Свидание с вампиром

Короткостриженый седой старик стоял передо мной. Я видел его сухие щёки, довольно чистые для старика уши и затылок, частично разоблачающий цвет скрытой под клетчатой рубашкой спины. Когда души умерших ждут своей очереди сесть в лодку к Харону, чтобы больше никогда-никогда не вернуться к живым, их не могут посещать ни мысли, ни желания — помимо тех, за которыми они были застигнуты при жизни. Если Сизиф бессмысленно цеплялся за своё смертное тело, его вечной судьбой стало вкатывание камня на вершину мрачной, неуступчивой горы. Неправ тот, кто называет это наказанием. Неправ тот, кто говорит о вознаграждении для праведников. Наказывает и вознаграждает некая личность. Но боги, всемогущие и мудрые боги, не занимаются тем, что может нарушить гармонию Вселенной. Боги не устанавливали правил мира, они лишь смиренно покоряются этим правилам. «Мой милый друг, мудрейший из сыновей Япета, созерцатель вечных предначертаний — неужели и ты поддашься искушению иллюзорной власти над миром?», - спрашивал отец богов и людей у Прометея, жаждавшего, как и все титаны, утопить мир в собственной мести. В чем заключается преступление Прометея, если говорить на языке законов, а не частных случаев? Всё дело в том, что он позволил страсти затмить его духовную чистоту — и вот, до сих пор человечество расплачивается за эту ошибку. Все мы Прометеи, и лишь немногие, пройдя через все препятствия и опасности, обретают вновь способность постигать Космос в его целостности и завершенности — и входят в пиршественную залу Олимпийских богов. Понимание законов Вселенной дает возможность жить в соответствии со своей истинной судьбой — а это и есть истинное счастье. Когда же человек умирает, его ожидает вечное продолжение последней минуты, которую дух его прожил на этой земле — и не наказывали боги Тантала, который всю жизнь провел в поисках пустых удовольствий, рассыпающихся в прах при первом взгляде на них. Человек сам выбирает свой загробный удел, пока он жив и способен найти свой подлинный путь. Стоящие в очереди к Харону уже навеки останутся безмолвными пустыми тенями, одержимыми своими заблуждениями — иначе они не стояли бы здесь, но отправились бы в земли бесконечного блаженства. Мертвец не думает о том, положил ли родственник ему под язык обол для лодочника. Его не беспокоит судьба близких, как и своя собственная. Он неподвижен духовно, он бестелесен, фактически он потерял собственную личность, оставшись лишь в своих наиболее общих и размытых чертах. Потому-то и населяют царство Гадеса мрачные тени — у тени нет ничего, говорящего о ее принадлежности личности. Она размыта и бесформенна, она пуста, она мертва.


Старик сам был похож на тень: молчаливо стоял он передо мной, словно понимал, что мы действительно стоим перед водами Стикса. Внезапно на противоположном берегу раздался крик: «Держи его, держи». Я перевел взгляд с ушей старика к источнику крика и увидел, как два высоких и крепких силуэта крутят руки третьему, вырывавшемуся и изо всех сил пытающемуся убежать, спастись, потеряться среди других бесформенных теней на асфоделевых полях. Я присмотрелся: это действительно были тени, хотя и считавшие себя живыми — что здесь такого, ведь и Сизиф до сих пор уверен, что он всё же победил Смерть и теперь наслаждается бессмертием, не приносящим ему никакого счастья. Кто, впрочем, задумывается о счастье среди всех удовольствий, которые может подарить вечная жизнь? Поистине, идея бессмертия лучше всего показывает пошлость человеческой цивилизации, для которой самой высокой ценностью является количество.


Даже если пленённая тень была бессмертной (или безжизненной), силы ее явно не соответствовали таким возможностям. Одна из теней схватила ее за горло, другая скрутила ей за спиной руки. Явилась третья тень и встала на страже единственного возможного пути к бегству. Маленькая подавленная тень потеряла возможность спастись. Наконец, раздался голос пришедшей из ниоткуда Ламии: «что он совершил?» - «Он украл горшок с водой из дворца Данаид, госпожа». - прозвучал ответ. Ламия неспешно подошла к маленькой, сжавшейся, испуганной тени и яростно закричала: «Что же будут переливать Данаиды в свой бездонный сосуд, если ты будешь воровать у них воду, негодяй? Отвечать!» - Однако, вместо ответа, тень сжалась еще больше, словно солнце, освещавшее тело, отбрасывавшее эту тень, приближалось к точке зенита. «Держите его здесь, пусть знает, как воровать. Мерзавец заслужил бичей Эриний», - приказала Ламия и, окинув взглядом уничтоженного воришку, удалилась с украденным горшком воды, чтобы вернуть его на место.


