Онассис. Проклятие богини

Не можете служить Богу и мамоне.
От Матфея, 6:24

Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе влагалища не ветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах.
От Луки, 12:33

Если бы не было женщин, все деньги мира ничего бы не значили.

Аристотель Онассис
Онассис. Проклятие богини - i_001.jpg
Аристотель Сократос Онассис
ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой объясняется, кто такой Аристотель Онассис, и рассказывается о тайном задании КГБ СССР

1
Многие наши олигархи учились у него: всепоглощающей любви к деньгам, цинизму, беспринципности, чутью, реакции, стойкости, умению не сдаваться ни при каких обстоятельствах, безжалостности и т. д. (То есть эту книгу можно воспринимать и в качестве учебника-инструкции «Как стать миллиардером».)

Некоторые «унаследовали» как его недвижимость — например, Роман Абрамович заканчивает ремонт в замке на юго-востоке Франции Шато де ла Круа, принадлежавшем некогда Аристотелю Онассису, — так и движимость. Тот же Абрамович обзавёлся крупнейшей в мире яхтой; ему удалось даже то, чего не сумел Онассис — стать владельцем английского королевского футбольного клуба. Другие наши мультимиллиардеры не отстают: меряются крутизной, спорят, судятся, пытаются что-то оттяпать один у другого, выкупить акции, как когда-то Онассис и Ниархос…

Одного им всем не хватает — Марии Каллас.

Мало о ком из недавних наших современников слагалось столько легенд и мифов. Легендами обрастало, кажется, всё и сразу. Начиная от сближения и «наложения» их судеб, Марии и Аристотеля, и до его последнего появления в её парижской квартире в пьяном виде с предложением руки и сердца и с проклятиями скаредной Джеки («к которой он никогда ничего не испытывал, любил лишь её, Марию, для которой был рождён»).

Эллины сами по себе мифологизированы, исторически так сложилось — ещё со времён титанов и богов. Но здесь речь пойдёт о тех, кого помнят и боготворят многие наши современники. И по сей день Марию Каллас именуют «La Divina», «Божественной», и завидуют Аристотелю Онассису, умудрявшемуся как бы играючи, между анекдотами и коктейлями, в шортах и футболке управлять с борта своей яхты «Кристина» крупнейшей на тот момент частной танкерной империей, держа в уме тысячи, десятки тысяч цифр, например, точные параметры всех своих VLCC (Very Large Crude Oil Carrier) и ULCC (Ultra Large Crude Oil Carrier) — очень больших и сверхбольших судов для перевозки сырой нефти, знать имена капитанов и старпомов, их жён и даже подруг, водить дружбу и с простыми матросами, и с королями, и с шейхами, любя жизнь во всех её проявлениях, добиваться всего, что только пожелает, включая первых леди величайших империй, красавиц мира, из которых ни одна, как нам думается, не могла перед ним устоять…

Обывателей испокон веков интересовали истории происхождения крупнейших состояний. Каких только слухов не ходило о неистовом Аристотеле! Что он может сутками напролёт не смыкать глаз; что он — гиперсексуал, что он — хозяин лучшего и крупнейшего в мире плавучего борделя; что он на своей подводной лодке или на гидроплане может, когда вздумается, отправиться в любую точку земного шара и оказаться там, где его меньше всего ждали. Говорили, что нефть была его официальным или полуофициальным бизнесом (и прикрытием), а основное своё состояние он сколотил пиратством, особенно преуспев во время Второй мировой войны, когда только делал вид, что всецело увлечён голливудскими звёздами и звёздочками, а на самом деле извлекал со дна потопленные корабли; что якобы состоял в сговоре с самим немецким генерал-фельдмаршалом Эрвином Ойгеном Йоханнесом Роммелем, получившим в Африке прозвище «Лис пустыни» и о котором Уинстон Черчилль, выступая в палате общин, сказал: «Мы имеем перед собой весьма опытного и храброго противника и, должен признаться, несмотря на эту опустошительную войну, — великого полководца». Так вот, существенная часть золота Роммеля, вывезенного из Северной Африки, бесследно исчезла, а сам Роммель, якобы принимавший участие в покушении на Гитлера (в это время фельдмаршал находился за границей), покончил жизнь самоубийством. Но существует версия, что самоубийство было инсценировано и Роммель прожил в Боливии и Аргентине долгую и более чем обеспеченную жизнь под чужой фамилией; что за какие-то тайные услуги, о которых можно лишь догадываться, он щедро поделился золотом с Аристотелем Онассисом, и в том числе по этой причине Аристотель почти не пострадал и ничего не потерял во время Второй мировой войны, тогда как почти весь греческий флот был уничтожен. Утверждали также, что миллиардеры, Онассис и Ниархос, специально устроили чехарду с женитьбами на дочерях богатейшего после войны судовладельца Греции Ставроса Ливаноса — Афине и Евгении, и постепенно их наследство перекочевало в активы и пассивы Онассиса и Ниархоса. В загадочных смертях их жён, которыми они «обменивались», обвиняли обоих олигархов, но так и не смогли или не захотели этого доказать. Говорили также, что единственной «отдушиной» для Аристотеля Онассиса была Божественная Мария, которую он по-настоящему любил, но от которой постоянно уходил, убегал, уплывал, улетал (в том числе к вдове президента Кеннеди Джеки, с которой обвенчался), а когда наконец вернулся (подобно Одиссею), то было уже слишком поздно. А еще ходили слухи, что Аристотель принимал участие в заговорах, что «дал деньги на то, чтобы устранили этого Бобби Кеннеди». Необъяснима роль рока в судьбах кланов Онассиса и Кеннеди…

В общем, было бы верхом нелепости и самообмана пытаться пошагово восстановить страницы его смутной (мягко говоря) биографии. Сплошного бурного потока! Постараюсь, по крайней мере, как можно точнее и корректнее восстановить в памяти события 35-летней давности, историю моего так и несостоявшегося романа с миллиардершей.

Три десятка лет тому назад никаких миллиардеров, олигархов у нас в СССР и в помине не было. Разве что так называемые «теневики» или «цеховики», которых по сравнению с нынешними можно назвать детьми ясельного возраста.

— Божественная Мария, — пояснил художник Глазунов, правой рукой переворачивая кассету в магнитоле, левой по-мальчишески задорно выруливая «мерседес» на встречную полосу, чтобы обогнуть пробку.

И уточнил, чей голос на кассете:

— Мария Каллас, греческая богиня. Завораживает, возносит, уносит от всего этого!..

Из благоухающего дорогой кожей, деревом, французским парфюмом и американскими сигаретами салона он как бы брезгливо очертил обшарпанные мокрые фасады домов конца 1970-х годов, чёрно-серую толпу пешеходов под мокрым снегом на Садовом кольце и добавил, кивнув на магнитолу:

— Постоянное общение с прекрасным!

