Ваня-олигарх

Продолжение повестей "Крокодил в очках" и "Девятый вал".   


  Яне иногда казалось, что темп жизни в Глебовске задает речушка Варша, протекающая по его центру и разделяющая город на две неравных части. Варша, в результате искусственного расширения русла, несла свои не могучие воды настолько  степенно, что многие гости даже принимали её за пруд. Когда Яна возвращалась домой после суетливой Москвы, ей начинало казаться, что люди в Глебовске не идут по улице, а плывут в глицериновых волнах Варши.    
  А ей некогда было плыть, ей нужно было лететь ракетой, чтобы везде успевать: составлять списки пациентов для мужа, вести документацию в клинике. Еще приходилось постоянно мотаться в Москву к близнецам. Они учились в  Баумановском училище, там же, где когда-то их отец.  Но главное, надо было помогать  Ванечке ухаживать за его маленьким «зоопарком». Сын закончил седьмой класс и превратился в длиннющего худощавого подростка, обожающего всякую живность. Никаких других предметов в школе, кроме биологии, для ребёнка не существовало. На полках в его комнате стояли террариумы с ужами и гадюками, аквариумы с рыбами и лягушками, на полу расположились клетки с мышами  и  птицами. В коробках и банках, выстроившихся на подоконниках чередой, плодились и размножались, согревая Ванино сердце, разные козявочки.
   «Будет биологом»,  –  мечтала Яна и радовалась, что сыну только четырнадцать, а он уже знает, кем ему быть в жизни. Сама она себя в жизни так и не нашла. Ей было интересно  всё: медицина и археология, искусство и юриспруденция, декупаж и даже мыловарение.  Ванькин зоопарк вообще вытеснил последние увлечения, и Яне иногда казалось, что она живет только для того, чтобы все домочадцы, начиная с мужа и сына, и заканчивая последней мушкой-дрозофилой из Ваниного зоопарка, были сыты и здоровы. Все остальное – ерунда. 
   В конце концов, она всё-таки не выдержала и предложила Саше вместе с Ваней перевезти зоопарк в более подходящее место. На заднем дворе клиники, созданной когда-то по воле олигарха Николая Павловича Солодеина, находился полузаброшенный отапливаемый садовый домик, переоборудованный в складское помещение. 
   Несколько выходных они втроем проковырялась в домике, вытаскивая из него всякий хлам. Оставалось разобрать лишь чердак.  Чего здесь только не было: старые книжки, стопки журналов, ношенная обувь, и даже чей-то портрет!

Портрет

   На куче барахла лежала довольно большая  картина. Яна и Саша дружно схватились за раму  и потащили её на себя, стараясь не повредить полотно.
   Как догадался Ахметьев, это был автопортрет жены Солодеина,  Анны Дмитриевны, которая неплохо рисовала, хотя и не получила  специального образования. Николай Павлович когда-то  вскользь упоминал об этом. 
  Нечто необычное  было в портрете немолодой красивой женщины в темном платье, может,  глаза выглядели слишком уставшими, а может, смущал  странный оптический эффект. Создавалось впечатление, что через бликующее оконное стекло всматривается вдаль  немолодая уже и глубоко разочарованная в жизни Анна  Солодеина.
 – Прабабушка Ванечки,  – тихо проговорил Ахметьев, – Самоубийца, между прочим…
 – Я видела этот портрет. Он раньше висел у Николая Павловича в каминном зале. Странно, что его убрали. Интересно, чем он помешал арендаторам?
   Портрет Яне не нравился, уж слишком он напоминал ей внучку этой красавицы, тоже Анну,  сумасшедшую, образ которой преследовал её всю жизнь.  С того самого злополучного дня, когда в детском саду маленькая Анечка пыталась её задушить. 
    – Тебе не кажется,  что глаза кто-то пытался перерисовать на портрете, причем, не так давно? Вот эти вот мимические морщинки, по-моему   недавно добавлены…  краски свежие… Как будто ребенок дорвался до возможности покалякать на картине настоящими красками…   
 – Аккуратно покалякал, обрати внимание, – заметил Саша. Яна увидела, что к ним идет Ваня, заинтересовавшийся портретом и перепугалась,  – Надо что-то Ваньке про портрет наврать…   
 – Не говори глупостей,  – отмахнулся Ахметьев. 
К ним уже подошел сын. Яна хотела  убрать портрет, чтобы он его не увидел. Но Ахметьев не дал ей этого сделать.
    Иван внимательно оглядел картину:
 – Интересно, кто это? И почему этот портрет оказался в сарае? 
Яна обняла мальчишку.
 – Давайте поставим его лицом к стене. Кому надо, найдет и заберет…,  – предложила она.
Парень еще раз покосился на портрет.
 – Да кто заберет? Давай его, что ли, хоть на стенку повесим! Человек рисовал, старался, –  чмокнув мать в щеку, он потерял всякий интерес к произведению искусства и  отправился к своим коробкам и клеткам.
 – Ну, уж нет! – ответила Яна удаляющейся спине Ванечки, и положила портрет на кучу хлама, подлежащего вывозу с территории.
 – Вот видишь, и врать не пришлось,  – Саша приобнял Яну. –  Потом он забрал портрет из кучи и вернул на чердак,  –  А то и не заметишь, как запутаешься, едва начнешь врать…

Едва начнешь врать

   А как не врать? Что она должна была сказать Ванечке, появившемуся в их семье вопреки всякой житейской логике?  Что его зачали в пробирке, что его выносила психически больная женщина, правда, прошедшая через сложнейшую хирургическую операцию на мозге  – лоботомию.. Потом еще объяснить, что такое лоботомия… И ещё не забыть про деда, который не знал, как от него, от единственного правнука  избавиться?
   Ещё когда Ванька только у них поселился, и поставил весь дом на уши своим бесконечным плачем, Яна, часами носившая его на руках и утешавшая изо всех сил, не переставала думать, как же ей всё-таки с ним объясняться, когда он станет взрослым? Ведь это время настанет, и даже быстрее, чем кажется…
   Однажды, когда Ванечка болел каким-то очередным, явно атипичным гриппом, и она молилась вслух, чтобы он не погиб, ей в голову пришла мысль, простая, как мычание. Самой окрестить Ванечку, став его крёстной и никогда не говорить никому на свете, что он не родной их ребенок. Даже под пытками не говорить. Даже в ответ на самые убойные аргументы. Её он сын, и больше ничей. Творить свою реальность. С Божьей помощью она станет правдой. Только надо постоянно, при каждом случае повторять, как заклинание, что Ванечка – родной, тем более, что она сама в это верит еще с того дня, когда первый раз взяла его на руки. 
    Батюшка запрещал ей присутствовать при крещении, говорил, что только крестная мать должна быть восприемницей. И пришлось Яне  признаться, что не она родила Ваню. Тогда им с Сашей батюшка разрешил участвовать в крещении. Таким образом, они стали крестными родителями Вани.
– Я – крестный отец! – Саша попытался шутить над словосочетанием, давно уже ставшим визитной карточкой итальянской мафии.
 – Забудь слово «крестный»,  – попросила его Яна. И предложила один раз и навсегда запомнить, что он для ребенка просто отец. Саша, конечно, согласился, хотя и нелегко ему это далось. Он так мечтал о  дочери, своей, собственной Александре Александровне.
    Виталику с Димкой Яна сказала, что Ванечка долго лежал в больнице, потому что родился слабеньким, и поэтому он не сразу оказался дома.
   Надо заметить, что с интеграцией Вани в их семью ей очень помогла свекровь, мама Саши. Овдовев, Вера Ивановна уехала из Глебовска в Нижний Новгород. Там оставалась квартира её родителей и воспоминания детства. Она очень  обрадовалась и Сашиной женитьбе и рождению внука, поскольку уже начала всерьез переживать, что её сын так никогда и не женится. Впрочем, всех троих мальчишек она одинаково баловала – и Витальку с Димкой, и Ванечку, разве что постоянно подмечала в Ване какое-то новое сходство с «родителями», на что Саша и Яна только улыбались, предварительно переглянувшись.      
    За Глебовскую общественность Яна вообще не переживала.  В больнице так никто ничего и не понял, потому что к моменту рождения Ванечки она много времени проводила в частной клинике у Ахметьева, и одно время сильно поправилась, переживая из-за всего происходящего. 
  Самое настоящее Свидетельство о рождении Вани было выдано ЗАГСОМ на основании справки из клиники, в которой он родился, родителями были записаны Яна и Александр Ахметьевы. И пусть все отстанут. Даже пусть не начинают приставать.

Пусть не начинают приставать   

   Яна ещё раз с беспокойством посмотрела на  портрет, внезапно осознав, что передышка может закончиться. Тринадцать лет  она жила спокойно, не вздрагивая и не озираясь, не просыпаясь по ночам в холодном поту.  Любовь к Ванечке по непонятным причинам стала её щитом, её внутренней опорой, спасением от кошмаров прошлого.
   После смерти Солодеина, его дом, по слухам, достался каким-то дальним родственникам. Они не спешили им распоряжаться. Долгое время там никто не жил, только один-два раза в месяц сюда приходили уборщицы, нанятые через агентство. Они мыли полы, чистили ковры, протирали пыль, и дом ненадолго оживал, радостно блестел огнями в окнах, а потом снова погружался в спячку, пугая Яну своей зловещей пустотой. Она еще не забыла, как сидела здесь в качестве пленницы, охраняемая бывшим мужем  Вовой и его сердечной подругой Наташей, её тюремщиками.. Вова и Наташа погибли в автокатастрофе, в этом доме когда-то свела счеты с жизнью убитая горем жена Николая Павловича. Через много лет он и сам к ним присоединился, растерзанный инсультом где-то на Канарах. Ей казалось, что дом  битком набит привидениями…
   Потом здесь неожиданно поселился сотрудник клиники, да еще и не один, а с женой. Им, наверное, как-то удалось связаться с новыми хозяевами и договориться об аренде. 
      Незадолго до смерти Николая Павловича Александр Ахметьев сумел выкупить клинику у Солодеина, затем он ее перепрофилировал, превратив это медицинское учреждение в рай для невротиков, алкоголиков, работоголиков и прочих жертв среднего возраста,  застрявших в тисках у собственной психики, внезапно оказавшейся им неподвластной.  Здесь их успешно лечили, и вчера ещё унылая публика на глазах у врачей постепенно расправляла плечи, а потом и крылья. Лечение в клинике стоило дорого, но оно того стоило.
   Александру Ростиславовичу удалось собрать команду крепких профессионалов, кое-кого он переманил из Москвы и Питера, был даже один невропатолог из Америки. Некий Эндрю Штайн. Они-то, Эндрю и его  супруга Энни, и стали новыми жильцами в доме Солодеина.

