Да святится имя твоё глава 11

               На перроне  у серой каменной стены здания стояли две пожилых женщины. Мимо спешили пассажиры, катили тележки, нагруженные чемоданами грузчики, толпились радостные оживленные встречающие и провожающие люди. Наконец показался длинный состав с громыхающим паровозом. Замелькали вагоны перед глазами взволнованных женщин – Марии и Ядвиги. Вот и одиннадцатый вагон. Двери открылись, на перрон выскочил проводник, а за ним пассажиры стали выходить один за другим, вытаскивать свою кладь, грузить в тележки расторопных грузчиков.  Женщины пододвинулись ближе, напряженно смотря на двери вагона.  Одним из последних вышел молодой мужчина с саквояжем в руке.
- Генрих! – вскрикнула Мария, и бросилась навстречу, - Сынок! Сынок... – шептала она и губы её дрожали. Молодой человек вздрогнул, повернулся  на крик и, улыбаясь, пошёл навстречу матери. Ядвига не узнала сразу в этом человеке своего племянника. Он очень изменился за эти шесть лет. Она смотрела на него, невысокого светловолосого в сером костюме из дорогого сукна, в очках  с тонкой позолоченной оправой... Неужели это Генрих?
Вот он подошёл, обнял мать, поцеловал, повернулся к Ядвиге. На спокойном лице улыбка, немного щурятся голубые глаза, излучающие доброжелательность и радость. Он обнял Ядвигу, поцеловал.
- Как я рад тётя, что Вы здесь, рад видеть Вас, слава Господу, здоровой и счастливой.-

               - Генрих очень изменился, совсем другим стал...- тихонько сказала Марии Ядвига, за столом, где собрались все родственники по случаю встречи Генриха.
Счастливая радостная Мария отмахнулась от её слов: - Он прежний, просто ты давно не видела Генриха, оттого так говоришь.-
И действительно, Ядвига вскоре убедилась в этом. Её племянник изменился только внешне – повзрослел, а душа его осталась прежней. Только стал сдержаннее, внимательнее, серьезнее.
На следующий день  они отправились в усадьбу по настоянию Ядвиги и провели там весь день. Ядвига с гордостью показывала отремонтированный дом, водила Генриха в сад. А на могиле мужа много рассказывала Генриху о Станиславе с тихой печалью и скорбью.
Потом провожала вечером всех и долго стояла у ворот.
- Как быстро летит время, думала она, вот и у Вацлава уже седина на висках показалась, У Ирены морщинки у глаз, Генрих из впечатлительного весёлого юноши превратился в серьёзного мужчину.-

               А время не останавливалось. Оно летело,  день за днём, год за годом.  Ядвига привыкла к одинокой жизни, которую скрашивали  каждодневные домашние заботы, поездки  в город к дочери и сыну, встречи с сестрой и беседы с ней, которые успокаивали и укрепляли её душу.

                Однажды холодным осенним утром в усадьбу приехала Ирена. По её заплаканному лицу Ядвига сразу же поняла – что-то случилось. Но спросить не успела. Дочь опередила её.
- Мама, я приехала за тобой, - сдерживая рыдания, сказала Ирена, - тётя Мария умерла. –
После этих слов у Ирены  уже  не было сил сдержать слёз.
Марии стало плохо ночью. И хотя, напротив была дверь в спальню Ирены, она спустилась в гостиную к Деве Марии. Там её и нашли рано утром мёртвой на полу перед  ликом Пречистой Девы. Она умерла во время молитвы.
Тихо и скорбно было в старом доме Левицких.  Приехавшие родственники на печальный ритуал, молча, собирали Марию в последний путь. Ядвига сидела у гроба сестры и неотрывно смотрела на её лицо.
На столике рядом лежало  письмо от Генриха, которое принес утром почтальон.
В своём письме Генрих сообщал матери, что принял сан епископа.


Прошло тридцать лет.