Упоминание об Эриниях вызвало во всех содрогание ужаса. Мне тоже стало немного не по себе, хотя мне и не доводилось иметь с ними дело в их чудовищной ипостаси. Уши старика спереди также немного вздрогнули от крика Ламии. Что касается маленького комочка тьмы, который лишь напоминал человека, то на него было жаль смотреть. До нас доносились его тихие мольбы и попытки уговорить охранников отпустить несчастного — нескладные, глупые слова, которые могли бы пробудить сострадание разве что в форме полупрезрительной жалости. Харон всё не приплывал, а слушать эти унизительные слова не было больше сил, как не было и возможности покинуть очередь. Наконец, пойманная тень замолчала, потеряв надежду упросить мертвых быть милосердными — какое же у тени сердце? - и, усевшись на камне, закрыла свое размытое лицо руками. До меня донесся разговор охранников:

- Кто это такой? Зачем ему вода Данаид — разве нет воды вокруг?

- Эхе, сразу видно, что ты недавно умер. Не знаешь совсем вампиров.

- Вампиров-то я знаю, слышал о них сказки, когда еще был живым, но ведь это такая же тень, как и мы.

- Хм, ну не совсем. Он ранее был вампиром — пока люди не обезглавили его и не заставили его душу упокоиться. Тогда Харон и перевез негодяя к нам. Но ведь повадки вампирские деть некуда — и, хотя у него нет тела, как у Ламии, чтобы пить кровь запоздалых путников и детей, он старается, как может. Вот и до сих пор — а прошло уже так много времени — он всё пытается украсть у кого-нибудь хоть какую жидкость, чтобы напиться. Привычка — пить, причем, пить чужое. Что сделать - здесь от прежних привычек нам уже не избавиться...


Я подумал: надо же, в мире живых он был демонической тварью, преследующей и устрашающей, а здесь превратился во всеобщее посмешище, в ничтожного воришку никому не нужной воды, вечно переливаемой в бездонный пифос. Внезапно меня озарила мысль: да чем же отличается жизнь его здесь от жизни там? Как возвеличил глупый и жадный человек бессмертных тварей, не задумываясь о том, что бесконечная жизнь их пуста и бессмысленна, унизительна и неизменна. Романтический герой Дракула, очаровательный красавчик Лестат де Лионкур, богемные вампиры Джармуша, всемогущий Алукард — что это, если не привлекательная ширма, если не яркий блеск, скрывающий провонявшийся труп, пошлый и совершенно обыденный? В чем величие вампира — неужели только в том, что он занимается ерундой не 70-80 лет, а вечно? Почему, собственно, вампир обречен на вечную жизнь в смерти? Да потому, что ему нет пути к спасению, нет и смысла покидать мир плоти. Первый из них, Дракула, если верить преданию, стал бессмертным после отречения от православия и принятия католической веры. Главная мысль здесь в том, какое значение вкладывали в данный миф его первые рассказчики: православные, ужаснувшиеся поступком господаря. И неужели не понятно? Для них отречение от Православия означало отречение и от Бога, от высшей реальности, от собственной души. В системе православных ценностей и символов, «граф Дракула» стал вампиром задолго до физической смерти: он умер как раз в момент перехода в другую веру, и с тех пор существовал как живой мертвец. Что же мешало его телу встать из гроба, если оно вело себя как вполне полноценный член общества после своего предательства? Вампир самим фактом своего существования доказывает свою слабость и свой проигрыш в битве за счастье и небесный венец. Всё просто: он отказывается от духовного ради физического — и остается в виде бездушного трупа. Никакой романтики, никакого могущества и мудрости тысячелетий. Лишь пошлость, ничтожество, слабовольность и безнадёжное вечное существование в мрачном безысходном мире.


Харон забрал старика, который даже в лодку сел спиной ко мне, так и не открыв своё лицо. Я тоже подошел к лодке, но перевозчик, посмотрев на меня, молча оттолкнулся веслом от берега и поплыл прочь. Лодка медленно уходила вдоль течения Стикса и, наконец, скрылась вдали. Я не знаю, куда увозил своих бестелесных пассажиров сумрачный лодочник, но направлялся он не просто к противоположному берегу, а далеко-далеко. Возможно, даже в смерти каждому уготовлено своё место, своя последняя доля. Но что уготовлено мне?


Сзади меня окликнули по имени. Обернувшись, я увидел прекрасного сияющего бога, чьё великолепие не может быть выражено словами. Посланник Олимпийцев и спутник мертвых стоял предо мной, и я в восхищении ждал его слов. «Вернись к живым, ибо ты вовсе не тень, и тебе нет места среди неподвижных изгнанников Вселенной. Вернись и продолжай жить, чтобы обрести свое место на вечном пиру», - прозвучали слова, словно чарующая музыка. Бог протянул ко мне свою сияющую длань и, когда я вложил в нее свою руку, он взмыл в воздух, унося меня обратно, в мир живых. Когда я бросил на вампира прощальный взгляд, надеясь встретить его глаза, увидел я лишь сжавшуюся в комок тень, сгусток всего самого никчёмного, что может быть в человеке. И я спросил у бога, уносившего меня в небеса: «Неужели эта тень когда-то была могущественным вампиром, устрашавшим живых?» «О, да, и обитало это чудовище в твоем сердце — для того ты и умер, чтобы оставить его здесь и воскреснуть для новой, истинной жизни», - прозвучал ответ.


После этих слов я пробудился от вечного сна, окутывавшего меня, и мрачные тени вокруг рассеялись от лучей восходящего солнца. Наступило утро.