Новые жильцы в доме Солодеина

   Ахметьев страшно гордился наличием специалиста международного уровня в своей клинике. Не так давно он познакомился с Эндрю   на семинаре, посвященном Посттравматическим стрессовым расстройствам (ПТСР), которые еще называют «вьетнамским синдромом», или «афганским». Господин Штайн был убежден и даже ссылался на некую научную базу, уверяя, что тяжелое психическое состояние, возникающее в результате психотравмирующей ситуации, например, военных действий, сохраняется не только у самого пациента. В некоторых случаях оно наследуется потомками страдающих ПТСР, и может приводить в дальнейшем к развитию у них различных психических отклонений. Хотя, понятно, что следующее поколение на себе не испытало воздействия тех же травмирующих факторов, что и предыдущее. То есть, как убеждал Эндрю Штайн, ПТСР прорастает вглубь не только психики,  но и самой физиологии пациента, навсегда остается в генетической памяти. К тому же он был искренне увлечен  ретропсихологией и даже проводил сеансы гипноза, позволяя своим пациентам переноситься в собственном  сознании в ту или иную эпоху, когда их генетическим предком было заложено зерно сегодняшних психических проблем. От всего этого было рукой подать до теории переселения душ и прочего мракобесия.
   Александр Ахметьев, которому уже не так давно перевалило за сорок, считал ретропсихологию шарлатанством, и полагал, что дети могут «наследовать» страх, узнав от родителей о том, что те когда-то пережили и наблюдая это самое посттравматическое стрессовое расстройство ежедневно собственными глазами. И не надо ничего придумывать про «генетическую память», большинство участников боевых действий вообще не подвержены никаким синдромам! Но спорить с Эндрю ему было интересно.
   У Штайнов дома Ахметьевы бывали однажды, на день Благодарения. Яна весь вечер  просидела возле жены Эндрю, пытаясь с ней подружиться, или хотя бы её разговорить, но большого успеха не достигла. Энни плохо понимала русскую речь и была крайне рассеянной. Александр и Эндрю поговорили на профессиональные темы, но быстро выдохлись. Индейка была суховата, салат с тунцом хозяйке тоже, мягко говоря, не вполне удался. Праздник бы ничем не запомнился, если бы не одна глупая шутка.
  В тот самый вечер семиклассник Иван просидел допоздна в кабинете отца за компьютером, поскольку дома «рухнула» сеть Интернета, и зашел за родителями, чтобы всем вместе отправиться домой. Яна представили его Энни. Жена Эндрю  протянула подростку руку, и неожиданно зажала Ванину ладонь в своей  так сильно, что он морщился от боли и никак не мог её освободить. Очевидно, чтобы сгладить неловкость, её муж тоже схватил Ваню, но за руку и радостно сообщил,  что они с женой теперь никуда его не отпустят. В это время позвонила диспетчер такси, и Яна, оторвав сына от странных американцев, потащила его на улицу.  Шутка показалась, мягко говоря, странной.
   Потом они долго вспоминали этот вечер. Сашу, как выяснилось, давно смущала Энни Штайн. И не только своим слегка зловещим видом. Она носила огромные очки с затемненными  стеклами, подбородок закрывала воротником водолазки или ладонью.
   Можно было понять, от чего она такая  загадочная. Эндрю объяснял, что его жена  сильно пострадала при пожаре, который случился в клинике, в которой она ухаживала за пожилым родственником. Глубокие ожоги обезобразили её лицо, и она старается как можно реже общаться с людьми.
   Главным её увлечением, как сообщил Эндрю Ахметьеву, было рисование, и даже показывал ему работы своей жены. Александр Ростиславович, разглядывая картины и рисунки, наброски и этюды, почему-то вспомнил, что ему  раньше приходилось видеть образцы изобразительного творчества душевнобольных людей. Рисунки Энни тоже отличались от  обычных, чрезмерно ярким, почти карикатурным отпечатком индивидуальности автора, составляющим главное смысловое наполнение картины. Каждый из рисунков больных являл собой пример душевного страха,  дышал ощущениями одиночества, болезни, мании. И на рисунках Энни её внутренний мир выглядел далеко не самым гармоничным.
   На картинах Энни Штайн всё пылало огнем, оплетающим огненными цветами изображения людей и птиц. На некоторых рисунках  вместо цветов и птиц были изображены почти утонувшие в земле танки, зарытые до пояса в землю люди, какие-то пушки и автоматы со вскрытыми корпусами, в которых под броней оказывались человеческие внутренние органы – как если бы внутри был не механизм, а сердце, легкие, мозг… Эти гибриды страшной военной техники и беззащитной плоти, как будто вплавленной в металл и сросшейся  ним, пронизанной капиллярами и сосудами оставляли неприятное впечатление.
 – Раньше она рисовала кошечек! – горько улыбался Эндрю… Но, я работаю с Энни, мы еще вернемся к мирной жизни.
 – Послушай, Янка, он ведь и про тебя спрашивал,  – вспомнил Саша. Помнишь, мы заговорили о сравнительном тестировании пациентов, страдающих маниями и подверженных ПТСР. Эндрю в шутку предложил тебе протестироваться, чтобы у нас был образец ответов нормального человека. Тогда ещё ты сказала, что уж кому-кому, а тебе точно не надо тестироваться. Он ведь зацепился за эти слова и чуть не час меня пытал на тему скелетов в твоём шкафу…
  С тех пор Ахметьевы старались поддерживать с американцами только деловые отношения.

Только деловые отношения

    Когда переезд домашнего зоопарка состоялся, Яна стала реже видеть Ванечку дома. Сразу после школы он обедал в клинике у отца, потом спешил в свою лабораторию, чтобы возиться с  подопытными животными. Там же иногда делал уроки, принимал в гостях приятелей. 
   Яна частенько к нему заглядывала, хотя он просил мать не отвлекать его. И все равно она приходила в домик чуть ли не каждый день. И не только для того, чтобы проверить, чем там занимается её ребенок. Ей не нравилось, что Ванечка подружился с Эндрю Штайном. Американец частенько околачивался в этой импровизированной лаборатории, надарил Ване каких-то микроскопов и хирургических инструментов.  Он подолгу беседовал с Ваней, и потом Яна и Саша отвечали на кучу вопросов подростка, причем, не всегда связанных с биологией.  Как-то вечером Яна застала их обоих в медицинских халатах, масках и со скальпелями в руках.
 – Эндрю учит меня препарировать! – радостно сообщил ей Ваня.
   Эндрю поздоровался с Яной, стряхнул со стола в корзину для мусора то, что осталось от лягушки, и улыбнулся:
 – Зрелище не для слабонервных! Но мы – медики, биологи, должны знать, как мир выглядит  изнутри, а не только снаружи!  Ваня подает большие надежды. Он станет доктором. Настоящим доктором. Я уверен.
 – Я больше хочу быть ученым, – возразил Ваня. – Хочу изобрести какую-нибудь вакцину, сыворотку, или там лекарство… от лихорадки Эбола, от СПИДА, от старости!   
   Потом Яна замучила сына разговорами о том, что лягушкам, мышам, жукам – всем больно, они ведь живые, не надо их калечить с исследовательскими целями. Ванька улыбался и отвечал ей как маленькой, что если бы это было так важно, никакой науки вообще бы не было, и люди бы до сих пор лечились у шаманов…
   Большой он уже, на голову перерос Яну. Как ему запретишь?

Как ему запретишь?

   Весна в этом году пришла подозрительно ранняя. Еще ведь только февраль заканчивался, а уже начал исчезать под струями дождя еще вчера белый и пушистый снег, стали надрываться воробьи, приветствуя  обжигающее солнце, которое с субтропическим энтузиазмом припекало по несколько часов в сутки, едва заканчивался дождик.   
   Ваня снял шапку и уселся на лавочке возле клиники. Он уже почти пришел в свою «лабораторию», но решил сначала отдышаться, погреться на солнышке. Тем более, что эта скамейка была единственной незанятой во дворе клиники на улице Расковой.
    На крыльцо вышел Эндрю, продолжая с кем-то беседовать по телефону. Он говорил по-английски. Ваня попытался прислушаться, но ничего не понял.  Иностранный язык в школе  ему давался с трудом. А труда Ваня по возможности старался избегать.  Он думал, что если человек сам себя заставил что-то сделать, или кто-то его вынудил, то это получился труд. Но вот если человек делает какое-нибудь дело с удовольствием и без всякого принуждения, то какой же это труд? Это удовольствие. Никакого удовольствия от английского Ваня не испытывал.
   Эндрю закончил разговор и только тогда заметил Ваню.
 – Ты что-нибудь понял из того, что я сказал? - спросил он, улыбаясь, при этом попытался понять по выражению лица подростка, насколько глубоко тот оказался в курсе его разговора.
   «И чего это он разволновался?»,  – удивился Ваня и успокоил Эндрю.
 – Ничего я не понял. 
Эндрю уселся рядом на лавочке и заметил:
 – Вообще, тебе английскую речь надо бы понимать. Давай, я с тобой еще и английским  займусь? Родителям можно про это не докладывать. Пусть для них будет сюрпризом, когда ты начнешь получать приличные оценки по иностранному языку.
 – Оценки у меня итак приличные, у меня знания неприличные,  – грустно заметил Ваня.   
   И начали они с Эндрю заниматься еще и английским. То есть они по-прежнему занимались биологией, но Эндрю стал произносить какие-то фразы и вести целые диалоги на английском языке.
   Они прозанимались уже почти месяц, когда Эндрю предложил побеседовать по-английски на тему  «семья».
 – Это я все знаю. Мама медсестра, папа  доктор, братья студенты,  – привычно затараторил Ваня на английском языке.   
   Эндрю выслушал его и почему-то спросил по-русски:
 – А ты уверен,  что Яна Леонидовна – твоя мать?
   Ваня рассмеялся.
 – Конечно, уверен.
 – А вот представь себе, что у неё, допустим, взяли бы кровь, и у тебя взяли.  Сделали бы генетический анализ, и выяснилось бы, что она тебе не мать! Как бы ты это воспринял?
   Ваня посмотрел на Эндрю – шутит что ли? 
 –  Ну, ладно, это  я так, к примеру,  – не стал настаивать американец, но все-таки продолжил,  – Ведь бывает, что ребенок рождается у женщины, которая очень больна, и потом у неё его забирают, потому что она не может за ним ухаживать.  И ребенок, которого растит другая женщина,  не знает, что где-то рядом находится его родная мать!
 – Да что вы мне втираете? – неожиданно разозлился Иван.
 – Это не я тебе втираю,  – не обиделся на грубость Эндрю,  – Это кое-кто другой тебе втирает. Причем, давно.
   На этом занятие закончилось. Ваня молча выпроводил  Эндрю и пошел на автобусную остановку.      
   Весь вечер он разглядывал в айфоне фотографии их семьи. Виталька с Димкой были похожи друг на друга. Это понятно  – близнецы. На него и на мать они не похожи… Может, на отца? Мама говорила, что её первый муж умер в Израиле когда-то давно. Только он, Ваня, единственный из всей семьи, и похож на маму Яну. Что-то есть общее во взгляде. Вон как они одинаково улыбаются возле Царь-пушки в Кремле. Отец их фотографировал. На отца он тоже похож. У них размер ноги совпадает… И отец также обожает биологию и ненавидит английский. Хотя и заставил себя его выучить.
   На следующий день Ваня, которому запомнился вчерашний непонятный разговор,  снова заговорил с Эндрю, едва тот пришел к нему в домик.
 – Я про наследственность. Вот если брать моих родителей, и меня, то я многое унаследовал. От матери цвет глаз, от отца цвет волос, наш фирменный подбородок…
   Эндрю поморщился.
 – Хорошо, давай к этому еще вернемся. Предположим, что не только Яна – тебе не мать, но еще и Александр Ростиславович, не твой отец!  Даже если говорить о портретном сходстве, то можно в этом усомниться.
   Эндрю полез на чердак, и достал портрет, который Ванечка уже видел, когда они с родителями наводили в домике порядок.
 – Давай посмотри на  этот портрет, а потом в зеркало. Смотри, у тебя также глубоко посажены глаза,  слегка вздёрнута верхняя губа. Я бы не удивился, ели бы эта женщина оказалась твоей родственницей!
   Эндрю натужно расхохотался, а вот Ване было совсем не смешно.
    – Откуда вы знали, что здесь лежит этот портрет?  – подозрительно спросил он.
 – Он раньше висел в нашем доме в гостиной. Это бабушка моей жены, кстати, тоже Анна. Энни на самом деле русская, её до замужества и смены гражданства звали Анной Солодеиной и она когда-то в детстве жила в этом доме.  Уж не знаю почему, но она пыталась этот портрет переделать, нарисовала вот эти вот тончайшие линии, морщинки… потом портрет её стал раздражать и я его сюда принес. Бабушка, кстати, тоже Анна Солодеина. Тебе ничего не говорит  фамилия Солодеин?
 – Он раньше был хозяином клиники, в которой работает отец.  А что?
 – Да просто так спросил. Я бы скорее поверил, что ты Солодеин, чем Ахметьев! – Эндрю как-то странно поглядел на Ваню, то ли улыбаясь, то ли скорбно гримасничая. Было видно, что разговор его волнует по-настоящему.
 – Все люди между собой похожи в большей или меньшей степени. Вы, Эндрю, на себя посмотрите! У вас тоже похожий на мой разрез глаз, да и подбородок… И что – вы мой отец?
   Ваня рассмеялся, покрутил у виска. Эндрю потрепал его по макушке и натужно расхохотался.
   Они еще какое-то время молча рассматривали портрет, а потом Эндрю предложил.
 – Давай у меня сегодня поужинаем. Ты лучше познакомишься  с Энни. Она иногда ведет себя странно, но если ты её узнаешь лучше, я уверен, она тебе понравится. Смех смехом, а может, ты  и правда Солодеин?   
   Ванечке не очень хотелось ужинать у Штайнов. Но разговор его заинтересовал. Ему конечно и в голову не пришло воспринимать всерьез все эти глупости про то, что он не сын своих родителей… Может, его в роддоме перепутали? Так ведь бывает! Но, все-таки!
   
Но всё-таки!