       За столом в своем кабинете сидел занятый  работой с корреспонденцией епископ Иоанн Левицкий.  Наконец он отложил ручку, аккуратно собрал бумаги и сложил их в папку. Раздался тихий стук в дверь. Она открылась, и зашел аббат Павел – настоятель монастыря. Это был полный лысый человек  лет семидесяти.
- Потревожил Вас Ваше преосвященство, - начал аббат Павел, - приехал в ратушу по делам, думаю, загляну на минутку, - вкрадчиво продолжил он.
- Садитесь, отец Павел, отдохните, - предложил епископ Иоанн.
Аббат сел, нерешительно поёрзал, потом поднял глаза на епископа и осторожно  начал говорить.
- Слышал я, что Вы рекомендуете своим приемником отца Иннокентия и пришёл от этой вести в недоумение. Всем известно, что нрав у отца Иннокентия крутой и человек он резкий, категоричный... А пастве надо епископа мудрого, сдержанного... Прихожане его побаиваются, всем это известно,  боятся сердце ему своё открыть...- аббат Павел набрался решительности и продолжил, - к тому же к  Вам, Ваше преосвященство, он относится без почтения, даже более того открыто критикует Ваши старания во славу Господа, ведёт себя надменно, - аббат вздохнул и опустил глаза.
Епископ улыбнулся и сказал: - Всё это мне известно, но кто верит в Господа нашего и чья вера крепче, чем у отца Иннокентия? Как истязает он себя постами, сколько возносит молитв искренних и пылких. Вы слышали его проповеди? Да, он резок и непримирим к тем, кто грешит бесстыдно, ибо его любовь к Господу безгранична, и он пестует и защищает её. А отношение ко мне его, меня не удивляет, но это личная неприязнь, как к человеку. По его отношению я могу судить о своих заблуждениях и только.  Я уверен, что став епископом отец Иннокентий изменит свой характер и на то будет воля Божья.–
Аббат Павел  закивал головой согласно, пожевал губами, но ничего не сказал, вздохнул ещё раз: - Поспешу в ратушу, Ваше Преосвященство, много дел, скоро Адвент...   На всё воля Божья, на всё... – и просеменив мелкими шажками,  скрылся за дверями.
          Епископ Иоанн посидел некоторое время ещё за столом, потом взял папку и подошёл к сейфу. Открыв сейф, он положил папку на место. Взгляд его скользнул по документам, фотографиям, ценным реликвиям, подаренных ему. Остановился на мгновение на коробочках с наградами. Вот  Командорский Крест,  а это орден за возрождение Польши.  Награды за долгую  и верную службу Церкви, рождённой из пронзённого сердца Христа, умершего на Кресте.
Но руки епископа Иоанна потянулись к старой деревянной шкатулке.
Взяв шкатулку, он сел поставил её  к себе на колени и открыл. В ней стопочками лежали письма. Справа от матери, слева – от тёти Ядвиги.
Епископ задумчиво перебирал письма, он знал их наизусть.
Из раздумий вывел епископа бой часов, мелодичный, напоминающий звон колоколов. Он встал, спрятал в сейф шкатулку и начал собираться в собор на литургию. Вскоре раздался стук в дверь, и появилась  прислуга.
- Ваше преосвященство, машина у входа...-
- Спасибо, уже иду, - ответил епископ.
Епископ Иоанн вернулся вечером, усталый, отказался от чая, с трудом  снял одежды и лёг в постель. Вскоре его прерывистое тяжелое дыхание стало спокойнее и тише. Епископ Иоанн уснул.