А у меня ком встал в горле. Слушая «Аве Мария» в исполнении неведомой мне Марии, я отвернулся, чтобы Илья Сергеевич не заметил слёз. Пресвятая Мария и эта, поющая, совмещались в моём сознании, прояснялись сквозь слёзы немого восторга, как в фокусе фотографического аппарата, и плыл, казалось, где-то высоко над нами божественный, как сам голос, лик.

— А у меня ведь Онассис хотел все картины купить, — сказал Глазунов. — Всю выставку — и открыть в Париже или в Афинах мою галерею.

— Он вас знает?! — бестактно удивился я.

— Конечно! Да и княгиня Ирэночка Голицына, наша общая добрая знакомая, в поклонение которой у него на яхте «Кристина» русские иконы расположены на самом видном месте, Аристотелю объяснила…

— И что же помешало?

— Во-первых, как ты знаешь, я не продаюсь.

— «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать», — напомнил я Пушкина.

— А во-вторых, КГБ, естественно, — продолжил Глазунов, — у них там свои планы на миллиардера.

— Делиться не захотели? — предположил я.

— Что-то вроде того…

2
Впрочем, всё по порядку.

Жизнь любого мультимиллионера, тем более миллиардера немыслима без спецслужб, без сотрудничества, соприкосновения, переплетения, в каком-то смысле и совокупления с тайной полицией. И это вполне естественно и логично (иначе, как пел Булат Окуджава, «за жизнь его не дам и самой ломаной гитары»). Изучая биографии богатейших людей мира — Марка Лициния Красса, Корнелиуса, Ротшильдов, Дюпонов, Рокфеллеров, Форда, Карнеги, Вандербильта, — в этом убеждаешься снова и снова.

Наш герой Аристотель Сократес Онассис — таково его полное имя — не исключение. (Представляется, что в этом вопросе не существует даже того исключения, которое подтверждает правило, ибо это — аксиома ещё со времён древних Греции, Индии, Китая, Египта, Рима, Византии.) Онассис — по версиям, коим несть числа, — так или иначе сотрудничал с турецкой, греческой, аргентинской, американской, шведской, английской, немецкой, израильской и японской спецслужбами. Неоднократно пытался наладить с ним отношения и КГБ СССР.

Не берёмся судить о том, каким образом проистекали эти процессы в других странах. Но у нас, судя по всему, на нашей почве выкристаллизовался, возрос, расцвёл форменный роман. И ныне, по прошествии десятилетий, не может не удивлять тот факт, что роман не отображён в прозе, кинематографе и телесериалах, хотя тогда уже, в конце 1970-х, был воспет нашим национальным бардом Владимиром Высоцким:

Успехи наши трудно вчетвером нести,
Но каждый коренаст и голенаст,
Ведь воспитали мы, без ложной скромности,
Наследника Онассиса у нас.
Следите за больными и умершими —
Уйдёт вдова Онассиса, Жаки.
Я буду мил и смел с миллиардершами —
Вы дайте только волю, мужики!
Судьба распорядилась так, что автору этой книги довелось стать свидетелем того взбудоражившего и шокировавшего мировую общественность романа, даже принять некоторое участие в его завязке. И, думается, обращаясь к исследованию жизни и удивительных приключений Аристотеля Сократеса Онассиса, глупо было бы об этом умалчивать. (Тем более что срок давности истёк.)

— …Каждый сам кузнец своего счастья, — многозначительно изрёк сотрудник КГБ Андрей X. (как он представился при нашем знакомстве) и долго молчал, пристально, не моргая глядя в окно вдаль…

Мне показалось, будто он прокручивал в голове комбинации, одна дерзновеннее другой.

— Выбирай, — нарушил он тягостное молчание, когда я не без облегчения уже было решил, что общение с Конторой удачно окончено. — Либо курьером или в лучшем случае корректором в газетёнке какого-нибудь Мухосранска без права не то что за границу, а вообще без всяких прав, разве что нажраться с получки бормотухи… — Андрей X. опять замолчал, будто и в самом деле решал дилемму моей жизни.

— Либо? — робко поинтересовался я.

— Либо, при нашей, естественно, помощи, — с нажимом уточнил он, чтобы не оставалось иллюзий, — вернисажи, вояжи… стать блестящим журналистом-международником, ведущим репортажи с саммитов и раутов, чокающимся бокалом с шампанским Veuve Clicquot Brut или стаканом с Ballantine’s Very Old Scotch Whisky, — щёлкал он названиями заграничных напитков, как в кино белые офицеры каблуками сверкающих сапог, — с королями, принцессами, президентами, шейхами, кинозвёздами… Выбор за тобой. Ты на каком курсе?

Андрей X. всё про меня знал лучше меня — так в милиции спрашивали, держа в руке твой паспорт: «Как фамилия?»

Я учился на третьем курсе международного отделения факультета журналистики МГУ. Удачно, но порой и с переменным успехом сдавал зачёты и экзамены. Пил пиво в «Яме» на Пушкинской и в иных местах, периодически разбавляя его портвейном «777», «Столичной» или «Московской». Играл с Фимой Шифриным, будущим известным юмористом, в Студенческом театре МГУ под руководством Романа Виктюка, будущего знаменитого режиссёра. Встречался с девушками, в том числе иностранками (казалось, что они не только благоухают французским парфюмом и говорят не по-нашему, но и устроены иначе)…

И вот однажды, зимней слякотной ночью, когда под убаюкивающий стук капели по оконному отливу я засыпал в «скрещенье рук, скрещенье ног», как сказал поэт, с француженкой Сильви, студенткой Института русского языка им. А. С. Пушкина, раздался телефонный звонок. Без прелюдий и экивоков по-армейски заботливый, чуть ли не отеческий голос спросил, не у меня ли «в кровати эта ё…я парижанка», и посоветовал не отпираться, потому что «всё равно они всё про всех знают, и х…во будет». Спросонья я всё-таки стал отпираться и отнекиваться, уверяя, что знать не знаю никаких парижанок, в ответ на что услышал обещание показать мне небо в алмазах.

Потом меня стали бомбардировать повестками в военкомат, почему-то не моего, а соседнего района, куда я не являлся, честно отдав в положенное время долг родине. Но однажды позвонил военком самолично и каким-то образом, вежливо, но настойчиво убедил в том, что зайти надо. В назначенный час я приехал. В кабинете военкома сидел молодой, чуть постарше меня человек в костюме-тройке, представившийся сотрудником Комитета государственной безопасности СССР Андреем X.

— Мы ведь с вами достаточно воспитанны, чтобы не говорить о погоде, не правда ли? — В обаятельной его улыбке проскользнуло нечто нарочито-волчье.

Мы вышли с ним на улицу. Встав в очередь к бочке на колёсах с надписью «ПИВО», приняв заветную кружку и сдув шапку белоснежной пены, я, мучившийся с похмелья, невольно заискивающе заметил:

— Жить хорошо!

