свободен, но, это другая гадость.
5. В Обломовке люди жили. В дополнение к сказанному, в Обломовке жили люди. Каждый из них имел особенности, - возрастные, национальные, половые, социальные, личные и еще не знаю какие, но именно особенности, отличающие его от других и, собственно, делающие человека человеком. Компьютер – это чудо в любом смысле этого слова. Это чудесный инструмент, незаменимый в работе кладовщика, врача, ученого, изготовителя красок для окраски отрихтованных автомобилей и т.д. без конца в любой области человеческой деятельности. Но именно потому, что он чудесный, он вышел, вылез за свои, так сказать, инструментные рамки и показал страшную изнанку. Сейчас живут миллионы людей с самого раннего детства растущие перед компьютером. "Компьютеризированный" человек лишается каких-либо перечисленных и не перечисленных выше особенностей. Это не мужчина и не женщина, не ирландец или армянин, это готовый материал для "интернационалистов", приготовивших невиданное в истории порабощение всех людей. У человека, выросшего в паучьей сети Интернета, размыты границы дома, нации, школы, страны и т.д. в конечном смысле размыта, устранена личность как таковая. Он готов к употреблению претендентами на мировое господство. Житель Обломовки не годится, его конечно, можно убить, но нельзя же убить всех, а кто будет вкалывать? Кстати, существует универсальный тест выявления уже готовых, это язык. Жители Обломовки говорят на русском языке. Возможно, некоторые предпочтут написать Русский язык, или Русский Язык. Я считаю, что слово "язык" как бы его не написать, делает свою первую букву прописной, а также первую букву предшествующего. "Компьютеризированные" люди не используют никакого языка, они, изображая речевое общение, перебрасываются словосочетаниями, известными всем участникам. Если попробовать с ними разговаривать, или упаси боже, для выразительности заменить одно слово другим, оно просто не поймут. Более того, обязательно мимикой или иначе будет выражено недовольство тобой, создавшим для слушателя напряжение невольной, рефлекторной попыткой понять, и вообще, нарушением правил игры, которая называется у них разговором.
6. В Обломовке нет и не может быть "прав человека". Права есть, но нет "человеков". Есть Иван Кузьмин и местный исправник, есть Федор и Машка и очень много других людей, расположенных по своим местам, со своими разными правами, не скажу на социальной или иной лестнице или пирамиде, потому что и лестница, и пирамида слишком примитивные устройства, чтобы служить примером сложнейшей, потому что жизненной ситуации. В антиподе Обломовки – США есть "права человека", но если слегка впасть в крайность, там нет ни прав, ни человеков. Которых, кстати, человеков, нет нигде, кроме воображения авторов этого словосочетания, введенного с целями, известными им и некоторым из нас. Есть мужчины и женщины, ****и и праведники, дети, инвалиды, военные, и т.д. и т.п. Человеков с общими для всех правами нет и не должно быть. Право – это  нечто, записанное в законе и охраняемое правоохранительными органами. Но и законы, и органы бывают только национальными, они в разных местах разные. Следовательно, авторы, любители и ревнители "прав человека" внедряют в сознание людей допустимость, приемлемость, возможность существования единого для всех Закона, единого для всех правительства, Закона и правительства вне, над национального. Кроме того, все люди в той или иной форме сопричастны какой-либо национальной культуре, либо родились в принадлежности к какой-то национальности, либо воспитывались в рамках какой-то традиции, либо считают себя сопричастными к какой-то культуре. Человек-одиночка, без ощущения связи с родителями, родными, селом, нацией, двором, и т.д.- недочеловек  Следовательно, пропагандисты и ревнители "прав человека" внедряют в сознание многих людей допустимость категорий вне, над национальных. Из того же источника, что и "права человека" вышли и "права женщин", "права педерастов" и иные "права". В Обломовке люди растут в нормальных условиях возрастной, социальной и прочих иерархий. В частности, отношения ученик-учитель и в Обломовке, и в Африке, особые. Одна школьная ситуация в США, возможно, наиболее красноречиво свидетельствует о степени проникновения яда "прав человека" в жизнь. Ученик оспаривает оценку, выставленную учителем за ответ на уроке, причем не в порядке обычного, вечного препирательства ученика с учителем, не в порядке нормальной, школярской демагогии, не в качестве как говорят, "отмазки", а основываясь на своих "правах человека", убежденно и искренне, проявляя свое исковерканное мировосприятие. Вечная как мир ссора жены с мужем воспринимается, причем искренне, обеими в аспекте применения или нарушения "прав человека". Эти идиотские примеры можно множить без конца, не переставая удивляться уродству внедренного со специальной целью мировоззрения.