       Сон епископа Иоанна

         Епископ шёл по узкой улочке, мощенной  неровными грубо отёсанными  камнями, покрытыми грязью и мусором.  Он смотрел больше себе под ноги, чем по сторонам, боясь споткнуться и упасть на эту ужасную мостовую. А по сторонам возвышались тёмные громоздкие дома, с маленькими, словно слепыми окнами. Улица казалась мёртвой: ни одного прохожего не видел он, ни одного звука не слышалось  из сумрачно застывших  зданий.
Епископ сам не понимал, как он очутился здесь и зачем. Словно кто-то невидимый управлял им, вёл его властной силой неведомо куда. Наконец он остановился у одной из дверей. Это была старая массивная дубовая дверь с искусстной резьбой и почерневшей бронзовой ручкой в виде головы льва, держащего в зубах кольцо. Епископ взялся рукой за кольцо и потянул на себя. К его изумлению, дверь не скрипнув, плавно и легко открылась, и он шагнул на ступеньку, ведущую в полуподвал. Ступеньки было всего три, и епископ оказался в помещении, довольно просторном. Из узких окон с черными железными решётками и  немытыми мутными стеклами, проникал тусклый свет. Вдоль стен стояли высокие  массивные шкафы, почти до самого  потолка  из дорогого тёмно- красного дерева, поблескивая изумительной полировкой. В глубине полуподвала епископ заметил прилавок, за которым копошилась старуха, одетая в какой-то чёрный  балахон. Глубоко запавшие глаза её, на тёмном сморщенном лице  цепким взглядом осматривали прилавок. Вслед за взглядом двигался её остренький носик. Тонкие губы её  шевелились, приоткрывая провал беззубого рта. Выдвинутый вперёд подбородок  тоже  двигался, словно подтверждая каждое слово, её старческого  невнятного бормотания. Но больше всего поразили епископа руки старухи. Длинные, узловатые пальцы этих рук, были сухи и желты, но очень гибки и подвижны. Они бегали по прилавку, щупали, мяли,  передвигали, перебирали какие-то свёртки, куски ткани, коробки и были похожи на двух огромных пауков, танцующих неведомый танец. Епископ стоял и смотрел на них, как завороженный. Старуха оторвалась от своего дела  и скользнула по его лицу взглядом. Её глаза, словно два острых шила укололи его. Епископ подумал, что если бы старуха задержала на нём свой взгляд, то, несомненно, проткнула бы его насквозь, но она склонилась под прилавок и начала копошиться там, не переставая что-то шептать. Наконец старуха вытащила аккуратно сложенную чёрную ткань и сунула ему в руки.
- Это как раз то, что Вам нужно, сударь! – произнесла она и коротко закаркала.
Епископ не смог понять, что означают эти звуки – смех или кашель. А может быть то и другое  вместе вылетело из искривлённого  беззубого рта старухи.
Он машинально взял ткань. Она была превосходного качества, совершенно чёрная, отливающая матовым глянцем и повернулся к дверям, чтобы выйти из этого загадочного помещения. Но старуха, подняв руку и махнув, словно вороньим крылом, своим балахоном, ткнула длинным скрюченным пальцем прямо в дверцу огромного шкафа, и проскрипела повелительным и каким-то торжественным голосом: - Вам, сударь  – туда! –
Епископ покорно подошёл к шкафу. На дверце шкафа была точно такая же ручка, как на входной двери – голова льва с кольцом в зубах. Стоило епископу прикоснуться к ручке, как дверца шкафа исчезла, словно растворилась. Он стоял, но   не на грязной  улице, а к удивлению своему на прекрасном, залитым светом зелёном лугу, усыпанном цветами. Сначала епископ  зажмурился, так как его глаза ослепило светом после сумрачного подвала, а когда он открыл глаза, увидел женскую фигуру, двигающуюся  по лугу  к нему навстречу.
Это была женщина в лёгких, ослепительно белых одеждах, волосы её были покрыты также белым покрывалом. Обхватив двумя руками, она прижимала к груди большой букет белых лилий. Женщина шла легко, словно скользила по земле, а её лицо было склонено к цветам, и казалось, что она наслаждалась их ароматом.
Епископ застыл, предчувствуя, что сейчас случится что-то самое главное, самое важное в его жизни, то к чему он стремился, о чём мечтал и чему бесконечно верил. Женщина, не доходя до него, опустила руки, и цветы посыпались на изумрудную зелень луга. Но чудо!  Цветы не упали, они мгновенно приросли стеблями к земле и закачались среди травы. Женщина подняла голову и устремила на епископа свой взгляд, задумчивый,  кроткий  и печальный, несущий великую любовь.
Сердце епископа вздрогнуло и распахнулось навстречу этому взгляду, душа его наполнилась бесконечным ликованием и блаженством.
- Пресвятая Дева Мария... – прошептал он.
Необычную лёгкость почувствовал епископ, словно какая-то тяжесть оставила его, и остался только свет - свет бесконечной, божественной любви.

Епископ открыл глаза. Он лежал в постели  и плакал. И эти слёзы были как Дар Божий – светлые, радостные, счастливые.
Он поднялся с постели, встал на колени перед иконой Божьей Матери и трижды прочитал молитву «Радуйся Дева Мария».


Продолжение следует