— А хорошо жить ещё лучше! — парировал чекист известной фразой из «Кавказской пленницы» и пошутил по поводу красивого обычая умыкания невест из той же кинокомедии: — «Когда будэшь дэлать шашлик из этого нэвэста…»

После этого мы стали встречаться. Притом встречи наши, как представлялось моей тогдашней девушке, да и мне самому, походили на любовные. Он звонил и назначал свидания, всё больше в местах романтических: то у третьей колонны Большого театра, то у памятника Пушкину, то на Каменном мосту, то на площадке обозрения на Ленинских (Воробьёвых) горах, то в сквере за памятником героям Плевны (где, кстати, позже стали собираться лица нетрадиционной сексуальной ориентации). Порой казалось, когда я шёл на встречу, что он преподнесёт мне гвоздики (и я даже боязливо подумывал, что только бы нечётное количество).

Мы катались на речном трамвайчике, «чёртовом колесе» в парке Горького и совершали пешие прогулки по Москве. Андрей X. побывал в нашем студенческом театре. Расспрашивал, рассказывал что-то туманное и малозапоминающееся. Просил меня читать монологи из «Ночи после выпуска» и «До свидания, мальчики!» (наших спектаклей), смеялся, поощрял комплиментами, говоря, что от меня, как от Высоцкого на Таганке, неизвестно, чего ждать в следующую минуту, — Володя, дескать, шатался пьяный по Москве, болтался по стране от Магадана до Кушки, глушил спиртягу со старателями и бичами, орал им песни про Зинку и охоту на волков, в психушках лечился, а потом женился на шикарной француженке и весь мир объездил, только из Штатов явился, а сегодня уже через Париж улетел на Таити. При этом Андрей X. декламировал Маяковского:

Мне и рубля не накопили строчки,
краснодеревщики не слали мебель на дом,
и кроме свежевымытой сорочки,
скажу по совести, мне ничего не надо…
— Поэтически сильно, — рассуждал Андрей. — Но ведь кривил душой великий пролетарский поэт. Очень даже было надо: и поездки по всему миру, и костюмы фирменные, и машины… Как и Серёже Есенину: тоже поездки заграничные, цилиндр, всемирно известная богатая жена… Слаб человек.

— Это точно, — соглашался я с чекистом. — Если бы роскошь была дурна, говорил Аристипп, её не было бы на пирах богов.

Мы даже ходили в кино, в кинотеатр «Октябрь».

— Знаешь, — говорил Андрей, когда после картины «Великолепный» с Жаном Полем Бельмондо мы шли к станции метро «Библиотека имени Ленина» по Калининскому проспекту, — я вот о чём подумал. Легко Бельмондо с этой Жаклин Биссет с таким бюстом… Алену Делону… Марчелло Мастроянни, легко им играть любовь с Софи Лорен, Джиной Лоллобриджидой, Клаудией Кардинале, Катрин Денёв, Моникой Витти… А попробуй сыграть с такой, с какой ты в спектакле «До свидания, мальчики!» играл! Я понимаю, почему в вашем университетском театре неказистые, мягко говоря, партнёрши, нам-то хорошо известны предпочтения вашего режиссёра… Но ты, старик, — уже по-свойски льстил он, — даже с такими девицами органичен, достоверен, в твою любовь действительно веришь! Ты талантлив, старик, ты прирождённый герой-любовник.

Не зная, куда деться от комплиментов, я не мог отогнать от себя предательскую по отношению к своему репрессированному в 1930-х годах деду мыслишку о том, что и в органах нашей госбезопасности, что бы там ни писал Солженицын, трудятся люди, не лишённые способности ценить искусство.

Потом я встретился с комитетчиком старше Андрея по возрасту и званию, и тот меня тоже расспрашивал, приглядываясь и прицениваясь, тоже говорил о женитьбе Высоцкого на Марине Влади, рассказывал, как блестяще устроились корреспондентами в Лондоне, Нью-Йорке, Стокгольме, Токио мои коллеги-журфаковцы, своевременно внявшие «непреложным аргументам», окончившие Высшую школу КГБ, хотя особыми способностями, не говоря уж об артистическом таланте, не обладают, а тут, «при идеальном раскладе», может быть, и школы не потребуется…

Потом была встреча с женщиной, назовём её Валентина Мопс, с повадками валютной путаны, и Валентина так же приглядывалась, расспрашивала об особенностях поведения в постели шведок и француженок, акцентируя внимание на «ласках Жоффрея»[1], но стоя на прочной патриотической платформе:

— Думаешь, наши хуже, что ли? Тебе просто попадались такие… Вот мужики ихние — другое дело! Там обходительность, утончённость, амбре, слова нежные, а не просто… Учить вас всему надо!

После чего повезла к себе в Строгино для неформальной беседы…

Но я не мог взять в толк, к чему всё клонится. Пока однажды вечером в баре западного блока гостиницы «Россия» (ныне снесённой) Андрей X. не сделал мне предложение, от которого, как он выразился, я не смогу отказаться, и заключил:

— Выбирай: либо — либо…

От меня, без пяти минут международника, уже часто публикующегося, участвующего в самодеятельности, имеющего опыт общения с иностранцами и особенно иностранками, требовалось без официальной аккредитации и какого бы то ни было редакционного задания, как бы по собственной инициативе проинтервьюировать и сфотографировать как следует Кристину, дочь греческого судовладельца-миллиардера Аристотеля Онассиса, а для этого, естественно, выйти с ней на контакт. Разволновавшись, я заказал коньяку, затем ещё, благо платил Андрей X., и понёс околесицу. И он, убоявшись, видимо, что утратится не только нить разговора, но и отношений со мной, что грозило выговором, а то и задержкой в продвижении по службе, открыл, как он выразился, фишки, напоследок заметив с нескрываемым пиететом:

— Честно говоря, папаша Аристотель Сократос Онассис — один из ярчайших, если не ярчайший self-made man[2] нашей эпохи.

— Так он же капиталист, — не преминул подколоть я. — Эксплуататор трудового народа. А как же марксизм-ленинизм?

— Как говорил Карл Маркс, деньги — это сводник между потребностью и предметом, — туманно пояснил чекист. — А Бальзак считал, что деньги нужны даже для того, чтобы без них обходиться. Так как насчёт интервью?..

«Однако… — думал я, бредя от „России“ по улице Разина, обдаваемый брызгами из-под колёс грязных грузовиков, „жигулей“ и „волг“. — Вот это я понимаю — проинтервьюировать и…»

Подходя к станции метро «Площадь Ногина», я уже мысленно обращался к своей однокурснице, с которой тогда встречался, песней «Good buy, my love, good buy» Демиса Руссоса, а себя воображал в белом костюме-тройке, как у Бельмондо в фильме «Великолепный», где-нибудь в Акапулько.

