Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 17

       То теряющего сознание, то приходящего в себя Золотарёва скорая доставила к горбольнице. Там его переложили на каталку, накрыли одеялом и повезли в приёмный покой. Рядом с каталкой шествовал паренёк в белом халате, которого, как понял Сашка, звали Володя. В приёмном покое Золотарёв, поднатужась, приподнял голову и осмотрелся. Он видел, как парень подошёл к столу, полистал какие-то бумаги, затем, положив сопроводительные документы, скрылся за дверью.
       Всё нутро Золотарёва рвала на куски ноющая боль, а в черепе, сотрясая своды, ухали металлические шары. Несколько раз его стошнило. Нет, не на грудь. В щекотливые моменты, скрипя зубами, он заставлял своё непослушное тело переворачиваться на бок.
       Прошло, наверное, часа полтора. Он по-прежнему находился один в заставленном столами и топчанами большом неуютном помещении. Но вот дверь распахнулась и в приёмную втолкнули каталку. Кого привезли, Сашка не успел рассмотреть: он опять погрузился в беспамятство.
       Когда его забрали из приёмного покоя, больной так и не узнал...
       Однажды сквозь густую пелену призрачного сна Сашка явственно уловил запах черёмухи, а затем услышал звуки колокольчиков. Сначала это был едва различимый мелодичный звон. Но постепенно он превратился в ласкающее душу журчание ручейка. Самой же удивительной галлюцинацией явился Дарьин голос. Жена трогательно исполняла его любимую песню «Упадёшь ты звездою в ночи...»
       «Очнулся в реанимации на пятые сутки около двух часов дня. А ровно в два тридцать, – Сашка выразительно посмотрел на супругу, – я впал в кому, и в этот момент, как потом сказали врачи, у меня остановилось сердце».
       – Папа... – Машка осторожно коснулась отцовской руки.
       – Что за манера перебивать взрослых. Не мешай отцу, – как можно мягче одёрнула Дарья старшенькую. Она не первый раз слушала эти Сашкины откровения, поэтому не удивилась ни звону колокольчиков, ни журчанию ручейка, ни своей песне. Тем более, Золотарёва искренне верила в телепатию, хиромантию, левитацию и прочие чудеса.      
      – Да не мешает она мне, – погладил по голове довольную Машку Золотарёв. – Ну, что ты там хотела сказать?
       – Ровно в два тридцать к нам в комнату пытался влететь голубок, – выпалила скороговоркой счастливая девочка.
       – Точно... Занавеска тогда на ходиках запуталась... Два тридцать и было, – охнула Дарья. – Сокрушённо покачав головою, пожурила рассказчика: – Что ж ты про кому-то молчал?
       – Да разве всё упомнишь, – смутился муж...
       Через три недели Сашка пришёл в себя. Нет, память он не потерял. Больной отлично осознавал, что у него есть жена и дети. Он нисколько не сомневался, что они скучают по нему, а жена регулярно справляется в регистратуре о его здоровье. В свою очередь, он тоже сильно тосковал по семье.
       Когда из реанимации его поместили в отдельную палату на третий этаж, он спросил у сестрички, по какой причине к нему не пускают родных? Девчонка смешливо посмотрела на него и, не удовлетворив ответом, вышла вон. Тот же вопрос он задал врачу. Пожилой врач, к его удивлению, пряча взгляд, рассеянно произнёс: «Ничего-ничего... Потерпите... Пройдёт».
       Телефоном, что был на коридоре, ему почему-то не разрешили пользоваться.
       Ночами, не находя себе места от отчаяния, он зубами впивался в подушку и долго метался на постели. Затем лежал утомлённый, призывая на помощь спасительный сон. Но сон приходил обычно часам к пяти. И то ненадолго. В шесть начинались утренние процедуры, а с ними – хождение по коридору больных и медперсонала. В семь часов нянечка громко звала всех на завтрак. Видя его вялое состояние, завтрак ему приносили в палату. Аппетит Золотарёв не потерял. Для себя он отметил, что кормили здесь хорошо, и он вполне наедался. Поев, он снова забирался под одеяло и закрывал глаза. Спал как правило целый день. 
       К нему почти никто не заглядывал. Раз в три дня приходил врач, да каждое утро медсестра приносила витамины и делала какой-то укол.
       Потом Золотарёв перестал рассказывать кому бы то ни было про быка, Дарью, Машку, двойняшек, и его перевели из психоневрологического отделения опять в травматологию. Но теперь в общую палату.