   В этот вечер Яна не дождалась Ваню  к ужину. Она уже съездила в лабораторию, обошла  всех его друзей и даже собиралась идти в полицию, когда наконец-то сработал его сотовый.
 – Мамочка, не волнуйся. Я у  знакомых, они сказали, что нам очень нужно поговорить. Мамочка, мы поговорим, и я приду!
 – Тебя что, украли?
 – Мама, я у Эндрю Штайна,  не пугайся.
   Яна снова набрала номер сына.
 – Это Эндрю Штайн,  – проговорила трубка знакомым голосом  с едва заметным акцентом. -  Иван у нас. Как только он сочтет необходимым зайти к вам, он это сделает беспрепятственно.
И опять «конец связи».
Яна с удивлением посмотрела на мужа.
 – Чушь какая-то,  – начала Яна,  – Штайн и его жена пригласили Ванечку в гости, теперь о чем-то важном с ним беседуют и не собираются отпускать его домой. А времени, между прочим, уже почти одиннадцать!    
    Ахметьев молча снял с вешалки куртку и протянул жене, а сам надел свитер и они поспешили к машине.  Терзаемые дурными предчувствиями, супруги поехали на улицу Расковой. 
   Эндрю открыл им дверь и предложил войти. У камина сидела Энни. Она сняла черные очки. На ней было темное платье с небольшим  вырезом, такое же, как на портрете  у Анны Дмитриевны Солодеиной. Портрет стоял тут же на полу, прислоненный к стене.  Энни, не отрываясь, смотрела на огонь в камине.
 – Дорогая, повернись, пожалуйста, к нашим гостям. Пусть они на тебя посмотрят. Может быть, узнают, – проговорил Эндрю каким-то  официальным голосом, как если бы видел Ахметьевых впервые. Энни повернулась. На щеке был шрам, кожа на лице и на шее была неровной. Но все же узнать её не составило труда. Это была Анна Солодеина.
   Ванечка сначала обрадовался родителям, но потом посмотрел на них как-то слишком внимательно, словно хотел разглядеть что-то, на что раньше не обращал внимания. Яна подошла к сыну, поцеловала его в макушку, села рядом.
 – Здравствуй, Анна. И Вы, господин Штайн тоже, будьте здоровы. Что здесь происходит? Ты почему домой не идешь?  – Яна казалась спокойной. 
   Ахметьев не стал присаживаться и требовать объяснений. Он уверенно взял Ивана за руку и потащил к двери.
 – Не надо нам сейчас ничего объяснять, господин Штайн, –  уверенно проговорил Ахметьев,  –  Объяснять будете завтра в моем кабинете в двенадцать часов дня, я вас приглашаю. Пойдём, сынок. Тебе давно уже пора быть дома.
   Яна тоже поднялась, увидев, как Саша уводит сына, угрожающе сверкнула глазами на Эндрю, чуть выдвинула подбородок, всем своим видом демонстрируя готовность к отражению атаки.  Уже в дверях она оглянулась на Энни. Та все так же внимательно разглядывала пламя в камине, не проявляя к происходящему никакого видимого интереса. 
 – Как вам будет угодно, – Эндрю не стал препятствовать уходу Ахметьевых. На прощание он слегка погладил Ваню по плечу,  – Помни, о чем мы с тобой говорили, – и продолжил, – До завтра.

ДО ЗАВТРА

   Ахметьевы, едва оказались дома, принялись готовиться к следующему дню. Словно ничего не произошло. Ваня ушел собирать портфель, Яна бросилась разогревать ужин, Саша стал гладить себе рубашку, поскольку всегда считал, что гладить рубашки женщины не умеют. Не дано им. Потом они собрались на кухне. Яна разложила по тарелкам картошку и котлеты, нарезала сыр, помидоры и красный лук, налила в большой чайник кипятка, заварив чабрец и мяту. Но никто не притронулся к еде.
 – О чем говорил с тобой Эндрю? – нарушила молчание Яна, с тревогой посмотрев на сына. Ваня был явно озадачен и расстроен.
 – Он сказал мне, что если на нашу семью посмотреть, то вы не похожи на моих родителей. Что, может быть, моя настоящая фамилия Солодеин, и что его жена Энни, странная тетка какая-то, вполне может оказаться моей настоящей матерью. И что мой настоящий отец известен только ему. И этот отец меня заберет у вас. Ты хорошо помнишь, ты когда меня родила, ты не могла меня с кем-нибудь перепутать?
   Яна рассмеялась.
– Я тебя могла перепутать? Да бред это все! Бред двух психов,  – Яна посмотрела на сына и потрепала его макушку. Потом она с укоризной посмотрела на мужа. И где он только этого Эндрю Штайна выкопал непонятно как оказавшегося мужем Солодеиной!
 – Мам,  – продолжил наседать Ваня, – ты же ее где-то раньше видела, эту странную Энни! – Ванечка вопросительно уставился на мать.
 – Конечно, видела, мы ведь  были у них в гостях.
  – Тогда ты её не узнала. А теперь узнала. Кто это? Ты её узнала, испугалась!
 – Это давняя папина пациентка,  – вспомнила Яна Сашину просьбу «не врать» и тут же заговорила увереннее, ощутив твердую почву под ногами. – Да,  я работала в клинике одно время, пока она там лечилась.  Анна Солодеина была опасна для окружающих. Её дед согласился с тем, чтобы ей провели операцию по удалению центра агрессии из мозга. Оперировали Анну в Америке, и она после операции впала в кому. Из этого состояния её выводили в нашей клинике, созданной твоим отцом на деньги Николая Павловича Солодеина, и как видишь, успешно. Никакого Эндрю там и близко не было. Потом дед увез Анну долечиваться за границу, мы их потеряли из вида. – И продолжила.  – Я испугалась? Конечно, испугалась. Я за тебя испугалась! Мы же не знаем, что сейчас в её голове происходит. А ты сидишь с ней рядом, беседуешь! Вдруг, она возьмет тебя и задушит?
 – Круто! – неожиданно отреагировал сын.  – Душительница! А что, она ходила по улицам и всех душила?
 – Не всех. Котят душила, птичек, пыталась нападать на подружек.  Ей, наверное, казалось, что только вместе с жизнью объекта, так скажем, симпатии, этот объект можно полностью забрать себе. Мне кажется, что желание обладать, распоряжаться, в больном мозгу может трансформироваться в желание убить. Я не знаю, способна ли здесь что-то изменить лоботомия. При чем здесь центр агрессии в мозгу? Анечка не была агрессивной в общепринятом смысле ... Она не убивала, она присваивала…
   Яна впервые пыталась анализировать Анино поведение отстраненно, не с позиции жертвы или судьи. Ахметьев, хотя в душе и порадовался это перемене, все-таки попытался её остановить.
 – Хватит уже рассуждать! – он испугался, что Яна слишком подробно вспоминает свой детский кошмар, и ещё он понял, что после этих слов Ванечка начнет догадываться, что их семью с Анной Солодеиной связывали не просто отношения «пациент-врач», – Давайте все-таки поужинаем!      
 – Эндрю-то хоть нормальный? – неожиданно спросил Ваня.
 – Да Бог его знает,  – честно ответил Ахметьев. Я уже ни в чем не уверен. Понятно теперь, почему в доме Солодеина живет Анна – это её дом. Непонятно только, почему Эндрю её муж!  Не знаю, насколько он нормальный, но то, что он жулик, я, почему-то, не сомневаюсь. Такой гангстер от медицины. Я бы не удивился, если бы узнал, что его разыскивает Интерпол… Да, кстати, Ванечка, я предлагаю тебе завтра же уехать в Нижний Новгород, к бабушке.  Я сегодня оплачу  электронной картой вам тур в Испанию, на Канарские острова. У тебя есть шенгенская виза, у неё тоже есть. Так что собирайтесь и поезжайте.
   Ваня чуть не подавился от удивления.
 – Побродите по вулкану Тейде,  – продолдил отец,  –  на острове Ла Гомера посидите в храме на той скамеечке, второй справа от входа, где, как уверяют, когда-то сидел Колумб перед тем, как уплыл открывать Америку.  Ты ведь тоже мечтаешь об открытиях!
   Яна иронично улыбнулась:
 – Какие скамеечки справа от входа? Ты про учебу подумал?
 – У меня в школе сейчас сплошные контрольные, между прочим! – подал голос Ваня, – А почему Канары? Ты хочешь, чтобы я уехал как можно дальше и во всем этом не участвовал?
 – Канары – потому что это острова вечной весны и там одинаково хорошо в любое время года. А на счет участия, ты прав.  Не хочу, чтобы ты участвовал, – Саша едва заметно поморщился,  –  Пойми, для нас, докторов, существует  неизбежный профессиональный риск. Те, с кем нам приходится работать, могут причинить много серьезных неприятностей. Ты же знаешь, самое опасное животное в мире, это человек!  Сейчас, когда эти странные друзья вылезли на свет со своими фантазиями, тебе лучше уехать! А если говорить про Канары, то есть там ещё одно  интересное место, далекое от туристических маршрутов. Может, я и попрошу вас с бабушкой туда наведаться…
 –  Хорошо, я поеду,  – Ванечка с тревогой посмотрел на родителей,  – только и вы будьте  аккуратнее! Конечно, лучше бы я вам здесь помог.
 – Я же говорю, может, ещё и поможешь…  – в раздумье проговорил Ахметьев.
  – Пойду собираться, – Ваня решительно направился  к себе в комнату, но остановился и продолжил, – Эндрю  классный псих! Интересно, с чего он взял, что вы мне неродные? Точно – псих! Но зато он такой умный, с ним  так здорово было заниматься биологией. Мне кажется, он гений. А психи всегда бывают гениями?
   Не дождавшись ответа на свой вопрос, Ванька оглядел их обоих, потом обнял Яну, потерся о неё щекой, как раньше, когда был маленьким,  уткнулся носом ей в шею со словами «мамой пахнет». Потом  обнял отца, как бы заранее прощаясь.
  Ребенок наконец-то ушел в свою комнату. Саша поспешил в рабочий кабинет. Там он сел за компьютер, открыл Интернет и занялся покупкой билетов сначала на электричку в Новгород,  потом на самолёт на Канарские острова. Затем приступил к бронированию отеля. В семь часов утра Ахметьев позвонил своей маме. Она рано просыпалась и не имела ничего против утренних звонков.
   Сын сообщил, что Ванечка едет к ней, потом они вместе уезжают в Испанию, на Канары. Это сюрприз и подарок, ведь в прошлом месяце у них обоих были дни рождения. Вера Ивановна посокрушалась, что мало времени остается на сборы, но подарку очень обрадовалась. Когда-то она окончила Институт Иностранных Языков  в Нижнем Новгороде, тогда еще в Горьком. Бабушка Вера прекрасно говорила на английском и немецком, потом, уже на пенсии, выучила французский. Теперь она заинтересовалась испанским языком. Вот уже год бодрая и спортивная Вера Ивановна, которую ни у кого не повернулся бы язык назвать старушкой, сидела, обложившись учебниками, и мечтала о языковой практике в Испании! 
 – Ты с учителями обсудил Ванин отъезд, еще ведь уйма времени до каникул? – спросила Вера Ивановна напоследок.
 – Завтра поеду в школу,  – не стал врать Ахметьев,  – и еще, у меня к вам есть небольшое поручение, но это после, когда вы уже прилетите на Канары. Я думаю, будет интересно.

БУДЕТ ИНТЕРЕСНО

   Уже через час после разговора с матерью, не выспавшийся Ахметьев вёз сына в Москву, чтобы посадить его на электричку, следующую до Нижнего Новгорода.
   Всю дорогу они с Ваней разговаривали о том, что сообщил ему Эндрю. Ваню очень заинтересовала история Солодеина, и Саша, правда, с некоторыми  купюрами, рассказал ему её всю.
 – У Анны был ребенок? – спросил его Ваня.
 – Мы не общались с Солодеиными  десятилетиями…. Мне трудно что-либо предполагать,  –  все-таки уклонился от темы Ахметьев.
   В Москве на площади трех вокзалов их уже поджидала тётушка Вани, сестра Ахметьева Ирина. Она должна была сопровождать племянника в Нижний Новгород и лично передать его бабушке. Из рук в руки.
 – И что это вас  на Канары понесло? – возмутилась Ирина.  – Учиться надо, а не по курортам разъезжать.
 – Давно хотел Ваньке океан показать. А тут все сошлось: подвернулся выгодный вариант,  четверть только началась…
   Ирина чмокнула брата в щеку, потом расцеловалась с племянником, взяла его под руку и потащила к платформе.
Ахметьев посмотрел вслед удаляющейся парочке и отметил, что не чувствует никаких угрызений совести. Рано узнавать Ване историю своего рождения. А когда будет пора? Может, и никогда…
   «Надо еще успеть вернуться в Глебовск, чтобы узнать, чего хочет Эндрю. Денег, наверное,  – подумал Александр Ростиславович, –  Хотя, для начала, надо постараться его выслушать».
   Ахметьев зашел в ближайшую «Шоколадницу», заказал крепчайшего горячего кофе и ледяную воду без газа. Выпил это все, смакуя каждый глоток. Вроде, стало легче, по крайней мере, глаза открылись. Можно ехать обратно.
   В Глебовске Ахметьев не стал заходить домой, но сразу отправился в клинику. Здесь Александр Ростиславович принял душ, завернулся в махровый халат и немного поспал. Потом побрился, надел свежую рубашку, слегка прогладил брюки. Все. Пора приступать к  работе.
   Ровно в полдень секретарь доложила о приходе Эндрю. Александр почувствовал волнение, сквозь которое едва заметно пробивалось чувство разочарования. Вот уж никак он не ожидал, что американец окажется мужем Солодеиной и вернет им кошмар из прошлой жизни … 
   Эндрю ответил на приветствие Ахметьева и потянулся за рукопожатием. Александр Ростиславович, хотя и с некоторым сомнением,  пожал ему руку, отметив, что со вчерашнего дня рукопожатие Эндрю значительно окрепло … И в глазах появился стальной блеск. Всем своим видом Эндрю  – достаточно субтильный моложавый мужчина, ровесник Александра Ростиславовича, старался показать, насколько он в себе уверен, наверное, заранее продумал речь.  Ахметьев поклялся себе перебивать его как можно реже.  Молчать и слушать. 