«А что, — прислонясь к двери с надписью „Не прислоняться“, размышлял я в вагоне, переполненном усталыми, в чёрном и сером людьми, и воображал нечто аквамариновое, пронизанное солнечными лучами, — чем чёрт не шутит? Сергей Онассис… Звучит! Несколько двусмысленно, правда, с неким непристойным намёком, зато весело и беспримерно».

Надо сказать, что до свиданий с чекистами я и не подозревал о существовании Кристины. Об Онассисе, конечно, был наслышан. И вот теперь, получив особое, как мне мыслилось, задание (независимо от отношения к Железному Феликсу, лавры журналиста-международника, работающего на разведку, а лучше на две или три, прельщали в канун Олимпиады-80 многих студентов) и узнав, что дочь «вылитый отец, только в юбке, но чаще в джинсах», я стал по крупицам и мельчайшим фрагментам, складывать, словно мозаику, его, а следовательно, и её психологический (и не только) портрет.

Для начала требовалась, конечно, информация к размышлению (как Штирлицу из культовых тогда «Семнадцати мгновений весны»). Но обнаружилось, что информации о греческом миллиардере кот наплакал. Например, в «Советском энциклопедическом словаре» имели место статьи и о Рокфеллере, и о Ротшильде, и о Дюпоне… Но в столбце, где по алфавиту должен быть Онассис, помещался «онагр — вид катапульт больших размеров, применявшихся в Др. Греции и Др. Риме при осаде и обороне крепостей».

Интернета тогда не существовало. Я часами просиживал в нашей факультетской библиотеке, в спецхране, листая зарубежные книги и периодику, а также в Ленинке и Библиотеке иностранной литературы; я расспрашивал мэтров, знаменитых международников, политобозревателей, не вылезавших из телевизора, которые читали у нас лекции, вели семинары, принимали зачёты; возобновил переписку с Ясоном Онассяном из Эчмиадзина, с которым служил в армии в горах Армении и который клялся и божился, что его дед, в начале 1920-х годов бежавший из Турции, является двоюродным братом греческого магната, на самом деле армянина (когда в день присяги мы узнали, что отчество нашего Ясона Онассяна — Гераклович, то немало подивились); я просил друзей — шведских, испанских, итальянских, французских студентов — присылать и привозить мне всё про Онассиса.

Йенс Рюдстрём привёз из Стокгольма журнал «Esquire» с cover-story, то есть почти полностью, начиная с обложки, посвящённый греческому миллиардеру. Даг Хартелиус, будущий известный дипломат, посол Швеции, снял свидетельские показания, как сам выразился, с людей, знавших Аристотеля в Гётеборге, столице североевропейского судостроения, где были построены первые танкеры магната и создана верфь «А. С. Онассис, Гётеборг лтд». Из Бостона прислали архивный журнал «Тайм» с пространным очерком об Онассисе и его семействе, из Лондона — брошюру о его участии в организации убийства президента Кеннеди, из Парижа — эссе под названием «Женщины Аристо» и иллюстрированный справочник о современных мультимиллионерах с подробными биографиями, описаниями их движимого и недвижимого имущества, кои неизменно погружали меня в задумчивость…

3
— Вода камень точит, — подметил на одном из наших последних свиданий Андрей X.

К моменту начала операции (велено было ждать отмашки и не рыпаться) кое-какая информация к размышлению у меня таки скопилась. Сидя за «железным занавесом», я мысленно шагал, не зная границ, по международным следам великого греческого судовладельца и тогда же начал набрасывать его биографию, которая с течением времени обрастала подробностями, деталями, нюансами, как корпус судна ракушками и всяческой морской живностью.

Закрыть
Узнать подробности...

Наши предки спасались от "косточки" только ТАК!
ДРЕВНЕЙШИЙ домашний метод! Через 7 дней ты забудешь о шишке ...

Этот пурпурный чай удивил всех - он сжигает жир за месяц! - ...
Пейте чай и худейте - вкусно и полезно...

"Шишку" на ступне можно устранить самому с помощью...
Безболезненный метод в домашних условиях. На ночь...

Крест торетто - брутальный аксессуар для настоящих мужиков
Ликвидация склада. Отдаем товар по низким ценам. Завтра ...

Первой у четы Онассисов родилась девочка, названная Артемидой. Спустя два года на свет появился мальчик, которого хотели назвать Архимедом (Сократ увлекался арифметикой, точнее, прекрасно совершал в уме сложнейшие арифметические действия, подсчитывая расходы и доходы), но по просьбе рассудительного старшего брата Гомера ребёнка назвали Аристотелем, в обиходе Аристо. Мальчику не исполнилось и шести лет, когда любимая его матушка Пенелопа скончалась во время операции на почках. Полтора года Сократ хранил траур, а затем привёл в дом вторую жену, Елену.

Сын, по мнению некоторых биографов, не принял мачеху и не простил отцу второго брака, поэтому растила Аристо в основном мать Сократа, Гефсимания, переехавшая к ним из Муталаски.

По другой версии, в очередной раз воплотился, но уже не в трагедии, а в реальной жизни миф о любвеобильной Федре, воспылавшей страстью к своему пасынку Ипполиту. Также, как героиня трагедий Еврипида, Сенеки и Жана Расина («судьба и гнев богов возбудили греховную страсть, которая ужасает прежде всего её самоё»), вторая жена Сократа Онассиса, поистине Елена Прекрасная, согласно воспоминаниям современников, воспылала страстью, а возможно, и соблазнила невинного Аристо. Но, убоявшись гнева мужа, а тот был горяч, мачеха стала нанимать отроку для удовлетворения вожделений прачек, торговок — и неоднократно с криком «Что за безобразие, Ари, чем ты тут занимаешься?!» (в котором слышались нотки ревности) «заставала» его с ними в подвале, о чём в деталях рассказывала Сократу.

Малолетнему сыну, конечно, доставалось от отца. Но не слишком. Отец сам слыл изрядным женолюбом. Главным постулатом, внушённым тогда Сократом Аристотелю (звучит!), стал вот какой: «Никогда не вступай в связь с теми, кто может испортить тебе репутацию». Сын не тотчас, но внял и в дальнейшем придерживался отеческого наставления: с пляжной торговки-турчанки и соседских девчонок Аристо вместе с одноклассниками переключился на разнообразный, разноцветный, непрестанно обновляющийся контингент многочисленных портовых борделей Смирны. (Всю жизнь, едва ли не до последнего вздоха, Онассис, несмотря на свои безграничные возможности, будет посещать публичные дома во всех уголках света.) Так или иначе, но отношения красавицы-мачехи с пасынком разладились, а может быть, и изначально не сложились. Некоторые утверждают даже, что он её возненавидел (нельзя сказать, что и отрок Ипполит обожал Федру). Постепенно портились и отношения отца с сыном.