       Перед выпиской ему сообщили, что он ещё легко отделался. И в уме Сашка стал перечислять свои «лёгкие» раны: расквашенный нос, заплывшие глаза, ободранную скулу, проломленный череп, ушибленную печень и отбитые почки. Золотарёв, конечно же, осознавал, что увечья могли бы быть и другими, пырни его бык поприцельнее. На самом же деле вывороченным на сторону рожищем бычара долбанул в огромный сук, который незадолго до этого упал с кучи. Этот сук Сашка, к счастью, ещё поленился забросить обратно. Рожище соскользнул с дерева в противоположную от Золотарёва сторону и лишь пригвоздил несчастного за полу плаща к земле. Потом зверюга вырвал орудие преступления из почвы, подсунул его под спину жертвы и подбросил уже смирившегося с неминуемой гибелью инженера широким лобярой вверх.
       Когда Сашка летел по воздуху, ему на какое-то время показалось, что за спиной у него выросли крылья. Очевидно, на миг потерял сознание, вот и пригрезилось.
       Во время неравного боя Золотарёв стоически закрывал голову руками. Но лицо всё равно пострадало. Оно сильно распухло и было смочено кровью. Вот отчего Дарье мужнина физиономия показалось тогда сплошным кровавым месивом.
       Ему также сказали, что предмет, которым наносились удары, был тупой. Если бы в ход пошло что-нибудь ножеобразное, то дела больного могли бы быть и хуже. И Сашка опять, мысленно, представил себе быка не с раскоряченными в стороны рогами, а с «ножеобразными» приспособлениями. И этими приспособлениями бык долбил его, Сашку, чтобы теперь уже «отутюжить» наверняка.
       В день выписки Золотарёву принесли комплект старенькой, но чисто выстиранной одежды, последний раз накормили, дали немного денег и выпустили на волю. Он заторопился на автостанцию. И тут оказалось, что ещё никто не отменял закона подлости. Из-за неисправности автобусов ни одного рейса на Петрово не предвиделось. Сашка докатил на лагожинском пазике до своей повёртки*. Оттуда двенадцать вёрст протопал пешком.
       Когда до деревни оставался километр, разразилась гроза.
       Сашка вымок, замёрз, устал, но дополз. И первое, что он предпринял на родной стороне, нырнул в тёплую баню...
       – Извини, Саш, перебью... – прервала мужнин рассказ Дарья. Она повернулась к дочери: – Машенька, сходи, пожалуйста, посмотри, как там бабушка Оля.
       – ...бабушка Оля?! – удивилась Глафира.
       – Да. Неделю назад она совсем слегла. Власти хотели отправить её в дом для престарелых. Но бабуля ни в какую. Говорит, мол, в этой деревне родилась, здесь и помирать буду. Ну, посоветовались мы с Сашкой и решили взять её к себе.
       – И собачек, Пуську и Муську, тоже забрали, – заулыбалась во весь рот Машка.
       – Какие вы всё-таки молодцы, – восторженно произнесла доярка. – Уважаю таких людей.  У-ва-жа-ю... – Она повернулась к дачнице Наталье: – А вы, пожалуйста, простите меня за прошлогодний конфуз. Я дюже злая в тот день была. А сейчас злость-то крепко порассосалась. Мужик закодировался. Стал в Питер на заработки ездить. Деньжата в доме появились. Вот платье Лизавете Аглаиной заказал. Попросил, чтобы самое лучшее сшила и мою фотокарточку с мерками ей на стол выложил... А Лизавета теперь всех, кто ни попросит, обшивает. И много не берёт. Так что имейте в виду...
      – Спасибо. Буду знать. А платье действительно красивое. И оно вам очень идёт, – улыбнулась Наталья.
      – ...наконец-то белый хлеб ребятишкам покупать стала, – продолжала делиться своим счастьем Глафира. – На телевизор вот коплю. Правда, на старенький, как его по-новому-то? Во... бэушный. Месяца через три-четыре, думаю, приобретём. А то не знаем, что и в мире деется...
       Дачница умильно дотронулась до её плеча:
       – Я очень-очень рада за Вас. И поверьте, давно уже не сержусь...
       – Спасибо, – прослезилась растроганная собеседница.
       – А вот и детки подоспели, – лицо Натальи Ивановны, и без того светившееся чистотой и ясностью внутренних помыслов, теперь ещё озарилось и сиянием неповторимой материнской любви. Той любви, которую не спутаешь ни с какими другими чувствами, рвущимися из душевных глубин наружу. Она встала и обняла худенькую рыжеволосую девушку, представив её всем как свою дочь Надежду. Взяв дочку за руку, весело проговорила: – Думала, эту домоседку никогда и замуж не выдам.