Молчать и слушать

 – Я  хорошо знаю русский, потому что мой отец работал у вас дипломатом и приложил огромные усилия, чтобы я знал русский язык не хуже английского. Он считал, что мне это может пригодиться. Старик, как всегда, был прав!  – начал издалека Эндрю.  – Ведь, что такое язык? Это душа, это психология! Это приключение!  Это возможность прожить еще одну жизнь, впитав еще одну культуру.
 – Мне бы все-таки хотелось послушать ваши объяснения по поводу вчерашних событий, – не удержался Ахметьев.   
 – В частном госпитале в Америке, куда меня пригласили на работу сразу после окончания университета, проводились рискованные операции,  – начал Эндрю, – это была их «фишка», как сейчас говорит  Ванечка… С помощью психохирургии здесь пытались решать задачи по социализации людей, страдающих опасными для общества маниями. Будем избегать слова «маньяк», – неожиданно предложил господин Штайн,  и продолжил,  –  Пациенты попадали к нам, в основном,  из тюрем, если, конечно, раньше не попадали на электрический стул. Никто не интересуется  судьбой заключенных, получающих пожизненные сроки заключения.
 – Как это никто? – удивился Ахметьев.
 – У вас происходит тоже самое, – это общее правило. Узники всегда были идеальным материалом для исследований.
 – Вы рассуждаете, как доктор Менгель,  –  снова не смог промолчать Ахметьев.
 – Человечество ужаснулось от его жестокости, но не отказалось использовать его научные открытия!– парировал Эндрю. Мы ещё вернемся к этому гениальному доктору, толкнувшему медицину из начала двадцатого  века сразу в двадцать первый. Я продолжу. После наших операций личность пациента значительно менялась.  Дальше с ним работали психологи. Потом администрация тюрьмы поддерживала прошение о помиловании, составленное осужденным. Мы тоже готовили свое заключение. Как правило, нам не отказывали. Рецедивов преступлений среди наших клиентов не было. По крайней мере, за тех пятьдесят лет, что прошли с момента опубликования опытов Фримена и начала подобных практик в нашем госпитале.
   Эндрю взял графин, налил воду в стакан, жадно его опорожнил и заговорил о неприятном.
 – Около трети пациентов погибали сразу на операционном столе, еще часть впадала в кому, и погибала позднее.  Степень риска при лоботомии, конечно, очень высока. И вот к нам обратился Николай Павлович Солодеин по поводу своей внучки. Он подписал бумаги, из которых следовало, что в случае неудачи он не будет настаивать на судебном преследовании нейрохирургов. Солодеиных пригласили для консультаций, потом Анну прооперировали.
   Ахметьев вопрошающе посмотрел на Эндрю:
 – Вы её оперировали?
 –  Я её оперировал, - не стал отпираться Штайн, -  Это был мой первый опыт в области психохирургии.  Поле операции мое отношение к Анне изменилось. Вы должны понять, вы сами женаты на пациентке!
   Ахметьеву стало неприятно, что Эндрю так свободно оперирует фактами его биографии, и он пообещал себе выяснить, из какого источника тот черпает информацию. Хотя, тут же мысленно успокоил себя Ахметьев, у них не Глебовск, а сплошная долина гейзеров и прочих источников информации. Не родился еще тот человек, который запретит глубинке развлекаться сплетнями.
    – Анна стала для меня чем-то большим, чем просто пациентка, даже больше, чем первая женщина! Солодеин не знал, что это я  оперировал Анну и тогда не был со мной знаком. Ему  рассказали про нескольких высококлассных хирургов, оперировавших его внучку и он не смог доискаться, кто же персонально несёт ответственность за результат.
   Ахметьев вызвал секретаря и попросил  приготовить им кофе. Они молча дождались, когда войдет секретарь и накроет кофейный столик. Потом сидели, утонув в креслах, пили кофе в полной тишине, как бы готовясь ко второму раунду переговоров. Как только чашечки вернулись к блюдечкам, беседа продолжилась.
 – Операция, к моему огромному сожалению, прошла не совсем удачно. У неё оказался, пусть совсем немного, но задет стволовой отдел мозга. Вероятность того, что она выйдет из комы все же была, но весьма небольшая.  Солодеин не желал с этим смириться. Он продолжал платить огромные деньги за то, чтобы Анна находилась в клинике, сам поселился при ней.
   Александр Ростиславович с удивлением наблюдал, как менялось лицо Эндрю, когда он говорил про Анну. У него горели глаза, учащалось дыхание, даже какая-то юношеская порывистость появлялась в жестикуляции. 
    – Я ждал, что она проснётся, я не меньше Солодеина переживал.  Я – Пигмалион! Но моя статуя отказывалась оживать! Я был в отчаянии! Был единственный шанс ей помочь – она должна была оказаться беременной. В этом случае гормон прогестерон должен был запустить в организме восстановительные процессы. И тогда Анна могла начать своё возвращение к нам, постепенно оживая!
 – Что значит «оказаться беременной»? – не выдержал Ахметьев.  – Ни с того, ни с сего? Так это вы, гоподин Эндрю Штайн, в нарушение всех моральных принципов провели экстракорпоральное оплодотворение пациентки?
 – Ну почему же экстракорпоральное? – неожиданно возмутился Эндрю.  - Зачем мешать природе в тех случаях, когда гораздо разумнее  ей следовать? Наша спящая красавица заслуживала не экстракорпоральное, а самое настоящее оплодотворение. Вы же понимаете, я не мог это объяснить Николаю Павловичу.
    Ахметьев посмотрел на Эндрю, пытаясь понять, врет он или нет.
 – Весь мир восхищается медиками, ставившими на себе эксперименты, вводившими себе вакцины, намеренно заражавшими себя опасными заболеваниями… Что же аморального в моём поступке? По-вашему, я должен был пичкать Анну гормонами, проводить необходимые манипуляции, подсаживая ей эмбрионы? Мучать её, хотя результат мог быть  достигнут предельно просто…
   Ахметьев посмотрел на Эндрю. Тот приосанился, как если бы признавался не в позорнейшем своём преступлении, а в том, что действительно, с риском для жизни оказал величайшую услугу человечеству. 
– Вы хотите сказать, что являетесь биологическим отцом Вани? – опешил Александр Ростиславович.   
 – А что? У вас есть к нему претензии? Я не мог находиться рядом с Анной во все время  беременности, потому что Николай Павлович решил её перевезти в Россию, как только появилась положительная динамика. Я навел о вас кое-какие справки.  Вам можно было доверить участие в эксперименте, вам можно было доверить мою Галатею, и я не стал ему мешать. Наоборот, я помог ему в кратчайшие сроки организовать перевозку Анны.  Солодеин продолжал со мной консультироваться по Скайпу. Он был разумным человеком и не  стал рвать наши отношения … С первых дней жизни Вани я хотел его забрать себе. Это, согласитесь, мой приз! Моя выстраданная награда! И мне почти удалось это, но тут вмешались вы, вернее, ваша непредсказуемая жена!
   Ахметьев мысленно согласился с Эндрю. Действительно, непредсказуемая. Как она могла так привязаться к чужому ребенку,  и не просто чужому?   Теоретически, Ваня мог унаследовать патологию матери и быть опасным для них всех. А она растворилась в нём, она ожила, когда полюбила его. Безо всякой ревности Александр Ростиславович подумал, что не он, не Виталька с Димкой, а Ванечка – самая большая любовь в жизни Яны.      
 – Мне оставалось только ждать,  – вернул его к беседе Эндрю,  – Солодеин перевез Анну, пришедшую в себя после комы в клинику на Тенерифе, которую я ему рекомендовал. У моего американского госпиталя давние связи с этим санаторием. Анна делала успехи. Она как ребенок узнавала мир и верила всему, что ей скажут. Я иногда приезжал в клинику по делам. Солодеин не одобрял наше общение, но не мог нам препятствовать и уследить за всем, что происходит. Силы были уже не те. Так что мы стали общаться. Насколько можно это назвать общением. Я работал с Анной, целенаправленно вкладывая в её голову нужные мысли. Она постепенно ко мне привыкала. На всякий случай я старался не вызывать у неё привязанности. Как у вас говорят, мало ли чего.
 – Вы не исключаете, что Анна продолжает оставаться опасной для окружающих?
 – Тогда не исключал. Сегодня исключаю. И объясню, почему.  Анна ушла в свой мир. Это что-то вроде аутизма. Прикасаться она может только к своим вещам, краскам, кистям. К ней прикасаться не может никто, кроме её сиделки. Даже я не могу прикоснуться к ней.  У неё начинается истерика, которая может закончиться чем угодно, вплоть до эпилептического припадка …  Да, эпилепсия, тоже нередко развивается у пациентов в результате психохирургического вмешательства…
   Александр Ростиславович потер лоб. Интересная у этого Эндрю логика. Просто не Эндрю, а подручный Бога! Или не Бога?
  – Николай Павлович как-то проговорился, что собирается написать завещание. К нему приехал испанский нотариус и они вместе составили этот документ. Потом нотариус уехал, Николай Павлович свою копию завещания положил в сейф клиники. Я, как вы догадываетесь, сразу же получил к нему доступ. Так вот, в этом завещании Солодеин требует, чтобы в 14 лет именно Иван частично вступил в права наследования. И в 25 лет вступил в права наследования полностью.
    Ахметьев уже ничему не удивлялся. Ему только было жалко Ванечку, при неудачном раскладе попадающего в полную зависимость от  биологического отца, которому самому бы не помешала лоботомия, и матери, ведущей растительный образ жизнь в своем страшном нарисованном  мире…
   Времени для принятия решения не было. Да и решения не было. Была только когда-то придуманная Яной их общая позиция на случай «атомной войны»  – не признавать никаких фактов, даже очевидных, не признавать ни при каких обстоятельствах.
– Ваня – наш сын, мой и Яны, – решился Ахметьев,  –  Поэтому запомните, что бы вы ни сочиняли про свое родство с Иваном, вы его не получите!
   Ахметьев распахнул дверь кабинета, предлагая гостю выйти.
 –  Я думал, вы умнее. Кстати, ознакомьтесь с копией завещания Николая Павловича,   –  доктор Штайн положил на стол  пачку листов бумаги.
   Александр Ростиславович подождал, когда Эндрю проследует к выходу, слегка подтолкнув его к дверям. Пока только слегка. Когда-нибудь он его вышвырнет. И будет лететь этот Эндрю, кувыркаясь. Жаль, нельзя этого сделать сейчас!
   Ахметьев попросил секретаря никого к нему не пускать, а сам погрузился в изучение документа. Он был составлен на двух языках – испанском и русском.               

Документ

   Из "Testamento Abierto" или "Открытого завещания" следовало, что Николай Павлович Солодеин передавал все своё имущество в собственность Ивану Александровичу Ахметьеву. Причем это происходило только в том случае,  если на момент наступления 14-летнего возраста у Ивана Ахметьева не будет выявлено никаких психических отклонений. Анна Солодеина наследовала один из счетов в каком-то заграничном банке и недвижимость в Глебовске. При этом упоминался некий опекунский совет, сформированный при московком фонде «Другие люди», который был уполномочен вести её дела. Судя по всему, он и регулировал ситуацию с обеспечением существования Анны, разумно расходуя унаследованные ей средства. Доктор  Штайн в Завещании не фигурировал. Далее перечислялось имущество Солодеина. Ахметьев с удивлением узнал, что Николаю Поавловичу  принадлежит разнообразная недвижимость в Испании, один из телеканалов и  даже какой-то спортивный клуб.
   До исполнения Ивану двадцати пяти лет распорядителем состояния признавался отец ребенка. Имя отца указано не было.
   В случае, если  Иван Ахметьев будет иметь признаки психического отклонения, наследником признается все тот же Фонд «Другие люди», при условии, что часть средств будет выделяться для содержания  Ивана Ахметьева в достойных условиях.   
  – Все понятно,  – сам с собой заговорил Ахметьев, – Эндрю решил заявить о своем отцовстве, чтобы распоряжаться состоянием Солодеина до двадцатипятилетия Ивана. Вот только каким образом он собирается проводить экспертизу и добиваться признания Ивана своим сыном? Не та сейчас обстановка в России. Ничего не выйдет.