Биографы Рэй Пьер, Эва Прионас и некоторые другие сходятся в том, что влечение к женщинам у Онассиса проявилось очень рано (сексуальность, сексапильность сыграют одну из важнейших, если не главную роль в его карьере и судьбе, посему и задерживаемся на этой теме). Он рос своенравным, строптивым, но чрезвычайно сообразительным мальчиком. Недостаток усердия и усидчивости восполнялся феноменальной памятью на события, имена, даты, иностранные слова и выражения, коих за урок, с лёту мог запомнить до сотни, притом накрепко, навсегда. Его неоднократно исключали из школы — в частности, за то, что он щипал учительниц, а бывало, и хулиганил по-иному, демонстрируя им из-под парты срамные места.

Он вообще в детстве и отрочестве, а по слухам, и в зрелые годы был склонен к эксгибиционизму. Наука это явление пока толком не объяснила. В животном мире, например, это можно наблюдать у обезьян как жест вызова, агрессии, символизирующий силу. В нашем исследовании мы попробуем выдвинуть некие гипотезы по поводу связи эксгибиционизма с капитализмом и особенно империализмом как таковым, в широком смысле слова.

По воспоминаниям современников, Аристо забавлялся, в частности, таким образом. Бесшумно подплывал к пристани в тот момент, когда причаливал прогулочный катер, и когда пассажирки, солидные турецкие дамы, задрапированные чадрой, всходили по трапу на борт и занимали места, внезапно выскакивал на палубу: визг, крики… На этих «дамских» катерах даже турецкие мужчины не имели права появляться — что же говорить о «неверном» греческом подростке, к тому же совершенно голом! С хохотом, пробежав по палубе или сплясав, спев непристойный куплет, свистнув, улизнув от команды катера, готовой разорвать мальчишку в клочья, Аристо падал в море, вздымая фонтаны брызг и наслаждаясь угадываемыми под муслиновой тканью взглядами, которыми провожали его пассажирки. Упоения, конечно, добавлял и риск, возможно, и смертельный в Смирне той поры — если бы турки схватили его, то легко могли бы заколоть и вышвырнуть труп на корм рыбам.

Были и другие потехи. С детства Аристо любил греблю (ладони его всю жизнь были в мозолях, которыми он гордился). Мужая, он нередко проделывал на лодке многомильный путь от Смирны до городка Каратасси и обратно. При этом ради острых ощущений всегда старался проплыть как можно ближе к дворцу паши, имевшего большой гарем. Жаркие солнечные дни его обитательницы проводили на берегу, купаясь и загорая обнажёнными, умащивая друг дружку благовонными маслами, а то и предаваясь сапфической любви. Обнажался в своём ялике и наш герой, взбудораженный, донельзя возбуждённый, и принимался весело демонстративно мастурбировать, в то время как евнухи в панике метались, загоняя женщин за ограду, в помещение. Однажды один из евнухов выстрелил из дробовика, дробинка засела у Аристо в бедре, но дома её благополучно извлекли пинцетом.

5
К концу Первой мировой войны Оттоманская империя, воевавшая в одном лагере с кайзеровской Германией и потерпевшая поражение от Антанты, оказалась на грани развала. Державы-победительницы грозились уничтожить Турецкое государство и ожесточённо спорили из-за наследства «умирающего», как называли Турецкую империю: главным образом из-за проливов, соединяющих Чёрное море со Средиземным, и нефтяных богатств Ближнего Востока, которые тогда, как и сейчас, почти 100 лет спустя, не давали наиболее развитым странам покоя.

Смирну, которая по Севрскому мирному договору 1920 года должна была отойти к Греции, выступавшей на стороне Антанты, заняли греческие войска. Две трети населения города настолько бурно и продолжительно ликовали, танцуя и воздавая должное богу виноделия и оргий Дионису, что не сразу заметили, как в город вошли турецкие войска под командованием Мустафы Кемаля (впоследствии взявшего себе фамилию Ататюрк, то есть Отец турок), получавшие колоссальную финансовую и военную помощь от большевистского правительства России и лично В. И. Ленина, который приказывал реквизировать золотые изделия в христианских храмах, а несогласных священников «вздёргивать» или расстреливать на месте и отправлять золото туркам (в качестве некоего кредита, безвозвратного, впрочем).

С этого, как считают историки, началась война Турции на заключительном этапе трёхлетней греко-турецкой войны.

В 1922 году греки потерпели ряд тяжёлых поражений, в частности при Думлупынаре в конце августа, и в Смирне кроме местного населения скопились десятки тысяч греческих беженцев из захваченных турками районов. Шла эвакуация. Но катастрофически не хватало кораблей. Шестнадцатилетний Аристотель Онассис стал свидетелем того, как затонул, едва выйдя из порта, втрое или вчетверо перегруженный людьми и скарбом пароход «Олимп» — в панике и толчее почти никто не спасся. (И, может быть, впервые наш герой тогда задумался о роли кораблей в жизни людей.)

Девятого сентября 1922 года Мустафа Кемаль, вступив в Смирну, публично торжественно пообещал, что каждый турецкий солдат или офицер, причинивший вред гражданскому населению, будет расстрелян. И, по свидетельству консула США Джорджа Хортона, с которым был хорошо знаком отец нашего героя Сократ Онассис, первый день прошёл более-менее спокойно. Ещё утром порядок в городе поддерживала греческая жандармерия, которая к вечеру мирно передала свои функции турецким войскам. Едва стемнело, начались грабежи, изнасилования и убийства. К рассвету местные мусульмане, в основном турки, «партизаны» и солдаты оцепили армянский квартал и приступили к планомерному, системному, как выразился американский консул, истреблению армян, всех поголовно.
ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой рассказывается о родителях, безоблачном детстве и романтическом отрочестве героя, закончившемся неожиданно

1
Онассис теперь не шёл у меня из головы. Я думал о нём и его дочери постоянно (как он сам о деньгах) — порой даже на свиданиях с однокурсницей. Доходило до того, что она, возмущённая моим невниманием и рассеянностью, в сердцах бросала: «Я — домой, а ты тут занимайся сам с собою и Онассисом!» Перечитывая «В порту Смирны», зачин книги рассказов Хемингуэя «В наше время», я думал об Онассисе. О предстоящем интервьюировании. О том, какая она — его единственная дочь и наследница Кристина, унаследовавшая, говорят, любвеобильность от отца. Наверное, похожа на Марию Каллас, фотографию которой я видел на обложке диска в мастерской Глазунова на Новом Арбате…

2
Аристотель Сократес Онассис родился в городе Смирне 15 января (по другим данным, 20-го) 1906 года.