       Потом она расцеловала в обе щёки Алексея Замёткина, стоящего рядом с девушкой. Лёшка, заалев маковым цветом, ещё крепче стиснул узенькую ладошку Надежды:
       – Матери с отцом тоже не дождаться, когда женюсь. 
       – В сентябре, после свадьбы, оставлю им квартиру, а сама перееду в Петрово. Нужно теперь и о духовной пище подумать. А ваша природа замечательно располагает к столь приятному для сердца пиршеству, – поделилась своими планами с присутствующими Наталья.
       – Сразу заметно мудрую женщину, – раздался икающий голос молчащего до сих пор Васьки. – Под это дело, ей-бо, и выпить не грех.
       – Окстись, греховодник. Нашёл место и время, – укоризненно проговорила бабушка Аглая пастуху, который теперь уже сидел на земле у подножия массивного тополя. 
       – Отчего же ей не быть мудрой-то, – кивнула в сторону дачницы Устинья. – Кто, Василий, честью-то наделён, тот и мудростью силён. – Васька, махнув рукой, заглотнул, не морщась, очередную мерку пойла.
       – Пожалуйста, присаживайтесь, угощайтесь... – указала молодой паре на свободные места Золотарёва.
       – Спасибо, Даша, нам действительно пора, – отвёл глаза в сторону Алексей. – Отец с матерью ждут. Мы на минутку заскочили.
       – Так зовите их сюда, – словно ничего не заметив, невозмутимо проговорила Нинка.
       – Спасибо, обязательно, – кивнула головой Надежда.
       – Машенька, – опять повернулась Дарья к не спешившей уходить дочери, – будь добра, принеси ещё и рыбник. Хочу всех угостить. Он в холодильнике рядом с тушёными кабачками лежит.
       – И я, и я... Можно и мне с Машей? – хором возопили Полина и Настя, которым уже поднадоело скучное общество взрослых.
       – Маша скоро вернётся... – то ли разрешила, то ли не стала перечить мать. Но сказано это было таким тоном, что притихшие девчушки тут же обиженно побрели к памятнику, где принялись срывать тонюсенькие иголочки декоративной травы.
       Машка нехотя нырнула в кусты. За нею устремился и Колька.
       – А вкусные у тебя, супруженька, кабачки были. Со сметанкой, укропчиком, чесночком. М-м-м... Объеденье, – сощурил в улыбке Сашка свои бездонные глаза. Затем шутливо коснулся губами уха жены и нежно прошептал:
       – А ведь в ту ночь это я в холодильнике-то всё поклевал... Для поднятия упавшего жизненного тонуса.
       – Прожорливый же у тебя клювик, милый. А я всё гадала, что же это от призрака-то так чесноком воняет, – стараясь быть серьёзной, почти неслышно произнесла Дарья. – Да и жизненный тонус, – она лукаво осмотрела свой живот, – был ничего.
       – Чесноком? От призрака? – к Дарьиной радости, только это и разобрал Василий.
       И пришлось Сашке рассказывать дальше.
       В бане ещё не успело выстыть. И Золотарёв, блаженствуя, долго соскребал с себя двухмесячную коросту. Бельишко он кинул в стоявшую в предбаннике стиральную машину, а сам облачился в белоснежную простыню, висевшую тут же на верёвке. После тщательного омовения нестерпимо захотелось есть. Прикрывшись вместо зонтика Дарьиным прорезиненным фартуком, он ринулся было в дом. Но тут поблизости начался обстрел. В кого стреляли, он не успел сообразить, так как в небо взметнулся сноп огня. Присмотревшись, он заметил, что это молния жахнула в его тракторишко. Хорошо, соляры в нём не было. От удивления на пару секунд он притормозил. Затем, включив прежнюю скорость, порулил дальше. Дверь на веранду была закрыта, но Сашка знал, как можно попасть в родные пенаты со стороны хлева. Оказавшись внутри, он неслышно прошёл на кухню, открыл холодильник и первым делом выпил литровую банку вишнёвого компота. Он так торопился, что добрые пол-литра вместо пересохшего рта стекли  на простыню, оставив на последней огромные багровые пятна. Затем Золотарёв слопал недельный запас твёрдой провизии. Особенно он налегал на кабачки, соблазнительно пахнущие чесноком и пряной зеленью. Заморив червячка величиной с удава, заглянул в спальню. Жены там не оказалось. Он рванул на сеновал...
       – И всё? – спросил разочарованный пастух.