Ничего не выйдет

   Вечером Яне едва хватило сил, чтобы дождаться мужа с работы. Он рассказал ей о проснувшихся отцовских чувствах Эндрю. Яна была потрясена низостью доктора Штайна. А когда Саша сообщил ей о завещании, все встало на свои места. Эндрю, оказывается, считает, что  изнасиловав Анну, он вытащил счастливый билетик. Вот почему он на ней женился.  Продолжил укреплять свои позиции. Какое насилие? Им двигала любовь. Они счастливы, болезнь отступила под натиском  их огромной любви!
 – Какая гадость! – Яна схватилась за голову. На неё накатил приступ дурноты. Она едва отдышалась. – Мы должны защитить Ваньку.  – Пусть Эндрю не получит этих денег! Пусть их получит кто угодно, только не он! И нам они не нужны, эти деньги. Мы хорошо зарабатываем. Ты сейчас открываешь дочерние клиники в Москве и в Санкт-Петербурге… Все наши дети имеют достаточно средств для того, чтобы успешно стартовать в жизни…   
  Они проговорили бы дольше. Но день выдался слишком тяжелым и супруги отложили разговор до завтра.
   На следующий день Ахметьевы не успели ничего обсудить. С утра пораньше Александр  поспешил в клинику – его ждали пациенты, да и не хотелось надолго оставлять Эндрю без присмотра.
   Но проклятый американец не вышел на работу. Дома его тоже не было. Была только Энни и её сиделка. Она сообщила ему, что Эндрю уехал. И как ни старался Ахметьев, ему не удалось  добиться от неё ответа на вопрос, куда именно.
   Доктор вернулся в клинику. Секретарша  передала ему письмо от Штайна. В нем сообщалось, что Эндрю вынужден по семейным обстоятельствам немедленно покинуть Россию и просил его уволить.
   Александр Ростиславович перераспределил своих пациентов среди других специалистов клиники, сам себя отправил приказом в отпуск  и отправился в школу к сыну, чтобы сказать учителям, что Иван ненадолго уехал к бабушке.
   Конечно, там не обрадовались Ваниному отъезду. Но даже не это расстроило Ахметьева – при разговоре выяснилось, что в самом начале дня в школу заходил Эндрю Штайн и о чем-то беседовал с одноклассниками Вани.
 – Мы ему сказали, что он уехал.  Ахмет (вот какая, оказывается, у Вани была кличка) еще вчера «В контакте» написал, как ему повезло – он едет сначала в Нижний, потом на Канары…

На Канары!
 
    Александр Ростиславович смотрел в накрашенные глаза Ваниной одноклассницы, потом перевел взгляд на пирсинг в левом крыле розовой напудренной ноздри, еще он обратил внимание на юбку-ремень и закрученные спиралью прозрачные высоченные каблуки… Инопланетянка! Девчушка страшно гордилась не только своей красотой, но ещё и погруженностью в жизнь одноклассников. Александр Ростиславович, глядя на неё, ощутил страшное бремя лет и осознал, как безвозвратно отстал от времени, наивно полагая, что девочки в школу ходят в черных юбках и белых блузках, и что Ваню можно вот так запросто взять и спрятать, удалить из игры.
   То, что Канары, большая деревня, где разыскать Ваню для Эндрю не составит особого труда, он прекрасно понимал. Какой же он осел! Он сам вывез Ваню за границу. Сам отдал в руки Эндрю! Он ведь хотел, чтобы Вера Ивановна обратилась в клинику, в которой когда-то лежала Анна, прошла там какие-нибудь безобидные процедуры и узнала подробнее, как там жили Солодеины. Теперь еще Ахметьев хотел, чтобы она помогла ему найти трёх свидетелей, при которых Солодеин подписывал завещание.  Почему Солодеин не указал имя отца Ивана? Это было на него не похоже. Это должно было что-то значить. Старый и малый с Эндрю не справятся. Теперь надо лететь на Канары самому.
   Дома его встретила перепуганная Яна. Огромные синяки под глазами, какая-то странная бледность.
 – Это все нервы,  – стала успокаивать она мужа,  – Я хотела выпить кофе и чуть не умерла от одного только его запаха. А может, я чем-то отравилась! Ты сам как себя чувствуешь?
   Ахметьев намешал в стакане с водой активированного угля и заставил её съесть  эту серо-черную кашицу.  Потом, когда она страшно морщась, её запила чаем (хотя надо было водой), он усадил жену перед собой на стул и рассказал всё, что узнал за сегодняшний день.   Потом кинулся звонить Вере Ивановне на сотовый телефон. Она не ответила на вызов.  Наверное, они с Ваней уже летели над Атлантикой и вскоре должны были оказаться в Гранд Канарии, столице Тенерифе.
 – Эндрю наверняка отправился на Тенерифе! Я полечу с тобой! – заголосила Яна. Ты даже не сомневайся.
   Ахметьев посмотрел еще раз в измученное лицо жены. Он ей хотел сказать, что все обойдется, что волноваться не надо, и ехать никуда не надо. Но вместо этого коротко произнес:
 – Собирайся.  –  И занялся покупкой билетов на Тенерифе через Интернет. Потом он еще забронировал для них тот же отель, что и для Ванечки с бабушкой. 
    Ближайший рейс вылетал вечером. Билетов было полно, поскольку Канары, да еще в середине марта, мало кого интересовали.   
   Всю дорогу, все семь с половиной часов Яна проспала на плече у Саши. В начале полета её здорово мутило, стюард постоянно носил им пакеты, а потом оставил их целую пачку и занялся другими своими обязанностями.
   В гостинице состоялось воссоединение семейства. Вера Ивановна даже прослезилась от радости, а Ванька подозрительно посмотрел на родителей.
 – Я так понимаю, псих Эндрю здесь!
 – Какой Эндрю? Это что за сериал с погонями? – Вера Ивановна потребовала, чтобы ей немедленно все объяснили. – Ну-ка рассказывай, Саша! – приказала она Александру Ростиславовичу, как маленькому,  – Дожила!  Родной сын хочет использовать меня «в темную».
 – Мам, ты с каких пор, кроме испанского, еще и жаргоном интересуешься? – поморщился Саша.
 – У меня сосед НТВ смотрит с утра до вечера. Так только и доносится через стенку «с кичи слез», «косяки давит», «в темную использовал», «рамсы попутал».. Так вот, эти самые рамсы ты точно попутал, раз не хочешь мне объяснить, кого это мы все вместе здесь опасаемся, а главное, почему?
– Давай, я объясню,  – Ванька и впрямь ощутил  себя участником авантюрно-приключенческой истории и жаждал кратко пересказать содержание предыдущих серий.
 – Папин знакомый врач американец Эндрю говорит, что его чокнутая жена Энни – моя мать! И хочет меня забрать. Мы от них сюда сбежали, а они за нами гонятся… Так?  Как зомбаки! А-а-а-а-а! Отдайте нам Ваню-ю-ю!  Или мы высосем вашу кровь…. И сдадим её для анализа!
 – Тут все сложно…  – начал Александр, нисколько не развеселившись от шутки, и стараясь не встречаться глазами с матерью.
 – Мы никуда не торопимся! Я должна знать все!
   Саша предложил поговорить в номере и они весь вечер не возвращались. Сначала Яна психовала, переживая, как воспримет новости свекровь, а потом выпила глоток красного вина и успокоилась. Главное, чтобы Ванька ни о чем не догадался! 
   Вечером Яна проводила парня к бабушке. А сама уже собралась уйти в их с Сашей номер.
 – Заходи! Что ты там мнешься, как нашкодившая кошка? – Вера Ивановна сидела в кресле и держала в руках бокал с мартини,  –Присоединяйся! А Ванечка пусть идет к отцу и там укладывается. Нам есть что обсудить.
   До утра Яна и Вера Ивановна проговорили обо всем – и про два брака Яны, и про Анну Солодеину, и про Сашу… И про наследство..

Про наследство

 – Не реви. Ты прекрасно держалась всё это время. Ванечка остается одним из троих моих любимых внуков. Было бы странно, если бы что-то могло измениться. На счет наследства – пусть вступает. Я не люблю деньги, но считаю, что воля покойного должна быть исполнена. Пусть получит образование и только потом принимает решение о том, как разместить средства… До Ваниных двадцати пяти лет есть ещё уйма времени.               
   На следующий день Ахметьев отправил Яну вместе с Иваном в Лора-Парк любоваться на тигров и попугаев, а сам с Верой Ивановной отправился в госпиталь святой Марии, в котором когда-то жили Солодеины. В записной книжке мобильника у него значились три имени свидетелей, которые поставили подписи под завещанием. Он их выписал из той копии, что ему передал Эндрю.
    – Дай-ка мне, я перенесу имена в блокнот, я уж по старинке. – Вера Ивановна достала ручку и записала: Хесус Калью, Марта Лянь, Антонио Альварес…  – фонарщик, официантка, помощник администратора.
   В клинике Александру Ростиславовичу многое понравилось. Профессиональным взглядом он отмечал, как организован быт пациентов, насколько ненавязчив и в то же время вездесущ персонал, как грамотно использованы в оформлении интерьеров разные лепные украшения. Даже не удержался, потрогал выпуклые семечки на каменном арбузе, «позанимался мелкой моторикой» и подержал за лапу едва выступавшего из стены бронзового пса.
    Ему захотелось немедленно кое-что переделать у себя в больнице, осталось только вернуться. 
   Тем временем его мать уже беседовала с администратором – роскошным брюнетом атлетического сложения. Тот активно жестикулировал, потом показал рукой на скалы, за которыми бушевала Атлантика. Вера Ивановна неожиданно воскликнула и всплеснула руками. Она стала качать головой и ахать, выражая кому-то сочувствие. Потом они куда-то направились.
 – Пойдем,  – сказала она сыну, следуя  за парнем.  Ахметьев немедленно её догнал и пошел с ними. Им долго пришлось бродить коридорами, но наконец они остановились в небольшой палате хирургического отделения.
   В небольшой уютной комнате на функциональной кровати под скелетным вытяжением лежал мужчина средних лет, почти полностью залепленный гипсом. 
 – Он вчера упал с лестницы, когда спускался на нижнюю террасу,  –  объяснил администратор,  – его  случайно задел один из  наших докторов, который спешил к пациенту. Оба пострадали! Какая глупость!
 – Этот доктор толкнул меня! И он у нас никогда не работал, он раньше часто приезжал, потом его долго не было,  – простонал бедолага. 
– Мы бы хотели поговорить с Антонио наедине,  –   попросила Вера Ивановна,  – Вы разрешите?
  – Беседуйте, сколько угодно.. – заулыбался администратор и вышел из комнаты.
 – Я Александр Ахметьев,  – внятно проговорил Саша.
  – Ты – Алессандро…  У нас была пациентка Анна. Её дед Никола составлял завещание. Он просил меня быть свидетелем. Потом Никола передал мне письмо и сказал, что за ним придет человек из России, Алессандро. Письмо в моем рабочем шкафу.. Сальваторе! – простонал Антонио,  обращаясь к администратору, который, как выяснилось, никуда не ушел, а болтался возле дверей. – Принеси мне конверт, он в кармане белого пиджака… 
   Антонио на секунду просунул нос в комнату, а потом исчез.
 – Почему вы думаете, что вас толкнули намеренно? – спросила Вера Ивановна.
– А почему в моей комнате что-то искали?  Я не из этих мест, я немножко итальянец, и я знаю, что это такое…дело может быть в письме, я его хотел унести из клиники, но не успел…
Сальваторе принес письмо. Ахметьев облегченно вздохнул и сунул его в карман джинсов.
 – Я оставлю вам небольшую сумму денег и адрес моего отеля,  – сказал Александр Ростиславович.   
   Больной слегка прикрыл глаза. Доктор больше не стал его ни о чем расспрашивать, и они с Верой Ивановной поспешили вернуться в машину.
 – Почему ты решила, что Солодеин именно через Антонио мог передать письмо? – спросил он, едва они выехали со стоянки. 
 – Потому что фонарщик и официантка сегодня не работают.  Надо же было с кого-то начинать.   Ты думаешь, это  твой друг Эндрю столкнул парня с лестницы?
   В гостинице они заперлись в номере, и Ахметьев стал читать вслух:
« Дорогой Александр. Раз уж судьба связала нас так  прочно, что вы с женой воспитываете моего внука, я должен вас кое о чем попросить.
   Сначала про Ванечку.  Я, как бы это не претило моей натуре, вынужден опять верить в чудо… и надеяться на чудо.  На то, что Ваня вырастет  обычным мальчиком и несчастья, преследовавшие нашу семью на протяжении едва ли не половины столетия, наконец, отступят.
   Я не указал в завещании фамилию отца Вани, потому что давно подозреваю, что это Эндрю. Он на самом деле изнасиловал мою внучку и не только не собирается  отвечать за преступление, но еще и рассчитывает на дивиденды. Вы убедитесь в этом, как только он высунется, пожелав признать себя отцом Вани и требуя его наследство себе «для управления». Помешайте ему. Не отдавайте ему Ивана. Призываю вас, накажите его.
   Я долго думал и решил, что Ваня не должен знать  историю своего происхождения. Слишком большая ноша для него.
   Я ни о чем не жалею. Только о том, что не успеваю воспитать правнука, может быть, общением с ним я был бы вознагражден за все страдания. Берегите Ивана. Если когда-нибудь он захочет носить фамилию Солодеин, отговорите его. Боюсь, она проклята…»
   Александр и Вера Ивановна какое-то время сидели молча.
 – Как бы Эндрю сам нас не наказал! – неожиданно проговорил Саша, забирая из конверта визитку нотариуса, заботливо приложенную  Солодеиным к письму.
Вера Ивановна взяла с полки зажигалку, положила письмо Солодеина  в камин и подожгла. Понаблюдав, как горит бумага, она спросила:
 – Ты представляешь, что было бы, если бы это письмо попало к Эндрю? Оно доказывает, что именно  он отец  Вани. Только на основании этого письма можно требовать проведение экспертизы!   
   Она тщательно размяла кочергой пепел и перемешала его с углями.
 – Пошли, сынок, спустимся в кафе. Яна и Ваня нас уже, наверное, заждались.  Надо поесть и подумать, что нам теперь делать.