Таким образом, попробуйте представить "компьютеризацию", "памперсизацию", "наркотизацию", "правочеловекизацию", "гомосексуализацию" и иные -зации в Обломовке и вы вместе со мной порадуетесь за нее и поймете, как выросло милое чудо Обломов и мудрое чудо Монтень, вскормленный в Обломовке, называемой иначе, но обладающей теми же достоинствами.
Итак, перечислена часть того, чего в Обломовке нет и не может быть. А что, собственно, есть? Ведь мало того, что нет плохого, надо, чтобы было и хорошее. Есть возможность счастья. Это претенциозное, плакатное, избитое, изговоренное, исписанное выражение, естественно, нуждается в пояснении. Для этого сформулирую свое толкование слова "счастье". Если коротко - это знать свое предназначение и выполнить его, именно вот это двуединое, - знать и выполнить. Именно "пред" назначение, не выдуманное или вычитанное, не подсказанное или навязанное кем-то, а именно предназначение как таковое, существующее вне меня. Мне легче объяснить при помощи примера. Есть точка зрения, и я склонен ее делить, что в золотом веке человечества структура общества была кастовой. Человек, родившийся в касте воинов и выросший в атмосфере тогдашнего общества знал свое предназначение. Он знал, что пока нет войны, все бабы и все прочие блага к его услугам, но он знал, что когда будет война, он может погибнуть под копытами лошадей, изойти гноем и кровью от ран. Он имел возможность счастья - выполнить свое предназначение, ведь смерть это, в конце концов, далеко не самое главное, главное - это жизнь и наше ее восприятие. Для человека из касты воинов и его жизнь, и его смерть были ему предписаны от рождения и ничто не мешало полноте ее восприятия. Никакие дурацкие колебания, метания и терзания не грозили ему. Его небо было и закрылось безоблачным.
Человек, родившийся в касте земледельцев, знал свое предназначение. Он знал, что умрет в своей постели, окруженный детьми и внуками, или под сенью дерева, посаженного своими руками в год рождения первого сына, или на меже обрабатываемого им поля, и это независимо от состояния войны или мира, до которых ему нет никакого дела. Он знал, что, скажем, половина урожая уходит, он не знает и не хочет знать кому, так предназначено, это естественно, как дыхание. Он имел неограниченную возможность жить полной жизнью, слышать первый крик рождающегося жеребенка, ощущать утреннюю прохладу, насладиться ветерком в жару, видеть, как блестят клювики у птичек, наблюдать и трогать губами перетяжки на ручках своих детей и внуков, радоваться своей силе, разнимать дерущихся детей, утирать им сопли и так без конца и края. Я утверждаю, что можно исписать сотни страниц перечислением доступных ему радостей, не отравленных самокопанием и сомнениями, сожалением о не так и не тогда принятом решении, недостатком скорости карьеры и всего-всего того, что отравляет жизнь, лишая ее радости. На территории ВВЦ в Москве одно время (уже в "наше" время) был расположен большой рекламный шит, на одной половине которого была изображена полная улыбающаяся женщина в свободной блузе и сборчатой широкой юбке, моющая глядя на зрителя, большой закопченный котел в кухне, на стенах которой были развешены, видимо, уже вычищенные, большие сковороды и котлы. На другой половине была изображена современная кухня со всем, что сейчас, так сказать, полагается. Большими буквами было написано: "Выбирай!". Что говорить, выбор здесь четкий, однозначный и определенный: Вымыв этот котел, женщина приготовит обильный обед, который