       – Всё, – пожал плечами Сашка. – Да... вот ещё... – спохватился он, – упустил кое-какие пикантные подробности.
       Василий напрягся.
       – Понимаешь... Дарья приняла меня за призрака и... хлопнулась в обморок.
       – М-да... – озадаченно почесал в затылке Васька. Опасливо глянув на Нинку, он растянул в улыбке синюшные губы: – Бабьё оно и есть бабьё. Никакой надёжи не гарантирует.
       Нинка подала Стёпке полотенце, чтобы парень вытер усы, и словно ледоход во льдах, мощно развернулась к пастуху. Тот, скукожившись, резко поднял вверх сухонькие плечики и захлопнул глазёнки.
       – Рассказал бы ты лучше, что произошло с тем хирургом, который убил моего Юру? – самодовольно улыбнувшись, произнесла Жданова.
       – С Галактионычем, что ль? – открыв глаза, рыгнул перегаром и свежепринятым алкоголем Васька.
       – Во-во... с ним, – закивала, усмехаясь, Жданова. – Я что-то такое слышала, но толком не поняла.
       Васька заёрзал на траве:
       – Так это... Грозой его убило.
       – Грозой? – охнула Дарья.
       Бабушка Устинья и бабушка Аглая испуганно перекрестились, а Васька продолжал:
       – ...у его ить особняк двухэтаженный за городом. Так вот... в прошлом сентябре они там гуляли, у бассейна, значится... на лужке. А молонья-то возьми и жахни. Все были далеко от этого ящика... Тьфу, господи, как его? Где шашлыки жарят...
       – Мангала, – сказал Стёпка.
       – ...магала. А Борис Галактионыч как раз мясо переворачивал... Говорят, подрумянился не хуже самого кушанья.
       – Есть бог на свете, – сквозь зубы процедила Нинка.
       Бабушка Устинья неодобрительно покачала головой:
       – Господь с тобой... Разве можно человеку желать зла?
       В глазах у Нинки зазмеились слёзы:
       – Человеку – нет...
       – Да-а-а... – неопределённо протянул спутник Ждановой и нагнулся было к наливке, приготовленной дачницей Натальей из красносмородинового варенья. Нинка, заметив такую вольность, убрала горячительное на недосягаемое от Стёпки расстояние. Богатырь, крякнув, тут же захрустел солёным огурчиком.
       Прикатили Машка и Колька и хором доложили:
       – Бабушка Оля спит.
       – Спасибо, мои хорошие, – погладила по голове того и другого Дарья.
       – Мам, – чему-то улыбаясь, обратилась к ней Машка.
       – Что? – Дарья раскрыла поданный дочерью пакет и достала завёрнутый в полотенце рыбник.
       – А сегодня карточки отменили. И товару разного привезли. Правда, всё с заграничными наклейками.
       – Да что ты, прям с заграничными, – заулыбалась в ответ и Дарья.
       – Продавщица тётя Зина сказала. Её с кладбища вызвали машину разгружать.
       – Машину разгружать? В воскресенье? – не поверила Нинка.
       Перемазавшийся чем-то Колька потешно шмыгнул носом:
       – Да, магазин теперь и по воскресеньям будет работать. Прислали второго продавца. Дядьку какого-то.
       – А у нас в конторе как специально зарплату выдали, – удовлетворённо произнесла порозовевшая Глафира.
       – А нам обещали пенсии в следующем месяце повысить, – обернулась Устинья к Аглае.
       Обрадованная Аглая с надеждой перекрестилась:
       – Слава тебе, Господи! Никак жизнь-то помаленьку налаживается.
       – А может, и зарождается... Новая... В каждом из нас... – тихо прослезилась Жданова.
       Сидевшая рядом с Нинкой Глафира скосила на соседку хитрющий глаз:
       – Во мне – не-а... А в Устинье с Аглаей дык вообще поздно зарождаться.
       – Это я о духовности, – серьёзно ответила завклубом.
       – Прям бы так и говорила, – макая хлеб в селёдочный рассол, нарочно рассердилась никогда не слышавшая такого слова Глафира.
       Бабушка Устинья, наклонившись к Аглае, жалостливо прошептала:
       – А ведь часть-то, где служит Глафирин старший, в Чечню отправляют. Племянник мой сказал. Он сейчас в городе, в военкомате, работает.
       – Глафире ни слова, – изменилась в лице Аглая.
       – Не буду.
       – Ничего, настанет время и мы будем белыми людями, – громко икнул Васька, цедя из бутыли очередной стакан самогона. 