Впоследствии он обретёт и другую дату рождения, чем запутает, как и многие замечательные люди, биографов, конкурентов, врагов. Некоторые (например, Ясон Онассян) станут утверждать, что в жилах Онассиса течёт и армянская кровь, другие — что на самом деле он ирландец и зовут его Ари О’Нассис. Как уже говорилось, существует масса предположений, версий, домыслов, слухов, сплетен, легенд, опутавших всю жизнь нашего героя — точно так же, как и особо выдающихся его древнегреческих предков.

Семья Онассиса происходила из старинного города Кайсери (Цезарии или Кесарии Каппадокийской), расположенного в Малой Азии у подножия вулкана Эрджияс, окружённого плодороднейшими землями — с изумительными виноградниками, цитрусовыми, банановыми и оливковыми садами. Вообще природа каппадокийская потрясает! Чего стоит одна лишь Love Valley или Penis Valley — Долина любви или Долина пенисов в окрестностях Гёреме, где на обширной территории вздыбливаются огромные, до 40 метров и выше, туфовые конусы, имеющие очевидные формы фаллосов!

(Забегая вперёд скажем, что свою сексуальную мощь наш герой объяснял именно таинственной связью с этими древнейшими, будто Всевышним созданными, уникальными скальными образованиями на его Fatherland, родине отцов. И по его настоянию именно в Каппадокии режиссёр Пьер Паоло Пазолини будет снимать картину «Медея», в которой великая певица Мария Каллас, подарившая магнату «самые сладостные минуты жизни» и проклявшая его, сыграет главную и единственную свою роль в кино.)

До принятия христианства Каппадокия находилась на задворках империй, слабо поддаваясь как эллинизации, так и романизации, в ней процветали языческие культы. В первые века нашей эры Каппадокия стала одним из основных центров распространения христианства — прежде всего благодаря многочисленным монастырям, возводимым с Божией помощью на её территории.

Из Каппадокии вышли просветители готов, армян, грузин: Вульфила, Григорий Просветитель, Нино Каппадокийская, а также многие святые великие каппадокийцы: Григорий Нисский, Григорий Богослов, Василий Великий, которые в IV веке внесли значимую лепту в христианство, разработав, например, учение о Троице, введя праздник Рождества Христова. Архиепископа Кесарии Каппадокийской святителя Василия Великого, автора знаменитых «Нравственных писем» (к которым мы ещё обратимся в нашем исследовании), именовали «славой и красотой Церкви», «светилом и оком Вселенной».

Уроженцы Кайсери, независимо от национальности — а жили там и греки, до поры составлявшие большинство, и турки, и евреи, и армяне, и ассирийцы, и курды, и персы, и грузины, и черкесы, — отличались предприимчивостью, умением налаживать связи и зарабатывать деньги, не гнушаясь и неблаговидными способами (например, в одной из записных книжек И. Ильфа отмечено, что род турецкого подданного великого комбинатора Остапа-Сулеймана-Берта-Мария Бендер-бея идёт из Каппадокии, хотя он и не был «похож на человека, у которого могут быть родственники»).

3
Отец будущего судовладельца, Сократ Онассис, родился в 1878 году в каппадокийской деревушке Муталаски. В семье Сократ был одним из одиннадцати детей (ещё семеро умерли вскоре после рождения или в раннем возрасте).

В Муталаски Онассисы считались довольно состоятельными и рачительными землевладельцами, на их четырёх огромных угодьях работали десятки наёмных рабочих, по-нашему, батраков, сельхозпродукция широко и успешно продавалась. Однако в конце XIX века (как и на исходе каждого из веков) по земле гуляли «ветры перемен», молодёжь стремилась в неизведанное — к новым встречам, свершениям, искала удачи и богатства. Старшие братья Онассисы, оставив отеческие могилы, сады, пашни, пастбища, чернобровых крестьянок, перебрались в Смирну, где кипела, по их представлениям, настоящая жизнь.

С античным городом Смирна (ныне Измир), основанным греками ещё в XI веке до н. э., примерно в то время, когда греки захватили и соседнюю Трою или Илион, связаны судьбы выдающихся личностей. Здесь, по одной из наиболее убедительных версий, родился Гомер, поведавший миру о падении Трои в бессмертной «Илиаде». Здесь Александр Македонский, высадившийся в 334 году до н. э., готовился к своему беспримерному походу на Восток.

Смирнская церковь среди семи церквей Азии упоминается в Апокалипсисе. «То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквям, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаодикию», — завещал Иоанн Богослов, многие годы проживший в Смирне и назначивший её первым епископом своего ученика — будущего святого Вукола.

После смерти Вукола епископом стал другой ученик апостола Иоанна — Поликарп, которому предстояла страшная смерть в огне на кресте за Христа. Святой Поликарп считался покровителем Смирны, ему посвящена древнейшая из сохранившихся в городе трёх церквей. Смирна имеет одно происхождение с названием ароматической смолы мирры (миро, смирна) — здесь производилась камедистая смола, получаемая из африканских и аравийских деревьев семейства бурзеровых, и отсюда, по одной из версий, пошло выражение «мазаны одним миром».

Греки, евреи, армяне, а также итальянцы, французы, австрийцы, англичане (в основном с Мальты) соединяли мусульманскую феодальную Турцию с христианским капиталистическим Западом, обеспечивая и год от года развивая связи, торговлю с Италией, Великобританией, Германией, Австро-Венгрией, США.

На рубеже XIX–XX веков Смирна была схожа с нашей Одессой: шикарная набережная Марина, застроенная домами европейской архитектуры, гостиницы, банки, магазины, рестораны, кафе, театры, рынки, бордели… Формально в городе господствовали турки-завоеватели, но греков было по крайней мере вдвое больше (после резни-геноцида в начале 1920-х точное число проживавших в Смирне греков так и не было установлено) — около 170 тысяч. «Гяур Измир» («Неверная Смирна») называли этот город турки.

4
Сократ с братом Гомером в Смирне устроились недурно, поднявшись в основном на табачном бизнесе. Брат Александр реализовывал присылаемые ими табачные, кондитерские изделия и другие товары внутри Греции, поставляя, в свою очередь, в Смирну оливковое масло и изюм. В 1904 году, в возрасте 26 лет, сочтя себя достаточно обеспеченным, Сократ по настоянию отца отправился в родную деревню за невестой (в Смирне тогда уже непросто было отыскать достойную девственницу, а для женитьбы это являлось непреложным условием). В Муталаски на выданье были юные Алкмена, Деметра, Ариадна, Дафна и Эола (мальчиков и девочек на оккупированной турками, до поры не отуреченной территории греки называли исключительно исконными древнегреческими именами), но Сократ предложил руку и сердце восемнадцатилетней Пенелопе Дологлу (по понятиям Каппадокии — почти старая дева), сохранившей девственность. Свадьбу сыграли в Смирне. Три дня и три ночи гуляли сотни гостей, представлен был весь городской интернационал — греки, турки, евреи, армяне задарили молодых. Асмик, жившая неподалёку, в армянском квартале, пришедшая на свадьбу со своими маленькими детьми Ануш и Суренчиком, нагадала, что единственный сын Пенелопы и Сократа станет богачом и женится на королеве. Пристальнее вглядевшись в разводы кофейной гущи, опрокинутой на блюдце, Асмик погрустнела и более ничего не сказала, как Пенелопа её ни уговаривала.


1ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой рассказывается об эмиграции и бурной юности в ритме танго под знойным небом Аргентины

1
«Нигде кроме, как в Моссельпроме!..» На определённое время источником информации о Кристине Онассис для меня стала мастерская художника Ильи Глазунова в двухэтажной башне над бывшим Домом Моссельпрома на углу Калашного, Нижнего Кисловского и Малого Кисловского переулков, окнами смотрящая на Арбатскую площадь и Новый Арбат (тогда Калининский проспект).

С Ильёй Сергеевичем дружил мой отец, поэт Алексей Марков, и с некоторых пор я стал захаживать в знаменитую мастерскую, благо от нашего журфака в старом здании МГУ дворами было десять минут ходьбы. Порой заходил и с подругами, что народным художником СССР неизменно поощрялось, а избранные приглашались в натурщицы, как для его эпохальных полотен, так и в Суриковский институт, где он преподавал.

Впрочем, в ту пору недостатка в представительницах прекрасного пола в мастерской не было. Предпочтение отдавалось дочерям дипломатов, красивым девушкам подчёркнуто славянской модельной внешности, молоденьким миловидным певицам, балеринам, драматическим актрисам (например, мэтр познакомил меня с Ириной Алфёровой, тогда ещё студенткой, только снявшейся в одном из первых советских сериалов «Хождение по мукам», а в мастерской Глазунова грациозно протиравшей огромные старинные иконы фланелевой тряпочкой).

Практически невозможно было не подпасть под обаяние и неукротимую энергетику этого художника. И теперь, спустя годы, с щемящей ностальгией вспоминается, как в этой надстройке над бывшим Моссельпромом всё было изысканно, дефицитно, красиво, кипуче, масштабно, свободно. Порой возникало ощущение, что не в «застойном» Кремле, рубиновые звёзды которого виднелись из окон, а именно здесь, в мастерской, наполненной прекрасно-возвышенными ликами икон в сияющих окладах, крестами, самоварами, картинами, скульптурами, классической музыкой, непрестанными телефонными звонками со всего света, свободолюбивыми диссидентскими речами, завораживающим иностранным говором, благоуханиями французского парфюма, сигар и фирменных сигарет, решаются судьбы страны и мира.

— Здесь витает дух свободной прекрасной древней Эллады! — восклицала Наталия Анненкова, дочь чрезвычайного и полномочного посла, художница, керамистка, некоторое время жившая в Греции. — Изумительно! А Илюша и сам вылитый грек в профиль! Греция — моя вечная любовь!

В прошлом чемпионка по художественной гимнастике, абрисом фигуры напоминающая амфору (пролежавшую, правда, на дне морском несколько тысячелетий и благодаря ракушкам и водорослям обретшую более смелые формы, чем задумывал мастер), с благородной посадкой головы на красивой длинной шее, с прямым классическим профилем, большими миндалевидными серо-голубыми глазами, Наталия походила на древнюю гречанку — как мы себе их представляли по иллюстрациям и изваяниям в Эрмитаже и Пушкинском музее. Я слушал её восторженно-захлёбывающиеся излияния об Олимпе, Парфеноне, Плаке, мусаке, сиртаки, сногсшибательных романах с невероятно пылкими, могучими, неистощимыми и прекрасными, как боги, греками и пытался представить заданную (для меня — как домашнее задание по наивысшей математике) гречанку-миллиардершу.

— Это просто чудеса, фантастика — острова Эллады! — точно средиземноморская бабочка, порхала по просторной трапезной Глазунова Наталия. — Я была на Родосе, Крите, Санторини, Лесбосе! Была на Скорпиосе, острове Онассиса, действительно напоминающем с вертолёта, на котором мы летали с Кристинкой, силуэт скорпиона! Кипарисы, оливки, ореховые деревья, пляжи, белоснежные яхты, бассейны, дворец! Восхитительно! Рай, истинный рай на земле, хотя, конечно, Элладу нельзя назвать землёй в обычном понимании, это земля богов!

— Вы летали на вертолёте с Кристиной Онассис? — ошарашенно уточнил я.

— А с кем же? Это её остров! — отвечала художница. — Давала по её просьбе уроки рисования с высоты птичьего полёта! Она способная, но непростой человечек! Если уж про меня некоторые говорят, что крыша съехала, то о ней и говорить нечего — безумица, хотя порой даже более чем прагматична, даже страшно, как она там, в голове, всё моментально просчитывает и подсчитывает, но это редко с ней случается, всполохами молний!

— Вы подруги?

— Не знаю, есть ли у неё вообще подруги… ну, подружки, пусть так. Мы и внешне похожи, за сестёр принимали, одного роста, у Кристинки, правда, глаза тёмно-оливковые, и она, конечно, гораздо менее обширна, чем я стала теперь! Но в отличие от меня ей не нравятся греки, она считает их слишком примитивными и провинциальными.

— А отец?

— Отец для неё — настоящий Зевс! В этом мы тоже с ней едины!

— А ваши отцы были знакомы?

— Конечно! Но это надо у мамули спросить, наша общая подруга, знаменитая модельерша Ирочка Голицына их познакомила, кажется, в Швейцарии, мамуля всё помнит, а у меня в голове не удерживается то, что не впитала всеми фибрами душа!..

Очарованный безумно-восторженной Наталией, я попросил подарить мне одну из её греческих фотографий и выбрал ту, где она запечатлена почти обнажённой в позе прекрасно-беспечной богини на Ареопаге перед Акрополем. И, вглядываясь, вообразил на том же валуне, но полувеком ранее сидящим в позе роденовского «Мыслителя», сосредоточенного, обдумывающего свой жизненный путь молодого Аристотеля Сократеса.

Мы гуляли с Наталией по завьюженной старой Москве, она рассказывала о своих «папуле и мамулечке», о детстве, первой любви, а мне чудилось, что это та, другая, такого же роста, но более сдержанных форм и с тёмно-оливковыми глазами рассказывает. Мы ходили на театральные и кинопремьеры, вернисажи, в гости к многочисленным друзьям Наталии. Исподволь я расспрашивал её об Онассисе, мотивируя это тем, что молодые люди всегда интересуются, как стать миллионером. Она, по её словам, лично знакомая со многими миллионерами, весело и загадочно смеялась…

Однажды, на старый Новый год, из мастерской Глазунова она привела меня к пожилой испанке, жившей рядом, в Малом Кисловском переулке в огромной квартире. Испанку звали Долорес Б. К., она была ровесницей века и походила на Пассионарию, свою знаменитую пламенную соотечественницу и тёзку Долорес Ибаррури.