с шумом и весельем съедят ее мужчины, в том числе и главный в мире мужчина - муж, вернувшиеся с работы. Во вторую кухню вечером придет длинноногая, облитая колготками Сан-Пелегрино, но одинокая женщина. Она будет нажимать эти дурацкие кнопки, готовить что-то умеренно съедобное и думать-думать. Думать, что она устала от жестяной улыбки, которую носила весь день, от каблуков, от своего офиса, начальника, случайных любовников-импотентов и всего-всего остального. Думать о неудавшейся жизни, о неправильно принятых решениях, принимать другие такие же дурацкие и неосуществимые решения, мечтая хотеть что-нибудь по настоящему и т.д. и т.п., словом, страдать. Ей счастье недоступней, чем обратная сторона Луны. (На видимую сторону, возможно, скоро сможет свезти погулять какой-нибудь богатый любовник, ну и что?). У нее нет предназначения, она металась, мечется и будет метаться. Никакие рамки, кастовые, социальные, в конце концов, дворовые, семейные и т.п. ее не ограничивают, не направляют, не подсказывают. Таких в Обломовке нет и не может быть. Устройство Обломовки не кастовое, но четкость социального устройства, установлений, предопределяют возможность счастья, доступного каждому на своем, известном ему и другим месте. У нас же нет места и есть попытки прыгнуть выше головы, причем неизвестно, где она, голова, и где выше нее, а где ниже, куда прыгать и, главное, зачем прыгать. Мы, вне Обломовки, лишены возможности быть счастливыми, жить.
Возможность счастья в Обломовке есть, но это касается ее жителей, если не верить в мистическую возможность влияния счастья или несчастья одного человека на вселенную. Но в Обломовке есть и нечто, выходящее за ее границы, это проявление того, что Солоневич назвал государствообразующим инстинктом. Дежнев (пример Солоневича) мог пройти, открывая и покоряя земли до пролива своего имени, но после этого надо обжить, вжиться, устояться, осесть, просто жить. А для этого Дежнев вряд ли годится. Обломовка, вот что нужно. У рационализированного до упора человека может возникнуть вопрос, кто важнее: Дежнев или Обломов? Жизнь, природа, не знают деления на важное и не важное. Что важнее, стена или крыша, цитоплазма или протоплазма? Что было раньше: курица или яйцо? Нет "раньше, позже", есть чудо курица и чудо яйцо, которое является, как и икра рыб, отличной пищей и, которые, будучи освящены другим чудом, мужским началом, порождают жизнь. Подростком я был морским моделистом, рано понял рать тяжелого киля для устойчивости яхточки, с большими трудностями добывал и заливал в киль свинец. У киля своя роль, свое место, у паруса – своё. И без того, и без другого яхта не яхта. Итак, да здравствуют и Дежнев, и Обломов. Невозможно судить о важности, но можно судить о степени "хрупкости" Дежнева и Обломова. Печальный опыт показывает, что Дежневы крепче, они зубастее. Обломовщина (в самом хорошем, чистом, исконном значении этого слова) беззащитна. Дежнев мог трансформироваться в начальника "продотряда", Обломов же ...
Таким образом, Обломовка – это возможность счастья для человека и потенция государства, государства в прочтении этого слова Пушкиным без комментариев, как само собой разумеющееся, противопоставляющему этому слову слово республика, видимо уже тогда осознавшего фальшь и гадость современных ему (и потом нам) республик, не государственность этих "государств" в чем-то определяющем. (Кстати, нигде, кроме как у Пушкина, я не встречал этого мудрого противопоставления, провидческого противопоставления).