Что делать?

    У Ахметьева всегда поднималось настроение, едва он заходил в кафе или ресторан. Вот и теперь он почувствовал приятное возбуждение, оглядывая огромный зал, стилизованный под шатер. На круглых столиках, по краям бежевого круга, обозначавшего пол,  стояли тонкие бокалы на высоких ножках, рядом изумрудными булыжниками выступало из золотых чаш со льдом шампанское. На спине огромного  каменного осьминога  помещались блюда с разнообразной рыбой и морскими гадами, на некоторых «щупальцах» лежали сыры и фрукты. Насобирав  себе в тарелочку всего самого вкусного, Ахметьев подошел к столу, где уже изнывали от  нетерпения Ваня и Яна.
 – Сначала едим! Потом  разговариваем!
   В это время к столу подоспел официант и прямо ему в руку поставил бокал с шампанским.
   Остальные тоже захотели  игристого вина.  Выпили «за успех нашего безнадежного дела».  Тарелки мгновенно опустели и Яна потребовала:
 – Немедленно говори!
 – Солодеин решил оставить свое состояние Ивану,  –   начал Саша.
 – И почему это?   –  чуть не подавился Ванечка.
  – Николай Павлович был очень одинок, и, вероятно, чувствовал ко мне  что-то вроде отцовской привязанности. Понимая, что я не принял бы от него наследство хотя бы даже из этических соображений, он распорядился  назначить наследником тебя, а меня – распорядителем состояния до тех пор, пока тебе не исполнится 25 лет. Теперь Эндрю намерен выдать себя за твоего отца и получить возможность распоряжаться деньгами, а также имуществом Солодеина.  Как он собирается этого добиться, я не знаю. Но чисто технически у него есть возможность подделать результаты любых анализов и экспертиз по установлению отцовства.
 – Он что, может меня украсть?
 – Зачем? Он считает, что ты добровольно последуешь за ним, поверив, что он действительно твой отец. Но ты не бойся, мы тоже ребята не промах! Пока он не разберется с нами, тебе ничто не угрожает.
 – Ваня, убери, пожалуйста,  со стола локти! И еще, возьми нож в правую руку, ешь аккуратно!  – Яна как будто не слышала темпераментную речь, произнесенную Сашей.
   Ванечка посмотрел на мать. У неё было такое печальное лицо, такой потухший взгляд, как будто он смертельно заболел, а не унаследовал Солодеинские миллионы. Он погладил её руку:
 – Да ладно, мам, это же еще когда будет…
   Яна улыбнулась, шумно выдохнула, помотала головой, разгоняя дурные мысли:
  – Давайте спокойно поужинаем,  – предложила она, мы ведь сто лет не собирались всей или почти всей семьей, да еще так далеко от дома!
  Шампанское, экзотические фрукты, паэлья, настроение присутствующих  – всё было замечательным.  Вдруг Александр почувствовал резкие спазмы в желудке. Он  начал  сползать со стула, потащил за собой скатерть. Яна с Ваней  едва успели его подхватить. Уже через минуту вокруг Ахметьева  суетился невесть откуда взявшийся молодой доктор. Он настаивал на госпитализации. Его энергично поддерживали два санитара, тоже невероятно быстро оказавшиеся на месте событий.
   Вера Ивановна наспех расплатилась за ужин и поехала  в госпиталь на машине скорой помощи вместе с сыном. Ваня и Яна, расстроенные, остались ждать их обоих в гостинице. 
  Машина стремительно промчалась по улицам Гранд-Канарии, и выскочила на шоссе за городом. Когда Вера Ивановна отодвинув шторку, выглянула в окно, она обнаружила, что они едут все в тот же госпиталь Святой Марии.
   Женщина схватила сотовый, дрожащими руками набрала номер Яны и быстро отрапортовала ей, что их почему-то повезли в клинику, где они уже сегодня побывали.  Вера Ивановна побоялась поговорить обстоятельнее, ей вообще не хотелось, чтобы кто-то в машине заметил, что она говорит по телефону.
 Дорога оказалась недолгой.  Вот распахнулись огромные ворота, машина рванула по асфальту в сторону приемного покоя и замерла у пандуса. Сашу сразу же куда-то увезли в кресле, а ей предложили пройти  в комнату отдыха для родственников пациентов.
 «Синьора Ахметьева» сидела на слишком мягком белом кожаном диване и ждала результатов осмотра  сына специалистами. Она попробовала еще раз дозвониться до Яны, но сотовая связь здесь не работала. Время тянулось мучительно долго. Наконец, ей надоело ждать, и она  захотела выйти в коридор. Но дверь оказалась запертой. Вера Ивановна несколько раз сильно подергала ручку и почувствовала, как холод мурашками поскакал по спине к горлу, от дурных предчувствий захотело плакать. 
   С трудом взяв себя в руки, она стала дергать за ручку лоджии. Дверь легко поддалась, и пожилая женщина оказалась на небольшом балкончике, отделенном от каменистой дорожки сада высокими периллами и щеточкой  колючего кустарника. Возле кустов стояли трое мужчин и непринужденно о чем-то беседовали. Вера Ивановна, стараясь не хрустеть суставами, присела, встав на четвереньки.
 – В шампанском было легкое спастическое средство… Диагностируйте аппендицит и оперируйте! Летальный исход не исключен и при менее серьезных вмешательствах… – проговорил парень в клетчатой ковбойской рубахе навыпуск, ровесник её сына, невысокий, лобастый, с чуть выдающимся подбородком. Таким же, как у Вани. «Эндрю!»  – догадалась Вера Ивановна.   
 – В нашей клинике не умирают от операции по удалению аппендицита! – возразил ему весьма достойный господин в одежде доктора, даже в шапочке. Ему не хватало только маски, перчаток и стетоскопа на груди. На щеке у него была свежая глубокая ссадина, которая никак не гармонировала с идеальным образом врача.       
 – От чего в вашей клинике умирают? От передозировки наркоза умирают?
 – Такое бывает, но очень редко. Последний раз было лет десять назад,  – ответил доктор.
 –  Значит, каждых десять лет! Нормальная периодичность, не угрожающая репутации клиники, - настаивал Эндрю. 
 – Нужно немедленно запускать процедуру по установлению отцовства,  – раздался голос  третьего человека, Вера Ивановна его кое-как разглядела. Темный пиджак, белая рубашка, галстук, ничем не примечательное белесое лицо  молодого клерка.  –  Уже завтра мы должны располагать анализами крови всех участников события. – Вступление в права наследования нельзя откладывать.
   На секунду воцарилась тишина, послышался звук удаляющихся шагов, Вера Ивановна уже стала разворачиваться в направлении двери, как услышала:
 – Имейте в виду, нужно действовать крайне осторожно. Вас, Эндрю, разыскивает Интерпол.  Действуйте осмотрительно. Если вы привлечете к себе излишнее внимание, нам придется вас устранить. Мы можем рисковать вступительным взносом вашего сына, но не самим существованием нашей организации. 
   Вера Ивановна на четвереньках пересекла порожек, отделяющий балкон от комнаты, когда дверь распахнулась и в комнату вошел один из троих собеседников. Бабушка Вера тут же застонала и стоя на коленях начала беспомощно цепляться за спинку кресла.
– Сеньора! Вам нехорошо? В чем дело? Почему вы на полу? – запричитал доктор, тот  самый, который уверял, что в этой клинике от аппендицита не умирают. 
 – Хотела выйти на балкон, но слишком резко встала. Сейчас пройдет. Простите меня!  – Вера Ивановна так испугалась, что ей даже не понадобилось сильно стараться, добиваясь дрожания голоса. 
   Доктор помог синьоре Ахметьевой подняться, подождал, пока она  сядет в кресло, и продолжил:
 – Вашему сыну уже лучше. Но у него диагностировали флегмонозный аппендицит… Чтобы вам было понятнее, объясню, что его аппендицит в любую минуту может разорваться. Нам нельзя рисковать. Алессандро сейчас готовят к операции. Мы ждем, когда освободится операционная.
 – Скажите, почему нас привезли сюда? Разве нельзя было поместить моего сына в городскую клинику?
 – Все дело в вашей  страховке. Именно это лечебное учреждение сотрудничает с вашей страховой компанией уже несколько лет… 
   Вера Ивановна смотрела в участливое лицо доктора.
 – Я слышала, ваша клиника специализируется на реабилитации неврологичеких больных.
 – В-основном, да. Но мы оказываем самые разнообразные медицинские услуги.  Есть травма, есть хирургия, гастроэнтерология, есть даже небольшое родильное отделение… Простите, я не представился. Я доктор Артур Массино, никаких сложностей с операцией я не предполагаю.
 – Господин Массино, я могу перед операцией увидеться с сыном? Я успокою его…
 – Он сам доктор и понимает, что никакого существенного риска эта операция в себе не несет. Он абсолютно спокоен. Вы можете его заставить волноваться, если начнете его подбадривать. Вот завтра, когда он очнется после наркоза, нормально переночует, вы и увидитесь. Я могу вас проводить? Вам вызвать такси? Приезжайте завтра, Алессандро уже сможет вставать…
    Вера Ивановна покорно проследовала к выходу. Такси подъехало очень быстро.  Она разместилась на переднем сидении рядом с водителем и кое-как отыскала в себе силы, чтобы попрощаться с доктором, к лицу которого, казалось, намертво приклеилась лживая дружелюбная улыбочка.
 Когда машина отъехала от клиники на двести метров, Вера Ивановна «вспомнила», что оставила в клинике сотовый телефон, отпустила такси и поспешила  обратно. Она, задыхаясь, бежала по шоссе. Теплый воздух, поднимаясь от асфальта, лишал её остатков кислорода. «Они его зарежут!»,  – шептала Вера Ивановна и эта мысль  при всей её ужасности придавала ей сил.
   Огромные ворота перегородили ей доступ в клинику. Она была уверена, что они будут распахнуты и ей удастся без труда незаметно проскользнуть на территорию госпиталя. Никаких признаков дверного звонка на воротах Вера Ивановна не обнаружила. Она попробовала  постучаться, но получалось очень тихо. В стороны простирался забор, уходящий в небо. Она пошла вдоль него и поняла, что он спускается к самому океану и продолжается уже в воде каким-то подобием решетки.
   Она вернулась к воротам.  И вот тут она забыла, сколько ей лет и как надо себя вести. Она уселась прямо в пыль и громко зарыдала. Невероятное ощущение собственного бессилия терзало её сердце на пару с ужасом.