Эта Долорес много лет дружила с родителями Наталии. Куря одну за другой папиросы «Беломорканал», она рассказывала мне, что в первый раз эмигрировала из Испании с родителями в Аргентину, в Буэнос-Айресе работала телефонисткой в большой телефонной компании и близко знала тогда ещё совсем мальчишку Аристотеля Онассиса, не пропускавшего ни одной юбки и из-под полы приторговывавшего кокаином. Ухаживал ли он за ней? «О-ла-ла, какая же женщина, тем более испанка в этом признается, карахо! Он был дико темпераментным, но нежным, от его взгляда кружилась голова…»

В 1930-х годах она вернулась в Испанию, но при диктатуре генерала Франко вновь была вынуждена эмигрировать, уже с детьми — в Советский Союз, которому по гроб жизни будет благодарна, несмотря на нюансы (избежать ГУЛАГа ей не удалось, но знакомство с ним благодаря развенчанию культа личности было краткосрочным). С Аристотелем, конечно, никаких связей у неё больше не было, хотя ей сообщали, что он её разыскивал в Европе. И забыть его она также не сможет по гроб жизни, потому что был он неподражаем, ей думается, ни одна женщина, хоть раз с ним побывавшая, не сможет его забыть, но «Аристо сам себе подписал смертный приговор, предав богиню»…

Долорес Б. К. ставила на проигрыватель пластинки с танго, курила «беломорины», заходясь в хриплом кашле, попивала из фужера коньяк, ностальгически улыбаясь, пританцовывая, подпевая почему-то на баскском…

Когда мы с Наталией вышли под снегопад на Арбатскую площадь, я спросил, не от Онассиса ли, случайно, у Долорес Б. К. дети, уж больно шикарная квартира, антикварная мебель, посуда, картины, коллекция навах, которыми во время гражданской войны республиканцы резали франкистов, некоторые клинки даже со следами запёкшейся крови (как они попали в СССР?), говорящие о многом дорогие, музейного уровня, безделушки… Но Наталия лишь звонко рассмеялась и сказала, что некоторых испанских эмигрантов товарищ Сталин жаловал, особенно тех, которые вкупе с Пассионарней способствовали перемещению золотого запаса Испании в Советский Союз, что, впрочем, для некоторых не стало оберегом от репрессий.

— Но в Аристотеля невозможно было не влюбиться! — добавила она убеждённо.

— А вы с ним были близки? — наивно осведомился я.

— О-ла-ла, какая же женщина, карахо!.. — повторила Наталия слова Долорес Б. К., и бисер её уклончивого смеха смешался со снежинками, летящими, казалось, в тёмно-лиловое небо. — Скажу тебе, дружочек мой, одно: Онассис мог явиться только в Греции!

— Но миллионеры и миллиардеры рождались и в Англии, и во Франции, и в Штатах, и в Японии…

— Всё так. Но Аристотель Сократес Онассис другой, он — уникален. И мог явиться только в Элладе, поверь мне!

И с Наталией, и с шумными компаниями, и с чекистом Андреем X., и в одиночку я часто заглядывал в ту пору в мастерскую Глазунова, где звучал божественный голос Марии Каллас. Я переписал на портативный магнитофон две пластинки и слушал, слушал, слушал десятки, сотни раз, как когда-то записи Высоцкого и «Битлз», становясь фанатом, фаном, как стали потом говорить, великой гречанки. В западных журналах, коих в мастерской разбросано было множество, я прочитал, что дети Онассиса — Александр и Кристина — ненавидят Каллас. Для меня это было равносильно тому, как если бы кто-нибудь сообщил, что ненавидит… святую Марию.

Прочитав очерк о том, как Пьер Паоло Пазолини ставил фильм «Медея» с Каллас в главной роли (которая, теряя голос, уже брошенная Онассисом, почти уходящая, в картине не пела и вообще не произнесла почти ни слова), я принялся перечитывать древнегреческую литературу, которую на первом курсе с лёту сдал на «отлично», но теперь воспринимал многое не отстранённо, а чувствуя, что сам становлюсь едва ли не персонажем некоей древнегреческой трагедии.

Так или иначе, но визиты к Глазунову исподволь всё больше ассоциировались то ли с заграницей, красивой жизнью, роскошью и свободой вообще, то ли с темой Каллас — Онассис, а значит, и с его единственной бедовой дочерью… Порой возникало ощущение, возгоняемое амбициями и не в меру употребляемыми с друзьями-однокашниками горячительными напитками, что сама судьба влечёт меня к красивым гречанкам.

Как-то, будучи изрядно подшофе, я попытался ненароком выведать у Ильи Сергеевича, не с его ли подачи запутываюсь я в незримых таинственных сетях и не сулят ли они мне погибель. Но изъяснялся я, должно быть, настолько витиевато, что маэстро не понял или не захотел понять и заклял, перекрестившись на икону Пресвятой Девы Марии, полагаться не на судьбу, а на Бога. После чего улетел на этюды — в Ханой, на Соловки или в Буэнос-Айрес.

2
На Ареопаге Аристотель действительно задумчиво восседал. Он сам будет рассказывать об этом Марии Каллас во время круиза на яхте «Кристина». Он тогда ей всю свою жизнь будет рассказывать. А она, зачарованно глядя на звёзды и их отражения, волнующе покачивающиеся на густых чёрных волнах вместе с далёкими мерцающими огоньками шхун, — будет слушать, как «Одиссею».

Но это произойдёт через много лет.

«Я точно не из тех, кого надо подталкивать, — говорил Уинстон Черчилль, у которого Онассис многому научился и с которым, на склоне лет легендарного британского политика, даже подружился (если в принципе возможна была такая дружба). — На самом деле я сам — толкач».

Остаётся загадкой, как шестнадцатилетнему юнцу-греку удалось в Стамбуле, логове заклятого врага в то время — Турции, договориться с иноверцами и вызволить отца. (Подобных загадок в жизни нашего героя будет в избытке, и поныне кажется совершенно невероятным, что он смог договориться по той или иной теме, вопросу, — но иначе не стал бы Онассис тем самым Онассисом.) Юноша утверждал, что сумма выкупа составила 20 тысяч долларов. Отец не поверил. Кричал, что если это так, то сын явно переплатил за его свободу (чувство юмора, порой чёрного, Аристотель унаследовал от отца). Сократ подозревал, что Ари просто-напросто прикарманил львиную долю их семейных сбережений. Уже в Афинах, где у Онассисов по сути не было ни кола ни двора, напившись узо или раки (анисовой, виноградной водки), а после турецкой тюрьмы он здорово стал закладывать за воротник, отец оскорблял сына, г7