Теперь о Гамлете. Мой Гамлет из переводов на русский и армянские языки. Никакой перевод глубокой вещи не заменит оригинала, но два перевода на два языка, причем равнозначные по мастерству, это больше, чем один. Кроме того, мой Гамлет от игры Вахрама Папазяна. Кто знает, тот знает, что это было такое. Для тех, кто не знает несколько штрихов его портрета. Начальное образование в доме богатого деда, в Константинополе (английский, французский и немецкий, чуть ли не с колыбели, начало владения от специально нанятых для этого няни, слуги и пр.). среднее образование в одном из учебных заведений Венеции с многовековой, высокой по сей день, заслуженной выпуском целой плеяды, именно плеяды, деятелей культуры репутацией. (Деятелей именно культуры, а не разработчиков, изготовителей и продавцов телевизоров "Фунай"). высшее специальное образование в Миланской академии, кажется, художеств. Высочайшее образование от жизни и игры на сценах мира, от сицилийской деревни, до Владивостока. Играл Шекспира всюду, в том числе и в Англии, в том числе в родном городе Шекспира. Получил все мыслимые призы всех шекспировских клубов и т.п. Владел своим ремеслом так, что осмелился и с громовым успехом сыграл Макбета на арене Ленинградского цирка. (Не знаю были ли прецеденты и подражания постановки Шекспира на круглой, открытой со всех сторон сцене, без привычных задника, авансцены и т.п.). Играл с Дузе, Бернар, со всеми корифеями московской сцены. Перечисление городов, где он играл, занимает две с половиной страницы книжного текста. Это все говориться для обоснования того, что мой Гамлет, хотя и мой, но Гамлет. Я благодарен Гамлету, как и Обломову, за то, что они предупредили меня о хрупкости своего мира, чтобы защитить не себя, другого от греха лжи, насилия, убийства. Если бы им удалось передать людям испытываемое ими омерзение от всяческих гадостей, низких помыслов и поступков, точнее, если бы людям удалось, было бы даровано, воспринять их нравственный урок, а не нравоучение, мир был бы другим. Гамлет и Обломов не призывают к совершенству, они выше призывов. Они передают нравственные истины, как послание, как истинное Евангелие. Конечно, у них разные темпераменты, разные почерки, тембры голоса, - первый в Дании боец и помещик трехсот душ не могут говорить в унисон, но в главном, в сущности, они единомышленники, как и Монтень. Приоритет жизни души перед жизнью тела и, главное, - блюсти чистоту души превыше всего. Оставляя в сторону всякие тонкости, это просто выгодно: обильное воздаяние следует немедленно (цитата 4). Евангелие от (не сочтите кощунством) Обломова, Гамлета и Монтеня несут громадный нравственный заряд, жаль, что не нашлось для них Павла.
Гамлет и Обломов - люди преимущественно думающие, не деятели. Они думают о себе, о своем месте в мире, о мире. В результате и тот, и другой ставят вопросы, вопросы, постановка вопросов, вычленение именно этих вопросов в безбрежном хаосе жизни, свидетельствует об их тонкости и проникновенности. Чуткость их мировосприятия особенно ценна в свете обстоятельств, что Гамлет - принц, а Обломов - помещик. Однако они живут "не как другие" принцы и помещики.
Обломов бездеятелен, Гамлет - также. Все действия, движения Гамлета сводятся в сущности, к: проткнул ковер, украл и переписал письмо, сражался с Лаэртом, причем все действия Гамлета, все те случаи, когда в тексте в связи с ним использованы глаголы, подсказаны, спровоцированы, направлены другими. (Все другие персонажи Шекспира действуют и действуют сами по себе, движимые внутренними мотивами и побуждениями).
Гамлет, как и Обломов, страдающий от несовершенства мира, это человек объясняющий. Обломов, как и Гамлет бездеятельный вследствие отличного от других видения мира и внутреннего богатства, это человек наблюдающий, прислушивающийся к голосу своего (здравого) инстинкта, природы, проверяющий их с уже имеющимися наблюдениями и идущий осторожно, пытая ногою почву, на которую придется ступить. Обломов сильнее Гамлета духом. Гамлет только формулирует вопросы, а Обломов и отвечает на некоторые из них своей жизнью и смертью.