На пару с ужасом

   Александр Ростиславович  огляделся по сторонам, пытаясь понять, где он находится.  Широкий жгут охватывал его грудь и пригвождал к функциональной кровати, не давая ему даже повернуться на бок, не говоря уже о том, чтобы попробовать встать. Какая-то капельница постепенно перетекала ему в вену. Он чувствовал себя усталым и умиротворенным. Где-то в глубине сознания неуютно ворочалась мысль, что он не должен  расслабляться, но она барахталась где-то очень-очень глубоко. Дверь открылась. В палату вошел Эндрю.
 – Здравствуйте, Александр Ростиславович. По Вашему лицу я вижу, что вас все устраивает. Но, все-таки давайте хоть немного побеседуем. 
   Он наклонился над Ахметьевым, убрал жгут. Потом посмотрел  на его зрачки:
 – По-моему пока хватит,  – он убрал капельницу,  – Мне бы хотелось поговорить с вами, когда вы находитесь в более адекватном состоянии. Сейчас вас перевезут в другое ….м...м…м. … помещение. За это время у вас слегка прояснится сознание. Ровно настолько, чтобы наша беседа могла состояться. Здесь нам могут помешать. 
   Алекандр опять отключился. Потом он начал мерзнуть и  очнулся. На этот раз голова была абсолютно ясная. Он огляделся по сторонам. Вокруг располагались какие-то столы, на них лежали люди, кто-то в пластиковом мешке, кто-то без мешка, с биркой на ноге. «Роддом наоборот»,  – подумал Саша. Возле него с видом заботливой сиделки находился Эндрю.
– Это морг, – подтвердил он худшие опасения Александра Ростиславовича.  – Здесь нам никто не помешает беседовать. У меня мало времени. Но, тем не менее, я все-таки попытаюсь  договориться с вами.
   Ахметьев опять огляделся по сторонам.
 – Они так небрежны, эти испанцы. Вот если бы вы могли побывать в американском морге, вам бы там понравилось! Какой порядок! Какая атмосфера. Жаль, конечно, но этот морг – последнее, что вы увидите, разумеется, если мы не договоримся.  Давайте, вы будете спрашивать. Так мы сэкономим время.
   Ахметьев поежился от холода. На секунду страх ледяной рукой смял его диафрагму. Он хотел откашляться, но вместо кашля из горла вырвался какой-то позорный жалкий писк.
  – Зачем тебе столько денег, Эндрю? – с трудом взяв себя в руки, выговорил Ахметьев.
 – Хорошо спросил, по-русски. Каждый из вас считает, что деньги нужны только ему, а другим они не нужны. У вас в стране даже не принято нормально платить сотрудникам, потому что боссы убеждены, что деньги нужны только им. Не хотят делиться. Это вас, жадных русских дураков, постоянно губит. Ладно, я ничем не рискую. Деньги нужны не мне. Я состою в одной очень серьезной медицинской организации, которая, скажем так, не афиширует своей деятельности.   
Она называется «Медицина без запретов» или Medicine Without  Inhibitions – MWI.
 – Последователи Джека Потрошителя и доктора Менгеля? – уточнил Ахметьев.    
 – Вы зря иронизируете, – Мы нужны там, где высокоморальным чистоплюям от медицины нечего делать. Там, где происходит  настоящая война с Богом! Он придумал  смерть. А потом сказочку под названием христианство, о том, как ее можно якобы избежать. Мы не сказочники! Надо жить сегодня, если ты здоров, и жить потом, в другом теле, если это уже ни на что не годится. Освободи свое тело, выбрось его! Сделай для всех доброе дело. Мы поможем! А если ты не хочешь умирать? Если можно хоть как то приспособить   этот проклятый скафандр, чтобы жить в нем дальше? Если тебе как машине, как электроприбору нужно всего лишь заменить деталь? Ваш Бог не всегда приходит на помощь!
В нашу организацию  входят специалисты всех направлений в области медицины. Согласно внутреннему Кодексу организации, гуманны любые эксперименты и исследования, продвигающие медицинскую науку. С этой точки зрения мораль для представителей организации не существует. Мы уже давно клонируем людей, пересаживаем любые органы, омолаживаем  организмы, выводим химер, трансплантируем все что угодно и кому угодно. У нас по всему миру есть  свои лаборатории, фармакологические фабрики, клиники.
 – Вы хотите «добровольно пожертвовать» Ванины деньги этой вашей MWI?
 – Солодеин завещал состояние Ване. Сами подумайте, зачем оно ему? Зато наша организация, реально продвигающая науку в будущее,  нуждается в постоянном притоке средств и волонтеров. Нужно не только платить нашим сотрудникам, мы обязаны вкладывать колоссальные деньги в развитие, нам нужны тысячи  подопытных животных. И не надо кривляться – но и подопытных людей. Реанимационное оборудование, налаженные поставки донорских органов из горячих точек… Целая империя! Она разрастается!
 Эндрю заметил, что Ахметьев его почти не слушает:
 – Давно назрела необходимость в  клинике, поддерживающей наши программы,  расположенной в Подмосковье, – заговорил он громче,  – Предоставьте свою клинику в распоряжение Организации! Это же золотое дно!
 – Какая разница, какого цвета дно?  – мрачно улыбнулся Ахметьев. 
 – Не надо острить! Вы не в том положении… И  мы не там находимся, где шутят!  – занервничал Эндрю,  –  Вам всего лишь потребуется закрывать глаза на некоторые методы и способы лечения. Пусть Иван живет в вашей семье, получает образование. Но работать он будет со мной, он будет участвовать в фантастических экспериментах и программах. Я не хочу быть только его биологическим отцом. Я хочу быть  отцом гениального ученого. 
   «Вот он куда метит. Как у него все хорошо получается. Все должны подумать о чистой науке:  Ваня, Яна, Вера Ивановна, он сам… И тогда Глебовск вздрогнет,  – понеслись мысли в Сашиной голове,  – в моей клинике начнут кромсать пациентов с большим или меньшим успехом, сюда же кровавой рекой потекут донорские органы, по ночам в операционных не будет гаснуть свет. Я брошу все силы на сокрытие истинных дел, которые будут твориться в клинике. Ванечка отучится в Америке и станет с энтузиазмом препарировать и оперировать, не задумыааясь о такой химере, как совесть ….»
 – Подумайте. Дайте мне вступить в наследство, признайтесь, что Ваня вам не сын! Пусть деньги Солодеина будут вложены в реальное дело, нужное человечеству. Или через два часа вы предстанете перед Господом Богом в неполной комплекции. Без аппендицита…  Ни одна экспертиза не заподозрит убийство. Ваша мать сейчас отдыхает в гостинице и приедет сюда только завтра… ее ждет страшная весть. Подумайте! У вас не более двух часов.
Эндрю окинул взором окружающих их покойников, и не удержался:
 –  Привыкайте. Прекрасная компания. 

Прекрасная компания.

   Вера Ивановна  не услышала, как прямо возле неё остановился автомобиль. Это был красивый белый «Мерседес». Когда-то сын говорил ей, что  в качестве такси на Западе часто  используют именно эти, достаточно дорогие автомобили. Они, оказывается, редко ломаются и служат без дополнительных затрат лет по десять, быстро окупая свою высокую цену.
   Белый  мерседес заглядывал ей в глаза своими огромными желтыми фарами. От него тоже несло жаром. «Как из преисподней!»  – подумала Вера Ивановна, и снова приготовилась разрыдаться. 
 – Синьора!  – неожиданно к ней обратился мужской голос,  –  Я могу вам чем-нибудь помочь?
   Она увидела перед собой водителя такси, который забирал её из клиники еще пол-часа назад.   
 – Они зарежут моего сына под тем предлогом, что у него аппендицит! – проговорила она по-испански,  и спросила,  – Ну чем вы можете помочь? Это я должна сама себе помочь, чтобы ему помочь! А я не могу!
   Водителем оказался довольно пожилой мужчина, Вера Ивановна подумала, что он, наверное, даже старше, чем она. Идеально начищенные туфли, темно-синие форменные брюки, голубая рубашка. Мужественное лицо,  продубленное морскими брызгами и солнцем.  Но главное – глаза. Такие усталые, чуть выцветшие под экваториальным солнцем, синие, почти голубые глаза. В них она увидела искреннее сострадание и желание помочь. Ей было, с чем сравнивать, она ведь только что смотрела в глаза доктора Массино.
 – Пять лет назад сюда увезли рожать мою невестку Марту,  – как бы нехотя проговорил таксист,  –  Нам сказали, что она родила больного ребенка и тот сразу умер. Мы не поверили. Марта видела нормального младенца, слышала его плач. Но то, что нам выдали для захоронения, даже нельзя было назвать ребенком, какой-то кусок искалеченной плоти. Сын стал  пить.  Марта вышла замуж за другого, недавно родила здоровую девочку. Она ни о чем не желает слышать! Проклятая клиника… Я пытался судиться, но мне даже не дали разрешение на эксгумацию.
   Вера Ивановна торопила сбивчивый рассказ, мысленно подгоняя собеседника. С каждой секундой приближалось время, когда Саше введут смертельную дозу снотворного. И все! И будет поздно. Может быть, уже поздно!
 –  Садитесь в машину,  – предложил таксист,  –  меня зовут Карлос. Карлос Пинеда. Такси всегда пропускают на территорию клиники. У вас здесь, на Канарах,  кроме сына еще есть кто-нибудь?
 – Есть. Невестка и внук,  – спешно проговорила бабушка Вера и сердце опять заныло, теперь уже от страха за Ваню и Яну. 

Ваня и Яна

   Яна попробовала прилечь. Зря она, все-таки, выпила несколько глотков шампанского. Ей с трудом удалось подавить приступом дурноты. Шампанским пахло все – её руки, ручки шкафов, даже подушка! Это не выносимо! Её  напугал и отвлек звонок свекрови. Сашу увезли в клинику Святой Марии. Туда, где они уже сегодня были. А что, если это не просто совпадение? Что они с ним сделают, если швырнули на острые камни Антонио, только еще заподозрив, что он может знать об их деле?
   Хорошо бы туда как-то попасть, в эту клинику, потом она придумает что делать. Но сначала надо освободить оба номера, собрать все вещи. Это же сколько времени уйдет. Но Яна запретила себе размышлять и принялась за дело. Она распихивала вещи по чемоданам и сумкам, сгребла в одну кучу все зубные щетки, пасты и шампуни, высыпав их вперемешку в огромный пакет. Пока она трудилась, Ваня сидел за столом и копался в компьютере.
    Она заглянула ему через плечо:
 – Опять стрелялки?
 – Это  сайт Интерпола!  Интересно ведь. Они недавно проводили операцию Infra-Red для поиска и ареста беглых преступников . Так называемый «красный уголок».
 – Ваня! Ты бы мне лучше помог! Ты знаешь, где отец? Его увезли в ту же клинику, в которой умер Солодеин! Там для Эндрю – дом родной! Ты хоть соображаешь, что они могут сделать с отцом?   
   Ваня ничего ей не ответил, он разглядывал фотографии разыскиваемых преступников. Яна тяжело вздохнула и побежала собирать вещи в другой номер.
 – Мам! Они Эндрю разыскивают! – На пороге стоял Иван и дико таращился на экран планшетника.  –   Смотри! Только он не Эндрю. Его зовут Алан Гайт! Он подозревается в организации преступной группировки, которая похищает людей, замешана в торговле донорскими органами, занимается контрабандой запрещенных медикаментов! 
   Яна как раз закончила возиться  с вещами.   
 – Помоги мне вынести на первый этаж барахло,  – теперь уже она не слышала, что ей было сказано.
 – Какие вещи?  – Ваня укоризненно посмотрел на мать. Ты меня слышишь?
 – Я все слышу! Понесли! Ключи не забудь, зарядку от айфона положил? – Яна почувствовала, как от беспокойства у нее начало звенеть в ушах. «Не сейчас,  – сказала она себе, испугавшись обморока, – Не сейчас!».
   Они  кое-как дотащили багаж. Яна подошла к стойке администратора, попросив немедленно вызвать полицию и переводчика. Администратор сначала отказывался понимать, о чем она ему говорит, потом Ваня начал говорить по-английски, даже включил компьютер и, тыча пальцем в фотографию Алана Гайта, стал объяснять, что они знают о месте нахождения преступника. Уже через минуту, завывая сиренами, к гостинице подъехало несколько полицейских машин.
   Яна перепугалась, когда увидела через огромное окно вестибюля, как целая бригада полицейских высыпала из автомобилей и быстро побежала к зданию администрации. Среди них была молодая приятная женщина. Оказалась, она русская и давно работает на Канарах гидом.
 – Меня зовут Валентиной,  – представилась она, – Объясните мне, в чем дело?
   К ним подошел молодой парень в форме полицейского.
 – Комиссар полиции Диего Альварес,  – представила
его Валентина,  и Яна стала рассказывать. Она начала с того, что её муж, доктор Аъхметьев, когда-то работал в России вместе с вот этим человеком – Эндрю Штайном, она опять потыкала пальцем в фотографию с красным уголком, опубликованную на сайте Интерпола. На самом деле его зовут Алан Гайт. Сейчас он находится в госпитале Святой Марии. По крайней мере, очень велика вероятность, что он там. Муж с Эндрю не ладили в России. Эндрю вызывал у Александра подозрения. Муж даже говорил, что не удивится, если узнает, что этого Эндрю разыскивает Интерпол! Иван зашел на сайт. И вот что получилось!
 – Вы уверены, что речь идет именно об Алане Гайте?
   Яна еще раз поклялась, что уверена.
 – Моего мужа, которому стало плохо во время обеда, отвезли в клинику Святой Марии,с ним его мать, она мне позвонила, и сказала, что в клинике она увидела Эндрю, - нахально соврала Яна, - Эндрю еще в России говорил, что когда-то и сам работал в клинике Святой Марии, или как-то был с ней связан…
    Тогда ей и Ване предложили немедленно поехать в полицейской машине в клинику и  все остальные подробности изложить по пути. Яна и Ваня оставили вещи на хранение и поспешили сесть в машину. Полицейские сирены оглушительно завыли и понеслись в непроглядную темень, разрезая её на полосы светом фар.
Сидя за спиной у господина Альвареса, Яна продолжила рассказ, тщательно сортируя информацию. Она обмирала от ужаса, опасаясь ляпнуть что-нибудь лишнее. На всякий случай не стала ничего говорить о Ване, заявив, что ей не известна причина конфликта  между её мужем и Эндрю.
   За окном шумела Атлантика, огромные скалы охраняли от людей её тайны, иногда луч выхватывал из тьмы фасады зданий, выстроенных в колониальном стиле. Пальмы тянулись к звездам, словно указывая на еще одно направление в поисках справедливости.
   Вот и клиника. Ворота как раз открывались, пропуская такси. У него «на хвосте» во двор клиники проскочили  и полицейские машины. Служители закона бесшумно их покинули. Часть стражей порядка окружила комплекс зданий, остальные прошли через приемный покой. Яна и Ваня стояли под окнами и молча ждали.
    К ним подбежала Вера Ивановна и какой-то незнакомец.
 – Это Карлос! Он хочет нам помочь. Когда-то в этой клинике пропал его новорожденный внук!
   Карлос заговорил по-испански.
 – Он говорит, что в первую очередь надо проверить операционные и морг! Морг? – закричала бабушка  Вера и её слезы брызнули на Карлоса и плечи поднялись, и воздух остановился где-то внутри…
   Ваня бросился к бабушке, Яна поспешила к  переводчице. Она передала ей информацию. Начальник полиции что-то сказал по рации. В первую очередь надо осмотреть операционную и морг!   
 – De operaciones y la morgue!