       – Будем-будем, куда мы денемся, – откликнулась Дарья. Сняв верхнюю корку выпечки, она нарезала мякоть на кусочки и предложила рыбник желающим. Пирог всем понравился, и вскоре от него даже крошек не осталось. 
       Неожиданно над головами собравшихся зашуршали крыла, и на травку около могилки опустился белый голубь.
       – Смотрите, смотрите! – засветилась счастьем Машка, – прилетел. 
       – Погоди-ка... – Нинка проворно выскочила из-за стола. – У меня ему гостинец есть. Вчера вечером купила пшена, а пакет возьми да и разорвись.
       – Нужно в тряпошные покупать. Надёжнее, – подсказала ей бабушка Аглая.
       Перевернув хозяйственную сумку, Жданова стала её трясти. Вместе с крупой и клеёнчатым вкладышем на подстеленную Стёпкой газету упала засохшая веточка сирени. Нинка взяла её в руки и осторожно прижала к груди:
       – А я ведь её здесь и сломала. В тот день, когда на Гошкиной могиле нарциссы полола... Хотела в вазу поставить. Уж дюже пышная была. А потом и забыла... Это что же получается, – растерянно улыбнулась она, – печальную-то любовь свою я целый год при себе носила... Вот в этой котомке. На самом донышке...
       Все скорбно примолкли. В установившуюся на минуту тишину совсем неожиданно вклинился восторженный голосок Машки:
       – Поглядите, как здорово!
       – Да чего уж там здорового, – ревниво пробасил Стёпка.
       Девочка с досадой скосила на парня глаза:
       – В водичке, на плиточке, – сирень... На столике, рядом с мамой, – черёмуха... а на травушке, около Насти и Полины, – белый голубок... – Она вышла из-за стола. Подойдя к памятнику, взяла птицу на руки. Голубок доверчиво потёрся клювиком о её сарафанчик и заворковал. Потом он перелетел на руки к Дарье и, поджав лапки, улёгся у неё в ладонях.
       Женщина не спеша приблизилась к могилке и опустила птицу на травку за чугунной цепью. Возвратившись, села на прежнее место. Где-то за кладбищенской оградой, со стороны заливного луга, утробно заревел бык. Дарья насторожилась, затем стала оглядываться:
       – Бабушка Устя, ты Сашку не видела? 
       – Не видела, милая. Здесь был, – ответила Устинья.
       – Может за погост в кусты ушёл, до ветру, – передавая внучонку кусок пирога с вареньем, предположила бабушка Аглая.
       Дарья по центральной дорожке направилась к выходу с кладбища. У раскрытых ворот несколько раз окликнула мужа. Ответа не последовало. Досадливо махнув рукой, она поспешила обратно.
       – Мама, мама, – встретила её улыбающаяся дочь. – А голубок улетел в небо и там пропал... Домой, наверное, захотел.
       – Не знаю, – ответила Дарья.
       – И веточку черёмухи унёс, – возбуждённо сообщила ей Машка.
       – Как это?
       – Кусочек хлебушка рядом лежал. Вот он с кусочком-то черёмушку и схватил. А тётя Нина сказала, что у него в клювике должна быть другая веточка.
       – Ты папу не видела? – плохо слушая Машку, спросила Дарья.
       – Да вон же он стоит, у памятника, на травке, – удивилась дочурка.
       – Где ты был? – огорчённо спросила Сашку супруга.
       – Здесь, – обезоружил её искренней улыбкой муж. Он держал за руки перемазанных вареньем и конфетами двойняшек.
       – Мама, мама, ну куда ты пропала? – сморщила носик Полина. – Даже папа разволновался.
       – И ничего он не разволновался... – Ты всё врёшь, – недовольно заморгала белёсыми ресничками сестрёнка. Она высвободила руку из Сашкиной ладони и тут же перешла под опеку матери.
       – Не вру, не вру...  Сама врунья, – незамедлительно отпарировала Полина. Прижавшись затылком к предплечью отца, довольнёхонько расхвасталась: – А меня, между прочим, папа с мамой лапушкой называют...
       – Нет, меня, меня... – затопала ногами другая двойняшка.
       – Не спорьте, обе вы у нас лапушки, – засмеялся Сашка. Он подошёл к жене и свободной рукой притянул её к себе.
       – Ты точно был здесь? – трепыхнулась в его объятиях Дарья.
       – Точно, здесь! – отчеканил муж.
       – Да тут же, тут! – бросилась радостная Машка на шею отцу.
___________________________________________
Прим.: повёртка* - примыкающая к главной второстепенная дорога (диалектное слово  Новгородской области).

июль, 2011