"Кто снес бы плети и глумления века ...". Ответ, даваемый Обломовым: "Тот, кто не боится представить мир самому себе, не испытывает потребность изменить мир, более того старается избежать воздействия на предлагаемый высший порядок и волю Бога.
Тот, чье мировосприятие основано на обычае, доверии ощущении вписанности в мироздание.
Тот, кто корнями уходит в прошлое и не боится будущего.
Гамлету не достало обстоятельности, глубины и, в конце концов, барства Обломова для попыток ответа на поставленные им вопросы.
У него не хватило внутренней, основанной на глубокой природной основе, силы Обломова противостоять толкающим к греху обстоятельствам. Гамлет - это Обломов, не умеющий, не захотевший быть самим собой.
Активно бездеятельному Гамлету недоступно жить, как Бог велит, а не как хочется, он впадает в хаос противоречий, которых не распугает ни один человеческий ум. Его горе - это горе от ума, но ума одухотворенного, ему не достаточно внешнего успеха, как всем окружающим, но у него нет притока тепла извне, нет Бога.
Обломов бездеятелен благостно. Основа его бездеятельности как у Гамлета боязнь греха, чуткая совесть - связь с Богом. Он, как и Гамлет умен и тонок, но его ум шире, чем ratio Гамлета, его ум воспитался в облаках любви, неги и безбрежности, при внешней ограниченности, жизни в Обломовке.
Любовь Гамлета к Офелии, в сущности, не любовь, т.к. она ограниченна собственно Офелией, тогда как любовь Обломова к Ольге - это фокус его любви вообще, любви к жизни, к людям, к миру.
Обломов прирожденный христианин, хотя и внецерковный. Он христианин с его незлобивостью, открытым к добру и любви сердцем, ощущением Бесчеловечности. В нем есть то, что дороже любого ума, - честное, верное сердце. Он невредимым пронес его сквозь жизнь. Он падал, охлаждался, заснул, наконец, убитый, разочарованный, потеряв силу жить, но, не потеряв честности. Обломов виден до дна, до позвоночника, в нем нет ничего не благостного, не христианского.
Не упоминая бога, не думая о Боге, он живет с Богом в душе и это для него естественно как дыхание и не осознается, как не осознается дыхание. Он не боялся, как Гамлет, "какие сны приснятся в смертном одре, когда мы сбросим ...". Он пребудет в жизни вечной, как и жил здесь, без сопричастности лжи и грязи.
Гамлет немножко русский, - по смещенности от злобы дня, от сегодняшнего к всегдашнему, по чуткости к греху у греховному. Гамлет недостаточно русский, чтобы раз поставив во главу угла все временные вопросы, остаться на этом уровне и как Обломов, презрев "мнение света", остаться верным самому себе, своему мироощущению. В результате - грех, убийство, смерть без покаяния, вечная смерть.
Обломов, русский, стоит на земле, но стоит на цыпочках, испытывая некоторое притяжение сверху, с которым ничего не может поделать.
Немножко русский, западный человек Гамлет стоит на одной ноге, не зная, что делать со второй и, в результате, падает.