De operaciones y la morgue!

   Саша попытался сесть на каталке. Бесполезно. Все тело было как свинцовое. Попробовал кричать «Помогите», но быстро понял, что никакие звуки отсюда не просачиваются наружу и он зря тратит силы. Да и перед покойниками было как-то неловко. Неловко нарушать их покой. Он уже давно решил согласиться на все требования Эндрю и подписать любые бумаги. Вспомнил, как его отец говорил, когда Саша отправлялся в армию: «Мне не нужен сын герой, мне нужен сын живой». Тогда ему героизм не понадобился. Вот и сейчас он не нужен. Главное, выжить. Конечно. Было бы приятно расхохотаться Эндрю и его друзьям в лицо, а потом умереть. Вот только умирать не так приятно, как хохотать в лицо!
   Дверь отворилась и вошел  Эндрю с какими то двумя сопровождающими. Это был тот самый «клерк», и доктор с глубокой царапиной на щеке, которых часом раньше видела Вера Ивановна.
 – Значит, вы сбили с ног Антонио, чтобы он не смог со мной встретиться? Что же вы не побереглись?  – Ахметьев все-таки не удержался и поприветствовал коллегу. 
 – Русские не сдаются? – широко улыбнулся ему Эндрю.
 – Я сдаюсь. Я готов подписать все, что прикажите. Забирайте все: и клинику,  и  Ваню. Хотя, честно говоря, мне жалко парня.
Александр Ростиславович не глядя подписал всю пачку   листов с текстом на испанском и русском языках. Ему пришлось повозиться. Он плохо владел рукой. Эндрю его поторапливал.
   Когда с бумагами было покончено, Ахметьев попросил:
 – Отвезите меня в гостиницу. ..
Александр Ростиславовтч не успел договорить. Почувствовал легкий укол, и где-то на середине фразы его речь стала исчезать, размываться и таять в душном воздухе катаверной.
 – Везите его в операционную,  – распорядился Эндрю. – Иначе он никогда не успокоится! Жаль…
   Когда доктор и Эндрю взялись за каталку, а нотариус открыл дверь, ведущую к лифту, им послышался шум. Наверху что-то происходило.
 – Полиция!  – досадливо заметил Эндрю,  – Давайте упакуем нашего друга в мешок. Он мало чем отличается от трупа. К тому же он скоро им и станет.
Эндрю ловко упаковал Александра Ростиславовича, словно занимался привычным делом.
 – Они его не найдут,  –  Эндрю подошел к стеклянному шкафу, сдвинул его с места. Под ним начинались ступени.
 – Быстрее!
Они поспешили спуститься вниз. Шкаф уже почти был поставлен на место, но что-то заклинило в его механизме. Люк оказался приоткрытым ровно наполовину, когда в морг вбежали полицейские. Они тут же бросились к нему. Но  воспользоваться им для того, чтобы начать преследование, было невозможно.  Нужно было как-то расширить проход, даже если бы для этого пришлось взорвать люк.
   Послали за специалистами. Господину Альваресу было доложено, что обнаружен подземный ход.

   Яна воспользовавшись суматохой, проскользнула через оцепление и забежала в клинику.  Она услышала слабый звук взрыва и поспешила на звук. Ей пришлось спуститься на цокольный этаж. Справа от лифта она увидела распахнутую дверь в комнату и почувствовала специфический запах морга. Яна рванула вперед, и стала расстегивать молнии на мешках.  Надо было просто убедиться, что Саши здесь  нет. Полицейские попытались её оттащить от трупов, но подошел господин Альварес и потребовал, чтобы они помогли ей.
   Они открывали мешки один за другим, уже не реагируя на прикосновение рук к неживой плоти. Несчастные были для неё как куклы в коробках, вернее, в пакетах. И лица она  старалась не разглядывать, чтобы не запоминать. Наконец, она увидела Сашу. Яна вскрикнула и потеряла сознание.
   Доктор, приехавший вместе  полицейскими,  взял Ахметьева за руку и пощупал пульс. Не сразу, но  он его все-таки обнаружил. Александра положили на каталку. Доктор поднял с пола шприц-ампулу, похожий на дохлую рыбу, что-то прочитал на его белом брюхе, и раскрыл свой чемоданчик. Он не теряя не секунды, поставил Ахметьеву капельницу.
 – Еще бы несколько минут, и мы бы его потеряли.
Прямо на полу возле стола сидела Яна, над ней склонилась  Вера Ивановна. Поняв, что муж все-таки жив, Яна зарыдала. Слезы катились из её глаз, но ей было нечем их вытирать. Обеими руками, так, что побелели костяшки пальцев, она держала Сашу за вторую руку, незанятую капельницей, мысленно устроив некое «перетягивание каната»  со смертью. Она победила, она не знала как, но ей удалось перетянуть. Саша еле слышно застонал. Вот и все!   

Вот и всё! 

Эндрю, доктор и нотариус долго шли по сырому подземелью,  прежде чем вышли к океану. 
 – Здесь есть одно место, где нас не найдут, по крайней мере до того, как встанет солнце,  – сообщил Эндрю,  – Иначе тут о камни можно все ноги переломать.
   Они отошли за скалу, Эндрю нащупал  какое-то углубление в скале,  поставил туда ногу,  ловко подтянулся на руках, затем исчез. Чуть позже он свесился откуда-то сверху и помог забраться товарищам. Под рукой он умудрялся придерживать папку с бумагами.
 – Я призывал вас действовать осторожно! – недовольно заговорил нотариус, оглядывая своды пещеры,  – Теперь эти ищейки начнут рыть и что-нибудь нароют! Я предупреждал вас, Эндрю.
   Неожиданно в его руке оказался пистолет и он не задумываясь выстрелил.
 – Убедитесь, что он мертв,  – Доктор подошел к Эндрю. Пощупал пульс, осмотрел зрачки.
 – Всё  кончено.    
Нотариус посмотрел на него. Потом протер платком рукоятку пистолета и передал ему.
 – Вы должны вернуться в клинику и признаться, что лично застрелили Эндрю, который терроризировал вас. 
 – А вы? Вас видел этот русский.
 – Я тоже был вынужден слушаться Эндрю! У него был пистолет!
 – А бумаги?
 – Их надо сжечь. От них сейчас будет больше вреда, чем пользы! Нотариус достал зажигалку и один за другим поджег листы.  –  Будем считать, что их не было. Я составлял эти документы сам. Если с ними вдумчиво поработать, можно  выйти на MWI. Если бы Эндрю не наделал глупостей!
   Они дождались, когда бумага догорит, потом смешали пепел с камнями и землей. Спотыкаясь о камни, они кое-как выбрались из убежища и направились к выходу из подземелья. Здесь их встретили полицейские, которые готовились продолжить осмотр местности. 
х  х  х
   Семейству Ахметьевых пришлось задержаться на Канарах. Карлос предложил им пока пожить у него.  Каждый день к ним приезжал следователь и всем по очереди задавал вопросы. Ахметьевым  нечего  было скрывать, кроме того, что касалось Ваниной истории. Но эту тайну удалось сохранить. Однажды господин Альварес приехал к ним не один, а с нотариусом, который  готовил вместе с Солодеиным  его завещание. И Ваня, в соответствии с волей покойного, стал основным наследником.
   Вера Ивановна подружилась с Карлосом. Они подолгу засиживались на веранде и, казалось, не могли наговориться. Однажды, когда он в сотый раз вспоминал свою печальную историю про внука, дверь веранды распахнулась, и к ним вышел Александр Ростиславович. Он тяжело и долго, как будто нехотя, поправлялся. На его измученном лице, казалось, остались только глаза и щетина. Вера Ивановна всем своим материнским сердцем ему сочувствовала, но никак не могла понять, что с ним происходит, из-за чего он так глубоко переживает.   
 – Что тебя мучает, Саша?  –  уже в который раз спросила она его, обняла, проводила к ним за столик.
   Ахметьев наконец нашел в себе силы признаться. Он рассказал матери, как подписал все,  что приказал Эндрю, отказался от клиники,  даже от Вани отказался. Предал его и Яну. Теперь эти бумаги где-то есть. Ими могут воспользоваться. Эндрю был не один! Их целая организация…
 – Ты все сделал правильно! Ты выиграл время! Перестань себя грызть. А с бумагами не все так просто.
  Карлос, которому Вера Ивановна кое-что из сказанного перевела, неожиданно продолжил,
 – У меня племянник работает в полиции. Он сказал, что в пещере, где нашли труп этого вашего Эндрю, жгли какие-то бумаги. Сын сам слышал, как доктор говорил на допросе,  что именно их вас заставлял подписывать Эндрю.
   Ахметьев уже говорил полицейскому комиссару, что по приказу Эндрю подписывал какие-то бумаги, но не помнит, что в них было, так как постоянно находился под воздействием медикаментов.
  Вера Ивановна ободряюще улыбнулась сыну.
 – Рукописи не горят! – упрямо возразил он.
 – Еще как горят! – заверила его матушка, и смотрела ему в глаза так долго, сколько потребовалось, чтобы он, наконец, улыбнулся.
 – Я вот о чем подумал, Карлос, мне ведь мама рассказала о вашей  трагедии,  – неожиданно продолжил он. – Вам не приходило в голову затребовать из клиники для изучения списки всех малышей, родившихся в один день с вашим внуком? Потом займётесь поисками. Найдите того, кто больше остальных вам напоминает Марту или сына, и потребуете установления отцовства!
 – Это очень дорого. Да и прошло столько лет,  – горестно выдохнул Карлос.
 – После скандала с доктором Массино, им будет не так просто отказать вам в разрешении на эксгумацию того трупа, что они выдали вам для захоронения,  и выдать ордер на проведение генетических экспертиз! Я помогу вам деньгами, и смогу порекомендовать надежного адвоката. Рискнёте?
   Карлос задумался. Потом его рука задрожала. Вера Ивановна накрыла её своей крошечной ладошкой.
 – Я вам помогу, когда вернусь,  – проговорила она, вспомнив, как он утешал её, сидящую на земле возле ворот клиники и завывавшую в голос,  – Вот только слетаю в Россию и визу сделаю хотя бы на три месяца.
   Ваня, наблюдавший за этой сценой с соседней лоджии и ничего не расслышавший, покосился на сплетенные ладони бабушки и Карлоса.
 – Он же старый! Бабушка что, с ума сошла?
   Яна рассмеялась:
 – Это Карлос сошел с ума от нашей бабушки!            

Эпилог

 – И как ты собираешься управлять моим состоянием? – ехидно спросил Иван отца, когда все уже пристегнули ремни и приготовились к полету. Предстоял длительный перелет в Россию.
 – Я тебя теперь буду звать Ванька-олигарх. Можно?  – давясь от смеха, предложил Ахметьев.  – Вот только надо успеть как можно больше прожечь денег из твоего состояния. Может, остров купить? Но сначала, как полагается, пропью, сколько осилю, что-то потрачу на женщин.
Яна заинтересовалась:
 – В смысле, на одну женщину? – она явно намекала на себя. Потом посмотрела на Веру Ивановну,  – На двух? – затем вспомнила про Сашину сестру Ирину,  – На трёх?
 – Может быть, на четырёх….
  – А четвертая кто? – спросила Вера Ивановна.
 – Я  кое в чем тебя подозреваю,  – громко сказал жене Александр Ростиславович.
 – Я и сама себя кое в чем подозреваю,  – поддержала его Яна.
  – Наверное, ты подозреваешь, что нас всех ожидает встреча с Алекандрой Александровной Ахметьевой!  – Саша уже давно поставил жене диагноз, но вот все никак не удавалось его уточнить.   
 – Да, месяцев через семь…
 –  Ванька! Не спи! У тебя будет сестра, – Саша толкнул опешившего от такой новости Ваню в бок.
   Тот возмущенно посмотрел на родителей. Еще несколько секунд он доваривал информацию, а потом выдал:
 – Наконец-то. Собрались. В пять лет просил сестру. Не слышали. В десять просил. Бесполезно. Скоро самому пора жениться. Пожалуйста, тебе сюрприз – долгожданная сестра!
 – Кому это пора жениться?   –  перепугалась Яна,  – Лет через десять, не раньше!
 – И не позже,  – неожиданно вмешалась в разговор Вера Ивановна, подав голос с соседнего ряда кресел.       
18 августа 2014 года
Созополь.