Обломов, Монтень, другие люди из Обломовки, обители человеческого счастья, могут быть счастливыми. Шульц и вообще западный человек могут иметь успех, преуспевать, благоденствовать, но ему заказано счастье. Гамлет – где-то посередине между Обломовым и Шульцем. У него есть надежда на счастье, человеческое счастье, не счастье – победа, счастье – удача и т.п., но он слишком западен, он нравственен, потому что он должен быть таким, а не потому, что как Обломов просто не может быть другим, как не может жить, скажем, в воде. Созерцательность Обломова от глубокого, может не до конца осознанного доверия к миру, Ивану Алексеевичу, ведь не дурак же он! Доверие, как таковое, без адреса, без посылок или предпосылок - это признак величайшей внутренней силы, уверенность в себе, допускающая возможность не пытаться изменить мир, приспособить его к себе. В конце концов, каждый судит о мире и других по себе. Как мог Обломов, зная себя, не доверять другим? Для западного человека, не уверенного в себе, а, следовательно, и в мире, не доверяющему ни себе, ни другим, ни миру, приемлем отказ от действия, это его спасение, модус вивенди. Гамлет и здесь посередине. Явная навязанность его действий обстоятельствами свидетельствует о наличии некоторой готовности к почтительно-мудрой созерцательности, почтительной из-за осознания глубины и основательности мира, проникновения в его сущность, мудрой - по тем же причинам. Антитеза доверию - страх. Лихорадочная деятельность Шульцев и других западных людей, убегающих в работу от этого страха, создающих иллюзию изменения мира (козявки, но вонючие козявки) и привела к перечисленным выше -зациям, которые бьют по ним тоже. Вы хотели энергичной деятельностью преобразить мир, - получайте преображенный мир. Грубо говоря, русский предпочел бы размышления деятельности, западный человек спасается от размышлений в бурной деятельности. Гамлет склонен и к тому, и к другому, но он не мог, даже не должен был выжить, стоя на одной ноге долго не проживешь.
Долг - это великое слово. Я считаю себя человеком долга и горжусь этим. Но это не исчерпывает всей полноты жизни. Красота - это тоже великое слово. То, от чего замирает сердце, или, наоборот, бьется быстрее, красота женщины, отдельной ее части, доказательства теоремы, цветка, росы на розе и т.д. - это великие вещи. Что важнее, не знаю, но знаю, что, если слегка утрировать, то на западе перетягивает та чаша весов, где долг, а у русских - другая. Гамлет и здесь посередине выбора между любовью и долгом. Может быть поэтому Шекспир убрал со сцены Офелию, чтобы облегчить выбор Гамлета, развязать ему руки. У западного человека не хватило бы силы духа (не хватило бы селезенки, в подстрочном переводе с армянского), чтобы бросить в горящий камин 100 тысяч или что-нибудь другое ценное для того, чтобы самому облегчить свой выбор. За Гамлета это сделал Шекспир. Не хочу выхватывать из контекста фразы и слова Гамлета, но ему претит бездуховная деловитость его "друзей", тянет к созерцателю Горацио, хотя он понимает, что мотористость добавляет выносливости и увеличивает производительность труда. Во времена Гамлета в Эльсиноре не было компьютеризации и памперсизации, но тревожные задатки уже были: он и Горацио были в изоляции, на природный мир, мир в единстве души и тела уже начал надвигаться суррогат, искусственно сделанный мир. Тогда он был сделан искусственно, но не искусно, с тех пор выработка, изготовление, упаковка улучшились. Гамлет, западный человек, изначально отлучен от блаженства безмятежности, он родом не из Обломовки, он даже представить не может, что это такое, воспринимать вечность как сегодня и сегодня как вечность, он осужден на мятеж, хотя и явно против внутреннего голоса, совести, своей сущности. Он приговорен к рассматриванию мира, вставленному в багеты юридических и правовых установлений, приговорен к неприятию доверия вообще и к внутренним обязательствам, в частности. Но в неосознанной глубине души он не таков, он не Шульц, и в этом его трагедия, одна из граней трагедии.
Давно замечено, что добродетельный человек не приспособлен, что называется, к жизни, но он может найти награду в самом себе. Гамлет, не приемлющий зла, т.е. добродетельный, но недостаточно сильный, чтобы проявить свою сущность и бежать от зла, не приспособлен вдвойне, он лишен и внутренней награды. Если бы Лаэрт не убил Гамлета, возможно, Гамлет убил бы себя, не выдержав ошибки между собой истинным и собой внешним. (Кстати, во время одного из спектаклей с участием Папазяна мне, и не только мне, показалось, что в сцене его смерти был элемент самоубийства, не в смысле дурацкой отсебятины, я говорю про тeaтp, а не клубную сцену любителей, а в смысле нюансов, которыми владеет артист.)